Глава 7

Антея продолжала играть до тех пор, пока не услышала голоса брата и Чарлза Торрингтона, здоровавшихся с маркизом в соседней комнате.

Затем по доносившимся звукам ома определила, что Хайнес принес стулья и усадил гостей напротив маркиза.

Но вот Иглзклиф приказал слуге позвать Антею, и она прекратила играть.

Смущаясь и робея, девушка вышла из будуара, чувствуя на себе хмурый взгляд брата.

Она не смела поднять глаз, но села рядом с ним.

Сердечко готово было выскочить из груди.

— Я вызвал вас, Колнбрук, — сказал маркиз, обращаясь непосредственно к Гарри, — поскольку считаю, что вы должны знать о том, как ваша храбрая сестра спасла мне жизнь.

Гарри молчал, и маркиз продолжал рассказывать;

— Дело в том, что, выступив в субботу вечером под именем мисс Антея Мелдозио, она случайно подслушала, как один из моих гостей, а именно лорд Темплтон, уговаривал Милли заколоть меня во сне.

— Боже мой? — вырвалось у Чарли. Однако маркиз по-прежнему обращался к Гарри.

— Ваша сестра совершенно правильно поступила, рассказав мне об этом. Я с трудом мог поверить в подобный вздор, но тем не менее прекрасно знал, что Темплтон завяз в долгах и единственным шансом для него оставался выигрыш на скачках в дерби. Это вполне реально, если мою лошадь отозвать со скачек, что и произошло бы в случае моей смерти.

Ваша сестра так настойчиво уверяла, что заговор ей не померещился, что я перед тем, как лечь спать, запер комнату на ключ. Мочью действительно кто-то пытался войти.

— Невероятно! — пробормотал Гарри.

— Я тоже так подумал, — кивнул маркиз, — и понял, что ваша отважная сестра спасла мне жизнь, за что я ей невыразимо благодарен.

— Она должна была все рассказать мне. Гарри смотрел на Антею с осуждением. Она не могла выдержать его взгляд и отвернулась к окну, словно ища утешения у солнечных лучей.

— Я совершенно уверен, что «мисс Мелдозио» так бы и поступила, — пояснил маркиз, сделав особое ударение на имени, — если бы я не потребовал от нее обещания молчать об услышанном. Вы же понимаете, если б этот заговор был плодом ее воображения, я мог оказаться в весьма неловком положении перед своими гостями.

Гарри кивнул в знак согласия.

— Как вы теперь понимаете, в понедельник утром я попытался выразить свою признательность мисс Антее Меддозио, попросив вас передать ей фортепьяно, на котором она играла в субботу вечером.

Антея чувствовала, что Гарри весь напружинился, возмущенный тем, что его оставили в неведении.

— Однако в тот же день, чуть позже, — продолжал маркиз, — я слег из-за весенней лихорадки. Доктор Гроувз сказал мне, что микстура вашей матери, настоянная на травах, гораздо эффективнее, чем все его лекарства, и что он попросит мисс Антею Брук ее приготовить.

— Так вот откуда вы знаете, кто она! — воскликнул Гарри.

Маркиз прищурился.

— Должен признаться, я всегда подозревал, что вы не совсем обычный управляющий Но продолжим. С того момента, как меня стали поить этой микстурой, болезнь пошла на убыль, и Хайнес сказал мне, что мисс Антея Брук должна будет принести свежее лекарство во вторник утром.

Гарри снова вперил взгляд в Антею, словно требуя от нее ответа, почему она не рассказала ему про доктора, но промолчал.

Маркиз тем временем вел свое повествование как ни в чем не бывало:

— Ваша сестра пришла утром и попросила позвать моего слугу. Ее внимание привлек фаэтон, стоявший у парадного входа, и, когда ее проводили в библиотеку, она спросила лакея о посетителе, будучи уверена, что доктор Гроувз прописал мне полный покой.

Услышав, что приехал лорд Темплтон, она поняла — моей жизни вновь угрожает опасность.

— Это было очень разумно! — вознес похвалу Антее Чарлз, видимо, понимая, что девушка испытывает неловкость, и желая приободрить ее.

— Я тоже так подумал, — согласился маркиз, — потому что она сразу же бросилась в другой конец библиотеки, схватила с каминной попки один из декоративных дуэльных пистолетов и поспешила к моей комнате по потайному ходу, о существовании которого я и понятия не имел.

Последние слова он произнес с некоторой укоризной, словно давая понять, что его, как владельца Квинз Ху, следовало бы проинформировать о тайных переходах.

Он продолжал живописать еще более глубоким, раскатистым голосом:

— Ваша сестра, Колнбрук, заглянула в мою комнату, приоткрыв панель потайного хода у камина, и увидела, что я лежу на кровати и сплю, а Темплтон вот-вот придавит мое лицо подушкой, чтобы задушить меня!

— В это невозможно поверить! — изумился Гарри.

— Она прикрикнула на него, — рассказывал дальше маркиз, — и я проснулся. В этот же миг вошел Хайнес с лекарством, которое ваша сестра оставила внизу в библиотеке.

Я был очень слаб, и мне стоило огромных усилий оттолкнуть подушку от лица, а затем обвинить Темплтона в том, что он уже вторично пытается меня убить. Я велел ему убраться из Англии в течение двадцати четырех часов и пригрозил центральным уголовным судом, если он этого не сделает.

— Так вот как все произошло! — пробормотал Гарри. — Но, Антея…

— Ваша сестра, — прервал его маркиз, — слышала, как Темплтон заявил, что пустым обвинениям никто не поверит. Я указал ему на то, что есть два свидетеля его злодеяния, но он ответил, что ни один судья не примет всерьез слова какого-то слуги и какой-то девки!

Иглзклиф закончил рассказ весьма категоричным тоном:

— Именно тогда ваша сестра назвала себя, и ему пришлось признать свое поражение.

— Это самая жуткая история, которую я когда-либо слышал! — вскричал Торрингтон. — Убийца, должно быть, сошел с ума!

— Я тоже так подумал, — заметил маркиз. — Тем не менее я очень благодарен за то, что жив.

— За счет доброго имени моей сестры, — с горечью произнес Гарри. — Я найду его во Франции или куда он там поехал и убью, даже если это будет последнее, что я сделаю в своей жизни!

Гарри был охвачен такой яростью, что Антея стиснула руки и обернулась к нему, пытаясь успокоить и удержать его.

— Полагаю, это было бы ошибкой, — возразил Иглзклиф. — Темпптон не вернется: я передам во все магистратуры соответствующую информацию, после чего они будут просто обязаны выписать ордер на его арест. Я также позабочусь о том, чтобы репутация вашей сестры была восстановлена.

— Не представляю, как вы могли бы это сделать.

— У меня есть великолепный ответ на ваш вопрос, но беседа несколько утомила меня. Может быть, подождем до завтра?

Антея вскочила со стула.

— Вы слишком долго беседовали. Мама говорила, что человеку, заболевшему весенней лихорадкой, необходим полный покой — по крайней мере первые двадцать четыре часа после кризиса.

Она повернулась к брату.

— Гарри, прошу тебя, уходи. Ты же видишь, беседа очень утомила милорда.

Маркиз, сидевший в кресле с закрытыми глазами, действительно выглядел нездоровым.

Гарри неохотно поднялся.

— Большое спасибо, милорд, — сказал он. — Я благодарен вам за разъяснения и надеюсь, что вы на самом деле сможете изничтожить вред, причиненный лордом Темплтоном моей сестре.

Маркиз ничего не ответил.

В эту минуту в комнату вошел Хайнес, который, по мнению Антеи, подслушивал за дверью.

— Я должен отвести милорда спать, — заявил слуга. — Он нуждается в отдыхе, и все эти разговоры ни к чему хорошему не приведут!

Никто не стал ему возражать, а Антея, следующая за Гарри и Чарли, улыбнулась Хайнесу, проходя мимо него.

Мужчины посторонились в дверях, пропуская Антею.

Ей очень хотелось испросить разрешения остаться с маркизом, но подобная просьба могла еще сильнее обострить ее отношения с братом.

В полном молчании они миновали коридор, затем холл и вышли через парадную дверь.

Внизу их дожидался открытый фаэтон маркиза, с кучером и лакеем на запятках.

Гарри и Антея сели на заднее сиденье, Чарли устроился напротив и, лишь когда фаэтон тронулся, сказал:

— Мне казалось, я сплю и вижу сон! Вся эта история — словно из книги, а не из реальной жизни.

— Извини, если еще сердишься, Гарри, — тихо произнесла Антея, — но милорд заставил меня дать слово, что я никому не расскажу.

— Да уж, тебе пришлось сделать то, что он потребовал, — констатировал Гарри. — По вся эта история постыдна, я никак не предполагал, что в Квинз Ху может произойти что-нибудь подобное!

— И все-таки, Гарри, ты должен признать, — вмешался Чарли, — что Антея проявила огромную храбрость и немалое присутствие духа. Если б она не спасла маркиза, как тот утверждает, дважды, маркиз был бы уже мертв, а ты бы искал себе другую должность.

Удивление, отразившееся на лице Гарри, ясно показывало, что об этом он не подумал.

Опомнившись, он произнес как бы между прочим:

— Безусловно, ты проявила находчивость, пройдя по потайному ходу.

— Я едва успела.

От мужчин не укрылась легкая дрожь в голосе девушки.

Больше они не проронили ни слова до самого Дауэр-Хауса.

Антея побежала наверх в свою комнату, заперла дверь и, бросившись на кровать, разрыдалась.

Она не знала, почему плачет, — видимо, было несколько причин: и та, что Гарри рассердился из-за всего происшедшего, и та, что лорд Темплтон поступил как подлец, прилюдно объявив, что видел ее в спальне маркиза.

Антея была не настолько глупа или невинна, чтобы не понимать: в глазах общественного мнения такой поступок выглядел неблагопристойно.

О, как разочаровались бы ее родители, узнай они об этом!

Девушка мысленно начала объяснять им, что хотела сделать как лучше.

Она, конечно же, не предполагала, что все обернется скандалом и Гарри окажется опозоренным перед своими друзьями, обсуждающими на разные лады поступок его сестры.

Антея долго плакала, и когда няня постучалась к ней узнать, может ли она что-нибудь сделать для своей воспитанницы, Антея не ответила, притворившись спящей.

Она и в самом деле уснула через некоторое время, уже днем, но как только подошло время ужина, она почувствовала, что не в силах смотреть в лицо Гарри и Чарли.

Антея не сомневалась — они будут вновь и вновь расспрашивать ее о недавних событиях и могут невзначай поймать ее на слове и узнать, что она виделась с маркизом гораздо чаще, чем говорил он сам.

Нянюшка принесла ей на подносе какую-то еду, а позднее, когда Гарри зашел пожелать доброй ночи, комната была уже погружена во тьму, и он вышел молча, на цыпочках.

Но Антея долго лежала без сна, думая о том, что по крайней мере теперь маркиз в безопасности и после того, как он уедет в Лондон, она вряд ли увидит его вновь.

На следующее утро, в день скачек дерби, Антея спустилась к завтраку и обнаружила, что Гарри и Чарли уже ушли.

Она нисколько не удивилась, так как их уход был вполне предсказуем.

— Ну и суматоха была! — воскликнула няня, увидев Антею, заглянувшую на кухню.

— Что случилось, нянюшка? — встревожилась Антея.

— На рассвете прибыл лакей и передал мастеру Гарри, что милорд желает, дабы Гарри и майор Торрингтон отправились на дерби вместо него и потом сообщили ему результаты скачек, поскольку он чувствует себя не слишком хорошо, чтобы ехать.

— Отправились на дерби! — изумленно повторила Антея.

Этого она никак не могла предположить.

— Они уезжали в таком восторге, будто сами участвуют в скачках, — усмехнулась нянюшка, — и милорд послал для Гарри свой фаэтон. Так он прыгал от радости как школьник, что будет управлять этим фаэтоном.

Старушка говорила чуть насмешливо, но по ее лицу было видно, что она очень гордится Гарри, своим воспитанником, представляющим маркиза на скачках, к тому же он едет в шикарном экипаже.

Антея пришла в столовую, куда через несколько минут няня принесла яйцо всмятку.

За едой девушка решила, что все это наверняка смягчит Гарри и он сменит гнев на милость.

До чего же Иглзклиф умен!

Он придумал верный способ отвлечь Гарри от того, что лорд Темплтон наговорил в Уайт-клубе.

«В любом случае, Гарри нельзя драться на дуэли», — заключила Антея.

Эти слова она не раз повторяла ночью.. Гарри не такой меткий стрелок, как лорд Темплтон.

Подобно большинству людей его круга, Темплтон наверняка не единожды в свое время дрался на дуэлях и мог ранить Гарри или даже убить его.

«Маркиз должен помешать этому!»— в отчаянии подумала она и больше не могла есть.

Она пошла в гостиную, размышляя, хватит ли у нее смелости пойти в Квинз Ху, пока Гарри в отъезде, и встретиться с маркизом.

Ей хотелось поговорить с ним, узнать, что за «великолепный ответ» приготовил он на вопрос Гарри.

Потом Антея решила, что все-таки следует подождать до возвращения Гарри.

Она сомневалась, что маркиз, как бы умен он ни был, сумеет воспрепятствовать распространению слухов о ней среди членов Уайт-клуба и прочих осведомленных.

Антея чувствовала, как лицо ее запивает краска стыда при мысли, что она прослывет такой же непристойной женщиной, как Милли и другие гости маркиза, о которых нянюшка говорила с нескрываемым презрением.

Мрачные раздумья крайне расстроили девушку.

Она села за фортепьяно, и ее музыка была полна смятения и тревоги.

Антея так увлеклась творчеством, что не сразу заметила, как распахнулась дверь.

К ее изумлению, в гостиную вошел маркиз.

Во время игры она вспоминала его сидящим у окна на фоне солнечного света — таким она видела его в последний раз.

Несмотря на то что Иглзклиф еще не совсем оправился от весенней лихорадки, он по-прежнему ошеломлял своим величием и неповторимостью.

Одет он был с иголочки; начищенные ботфорты сияли.

Антея обратила внимание на галстук, завязанный новым, оригинальным узлом.

Маркиз шел к ней через гостиную, и ей не верилось, что это тот самый человек, о котором она совсем недавно нежно заботилась, когда он, слабый и больной, в полубессознательном состоянии, лежал на подушках.

Взволнованная, она вышла из-за фортепьяно и, когда Иглзклиф приблизился к ней, сказала:

— Вам… не следовало бы… вставать так быстро… Как вы себя… чувствуете? Все… в порядке?

— Я чувствую себя великолепно, — ответил маркиз. — Полагаю, вы уже знаете, что я отправил вашего брата и Чарли Торрингтона подальше отсюда. Я не хотел, чтобы они помешали нашему разговору.

— Я не думаю… что причина в этом… но я уверена, это… остудит гнев Гарри и… я подумала, что это было… очень разумно с вашей стороны.

— А теперь моя главная задача — не позволить Темплтону навредить вам, поскольку он ведет себя как невоспитанный грубиян, которым, в сущности, и является.

— Вы можете… это сделать? — встрепенулась Антея. — Мне все равно… я никогда не бываю в Лондоне… но это огорчит Гарри.

— Совершенно верно, — кивнул маркиз. — Именно поэтому, Антея, я пришел сюда просить вас оказать мне честь и стать моей женой.

Он говорил тихо, но Антее его голос казался громоподобным.

Может быть, она ослышалась, или не поняла его слов, или это какая-то нелепая шутка.

Ее глаза вдруг стали огромными, на поллица, и она испуганно прошептала:

— Вы… просите меня… быть… в-вашей женой?

— Я хочу жениться на вас, Антея, — подтвердил Иглзклиф. — Если вы станете моей женой, никто не поверит тому превратному истолкованию, которое придал Темплтон ситуации, когда вы спасали мою жизнь от рук этого убийцы.

Они оба долго молчали, пока наконец маркиз не произнес:

— Я умоляю вас выйти за меня замуж, Антея.

Несколько мгновений она пристально смотрела на него, затем резко отвернулась, подошла к окну и ответила приглушенным голосом:

— Нет… нет… конечно, нет!

— Почему?

— Потому что… вам нет никакой необходимости… жениться на мне… И я бы не приняла… никогда… ничье предложение… в подобных обстоятельствах..

— Предположим… — тихо сказал маркиз. Он умолк, видимо, пытаясь найти ускользнувшую мысль.

— Обернитесь, Антея! — вдруг промолвил он совершенно другим тоном.

Она неохотно повернулась — в синих глазах застыла отрешенность, губы дрожали.

— Я прекрасно понимаю, о чем вы сейчас думаете, — продолжал маркиз, — поэтому намерен объяснить вам правду, причем таким образом, что вы все поймете, ибо только вы способны это понять.

Он развернул кресло, чтобы оно стояло напротив фортепьяно.

— Сядьте!

Просьба звучала как приказ, и Антея, утратив дар речи, повиновалась.

Маркиз подошел к инструменту, сел на вращающийся стульчик и взглянул на клавиатуру.

— Точно так же, как вы говорили со мной музыкой, — обратился он к Антее, — я собираюсь рассказать вам о себе. Начну с той поры, когда я был восьмилетним мальчиком.

Он пробежал по клавишам, и мелодия, заструившаяся из-под его пальцев, наполнилась солнечным светом и счастьем ребенка, который любит и любим и, подобно Антее, живет в волшебном мире, населенном феями, цветами и зверями.

Потом фей сменили рыцари; они совершали подвиги и шли на безрассудный риск ради прекрасных дам: зазвучала тема доблести и отваги.

Антея поняла, что маленький мальчик превратился в романтического юношу, что женщины для него были воплощением святости и он боготворил их так же, как обожествлял свою мать.

Он возмужал и влюбился, и любовь для него стала великолепием и совершенством прекрасной дамы, которой он отдал свое сердце.

Он сочинял для нее поэмы, положенные на музыку.

Он стремился к самосовершенствованию, чтобы стать достойным своей избранницы.

И вдруг словно темная туча, закрывшая солнце, нахлынуло разочарование.

Женщина, перед которой он преклонялся, выставила его на посмешище, и ее мир вместе с ней смеялся над ним.

Поначалу страдания маркиза были столь отчаянны и мучительны, что у Антеи, внимавшей этим откровениям, на глаза навернулись слезы.

Казалось немыслимым, что молодой человек испытал на себе подобную жестокость, был осмеян, унижен, отвержен.

Казалось, от безысходности он должен был сникнуть, опустить руки, но гордость не позволила ему пасть духом, оказаться побежденным и втоптанным в грязь.

Как феникс из пепла, возродилась его сила, его способность преодолевать жизненные трудности и неудачи, презирать тех, кто желал видеть его страдающим.

Маркиз продолжал играть, и Антея поняла: становясь старше, он все больше превращался в безжалостного циника.

Духовность, благородство, так много значившие для него в юности, были отброшены за ненадобностью.

Теперь он находил удовольствие в плотских утехах и материальных благах.

Ему даже нравилось манипулировать людьми для достижения своих целей.

Когда-то он видел себя рыцарем в ослепительных серебряных доспехах, чтобы помогать попавшим в беду.

Теперь же броня защищала его от стрел и уколов тех, кто хотел причинить ему боль.

Эта броня отгораживала его от любого проявления нежности и теплоты.

Так же, как заставляли страдать его, он заставлял страдать других, и точно так же, как его самого унижали и уничтожали, он превращал других в пыль под своими ногами.

Музыка стала маршем завоевателя, которому нет дела до чьих-то мук, — он побеждает врагов, но и друзья безразличны ему.

От этой всесокрушающей жестокости закололо в сердце, и Антея стиснула пальцы так, что костяшки побелели.

Она слушала, закрыв глаза, и видела маркиза таким, какой он в первый раз предстал перед ней: властный, подавляющий чужую волю, величественный.

Человек, которого все боялись.

Но вот очень тихо, как будто издалека, вновь зазвучала мелодия его юности.

Она удивительно переплеталась с темой, которую Антея играла маркизу накануне.

В его мелодии слышались пение птиц, журчание ручьев; в ней благоухали цветы, и Антея объясняла маркизу, как он необходим людям и как много он может сделать для тех, кто надеется на него.

В его мелодии она рассказывала маркизу, что ждет его под весенним солнцем.

Потом он своей волшебной музыкой поведал Антее, хоть это было невероятно, как много она для него значит.

Он признавался, что она избавила его от разочарования, цинизма и отчаяния.

Она вернула ему свет луны и звезд, солнечным лучиком неожиданно ворвалась в его мир.

Антея перестала дышать, не в силах поверить в реальность этой исповеди.

Но когда пришло понимание, что рядом с ней родственная душа, она всем своим существом потянулась к маркизу, как будто он позвал ее.

Вдруг музыка умолкла.

Маркиз встал из-за фортепьяно, и Антея тоже встала словно околдованная.

Несколько мгновений они стояли и смотрели друг на друга.

Она не могла отвести своих синих глаз от его черных.

У нее перехватило дыхание.

Маркиз протянул руки.

Впоследствии она так и не смогла вспомнить, он шагнул к ней или она бросилась к нему.

Из памяти не исчезли лишь его объятия и губы, слившиеся с ее губами и захватившие их в сладостный плен.

Именно этого она страстно желала, именно об этом плакала прошлой ночью, когда ей казалось, что такое уже не повторится.

Думать было невмоготу.

Она могла только чувствовать, как он все крепче и жарче обнимает ее.

Его губы становились все настойчивее, и его музыка все еще звучала в ее ушах.

Он целовал ее, целовал, пока мир не закружился в танце вокруг них, а они были свободны и летели ввысь, в небо, навстречу солнцу.

Летели под звуки мелодии, рождавшейся в их сердцах, слишком прекрасной и феерической, чтобы ее можно было сыграть.

Когда чувства, пробужденные в ней маркизом, и головокружительность его поцелуя казались уже сверхъестественными, Антея застонала от блаженства и спрятала лицо на груди Иглзклифа.

— Драгоценная моя, милая, — произнес он чуть хриплым голосом, — я знал, что ты поймешь.

— Я не думала… я и не подозревала, что ты… так играешь… — пробормотала Антея.

— Раньше я ни перед кем не играл — моя музыка слишком откровенна, чтобы ее слушал кто-нибудь, кроме тебя, милая.

Он еще ближе привлек ее к себе.

— Когда я услышал тебя в субботу вечером, — молвил он, — на галерее менестрелей, мне показалось, будто все происходящее не более чем сон. Никогда прежде музыка так не волновала меня, не говорила со мной столь непринужденно и ясно, что я понимал все оттенки настроения и все мысли, отразившиеся в ней.

Его губы коснулись нежной девичьей кожи.

— Когда я увидел тебя, я испугался.

— Почему?

— Потому что, драгоценная моя, я принимал тебя за ту, кого ты пыталась собой представить, то есть дочь профессионального пианиста, и не имен возможности боготворить тебя так, как мне бы хотелось, и назвать тебя своей женой.

— Кажется… я не понимаю. Маркиз улыбнулся.

— Тебе и не обязательно понимать это. Важно лишь то, что мы поженимся, любовь моя, моя драгоценная малышка, и сделаем это как можно скорее — не только потому, что сможем удержать Гарри от мести Темплтону, но и потому, что ты нужна мне. Ты нужна мне сейчас, в этот самый миг, и для меня невыносима мысль, что мы будем в разлуке хотя бы день, хотя бы час.

Его голос стал глубоким и страстным.

— Ты моя, Антея! Я искал тебя всю жизнь, боясь, что не найду никогда, ибо ты не существуешь.

— Но… ты такой величественный… — опешила Антея. — Мне страшно быть твоей женой… вдруг я… наделаю глупостей… и тебе станет скучно со мной.

— Разве такое возможно, — вскинул брови маркиз, — если мы понимаем мысли друг друга, а волшебство музыки может открыть мне твою душу, а я тебе — свою?

Он увидел ответ в ее глазах.

— Как можем мы надоесть друг другу, — заключил он, — если мы — одно целое, дорогая моя? Я уверен, так было когда-то давно и так будет вечно!

Он прошептал нежно:

— Теперь скажи мне, что ты чувствуешь.

— Я люблю тебя… я люблю тебя! — воскликнула Антея. — Я любила тебя… хоть и не понимала этого… потому что ты был таким добрым, всепонимающим… Но я никогда не дума-па… что в мире найдется человек, способный понять… о чем я говорю… музыкой.

— Не только музыкой. — произнес маркиз. — Я понимаю твое сердце, течение мысли в твоей маленькой умной головке, прелесть твоего грациозного тела. Все это отныне мое, и никто не отнимет у меня такое богатство.

Он снова поцеловал ее трепетно и властно, словно боялся потерять.

Но Антея уже не боялась, все ее существо пребывало во власти чуда, которое он дарил ей.

Он слегка изогнул ее губы, как при первом поцелуе, и ее словно пронзила молния.