Словно обидевшись за то, что Рори уделяют слишком много внимания, Жани слезла со стула и подошла к герцогу.

— Дедушка, я хочу пойти с тобой, — заявила она. — Я тоже хочу стрелять.

Герцог поднял ее и посадил себе на колено.

— Леди не стреляют, — твердо ответил он.

— Значит, я — исключение, Келвин, — ввернула герцогиня с другого конца стола.

— Могу сообщить тебе, что я превосходно стреляю как из ружья, так и из пистолета!

Она сказала это столь резким и агрессивным тоном, что некоторые гости удивленно взглянули на нее.

Герцог ничего не ответил, и она не преминула продолжить:

— Мой муж довольно старомоден: он считает, что женщина должна ограничить себя шитьем и вязанием. Я же всегда умела ловить рыбу не хуже моих братьев, стрелять, как они, если не лучше, и, уж конечно, превосходила их в верховой езде!

Пепита понимала, своим хвастовством она хотела привлечь внимание к себе, раздраженная благосклонным отношением герцога к своим внукам.

— Сожалею, герцогиня, но я тоже не люблю, когда женщины стреляют, — заметил кто-то из гостей. — Я старомоден, как Келвин.

— Когда вы будете гостить у нас в следующем году, — не унималась герцогиня, — я буду на охоте рядом с вами и докажу вам — женщина зачастую не уступит мужчине даже в том, что вы считаете исключительно мужским делом.

Герцог рывком поднялся со стула.

— Мы отправляемся через пять минут, отчетливо произнес он. — Поспеши и приготовься, Рори, или я уйду без тебя!

Рори, в ужасе от подобного предупреждения, выскочил из комнаты, и Пепита торопливо последовала за ним.

Жани держалась за руку деда.

— Когда ты вернешься, дедушка, — сказала она, — ты принесешь мне веточку белого вереска, которая приносит счастье? Но ты должен сорвать ее сам, Фергюс говорит, что в белом вереске от вождя Мак-Нэирнов — самые сильные чары.

Гости рассмеялись, а один из них сказал:

— Я думаю, ты не откажешь в такой просьбе, Келвин, хотя большинство» чародеек «, которыми ты увлекался в прошлом, потребовали бы от тебя орхидей.

Спохватившись, видимо, что оказался несколько несдержанным в присутствии герцогини, он зачастил:

— Я должен поспешить, дабы не заставлять вас ждать, ведь это непростительный грех — сдерживать залпы наших ружей!

Жани все еще ждала ответа герцога, и он, посмотрев на нее со своей огромной высоты, промолвил:

— Я постараюсь найти тебе веточку белого вереска, а если не найду, то принесу перо для твоей шляпки.

— Лучше и то, и другое, дедушка, — заключила Жани.

Гости вновь принялись подтрунивать над герцогом, когда выходили из столовой и спускались по лестнице.

Герцогиня продолжала сидеть неподвижно на своем месте в конце стола, но выражение на ее бесцветном лице способно было напугать Пепиту, если б она его видела.

Утром у Жани были уроки, затем Пепита гуляла с ней до ленча за воротами парка, и они бродили вдоль края утесов, возвышавшихся над морем.

В скалах когда-то вытесали ступени.

По ним, как по извилистым тропинкам, легко можно было спуститься на пляж.

Но как раз выдалось время прилива, волны подступали к нижним ступеням у моря, разбиваясь о скалы, и Пепита не позволила Жани спуститься вниз.

— Мы пойдем туда, когда кончится прилив, — пообещала она, — и поищем раковины. Я помню, твой папа рассказывал: когда он был маленьким мальчиком, он находил очень красивые ракушки на этом берегу.

— Я тоже хочу найти ракушки, — сказала девочка.

— Мы найдем много ракушек, — заверила ее Пепита, — и тогда я сделаю тебе из них ожерелье.

— Оно будет красивое! — воскликнула Жани. Она приплясывала от радости на краю утеса;

Пепита схватила ее и увела.

— Не подходи слишком близко к краю, маленькая, — наказала она. — Обрывы очень опасны.

Приближалось время ленча, и они вернулись в замок.

В дальнейшем день также проходил спокойно.

К чаю собралось немало гостей, ночевавших в замке, а также новых приглашенных, и чаепитие было бы интересным для Пепиты, если б она постоянно не ощущала враждебность герцогини.

У нее было такое чувство, — хоть она пыталась уверить себя, что это ей только кажется, будто враждебность постоянно возрастает.

Когда герцогиня смотрела на нее, — пусть это было не часто, — у девушки возникало ощущение, что она желает ей смерти.

» У меня разыгрывается воображение «, — одергивала она себя.

И в то же время интуиция подсказывала ей: ненависть герцогини такая яростная и неистовая, что сопоставима разве лишь с инстинктами дикого зверя.

» Очень плохо для герцогини испытывать подобные чувства, вынашивая ребенка «, — подумала Пепита.

Она вспомнила, как ее сестра говорила: когда она готовилась к рождению Рори, а затем Жани, она всегда старалась думать о прекрасном и отгоняла всяческое недовольство и раздраженность, чтобы они не подействовали на неродившегося ребенка.

— Еще древние греки верили в это, — утверждала Дениза, — и я уверена, они были правы. Мы формируем характер наших детей задолго до их рождения, и я хочу, чтобы мои дети были такими же утонченными, деликатными и любящими, как их отец.

При этом сестра улыбалась Алистеру, а он заметил:

— Такими, как ты, моя дорогая. Кто более совершенен во всех отношениях, нежели ты?

Они смотрели друг на друга, забыв о присутствии Пепиты, и, когда сестра повернулась к мужу и прошептала ему что-то, она выскользнула из комнаты.

Ей трудно было представить более счастливую пару.

Их радость от пребывания вместе, казалось, освещала весь дом как солнечным светом, исходившим не с неба над ними, а от них самих.

» Я хочу чувствовать то же «, — мечтала Пепита.

Она знала теперь, существует лишь один человек, который может вызвать в ней такое же чувство, — тот, о ком она думала с первой минуты на шотландской земле.

Один лишь взгляд на Торквила, сидевшего за другим концом стола, заставлял ее сердце совершать странные кульбиты в груди.

Она не смотрела в его сторону, зная, что любовь безошибочно обнаруживается по глазам человека; если бы кто-нибудь перехватил взгляд между ними, то сразу догадался о их чувствах.

Вечером после ужина Пепита ощутила сильное желание вновь подняться на сторожевую башню, но понимала, что этого не следует делать.

» Я должна думать о Торквиле, — размышляла она. — Если герцог вышлет меня, я смогу как-то устроиться, но для него это означало бы крах всего жизненного уклада, без которого он не представляет своего существования.

Она узнала от миссис Сазэрленд, — которая слыла неисправимой сплетницей, что замок Торквила великолепнее и намного древнее замка герцога.

Он служил оплотом Мак-Нэирнов и не раз противостоял атакам викингов, а также выдерживал осады противоборствующего клана.

— Мистер Торквил живет там один? — поинтересовалась Пепита.

— После смерти матери мистер Торквил проводит больше времени здесь, чем дома, — ответила миссис Сазэрленд.

— Его светлость, не имея сына, который помогал бы ему в его возрасте, привык полагаться на него.

Пепита удержалась от замечания, что герцог сам повинен в этом, но, не в силах справиться с любопытством, спросила:

— И у мистера Торквила нет братьев или сестер?

Миссис Сазэрленд покачала головой.

— Его младший брат погиб, когда служил в армии, и это было ужасно, так как его отец не имел других сыновей. Я часто говорю мистеру Торквилу: «Женитесь-ка вы да заведите дюжину ребятишек, чтобы ваш замок наполнился жизнью и стал настоящим домом».

— И что же отвечает на это мистер Торквил?

Миссис Сазэрленд засмеялась.

— Как все мужчины, он ждет ту единственную, которая должна появиться, и когда-нибудь он найдет ее.

От этих слов Пепита ощутила боль в сердце.

Если Торквил и считает ее той единственной женщиной, то как сможет она наполнить замок детьми, если их станут с ненавистью изгонять из общества, как Алистера, изгнанного из дома и отторгнутого от всего привычного ему и родного?

— Я слишком люблю Торквила, чтобы стать причиной его несчастий, — неслышно прошептала Пепита.

Поэтому после ужина она не покинула гостиную.

Она была занята мирной беседой с леди Рогарт, пожилой гостьей, которая не играла в бридж и не читала, объясняя это слабостью зрения и не слишком ярким освещением гостиной по вечерам масляными лампами.

Она, как и миссис Сазэрленд, была не прочь посплетничать, но Пепита, соблюдая осторожность, не говорила о Торквиле.

Вместо этого она отвечала на ее вопросы об Алистере, рассказывала ей, как счастлив он был, несмотря на то что жестоко тосковал по Шотландии и по своим соотечественникам.

— Мы, Мак-Нэирны, очень хотели знать о нем, как вы сами понимаете, — доверительно сообщила леди Рогарт.

Поскольку герцогиня не представила ее никому, Пепите требовалось время, чтобы определить, кем является тот или иной из ее собеседников.

Она поняла наконец, что леди Рогарт принадлежала клану Мак-Нэирнов до замужества.

Стараясь сохранять деликатность, девушка заметила:

— Меня часто удивляло, почему никто из родственников Мак-Нэирнов никогда не пытался связаться с Алистером. Я думаю, он был бы очень рад получить весточку от них.

— Прежде всего, — ответила леди Рогарт, — мы не представляли, где он находится, а потом, я думаю, Мак-Нэирны — по крайней мере мужчины — боялись испортить отношения с герцогом.

Она издала короткий смешок и прибавила:

— Шотландцы — очень практичный народ, мисс Линфорд: так как у герцога лучшие охотничьи угодья в Шотландии, никто из них не спешит попасть в его черный список.

Пепита засмеялась, услышав столь незамысловатый ответ на непростой вопрос.

И все же она продолжала считать жестоким такое отношение к Алистеру.

Ведь за все эти годы он не услышал доброго слова ни от одного своего родственника, и теперь она не сможет допустить, чтобы подобное произошло с человеком, которого она любит.

«Я должна покинуть замок», — думала она в отчаянии.

Отправляясь спать, она пришла к заключению, что другого решения быть не может.

Как только она убедится, что герцог возьмет на себя заботу о детях и не позволит герцогине чем-либо обидеть или навредить им, она должна будет найти себе другое место в жизни.

Это означало, что ей придется подыскать какую-то работу, поскольку у нее не было ни денег, ни возможности получить их откуда-нибудь, кроме как заработать, используя те немногие умения, которыми она обладала.

«Чем я могу заняться?»— мучительно думала она, понимая, что вероятность получить работу сводится к нулю.

Она могла, конечно, стать гувернанткой, коей в данный момент является для своих племянников, но она была не настолько глупа, чтобы не осознавать реального факта: не многие женщины захотят принять в свой дом гувернантку с такой внешностью.

Ее оценка своей красоты исходила не от преувеличенного самомнения, а от понимания, что и Дениза, и она пошли в маменьку, обладавшую божественной красотой.

Подтверждение этому она находила не только в завистливых и удивленных взглядах леди, гостивших в замке, но и в глазах мужчин, восхищенно посматривавших на нее.

Кроме обучения детей, она могла бы выполнять обязанности компаньонки какой-либо пожилой и, несомненно, придирчивой леди.

Это была не очень радостная перспектива, и все время, пока она выискивала новые способы жизнеустройства вне замка, ее сердце плакало от одной только мысли, что ей придется распрощаться с Торквилом.

В нем был некий магнетизм, неодолимо притягивающий ее, и, конечно, он прав: они действительно принадлежат друг другу.

Какое это счастье, думала она, — найти того единственного во всем мире, кто Богом предназначен быть второй ее половиной!

Она не могла вообразить ничего более достойного и совершенного, чем любить его, заботиться о нем, быть матерью его детей.

Но тут же, осознав, что это был всего лишь мираж, мечта, которая никогда не станет явью, что бы ни говорил Торквил, она оборвала себя.

Имеет ли она право обрекать его на нищенское существование, что испытал на себе Алистер, или стать причиной его изоляции, которая показалась бы невыносимой большинству мужчин?

«Торквил понятия не имеет, что значит подвергнуться изгнанию и неожиданно оказаться одному в целом мире», — сокрушалась она.

Конечно, Алистер в любом случае женился бы на ее сестре.

Но лично она не сможет жить с Торквилом, не думая постоянно, что он когда-нибудь раскается в женитьбе на ней, оторванный от всего, что раньше наполняло его жизнь.

Прежде всего, он старше Алистера, который в силу своего возраста верил, что за любовь можно отдать весь мир.

Но что еще важнее, он владеет собственным замком и собственным поместьем, и ему, возможно, будет труднее решиться на такой шаг, чем Алистеру, всегда жившему в тени герцога.

— Я не смогу принять его предложение, — шептала Пепита в подушку. — Я слишком люблю его.

Однако же она не представляла, как ей поступить и что произойдет с ней в будущем, если она останется в замке или покинет его.

«Как могу я остаться здесь, если люблю его и стремлюсь к нему, — рассуждала девушка, — и знаю, что при каждой встрече мы рискуем быть разоблаченными?»

Но и уйти из замка означало либо умереть от голода, либо согласиться на такую работу, которая повергла бы в шок ее отца, будь он жив.

«Если б только папа мог заводить друзей в Англии с такой же легкостью, как он делал это во всем остальном мире, мне было бы легче устроиться».

Пепита вспомнила, как он говорил о каких-то очаровательных людях в Испании, где она родилась и где получила свое испанское имя.

У него были также друзья во Франции и Италии.

Но если б даже она связалась с ними, то вряд ли осмелилась попросить у них денег, чтобы добраться до их страны.

А между тем они могли бы помочь ей устроиться преподавательницей английского языка.

Положительную роль здесь сыграло бы свободное владение французским языком, а, позанимавшись серьезно, она могла бы улучшить свой испанский и итальянский.

Однако даже мысль уехать одной в чужую страну так пугала ее, что трудно было рассматривать возможность такого шага.

Отец ушел в отставку из Министерства иностранных дел, когда ей было девять, а Денизе шестнадцать лет; после этого они жили в Англии.

Оглядываясь в прошлое, она вынуждена была признать, что плохо помнит те страны, в которых они жили, и людей, с которыми общались там ее родители.

«Я должна сосредоточиться на знакомых в Англии, — решила она. — Должны же где-то быть какие-нибудь родственники Линфордов».

Она знала, старшая сестра отца, жившая некогда в Бате, умерла.

Другая его сестра, которая была замужем за богатым человеком, овдовев, переехала в Южную Францию, но, поскольку она была постоянно больна и зрение ее сильно ухудшилось, она не общалась ни с Денизой, ни с ней после смерти отца.

«Может, она и жива еще, — предположила Пепита, — но теперь она слишком стара или слишком больна, чтобы желать моего приезда».

Эти мысли вновь вернули ее к вопросу, который она задавала себе, ложась в постель: что делать?

Вопрос этот был столь огромен, что, казалось, наполнял всю комнату; временами она слышала его шелест под высоким потолком, а потом он вновь опускался к ней, не получив ответа.

«Что мне делать? Что делать?»

Эти слова беспрестанно слышались ей в шуме ветра за окном и повторялись в перекате далеких морских волн.

«Что мне делать?»

Это был крик отчаяния.

Но о чем бы она ни думала, Торквил всегда присутствовал в каждом ударе ее сердца, и она вдруг почувствовала, будто он обнял ее и крепко прижал к себе.

«Я должна забыть о нем!»— тут же спохватилась она, и ее окатило новой волной отчаяния.

Как забыть о нем, если он навсегда завладел ее мыслями и душой, и она никогда не перестанет любить его, и постоянно будет ощущать: в ту минуту, когда она мечтает о нем, он точно так же безумно жаждет ее.