Глава 10

Аме почувствовала, что лошади тянут экипаж, в котором она находилась, вверх по крутому холму, а затем послышалась громкая команда, и карета остановилась.

Сначала девушка пыталась выбраться из душащего ее плаща, в который она была плотно завернута и рукавами которого связана, но вместо этого еще больше запуталась в нем, да так, что из-за сильной боли решила вообще не двигаться.

Аме ничего не могла видеть, ей трудно было дышать, плащом обмотали голову и плечи, а затем крепко связали в тот момент, когда она стояла в нерешительности в самом дальнем конце сада, удивляясь герцогу, которому потребовалось вызывать ее сюда.

Девушке пришлось настолько быстро идти рядом с тем человеком, который уводил ее прочь от гуляющих на лужайке гостей, что у нее не было даже секунды на то, чтобы расспросить его. Кроме того, сердце у нее рвалось из груди от нетерпения, неизвестности и тревоги.

— Мадемуазель, произошел несчастный случай, — прошептал ей на ухо этот господин, когда она наблюдала за королевой, беседовавшей с людьми, которые подбрасывали хворост для поддержания пламени во рвах за храмом любви.

— Несчастный случай?

Аме непроизвольно прижала руки к груди.

— Его светлость, герцог Мелинкортский, распорядился, чтобы вы незамедлительно отправились со мной, — проговорил незнакомец.

Несколько мгновений Аме колебалась, решая, не лучше ли будет сначала спросить разрешения у королевы, но потом, видя, что Ее Величество очень занята, девушка без задержки решила присоединиться к учтивому незнакомцу. Она едва-едва рассмотрела его, пока тот спешно вел ее сквозь заросли и кусты, которые окаймляли лужайки имения.

Позже, поразмыслив, она пришла к выводу, что незнакомец, пожалуй, был молод, но у него было такое неинтересное, с невыразительными чертами лицо, которое обычно бывает очень трудно вспомнить, да и люди вокруг очень часто похожи. Кроме того, было уже слишком темно и разглядеть не представлялось возможным.

Тропинка, по которой они пробирались, извилисто пролегала сквозь густые заросли деревьев, и поэтому после освещенного ухоженного сада здесь было очень трудно идти.

Пока они шли, Аме не покидало чувство тревоги; она все время пыталась успокоить себя мыслью, что герцог никак не мог пострадать и даже быть хоть как-то причастным к этому происшествию, в противном случае он не имел бы возможности послать за ней. Скорее всего, что-то, должно быть, случилось с леди Изабеллой, а может быть, с Хьюго. Но с кем бы из них ни случилось это несчастье, сердце девушки терзала боль от мысли, что именно в эту минуту они могут страдать.

Что же все-таки могло случиться? Из-за спешки Аме было трудно найти какое-либо объяснение; единственным желанием девушки в эту минуту было как можно быстрее добраться до герцога и узнать, чем бы она могла помочь. Потом, когда чаща немного поредела, она увидела проселочную дорогу, петлявшую между деревьями, но достаточно широкую, чтобы по ней могла проехать карета, а на ней темную, захудалого вида колымагу, в которую была запряжена пара изможденных и, по-видимому, голодных лошадей. И тут, в первый раз с тех пор, как они с незнакомцем удалились от гостей в саду, у Аме зародилось подозрение.

Произошла какая-то ошибка. Эта повозка никоим образом не могла иметь какого-либо отношения к герцогу Мелинкортскому. В этот момент на нее набросили плащ, жестокий удар сбил Аме с ног. Она боролась из последних сил, старалась кричать, но у нее вдруг пропал голос; а буквально через мгновение девушка почувствовала, как ее подняли чьи-то сильные руки и грубо бросили на сиденье кареты. Тот незнакомец, который привел ее сюда из сада, заговорил вновь.

— Инструкции ваши передали, — сказал он кому-то тихим голосом, а затем послышался щелчок хлыста, и Аме почувствовала, как карета покатила по дороге.

Охваченная паникой, девушка пыталась освободиться, в результате чего силы ее истощились, а целая серия ударов, которые последовали затем, привели к тому, что она оказалась на полу этого экипажа. Аме лежала там, часто и глубоко дыша, полная отчаяния не столько от сознания собственной беспомощности, сколько от понимания того факта, что она — пленница. Даже теперь она едва могла бы поверить в то, что это было делом рук кардинала. Невозможно было прожить почти восемнадцать лет в монастыре де ла Круа и не почерпнуть какие-либо сведения о церкви и методах ее работы. Там могли твориться всяческие беззакония, отдельные лица страдали от несправедливости, чувствовали свое бесправие и жаловались на притеснения, но тем не менее церковь, как целое, всегда оставалась святой обителью для тех, кого угнетали, прибежищем для всех, кто страдал и нуждался.

За столько лет, в течение которых девушка взрослела в монастыре рядом с другими сестрами-монахинями, для нее было невозможным не поверить в их доброту, самоотверженность и, превыше всего, в их чувство собственного достоинства. Мать-настоятельница временами могла быть очень властной, но она всегда оставалась дамой в полном смысле этого слова и знатной аристократкой. И когда послушницы и монахини преклоняли перед ней колена в ожидании благословения, когда случайно встречались с ней в коридорах монастыря или ждали от нее каких-либо распоряжений, они всегда ощущали чуткость и благородство ее души.

Невозможно было даже в мыслях допустить, поверить на мгновение в то, что мать-настоятельница могла бы согласиться на разбой подобного рода. Трудно было допустить, что кардинал, пусть даже он сейчас безоговорочно верит графу Калиостро и потерял собственное мнение, перестал правильно ориентироваться, опустился бы до того, чтобы использовать такие примитивные методы, как насильственное похищение, чтобы обеспечить ее возвращение в монастырь.

Кроме того, в такой грубости не было ни малейшей необходимости. Ведь его преосвященству было достаточно послать своих священников, и, стоило тем хоть слово сказать, Аме безропотно последовала бы за ними.

Нет, утверждение, что этот разбой был организован церковью, было слишком маловероятно.

И тем не менее Аме все время занимала одна мысль: если не кардинал, то кто же еще? Девушка снова и снова задавала себе этот вопрос, пока лежала на полу экипажа:

«Кто? Кто еще мог это сделать?» После того как лошади остановились, впервые за всю поездку заговорили люди, которые сидели в карете.

До этого момента они не произнесли ни слова, но их молчание было еще ужаснее. Девушка слышала их тяжелое дыхание; иногда они откашливались, прочищая горло, и сплевывали за окно, но не говорили ни слова. Во время поездки девушка старалась представить себе, что это были за люди, если оказались способны обойтись с ней столь грубым и жестоким образом, без единого слова на протяжении всего пути, пока карета мчалась вперед, подпрыгивая на булыжной мостовой. И вот теперь наконец эти люди обменялись парой слов тихими голосами.

— Придержи ее, пока я открою дверь.

— Ладно тебе! Мы не намерены здесь стоять, пока не соберется пол-улицы, чтобы взглянуть, кого привезли.

Всего лишь несколько слов, но их оказалось вполне достаточно, чтобы девушка поняла, что представляют собой люди, к которым она попала. Эти двое говорили на самом примитивном и наиболее характерном жаргоне городских окраин.

Однако ей не пришлось слишком долго размышлять на сей счет. Чьи-то сильные руки грубо подняли Аме с пола, и человек, взвалив ее себе на плечо стал вытаскивать из экипажа. Как только они ступили на землю, лошади вновь застучали копытами по мостовой.

Аме чувствовала, что ее затащили в какое-то помещение; затем бросили на пол, и девушка непроизвольно тихо вскрикнула, когда при падении ударилась плечом о стену.

— Давай иди, — услышал она мужской голос.

Голос принадлежал тому человеку, который направлялся открывать дверь.

— Сначала мои деньги, — прозвучал ответ.

— Возьми.

Послышался звон монет; потом тихо прозвучало: «До свидания»; затем раздались шаги, а после этого — скрип двери, когда ее закрывали. Аме так и лежала на полу в ожидании, что же случится дальше. Затем очень громко начал плакать какой-то ребенок, и тут же зазвучал женский голос:

— Это ты, Франсуа?

— Ради бога! — воскликнул мужчина. — Ты что же, ждешь еще кого-нибудь?

— Ты разбудил Жана, — грустно проговорила женщина. — Он задремал впервые за всю ночь.

— Проклятый ребенок! Если от него будет столько же шума, как сейчас, никто из нас не заснет.

В конце концов они прекратили перепалку, и тогда девушка услышала, как женщина тщетно пыталась утихомирить своего ребенка.

— Спускайся сюда! — гневно прогремел голос Франсуа. — Мне пора отправляться на работу, и я хочу проглотить хоть что-нибудь, прежде чем уйду из дома.

— У нас остался только маленький кусочек хлеба, — жалобно проговорила женщина.

Аме слышала, как женщина спускалась вниз, и ей показалось, что та воспользовалась деревянной приставной лестницей.

— Иди-ка сюда и посмотри, что я тебе принес, — проговорил Франсуа с нотками грубого юмора в голосе.

Женщина вскрикнула:

— Кто это?

— Проклятая аристократка! Мы будем держать ее здесь до тех пор, пока не поступит другой приказ.

— Как? Ты собираешься держать ее в нашем доме? — Голос женщины стал походить на настоящий вопль. — Да ты, мне кажется, с ума сошел. Подумай, как мы сможем держать кого-нибудь, вроде нее, здесь, если она не мертвая. Она что, мертвая?

Абсолютная неподвижность Аме в эти мгновения скорее всего объяснялась сковавшим ее ужасом.

— Да нет, черт бы ее побрал, не мертвая, — раздраженно буркнул Франсуа. — По крайней мере, несколько минут назад была еще живехонька. Кроме того, по тем инструкциям, которые мы получили, пока следует сохранить ей жизнь.

Говоря это, он подошел к девушке и внезапным редким движением сорвал с головы Аме укрывавший ее плащ. В течение нескольких мгновений девушка была способна лишь неподвижно лежать на полу и разглядывать два страшных лица, которые склонились над ней.

В этой комнате было очень мало света — тусклое пламя единственной свечи, которая была воткнута в старую пустую бутылку, едва мерцало на сквозняке, вызванном, по-видимому, тягой широкой печи, почерневшей от копоти и грязи.

Комнатка была довольно маленькой и очень грязной.

Обстановка была более чем скверной: стол, стоявший в самом центре, два сломанных стула, деревянный кухонный шкаф с полками, на которых можно было разглядеть несколько горшков и сковородок, и приставная лестница, которая тянулась от центра комнаты к чему-то вроде мансарды.

В первый момент Аме очень слабо воспринимала окружающую обстановку, если не считать того, что она отметила для себя затемненность комнаты, а также то, что лица людей, которые изучающе смотрели сейчас на нее, были отвратительны и внушали страх. Мужчина, Франсуа, был небрит; волосы у него были длинные, черные, засаленные и спутанными космами падали на лоб и шею, длинный шрам пересекал всю щеку и тянулся до подбородка. Скорее всего, этот шрам появился не так давно и поэтому ярко алел на желтоватой коже, что придавало ему чрезвычайно недоброжелательный и мрачный вид, который становился еще более зловещим из-за толстых влажных губ и глаз с тяжело набрякшими веками.

Жена была не намного привлекательнее своего мужа — худая чуть ли не до изнеможения; длинные спутанные волосы, обрамляющие бледное лицо, на котором лихорадочным блеском сверкали темные глаза. Губы были тонкими, бескровными, а когда они шевелились, то можно было заметить почерневшие, местами сломанные зубы. Однако, как успела решить для себя девушка, она была еще довольно молодой женщиной, так как фигура ее еще не оплыла и не стала бесформенной из-за нескончаемо повторяющихся родов, обычных для простых людей.

Глядя на своих стражей, Аме подняла руку, чтобы поправить волосы, которые у нее выбились местами из-под заколок и лент, когда Франсуа грубо сдернул плащ с ее головы. Его жена, увидев это, тихо вскрикнула.

— Да она вроде как ожила.

— Я же говорил тебе, — согласился ее муж.

— Кто вы такие? — проговорила девушка. — И почему вы привезли меня сюда?

Вместо ответа мужчина сплюнул на пол.

— Заткни свой рот и не задавай больше никаких вопросов, — проговорил он затем. — Все равно тебе здесь никто и ничего не скажет, поэтому лучше побереги свои легкие.

Несколько неуверенно Аме все-таки встала на ноги.

Тело ее сводили судороги, ушибы болели, но девушке тем не менее удалось сохранить в некотором роде чувство собственного достоинства, она заставила себя подойти к столу, за которым устроился Франсуа.

— Я умоляю вас сказать мне, зачем вы привезли меня сюда, — обратилась к нему Аме. — Могу заверить вас, что мой опекун, герцог Мелинкортский, заплатит любые деньги, сколько бы вы ни запросили, за мое освобождение. Я напишу записку, и с ней вы сможете отправиться в его дом за вознаграждением.

Мужчина снова сплюнул.

— Я уже сказал тебе не задавать здесь никаких вопросов, — проговорил Франсуа. — Мне приказали привезти тебя сюда, а никаких денег от какого-то там проклятого герцога мне не нужно — долой всех тиранов!

Жена его встревожилась.

— Будь осторожнее, Франсуа, — предостерегла она мужа. — Не надо много болтать, потому что никогда не знаешь, кто тебя может услышать в этот момент.

Мужчина отхлебнул вина из бутылки, которая стояла на столе, а потом поднялся на ноги.

— Ты права, Рене. Пора мне убираться отсюда поскорее, пока я не наговорил лишнего.

— А как ты думаешь, что я буду делать с этой особой? — спросила у него жена, указывая пальцем на Аме.

— Она не доставит тебе много хлопот, — ответил Франсуа теперь уже более веселым голосом, так как, вероятно, уже сказалось действие вина. — Я кое-что придумал, чтобы у нее не было возможности доставлять беспокойство кому-либо.

Из стенного шкафа, который стоял в углу этой комнаты, Франсуа достал что-то металлическое. Когда он повернулся к девушке, та инстинктивно попятилась от него. Постепенно отступая назад, по мере того как он приближался к ней, девушка в конце концов уперлась спиной в стену, и больше уже отступать было некуда.

В этот момент Франсуа расхохотался над ее беспомощностью; и когда его дерзкие, злые глаза, моргая, рассматривали ее испуганное лицо, спутавшиеся волосы, измятое и местами порванное платье, Аме внезапно испытала острое чувство унижения. Опустив взгляд, девушка увидела, что Франсуа держал в руках тяжелый заостренный костыль, к которому длинной цепью были присоединены стальные наручники. Он встал на колено и приставил костыль к стене; затем, воспользовавшись обломком камня, который валялся на полу, он начал вбивать этот костыль в стену; его мускулистая рука вновь и вновь поднималась для удара до тех пор, пока костыль не оказался прочно вбитым. Затем Франсуа протянул руку и схватил за лодыжку девушку, которая, съежившись от страха, стояла рядом.

Аме, пожалуй, могла бы вскрикнуть от его прикосновения, если бы не испытывала сильнейшего, чуть ли не до обморока, приступа тошноты. Девушка почувствовала вокруг своей ноги металлический захват поверх тонкого, словно паутинка, шелкового чулка. Потом послышался щелчок, когда Франсуа повернул ключ в замке, превратив Аме, по существу, в настоящую узницу.

— Теперь она никуда не убежит от тебя, Рене, — с довольным смехом сказал он женщине, которая наблюдала за Всем происходящим, сидя за столом.

— Все это, конечно, хорошо, — возразила она ему, — но что мне делать, если сюда заявится кто-нибудь из соседей?

— Гони их всех вон отсюда, — ответил ей Франсуа. — Женщина, не создавай дополнительных трудностей, ты ведь знаешь, что нам приказали сделать. А мы должны подчиняться им беспрекословно.

— А чем мне кормить ее, если в доме нет ни крошки хлеба, а денег на хозяйство ты мне не давал с пятницы?

— Кормить ее? — с недоверчивым видом проговорил Франсуа. — Пусть сидит голодной. По инструкциям, которые мы получили, нам надлежит держать ее тут до тех пор, пока они не сообщат, что делать с ней дальше. И ничего больше! В них ничего не говорится насчет кровати с периной или жареного гуся, поэтому можно ничуть не тревожиться о том, чем ее кормить.

Посмеявшись над собственной шуткой, Франсуа снял кепку с вешалки, нахлобучил ее на голову, немного сбив набок, и открыл дверь. Затем, находясь в самом приподнятом настроении, махнул рукой жене на прощание и вышел на улицу, что-то насвистывая. По мере того как он уходил все дальше от дома, звучание мелодии становилось все тише. И в этот момент девушка почувствовала, что ноги не могут ее держать ни секунды больше. Она немедленно осела на пол и съежилась. Глаза медленно закрылись, и она внезапно лишилась чувств.

Когда Аме пришла в себя и вновь открыла глаза, рядом с ней стояла та женщина и молча разглядывала ее.

Руки женщины были прижаты к лицу, она не обращала ни малейшего внимания на своего ребенка, который кричал в мансарде.

— Так вы, что же, были прошлой ночью на каком-нибудь приеме? — наконец спросила она с любопытством, и голос ее был уже не столь враждебным.

— Да, в садах Трианона, — ответила Аме.

— На приеме у королевы?

— Да, у королевы.

Женщина со злостью сплюнула на пол, почти так же, как ее муж перед этим.

— Ох уж эта королева! — воскликнула женщина, после чего добавила несколько крепких непристойных выражений, которых Аме никогда прежде не слышала, но ошибиться в их смысле все равно было невозможно.

По всему было видно, что возражать этой женщине было совершенно бесполезно, поэтому Аме ничего не ответила, и, выждав некоторое время, та умолкла. Теперь к ней вновь вернулась прежняя озлобленность, и она недоброжелательно поглядывала на девушку из-под насупленных бровей.

— Именно королева виновата во всех наших нынешних бедах, — продолжила женщина разговор, когда поняла, что Аме не собирается ей отвечать. — Все деньги из государственной казны идут только на то, чтобы у нее было больше бриллиантов, на украшение ее дворцов новыми садами, а нам, всему народу Франции, остается только одно — голодать! Наши бедные дети умирают от недоедания, а она лишь посмеивается над этим и покупает себе еще больше украшений и драгоценностей, еще больше новых платьев, в которых потом мечется в поисках удовлетворения своих постыдных и непристойных желаний.

— Королева вовсе не является ни порочной, ни аморальной женщиной, — возразила ей девушка, заговорив не столько потому, что желала переубедить эту темную простолюдинку, сколько просто из необходимости ответить хоть что-нибудь. Аме достаточно хорошо понимала, что эта обездоленная необразованная женщина в эту минуту выражает не свои собственные мысли и не свои идеи, а то, что ей кто-то вбил в голову. Все это было довольно очевидно, стоило лишь услышать, что говорит она, словно повторяет урок, обратить внимание на то, что при этом использует абсолютно не характерные для ее речи выражения, несвойственные ее уровню.

— А вы знакомы с королевой? Разговаривали когда-нибудь с ней? — спросила женщина. В голосе ее вновь послышалось любопытство.

— Да, я разговаривала с Ее Величеством прошлым вечером, — ответила ей девушка. — И уверяю вас, она ни в чем совершенно не напоминает того человека, которого из нее делают. Скажите, кто сообщает вам о ней такую чушь?

— Каждому и так отлично известно, кто она такая, — с , гневом в голосе ответила женщина. — Любого можете спросить, кто живет в Париже. Ну, разумеется, только не этих проклятых аристократов. Ведь это именно они жиреют на наших бедах — так же, как и их королева. А вот вы спросите у любого простого парижанина, у тех людей, которые работают, у тех женщин, которые, как и я, еле сводят концы с концами, хотя работают как каторжные.

Все они скажут вам, кто на самом деле виноват в том, что мы влачим нищенское существование.

У Аме, разумеется, нашлось бы, что ей возразить, но в этот момент пронзительные вопли младенца, доносившиеся до них из мансарды, стали столь угрожающе громкими, что его мать уже просто не могла не замечать их.

Быстро взобравшись по приставной лестнице наверх, женщина продемонстрировала навык человека, которому стал вполне привычен подъем столь необычным способом; наверху она скрылась в темноте.

Оглядевшись вокруг себя с замирающим сердцем, Аме обнаружила, что уже наступило утро. На улице рассвело, и через грязные окна с треснутыми стеклами в комнату еле-еле проникал дневной свет; и теперь девушка убедилась в том, что при таком освещении эта комната выглядит еще более отвратительно, чем при свече.

Все стены были в трещинах, во многих местах покрыты слоем плесени из-за сырости. Потолок стал черным от копоти, а потолочные балки трещали и опасно прогибались, когда женщина ходила наверху. В общем, это была настоящая лачуга, каких девушка еще не видела ни разу в жизни; воздух внутри комнаты наполнял настолько сильный запах пыли и гниения, что можно было задохнуться.