Глава 2

Наутро, когда Джемма проснулась, первой ее панической мыслью было, что она проспала и теперь дядя опять устроит ей взбучку. Но затем, открыв глаза и увидев незнакомую спальню, девушка тут же вспомнила, где она находится и что с ней произошло.

Проснулась она оттого, что ее разбудили легкие и осторожные шаги — в комнату кто-то вошел. Повернув голову, она увидела молоденькую горничную, которая раздвигала шторы на окне.

— Который сейчас час? — тихим голосом спросила Джемма.

— Десятый час, миледи.

У Джеммы перехватило дыхание. Почтительный тон, которым говорила с ней служанка, послужил реальным подтверждением того, что все случившееся накануне не было невероятным, фантастическим сном, хотя и, вне всяких сомнений, могло показаться таковым.

Когда они с виконтом приехали вечером в Лондон, она чувствовала, что вот-вот упадет от усталости. Конечно, она ничего не стала говорить об этом виконту, поскольку не рассчитывала на то, что кому-то есть дело до ее самочувствия.

Всю дорогу от церкви до города они проехали в полнейшем молчании. С лица виконта по-прежнему не сходила мрачная усмешка. Когда же они прибыли на Беркли-сквер и появившийся слуга взял под уздцы лошадей, виконт, не обращая ни малейшего внимания на свою новоиспеченную супругу, вошел в дом. Она испуганно и смущенно последовала за ним.

Виконт молча прошел мимо слуг в библиотеку и уселся за большой письменный стол.

Испытывая мучительную неловкость, она остановилась в дверях комнаты. Виконт нетерпеливым, резким жестом откинул крышку кожаного ящичка, выхватил из него лист бумаги, украшенный фамильным гербом виконтов Окли, и положил перед собой.

Когда он протянул руку за пером, Джемма робко поинтересовалась:

— Что… я должна делать?

— Подожди минуту! — с раздражением ответил виконт. — Я должен незамедлительно написать это объявление, чтобы оно успело появиться в утренней газете.

Стоять в дверях было нелепо, и Джемма прошла в библиотеку и присела на краешек старинного кресла.

Оглядевшись вокруг, она заметила, что библиотека, несмотря на роскошную мебель, выглядит немного запущенной, а столики красного дерева и дорогой фарфор давно не протирались и покрыты толстым слоем пыли.

Тогда она поспешила напомнить себе, что критика в ее положении неуместна и что она должна быть благодарна судьбе, неожиданно подарившей ей крышу над головой и безопасный ночлег.

Впрочем, все эти перемены в ее жизни произошли настолько молниеносно, что у нее не было времени даже подумать или хотя бы просто на миг опомниться и осознать, что она делает, когда они с виконтом оказались вдруг в церквушке стоящими перед алтарем.

Единственное, что по-настоящему радовало ее в тот момент, — это возможность не возвращаться назад к сэру Эйлмеру, где ее наверняка ожидали бы очередные немилосердные побои за побег.

Она настолько ненавидела и боялась своего дядю, что при одном только воспоминании о его сурово сдвинутых бровях и жестком взгляде ее охватывала нервная дрожь. Побои, полученные ею утром, не были чем-то из ряда вон выходящим — как она призналась виконту, дядя часто позволял себе подобные» воспитательные» меры. Но сегодня утром переполнилась чаша ее терпения. Самое ужасное было в том, что эти побои унижали ее гордость и грозили навсегда сломить душу.

До встречи с дядей она и представить себе не могла, что на свете бывают такие жестокие, черствые и бесчувственные люди, какими оказались сэр Эйлмер и его дочь.

Джемма скоро поняла, что Ниоба терпеть ее не может. А все из-за того, что, как это ни удивительно, рассматривала ее как потенциальную соперницу.

Ниоба заставила отца поднять руку на племянницу прежде всего из-за опасения, что он может привязаться к ней и в результате лишит свою дочь какой-то доли своего внимания и любви.

Ниоба была настолько самовлюбленной и эгоистичной, что всерьез полагала, будто весь мир должен вращаться вокруг нее одной и только она одна может быть центром всеобщего внимания и восхищения.

Когда однажды Ниоба обнаружила, к своему неудовольствию, что ее юная кузина выросла и заметно похорошела, то обрушила на нее град пощечин и щипков, и чем дальше — тем хуже. А когда Джемма сделала попытку как-то воспротивиться такому обращению, бедную девушку ожидали побои уже самого сэра Эйлмера, настроенного против нее жалобами и откровенной ложью Ниобы.

И в то же самое время Ниоба нещадно эксплуатировала свою юную, хрупкую кузину. Джемма превратилась в бесплатную горничную или, вернее сказать, в рабыню своей родственницы. Сотни раз за день ей приходилось бегать вверх и вниз по лестницам и постоянно выслушивать при этом упреки в глупости и неблагодарности. Девушка настолько уставала, что часто не могла ночью заснуть, а просто лежала в темноте и плакала от отчаяния и собственного бессилия.

Контраст между ее жалким прозябанием в роскошном дворце дяди и прежней беззаботной жизнью в маленьком родительском доме, где она жила с отцом и матерью, был так разителен, что ей часто казалось, будто чья-то беспощадная рука сбросила ее с благословенных небес в кромешный ад.

Порой в ее голову даже закрадывалось желание утопиться в озере или застрелиться из одного из дядиных дуэльных пистолетов, хранившихся в библиотеке.

И все-таки врожденная гордость не позволила ей это сделать, она всячески убеждала себя, что не даст себя сломить людям, которых она презирала всей душой.

Казалось, между дядей и его сестрой — ее доброй, милой и терпеливой мамой — не было никакого сходства, и даже наоборот, они были полной противоположностью друг другу.

Для девушки не было секретом, что ее отец никогда не жаловал брата жены и был только рад, что сэр Эйлмер предпочитал игнорировать сам факт существования шурина, считая его нищим, никчемным неудачником.

Утро этого рокового понедельника стало для Джеммы поворотной точкой.

Ей достались очередные побои, поскольку Ниоба, хотя и не желала в этом признаться даже самой себе, слегка нервничала из-за предстоящего объяснения с виконтом. Что же касается дяди, тот также находился в весьма скверном состоянии духа, так как с неудовольствием обнаружил, что адвокат маркиза Порткола никак не желает соглашаться на все требования сэра Эйлмера по поводу брачного договора.

Таким образом, можно было сказать, что Джемма попалась им под горячую руку, ведь только на ней одной они могли безнаказанно вымещать свое дурное настроение. К тому же бедняжке в это утро не повезло, она нечаянно опрокинула маленький столик с китайской фарфоровой статуэткой.

Неуклюжей назвать ее было трудно, однако одна из собак сэра Эйлмера кинулась к нему, когда он входил в дом, и едва не сшибла при этом Джемму с ног; девушка пошатнулась, взмахнула руками, невольно схватилась за столик и уронила его на пол.

Сэр Эйлмер вернулся с верховой прогулки и держал в руке стек, который тут же и пустил в ход. Когда Джемма после зверских побоев с трудом поднималась по лестнице, она испытывала, помимо невыносимой физической боли, еще и мучительное отчаяние из-за своего бессилия и абсолютной неспособности себя защитить. Вот тогда-то к ней впервые и пришла мысль о побеге, хотя она пока не представляла себе, как это осуществить.

Она знала, что после полудня виконт приедет к Ниобе, и, спустившись в это время в холл, чтобы выполнить множество ожидавших ее дел, увидела в открытую парадную дверь его элегантный фаэтон, стоявший возле ступеней дворца.

Виконт приехал один, без грума, и лошадей держал под уздцы Джеб, мальчишка из конюшни, добрый по отношению к животным, но не отличавшийся особой смекалкой.

И внезапно в голове у отчаявшейся девушки сложился дерзкий план побега.

Еще пару минут назад она с удивлением обнаружила, когда спустилась вниз, что все лакеи куда-то отлучились, вероятно, помогали приводить в порядок дом после субботнего грандиозного бала и разъехавшихся лишь под утро многочисленных гостей.

Времени на раздумья не оставалось, она, сознавая, что должна действовать быстро, тут же побежала к себе в комнату, переоделась, затем вытащила из огромного резного ларя один из хранящихся там дорожных пледов, выскользнула из парадной двери на улицу, сбежала по ступенькам к фаэтону, одним глазом поглядывая на Джеба. Тот в это время разговаривал о чем-то с лошадьми и Джемму не заметил.

Обежав вокруг фаэтона, она вскарабкалась в него с другой стороны, легла на пол и прикрылась пледом. И после этого, с пересохшими от страха губами и неистово бьющимся сердцем, стала дожидаться возвращения виконта.

Только теперь она осознала, что у нее появилась надежда обрести свободу.

Некоторое время назад, когда она торопливо переодевалась, узнав от горничной, что виконт приехал и разговаривает с Ниобой в салоне, в ее голове промелькнула пугающая мысль, что, возможно, она меняет одного тирана на другого.

Виконта она видела множество раз, и в Лондоне, и здесь, в загородном дворце, когда он являлся с визитами к Ниобе, и он всегда казался ей не только самым красивым из поклонников кузины, но и самым располагающим к себе своими манерами и сдержанным, мягким характером.

Самой ей никогда не приходилось общаться с ним, но в этом не было ничего удивительного, ведь ей не позволялось разговаривать ни с кем из высокопоставленных поклонников Ниобы.

Ей удавалось смотреть на них лишь издалека, когда они не замечали этого, увлекшись беседой с ее красавицей кузиной. Зрелище это казалось ей любопытным, хотя бы потому, что нередко они напоминали ей дрессированных зверей из бродячего цирка, смирявших свои дикие повадки под властью опытного укротителя.

В Лондоне она украдкой пряталась за портьерами и оттуда разглядывала гостей, съезжавшихся на грандиозные приемы, которые часто устраивал ее дядя.

А в загородном дворце званые обеды проходили, как правило, в огромном баронском зале с галереей менестрелей, украшенной резной дубовой перегородкой, из-за которой удобно было наблюдать за происходящим, самой оставаясь, невидимой для гостей.

Если в доме не было никого из посторонних, ей позволялось сидеть за одним столом с дядей и кузиной, правда, обычно они развлекались тем, что находили в ее поведении и манере держаться какой-нибудь изъян и зло и обидно высмеивали. Заканчивались такие трапезы очередной взбучкой. Поэтому Джемма предпочитала есть в утренней столовой, где она обычно писала вместо Ниобы ответы на письма многочисленных поклонников, надписывала приглашения на приемы и помогала секретарю сэра Эйлмера, всегда невероятно загруженному работой.

И теперь, глядя на едва знакомого ей мужчину, который совершенно невероятным и неожиданным образом стал ее мужем, Джемма не могла не задуматься, что за жизнь ожидает ее в будущем и насколько она будет отличаться от того кошмара в доме ее дяди, выдержать который она была уже больше не в силах.

Виконт закончил писать объявление в газету и торопливо поднялся из-за стола.

— Сейчас я поеду в клуб и отдам его там посыльному, — сказал он. — А тебе лучше всего отправляться спать.

Джемма покорно поднялась с кресла.

— Может быть, — тихо и нерешительно сказала она, — кто-нибудь… покажет мне… где я буду спать.

— Да, конечно. Это сделает экономка. Он протянул руку и дернул за висевший у дверей колокольчик.

— А нельзя ли мне… если это не слишком сложно… что-нибудь поесть?

— Ты голодна? — изумленно спросил виконт, как будто это было чем-то из ряда вон выходящим.

— Я сегодня не завтракала.

Джемма не стала объяснять, что ленч она тоже пропустила, так как плакала у себя в комнате после полученных побоев от боли и обиды.

Лишь теперь она внезапно почувствовала, что у нее кончились последние силы, и решила, что это от голода, которого, впрочем, почти не ощущала.

Дверь открылась.

— Мисс… — начал было виконт, а затем тут же поправился:

— Ее светлость хочет что-нибудь поесть, Кингстон, и пусть ваша жена покажет ей, где ее спальня.

— Леди останется здесь? Совершенно естественно, что дворецкий удивился. И тем не менее Джемма подумала, что тон его был совершенно недопустимым.

— Это моя жена, Кингстон, — объявил виконт с некоторым смущением, которое он изо всех сил пытался скрыть, — и ваша новая хозяйка!

Проговорив это, он вышел из библиотеки, а дворецкий с открытым от изумления ртом остался стоять на месте, глядя ему вслед.

Послышался звук захлопнувшейся двери. После этого дворецкий перевел взгляд на Джемму и поинтересовался, опять же без должной почтительности:

— Я правильно расслышал слова его светлости? Он женился на вас? Джемма гордо подняла голову.

— Вы ведь слышали, что сказал мой муж, — сухо ответила она, — а я буду признательна, если вы скажете экономке, чтобы она провела меня в мою спальню. И еще мне будет удобнее, если еду мне подадут туда же.

— Ничего не знаю, — ответил дворецкий, — повар уже ушел, к тому же утром не было сделано распоряжений насчет каких-нибудь блюд.

— Прошу прощения за хлопоты, — ответила Джемма, — но если больше ничего нет, то я буду благодарна даже за хлеб с сыром.

— Уж и не знаю, кто их вам принесет. Наш повар не любит, когда кто-нибудь из нас прикасается к продуктам.

Подобный ответ очень удивил Джемму. Она посмотрела на дворецкого более пристально и на этот раз заметила, что тот был пьян. Странно. Он явно не принадлежал к тому сорту слуг, каких нанял бы ее дядя. Удивительно, что виконт терпит подобного невежу.

И тут Джемма вспомнила слова Ниобы по поводу виконта — она любила подчеркнуть, рассуждая о претендентах на ее руку, состояние их кошельков. Для Ниобы это было очень важно.

— Мне нравится Валайент Окли, — задумчиво говорила Ниоба. — Он хорош собой, и мы с ним будем потрясающей парой — все так говорят! Но у него совершенно нет денег.

— Почему тебя это беспокоит? — робко поинтересовалась как-то раз Джемма, воспользовавшись хорошим расположением духа своей кузины. — Ведь ты сама очень богата.

— У меня нет никакого желания тратить все свое состояние на мужчину, каким бы красивым он ни был, — ответила Ниоба. — Да и потом, по словам папы, его родовое имение в чудовищном состоянии и нуждается в колоссальных капиталовложениях. Там нужны тысячи и тысячи.

Джемма знала, насколько богат ее дядя и что у Ниобы собственное огромное состояние. Поэтому ее всегда удивляло, что ту волнуют подобные вопросы.

— А вот у маркиза, — продолжала Ниоба, — дворец в превосходном состоянии.

Папа говорит, что таким и должен быть дом настоящего аристократа.

— Но маркиз уже старик, — неосторожно возразила Джемма, — и, на мой взгляд, он просто безобразен!

— Когда ты его видела? — резко спросила Ниоба.

— Вчера вечером, — ответила Джемма, — и, когда он вошел с улицы в холл, на лице его было какое-то отсутствующее выражение. Я уверена, что он просто глуп от природы либо выжил из ума от старости.

— Ты ничего в этом не понимаешь, — отрезала Ниоба. — Он богатый, он маркиз, и разве имеет какое-то значение, что он не так молод и был уже один раз женат.

— Его жена умерла? — поинтересовалась Джемма.

— Разумеется, умерла, — проворчала кузина. — Разве я могла бы выйти за него замуж, если бы она была жива? Ах, скоро я стану маркизой!

— Но… ведь он станет твоим мужем, — шепотом возразила Джемма. — Он будет… целовать тебя… и вы будете, вероятно, спать в одной постели.

— Перестань, Джемма! Тебе не подобает говорить о таких интимных вещах! — воскликнула Ниоба.

— До встречи с маркизом ты постоянно твердила, что любишь виконта.

Голубые холодные глаза Ниобы, казалось, чуть-чуть потеплели.

— Я и сейчас его люблю, — ответила она с легким вздохом, — и мне нравится, когда он меня целует. Но ведь маркиз более важная фигура, чем виконт…

«Не остается никаких сомнений, — подумала теперь Джемма, вспомнив свой разговор с кузиной, — что виконт беден. Поэтому-то у него такая плохая прислуга».

Довольно неряшливая немолодая особа, никак не отвечавшая представлениям Джеммы о том, какой должна быть экономка в доме аристократа, ворча, проводила девушку в ее спальню и угрюмо заявила, что она может в ней расположиться, если хозяин и в самом деле на ней женился.

— Я уверяю вас, что мы обвенчались сегодня днем, — ответила Джемма.

— Тогда эта комната подходит вам как нельзя лучше и находится рядом с его спальней, так что располагайтесь в ней. Как я слышала, вы хотели что-нибудь поесть.

— Я буду крайне признательна вам за любую еду, — сказала Джемма. — Я очень проголодалась.

В конце концов она получила кусок холодной баранины, не слишком хорошо приготовленной, и три остывшие вареные картофелины. На подносе лежал также еще довольно свежий хлеб, кусок масла на тарелке, не слишком чистой, но Джемма так устала и была так голодна, что у нее не возникло желания проявлять излишнюю разборчивость.

Она немного поела, утолив первый голод. Миссис Кингстон исчезла; больше никто из слуг не появился, чтобы унести поднос. Джемма выставила его за дверь, разделась и легла в постель.

От ее внимания не ускользнуло, что простыни рваные и плохо выстиранные, а на воде, стоявшей в ее комнате в фарфоровом кувшине, образовался слой пыли.

«Во всяком случае, — думала она, осторожно устраиваясь в постели и стараясь не потревожить покрытую свежими рубцами спину, — дядя и Ниоба больше до меня не доберутся, а все остальное уже не имеет значения».

Когда она спускалась наутро по лестнице, одетая все в то же платье, в каком приехала в Лондон, ей пришло в голову, что виконт уже завтракает и, возможно, сожалеет о своем опрометчивом поступке.

Еще она невольно подумала, что, в сущности, ей не следовало поощрять его. Она не должна была позволять ему совершать роковую ошибку, так как знала, что им движет чувство мести.

И в то же время Джемма прекрасно понимала, что, какими бы мотивами ни руководствовался виконт, женившись на ней, для нее это была невероятная удача. Хотя даже теперь ей было трудно оценить до конца все значение этого невероятного события.

По крайней мере, ей больше не придется выслушивать дядины язвительные замечания; отныне она стала виконтессой Окли, и, что бы ни случилось в будущем, даже если виконт отвергнет ее и не пожелает больше видеть, у нее появилось имя, которым она может гордиться.