Его пальцы до боли сжали ее руку.

— Когда поздно вечером я узнал, что вы вовсе не спите у себя в комнате, как я предполагал, а уехали на бал, меня охватило чувство, незнакомое мне прежде, — ревность!

Он криво усмехнулся.

— Раньше я всегда смеялся над мужчинами, которые ревновали своих жен или возлюбленных. Только теперь я понимаю, что я не мог испытывать ревности, потому что никогда не любил по-настоящему.

В его голосе прозвучала нотка, заставившая Дорину затрепетать, и она вспомнила, как сама отчаянно ревновала его.

— Когда я увидел вас стоящей посреди бального зала в окружении толпы поклонников, я впервые в жизни почувствовал себя способным на убийство! Вы были сказочно красивы, но в тот момент мне хотелось причинить вам боль. Во мне проснулся первобытный человек — я хотел схватить на руки принадлежавшую мне женщину и утащить ее к себе в пещеру, чтобы там научить ее послушанию.

Он коротко рассмеялся.

— Вам повезло, любовь моя, что в качестве наказания я предложил вам лишь поцелуй!

Дорина залилась румянцем при воспоминании о том, как много значил для нее этот поцелуй.

Словно угадав ее мысли, Максимус сказал:

— Но едва я коснулся ваших губ, как сразу понял две вещи.

— Какие?

— Первое — что вас никто никогда прежде не целовал, и второе — что вы любите меня.

Румянец на щеках Дорины стал еще гуще, и снова Максимус поднял ее лицо, чтобы взглянуть в глаза.

— Это правда? Я не ошибся? Вы любите меня?

— Я люблю вас, — вся дрожа, с трудом прошептала Дорина.

Затем, видя, что он собирается поцеловать ее, она быстро добавила:

— Пожалуйста… я должна сказать вам что-то важное.

Он опустил руки и выжидательно посмотрел на нее.

Не смея взглянуть на него, она низко склонила голову. Ее длинные густые ресницы подрагивали.

Она никак не могла найти подходящих слов.

— Я жду, — нежно сказал Максимус.

— Я не знаю… как сказать.

— Давайте сделаем это намного проще и удобнее? — предложил он.

Он повернулся и лег на кровать рядом с ней, откинувшись на подушки и вытянув ноги поверх зеленого покрывала, под которым лежала Дорина.

Положив руку ей на плечи, он притянул ее к себе. Он почувствовал, как она затрепетала, и тихо сказал:

— Родная моя, так вам будет легче рассказать мне о том, что вас беспокоит, каким бы тяжелым ни было это признание.

И действительно, она немного успокоилась. Его рука, обнимавшая ее, давала ей уверенность и чувство безопасности, и она уже больше не испытывала страха.

— Когда вы приехали к нам в Олдеберн-парк, — очень тихо начала она, — вы не видели меня по той причине, что я была… так безобразна! Я никогда не появлялась, если в доме были гости, потому что они испытывали бы отвращение… при виде меня.

— Но отчего?

Она знала, что он рассчитывал услышать что угодно, только не это!

— Я страдала кожным заболеванием, и ни один из докторов в Англии не мог помочь мне. Я была так страшна… что люди избегали смотреть… в мою сторону.

В ее голосе прозвучали с трудом сдерживаемые рыдания, и, слушая ее, Максимус понял, сколько ей пришлось выстрадать.

— Как вы уже, наверное, догадались, я приехала в Сингапур исключительно из-за того, что Летти отказывалась ехать без меня. Мы с папой знали, что если даже нам удастся уговорить ее отправиться одной, все равно по приезде… она откажется выйти за вас замуж.

Дорина произнесла это едва слышно. Она понимала, что выдает свою причастность к замыслам своего отца, но она не могла солгать ему.

— Продолжайте, — сказал Максимус.

— Когда мы плыли по Красному морю, случилось чудо. Я проснулась однажды утром и обнаружила, что моя экзема прошла и кожа стала совсем чистой!

— Я слышал о таких случаях.

— Доктор Джонсон сказал, что болезнь не возобновится, если только я не возвращусь опять в холодный, сухой климат Англии.

— Вам не кажется, что это все упрощает? Это все, что вы хотели сказать мне?

— Нет… есть кое-что еще.

— Что же?

Она спрятала лицо у него на груди.

— Вы говорили, что вам нравится разговаривать со мной, что вы считаете меня умной, но… поскольку я была так уродлива… я ничего не знаю о мужчинах… и о любви… Я боюсь… разочаровать вас.

Максимус убрал руку с ее плеч, и когда она откинулась на подушки, он повернулся к ней и посмотрел ей в лицо.

— Неужели вы всерьез полагаете, будто я могу хотеть, чтобы вы что-нибудь знали о мужчинах? Неужели вы думаете, что я позволю кому-нибудь еще, кроме себя, обучить вас искусству любви?

Он сжал губы.

— Я убью любого, кто посмеет коснуться вас! Вы принадлежите мне!

Ярость, прозвучавшая в его голосе, заставила Дорину затаить дыхание. Затем он продолжил:

— Любимая, вы олицетворяете собой все, что я мечтал найти в женщине, чего я так жаждал. Я так боялся, что это существует лишь в моем воображении!

— Это правда?

— Мне придется доказать вам это, чтобы вы поверили.

Его голос стал низким и глубоким. Он нагнулся, и его губы приблизились к ней.

— Я люблю тебя! Я люблю тебя так, что не могу выразить это словами! Наконец я нашел женщину, которая принадлежит мне, и в то же время безраздельно владеет моим сердцем и душой!

Их губы слились. Дорина почувствовала, что ее словно пронзила молния; ее тело было объято пламенем, в котором соединились боль и упоение.

Он все сильнее сжимал ее в объятиях, пока с неземным наслаждением она не почувствовала, как они сливаются в единое целое…

Тишину нарушал лишь плеск волн и скрип мачт.

— Ты по-прежнему любишь меня? — прошептал тихий голос.

Максимус прижал к себе ее мягкое, покорное тело.

— Это я должен спросить тебя об этом, любимая.

— Я не разочаровала тебя?

— Сокровище мое, неужели мне нужно говорить тебе, что это были самые восхитительные, самые совершенные и главные мгновения в моей жизни?

Дорина легко вздохнула.

— Я не знала, что любовь… может быть такой.

— Какой?

— Как огонь, скорее даже, как вспышка молнии. Я всегда представляла, что это что-то теплое и тихое, нежное и спокойное, а вовсе не такое пронзительное чувство, в котором слиты воедино… боль и восторг.

Он улыбнулся и поцеловал ее в лоб.

— Ты так хорошо сказала. Китайцы называют это «скользить по лезвию высшего наслаждения».

— Да-да, именно так! О Макс, теперь я знаю! — неожиданно воскликнула она.

— Что, родная?

— Что означает та картина… которую я никак не могла понять.

— Расскажи мне.

— Два потока, сливающиеся под мостом в один, — это мужчина и женщина, соединенные в браке. Облака — это повседневная жизнь, наше обыденное существование. А белоснежные вершины, такие яркие на фоне неба… это тот всеобъемлющий экстаз, который мы испытываем в минуты любви.

Керби повернулся, чтобы взглянуть на жену.

— Это то, что я заставил тебя испытать?

— Ты же сам это знаешь!

— О, мое бесценное сокровище, именно этого я хотел, об этом я молился.

— Я люблю тебя… и это чувство одновременно и боль, и блаженство.

Глаза ее светились, ее кожа в полумраке зеленой спальни была похожа на прозрачный жемчуг, поднятый с глубины моря.

— Ты все еще думаешь, что наш союз — это ошибка? — спросил он.

— Нет… нет… он прекрасен.

Он посмотрел на нее долгим взглядом, и ей показалось, что он сейчас прижмется к ее губам, но вместо этого он поцеловал ее сначала в одну бровь, потом в другую.

Затем он принялся целовать ее глаза, нежные раковинки ее ушей, белоснежную шею, пробуждая в ней доселе неведомые ощущения.

— Я люблю тебя, — прошептала она, прерывисто дыша. — Я люблю тебя… мой дивный… мой замечательный муж!

Его поцелуи стали более настойчивыми, и ее тело подалось навстречу к нему.

Его губы подчиняли ее себе, они требовали полного и безотказного повиновения.

Горные вершины засверкали на фоне ослепительного неба, и они вновь заскользили по лезвию высшего наслаждения.