Переборов гнетущее впечатление от похорон, Уоррен попытался улыбнуться.

— Ну а теперь расскажи, что у тебя запланировано на сегодняшний вечер, хотя кажется просто невероятным, что мы остались одни. После отъезда семейства эта тишина в комнатах представляется прямо-таки жуткой.

Он также вдруг с некоторой тревогой осознал, что большой дом теперь принадлежит ему и все ожидают от него разного рода перемен, даже, вероятно, новых ограничений, касающихся распорядка жизни в поместье.

Уоррен уже решил действовать не торопясь, чтобы всем дать возможность привыкнуть к новому.

Старые слуги заматерели в своих привычках, а поскольку мистер Грейшотт управлял и жизнь текла размеренно, Уоррен не хотел поднимать рябь на поверхности спокойного моря.

— Наилучшим будет, по моему мнению, — ответила ему леди Вуд, — если ты пообедаешь здесь с Надей или она пообедает у тебя. Что же касается меня, то я собираюсь лечь спать.

— Ты не переутомилась, мама? — поспешно спросил Уоррен.

— Нет, мой дорогой, но я терпеть не могу похорон, к тому же весьма трудно общаться с таким количеством родственников одновременно!

Надя рассмеялась, и ее смех прозвучал очень мило.

— Наверное, все бы выглядели более приятно, если б не были одеты в черное, — сказала она. — Мой отец всегда утверждал, что этот мрачный вид идет только мрачным людям.

Она встретилась взглядом с Уорреном, и оба поняли, что имеют в виду фразу, сказанную мадам Блан: «Женщины в трауре напоминают черных ворон».

— Учитывая, что у поваров было много работы, ведь пришлось готовить на столько персон, — ответил Уоррен, — я, пожалуй, буду обедать здесь, мама.

— Очень хорошо, мой драгоценный. Я буду наверху, но не сомневаюсь, Надя может не опасаться злоязычных толков.

— Она уже дала слугам достаточно тем для обсуждения на данный момент, — сообщил Уоррен.

У него потемнели глаза, когда он подумал, что то же самое можно с полным правом сказать и о Магнолии.

Это казалось невероятным, но она пришла на похороны даже после того, как он выдворил ее из своего дома, уверенный, что она вернется в Лондон.

Вопреки всяким ожиданиям Магнолия появилась в церкви через западную дверь, когда все уже заняли свои места на скамьях перед началом заупокойной службы.

Один из служителей поспешил ей навстречу, и, поскольку Уоррен не отдавал никаких распоряжений насчет Магнолии, провел ее по проходу и помог усесться на переполненную фамильную скамью как раз за спиной Уоррена.

Явно намереваясь произвести сенсацию, она оделась так, что ни одна женщина, равно как к мужчина, участвовавшие в церемонии похорон, были не в силах оторвать от нее взгляд.

Ее платье было столь же элегантно, как и то, что она носила накануне, но при этом более изысканного фасона.

Тем не менее оно подчеркивало ее фигуру на тот же фривольный лад, а длинная вуаль, ниспадавшая с маленькой шляпки и закрывавшая лицо, более приличествовала вдове, чем просто скорбящей родственнице или знакомой.

Уоррен тотчас же понял, что в этом одеяний она присутствовала на похоронах Реймонда и произвела тогда не меньшую сенсацию.

Как только она расположилась позади него, он уловил аромат ее духов, и у него закралось подозрение: она хочет, чтобы он заметил ее.

В течение всей службы он чувствовал, как ее взгляд сверлит его спину, и хотя он пытался не обращать внимания на ее присутствие, это было довольно трудно.

Из церкви гроб понесли солдаты территориальных войск графства, в которых в свое время покойный маркиз служил бригадиром.

Уоррен шел следом и безошибочно чувствовал, что Магнолия проложила себе путь в первый ряд участников траурного шествия.

Он также знал, что в руке у нее маленький букет орхидей.

Когда гроб опустили в могилу, она театрально бросила цветы на крышку.

Потом она закрыла глаза ладонями и пошатнулась, словно была на грани обморока.

Так как она стояла неподалеку от него, Уоррен инстинктивно протянул руку, чтобы не дать ей упасть в могилу.

Он поддержал ее и отвел в сторону, при этом догадываясь, что, хотя ее глаза закрыты, на губах играет легкая улыбка, — все это не более чем актерская игра.

Ему оставалось лишь как можно быстрее вверить ее попечению какого-то родственника.

Уоррен был вне себя от ярости: она не отказала себе в удовольствии разыграть сцену, которая еще более обогатится красками в пересказах сплетников.

Он также был уверен, что отчеты об этом происшествии появятся в местных газетах.

Став свидетелем такого скандального поведения, он ничуть не удивился, когда по возвращении всех в дом обнаружил, что Магнолия устроена в мягкое кресло, а вокруг нее хлопочет горничная с нюхательными солями.

Он не сделал попытки поговорить с ней в отличие от других членов семейства, которым она тихим, но ясным голосом изливала свою скорбь по поводу смерти маркиза.

— Он был так добр ко мне, — донеслось до Уоррена, — и я буду тосковать не только по нему, но и по его дому. У меня такое чувство, что это и мой дом тоже, и я не могу свыкнуться с мыслью, что потеряла его!

В ее голосе послышалось очень убедительное негромкое рыдание, когда она произнесла последние слова.

Уоррену показалось, хотя это могло быть всего лишь игрой воображения, будто кое-кто из его родственников посмотрел на него так, словно предполагал, что он, Уоррен, знает, как разрешить эту проблему.

Только после завтрака, когда она удалилась, видимо, довольная тем, что привлекла к себе максимум возможного внимания, причем добрая половина из присутствующих мужчин пошли провожать ее до парадного входа, Уоррен смог вздохнуть спокойно.

«Теперь у нее уже нет повода прийти сюда», — сказал он себе, хотя испытывал неприятные предчувствия, что она может предпринять такую попытку.

Поскольку Надя познакомилась со всем семейством накануне, Уоррен не счел необходимым ее участие в церемонии похорон маркиза, которого она не знала.

Участникам церемонии он сообщил, что Надя приглашена на поминальный завтрак, где он доведет до всеобщего сведения дату их свадьбы.

В отсутствие Магнолии Уоррен придал большое значение тому, чтобы сказать всем родственникам на прощание:

— Надеюсь, в следующий раз мы встретимся при более счастливых обстоятельствах.

Они, конечно, поняли, о чем идет речь, и многие непроизвольно отвечали:

— Ты имеешь в виду свою свадьбу, дорогой Уоррен?

— Думаю, сначала надо бы отпраздновать помолвку, — говорил он с улыбкой. — Конечно, это будет не бал, но хотя бы прием в саду или раут в начале августа.

— Мы будем ждать с нетерпением! — непременно восклицал каждый.

Еще бы — ведь любой член семейства всегда воспринимал прием в Баквуде как нечто чрезвычайно приятное.

Глядя сейчас на Надю за чайным столом, он думал: какая же она привлекательная в этом платье!

На первый взгляд оно довольно простое, но сколько в нем изящества, которое только Франция может обеспечить женщине.

Несмотря на то что она до сих пор была еще очень худа, ее щеки покрывал румянец, и хотя глаза по-прежнему казались слишком большими для ее лица, в них светился огонек, казалось, зажженный солнечным светом, отразившимся в них.

— У меня есть фермы, которые нуждаются в инспектировании, — сказал он, — поэтому предлагаю завтра отправиться на прогулку. Ехать вскачь намного быстрее, чем в экипаже; не изволите ли сопровождать меня верхом на лошади?

Ответом ему был восторг, отчетливо написанный на ее лице.

В разговор вмешалась леди Вуд.

— Я знаю, как все обрадуются знакомству с Надей и станут восхищаться ею, но если ты посетишь одну ферму, то тебе непременно придется объехать их все, иначе это породит излишнюю зависть.

— Об этом я уже подумал, — отвечал Уоррен. — Помню, когда в былые дни я заезжал на фермы, люди говорили: «Мы в последнее время совсем не видели вашу матушку! Передайте ей, что у меня для нее приготовлена банка варенья домашнего».

Мать рассмеялась.

— Или банка солений и меда, а то и ломоть недавно прокопченной ветчины. Они всегда были такими щедрыми!

Она протянула руку и коснулась локтя Нади.

— Я знаю, они полюбят вас, моя дорогая. Я сегодня заметила, как вы были любезны с пожилыми членами нашего семейства.

Надя улыбнулась.

— Моя мама всегда говорила: если на приеме кто-то грустит или остался в одиночестве, виной тому плохая хозяйка дома, — Это верно! Тем не менее большинство молодых людей так заняты собой, что у них не остается времени подумать о старых.

Интонация матери недвусмысленно подсказала Уоррену ее одобрительное отношение к Наде, и он поздравил себя с удачей — он нашел действительно прекрасную исполнительницу задуманной им роли.

Он никогда раньше не предполагал, пока мать не сказала ему прямо, что она не любила Магнолию и не считала ее подходящей парой для него.

Тем более для него было удивительно, как быстро она прониклась симпатией к Наде.

Уоррен протянул матери чашку, чтобы она снова наполнила ее, и в этот миг в гостиную вошел лакей с пакетом на серебряном подносе.

— Что это, Джеймс? — спросила леди Вуд.

— Это передали для графини, миледи.

С этими словами он протянул поднос Наде, и она с изумлением взглянула на пакет.

— Для меня? — спросила она.

— Не могу поверить, что кто-то уже прислал подарок к свадьбе, — пошутил Уоррен.

Надя взяла пакет, в котором оказалась коробка.

Посмотрела на нее, думая, что произошла какая-то ошибка, и тут увидела на коробке надпись, очень четко выведенную большими буквами:

ГРАФИНЕ НАДЕ ФЕРРАШ

— Откройте! — сказал Уоррен. — Это, должно быть, подарок, хотя просто удивительно, чтобы кто-нибудь из моих родственников расщедрился так быстро.

— Ну, дорогой, это весьма неучтиво с твоей стороны! — упрекнула его леди Вуд. — Тебя с ранних лет вся семья баловала подарками на Рождество и ко дню рождения, а ты горько сетовал, когда я заставляла тебя писать им письма с изъявлениями благодарности.

— Это правда, — ответил Уоррен, — и еще ты учила меня никогда не смотреть дареному коню в зубы.

Леди Вуд рассмеялась, а Надя к этому времени успела снять верхнюю обертку и обнаружить, что в коробке шоколад.

Шоколад был из кондитерской Гантеров на Беркли-сквер, славящейся своими изделиями;

Уоррен имел обыкновение покупать там сладости для матери.

Однако у нее возникла предрасположенность к диабету, и врач запретил ей есть что-либо, содержащее сахар.

Надя осмотрела сначала коробку, потом бумажную обертку и сказала:

— Здесь не указано, кто прислал ее.

— Полагаю, слуга, который взял ее у входа, должен знать, — заметил Уоррен.

Надя развязала ленту и открыла коробку.

— Шоколад действительно выглядит восхитительно! Хотите одну?

— Мне нельзя есть шоколад, — объяснила леди Вуд, — а потому они все ваши, моя дорогая.

— Но я не собираюсь их есть, выпив столько чаю, — запротестовала Надя.

Она посмотрела на Уоррена, и он понял, что она имеет в виду: потреблять много — по ее меркам — еды ей по-прежнему трудно.

Она уже собиралась снять крышку с коробки, когда леди Вуд воскликнула:

— Взгляните на жадную Берту!

С самого возвращения Уоррена две собаки, которые всегда сопровождали его дядюшку, стали неотступно следовать за ним.

Одним из этих животных был довольно молодой спаниель, которого Уоррен помнил как хорошего помощника при охоте на птиц, а другим была сука, в свое время бравшая призы за гон дичи, но сейчас уже старая, ревматичная и подслеповатая.

Однако со времени прибытия Уоррена домой она всюду следовала за ним по пятам; вот и теперь прошла за ним в дом и спокойно улеглась рядом с его стулом.

Вдруг Берта встала на задние лапы, словно выполняла команду «служить».

Надя удивленно посмотрела на собаку, и леди Вуд пояснила:

— Бедный Артур под старость сделался большим сладкоежкой, от чего сильно располнел, а это, в свою очередь, способствовало сердечному приступу — ведь он постоянно лакомился шоколадом.

Леди Вуд улыбнулась.

— Берта любит шоколад не меньше, чем он.

У нее слюнки текут, ибо она чувствует запах того, что у вас в руках.

— Тогда она, несомненно, должна первой попробовать мой подарок на вкус, — ответила Надя.

Она выбрала шоколадку, как ей показалось, с мягкой сердцевиной и протянула Берте; та сразу же с чавканьем слопала плитку и опять начала служить, выпрашивая добавки.

— Хватит и этого, — сказал Уоррен, — иначе она так растолстеет, что вообще не сможет двигаться.

— Всего одну, — попросила разрешения Надя.

Она одарила улыбкой Уоррена и протянула еще одну плитку собаке.

Берта выхватила шоколад из ее рук, и в этот самый миг по всему телу собаки прошла дрожь.

Три человека, наблюдавших за ней, едва могли поверить своим глазам, когда она подогнула лапы и перекатилась на спину.

В течение нескольких секунд каждый ее мускул конвульсивно подергивался.

Потом собака вдруг сделалась совершенно неподвижной.

Надя слегка вскрикнула.

— Что случилось? У нее был припадок?

Уоррен опустился на колени рядом с Бертой.

Послушал, бьется ли сердце.

— Она мертва! — констатировал он.

— Не может быть! — воскликнула леди Вуд. — Разве это могло произойти так внезапно?

— Дело в том, что она отравлена! — ответил Уоррен.

Он протянул руку и взял коробку у Нади, потом обнял мать и помог ей подняться со стула.

— Я хочу, чтобы ты пошла наверх и отдохнула, мама, — сказал он. — Пошлю сейчас за ветеринаром — пусть он исследует как Берту, так и шоколад. Произошла неприятность, но я не хочу, чтобы она расстроила тебя.

— Но меня это в самом деле расстроило! — возмутилась леди Вуд. — Кто мог прислать Наде отравленный шоколад?!

Уоррен знал ответ на этот вопрос, но вслух не сказал.

Он довел мать через комнату, а Надя следовала за ним.

Девушка была очень бледна, сердце стучало от того самого страха, который вот уже три рода был ее постоянным спутником.

Она твердила себе, что от него нет спасения даже в Англии.

С Уорреном они не виделись вплоть до обеда.

Когда леди Вуд удалилась на отдых, Надя прошла в свою комнату, сопровождаемая настоятельным советом сделать то же самое.

Но она могла только лежать в удобной постели, глядя, как вечернее солнце садится за деревья и слушая гомон грачей, которые по своему обыкновению галдели, прежде чем устроиться на ночлег на ветках.

«Как могло такое случиться?» — снова и снова задавала она себе вопрос.

Если бы смерть Берты не послужила им предостережением, она сама, несомненно, умерла бы, а возможно, и Уоррен тоже, если бы съел одну из шоколадок после обеда, как и собирался.

При мысли обо всем этом ее охватил такой ужас что, несмотря на царившую жару, она почувствовала, как ее колотит дрожь.

«Это произошло столь неожиданно!

Ведь она уже начала оправляться от боязни и впервые почувствовала себя счастливой, общаясь с доброй и учтивой леди Вуд, которая напоминала Наде ее собственную мать.

Уоррен тоже дарил ей дивное чувство безопасности всякий раз, когда она оказывалась в его обществе.

Отравленный шоколад? Как стало возможно такое?

До такой дьявольской хитрости могли додуматься только те, кто так долго занимал ее мысли и преследовал в кошмарах.

Ища спасения от навалившегося на нее ужаса, Надя прибегла к молитве.

— Прошу тебя. Боже, избавь меня от такой смерти! Прошу тебя, дай мне пожить еще немного!

Она словно ощутила, как молитва унеслась ввысь к небесам, и показалось странным: всего несколько дней назад она жаждала смерти, а теперь ей хочется жить.

Это произошло благодаря Уоррену.

Он перенес ее из мира, где все было безобразно, убого и наполнено страданием, в мир благополучия и красоты.

И вот оказалось, что это далеко не так, она вновь испытывает непреодолимый страх.

Она очень легко могла бы положить в рот одну из тех шоколадок, просто чтобы сделать приятное Уоррену.

Румянец исчез с ее лица, глаза потемнели, затаив тревогу, когда, одевшись с помощью служанки, она спустилась вниз к обеду.

Она хотела пожелать спокойной ночи леди Вуд, но служанки сказали, что госпожа уже задремала и не стоит беспокоить ее.

«А если б она умерла? — ужаснулась Надя. — Тогда это была бы моя вина, и я бы чувствовала себя убийцей!»

Она спустилась вниз рано, поэтому не думала, что маркиз вернулся домой, но, когда вошла в гостиную, он стоял возле распахнутого, окна с бокалом шампанского в руке.

Он обернулся и смотрел, как она идет через комнату, — и хотя не сказала ни слова, он знал, что она чувствует сейчас.

Он отдал ей свой бокал, а сам вернулся к сервировочному столику и налил себе другой бокал из бутылки, стоявшей в ведерке со льдом.

Когда он опять подошел к Наде, она спросила едва слышно:

— Что… вы… установили?

— То, чего ожидал, — ответил он. — Шоколадки были отравлены ядом, очень искусно впрыснутым в них из шприца. Вы не смогли бы понять, что с ним кто-то поработал, пока не стало бы уже слишком поздно!

Он видел, как по ее телу пробежала дрожь.

— Мне нужно бежать отсюда! — молвила она. — Я… не могу оставаться здесь… потому что они, по-видимому, нашли меня, и если они… предпримут еще одно покушение, оно может быть… направлено против вас!

Она говорила не задумываясь.

Потом заметила в глазах Уоррена изумление, прежде чем он спросил:

— Что вы имеете в виду?

Она посмотрела на него невидящим взглядом, и он тихо сказал:

— Я думаю, нам не следует заблуждаться на этот счет, необходимо смотреть в лицо фактам.

Отравленные шоколадки прислала Магнолия Кин!

Он понял, что сказал не то, о чем подумала Надя.

Она пристально взглянула на него, а затем спросила:

— Вы… в этом уверены? Вы… вполне уверены?

— Абсолютно уверен, и ветеринар непрестанно задавал мне единственный вопрос: каким образом неопытный злодей сумел так искусно впрыснуть яд, что не осталось никаких внешних следов? Как это могло получиться?

У Нади перехватило дыхание.

— Но… зачем мисс Кин… понадобилось… убивать меня? — Она пыталась придать своему голосу естественное звучание.

Уоррен ответил не колеблясь:

— Мне кажется, причина ясна.

— Да… конечно… что за глупый вопрос с моей стороны! — воскликнула Надя. — Она действительно говорила, что… вы принадлежите ей… и что она никогда не позволит… завладеть вами.

— Скажите, какими именно словами она это выразила?

Это прозвучало как приказ, и Надя должна была повиноваться.

— Прежде всего она сказала: «Насколько мне известно, вы пытаетесь выйти замуж за Уоррена!»

— И что вы ответили?

— Я сказала, что мы помолвлены.

— Что произошло потом?

В голосе Уоррена опять слышалась властность, и Надя ответила:

— Мисс Кин сказала: «Тебе не удастся выйти за него, а если попытаешься это сделать — пожалеешь!»

И в эту минуту девушка подумала, что с ее стороны было очень глупо не догадаться с самого начала, что шоколадки могла прислать именно Магнолия Кин.

Ей никогда бы не пришло в голову, что английская леди способна на такой поступок или что опасность подобного рода может подстерегать ее в английском сельском особняке, где есть слуги, охраняющие ее и Уоррена, который всегда поблизости.

— Я могу лишь сказать одно: мне очень жаль, что все так произошло. На мне лежит вина за то, что Магнолия вас так испугала, — тихо произнес Уоррен. — Я предполагал, что она может неким образом, какого я даже не в силах представить, попытаться причинить мне боль. Но такое… Решиться убить вас!

— Возможно, для вас было бы… лучше ж-жениться на ней, как… она того хочет, — вымолвила Надя чуть ли не шепотом. — В конце концов… вы… когда-то любили ее.

Однако, повинуясь непроизвольно возникшему импульсу, она поняла: ей претит сама мысль, чтобы Уоррен стал мужем такой женщины.

Он слишком утончен, слишком благороден, слишком великолепен, чтобы растратить себя на ту, что не остановилась бы и перед убийством, лишь бы добиться своего.

Уоррен нахмурился, и вертикальная складка пролегла меж бровей.

— Я бы даже не стал пытаться спасти Магнолию от виселицы, на которой она бы закончила свои дни, если б не бедняжка Берта, — гневно произнес он.

— Ветеринар не мог бы… спасти ее?

— Она умерла мгновенно, съев шоколад, который Магнолия предназначала вам.

Он посмотрел на девушку потемневшими от негодования глазами.

— Она не предвидела, что я окажусь здесь, но она следила за тем, чтобы в доме не осталось больше ни одного родственника, который мог бы задержаться допоздна.

Уоррен перевел дыхание и продолжал:

— Она знала, что маме нельзя есть шоколад и останетесь только вы, причем будете одна, когда вам вручат ее «подарок».

Издав короткое восклицание, похожее на проклятие, он заключил:

— Вот что здесь произошло, и с этим ничего не поделаешь. Я не могу выдвинуть против нее никакого обвинения, хотя вы только чудом остались живы!

Надя инстинктивно придвинулась к нему и положила руки в его ладони.

— Страшно подумать… очень страшно, — пролепетала она. — Но по крайней мере вы не съели ни одной… как собирались после обеда.

— Берта спасла нас, и мы должны быть ей благодарны, — сказал Уоррен. — Я распорядился, чтобы ее похоронили на собачьем кладбище, где покоятся все наши собаки — надеюсь, они пребывают там в счастье и покое.

В первый раз после того, как вошла в гостиную, Надя улыбнулась.

— У нас тоже было кладбище, где хоронили наших собак. Тогда я была маленькой девочкой, и у меня вошло в привычку класть косточку на каждую могилку: я думала, ночью они сгрызут их, когда поблизости никого не будет, и утром кости всегда исчезали.

— Где находилось это ваше кладбище для собак? — спросил Уоррен.

Поняв, что вела себя неосмотрительно, Надя отняла руки из его ладоней и поспешно сказала:

— Мы говорили о бедняжке Берте, а завтра я хочу посмотреть, как ее будут хоронить.

— Вы также рассказывали про ваших собак, — напомнил Уоррен. — Какой породы они были?

— Я не хочу… говорить… об этом, — опустила глаза Надя. — Вы должны посоветовать мне, как обезопасить себя от мисс Кин… и, возможно, ради вашего же блага… мне следует… покинуть этот дом.

В то же время она понимала, что у нее нет желания расставаться с Уорреном.

В сущности, необходимость разлуки ее очень пугала.

Как бы поняв ее мысли и чувства, Уоррен снова взял ее руки в свои ладони.

— А теперь послушайте, Надя, — произнес он. — Обещаю всегда заботиться о вас и защищать вас. Я не допущу, чтобы повторилось нечто подобное.

Ее пальцы дрожали в его ладонях, и он спросил:

— Вы по-прежнему верите мне?

— Вы знаете, что верю, — ответила Надя.

Она подняла на него глаза, и они долго не могли оторвать взгляд друг от друга.

Во время обеда Надя попыталась съесть понемногу от каждого блюда.

Когда с трапезой было покончено, они опять перешли в гостиную.

Последние лучи догоравшего солнца окрасили горизонт в малиновый цвет, и, влекомые безотчетным порывом, Надя и Уоррен подошли к открытому окну.

Покой и чудное благоухание, царившие в саду, отвергали саму мысль, что за пределами сада находится мир, где существует опасность и ненависть.

Они вышли в сад и остановились у солнечных часов.

На камне, истертом веками, чья-то искусная рука высекла забавные фигурки.

— Я хочу, чтобы вы были здесь счастливы, — молвил Уоррен как бы в продолжение своих мыслей.

— Я счастлива, — ответила Надя, — и я больше не боюсь мисс Кин… и ничего другого… тоже.

По тому, как она произнесла последние слова, он понял, что ей грозит другая опасность, которую она предпочитала сохранять в тайне.

Уоррен вновь ощутил непреодолимое желание услышать от Нади правдивый рассказ о себе, но знал — ее расстроит невозможность удовлетворить его любопытство.

Она выглядела такой прелестной и в то же время такой хрупкой и нематериальной в тускнеющем свете дня, что ему казалось абсурдным ее участие в столь драматических и смертельно опасных событиях.

— У меня до сих пор не было случая сообщить вам, — сказал Уоррен, — сколь великолепно вы вчера справились со своей ролью. Вы пленили всех моих родственников, и я считаю, мне очень повезло — я нашел жену, достойную быть полновластной хозяйкой в Баквуде.

— Они все очень добры ко мне, — смущенно молвила Надя, — а ваша матушка… просто чудесная!

— Моя матушка утверждает: в вас есть все, что она надеялась найти в будущей невестке.

— Она очень подавлена тем, что сейчас произошло.

— После разговора с ветеринаром я объяснил ей, кто виновен, и она лишь ответила, что это ее не удивляет.

— Но она испытывает страх… как и я… от того, что мисс Кин может попытаться… причинить вред вам.

— Не думаю, чтобы она хотела убить меня, — заметил Уоррен.

Надя слегка вскрикнула и снова протянула к нему руки.

— Если она не добьется своего…. если вы все равно не женитесь на ней… даже после того как… она избавится от меня… тогда она возненавидит вас за то, что вы не идете навстречу ее желаниям… и тогда она могла бы попытаться взять реванш… как вы это делаете сейчас.

Конец фразы прозвучал глухо, но Уоррен расслышал.

Решив, что было бы не правильно отнестись к ее словам слишком серьезно, он непринужденно сказал:

— Я вполне уверен — что бы ни случилось, вы спасете меня, и уже доказали это. Причем ваша помощь явилась как нельзя вовремя.

— Разве я… действительно сумела вам помочь?

— Вы знаете, что смогли, — ответил он. — Если бы вас здесь не было. Магнолия каким-нибудь хитрым способом, пожалуй, убедила бы моих родственников, что я связан определенным обязательством перед ней. Вот что я предвидел и чего опасался, когда просил вашей помощи.

Они погрузились в задумчивое молчание.

Потом Надя с некоторой робостью произнесла:

— Я… я думала, вы, наверное, захотите… чтобы я… удалилась… но теперь понимаю, мое предположение скорее всего ошибочно.

— Более чем ошибочно, — подтвердил Уоррен. — Я хочу, чтобы вы остались здесь и продолжали исполнять роль моей невесты, пока мы оба не убедимся окончательно, что Магнолия отказалась от своих поползновений.

Чуть погодя он промолвил:

— Наверное, я требую от вас слишком много? Вы и сами через многое прошли в своей жизни, хотя не желаете рассказывать об этом. Вы не обязаны ради меня идти на ужасный риск в результате козней ревнивой женщины, у которой явно расшатана психика.

Надя в ответ улыбнулась, и он подумал, как трогательна улыбка у этой хрупкой и отважной девушки.

— Вы обещали защищать меня.

— Именно это я и буду делать, но прошу вас, Надя, останьтесь. Я хочу, чтобы вы помогли мне разобраться в людях, которые отныне оказались в моем подчинении, и если встанет вопрос о внесении изменений или улучшений, то две головы лучше, чем одна.

— По-моему, вы мне льстите, — пожала плечами Надя. — На самом деле вы вполне способны осуществить все это без чьей-либо помощи. В то же время вы наверняка догадываетесь, что я хочу остаться.

Он знал, за этими словами кроется страх, причин которого она не хотела ни называть, ни объяснять, и одарил ее взглядом, который многие женщины находили неотразимым.

— Молю вас остаться! Я действительно был бы огорчен и разочарован, если б вы покинули меня.

— В таком случае я этого не сделаю.

— Теперь я посоветовал бы вам лечь спать, — сказал Уоррен. — Когда я пожелал маме спокойной ночи, она ответила, что если и нуждается во сне, то лишь затем, чтобы хорошо выглядеть, а вам он тоже необходим, и, да будет вам известно, я хочу, чтобы вы стали намного полнее, нежели сейчас.

Надя рассмеялась, и ее смех в тишине сада зазвенел как колокольчик.

— Ну конечно, у меня теперь такие прелестные платья, они плохо сочетаются с моей внешностью, и это вас шокирует. Поверьте, я очень, очень стараюсь есть побольше, но вы должны дать мне время.

— Мне приходят на ум еще многие другие вещи, которые следует вам подарить, помимо времени, — заметил Уоррен. — Но вам придется подождать, когда я съезжу в Лондон.

Он, видимо, забыл, что Надя не похожа ни на одну из тех женщин, с которыми когда-либо был знаком; они хотели все, что он был готов им дать, и выпрашивали еще гораздо больше в придачу.

Надя отняла руку из его ладони и сказала тихим серьезным голосом, столь хорошо знакомым ему:

— Прошу вас… не говорите так… Я приняла все эти прекрасные платья, поскольку в роли вашей невесты я едва ли могла появиться в том поношенном, что составляло всю мою собственность. Но я не претендую… на большее, и меня очень огорчило бы… если б вы попытались дать мне что-либо еще.

Уоррен на минуту задумался.

— Но вы должны понимать: было бы странно для окружающих, если б я не дарил вам, как моей невесте, прекрасные вещи, которые выразили бы мою любовь намного красноречивее слов.

— Нет!

Она произнесла эта так твердо, что Уоррен удивился.

Как бы почувствовав, что должна объясниться, девушка промолвила:

— Обратившись ко мне за помощью, вы сказали, что считаете меня настоящей леди. Так вот, как истинная леди, я не считаю возможным принять от вас что-либо, что не является абсолютно необходимым для роли, которая мне предназначена.

Достоинство, сквозившее в каждом ее слове, производило сильное впечатление.

А завершила она свой монолог по-детски умилительно:

— Я знаю, моя мама это не одобрила бы… а потому, пожалуйста… не смущайте меня.

Уоррену осталось только капитулировать.

— Очень хорошо, Надя, — произнес он, — но я могу лишь сказать, что вы необычная и удивительная девушка. Я уважаю вас и восхищаюсь вашим мужеством, которое вы сейчас проявили.

От его прямодушия щеки Нади вспыхнули румянцем.

У нее дрогнули ресницы — она слишком оробела, чтобы смотреть ему в; глаза.

«Как она мила, обворожительна и ни в малейшей степени не похожа на Магнолию», — подумал он.