1869
      Маркиз Дарльстон взял со стола наполненный бокал и пригубил из него. Море спокойное, можно было бы обойтись и без шампанского, подумал он. Он редко пил днем без крайней необходимости. Взгляд маркиза равнодушно скользнул по роскошной обстановке каюты первого класса, которую он занимал, и упал на папку с документами, полученными им в Дувре от премьер-министра перед самым отплытием парохода. Чтобы не тратить времени, решил ознакомиться с ними.
      Неожиданно дверь каюты распахнулась, и на пороге, к величайшему удивлению маркиза, возникла женщина.
      Маркиз хотел было уже сказать ей, что она ошиблась и попала в чужую каюту, но его остановило испуганное выражение лица незнакомки. Он понял также, что она очень-очень молода и на редкость хороша собой.
      – Простите, – сказала она робко, с трудом переводя дыхание, – не могла бы я побыть здесь минутку?
      С этими словами она оглянулась через плечо, словно желая убедиться, что дверь надежно закрыта, и извиняющимся тоном добавила:
      – Там… там один человек… Он никак не оставляет меня в покое.
      Маркиз встал.
      – Проходите, пожалуйста, – сказал он. – А я позабочусь о том, чтобы этот человек, кто бы он ни был, не докучал вам.
      Он решительно направился к двери.
      – Нет, нет, пожалуйста, не надо, – умоляюще произнесла девушка. – Я никому не хочу доставлять неприятности. Я сама виновата, мне не нужно было выходить на палубу. Но внизу все почему-то чувствуют себя дурно, хотя море спокойное.
      – Ну что ж, тогда могу я предложить вам бокал шампанского? Вам сразу станет лучше, – сказал он и повторил: – Присядьте, прошу вас.
      Девушка не стала возражать. Взяв бутылку из ведерка со льдом, второй бокал и наполнив его шампанским, маркиз повернулся к незнакомке. Первое впечатление его не обмануло: она была полна какой-то совершенно необъяснимой прелести, даже скромное дорожное платье придавало ей очарование.
      – Вы, конечно, путешествуете не одна? – спросил маркиз, чтобы как-то продолжить разговор. – Вас сопровождают?
      – Меня некому сопровождать, – проговорила она тихо.
      – Мне кажется, нам пора познакомиться, – сказал мужчина, опускаясь в кресло напротив. – Я маркиз Дарльстон.
      – Меня зовут Линетта Фалейз.
      – Счастлив с вами познакомиться, mademoiselle Фалейз, – сказал маркиз с улыбкой, которую большинство женщин находили неотразимой.
      Линетта слегка наклонила голову, и это движение показалось Дарльстону в высшей степени грациозным.
      Ее темно-синие глаза напоминали маркизу море в непогоду, а длинные темные ресницы составляли разительный контраст со светлыми локонами.
      «Удивительная девушка, – подумал он, – миниатюрная, изящно сложенная, в ее личике с огромными глазами и маленьким прямым носом и во всем облике есть что-то трогательно юное и чистое. Интересно, откуда она родом? На француженку не похожа, и все же, несмотря на ее белокурые волосы, в ней чувствуется что-то неанглийское».
      Словно прочитав его мысли, Линетта сказала:
      – Моя мать родом из Нормандии, поэтому у нее были светлые волосы в отличие от большинства француженок.
      – Вы бывали раньше во Франции? – спросил маркиз, и слова его прозвучали скорее как утверждение, чем как вопрос.
      Линетта отрицательно покачала головой.
      – А сейчас вы направляетесь к родственникам в Нормандию?
      – У меня нет родных. Я еду в Париж к… подруге.
      – Значит, она встретит вас в Кале?
      – Нет, – ответила девушка. – Мне придется добираться самой, но… я уверена, что все будет хорошо, как только я окажусь там. – В ее голосе прозвучало сомнение…
      Маркиз почувствовал неуверенность в ее голосе, но тут же сказал себе, что его это нисколько не касается. Не хватало еще ему заниматься чужими делами, когда его самого в Париже ожидает сложное задание.
      Однако маркиз не мог справиться с чувством некоторого любопытства, которое он испытывал в отношении Линетты Фалейз, и причиной этому была не только ее явная привлекательность; Дарльстону казалось, что в Линетте есть что-то, отличающее ее от всех девушек, которых он встречал в Лондоне и во время своих путешествий.
      Его неожиданная гостья уже достаточно долго держала в руке бокал, но так ни разу и не отпила из него.
      – Я никогда раньше не пила шампанского, – заметив вопросительный взгляд маркиза, объяснила она свое замешательство, – но мама мне о нем рассказывала.
      Сделав маленький глоток, Линетта сказала:
      – Мама была права. Она всегда говорила, что у шампанского необыкновенный вкус, непохожий на все другие вина.
      – Вы говорите как знаток! – заметил с шутливой серьезностью маркиз.
      Линетта смутилась.
      – Я не хочу показаться самонадеянной, но просто дело в том, что мама знала толк в винах и научила меня разбираться в них, хотя… – она сделала паузу и грустно улыбнулась, – мы редко могли себе позволить что-нибудь кроме воды.
      Какая нелепость, подумал маркиз, что такая девушка путешествует одна. Ей никогда не избавиться от домогательств мужчин, считающих одинокую женщину, и в особенности такую красивую, легкой добычей.
      – Что побудило вас войти в мою каюту? – спросил он.
      Линетта опустила глаза, и ее бледные щеки порозовели.
      – Я видела, как вы поднимались на борт, милорд, – волнуясь, сказала девушка, – и я подумала, что… Вы выглядели так благородно… – Румянец у нее на лице сделался еще ярче. – Я почему-то почувствовала, что с вами я буду… в безопасности. – Она умолкла.
      – В полной, – заверил ее маркиз. – Но все же я считаю большой неосторожностью с вашей стороны отправиться в Париж одной, без компаньонки.
      – Я знаю, что так не полагается, – тихо ответила Линетта, – но у меня не было другого выхода.

* * *

      Слушая слабый голос mademoiselle Антиньи, Линетта чувствовала, как у нее сжималось сердце.
      – Я… я думала о тебе, Линетта. Тебе придется поехать в Париж к моей племяннице. Больше тебе деться некуда… некуда!
      – Не говорите так, mademoiselle! Вы поправитесь… вы должны поправиться! – Но, произнося эти слова, девушка ни на что не надеялась.
      Надежда на выздоровление mademoiselle оставила ее после первого же визита доктора к ней.
      Как ни старался врач щадить чувства молодой девушки, Линетта поняла, что ее гувернантка, которую она знала и любила с самого раннего детства, умирает.
      – Мне нужно тебе кое-что сказать, – проговорила mademoiselle Антиньи. Линетта видела, какого усилия ей это стоило.
      – Я слушаю вас, – откликнулась девушка.
      – Я давно хотела тебе кое-что сказать, – повторила mademoiselle, – но я все откладывала, думала, время еще есть, спешить некуда. Но теперь у меня его остается совсем мало.
      Линетта нежно сжала лежавшую поверх одеяла руку старушки и низко наклонилась, чтобы избавить mademoiselle от необходимости повышать голос.
      – Два года назад, после смерти твоей матери, – сказала mademoiselle, – деньги, на которые вы жили, перестали поступать.
      – Перестали? – удивленно переспросила Линетта.
      – Пришло письмо, в котором сообщалось, что деньги, которые твоя мать получала каждые три месяца с тех пор, как умер твой отец, больше высылаться не будут. Ты найдешь письмо в среднем ящике моего стола.
      Эта недолгая речь утомила mademoiselle. Едва дыша, она лежала совершенно обессиленная. Помолчав немного, Линетта задала мучивший ее вопрос:
      – Тогда на что же мы жили?
      – На мои сбережения.
      – О нет, mademoiselle! Как вы могли быть так добры, так великодушны, так щедры? Мне следовало найти работу. Я не должна была позволять вам тратить на меня свои деньги!
      – Они предназначались тебе; при других обстоятельствах ты бы получила их после моей смерти, – ответила mademoiselle. – Но теперь, моя любимая, их больше нет… они кончились…
      Она судорожно вздохнула и продолжила:
      – Когда я умру, продай все и на деньги, вырученные за дом и обстановку, поезжай в Париж. Я не в силах написать моей племяннице, но ты напиши сама… Напиши письмо от моего имени, а я подпишу его.
      – Вы думаете, она захочет помочь мне? – засомневалась Линетта.
      – Мари-Эрнестина – добрая девушка. Она… она присмотрит за тобой и найдет тебе работу… у mademoiselle Антиньи перехватило дыхание, и Линетта проворно взяла со столика флакон с лекарством.
      Заботливо поддерживая старушку, девушка подала ей таблетку и поднесла к губам стакан с водой.
      Проглотив лекарство, mademoiselle Антиньи устало откинулась на подушки, закрыла глаза и несколько минут лежала без движения.
      Отдохнув, mademoiselle Антиньи снова заговорила:
      – Как я уже говорила, Мари-Эрнестина – добрая девушка. Я помогала ей, пока ее мать… не забрала к себе в Париж. Бедняжка Мари-Эрнестина! – Старушка вздохнула. – В отчаянии она спряталась на чердаке. Ей так не хотелось уезжать! Она писала мне потом о пансионе при монастыре, куда ее определил друг ее матери. И с тех пор она продолжала писать мне… каждое Рождество.
      – Да, я помню, как вы радовались, получая ее письма, – подтвердила Линетта.
      – Мари-Эрнестина, видимо, нашла себе в Париже хорошее место, – продолжила mademoiselle Антиньи. – Она не писала мне, какое именно, но ее мать служила в нескольких высокопоставленных семействах. На последнее Рождество Мари-Эрнестина сообщила мне свой новый адрес – авеню Фридлянд.
      Собрав последние силы, mademoiselle приступила к главному.
      – А теперь – письмо. Пиши, дорогая, – сказала она, и Линетта повиновалась.
      Это письмо вселяло в нее уверенность и давало надежду, когда mademoiselle скончалась и дом, в котором Линетта жила с тех пор, как начала себя помнить, был продан.
      Линетта понимала, что советы mademoiselle были мудры. Одной ей жить нельзя. В Париже, говорила она себе, Мари-Эрнестина найдет ей какую-нибудь работу, у нее будет друг, к которому она сможет обратиться, оказавшись в затруднительном положении.
      Как мало людей, оказывается, она знала в своей жизни! Ее мать и гувернантка – вот и все, с кем она общалась.
      Маленькая деревушка Окли, в которой поселилась ее мать после своего замужества, находилась в ужасной глуши. Единственной связью с городом была почтовая карета, маршрут которой проходил через Окли, но местные жители очень редко куда-либо выезжали. Ее мать, насколько Линетта могла помнить, никогда не ездила в Оксфорд. Миссис Фалейз устраивала жизнь в небольшом домике с садом, за которым она ухаживала сама.
      «Наверное, у мамы нет знакомых англичан, потому что она француженка», – взрослея, часто думала Линетта.
      Но подлинной причиной их уединенной жизни было нежелание ее матери встречаться с посторонними. Одиночество нравилось ей, и только когда Линетте исполнилось одиннадцать лет, с ними поселилась ее старая наставница, mademoiselle Антиньи.
      Mademoiselle много лет обучала детей в аристократических семьях в Англии и во Франции. Последнее ее место было в английской семье, глава которой предоставил ей для житья маленький деревенский коттедж.
      Поначалу mademoiselle навещали некоторые ее бывшие ученицы, ныне элегантные светские дамы. Все они были замужем, имели детей, но им нравилось говорить о прошлом и вспоминать, как они в свое время норовили увильнуть от уроков. Но шли годы, и они перестали приезжать. Mademoiselle Антиньи еще больше сблизилась с миссис Фалейз, и такое устройство их жизни пришлось всем по душе.
      Хотя миссис Фалейз и mademoiselle всегда разговаривали между собой по-французски и требовали, чтобы девушка совершенствовалась в этом языке, мать Линетты считала, что и английским ее дочь должна владеть не хуже.
      «Твой отец англичанин, – повторяла миссис Фалейз. – У него был такой прекрасный голос. Я всегда говорила, что, слушая его, мне казалось, будто я слушаю музыку».
      «Расскажи мне о папе», – просила ее иногда Линетта, но воспоминания были слишком болезненны для ее матери. Она не могла выносить разговоры о прошлом.
      «Его больше нет, Линетта!» – говорила она с рыданием в голосе, медленно поднималась с места и выходила из комнаты, словно боясь утратить самообладание в присутствии дочери.
      Накануне отъезда в Париж Линетта обошла дом.
      «Это был мой мир, – говорила она себе, – и вот теперь я навеки его покидаю».
      Мебель, которую выбирала ее мать, была продана, денег удалось за нее выручить очень мало. Книжные полки тоже опустели. Книги, ее постоянные спутники и лучшие друзья с тех пор, как она научилась читать, Линетте больше всего хотелось бы сохранить, но везти их в Париж было бы слишком тяжело. Девушка и так упрекала себя за слишком большое количество багажа, которое она брала с собой.
      Не то чтобы у нее было много нарядов – на всякие, как выражалась ее мать, «фокусы и причуды» денег у них никогда не хватало. Линетта ухитрилась сберечь множество мелких вещиц, принадлежавших ее матери, на память о своем доме и прожитой в нем жизни.
      В последний раз она посетила могилу матери на деревенском кладбище. Mademoiselle Антиньи, католичку, похоронили в другом месте.
      Памятник на могиле был очень скромным. На нем просто значилось: «Ивонна Леонида Фалейз. 1832–1867».
      «Хотела бы я знать, где похоронен папа», – подумала Линетта. Она никогда не спрашивала об этом мать.
      «Почему я ношу мамину фамилию?» – поинтересовалась она у mademoiselle, когда они заказывали памятник.
      «Твоя мать никогда не говорила мне об этом, – ответила mademoiselle, – но, я полагаю, это потому, что она не могла говорить о нем, не могла даже слышать его имя».
      «Мама обожала его», – тихо ответила Линетта.
      «Только замечательный человек мог возбудить такую любовь к себе», – заметила mademoiselle, и в этом Линетта была совершенно уверена.
      Она положила на могилу цветы, собранные ею утром в саду: примулы – вестники весны – и несколько запоздалых подснежников, и опустилась на колени на холодную землю. Линетта молилась о том, чтобы Господь соединил на небесах ее мать и mademoiselle, чтобы они вновь нашли друг друга, а потом стала молиться о себе.
      «Господи, спаси и сохрани меня от всякого зла. Помоги мне исполнить все, чему учила меня мама, и ничего не бояться».
      «Мама и mademoiselle не оставят меня, – думала она, – где бы они ни были». Их любовь к ней бессмертна, она всегда пребудет с ней. Точно так же, как и ее любовь к ним, – она навсегда сохранится в ее сердце. Она всегда будет любить их горячо и нежно, как любила их при жизни.
      И все же трудно было не испытывать волнения, когда пришло время отправиться в Париж.
      Ей пришлось несколько раз пересаживаться из одной дорожной кареты в другую, и она каждый раз боялась, что ее багаж может пропасть. Но потому, наверное, что окружающие были добры к неопытной путешественнице, она добралась до Дувра благополучно.
      Пароход, на котором ей предстояло плыть в Кале, произвел на нее большое впечатление.
      Стюард направил ее в комфортабельный салон нижней палубы, где уже находились другие дамы. Некоторые из них были с маленькими детьми.
      Не прошло и нескольких минут после того, как пароход отошел от пристани, а дети уже стали раздражать всех своим шумом и криком. У многих пассажиров начались мучительные приступы морской болезни. Линетта никак не могла понять, почему это с ними приключилось. Качки совсем не ощущалось.
      Чтобы побыть на воздухе, а заодно и посмотреть пароход, Линетта поднялась на верхнюю палубу. Там-то к ней и подошел незнакомый мужчина в твидовом пальто и шапочке.
      По его голосу и манерам девушка сразу же поняла, что он – человек не из благородных, не из тех, кого можно назвать джентльменом, но Линетта отвечала ему очень учтиво, полагая, что в его намерения не входит ничего дурного.
      Мужчина обратил ее внимание на белые скалы Дувра, сообщил расстояние до Кале и заметил между прочим, что это его по меньшей мере двенадцатый визит во Францию.
      Девушка отошла, но он опять подошел к ней и стал настойчиво приглашать ее выпить что-нибудь с ним.
      – Если бы я знал, что встречу на пароходе такую хорошенькую особу, – сказал он, – я взял бы отдельную каюту. Теперь они все заняты, но мы найдем себе уютный уголок.
      – Я должна спуститься вниз, – испуганно произнесла Линетта, но мужчина обхватил ее рукой за талию, приблизил свою неприятную красную физиономию и шепнул:
      – Ты останешься со мной, красотка. Нам найдется, что сказать друг другу.
      Линетта вырвалась и побежала по палубе. Слыша у себя за спиной его шаги, она с ужасом чувствовала, что ей не удастся скрыться от этого вульгарного и грубого незнакомца.
      Неожиданно Линетта вспомнила, как, дожидаясь отплытия, она с интересом наблюдала за пассажирами, и ей сразу же бросился в глаза высокий, благородной наружности мужчина. Он направлялся в порт от находящегося поблизости вокзала в сопровождении камердинера и двух носильщиков с багажом.
      Линетта сама с удовольствием поехала бы в Дувр на поезде, но это было намного дороже, чем путешествие в старинной почтовой карете, по мере приближения к месту назначения все больше превращавшейся в средство перевозки грузов.
      Он не походил ни на одного из ранее виденных ею мужчин. За годы жизни в деревне она видела их немало, правда, на расстоянии. Их деревня служила местом сбора для традиционной охоты, в которой, помимо местных землевладельцев, принимали участие и представители высшей аристократии, выглядевшие необыкновенно внушительно в своих красных фраках и цилиндрах и выезжавшие на великолепных лошадях.
      Этот джентльмен, направлявшийся с поезда к пароходу, показался Линетте воплощением мужской красоты.
      «Так, наверно, выглядел мой отец», – подумала она.
      Поскольку мать практически не рассказывала ей об отце, у нее в воображении сложился образ человека, воплощавшего в себе черты героев всех прочитанных ею романов: она была уверена, что ее отец походил на Ричарда Львиное Сердце, каким его описывал сэр Вальтер Скотт, на Язона в поисках золотого руна, на Давида, изваянного Микеланджело, и на всех шекспировских героев, вместе взятых.
      К этому-то джентльмену Линетта и решила обратиться за помощью.

* * *

      Линетта поставила бокал, из которого только лишь пригубила, и сказала как ребенок, вспомнивший правила хорошего поведения:
      – Благодарю вас, милорд, за то, что вы позволили мне побыть здесь. Вы, конечно, считаете, что… очень смело и дерзко с моей стороны было так ворваться в вашу каюту, но я просто не знала, что мне делать.
      – Я нахожу, что вы поступили совершенно правильно, mademoiselle, – возразил маркиз. – Когда мы прибудем в Кале, я прослежу, чтобы вы оказались в вагоне, предназначенном только для дам.
      – Благодарю вас, милорд, – быстро отозвалась Линетта. – Я и не знала, что бывают такие вагоны.
      – Я уже говорил, что вам не следовало бы путешествовать одной. Но это, разумеется, не мое дело. Я только позабочусь о вашей безопасности, пока вас не встретят в Париже ваши друзья.
      У Линетты чуть было не сорвалось с языка, что никто ее встречать не будет, так как Мари-Эрнестина Антиньи, которой она собиралась передать письмо, даже не знает о ее существовании.
      Но, сообразив, что может получиться так, будто она просит маркиза уделить ей еще больше внимания, девушка промолчала.
      Когда она окажется на Северном вокзале, она наймет кеб, который, как ей было известно, во Франции называют фиакром, даст кучеру адрес Мари-Эрнестины, и все будет в порядке.
      У Линетты была какая-то совершенно детская, наивная вера в то, что все, устроенное для нее другими, должно благополучно свершиться. Ей ни на минуту не приходило в голову, что она может не найти Мари-Эрнестину по этому адресу, что за два месяца, прошедшие со времени последнего письма племянницы к тетке, она могла переехать, и не раз.
      – Вы очень добры, – сказала она маркизу, и ее доверчивый взгляд глубоко тронул его.
      Однако, когда они прибыли в Кале и Дарльстон лично проводил Линетту в вагон с табличкой «Для дам», сам он направился в роскошное купе первого класса, заказанное им еще в Англии, говоря себе, что долг свой он выполнил и больше от него ничего нельзя требовать.
      Устроившись поудобнее, маркиз уже собирался открыть курьерскую сумку, чтобы просмотреть документы, как в купе вошел камердинер с ужином. Неожиданно маркизу пришло в голову, что Линетте до Парижа придется обходиться без еды, если только она не купит что-либо на вокзале.
      Повинуясь удивившему его самого порыву, маркиз послал камердинера в буфет с поручением купить что-нибудь, что, по его мнению, может понадобиться девушке, и отнести все вместе с бутылкой белого вина в ее купе.
      Передавая изумленной девушке корзину с деликатесами, камердинер произнес:
      – Его милость предположил, что вы, мисс, могли забыть, что это экспресс и он останавливается только дважды за ночь.
      – Передайте его милости мою большую благодарность, – ответила Линетта. – Я бы очень проголодалась, пока доехала, не будь он так предупредителен.
      – Я передам, мисс.
      У Линетты мелькнула мысль, не следовало бы ей дать камердинеру «на чай», но у мужчины был такой важный вид, что девушка побоялась, что он отнесется с презрением к такому ее поступку. Поэтому она только сказала с улыбкой:
      – Благодарю вас. Я вам очень признательна.
      – Очень приятно, мисс, – отозвался камердинер, приподнимая шляпу.
      Купе второго класса показалось Линетте очень удобным. Ее единственной спутницей оказалась француженка средних лет, направлявшаяся в Париж к мужу, которого перевели туда из Лондонского банка.
      Она с удовольствием приняла предложение Линетты поужинать с ней и в свою очередь угостила девушку кофе, хранившимся у нее в маленькой корзинке с сеном, где он оставался теплым до самого конца их путешествия. Поскольку в купе они были одни, она также показала Линетте, как им можно удобно устроиться на своих местах на ночь.
      Линетта настолько устала, что сразу же после ужина крепко заснула и спала до тех пор, пока ее не разбудила спутница, сообщившая, что до Парижа осталось полчаса езды.
      – Вас кто-нибудь встречает? – осведомилась она.
      – Нет, мадам, я собираюсь взять фиакр.
      – А далеко вам ехать?
      – Авеню Фридлянд.
      – Скажите, как удачно вышло! Я еду в тот же квартал. Поедем вместе. Так нам дешевле обойдется!
      Следуя наставлениям своей новой знакомой, Линетта быстро собралась и вышла из вагона, как только поезд остановился.
      Опытная француженка взяла носильщика, который поднес их багаж, и, опередив других пассажиров, им удалось тут же найти фиакр.
      Уходя с платформы, Линетта несколько раз оглядывалась в надежде еще раз увидеть маркиза Дарльстона и поблагодарить за внимание к ней, но было еще рано, и девушка подозревала, что маркиз не станет спешить, поскольку его наверняка ждет собственный экипаж.
      «Он, наверное, и забыл уже обо мне, – попыталась она утешить себя. – Что же касается меня, то я уверена, что никогда не встречу никого лучше его», – с грустью подумала Линетта.
      Но на улицах Парижа было так много интересного, что она очень скоро забыла о маркизе. Сидя у окна, она с жадностью вглядывалась в высокие дома. Они выглядели точно такими, какими она представляла их себе по рассказам матери. Булыжные мостовые, казалось ей, совсем не изменились с тех пор, как по ним везли аристократов на гильотину.
      Король-Солнце, интриги министров и государственных деятелей, взлет и падение Наполеона Бонапарта – все, о чем она читала и не могла начитаться, все прочитанное, все существовавшее ранее в ее воображении представало перед ней воочию.
      Каждый камень Парижа оживлял ту сухую историю фактов, которую она изучала по учебникам.
      Только когда фиакр уже подъезжал к авеню Фридлянд, Линетта внезапно почувствовала страх. А что, если Мари-Эрнестина Антиньи не захочет иметь с ней дело? Как ей быть тогда?
      Но Линетта тут же одернула себя. Мари-Эрнестина, конечно, окажется именно такой, какой описывала ее тетка, – доброй и дружелюбной. Да и как она могла оказаться иной, если все долгие годы разлуки она не забывала свою тетку?
      Mademoiselle Антиньи всегда читала письма от своей племянницы Линетте. Как жалела теперь девушка, что не всегда слушала их достаточно внимательно!
      Впрочем, письма всегда были очень короткие и в них даже не упоминалось о Париже.
      «У меня все хорошо, я довольна!», «Я часто думаю о вас, дорогая тетушка», «Как жаль, что уже нет ни моей сестры Аделаиды, ни моего маленького братца Захари».
      Линетта знала, что отец Мари-Эрнестины, Жюль Антиньи, был плотником. Кроме Мари-Эрнестины, в семье было еще двое детей.
      Когда дети были еще маленькими, плотник сбежал от семьи в Париж с какой-то местной девицей. Отправившись на его поиски, жена оставила детей у теток, одна из которых жила в Мезьерсюр-Бренн, а другая служила гувернанткой в замке по соседству.
      В Париже она нашла себе работу и прислала за старшей дочерью. Один из тех, у кого она служила, маркиз де Галифе, позже платил за обучение Мари-Эрнестины в монастырском пансионе.
      Когда mademoiselle рассказывала Линетте все эти подробности, ей казалось, что она знает все об этой семье, но теперь девушка с грустью осознавала, что этих сведений было очень и очень недостаточно, чтобы составить впечатление о Мари-Эрнестине.
      Еще до отъезда из Англии Линетта подсчитала, что Мари-Эрнестине двадцать девять лет. Стало быть, она последний раз виделась с теткой восемнадцать лет назад.
      «Откуда же ей знать что-нибудь о ней?» – размышляла Линетта, стоя со своими вещами на ступенях дома № 11 на авеню Фридлянд.
      Линетта позвонила в дверь и лишь тогда сообразила, что ей следовало бы обратиться в нижний полуподвальный этаж, где находились помещения для прислуги.
      Девушка испугалась, что хозяйка дома рассердится, узнав, что ее прислуга принимает посетителей, которые имеют нахальство являться к парадному подъезду. Но было уже поздно. Линетта услышала шаги и звук отодвигаемого засова, и дверь распахнулась.
      На пороге стоял лакей, но он был без ливреи и пудреного парика. Поверх белой рубашки на нем был пестрый, причудливого рисунка жилет с золочеными пуговицами.
      – Мне нужно видеть мадемуазель Антиньи, – робко сказала Линетта.
      Лакей с удивлением взглянул на ее багаж.
      – Она не говорила, что ожидает гостей.
      – Она не знала, что я приезжаю, – ответила девушка, – но у меня письмо для нее от тетки.
      – Мадемуазель д'Антиньи еще не просыпалась. Я думаю, вам лучше войти и подождать, – сказал он как-то неуверенно.
      Что за странный дом, где спят допоздна, подумала Линетта. К тому же странно, что слуга назвал Мари-Эрнестину «мадемуазель д'Антиньи». Только аристократические фамилии имеют приставку «де», так что здесь, вероятно, какая-нибудь ошибка.
      Линетта нерешительно вошла в вестибюль. Стены его были увешаны гобеленами, на полу стояли экзотические растения в огромных фарфоровых вазах, с потолка свешивалась хрустальная люстра, а на красного дерева дверях висели тяжелые портьеры из синего бархата.
      Слуга провел девушку в небольшую гостиную, отделанную в восточном стиле. На низеньких столиках, инкрустированных серебром и перламутром, Линетта заметила золотые сигаретницы и разнообразные мундштуки.
      О мундштуках она знала из книг, но никогда раньше их не видела.
      В гостиной стоял сильный табачный запах, и Линетта поняла, что здесь обычно курят.
      – Если вы будете любезны подождать, – обратился к ней лакей, – я узнаю у горничной, когда мадемуазель может проснуться. Надеюсь только, что я не получу выговор за то, что пустил вас.
      – Я тоже надеюсь, – пролепетала Линетта.
      Было что-то невероятное в том, что с ней обходились как с гостьей хозяйки дома, а не с приятельницей одной из служанок.
      У девушки мелькнула мысль, что за годы, проработанные в этом доме, Мари-Эрнестина могла занять в нем привилегированное положение, но она тут же напомнила себе, что Мари-Эрнестина не так давно проживает по этому адресу.
      Пока слуга отсутствовал, Линетта решила осмотреться. Комната, в которой она находилась, была не похожа ни на одну из тех, что она когда-либо видела в жизни.
      Над камином висела большая картина с изображением какой-то, как показалось Линетте, богини. Женщина рубенсовского сложения была обнажена до пояса, а нижнюю часть ее тела прикрывала голубая ткань.
      Женщина была очаровательна: с нежно-розовой кожей, трогательным взглядом огромных глаз и полураскрытыми алыми губами.
      Приглядевшись, Линетта заметила на раме пластинку с надписью: «Поль Бодри. Кающаяся Магдалина».
      Линетта видела множество репродукций знаменитых произведений живописи, дважды была с мадемуазель Антиньи в Национальной галерее в Лондоне, и она сразу поняла, что картину писал мастер. «Кто же он такой, этот Поль Бодри?» – думала она. Ей не приходилось слышать о нем раньше. Вероятно, он не принадлежит к числу великих живописцев, решила девушка, но, вне всяких сомнений, он превосходно владеет кистью, а его натурщица просто прелестна.
      Дверь за спиной Линетты раскрылась.
      – Мадам просит вас наверх, – объявил слуга. – Она примет вас.
      У Линетты дрогнуло сердце.
      Что ж, по крайней мере, ее не прогнали прямо с порога. Значит, Мари-Эрнестина все-таки здесь. Но кто такая мадам? Ее хозяйка?
      – Благодарю вас, – ответила она, стараясь не волноваться, и последовала за слугой вверх по лестнице, заметив по дороге, что теперь он был уже в ливрее.
      Поднявшись на второй этаж, мужчина открыл дверь.
      – К вам молодая особа, мадам, – церемонно доложил он.
      Линетта вошла. Спальня походила на изящную бонбоньерку, обтянутую бирюзовым атласом, а кровать под огромным балдахином из голубого шелка напоминала трон среди облаков.
      Роскошный ковер из шкуры белого медведя, вазы с цветами, экзотический запах пачулей и амбры – все это так ошеломило Линетту, что на какое-то мгновение она потеряла дар речи.
      На кровати под покрывалом из венецианских кружев лежала женщина с золотистыми волосами, белоснежной кожей и прелестных очертаний алым ртом.
      Женщина показалась Линетте знакомой, и внезапно ее осенило: перед ней была ожившая «Кающаяся Магдалина» с картины из гостиной внизу.

      Прелестное создание село в постели, утопая в волнах шелка и кружев.
      – Кто вы? – раздался мелодичный голос. Линетта подошла ближе.
      – Я Линетта Фалейз. У меня письмо от мадемуазель Антиньи к ее племяннице, Мари-Эрнестине.
      – От тети Терезы? – радостно воскликнула женщина. – Как поживает моя тетушка?
      Линетта в изумлении широко раскрыла глаза. Неужели эта богиня с мелодичным голосом и восхитительной молочно-белой кожей и есть Мари-Эрнестина?
      Она достала письмо из сумочки и, приблизившись к роскошному в кружевах ложу, подала его женщине.
      – Мне очень жаль, – начала она неуверенно, – но ваша тетушка… она… умерла.
      – Умерла? – воскликнула Мари-Эрнестина и, перекрестившись, прошептала: – Упокой, Господи, ее душу. Да покоится она в мире.
      Этот жест почему-то сразу успокоил Линетту.
      Все ее опасения исчезли. Она впервые обратила внимание на цепочку с золотым крестиком, висевшую на шее у Мари-Эрнестины. Спускаясь на ее прекрасную грудь, он являл собой причудливый контраст с экзотической роскошью спальни.
      Мари-Эрнестина вскрыла конверт и достала письмо.
      – Мне пришлось написать его за вашу тетушку, – объяснила Линетта, – но она подписала его.
      – Не могу поверить, что ее больше нет! – горестно воскликнула Мари-Эрнестина. – Вся моя родня давно умерла, она одна еще оставалась в живых. Последние годы она единственная звала меня моим настоящим именем.
      Женщина замолчала и взглянула на Линетту.
      – В Париже я известна как Бланш. Так меня прозвали девочки в монастыре за мою белую кожу, и никто уже больше не называет меня Мари-Эрнестина. – Она вздохнула и стала читать письмо.
      Линетта, смиренно ожидая своей участи, присела на стул. На столике возле кровати она заметила статуэтку Христа из слоновой кости, и эта статуэтка, как и нательный крестик Бланш, произвела на Линетту какое-то успокаивающее, ободряющее воздействие, хотя девушка по-прежнему никак не могла признать в этой прекрасной женщине с головой вакханки племянницу mademoiselle.
      Бланш продолжала читать. Какой у нее изумительный цвет лица, подумала Линетта, понятно, почему Мари-Эрнестину прозвали Бланш. А какие у нее яркие пухлые губы!.. (Год спустя Шарль Дине напишет о Бланш: «Ее потрясающий рот был создан, чтобы петь или пить шампанское – вино любви!»)
      Линетта почувствовала, что, несмотря на окружающую обстановку, Бланш стала теперь ей более доступной, чем несколько минут назад, когда она только вошла к ней в спальню.
      Дочитав письмо, Бланш подняла голову, и Линетта увидела в ее прекрасных голубых глазах слезы.
      – Она любила меня, – всхлипнув, сказала она Линетте. – Тетя Тереза всегда любила меня. Как жаль, что меня не было с ней, когда она умирала!
      – Все произошло очень быстро, – попыталась утешить ее Линетта. – Она почти не страдала. Мне тоже нелегко сознавать, что ее больше нет!
      – Она писала мне, как она счастлива, что живет с вами и вашей матерью и учит вас. Но я всегда думала, что у вас есть средства, что вы богаты! Неужели правда, что у вас совсем нет денег?
      – Совсем! – подтвердила Линетта. – После того как умерла мама, я два года жила на сбережения вашей тети, но я об этом ничего не знала.
      – Вряд ли тетя много скопила, – сказала Бланш. – Но кое-что у нее все-таки было.
      – Мне так стыдно, что я даже не подозревала о ее щедрости и доброте, – вздохнула Линетта. – Я бы могла найти какую-нибудь работу; хотя не знаю, что бы я могла делать, во всяком случае в нашей деревне!
      Бланш взглянула на нее и улыбнулась. Эта непосредственная теплая улыбка, как искра, пробежала между двумя женщинами и сразу связала их узами дружбы.
      – Мы нам что-нибудь подыщем, – сказала Бланш уверенно и позвонила в колокольчик. Тут же появилась горничная в изящном передничке с кружевами и внесла на подносе две чашки кофе и тарелку с круассанами.
      Когда горничная вышла, Линетта робко спросила:
      – Это ваш дом?
      – Mais oui, – ответила Бланш, – но я здесь живу совсем недавно. Я почти пять лет прожила в России.
      – В России? – изумленно переспросила Линетта.
      Если бы Бланш сказала, что она жила на луне, то это не удивило бы девушку больше.
      – Я забыла. Разумеется, тетя Тереза и не догадывалась об этом. Я посылала все свои письма во Францию с дипломатической почтой. В России почта безнадежна!
      – Л что вы делали в России? – спросила Линетта.
      – Гостила у… друзей, – ответила Бланш.
      Ее последним словам предшествовала чуть заметная пауза, словно она хотела сказать еще что-то, но в последний момент передумала.
      – Там было чудесно и так увлекательно! – продолжила она живо. – У меня был огромный дом на Большой Морской и бездна прислуги – там их называют «мужики», – а еще у меня был самый элегантный, остроумный и, уж конечно, самый веселый салон во всем Петербурге! Бланш слегка вздохнула.
      – Helas! Какая роскошь, какие приемы и вечера, а какие мужчины!.. Просто описать невозможно!
      Помолчав, она добавила, словно про себя:
      – По вечерам весь великосветский Петербург собирался у моего самовара. Мы болтали, пили вино, любили! – Бланш улыбнулась, что-то вспомнив. – А рано утром прислуга собирала храпевших по углам гостей и развозила по домам! И, конечно, я имела бешеный успех во Французском театре!
      – Так вы актриса? – спросила Линетта. Она вспомнила, что мысль о театре мелькнула у нее, едва она переступила порог этого дома.
      – Tiens! Неужели я забыла сообщить тете Терезе, что поступила на сцену?
      – Я, во всяком случае, от нее этого не слышала, – ответила девушка.
      – Mon Dieu! Я сама настолько привыкла, что, вероятно, просто забыла об этом упомянуть. Это было, кажется, в 1858 году, когда я дебютировала в роли ожившей статуи Елены Прекрасной в «Фаусте» д'Эннери. – Она засмеялась. – У меня не было слов, но моя «пластическая красота», как ее называли, имела колоссальный успех!
      Линетта чувствовала, что Бланш не хвастается, а просто констатирует факты.
      – Но если я в Париже имела успех, то в Петербурге я произвела сенсацию. Я полагаю, лесть и аплодисменты вскружили мне голову. Ох, и наделала я глупостей! – Она снова засмеялась, но с каким-то особым оттенком.
      В откровенности, с которой она произнесла эти слова, было что-то располагающее к ней.
      – А что вы сделали? – наивно спросила Линетта.
      Бланш рассмеялась.
      – Вопреки всем правилам я решила посетить гала-спектакль, которым заканчивается зимний сезон в Опере. Я хотела, чтобы мой туалет затмил не только всех актрис, но и публику.
      Рассказывая свою историю, женщина так мило выглядела, что Линетта не сомневалась, что Бланш действительно в состоянии затмить всех и вся.
      – Я нашла как раз то, что мне было нужно, у одного портного, – продолжала Бланш. – Платье было великолепно! Оно пришло из Парижа, и я была уверена, что во всей России не найдется ничего подобного. Как потом выяснилось, оно было заказано императрицей.
      Линетта слушала, затаив дыхание.
      – Я обезумела! Модельер, у которого я увидела это платье, пытался остановить меня, помешать совершить опрометчивый поступок, но я сунула ему в руку кипу ассигнаций и выскочила из мастерской с платьем.
      – И что же случилось потом? – заинтригованная рассказом, спросила Линетта.
      – Я надела платье в тот вечер, и императрица весь спектакль смотрела на меня из своей ложи с нескрываемым гневом.
      Бланш сделала паузу и закончила:
      – На следующий день шефу полиции Мезенцеву было дано распоряжение выслать меня из России!
      Какой ужас! – воскликнула Линетта. – Не может быть! Какая жестокость! Неужели платье могло иметь такое значение?
      Бланш не стала объяснять, что дело было не только в платье, но и во множестве других подобных обстоятельств, приведших в ярость не только императрицу, но и остальных дам петербургского большого света, и только пожала плечами и небрежно заметила:
      – Все это пустяки. Когда я вернулась в Париж, все приняли меня с восторгом, и я поняла, что наилучший способ взять реванш за мои злоключения в России – прославиться на французской сцене.
      Бланш рассказывала все это Линетте еще и потому, что девушка была связана с ее любимой тетей, и, обращаясь к Линетте, Бланш словно разговаривала со своей родственницей.
      Ей хотелось, чтобы девушка узнала во всех подробностях о ее жизни, пережила вместе с ней все ее испытания, насладилась бы от души ее успехом, как это бы сделала ее любимая тетя Тереза, будь она жива!
      – Я брала уроки декламации, – рассказывала Бланш, – и мадам Маршель, пианистка в школе драматического искусства, проходила со мной песенки из Опера-Буфф. – Она сделала выразительный жест руками. – Я заводила знакомства с театральными критиками и знаменитыми актерами и добилась встречи с редактором «Газетт дез'этранже».
      – А чем это могло вам помочь? – озадаченно спросила Линетта.
      Она изо всех сил старалась понять, о чем ей говорит Бланш, но это не всегда получалось.
      – Разве вы не понимаете? Анри де Пер, редактор «Газетт», начал подогревать интерес публики ко мне. Ведь я отсутствовала в Париже почти пять лет, и публика, которая очень непостоянна, могла забыть обо мне.
      – И что же он сделал?
      – После моего дебюта в Пале-Ройяль «Газетт» за неделю напечатала обо мне по меньшей мере восемь заметок и до самого октября всячески превозносила меня и расточала похвалы моим сценическим образам.
      – Как чудесно! – воскликнула Линетта.
      – И в самом деле, – согласилась Бланш. – А теперь я выступаю в Фоли-Драматик.
      – А можно мне будет вас посмотреть? – с трепетом в голосе спросила девушка.
      – Разумеется! Я играю сейчас Фредегонду. Роль хорошая, но в будущем месяце у меня будет роль еще лучше. У меня будет безупречная репутация, и в России пожалеют, что расстались со мной!
      – А какая будет ваша новая роль?
      – Я буду играть Маргариту в «Маленьком Фаусте».
      Бланш взглянула на украшенные бриллиантами часы у кровати и со вздохом сказала:
      – Мне пора вставать. Через несколько часов репетиция в театре. Вы поедете со мной и сможете познакомиться с моей будущей ролью.
      – Неужели и правда можно будет увидеть, как вы репетируете?
      – Ну конечно! А так как вы остановитесь у меня, я собираюсь представить вас Парижу. – Бланш изучающе взглянула на девушку, словно увидела ее впервые. – Снимите эту безобразную шляпку, – произнесла она. – Вы хорошенькая, очень хорошенькая, но ваш костюм ужасен!
      – У нас было мало денег, – извиняющимся тоном сказала Линетта, – и потом мы ведь жили в деревне.
      Она сняла шляпку, а Бланш тем временем встала с постели.
      Линетта смущенно опустила глаза: она никогда раньше не видела женщин обнаженными; ее мать и mademoiselle всегда были очень скромны в присутствии девочки.
      Но Бланш совершенно не волновало, что ее насквозь просвечивающая ночная рубашка не скрывала, а, наоборот, подчеркивала наготу, делая ее еще больше похожей на рубенсовскую богиню. Она постояла немного, пристально разглядывая Линетту, и затем воскликнула:
      – Вы прелестны, право же, прелестны! В вашем детском личике и светлых волосах есть какое-то особое обаяние! Вместе мы будем составлять любопытный контраст, и это само по себе уже будет забавно. – Бланш усмехнулась и позвонила в колокольчик.
      Когда горничная вошла в спальню, Бланш обратилась к ней:
      – Я хочу сейчас принять ванну. Вы наполнили ее «Монтебелло»?
      – О да, мадам, – ответила горничная. – Двести бутылок!
      Заметив удивленное выражение лица Линетты, Бланш объяснила:
      – Я нахожу, что минеральная вода очень освежает и бодрит. Я думаю, вы тоже не откажетесь принять ванну после ночи в поезде?
      Она обернулась к горничной.
      – Проводите мадемуазель в спальню – ту, что выходит окнами во двор, там ей будет поспокойнее. Разложите ее вещи и приготовьте самое нарядное платье. Мы едем в театр.
      Выслушав распоряжения хозяйки, горничная проводила Линетту по коридору в комнату, в которой девушке отныне предстояло жить.
      Принесли ее вещи, и, пока горничная готовила ей ванну, Линетта достала свои платья и развесила их в шкафу.
      «Представляю себе, какими некрасивыми и бесцветными они покажутся Бланш!» – подумала она, но тут же благоразумно напомнила себе, что это не имеет никакого значения. Кто станет смотреть на нее, провинциалку, когда рядом будет такая красавица с золотистыми волосами, сверкающими голубыми глазами и изумительно белоснежной кожей?
      Собралась Линетта быстро, ей даже пришлось еще ждать, пока оденется Бланш.
      Наконец вниз спустилась и сама хозяйка дома в белом с голубой отделкой костюме, таком роскошном, словно она только что собралась на прием во дворец.
      Но больше всего Линетту поразили ее бриллианты. Она никогда не могла даже вообразить себе, что на ком-то может быть столько драгоценностей, особенно днем. Бланш сверкала с головы до ног, и было удивительно, как ей не тяжело нести все эти украшения.
      – Пойдемте, – сказала Бланш, довольная произведенным эффектом. – Я не должна опаздывать, хотя и знаю, что без меня не начнут. Но не можем же мы провести в театре весь день.
      У подъезда их ожидал элегантный экипаж, сиденья которого были обиты бархатом в тон костюма Бланш.
      Линетта подумала, что это простое совпадение, но Бланш объяснила:
      – Обивка моих экипажей всегда совпадает с цветом моих туалетов. Моему портному приходится иногда даже поставлять материал каретникам, когда им не удается самим подобрать что-нибудь похожее.
      Коляска тронулась, и Линетта вновь прилипла к окну, созерцая Париж.
      Солнце сияло, зацветали каштаны, и все вокруг казалось Линетте еще более чарующим, чем она представляла себе это по рассказам матери.
      Она во все глаза смотрела на уличные кафе, где за столиками уже сидели первые посетители, любовалась Бульварами, по которым катили коляски, фаэтоны и ландо, запряженные чистокровными рысаками. Впрочем, экипаж, в котором ехали они, по всем статьям превосходил остальные.
      Девушка заметила, что очень многие проезжающие мимо дамы махали Бланш рукой, а мужчины приподнимали шляпы. На все эти приветствия Бланш отвечала грациозным движением руки.
      – Как много у вас друзей! – заметила Линетта.
      – Это не друзья, – покачала головой Бланш. – Просто я одна из достопримечательностей Парижа.
      – Вы, наверное, очень известная актриса! – воскликнула Линетта, но ее спутница ничего не ответила.
      И вот показался Фоли-Драматик. Выходя из коляски, Линетта испытывала необычайное возбуждение: сейчас она окажется в театре!
      За всю свою жизнь она посещала театр дважды: первый раз в Оксфорде, куда они поехали с mademoiselle, второй – у себя в Окли, и, хотя mademoiselle весьма критически отзывалась об игре местных артистов, Линетта была в восторге.
      Теперь ей предстояло познакомиться с французским театром.
      Войдя в фойе, Линетта сразу же ощутила острое разочарование. Темный зал зиял мрачной пустотой. В общем мраке с трудом различались ложи, красный бархат кресел казался грязным и потертым, одна-единственная лампа на сцене, и актеры казались зловещими призраками.
      Сама сцена напоминала какую-то полуснесенную постройку. Повсюду валялись лестницы, рамы, разобранные декорации, которые походили на груды мусора. Надо всем этим на разной высоте свисали задники, как приспущенные в знак траура флаги. Нет, совсем не этого ожидала Линетта!
      Бланш поднялась на сцену, и стоявший перед оркестром человек с кипой бумаг в руке воскликнул:
      – Слава Богу, вот и вы, Бланш! Если мы немедленно не начнем репетировать, премьера двадцать восьмого не состоится!
      – Двадцать восьмого?! – возмущенно воскликнула актриса. – Я думала, премьера в будущем месяце.
      – Двадцать восьмого апреля, – твердо сказал мужчина, – и если вы хотите иметь успех, пора приниматься за работу! Вчера вы не знали ни одной строчки из вашей роли.
      – Вряд ли кто-нибудь станет слушать, что я говорю, – с легким смехом ответила Бланш.
      – Я тоже так думаю, – согласился режиссер. – Все будут любоваться вашим телом. Но все же я хочу дать авторам шанс.
      – Зачем? – дерзко осведомилась женщина и повернулась спиной к режиссеру. – Я только сниму шляпу, – небрежно бросила она, – и начнем репетицию.
      С этими словами она величаво проследовала за кулисы, и Линетта устремилась за ней.
      В узком проходе едва хватило места для пышного, из бело-голубых оборок турнюра Бланш, колыхавшегося, как волна.
      Линетта и не предполагала, что такое объемное платье может быть в то же время и таким изящным.
      Она никогда не носила кринолина. «Интересно, дорого ли стоит подобное платье, смогу ли я себе купить такое», – думала Линетта, следуя за Бланш.
      В темных и грязных коридорах за сценой, видимо, никто никогда не убирался. Здесь пахло пылью, несвежей одеждой, краской и клеем, которые, вероятно, использовались при создании декораций.
      Совсем по-другому выглядела гримерная Бланш. Квадратная комната с очень низким потолком и двумя большими окнами была задрапирована светло-коричневой тканью. Такого же цвета занавес в дальнем конце комнаты делил гримерную на две части.
      Рядом с огромным зеркалом стоял мраморный туалетный столик, заваленный флакончиками и коробочками с гримом, тут же был и умывальник, на полке которого в беспорядке лежали туалетные принадлежности из слоновой кости и маленькие губки.
      В центре комнаты стояли два кресла и стол с остатками недавнего пиршества.
      И везде: на умывальнике, на туалетном столике, на полу – стояли вазы с цветами, которые добавляли свой специфический запах к наполнявшему комнату аромату благовоний.
      Бланш, казалось, не замечала ни грязи, ни неубранной посуды. Она сняла жакет, повесила его на вешалку рядом с другими костюмами, небрежно бросила на туалетный столик шляпку, украшенную по последней моде белыми и голубыми страусовыми перьями.
      Глядя на прелестное оживленное лицо и золотистые локоны Бланш, Линетта подумала, что без шляпки она выглядит еще эффектнее.
      Актриса пристально осмотрела себя в зеркале и, оставшись довольной увиденным, с улыбкой обратилась к Линетте:
      – Постараемся не терять времени зря. Днем я приглашена на завтрак, и я не собираюсь отказываться от этого приглашения, а потом я хочу повезти вас кататься в Булонский лес.
      – Я бы не хотела быть вам помехой, – смиренно сказала Линетта.
      – Но прежде всего, – продолжала Бланш, не слушая ее, – мы подберем вам одежду.
      – Мне очень жаль, – сказала Линетта поспешно, решив, что Бланш забыла о ее стесненном материальном положении, – боюсь, что мне сейчас не на что покупать наряды. У меня осталось очень мало денег. Для меня важнее всего найти как можно скорее какую-нибудь работу, чтобы я могла оплачивать свои расходы.
      – На это еще будет много времени, – возразила Бланш. – Мне доставит удовольствие нарядить вас так, чтобы вы выглядели красивой и элегантной. – С этими словами она вышла из гримерной. Линетта попыталась протестовать, но шум их шагов и шорох платьев в узком коридоре заглушили ее слова.
      Бланш вышла на сцену, а Линетта, радуясь, что на нее никто не обращает внимания, заняла место в партере.
      Бланш очень быстро проговорила свою роль и запела. Голос у нее был не очень сильный, но она, пользуясь мимикой и жестами, сумела так разнообразить и оживить действие, что остальные актеры и актрисы тоже подтянулись и как будто воспрянули, даже беспокойный режиссер выглядел довольным.
      – А теперь мне пора уходить, – сказала Бланш, когда они проработали полтора часа.
      – Но мы еще не дошли до второго действия, – взмолился режиссер.
      – Путь моя дублерша продолжает, – ответила прима. – У меня важная встреча.
      Режиссер сделал еще одну попытку удержать актрису, но Бланш строго спросила:
      – Вы что, не хотите, чтобы мои туалеты и бриллианты ослепили критиков?
      Возражения мгновенно прекратились.
      – Мы как-нибудь обойдемся, – быстро сказал режиссер и робко поинтересовался: – Но завтра вы приедете?
      – Постараюсь. А если не смогу, то пусть потрудится моя дублерша. Не все же ей даром есть хлеб. Вы же знаете, я редко пропускаю спектакли по болезни, так что у бедняжки не бывает случая сыграть.
      – Это верно, – согласился режиссер и льстиво добавил: – Ваше здоровье, как и все в вас, превосходно!
      – Ну, – спросила Бланш Линетту, когда они садились в экипаж, – и как все это вам показалось?
      – Театр меня разочаровал, пока на сцене не появились вы, – ответила вполне искренне Линетта. – Там так некрасиво, грязно, такой беспорядок!
      Бланш засмеялась.
      – Подождите, вы еще увидите меня сегодня вечером в роли Фредегонды. Все будет выглядеть совсем по-другому.
      Она сделала знак кучеру, и коляска тронулась. Немного погодя Линетта спросила:
      – Вы завтракаете дома или вы сначала меня туда завезете?
      – Мы завтракаем в «Трех провансальцах», – ответила Бланш. – Нас угощает Рафаэль Бишоффсхайм. Очень важно, чтобы вы ему понравились.
      – Но зачем это нужно? – спросила Линетта.
      – Он мой близкий друг, и я хочу, чтобы он подарил вам прекрасные туалеты.
      Линетта была поражена.
      – Вы… вы хотите сказать, что он… заплатит за мои костюмы? – спросила она изумленно. – Но я… я не могу ему это позволить.
      – Это будет подарок не вам, а мне, – отмахнулась Бланш. – Биш всегда дарит мне все, что я хочу. Он очень добрый. Очень! – И добавила: – Биш сегодня должен быть на бирже, поэтому мы решили позавтракать в ресторане неподалеку.
      Линетта слышала кое-что об английской фондовой бирже.
      – Мистер Бишоффсхайм – биржевой маклер? – осведомилась она.
      – Он банкир, самый богатый и самый важный в Париже! Он также очень щедр, так что постарайтесь ему понравиться!
      Линетту мучили сомнения, следует ли ей позволять мужчине, кто бы он ни был, платить за ее туалеты; ведь мать, она была убеждена, сочла бы это неприличным. Однако показываться рядом с Бланш в старомодных бесцветных платьях, привезенных девушкой из Англии, тоже было нельзя. У неопытной Линетты даже разболелась голова, пока она попыталась принять правильное решение.
      Ресторан «Три провансальца» оказался не очень большим, но, по представлениям Линетты, роскошным. Мистер Бишоффсхайм, приехавший раньше их, сидел за столом в углу и изучал карту вин.
      Совсем не таким представляла себе Линетта друга Бланш. Мистер Бишоффсхайм оказался немолодым лысеющим мужчиной плотного сложения, приземистым, с небольшой бородкой, какую носили большинство французов в подражание императору. Правда, он был отлично одет, и на мизинце у него красовался перстень с крупным рубином.
      Поднявшись дамам навстречу, он улыбнулся Бланш и поцеловал ей руку, потом вопросительно взглянул на Линетту. Линетта сделала реверанс.
      – Это моя подруга, которая неожиданно приехала сегодня утром, – объяснила Бланш. – Нам нужно многое вам рассказать.
      – Ну, как поживаешь, mon brave? – спросила Бланш, когда все сели. – Ты не слишком устал после вчерашней ночи?
      В ее голосе прозвучала интимная ласкающая нота; Линетте показалось, что женщина как-то особо выделила слова «вчерашняя ночь».
      – Ты всегда возвращаешь мне молодость и пылкость, – ответил мистер Бишоффсхайм.
      Он снова поцеловал ей руку, и Бланш улыбнулась ему обворожительно и лукаво.
      – Давайте выберем, что мы будем есть, – предложил мистер Бишоффсхайм. – К сожалению, я не смогу долго задержаться.
      – Ты занят? – осведомилась Бланш.
      – Очень занят! – ответил он. – После затишья прошлой недели дела на бирже сегодня утром опять оживились.
      Затем он подозвал официанта и, догадавшись, что Линетта вряд ли выскажет какие-нибудь пожелания, не стал ее спрашивать и заказал для нее то же, что для Бланш.
      Линетта была признательна ему, что он взял выбор и заказ блюд на себя, и воспользовалась моментом, чтобы незаметно оглядеться по сторонам. Большинство присутствовавших мужчин смотрели на Бланш с нескрываемым восхищением, и это было неудивительно. Ее глаза сверкали ярче, чем бриллианты у нее на груди, в ушах и на запястьях, и точно так же, как она осветила своим появлением сцену, так и в ресторане все как будто загорелось вокруг, как только она вошла.
      – А теперь расскажи мне о твоей подруге, – сказал мистер Бишоффсхайм, когда с заказом было покончено и официант наконец удалился.
      И Бланш поведала ему о своей тете Терезе и о том, как, умирая, она направила Линетту в Париж.
      – У вас нет родственников в Англии? – спросил Линетту мистер Бишоффсхайм.
      – Нет, monsieur, – ответила девушка.
      – Чем бы ей заняться, как ты думаешь, Биш? – спросила Бланш. – Не могла бы она иметь успех на сцене? Я могла бы настоять, чтобы ей дали небольшую роль в «Маленьком Фаусте».
      – О нет! – возразила Линетта. – У меня никогда не хватит смелости выйти на сцену, к тому же мне не хотелось бы работать в театре.
      Она вспомнила, как уныло и неопрятно выглядело все за кулисами и какое неприятное впечатление произвела на нее гримерная Бланш. Если для примадонны не нашлось лучшего помещения, на что было рассчитывать исполнительницам небольших ролей?
      Мистер Бишоффсхайм оценивающе посмотрел на Линетту.
      – Мне кажется, мадемуазель Фалейз не очень подходит театральная карьера, – сказал он наконец. – Но торопиться некуда. Пробыв какое-то время в Париже, она, без сомнения, найдет себе другие занятия, которые ей придутся больше по душе.
      – А тем временем ей можно остаться у меня? – спросила Бланш, но этот вопрос прозвучал скорее как утверждение.
      – Разумеется, – ответил мистер Бишоффсхайм. – В помещении нет недостатка.
      – Тогда все улажено, – с улыбкой обратилась Бланш к Линетте. – Я же говорила вам, что Биш всегда что-нибудь придумает. Вы останетесь у меня, пока мы не найдем чего-нибудь интересного для вас.
      – Я не хочу быть обузой, – произнесла Линетта. – Быть может, я смогу найти какое-нибудь место, где я буду преподавать английский, например, в школе или в какой-нибудь семье?
      – Нет-нет! – воскликнула Бланш. – Разве можно вообразить что-нибудь более нудное, чем обучение чужих несносных детей? И потом, сколько вы сможете таким образом заработать? Мне бы таких денег и на булавки не хватило!
      Мистер Бишоффсхайм засмеялся.
      – Моя милая Бланш, не у всех булавки из золота с бриллиантовыми головками.
      – Но ты же понимаешь, что я хочу сказать. Она слишком хороша, Биш, слишком хороша, чтобы растратить свою молодость в классной комнате.
      – Я согласен. Я уже сказал, что спешить некуда. Располагайте своим временем, мадемуазель.
      – О, прошу тебя, зови ее Линетта, – вмешалась Бланш. – «Мадемуазель» звучит слишком официально. К тому же она моя подруга, а тебе известно, что всякая официальность мне претит, ведь правда, Биш?
      – Иногда ты этим злоупотребляешь, – заметил он.
      – Ну, какой ты противный! – надула губки Бланш. – Я же сказала, что сожалею о том, что произошло.
      – Я надеюсь, что ты и правда сожалеешь и это больше не повторится, – сказал он серьезным тоном.
      Из этого интимного разговора Линетта поняла, что Бланш и мистер Бишоффсхайм действительно очень близкие друзья, а по тому, что Бланш просила Бишоффсхайма позволить ей пригласить к себе Линетту, девушке пришло в голову, что он, видимо, был так щедр, что купил для Бланш этот дом.
      Неожиданно для Линетты Бланш положила свою руку на рукав мистера Бишоффсхайма и сказала:
      – Ты знаешь, Биш, Линетте нужны туалеты. Я не могу взять ее с собой в Булонский лес в таком виде.
      – Нет… прошу вас… – начала было возражать Линетта, но Бланш сделала ей знак молчать.
      – Я уже говорила вам, что Биш самый добрый, самый великодушный человек в мире, ведь так, mon cher ami?
      – Ну конечно, – согласился мистер Бишоффсхайм. – Заказывай все, что хочешь, для малютки Линетты. Это меня не разорит!
      – Ни одна другая женщина не посмеет это сделать, кроме меня, я не позволю, – с шутливой серьезностью погрозила ему пальчиком Бланш и подала ему руку. – Благодарю, Биш.
      – Разве я тебе в чем-нибудь отказывал? – Он с нежностью посмотрел на нее и поднес руку к губам.
      – Ни в чем! – ответила Бланш и как бы между прочим сказала: – Я видела изумительное колье у Оскара Массена.
      – Мы взглянем на него вместе. – Мистер Бишоффсхайм снова поцеловал ее руку.
      Они вышли из ресторана около половины третьего, а к четырем Линетта была уже обладательницей таких изысканных туалетов, о которых раньше не могла даже мечтать.
      Бланш повезла Линетту к мадам Лаферьер на улицу Тэйбу, которая шила ей костюмы для сцены и на каждый день.
      Мадам Лаферьер сразу же поняла, что от нее требуется.
      – Мадемуазель так молода, она выглядит ребенком.
      – Вот и я то же говорю, – сказала Бланш, – и мы должны одеть ее соответственно.
      – Разумеется, – согласилась мадам Лаферьер.
      Принесли самые различные материалы: кружево, газ, шелк, тюль, бахрому с блестками, напоминавшую золотой дождь, и цветы, которые были так искусно сделаны, что Линетта с трудом отличила их от живых.
      Последняя мода, как объяснили неискушенной девушке, требовала всяких украшений. Годились и ленты, и тюлевые буфы, и оборки, но главное – цисты, бездна цветов: ландыши, розы, маргаритки, орхидеи. Однако Линетте такие платья не подойдут, решила мадам Лаферьер, ее платья должны быть простыми. Одно вечернее платье она предложила украсить подснежниками, в качестве отделки для другого она выбрала полураскрывшиеся бутоны роз.
      Наконец Линетту почти что зашили в платье, приготовленное для кого-то еще. Была выбрана шляпа в тон, как по мановению волшебной палочки откуда-то появились длинные перчатки, сумочка и даже атласные туфельки, так непохожие на обычную практичную обувь, какую всегда носила Линетта.
      Стоя перед зеркалом, Линетта с трудом узнавала себя. Неужели эта стройная девушка в шляпке с кружевами, как будто сплетенными пальцами фей, в дивном платье с пышным турнюром, тесно обтянутым лифом и с бантами над осиной талией – она? Отражение в зеркале казалось ей чужим.
      – Я буду говорить тебе «ты», – сказала Бланш, когда они возвращались от портнихи домой. – Ведь мы подруги. И ты обращайся ко мне так же.
      Линетта ничего не ответила на это.
      – Всем захочется узнать, кто ты такая, – продолжала она. – Я только переоденусь, и мы поедем в Булонский лес. Я приказала заложить мои дрожки, чтобы уж действительно быть в центре внимания.
      Линетта не понимала, о чем она говорит. Все было слишком необычно, слишком фантастично, чтобы походить на правду, и даже сейчас Линетта все еще сомневалась, действительно ли Бланш – племянница mademoiselle.
      Когда Бланш переоделась в алое платье с белой отделкой и надела на свои золотистые локоны маленькую шапочку с белыми перьями, Линетта поняла, что замышляется очередной спектакль, и дрожки будут еще одним штрихом, дополняющим это представление.
      – Знаешь, что я сделала перед отъездом в Россию? – обратилась Бланш к девушке.
      Линетта молча ждала продолжения.
      – Я выехала в Булонский лес в процессии из тридцати семи экипажей, и в каждом был какой-нибудь мой туалет! Представь себе только: тридцать семь туалетов и тридцать семь экипажей в ряд! – В ее голосе звучало подлинное ликование.
      Подали дрожки, тоже словно перенесенные на парижские улицы из сказки: резные, расписные. Кучер в алой шелковой рубашке и белых шароварах с кнутом в руках сдерживал четверку бешеных коней, вывезенных с Украины.
      – Мы увидим всех – le tout Paris! – сегодня, – сказала Бланш удовлетворенным тоном. – И там не будет никого – никого, Линетта, – кто произведет такое же впечатление, как мы!

      В этот же вечер Линетта долго не могла уснуть.
      Ложась в кровать, она чувствовала себя невероятно усталой, но как только ее голова коснулась подушки, события прошедшего дня пришли ей на память. Она вновь и вновь испытывала пережитое возбуждение, и сон бежал от нее.
      Самым ярким событием, конечно, была прогулка в Булонском лесу. Разве могла девушка всего несколько дней назад вообразить, что станет участницей парада элегантности, шика и роскоши?
      По аллеям, ведущим к Большому каскаду, бесконечным потоком двигались самые разнообразные экипажи. Ландо, фаэтоны, кареты с откидным верхом и крошечные коляски, запряженные пони, разукрашенные лентами, цвета которых символизировали собственные конюшни владельцев, образовывали сверкающий поток, в котором сливались воедино движение и краски.
      Сидевшие в экипажах дамы казались Линетте похожими на райских птиц. Со многими из них Бланш была близко знакома, и ей доставляло удовольствие сообщать подробности их личной жизни Линетте.
      – Это Кора Перл, – в очередной раз указала Бланш на одну из дам.
      Линетта увидела самую обыкновенную женщину в изумрудно-зеленом платье.
      В ней не было ничего привлекательного, Линетта даже сказала бы, что она просто некрасива. Но, по словам Бланш, у нее были очень важные друзья.
      – Кора тоже одна из достопримечательностей Парижа, – объяснила Бланш. – Ее прежний cher ami, друг, был герцог де Морни, сводный брат императора. Но он умер, а Кора теперь снова под высочайшим покровительством.
      Бланш умолкла, а Линетта задумалась над тем, что бы могло точно означать выражение cher ami.
      «Наверное, Кора была помолвлена с герцогом де Морни», – подумала она. Хотя маловероятно, чтобы члену императорской семьи позволили жениться на нетитулованной особе, какой бы она ни была богатой.
      – Коре всегда везет! – продолжала Бланш с оттенком зависти в голосе. – Принц Наполеон не только предоставил ей апартаменты в Пале-Ройяль, но и купил два дома.
      Линетта не поняла, что это может значить, и поэтому спросила неуверенно:
      – Л кто такой принц Наполеон?
      – Кузен императора, – ответила Бланш, – самый веселый, привлекательный и неотразимый мужчина в Париже.
      Она слегка вздохнула.
      – Кора так богата, что у нее одних только бриллиантов на миллион франков. И она дает такие великолепные обеды, маскарады, такие сказочные ужины, какие никто из нас не может себе позволить. – В голосе Бланш звучала неприкрытая зависть.
      – Эта мисс Кора Перл – актриса? – спросила Линетта.
      Бланш засмеялась.
      – Два года назад она появилась в театре Буфф-Паризьен, но успеха не имела.
      – Почему? – удивилась девушка.
      – Она не может играть, у нее нет никаких способностей, – пренебрежительно махнула рукой ее новая подруга. – Но зато она была просто усыпана бриллиантами – каскады бриллиантов и чуть-чуть шифона, представляешь? Пуговицы на ее сапожках были из бриллиантов чистой воды, а в конце представления она упала на спину и высоко подняла ноги, и все это для того, чтобы публика увидела, что каблучки сапожек подбиты бриллиантовыми гвоздиками!
      Линетта ахнула.
      – А сейчас у нее в театре своя ложа, и она довольствуется тем, что наводит критику на тех, кто умеет играть, – ворчливо закончила Бланш.
      Вечером Линетте представилась возможность судить об актерских способностях самой Бланш.
      Вернувшись из Булонского леса и переодевшись, Бланш и Линетта отправились в театр.
      Театральный подъезд был ярко освещен. Когда Бланш вышла из экипажа, раздались восторженные крики толпы, ожидавшей у входа. Бланш улыбнулась, приветливо помахала рукой и направилась в огромное, вымощенное мрамором фойе.
      Линетте было уже известно, что Бланш пренебрегала служебным входом, которым пользовались остальные актеры, и всегда ходила через зрительный зал. Это давало возможность явившимся заранее зрителям увидеть ее прежде, чем она, по ее собственному выражению, «разденется для выхода».
      Следуя за ней, Линетта заметила, что вечером зал выглядит иначе, чем утром, и больше не напоминает мрачную пропасть.
      Теперь зал искрился и переливался. Газовые рожки огромной хрустальной люстры, висевшей высоко под потолком, источали Потоки желтого и розового света. Алый бархат кресел, выглядевший утром таким тусклым и потертым, казался теперь роскошным и пышным, сцена с тяжелым пурпурным занавесом приобрела дворцовый вид. Везде сияла позолота, и даже примитивная роспись на стенах и потолке казалась произведением искусства.
      При появлении Бланш зрители перестали разговаривать и, столпившись у прохода, громко зааплодировали.
      Линетте предстояло смотреть спектакль в ложе мистера Бишоффсхайма. Когда она вошла в Ложу, уже зажглись огни рампы. Шум голосов становился все сильнее. Усевшись, Линетта оглянулась по сторонам.
      В партере было очень много мужчин. В модных жилетах, с бутоньерками в петлицах фраков, все они имели при себе бинокли и держали их наготове, чтобы получше рассмотреть Бланш.
      Началась увертюра. Многим приходилось подниматься вновь и вновь, чтобы пропустить опоздавших, и с галерки стали раздаваться недовольные возгласы.
      Линетта замерла в ожидании, которое разделяли с ней многие зрители; всем им не терпелось увидеть Бланш.
      – Как это все интересно! – шепнула Линетта мистеру Бишоффсхайму, чувствуя, что ей следует как-то выразить свое отношение к происходящему.
      – Это ваш первый выезд в театр? – спросил он.
      – Я действительно первый раз на вечернем спектакле, – согласно кивнула Линетта. – Но я видела еще две шекспировские пьесы днем.
      Мистер Бишоффсхайм улыбнулся, словно усмотрел в ее ответе нечто забавное, и заметил сухо:
      – Сейчас вы увидите кое-что совсем не шекспировское.
      Он оказался прав: при воспоминании об увиденном лицо Линетты заливала краска смущения.
      Первое же появление на сцене Бланш в ее триумфальной роли Фредегонды совершенно ошеломило Линетту: на Бланш было еще меньше одежды, чем утром, когда она только поднялась с постели.
      Зато сейчас на ней были драгоценности. В ушах, в волосах, вокруг шеи, на запястьях – отовсюду сверкали разноцветные огни. Можно было понять, почему на протяжении всего спектакля при каждом движении Бланш театр сотрясали аплодисменты.
      Бланш походила на бокал пенящегося шампанского: она блистала, искрилась, опьяняла одним своим присутствием.
      Как и на репетиции, она, казалось, зажигала зрительный зал своей энергией, своей исключительной жизненной силой, каким-то особенным образом вовлекая зрителей в свое исполнение.
      Линетта снова обратила внимание, что голос у Бланш не очень сильный. Но когда, полуобнаженная, она весело бросила в лицо герою-любовнику его подарки, зал взорвался аплодисментами.
      В ослепительных огнях рампы она выглядела воплощением сладострастия, еще больше напоминая молочно-розовую античную богиню, сошедшую с полотна старого мастера или с расписного потолка императорского дворца.
      Когда спектакль закончился, вместе с мистером Бишоффсхаймом они вернулись на авеню Фридлянд, где состоялся ужин, несмотря на то что на улице была уже поздняя ночь.
      С момента приезда у Линетты не было времени осмотреть как следует дом. Теперь ей представилась такая возможность. Гости собирались в гостиной, отделанной в роскошном стиле Людовика XVI. Четыре обнаженные до пояса женские фигуры из белого мрамора служили торшерами. Китайские вазы, блиставшие оправленной в бронзу эмалью, были полны цветов.
      В огромной, увешанной гобеленами столовой монументальный буфет был заставлен старинным серебром, а накрытый стол освещали канделябры с пятнадцатью подсвечниками каждый.
      Комнаты быстро заполнялись гостями, съезжавшимися после закончившихся в театрах спектаклей. Линетту представляли им всем, но она очень скоро утратила способность запоминать называемые ей имена.
      Мужчины во фраках и очень открытых по последней моде жилетах казались ей очень важными, а все женщины, по ее мнению, были писаными красавицами.
      Впрочем, Линетта скоро поняла, что совершенством своего цвета лица, длиной ресниц и яркостью губ они были обязаны косметике.
      Ей никогда еще не приходилось видеть накрашенных женщин, но она восприняла это как парижскую моду, которая не могла идти ни в какое сравнение со строгой естественностью ее знакомых дам в Англии.
      За каждым креслом в столовой стоял лакей с напудренными волосами, в панталонах до колен и ярко-голубой ливрее с серебряным шитьем.
      Угощение, как заверил Линетту ее кавалер слева, было превосходное, выше всяких похвал. Линетта не разбиралась во всех тонкостях, но, даже не пробуя многих блюд, поняла, что все было приготовлено отменно.
      Подавали водку с блинами и икрой.
      – Это единственный дом в Париже, где я могу вдоволь поесть икры, – заметил сидящий напротив нее какой-то пожилой человек, как смутно могла припомнить Линетта, герцог.
      Он съел три порции, а Линетта, никогда раньше не видевшая икры, лишь попробовала, и при этом с большой осторожностью.
      После паштета из гусиной печенки подали омаров и заливное из павлина.
      – Павлин! – воскликнула Линетта. – Как можно есть такую величавую птицу?
      – Это деликатес, милочка, – ответил ей герцог, – а деликатесы, как и наша хозяйка, стоят дорого! Но наш хозяин может себе позволить и то, и другое.
      Только сейчас Линетта увидела, что во главе стола сидит мистер Бишоффсхайм, а у другого конца, напротив него, – Бланш.
      – В одном, по крайней мере, нельзя отказать Бишоффсхайму, – продолжал герцог, говоря больше с самим собой, чем с девушкой, – он знает толк в вине. Этот шато-икем превосходен, и я не удивлюсь, если за ним последует шато-лафит.
      Хрустальный бокал с выгравированными инициалами Бланш, стоявший рядом с прибором Линетты, был полон, но девушка лишь немного пригубила из него, когда ей очень захотелось пить.
      Тем временем ужин продолжался. Бокалы снова и снова наполнялись шампанским, лица гостей становились оживленней, все громче раздавался смех.
      Под марсалу, мальвазию и херес подали клубнику со сливками, пирожные по-неаполитански и торт а-ля Помпадур.
      Наконец подали кофе, и тут, к величайшему изумлению Линетты, закурили не только мужчины, но и дамы.
      Наблюдая за курящими красавицами, Линетта заметила, что все они совершенно открыто флиртуют с сидящими рядом с ними мужчинами.
      Их кавалеры тоже вели себя достаточно вольно: беседы прерывались смехом, поцелуями ручек и шепотом в маленькие, отягощенные бриллиантами ушки.
      Мистер Бишоффсхайм первым заметил, что Линетта уже почти спит.
      Направляясь к Бланш, которая сидела за другим концом стола, он остановился возле Линетты и положил руку ей на плечо.
      – У вас был долгий день, дитя мое, – сказал он. – Последуйте моему совету – исчезайте и ложитесь спать. Ведь еще будет завтра.
      – Благодарю вас, мне правда очень хочется спать, – призналась Линетта.
      – Тогда – dormez-bien, – ласково сказал он и отошел.
      Линетта отодвинула стул и встала. Никто не обращал на нее никакого внимания. Дойдя до двери, она обернулась и, пораженная, застыла на месте.
      Мистер Бишоффсхайм, стоя рядом с креслом Бланш, склонившись, целовал ее обнаженное плечо! И это за ужином, в присутствии стольких людей!..
      Но мистер Бишоффсхайм был не единственным джентльменом в столовой, расточавшим нежности своей даме в низко декольтированном платье.
      Увиденное настолько смутило Линетту, что она поспешно выскользнула из столовой и побежала наверх, в свою спальню.
      И теперь, лежа в темноте, девушка вспоминала события минувшего дня и сознавала, что не только ее мать, но и mademoiselle не одобрили бы всего этого. Mademoiselle говорила о Мари-Эрнестине как о тихой послушной девочке, любившей деревенскую жизнь. Она бы не узнала в этой прекрасной актрисе и обольстительной женщине ту Мари-Эрнестину, какую она знала и любила!
      Но, тут же одернула себя Линетта, не следует быть слишком строгой. Ведь это не только мир богемы, о котором она ничего не знает, это еще Париж, а французы не похожи на рассудительных, несколько флегматичных, всегда владеющих собой англичан.
      «Мама была француженка, но она родом из Нормандии, – думала Линетта. – К тому же она всю жизнь прожила в Англии».
      И в то же время все это было так странно, так непонятно!
      Как жаль, что никто не может объяснить ей, сказать, как она должна вести себя в этой причудливой, ни на что не похожей жизни, о существовании которой она раньше даже не догадывалась.
      Девушка подумала о тех платьях, которые уже висели у нее в шкафу, и о других, которые заказала для нее Бланш, о прелестном шелковом белье, об атласных туфельках, о дорогих перчатках и сумочках. Все эти вещи стоили, наверное, целое состояние, а она получила бесплатно потому лишь, что Бланш была к ней добра, а мистер Бишоффсхайм щедр. И все же душу Линетты терзало беспокойство.
      Не следовало ей принимать такой роскошный подарок от постороннего человека, но, с другой стороны, что ей еще оставалось делать?
      Разобраться во всем этом было непросто, а ее усталый мозг отказывался помогать ей.
      Ах, если бы она могла посоветоваться с маркизом Дарльстоном, он бы сказал ей, что ей делать, объяснил, что хорошо и что дурно.
      Вспомнив о маркизе, о том, как он улыбался ей у себя в каюте и как нашел для нее купе в поезде, Линетта загрустила.
      С ним она чувствовала себя в полной безопасности. А разве можно было забыть его красивое лицо, рослую широкоплечую фигуру, силу и грацию его движений?
      Ни один мужчина из присутствовавших за ужином не может сравниться с ним. Даже в дорожном костюме он оставался изящным и элегантным, подумала Линетта. Увидит ли она его когда-нибудь снова и вспомнит ли он ее?
      Театр, ужин, даже ее новые туалеты – все было забыто, и, мечтая о маркизе, девушка заснула.

* * *

      Опасения Линетты были напрасными: маркиз вспоминал ее.
      Когда поезд прибыл на Северный вокзал, он послал своего камердинера помочь девушке с вещами, а заодно и узнать, встретили ли ее друзья.
      Вернувшись, камердинер доложил, что молодую леди он не застал; к его приходу вагон был уже пуст.
      «Вероятно, друзья поспешили увезти ее», – решил маркиз и постарался выбросить из головы случайное знакомство, но ему это не удавалось.
      Несколько раз в течение дня он вспоминал юную девушку и страх в ее глазах, когда она появилась у него в каюте.
      «Она не должна была путешествовать одна», – твердил себе он.
      В Линетте было что-то трогательно-беззащитное, свежее и неискушенное, что так редко встречалось в женщинах его круга. Покидая вокзал и все еще думая о девушке, маркиз Дарльстон понадеялся, что Париж не испортит ее слишком быстро.

* * *

      Перед отъездом маркиза Дарльстона из Англии премьер-министр Гладстон пригласил его к себе на Даунинг-стрит.
      Это приглашение не удивило маркиза, поскольку до того, как он унаследовал титул, он состоял на дипломатической службе, и несколько раз его глубокие знания политической обстановки в европейских странах приносили пользу правительству.
      Гладстон сформировал свой кабинет в прошлом году, когда на всеобщих выборах либералы победили с большим перевесом.
      В свои шестьдесят лет он был высок и прям, с властным, резко очерченным профилем, твердым ртом с тонкими губами и сильно выступающим вперед подбородком. Он обладал феноменальной энергией и мог работать по шестнадцать часов в день.
      Блестящий оратор, он с одинаковой легкостью мог увлечь за собой и малочисленное собрание избирателей, и всю палату общин.
      Его основными качествами были страстная религиозность и справедливость. По натуре он был чрезвычайно скромен и приписывал все свои выдающиеся успехи Божественному промыслу. Маркиз восхищался его целеустремленностью и искренностью.
      – Я слышал, вы собираетесь во Францию, Дарльстон, – сказал Гладстон после обмена приветствиями.
      – Да, господин премьер-министр.
      – Я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали, – сказал Гладстон напрямик.
      – С удовольствием!
      – Вы знаете Париж, и вы, насколько я понимаю, дружны с императором.
      Маркиз внимательно слушал.
      – У меня такое чувство, – продолжал премьер-министр, – что во Франции назревает кризис.
      – Вы полагаете, они снова могут начать воевать? – осторожно осведомился маркиз.
      – Вот именно, – согласился премьер-министр. – После сражения при Садове, когда Пруссия одержала верх над Австрией, в Европе изменился баланс власти. Франция сейчас вполне отдает себе отчет, каким вызовом является для нее могущество Пруссии.
      – Я слышал, – заметил маркиз, – что французские газеты начали подогревать воинственные настроения. Французскому правительству будет трудно сидеть сложа руки, наблюдая за тем, как Пруссия объединяет Германию.
      – То же говорит мне наш посол, – сказал Гладстон. – Но не забывайте, что императору шестьдесят один год и у него плохо со здоровьем. Может ли он действительно желать войны?
      – Не император, – спокойно возразил маркиз, – но императрица!
      – Вот я и хочу, чтобы вы выяснили это наверняка, – перешел к главному Гладстон. – Мне говорят, что императора подталкивает не только супруга, но и министр иностранных дел, герцог де Граммон. В общем, я хочу знать всю подоплеку, а информацию в полном объеме можете добыть только вы.
      – Я сделаю все, что в моих силах, господин премьер-министр.
      – Всю корреспонденцию отправляйте дипломатической почтой, – распорядился Гладстон и добавил менее официальным тоном: – Я очень признателен вам, Дарльстон, за вашу готовность помочь.
      Перед тем как отпустить маркиза, премьер-министр передал ему конфиденциальные сведения о некоторых ключевых фигурах во французском правительстве и в непосредственном окружении императора.
      Многое из услышанного маркизу было известно, о некоторых личностях он даже знал гораздо больше, чем дипломаты среднего ранга, так прилежно составлявшие отчеты для министерства иностранных дел.
      Хотя премьер-министр считал его другом императора, маркиз в действительности был ближе к принцу Наполеону, самому одаренному и влиятельному из высших лиц Второй империи.
      Политические убеждения принца, члена императорской семьи и сенатора, всегда отличались противоречиями, как и его публичные выступления, и очень осложняли жизнь его высочайшему кузену.
      Маршал Канробер отстранил его от командования наступлением в битве под Севастополем. Раздосадованный этим, принц Наполеон покинул Крым и вернулся в Париж.
      Его обвинили в трусости, и детское прозвище «Плон-плон» сменило «Трус-трус». Но эти обвинения мало его огорчили. Нисколько не изменилось и его отношение к правящим особам: откровенная неприязнь к императрице и независимость по отношению к императору.
      Но его личная жизнь стала еще более распутной. Невозможно было сосчитать его любовниц, которых он цинично выставлял напоказ всему Парижу.
      Его супруга, добродетельная, унылая и крайне религиозная принцесса Матильда, родившая ему трех детей, отличалась бесконечной щедростью и всепрощением.
      «Это самая святая женщина, какую я когда-либо встречал, – сказал кто-то о ней маркизу, – но принц остается самим собой, тем, кем он предпочитает быть, – холостяком. Каждое утро у него в апартаментах новая юбка».
      Именно благодаря своим дружеским отношениям с принцем Наполеоном маркиз еще в свой первый приезд в Париж попал в так называемый demi-monde – «полусвет», создавший Второй империи репутацию «Золотого века куртизанок».
      В Париже была примерно дюжина дам, известных как La Garde, великих жриц галантного искусства и королев своей профессии.
      Каждая из этих знаменитых куртизанок, которых называли Grandes Cocottes, составила себе громадное состояние. Тюильри меркло перед собранными этими дамами сокровищами.
      «Когда я побывал в вашем особняке, – сказал одной из них Альфонс де Ротшильд, – свой собственный показался мне убогой хижиной».
      Каждый раз, бывая в Париже, маркиз заезжал к Ла-Пайва, быть может, самой богатой из этих дам. Главным ее любовником был Герцель фон Доннерсмарк, хорошо знакомый Бисмарку, и маркизу было отлично известно, что она заигрывала с пруссаками.
      Ла-Пайва, русская по происхождению, ненавидела Францию за то, что ей приходилось бороться с многочисленными препонами на ее пути к славе. Поэтому она делала все возможное, чтобы превратить свой дом на Елисейских Полях в гнездо шпионажа в пользу Пруссии.
      Маркиз решил, что неплохо было бы узнать у нее, что она думает по поводу настоящей политической ситуации. Намеревался он также посетить и Кору Перл.
      В прошлом любовником Коры был принц Орлеанский, наследник нидерландского трона, а в настоящее время ее содержал принц Наполеон.
      Маркиз был желанным гостем в парижском полусвете не только по причине своего высокого ранга и дружбы с императорским семейством, но еще и потому, что его обаяние и дипломатическое искусство, которым он владел в совершенстве, открывали перед ним любые двери.
      Однако по этикету ему следовало сначала засвидетельствовать свое почтение императору, и он заранее известил маршала Вайана, церемониймейстера, о своем предстоящем визите в Париж.
      Маркиз не удивился, в первый же день получив приглашение на ужин к императору.
      Ужин в Тюильри подавали в половине восьмого.
      В двадцать минут восьмого Наполеон III с императрицей появились в Гобеленовой гостиной. Маркиз ожидал его выхода вместе с адъютантом императора, его камергером, шталмейстером, дворцовым префектом и двумя придворными дамами.
      Император приветствовал маркиза с видимым удовольствием, императрица была любезна, но слегка холодна.
      Метрдотель сообщил префекту, что ужин подан. Тот отвесил императору низкий поклон. Наполеон предложил руку жене, и, предшествуемые префектом, они направились в столовую.
      Во время неофициальных приемов, таких, как сегодняшний (маркиза принимали как друга семьи), за стол с родителями садился и принц империи.
      Ему разрешалось присутствовать за ужином с восьми лет. Для ребенка это было сомнительное удовольствие, ему было куда интереснее со своими золотыми рыбками и волшебным фонарем.
      Кроме маленького принца, за столом были еще два младших кузена императора и подруга императрицы, недавно прибывшая из Испании.
      Императрице прислуживал слуга-нубиец Скандер. В вышитом золотом одеянии он походил на персонаж картины XVIII века. Своим видом он привносил в происходящее какую-то театральность, и маркизу всегда казалось, что, бывая в Тюильри, он участвует в спектакле.
      Но одно было несомненно: для маркиза, как и для всех присутствующих, ужин с высочайшими особами означал два с половиной часа непроходимой скуки.
      Императору хотелось поговорить, но он мало что мог сказать. Политика, как внутренняя, так и международная, в присутствии прислуги была запретной темой.
      Говорить об искусстве и литературе было не принято, к тому же императорская чета мало в них разбиралась.
      Меню, составленное генерал-адъютантом Ролленом, было неинтересным, без всякого воображения и, как кто-то выразился однажды, «простым, сытным и скучным, как в порядочной провинциальной гостинице».
      Когда ужин закончился, все общество перешло в салон.
      Наконец-то император получил возможность отвести маркиза в сторону и поговорить с ним, не опасаясь, что кто-нибудь услышит их разговор.
      – Расскажите мне о Лондоне, – потребовал он. Голос его оживился, и маркиз подумал, что бедняга, наверное, скучает по привольной жизни в Англии, которой он наслаждался в изгнании.
      Денег у него тогда не было совсем, кроме того, что ему удавалось выпросить или занять, но зато он там был свободен от сковывающего протокола и церемоний, которые так раздражали его теперь на вершине власти.
      Зная, чего от него ожидают, маркиз заговорил о клубных друзьях Наполеона, о королеве Виктории, которая была им очарована, и постепенно перешел к интересующей его самого теме.
      – Я вижу, во Франции царят мир и процветание, сир, – начал он издалека.
      Ему показалось, что выражение лица императора омрачилось.
      – В настоящий момент – да.
      – Мы в Англии надеемся, что так будет всегда. Император пожал плечами с каким-то безнадежным выражением.
      – Герцог де Граммон предостерегает нас об увеличении военной мощи Пруссии.
      – Мне кажется, сир, – отважился заметить маркиз, – что Франция в этот период своей истории не должна больше страдать от войн.
      – Я тоже так думаю, – согласился император. – В войнах не бывает победителей, не бывает!
      В салон подали чай, и маркиз через некоторое время удалился.
      Он услышал то, что ожидал. Император, как и предполагал премьер-министр, не желал войны, но его легко могут в нее вовлечь.
      Для маркиза Дарльстона посещением Тюильри вечер не закончился. Герцог де Рошфор пригласил его к одной из Grandes Cocottes, Леониде Леблан, заработавшей себе прозвище «мадам Максимум» огромным количеством любовников, которых она сменила.
      Она была очень хороша собой, остроумна, честолюбива, обожала сплетни и возвела галантные похождения в степень высшего искусства.
      Леонида была не только талантливой актрисой, она написала книгу, которая выдержала три издания за год. В настоящее время она была любовницей герцога д'Омаля, но, по обыкновению, привечала и других.
      Вечер должен был состояться в Grand Seize, знаменитом Шестнадцатом кабинете «Английского кафе». У Леониды всегда было интересно: собирались самые очаровательные женщины Парижа и пользующиеся скандальной известностью жуиры и прожигатели жизни, организовывались партии в баккара, сама Леонида вместе с Сарой Бернар разыгрывала какую-нибудь забавную сценку, пела Аделина Патти.
      Да, подумал маркиз, он неплохо проведет время, тем более что он выполнил свой скучный долг в Тюильри!
      Подъезжая к «Английскому кафе», он снова вспомнил Линетту.
      Интересно, кто эти друзья, у которых она собиралась остановиться, какую сторону парижской жизни ей предстоит увидеть, подумал он.
      Сам-то он будет проводить время в обществе самых знаменитых, самых известных – причем скандально известных – мужчин и женщин Парижа.
      Он был уверен, что Линетта вращается совсем в другом кругу. Люди среднего достатка, а также представители старой аристократии относились к новому обществу сурово и неодобрительно.
      Маркизу стало досадно, что он не расспросил Линетту подробнее. Было бы любопытно узнать ее взгляды на разные вещи.
      Перед ним то и дело всплывало ее юное личико и тревожное выражение огромных серо-синих глаз, когда она спрашивала, не сможет ли она побыть с ним несколько минут.
      «Кому-то следовало бы проводить ее, – снова сказал он про себя. – А я и так потратил достаточно времени на эту девицу, гораздо больше, чем к этому меня обязывали обстоятельства нашей короткой случайной встречи». Но почему же его так волнует ее беззащитность и уязвимость, не дает покоя мысль об оскорблениях, которым она может подвергнуться со стороны тех, кто не устоит перед редкой прелестью ее лица?

* * *

      Проснулась Линетта, по французским меркам, очень рано.
      Горничная, помогая ей вечером готовиться ко сну, спросила, подавать ли ей завтрак в половине десятого или она предпочитает позвонить, когда проснется.
      – В половине десятого? – переспросила Линетта. – Но ведь все уже давно проснутся к этому времени?
      – Только не мадам, – с улыбкой ответила горничная и объяснила: – Мадам редко ложится раньше двух или трех часов утра, и она любит поспать. Раньше десяти вы ее не увидите, мадемуазель, а то и позже.
      Заметив удивленный взгляд Линетты, она добавила:
      – Вчерашнее утро было исключением. Мадам легла сразу же по возвращении из театра, а такое редко случается.
      Тогда Линетта попросила горничную принести ей кофе с круассанами в половине десятого, но так долго спать она не привыкла и проснулась в восемь. Лежать в постели без сна ей не хотелось, и, встав, она раздвинула занавеси и выглянула в окно. Заметив при доме маленький садик, весь пестревший цветами, Линетта хотела было спуститься вниз и прогуляться там перед завтраком, но потом передумала.
      Она вспомнила, что впустивший ее вчера лакей предстал перед ней не только без ливреи, но вообще в одной рубашке! К тому же она могла потревожить Бланш, а той это вовсе не понравится.
      В доме все, очевидно, еще спят, решила Линетта и, одевшись, осталась у себя в спальне.
      В половине десятого горничная принесла ей завтрак и сообщила, что Бланш проснулась и желает видеть ее через четверть часа.
      В платье, купленном вчера у мадам Лаферьер, Линетта вошла в спальню Бланш. Та сидела на своей широкой кровати и пила кофе.
      – Садись, – сказала Линетте Бланш своим мелодичным голосом. – Ко мне сейчас приедет подруга, с которой я хочу познакомить тебя. Она вчера была у меня за ужином и обещала заехать сегодня пораньше, чтобы мы могли обсудить твое будущее.
      – Ты очень добра ко мне, – сказала Линетта. – Я снова думала о том, чем бы мне заняться, и, хотя ты против, чтобы я определилась в гувернантки или стала бы обучать кого-то, это единственное, на что я способна.
      – Маргарита Белланже будет другого мнения, – уверенно заявила Бланш. – Она очень красива и мила, и вообще она моя лучшая подруга, а друзей среди женщин у меня не так уж много.
      – А чем она занимается? – спросила Линетта, подумав, что Маргарита тоже актриса.
      Последовала пауза, во время которой Бланш обдумывала свой ответ. Наконец она сказала:
      – Маргарита дает восхитительные вечера. Я уверена, что она как-нибудь пригласит тебя и ты получишь большое удовольствие.
      Бланш предпочла умолчать, что Маргарита Белланже была любовницей императора.
      История их знакомства была очень романтичной.
      Маргарита, девушка очень скромного происхождения, приехала в Париж испробовать свой драматический талант в пьесе Дюма-отца в маленьком театре на улице де ла Тур д'Оверж.
      Успеха она не имела. Она выглядела неловкой и неумелой, публика шумела и возмущалась. И однажды, повернувшись лицом к залу, Маргарита крикнула: «Пошли вы все к черту!»
      Она решительно рассталась со сценой и с 1862 года стала второразрядной кокоткой. Она была красива, жизнерадостна и, подобно Бланш, излучала здоровье и жизненную силу.
      Однажды она пряталась от дождя в павильоне в Сен-Клу. Проезжая мимо в коляске, император заметил ее. Девушка приглянулась ему, и он бросил ей свой шотландский плед.
      На следующий день Маргарита попросила аудиенции у его величества, заявив, что у нее к нему личное дело.
      Такая смелость очаровала императора, и в тот же день Маргарита стала его возлюбленной.
      Она совершенно обворожила пресыщенного и скучающего императора своими забавными выходками и бодрящим весельем. После строгого придворного этикета ее непосредственность действовала на него как живая вода.
      Их связь длилась почти два года.
      Используя своего секретаря как посредника, император купил ей особняк па улице де Винь в Пасси и часто посещал ее там.
      Маргарита завела собственный салон, где собирались самые серьезные и самые легкомысленные гости. Среди них были министры, сенаторы, высшие придворные чины, актеры, дипломаты, военные, литераторы и шуты.
      Маргарита наслаждалась этой жизнью. Ее гербом стала маргаритка с серебряными лепестками и золотой серединой, а девизом – «Все приходит к тем, кто умеет ждать».
      Но занимаемое ею положение вскружило ей голову.
      Она последовала за императором в Виши и однажды заявилась в его шале, где он вел заседание министров.
      Когда двор переехал в Сен-Клу, она обосновалась в маленьком домике в парке, окруженном каменной стеной. В этой стене была потайная калитка, через которую в парк приходил император.
      Императрица, убедившись, что случайная связь превратилась в нечто более серьезное, стала раздражаться. Впрочем, и не она одна.
      Придворные и правительственные чиновники не сомневались, что секретарь императора Мокар использует Маргариту для оказания влияния на императора.
      В октябре 1864 года императора привезли из особняка Маргариты на улице де Винь в бессознательном состоянии, и императрица решила, что связи пора положить конец. Франция не могла позволить себе государя, разрушавшего свое здоровье с кокоткой.
      Императрица посетила Маргариту, объяснив ей, что она убивает императора, и настояла на прекращении их связи.
      В начале 1865 года одна из доверенных приближенных императрицы писала своей приятельнице: «Цезарь больше не думает о Клеопатре».
      В феврале 1864 года в доме Маргариты родился ребенок. В метрическом свидетельстве он значился как «Шарль-Жюль-Огюст-Франсуа-Мари, отец и мать неизвестны».
      Среди четырех подписей на этом документе было имя подруги кузины императора, принцессы Матильды.
      Когда роман с императором завершился, у Маргариты было большое состояние, отель в Париже, замок в провинции и огромное количество поклонников, но, без сомнения, ореол последней, самой главной любовницы императора приклеился к ней навсегда.
      Вся эта история, по мнению Бланш, была не для ушей Линетты, по крайней мере пока, слишком уж девушка была неопытна, наивна и невинна. И все же, думала Бланш, рано или поздно кто-то должен раскрыть ей глаза на житейские обстоятельства, поэтому она и пригласила Маргариту, чтобы они вместе потолковали о будущем Линетты.
      Наконец появилась Маргарита Белланже. Она была прекрасно одета, хотя и не с такой фантазией, как Бланш.
      В свои двадцать девять лет она была в расцвете красоты. Маргарита по-прежнему сохраняла свою природную живость и непринужденность, которые так привлекали императора. Ее открытая добродушная улыбка неизменно располагала к ней всех, кому случалось с ней встречаться.
      – Бланш говорила мне о вас, – сказала Маргарита Линетте. – Вы приехали в Париж как раз вовремя. Здесь сейчас так весело!
      Она сняла свою элегантную шляпу с перьями и уселась в удобное кресло.
      Выглядела она как типичная француженка, была светской и шикарной и при этом сохраняла такой моложавый вид, что казалась Линетте ровесницей.
      – Я говорила тебе вчера, – начала Бланш, все еще пребывавшая в постели, – что мы должны обсудить будущее Линетты. Ее прислала ко мне тетя, и естественно, что мне хочется сделать для нее все, что возможно.
      – Разумеется, Бланш, – ответила Маргарита, – и это так похоже на тебя – всегда взваливать на свои плечи чужие заботы.
      Она повернулась к Линетте.
      – Нет никого добрее и щедрее, чем Бланш. Она не может равнодушно видеть на улице голодную собаку – тут же расплачется. И она всегда готова снять с себя меха, чтобы закутать какого-нибудь бедного ребенка.
      – Она очень добра ко мне, – сказала Линетта с искренней благодарностью.
      – В Париже найдется много людей, готовых проявить к вам доброту, – несколько загадочно ответила Маргарита.
      – Линетта твердит мне, что хочет зарабатывать на жизнь преподаванием английского языка. Можешь ты себе вообразить что-нибудь более нудное и неинтересное, чем возня с чужими детьми?
      Маргарита слегка вздохнула.
      – О, да, это не то, что свои.
      – Кстати, а как Шарль? Маргарита оживилась:
      – О, Шарль прелесть! Два месяца назад ему исполнилось пять лет. Как-нибудь у тебя будет время, я привезу его с собой.
      – Я могу учить вашего мальчика английскому, – предложила Линетта.
      Маргарита покачала головой.
      – Хватит с него, если он будет по-французски говорить как следует. Те, кто ухаживает за ним, наняли ему бонну. Она родом из Прованса. Очень достойная особа, но и выражения же у нее!.. Каких только Шарль от нее словечек не набрался! А один его акцент чего стоит!
      Линетта не стала настаивать, а Маргарита вновь сосредоточилась на Линетте.
      – Вчера вечером я наблюдала за Линеттой. Ты заметила, насколько она очаровательна? – обратилась она к Бланш. – Куда милее многих наших подруг.
      – Мне это тоже приходило в голову, – оживилась Бланш. – И у нее совсем особенная красота, я бы сказала, уникальная.
      – У нее аристократический нос, – продолжала Маргарита, – глаза – туманные глубины, а волосы – весеннее солнце.
      Линетта смутилась, заметив, как приятельницы переглянулись друг с другом.
      – Мне кажется, мы обе думаем об одном и том же, – сказала, помолчав, Бланш.
      – Кому же из нас лучше высказаться, мне или тебе? – осведомилась Маргарита.
      – Я полагаю, у тебя это получится понятнее, чем у меня, – решила Бланш. – В конце концов, нам необходимо убедить ее, что для нее в ее ситуации это наилучший выход.
      Их недомолвки насторожили Линетту.
      – А что такое? – робко поинтересовалась она. – Что вы для меня намечаете?
      Маргарита немного поколебалась.
      – Вы слишком хороши, Линетта, чтобы найти работу в Париже. Прежде всего, ни одна женщина не пригласит вас учить ее детей.
      – А почему?
      – Потому что вы соблазните не только сыновей, но и хозяина дома, а может быть, и любовника самой мадам!
      – Какой вздор! – запротестовала Линетта.
      – К сожалению, это истина. Быть может, в Англии все обстоит по-другому, но во Франции, если бы вас взяли в какую-нибудь семью, вы не продержались бы и недели!
      Линетта озадаченно взглянула на Бланш.
      – Это правда? – спросила она.
      – Маргарита знает, о чем говорит, – отвечала Бланш. – Она вращалась в лучшем обществе Франции!
      Маргарита усмехнулась.
      – Что верно, то верно. Поэтому позвольте мне сказать вам, Линетта, что перед вами только один путь.
      – Какой же?
      – Вы должны стать… – заговорила она, – с вашей внешностью это не составит труда… Одним словом, вы должны стать… une Grande Cocotte!
      – А что это такое? – спросила Линетта, широко раскрыв глаза. – Мне кажется, я никогда раньше этого слова не слышала!

      Первой тишину нарушила Бланш.
      – Объясни ей, Маргарита! – со вздохом сказала она и еще раз изучающе взглянула на Линетту.
      Девочка прелестна, может быть, слишком наивна для той жизни, какую ей собираются предложить: зато с их помощью Линетта минует тот длинный и унизительный путь, который прошли они сами.
      Бланш было четырнадцать лет, когда молодой продавец из лавки пригласил ее в «Клозери де Лила». В этом увеселительном заведении, где запах дешевых духов смешивался с запахом сигар, играла музыка, и Бланш, возбужденная вином и вниманием к ней мужчин, танцевала канкан.
      Ее кавалер ушел, а Бланш осталась пить шампанское с его приятелями. Один из них соблазнил ее и несколько недель спустя увез в Бухарест.
      Бланш с содроганием вспоминала ту неприглядную гостиницу с сомнительной репутацией, в которой они остановились. Вскоре она возненавидела своего любовника и сбежала от него в цыганский табор, решив зарабатывать на хлеб танцами под мандолину и скрипку. Но цыгане плохо обходились с ней, поскольку она была чужая, не их рода и племени, и Бланш снова бежала.
      Наконец – вероятно, потому, что Бланш верила в своего ангела-хранителя, – она встретила князя, который влюбился в нее и ввел в высшее общество Валахии.
      Как птица, которая всегда возвращается в родное гнездо, Бланш вернулась в Париж, и с тех пор успех сопутствовал ей во всем. Но сколько это продлится? Бланш прижала пальцы к деревянной спинке кровати (в душе она по-прежнему оставалась суеверной крестьянкой из своего родного Эндра).
      Не только деньги важнее всего на свете, думала она, хотя с ними жизнь куда легче и привольнее. Главное в жизни – это счастье, и, поскольку самой ей повезло и она была счастлива, ей хотелось осчастливить и всех вокруг себя.
      Тщательно подбирая слова, Маргарита тоже наблюдала за выражением лица Линетты, и начала издалека:
      – Вам, быть может, известно, что во Франции браки заключаются по расчету. Мужчина практически лишен свободного выбора. Его отец, глава семьи, решает, кто для него подходящая партия.
      – Мама говорила мне, – ответила Линетта. – В Англии это не так.
      Линетта вспомнила, как любила мать ее отца. Их союз не был браком по расчету, mariage de convenance.
      – В королевском семействе бывает только так, – возразила Маргарита, – и, насколько мне известно, английская аристократия берет пример со своих монархов.
      – Пожалуй, вы правы, – неуверенно согласилась Линетта.
      – Значит, вы можете понять, когда мужчина женится не на своей избраннице, он стремится найти женщину, которую он будет любить.
      Маргарита сделала паузу, бросила внимательный взгляд на Линетту и продолжила:
      – Вот почему он выбирает себе, по сути дела, «вторую жену» – ту, которую он по-настоящему любит, которой восхищается, за которой ухаживает, тратя на нее большие деньги.
      – Это какое-то… странное положение, – усомнилась Линетта.
      – Ну почему странное? – возразила Маргарита. – Не считаете же вы, что человек должен прожить всю жизнь без любви, без романтики, без женщины, которой он мог бы отдать свое сердце?
      Линетта некоторое время молчала, а затем тихо спросила:
      – Значит, такая женщина и есть… кокотка?
      – Ну да, – с облегчением, что объяснение закончено, отозвалась Маргарита. – Но поймите, существуют разные разряды, или классы кокоток, и Les Grandes Cocottes – великолепные куртизанки – принадлежат к самому высшему классу, ими все восхищаются, эти женщины – самые влиятельные во всей стране!
      – Значит, вы и Бланш… Grandes Cocottes? – уточнила Линетта.
      – Разумеется! И под нашим покровительством вы войдете в самый высший круг.
      – Мне бы хотелось… – робко сказала Линетта, – я бы желала лучше… выйти замуж по-настоящему.
      Маргарита в негодовании даже всплеснула руками.
      – А кто, вы думаете, женится на вас, когда у вас нет ни приданого, ни связей? – осведомилась она. – Помимо этого, дитя мое, все мужчины, кого вы встретите в свете, уже женаты. Родители отправляют их к алтарю, как только они закончат университет или достигнут совершеннолетия!
      – Но все это… так необычно, – сказала Линетта. В голосе ее звучала неуверенность и тревога.
      – Ты привыкнешь к этой мысли, – перебила ее Бланш. – Иметь друга, который обожает тебя, очень приятно, Линетта. Это значительно облегчает жизнь. Более того, с ним ты чувствуешь себя спокойно, в безопасности, под защитой.
      При слове «защита» Линетта вспомнила о маркизе. Он действительно защитил ее, с ним она сразу почувствовала себя в безопасности. И тут Линетта решила уточнить еще одно обстоятельство.
      – Ты хочешь сказать, – спросила она, – что мистер Бишоффсхайм и есть твой… друг?
      – Ну конечно, – ответила Бланш. – Он полюбил меня еще до моего отъезда в Россию, а когда я вернулась, купил мне этот дом и с тех пор опекает меня и заботится обо мне.
      Линетта и не ожидала услышать ничего другого, после того как накануне за ужином мистер Бишоффсхайм выступал в роли хозяина дома, а еще раньше Бланш просила его позволить Линетте пожить у нее.
      И он заплатил за ее туалеты!..
      – Ну, не надо так переживать, Линетта! – видя волнение, написанное на лице девушки, сказала Маргарита. – Я обещаю – мы позаботимся о вас и ваших интересах. Вы слишком молоды и хороши, чтобы потратить вашу жизнь и красоту, обучая детей или пытаясь найти себе мужа-англичанина. Только французы ценят красивых женщин и способны выражать свои чувства в бриллиантах.
      Линетта судорожно стиснула руки.
      – Вы уверены, что это… не дурно и не… грешно? – При этом она взглянула на статуэтку Христа на столике у постели.
      – Только не во Франции, – поспешила ответить Маргарита. – И когда вы привыкнете к этой мысли, Линетта, вы поймете, что я и Бланш желаем вам только добра.
      – Вы очень, очень добры, – застенчиво проговорила Линетта.
      Ей хотелось расспросить их еще о многом, но она постеснялась.
      У Маргариты есть ребенок. Что думает обо всем этом его отец? Как он относится к тому, что сын не может носить его имя?
      Ужасная мысль вдруг посетила Линетту. Не потому ли она носит фамилию матери, что ее мать не была замужем? Не поэтому ли мать так упорно отказывалась говорить с ней об отце?
      Нет, конечно же, нет, посмеялась над своими глупыми страхами Линетта. Ведь ее мать всегда носила венчальное кольцо. Линетта вспомнила ее слова: «День моей свадьбы был самым счастливым, самым замечательным днем в моей жизни. Мне казалось, что меня окружают ангелы».
      Она никогда не произносила бы этих слов, если бы это не было правдой. Если Линетта и не носит фамилию отца, значит, на то была серьезная причина. Жаль, что она не узнала эту причину при жизни матери.
      Посчитав, что все вопросы обсуждены и решение принято, Бланш и Маргарита занялись внешним видом Линетты.
      Еще вечером Линетте казалось, что новых платьев ей хватит надолго, но у Маргариты было свое мнение на этот счет.
      Она повезла девушку не к мадам Лаферьер, но к monsieur Ворту и заказала ей у него три платья на вечер и три – на день.
      Все эти туалеты были очень красивы, но безумно дороги, и Линетта изо всех сил возражала против их покупки. Но Маргарита отклонила все ее протесты.
      – Тысяча двести франков за платье – вовсе не дорого, – заявила она.
      – Но я не могу просить мистера Бишоффсхайма тратить на меня еще какие-то деньги, он и так сделал это только ради Бланш.
      – Мистер Ворт не станет торопить с оплатой, – вкрадчиво сказала Маргарита. – И совсем необязательно, чтобы по счету платил именно мистер Бишоффсхайм.
      Линетта с тревогой взглянула на нее. Значит, Маргарита всерьез думает о «друге», которого она должна найти себе, который станет заботиться о ней, а она ему будет «второй женой».
      Линетта опять вспомнила свою мать и mademoiselle, подумала, что вряд ли они посчитали бы правильным ее поведение, но что ей оставалось делать?
      Если она откажется, Бланш может прогнать ее, и что с ней тогда будет?
      Париж был таким огромным; оставшись одна, без друзей, она потеряется в нем.
      Ей на память пришел человек, преследовавший ее на пароходе. Такие всегда смогут навязать свое присутствие одинокой девушке.
      Если бы на пароходе не было маркиза и она не смогла бы укрыться в его каюте, что бы случилось?
      Линетта не имела ни малейшего представления, чего хотел добиться этот неприятный мужчина.
      Она выросла без отца и, уж конечно, ни с одним мужчиной не разговаривала наедине.
      Может быть, правда лучше иметь друга, который бы заботился о ней?
      Взять хотя бы мистера Бишоффсхайма. Он не отличается особой привлекательностью и уже не молод, но он добрый, похоже, что Бланш счастлива с ним.
      Линетта снова вспомнила маркиза и пожалела, что не может посоветоваться с ним. Все-таки он англичанин, и потом он такой разумный и серьезный человек.
      Ах, если бы она отыскала его, он наверняка подсказал бы, как ей следует поступать: принять или отклонить предложение Бланш и Маргариты.
      Маргарита привезла Линетту домой ко второму завтраку. Бланш приехала из театра позже обычного. Она решила завтракать дома, поскольку собиралась мыть голову.
      – Вечером мы опять поедем в Булонский лес, – сказала она, – а пока, Линетта, отдохни или почитай что-нибудь.
      Линетта желала поближе познакомиться с Парижем, но одна идти гулять она опасалась, а попросить Бланш отпустить с ней кого-нибудь из прислуги девушка постеснялась.
      Поцеловав Линетту, Маргарита собралась уезжать.
      – Мы увидимся завтра или послезавтра, – сказала она. – А пока я подумаю и постараюсь найти для вас подходящего друга.
      – Но я могу ему… не понравиться, – запинаясь, проговорила Линетта.
      – Вы понравитесь очень многим, – засмеялась Маргарита. – Бланш и мне придется охранять вас от них! Но как ваши дуэньи мы будем очень разборчивы и привередливы!
      Она снова поцеловала Линетту.
      – Вы такое милое дитя, – воскликнула она. – Я надеюсь, что вы не скоро повзрослеете.
      Линетта не поняла, что она имела в виду.
      «Вероятно, – подумала она, – я так неопытна и невежественна, что кажусь моложе, чем я есть на самом деле».
      Следуя совету Бланш, она взяла книгу и направилась в будуар, которым Бланш разрешила ей пользоваться.
      В комнате, обитой розовым, с золотым шитьем шелком, размещалось множество предметов со всего света.
      Там были испанские и португальские сундучки, миниатюрные китайские пагоды, искусной работы японские ширмы, фарфор, бронза, гобелены. По стенам стояли два больших кресла и две широкие кушетки.
      Это была странная комната. Линетте она показалась пещерой Аладдина. Ей почему-то показалось, что Бланш собрала здесь все эти предметы не потому, что они ей нравились, – они представляли большую ценность.
      Над камином висел еще один портрет Бланш, уже кисти Мане. Он никак не льстил самой натурщице, но сходство было несомненное.
      Полуодетая Бланш – в голубом корсете и коротенькой нижней юбочке в оборках – была изображена стоящей перед зеркалом с пуховкой в руке.
      «Как она могла согласиться позировать в таком виде?» – подумала Линетта.
      Картина показалась ей еще вульгарней, когда она заметила на софе позади Бланш мужчину в вечернем костюме и цилиндре, созерцающего голубой корсет Бланш, и Линетте все это показалось крайне неприличным. Как могла Бланш показаться раздетой в обществе мужчины?!
      Книга, которую взяла с собой Линетта, так и осталась нераскрытой.
      На этот раз в Булонский лес они выехали в коляске, запряженной парой отличных пегих лошадей. Цвет обивки экипажа и на этот раз совпадал с цветом туалета его хозяйки. Золотисто-желтый атлас удивительно гармонировал с желтым платьем Бланш, расшитым топазами, а ее драгоценности – топазы и бриллианты, – казалось, сосредоточивали в себе солнечное тепло.
      В белом платье, отделанном бирюзовыми лентами, и шляпке с перьями такого же цвета, Линетта была очень мила, но ей казалось, что она меркнет рядом с Бланш, хотя она и замечала устремленные на себя восхищенные мужские взгляды. При всей своей неопытности Линетта улавливала их чисто женским чутьем.
      Прогулка длилась недолго, и, когда они вернулись домой, Бланш прислала Линетте своего личного парикмахера, чтобы он уложил ей волосы по последней моде: в локоны, ниспадающие с затылка на шею.
      Пора было готовиться к вечернему посещению театра. В белом платье, отделанном букетиками подснежников, Линетта выглядела очаровательно.
      Несмотря на то что уже наступил вечер, все еще было тепло, и горничная подала Линетте накидку из шифона, отороченную лебяжьим пухом, которая белым облаком окутала ее плечи.
      – Ты прелестна! – сказала, спускаясь по лестнице, Бланш. На ней было новое платье, еще лучше предыдущих. – Все будут смотреть на тебя, и никто даже не заметит меня!
      Линетта засмеялась.
      – Публика аплодирует не твоим туалетам, а тебе, – сказала она. – Потому что ты – это ты.
      – Благодарю за такие милые слова, – сказала Бланш. – Я обязательно передам их Бишу. Я часто говорю, что его комплименты недостаточно поэтичны, когда он старается мне польстить!
      Приехав в театр, Линетта и Бланш разошлись. Бланш пошла готовиться к спектаклю, а Линетта направилась в ложу к мистеру Бишоффсхайму, втайне удивляясь, как ему не наскучило смотреть одно и то же из вечера в вечер.
      Едва она заняла место, как открылась дверь, и в ложу вошел какой-то худой мужчина с бледным лицом.
      – Могу я присоединиться к вам, Рафаэль? – спросил он.
      Мистер Бишоффсхайм встал.
      – Ну конечно, Жак, – ответил он и представил его Линетте: – Мой друг Жак Воссен. Он тоже банкир, и очень преуспевающий.
      Мужчины обменялись улыбками, а Линетта подумала, что он выглядит старше мистера Бишоффсхайма.
      Сев рядом, они принялись обсуждать курс акций и ситуацию на бирже, а Линетта тем временем сосредоточила свое внимание на сцене.
      Бланш была в еще лучшей форме, чем накануне, и ее вызывали несколько раз уже в первом акте.
      – Пойду навещу Бланш, – сказал мистер Бишоффсхайм. – А ты, Жак, пока присмотри за Линеттой. Я скоро вернусь. – И он вышел.
      – Вчера вы рано нас покинули, – начал разговор мистер Воссен.
      – Мне хотелось спать, потому что всю предыдущую ночь я провела в дороге, – ответила Линетта.
      Она попыталась вспомнить, представляли ли ей вчера мистера Воссена, но так и не вспомнила. Он, видимо, был одним из тех людей, которые не выделяются в толпе.
      – Вы, наверное, хорошо выспались, – скучным голосом заметил он.
      – Я была слишком возбуждена, чтобы сразу уснуть, – возразила Линетта. – Слишком много событий произошло за один день, но все было замечательно!
      – Я рад, что вам понравился Париж, – сказал Воссен. – Это очень занятный город для тех, кто знает, где найти себе развлечение.
      Он продолжал что-то еще говорить, но Линетта его не слушала. Ей было гораздо интереснее наблюдать за публикой.
      Шикарные дамы, сверкающие драгоценностями, обменивались приветствиями со знакомыми в ложах напротив. Рассматривая их туалеты, Линетта пришла к выводу, что платья с турнюрами и шлейфами для театра не годятся.
      – Вы согласны? – донеслись до нее слова мистера Воссена.
      – Да-да, конечно, – машинально ответила она. Прозвенел звонок, означавший конец антракта, и публика снова начала заполнять зрительный зал.
      Вернулся и Бишоффсхайм.
      – Бланш шлет тебе привет, – сказал он Воссену. – Она надеется, что спектакль тебе нравится.
      – А как же иначе, когда Бланш выступает в главной роли? Она великолепна! Да что там – изумительна, мой милый Рафаэль! Ей просто не может быть равных!
      Мистер Бишоффсхайм горделиво улыбнулся.
      Когда спектакль закончился и Бланш вызывали снова и снова, а на сцене росла гора цветов, мистер Воссен обратился к Линетте:
      – Я думаю, самое лучшее для нас будет уехать прямо сейчас. Если мы задержимся, разъезд будет длиться бесконечно.
      Линетта взглянула на него с удивлением:
      – А разве мы не дождемся Бланш?
      – Вы же обещали поужинать со мной. Линетта беспомощно оглянулась на мистера Бишоффсхайма.
      – Поезжайте с Жаком, – сказал он добродушно. – Если вы захотите присоединиться к нам попозже, он привезет вас на вечер к Каролине Летессье. Мы будем там.
      Линетта хотела было возразить, но Воссен взял ее под руку и открыл дверь ложи.
      – Вы не очень тактичны, – сказал он тихо.
      – Нетактична? – удивилась Линетта.
      – Ну конечно! Мой друг Рафаэль желает побыть наедине с обворожительной Бланш, – объяснил он, – так же, как и я мечтаю остаться наедине с вами.
      Линетта сразу же почувствовала себя виноватой. Уж не слишком ли она злоупотребляет гостеприимством мистера Бишоффсхайма?
      Разумеется, ему хотелось бы побыть с Бланш, а той – с ее «милым другом».
      У Линетты не было ни малейшего желания ужинать наедине с мистером Воссеном; она почему-то была уверена, что он очень нудный человек, но ее несколько утешала мысль, что после ужина она снова встретится с Бланш и мистером Бишоффсхаймом.
      С ловкостью, невольно приведшей Линетту в восхищение, мистер Воссен сумел вызвать свой экипаж к подъезду буквально через несколько минут.
      Экипаж оказался очень удобным, и, когда ей на колени накинули полость из соболей, Линетта вспомнила, как мистер Бишоффсхайм назвал своего друга процветающим банкиром.
      «Наверное, все банкиры очень богаты», – подумала она.
      По дороге Воссен разговорился:
      – Я дал себе вчера обещание при первой же возможности пригласить вас отужинать со мной, но я не мог даже надеяться, что эта возможность представится так скоро!
      – Куда мы едем? – спросила Линетта, чтобы поддержать беседу.
      – В «Английское кафе», – ответил он. – Вы о таком слышали?
      – Мне кажется, Бланш называла что-то в этом роде, – неуверенно произнесла девушка. – Там хороший стол?
      Мистер Воссен рассмеялся.
      – Безусловно, это очень аристократическое заведение.
      – Во Франции все так вкусно, – наивно сказала Линетта, – я чувствую, что если останусь здесь надолго, то растолстею.
      – Я думаю, это маловероятно. Ваша фигура – само совершенство, как вам, вероятно, известно самой. Вы настоящая маленькая Венера – une petite Venus, и я просто очарован вами!
      Линетту смутили его слова, и она попыталась сменить тему разговора.
      – Расскажите мне об «Английском кафе», – попросила она.
      Воссен загадочно улыбнулся.
      – Вы все увидите сами. Позволю себе только заметить, что всякий, кто претендует на репутацию гурмана или по-настоящему светского человека, просто обязан посетить его, как только окажется в Париже.
      «Английское кафе» снаружи выглядело совсем непримечательно, так же, как и большинство заведений, в которых можно было вкусно поесть и приятно провести вечер, и только лишь внутри ощущалась особая индивидуальность этого места.
      Многочисленные коридоры вели в отдельные кабинеты, где можно было поужинать наедине или в семейном кругу. Самый знаменитый из них называли «Марево». Направляясь туда, дамы мечтали остаться неузнанными и никем не замеченными.
      В подвальном этаже «Английского кафе» помещался ресторан, известный на всю Европу своими размерами и комфортом. Проходы в нем были посыпаны песком, а ниши в стенах заполняли бутылки, бесшумно доставляемые к каждому столику устройством, напоминающим игрушечную железную дорогу.
      В парадные вечера своды потолка, колонны и ниши стен украшались разноцветными гроздьями винограда, и тогда все помещение напоминало огромный грот Вакха.
      Но Линетте обо всем этом ничего не было известно.
      Вместе с ними в кафе вливалась толпа людей, окружая их со всех сторон. Из дорогих экипажей выходили дамы, распространяя нежный аромат духов, и, сопровождаемые своими спутниками, или шли в ресторан, или поднимались по одной из многочисленных лестниц.
      Мистер Воссен предложил руку Линетте, и они вошли в кафе. Пока ее спутник разговаривал с метрдотелем, девушка окинула взглядом зал ресторана, и она увидела, как официант провожал к столику троих мужчин. Сердце у нее замерло. Среди них она узнала маркиза.
      В том, что это был он, Линетта не сомневалась: ни у кого другого не могло быть такой благородной осанки, таких уверенных изящных движений.
      Девушка понадеялась, что ее с мистером Воссеном посадят недалеко от маркиза, она сможет наблюдать за ним, пока они будут ужинать, но, к ее большому разочарованию, метрдотель не повел их в общий зал, а пригласил следовать за собой и стал пониматься наверх по узкой лестнице.
      «Неужели в ресторане нет мест?» – расстроенно подумала Линетта и уже хотела попросить мистера Воссена постараться найти столик внизу, но тут же одернула себя, решив, что он может счесть ее просьбу за каприз; и так он проявил внимание, пригласив ее на ужин, поэтому не следует предъявлять еще какие-то требования.
      Заметив, что Линетта загрустила, Воссен поспешно объяснил:
      – Внизу слишком шумно, а здесь нам будет удобнее разговаривать.
      – Да, конечно, – неуверенно согласилась Линетта.
      Не могла же она сказать, что предпочла бы находиться в большом зале.
      Считая, что ей уже теперь ничего не остается делать, раз она согласилась, Линетта сняла накидку, положила ее на стул у двери и окинула взглядом комнату. Обстановка ей понравилась, правда, как показалось Линетте, широкая софа с множеством подушек здесь была совершенно не к месту.
      Воссен долго изучал меню и наконец сделал заказ.
      Официанты внесли горячие булочки, масло, блюдо креветок, орехи и оливки. С трудом разместив все это на столе, они удалились.
      Воссен довольно улыбнулся:
      – Я выбрал то, что вам наверняка понравится, – сказал он Линетте. – Поскольку вы впервые в Париже, я решил, что вы предпочтете их фирменные блюда, включая раков по-бордосски.
      – Вы очень любезны.
      – Я желал бы быть более чем любезным, – напыщенно произнес мистер Воссен. – Для меня большая честь, что свой первый вечер в Париже вы проводите в моем обществе.
      – Было очень мило с вашей стороны пригласить меня, – с подобающей учтивостью ответила Линетта и попыталась как-то поддержать разговор. – Я не знала, что существуют рестораны, где можно ужинать отдельно от других, – простодушно сказала она.
      – Французы всегда заботятся о влюбленных. Эти комнаты много повидали на своем веку, – хохотнул Воссен. – Сколько здесь побывало счастливых парочек – одному Богу известно!
      Странно, подумала Линетта, раз это комната для влюбленных, то почему же они тут оказались?
      Официанты принесли вино, которое мистер Воссен очень долго придирчиво пробовал, потом подали первое, и уже не было необходимости о чем-либо говорить.
      Одно блюдо сменяло другое, подавали все новые и новые вина. Линетта ни разу не пробовала таких восхитительных блюд, но съесть все, что клали ей на тарелку, она была просто не в состоянии.
      У мистера Воссена же, несмотря на его худобу, оказался отличный аппетит.
      Беседа с мистером Воссеном не клеилась, что было отнюдь не удивительно. Линетта ничего не понимала в банковском деле, а о чем еще можно было разговаривать с банкиром?
      Наконец подали кофе и ликеры, но Линетта отказалась от того и от другого.
      – Пожалуй, официантам надо дать возможность унести лишнее со стола, – сказал Воссен и пересел на диван.
      Линетте ничего не оставалось делать, как последовать его примеру.
      Когда же будет прилично сказать, что ей пора домой, мучительно соображала девушка. А может, следует предложить поехать на вечер, где они смогут встретиться с мистером Бишоффсхаймом и Бланш?
      Дождавшись, когда официанты выйдут из комнаты, Воссен промолвил:
      – Теперь мы можем поговорить не таясь. Мне многое хочется узнать о вас, Линетта. – С этими словами он взял ее за руку.
      – Я думаю, это вам следует рассказать мне о себе, – сказала девушка.
      Она заметила, что банкир назвал ее по имени, но решила, что во Франции принято даже между малознакомыми людьми такое неофициальное обращение.
      – Увы! Сейчас я могу говорить только о вас! И, прежде чем Линетта успела шевельнуться или заговорить, Воссен обвил рукой талию девушки и привлек к себе.
      – Нам предстоит так много дать друг другу, – шепнул он. – Я очень богат. С этой минуты мое состояние и мое сердце принадлежат вам! – Он еще теснее привлек ее к себе и потянулся к ее лицу.
      – Нет! – выкрикнула Линетта в ужасе. – Нет! Нет! – Она вскочила с дивана и с отвращением взглянула на Воссена.
      Сердце у нее готово было выскочить из груди, во рту пересохло от страха.
      – Послушайте, Линетта, я дам вам все, что вы захотите, все!
      Банкир потянулся к ней, но Линетта отбежала на другой конец комнаты. Воссен засмеялся.
      – Если вы желаете, чтобы я преследовал вас, – сказал он, улыбаясь, – я это сделаю, но имейте в виду: вы от меня никуда не денетесь! – Он сделал шаг в ее сторону, и Линетта поняла, что еще немного – и он сможет схватить ее.
      На какое-то мгновение девушка потеряла способность соображать, ей показалось, что ее мозг парализован, но тут, как луч во мраке, перед ней мелькнул путь к спасению.
      Стряхнув с себя оцепенение, она схватила свою накидку, выскочила за дверь и, не оглядываясь, побежала по узкой лестнице.
      Ей показалось, что мистер Воссен зовет ее, и в ужасе, не видя ничего перед собой, Линетта бросилась бежать между столиками.

* * *

      Маркиз был на приеме у принцессы Матильды, кузины императора и одной из самых влиятельных женщин во Франции.
      Ее гостиную называли «подлинным салоном века», а его хозяйка была одной из самых изысканных представительниц Второй империи. Маркиз знал, что у нее он встретит самых выдающихся государственных деятелей, а также и самых блестящих и талантливых людей из мира искусства и литературы.
      В салоне принцессы собирались художники, критики, поэты, министры и академики. Маркиз переговорил со многими и получил важные сведения, которые наверняка должны были заинтересовать Гладстона.
      Великолепные залы дворца принцессы на улице де Курсель украшали шедевры живописи и скульптуры, которые могли бы украсить даже стены Лувра, славился своим великолепием и зимний сад, но, как всегда на больших приемах, было трудно найти что-нибудь поесть, и поэтому маркиз с готовностью принял предложение герцога де Рошфора поужинать втроем с виконтом де Касабланка в «Английском кафе».
      – Касабланка всегда очень забавен, – сказал он маркизу. – К тому же он только что вернулся из Бордо и сможет рассказать вам о настроениях в провинции и о том, как там относятся к императору и императрице.
      Поблагодарив принцессу за гостеприимство, они откланялись.
      Маркиза в «Английском кафе» знали хорошо. Обменявшись несколькими словами с метрдотелем, маркиз, как всегда, попросил засвидетельствовать его уважение повару.
      Адольф Дюглере по праву считался лучшим поваром Парижа; все остальные рестораны присвоили ему титул непревзойденного мастера. Он получал огромное жалованье в двадцать пять тысяч франков в год и отличался очень неустойчивым темпераментом: когда у него подгорал бифштекс или свертывался соус, он впадал в бурное отчаяние.
      – Я живу в Париже, – пожаловался маркизу герцог де Рошфор, – но почему-то мне никогда не оказывают здесь такого внимания, как вам. Вы просто околдовали всех!
      – Я был здесь последний раз два года назад, – откликнулся маркиз. – Тогда русский император с наследником, прусский король и Бисмарк, приехавшие на Всемирную выставку, ужинали вместе в la Grande Seize.
      – Я слышал, – заметил герцог, – что Дюглере тогда превзошел самого себя. Тот банкет навсегда вошел в историю гастрономии.
      – Вы правы, – согласился маркиз. – Я такого не ел ни до, ни после.
      – Будем надеяться, что он и для нас постарается сегодня, – изрек виконт де Касабланка. – Вы – наш гость, Дарльстон, вам и делать заказ, а вина позвольте выбрать мне.
      – Заранее не сомневаюсь в вашем выборе, – улыбнулся маркиз.
      Маркиз уже доедал сыр, когда вдруг почувствовал, что кто-то остановился у него за спиной.
      Он еще не успел повернуть голову, когда услышал тихий прерывающийся голос:
      – Простите, милорд… можно мне… побыть с вами одну минуту?
      Еще не видя лица, маркиз понял, что голос принадлежит его случайной знакомой. Судя по голосу, она была очень напугана.
      Дарльстон медленно поднялся, успев заметить модное и дорогое платье Линетты, ее прическу и, к его величайшему удивлению, следы помады на губах – последнюю выдумку Бланш перед тем, как они отправились в театр.
      Линетта зашла к ней в спальню показать новое платье, только что доставленное от мадам Лаферьер.
      – Чудесно! – воскликнула Бланш. – Платье простое, но в то же время в нем есть особый шик, который, по-моему, может создать одна только мадам Лаферьер.
      – Я очень рада, что тебе нравится, – произнесла Линетта. – А как тебе моя прическа?
      – У Феликса отличный вкус, – одобрила Бланш. – Тому, что он предписывает сегодня, завтра следует весь Париж.
      Бланш еще раз оценивающе взглянула на Линетту.
      – Минутку, Линетта, – сказала она. – Пойди сюда!
      Она подошла к туалетному столику и взяла маленькую круглую коробочку.
      – С твоим великолепным цветом лица тебе не нужны румяна, но чуть-чуть помады – и ты будешь выглядеть просто потрясающе!
      – Ты… уверена, что мне… следует пользоваться помадой? – неуверенно спросила Линетта. – Я всегда считала, что женщины, которые красятся…
      Она запнулась, вовремя сообразив, что то, что она собирается сказать, Бланш может счесть грубостью.
      Mademoiselle говорила, что актрисы «легкомысленные», и, насколько помнила Линетта, особенно она осуждала использование пудры и румян.
      Словно догадавшись, что она хотела сказать, Бланш обезоруживающе улыбнулась и отвечала:
      – Все кокотки, моя милая Линетта, красят губы. Мужчины выставляют напоказ орден Почетного легиона, а женщины – самих себя. – И она сама накрасила Линетте губы.
      Помада не бросалась в глаза, но Линетта, пока они не приехали в театр, ощущала какую-то искусственность в себе.
      Хотя краска почти вся стерлась во время ужина, алая полоска на ее нежных губах была все еще заметна, и маркиз сейчас смотрел на нее и не верил своим глазам.
      – Там… один человек, – выговорила Линетта запинаясь.
      Маркиз улыбнулся.
      – Как? Еще один? Что-то надо с этим делать. Он повернулся к своим друзья, которые тоже встали.
      – Извините меня, – сказал он, – я должен проводить эту даму домой.
      Он не представил им Линетту и быстро пошел к выходу, поддерживая ее под локоть.
      Когда они выходили, маркиз заметил ее взгляд, обращенный на одну из лестниц, но не сказал ни слова.
      Усадив Линетту в экипаж, маркиз приказал кучеру ехать к маленькому ресторану, находящемуся невдалеке от «Английского кафе».
      – Простите меня, – сказала Линетта, когда карета тронулась. – Я не должна была разлучать вас с вашими друзьями… но я не знала… что мне делать.
      – Вы знали, что я там? – спросил маркиз.
      – Я видела вас, когда мы… приехали, но… мы ужинали наверху… одни.
      По тому, как она произнесла это последнее слово, маркиз сразу же понял, что случилось.
      – Теперь вы в безопасности, – сказал он успокаивающе. – Я отвезу вас в какое-нибудь тихое местечко, где вы сможете успокоиться и рассказать, что с вами произошло.
      Дарльстону хотелось узнать, какие события поджидали девушку после ее отъезда с Северного вокзала, прежде чем он успел предложить ей свою помощь.
      Каким образом, спрашивал он себя, она могла так быстро преобразиться из скромно одетой девушки в эту модную особу? И кто мог ей посоветовать накрасить губы?
      Они доехали так быстро, что для разговора по дороге не было времени.
      Маркиз помог Линетте выйти и провел ее в маленький уютный ресторанчик, один из тех, что так типичны для Парижа.
      Кроме них, в зале было две пары. Маркиз выбрал столик подальше от них, где никто не мог бы прислушаться к их разговору, и заказал кофе и бутылку шампанского.
      Она прелестна, подумал он, искоса взглянув на Линетту, еще лучше, чем он воображал, и глаза у нее все те же – юные, невинные и очень испуганные.
      Повинуясь невольному порыву, Линетта сказала:
      – Я так рада, что вы были там! Я знала, что вы… защитите меня!
      – А почему вы ужинали одни? – спросил маркиз. – Как могли те, у кого вы остановились, допустить это?
      – А это было нехорошо, да? – наивно спросила Линетта и опустила голову. – У меня не было выбора.
      – А что, если мы начнем сначала? – предложил маркиз. – Когда мы с вами говорили на пароходе, вы сказали, что на Северном вокзале вас встретят друзья.
      – Мне не хотелось говорить правду, – покраснела Линетта. – Никто не знал, что я приезжаю. У меня было рекомендательное письмо к племяннице моей старой гувернантки.
      – Как ее зовут? – поинтересовался маркиз.
      – Бланш д'Антиньи, – доверчиво ответила Линетта.
      – Вы сказали – Бланш д'Антиньи? – переспросил он резко.
      – Да, – подтвердила Линетта. – Моя гувернантка думала, что ее племянница служит в семье на улице Фридлянд, но оказалось, что это ее собственный дом.
      Маркиз был поражен. Он знал, кто такая Бланш д'Антиньи. Да и едва ли он, бывая повсюду в Париже, мог о ней ничего не слышать.
      Он был приятелем князя, с которым Бланш уехала в Россию, и еще до их отъезда несколько раз встречался с ней.
      Он слышал о ее возвращении в Париж и знал, что Рафаэль Бишоффсхайм стал ее постоянным любовником. Знавал он и других поклонников Бланш, которым случалось в то или иное время пользоваться ее милостями.
      Но неужели Линетта, это дитя, живет в доме одной из самых известных в Париже куртизанок?!
      После нескольких вопросов, маркизу стала известна вся история жизни Линетты до отъезда из Англии.
      Девушка рассказала ему о мирном, спокойном существовании, которое они вели с матерью в своей маленькой деревушке. Она поведала ему о своей привязанности к мадемуазель Антиньи, о том, как та потратила на нее все свои сбережения и послала ее во Францию к своей племяннице Мари-Эрнестине.
      – Значит, платье, что сейчас на вас, приобрела Бланш д'Антиньи? – спросил маркиз.
      Линетта покраснела.
      – Дело в том, что за него… и за другие… заплатил мистер Бишоффсхайм, – сказала она смущенно. – Я думала о том, что не следует его надевать, но Бланш сказала, что своими старыми платьями я буду бросать на нее тень.
      – А о будущем вы подумали? – строго спросил маркиз.
      Помолчав немного, Линетта сказала:
      – Да… Бланш и ее подруга… мадам Маргарита Белланже… обсуждали со мной мое будущее сегодня утром.
      – И что же они решили?
      Этот вопрос привел Линетту в замешательство. Весь день она с тревогой думала о том, должна ли она стать une Grande Cocotte. Маргарита Белланже объяснила все так понятно и убедительно. Все, что она говорила, казалось в высшей степени разумным. Но сейчас, когда ей нужно было рассказать об этом маркизу, девушка засомневалась.
      Маргарита сказала, что у нее нет другого пути, как стать чьей-то «второй женой».
      Маркиза это наверняка шокирует.
      Впрочем, подумала Линетта, все это не имеет к нему никакого отношения.
      Он был очень добр к ней, дважды оградил ее от настойчивых ухаживаний, но это еще не дает ему права вмешиваться в ее жизнь, влиять на решения, которые должна принимать только она сама.
      Но правда ли, что она приняла решение? И является ли это решением добровольным?
      Она не была уверена, что поступит так, как ожидали от нее Бланш и Маргарита. Но и покинуть особняк на авеню Фридлянд она не может.
      Куда она тогда денется? Ей не к кому обратиться за помощью.
      Линетта беспомощно взглянула на маркиза, и он, уже в который раз, снова изумился, какой она выглядит юной и невинной.
      – Скажите мне, – спокойно спросил он, стараясь не смутить и не испугать ее, – что же все-таки они предложили вам?
      Линетта интуитивно чувствовала, что ее ответ неприятно поразит маркиза, но не могла ему не ответить, не могла скрыть от него мучившие ее сомнения.
      – Они хотят, – проговорила она едва слышным голосом, – они хотят, чтобы я стала, как они… une Grande Cocotte!

      После длительной паузы маркиз попытался сменить тему разговора:
      – Кто напугал вас?
      У Линетты задрожали ресницы:
      – Мы были сегодня в театре. В ложу пришел друг мистера Бишоффсхайма и сел с нами. Он пригласил меня поужинать, и я… Я даже не поняла, что приняла его приглашение, а потом… потом было уже неловко отказываться.
      – Кто он такой? – спросил маркиз.
      – Мистер Воссен… банкир.
      – Я о нем слышал.
      Маркиз действительно слышал о Воссене. Он знал, что Жак Воссен – банкир с большой буквы, занимающийся финансовыми операциями по всему миру.
      Разумеется, Бланш и мистер Бишоффсхайм почли за честь для Линетты, что он пожелал уделить ей внимание.
      Маркиз молчал, и Линетта заговорила снова:
      – Он такой… такой старый и скучный! Как только кончился ужин, он… очень странно повел себя.
      – Что же он сделал? – спросил маркиз.
      – Он… пытался поцеловать меня. – Румянец прилил к ее щекам. – Это было ужасно! – продолжала она. – Отвратительно и… страшно! Он сказал, что будет преследовать меня, что мне от него не скрыться. Вот почему я и… обратилась к вам, – виновато закончила Линетта.
      – Вы совершенно правильно поступили.
      Маркиз видел, что она близка к слезам, и сделал знак официанту разлить шампанское, стоявшее на столе в ведерке со льдом.
      – Я вполне понимаю, почему вы расстроились, – мягко сказал он. – Выпейте немного шампанского, вам будет лучше.
      Линетта послушно поднесла бокал к губам. Подождав, пока девушка немного успокоится, маркиз продолжил:
      – Когда мы с вами встретились на пароходе, вы имели представление о том, каким образом вы сможете зарабатывать на жизнь? Не могли же вы ожидать, что Мари-Эрнестина д'Антиньи, которая, как вы полагали, служила где-то в горничных, станет вас содержать?
      – Разумеется, нет. Я думала, что смогу преподавать детям английский. – Линетта растерянно посмотрела на маркиза. – Но Бланш сказала, что ни одна женщина меня не возьмет. Она считает, что я слишком молода и слишком… хорошенькая.
      Линетта почувствовала в этих словах неприличную самонадеянность и, залившись краской, опустила глаза. Темные ресницы легли тенью на ее нежные щеки.
      – Это совершенно справедливо! – сухо заметил маркиз. – А больше вы ничего не умеете?
      Линетта сделала беспомощный жест.
      – Благодаря мадемуазель Антиньи я получила неплохое образование. Я много читала. Я умею шить… Боюсь, что это все.
      Маркиз молчал, и Линетта взмолилась:
      – Прошу вас, помогите мне принять правильное решение. Еще только сегодня утром я думала, как было бы чудесно, если бы я могла поговорить с вами и посоветоваться.
      – Вас интересует мое мнение насчет карьеры, которую вам предложили Бланш д'Антиньи и Маргарита Белланже? – язвительно спросил Дарльстон.
      – Они объяснили мне, что для мужчин это вроде второго брака, потому что первый во Франции всегда заключается по расчету, – продолжала Линетта. – Но уверена, что мама не одобрила бы это, хотя она сама была француженка.
      – Скажу больше: она была бы категорически против! – решительно заявил маркиз.
      – И я тоже так подумала! – облегченно сказала девушка. – Хотя Маргарита объяснила все так убедительно. Но что же мне тогда делать?
      – Должно же что-нибудь найтись! – вырвалось у маркиза.
      Он увидел, как тревожно и выжидающе Линетта смотрит на него, смутился и сказал:
      – Дайте мне немного времени, чтобы все как следует обдумать. Предлагаю отложить обсуждение на потом. Расскажите мне лучше о ваших впечатлениях от Парижа. И знаете что? Когда допьете шампанское, предлагаю вам покататься немного. Не думаю, чтобы кто-нибудь уже показывал вам ночной Париж.
      Глаза Линетты вспыхнули.
      – С удовольствием! – воскликнула она. – И… Не сочтите за невоспитанность, но я не стану допивать шампанское. По правде говоря, оно мне не очень нравится.
      – Тогда в путь! – улыбнулся маркиз.
      Он поднял руку, и к их столику поспешил официант. Маркиз положил на стол несколько банкнот и попросил официанта распорядиться, чтобы швейцар нашел им экипаж.
      – Пусть выберет коляску получше, – добавил он, – и с открытым верхом.
      – Oui, monsieur, – ответил официант, и через несколько минут коляска стояла у подъезда.
      – На площадь Согласия, – скомандовал маркиз кучеру, садясь рядом с Линеттой.
      Девушка оглянулась, и маркиз обратил внимание на ее тонкий профиль с точеным подбородком, на модные завитки на затылке и крошечные букетики подснежников.
      «Она – сама весна, – подумал он с нежностью. – Сколько должно пройти времени, прежде чем Париж развратит ее и она станет жесткой и алчной, как и все «бабочки»? Нет, этого не должно случиться!» – поклялся он себе.
      Площадь Согласия была ярко освещена газовыми фонарями. В их свете Линетта увидела фонтаны, обелиск в центре и Елисейские Поля.
      – Как красиво! – воскликнула девушка. – Никогда не видела ничего подобного!
      – Париж лучше всего выглядит ночью, – заметил маркиз, – когда на улицах мало людей и экипажей.
      Линетта улыбнулась. Удивительно, но в этот момент ей пришла та же мысль.
      Маркиз приказал кучеру остановиться напротив фонтанов.
      – Каштаны зацветают, – сказал маркиз. – Не хотите немного пройтись?
      Она согласилась бы на все, что бы он ни предложил. Ее пугало только, что потом он отвезет ее домой, и волшебство кончится.
      Когда мистер Воссен попытался поцеловать ее, она страшно испугалась и, лишь оказавшись рядом с маркизом, испытала неописуемое облегчение, уверенная, что он защитит и спасет ее.
      Сидя рядом с ним, слыша его голос, зная, что он думает о ней, она чувствовала, как все ее заботы и тревоги улетают прочь. Она свободна и счастлива, и все это только потому, что он здесь!
      «Мы должны погулять как можно дольше, – подумала она, выходя из коляски. – Я не могу вернуться на авеню Фридлянд, лежать без сна всю ночь напролет и терзаться мыслью, увижу ли я его когда-нибудь еще».
      Неожиданно ей пришло в голову, что Бланш и мистер Бишоффсхайм могут рассердиться на нее за ее поведение с мистером Воссеном.
      Бланш, конечно, сочтет ее испуг глупостью и ребячеством. И почему только она не сумела дать отпор его притязаниям каким-нибудь другим образом, не убегая от него!
      Вспомнив о Воссене, Линетта живо представила его худое мертвенно-бледное лицо. Один его взгляд, когда он захотел ее обнять, вызвал у нее такой страх, что захотелось кричать.
      Как и незнакомец в твидовом пальто на пароходе, он внушал ей омерзение и ужас.
      Газовые фонари отбрасывали на тротуар золотистые круги света, и в их освещении бело-розовые цветы каштанов казались рождественскими свечами.
      Линетта закинула голову, и маркиз поймал себя на том, что любуется совершенством ее шеи и профиля на фоне весенней зелени.
      – Это место кажется мне заколдованным! – воскликнула девушка. – Впрочем, и весь Париж – это волшебный город.
      – Почему вы так думаете? – улыбнулся маркиз.
      – Потому что все говорят о нем, затаив дыхание, и почему-то всегда в женском роде. Про Лондон никто не скажет «она», но Париж неизменно так называют.
      Маркиз засмеялся.
      – Это правда, ведь это в настоящее время самая веселая, самая оживленная, самая экстравагантная столица в Европе.
      – Но здесь немало и бедных людей!
      – Откуда вы знаете?
      – По дороге в театр я видела очень много нищих. Я спросила горничную, которая прислуживает мне в доме Бланш, сколько в среднем получают те, кому приходится трудом зарабатывать себе на жизнь, и оказалось, что очень и очень мало.
      – А сколько именно? – спросил маркиз.
      Его удивило, что Линетту интересовало положение парижской бедноты.
      Ему-то было известно, что многие французы живут в очень тяжелых условиях, что за широкими Бульварами и великолепными особняками, построенными Хаусманном, находились полуразвалившиеся трущобы, еще более убогие и запущенные, чем те, что ему случалось видеть в Англии.
      – Горничная сказала мне, – вымолвила Линетта своим кротким голосом, – что большинство женщин в Париже зарабатывает на жизнь шитьем. Я думала сначала, что и я сумею так зарабатывать, но мне далеко до француженок в этом искусстве.
      – А сколько они зарабатывают? – повторил вопрос маркиз.
      – Очень опытные и умелые могут заработать до пяти франков в день, но большинство получают два франка. – Она глубоко вздохнула. – Как они могут жить на два франка в день? Как это несправедливо, когда подумаешь, что платье от monsieur Борта стоит тысячу двести франков.
      Маловероятно, подумал маркиз, чтобы Бланш И ей подобных волновало, сколько зарабатывают портнихи, шившие им платья. Все, что их интересует, – это чтобы при них был кто-то, кто платил бы по счетам.
      Они прошлись еще немного.
      – Вся проблема сейчас в вас, – сказал маркиз, взяв Линетту под руку. – Так что, прежде чем заботиться о бедных, вам не мешало бы подумать о себе.
      – Я легко могу стать одной из них, – с грустью произнесла Линетта.
      – Будем надеяться, что этого не произойдет, – ответил маркиз, вспомнив о Жаке Воссене.
      Дарльстон с горечью подумал, как легко будет Линетте с помощью Бланш и Маргариты познакомиться с самыми богатыми и важными людьми в Париже. Молоденькая, свежая, чистая девочка не замедлит привлечь к себе внимание.
      Маркиз вспомнил употребленное Линеттой выражение «вторая жена». Это звучало вполне правдоподобно. И в то же время вряд ли Линетта представляла себе, насколько непрочными и скоротечными оказывались такие союзы.
      Конечно, бывали исключения. Бланш прожила со своим князем почти пять лет, но надо сказать, что все это время они пробыли в России.
      Кора Перл несколько лет пользовалась покровительством герцога де Морни, но она изменяла ему. У нее даже было ожерелье – свидетельство побед ее непостоянного сердца – массивная золотая цепь с двенадцатью медальонами, в которых скрывались портреты. На крышке медальонов были выгравированы гербы родовитых семейств Франции.
      Ожидает ли Линетту то же самое? Маркиз не мог вынести этой мысли.
      «Я найду ей что-нибудь еще», – пообещал он себе.
      – Я думаю, нам пора возвращаться, – сказал маркиз, когда они уже прошли порядочное расстояние.
      «Он отвезет меня домой, – подумала Линетта, и сердце у нее сжалось. – Мне никогда больше не увидеть его!»
      Чтобы оттянуть время, она ступила на траву, подошла к деревьям.
      Стволы каштанов возвышались как часовые; все было тихо: птицы давно уснули.
      Линетта шла все дальше и дальше, и маркиз следовал за ней.
      – У меня такое чувство, будто мы за городом! – воскликнула она. – Какая прекрасная идея высадить так много деревьев в самом центре Парижа!
      – Да, идея была удачной, – рассеянно отозвался маркиз, думая о чем-то своем.
      Линетта сделала еще несколько шагов, остановилась и оглянулась.
      Лунный свет упал на ее светлые волосы и белое платье, и маркизу показалось, что перед ним возникло какое-то неземное создание.
      – О чем вы думаете? – спросила девушка, почувствовав, что маркиз не сводит глаз с ее лица.
      – Я думал о вас.
      Новая интонация в его голосе вызвала у Линетты легкую дрожь. Ни маркиз, ни Линетта не могли шевельнуться, они стояли неподвижно и не сводили друг с друга глаз.
      – Что мне с вами делать, Линетта? – спросил наконец мужчина.
      – Можно… можно мне… остаться с вами? – произнесла она едва слышно.
      Так как маркиз по-прежнему оставался неподвижным, она сделала к нему шаг, другой… Ее движение было естественным, инстинктивным, как движение цветка, раскрывающегося навстречу солнцу, или маленького запуганного существа, ищущего спасения и защиты.
      Не задумываясь, не отдавая себе отчета в своем поступке, мужчина принял ее в объятия.
      – Я не боюсь, когда… вы со мной, – прошептала она.
      И опять, совершенно непреднамеренно, повинуясь безотчетному порыву, Дарльстон прикоснулся губами к ее губам.
      Губы девушки были мягкими и нежными, и в его прикосновении тоже была одна только нежность.
      В этом поцелуе не было страсти, мужчина мог поцеловать так ребенка. Но когда губы их соединились, произошло что-то странное и удивительное.
      Маркиз сильнее привлек к себе девушку, и поцелуй его стал более требовательным.
      Для Линетты весь окружающий мир наполнился светом, она вся затрепетала, испытывая чудесное непередаваемое ощущение, ранее ей незнакомое.
      Ей казалось, что она внезапно ожила, и всем своим существом попыталась отозваться на это чудо. Разобраться в своих ощущениях, определить их она не могла, потому что она была уже не она.
      Линетта перестала существовать отдельно и стала частью маркиза. Не только ее губы были у него в плену – она принадлежала ему всем телом, сознавая, что этот дивный упоительный экстаз и есть любовь!
      Линетта не ожидала ее, не искала, но любовь пришла к ней, и она предалась возлюбленному всей душой.
      Маркиз поднял голову.
      – Моя любимая! Моя радость! – воскликнул он. – Я не надеялся, не смел добиваться тебя.
      – Я люблю тебя! – прошептала Линетта. – Не знаю, когда это случилось, но я люблю тебя!
      Она говорила каким-то странным, несвойственным ей голосом, как человек, пробуждающийся ото сна, лицо ее сияло.
      Маркиз вновь приник к ее губам и, чувствуя, как она отвечает ему, понял, что пробудил в ней искру того огня, который разгорелся в нем самом.
      Его поцелуй стал еще более настойчивым и властным.
      Сэлвин Дарльстон знал, что Линетта его не боится, что она вся раскрывается навстречу ему и дарит то, чего никогда не могла ему дать ни одна женщина.
      В его жизни было много женщин, но все они были опытными светскими красавицами, искушенными в любви. Они желали его, прежде чем он сам мог понять, насколько его влечет к ним, пускали в ход все ухищрения, на какие способен их пол, чтобы добиться своего.
      Целуя Линетту, маркиз сознавал, что такого ему еще не случалось переживать; никогда он не целовал чистых, невинных губ, не пробуждал в не ведавшей восторгов любви девушке пылкую страстную женщину.
      Смутившись от сознания той страсти, какую она возбуждала в Дарльстоне и в себе самой, Линетта уткнулась лицом в плечо своему возлюбленному.
      По ее телу пробегала легкая дрожь, но маркиз знал, что это не от страха.
      – Что с нами случилось, Линетта? – взволнованно спросил он.
      – Мы… очарованы. Я говорила… здесь волшебное место.
      – Нет, это ты волшебница, ты подарила мне счастье, какого я не знал прежде.
      – Ты и вправду так думаешь? – усомнилась Линетта. – Ты так много видел, знал… женщин. А я так неопытна, я никогда… ни с кем…
      – Я знаю, Линетта, – не дал ей договорить маркиз, – и поэтому я должен о тебе позаботиться.
      – Я так бы этого хотела, – вздохнула она. – Могу… могу я стать твоей… chere amie?
      Это была ужасная минута. Линетте казалось, что маркиз словно отшатнулся от нее. Потом он сказал изменившимся голосом:
      – Ты действительно этого хочешь? Ты просишь меня стать твоим покровителем?
      – Я… я хочу быть с тобой. Я хочу, чтобы ты защищал меня. – Помолчав, она добавила: – Я хотела этого с той минуты, как увидела тебя, но лишь теперь я знаю, что я люблю тебя!
      – Раньше я думал, что любви с первого взгляда не бывает, – усмехнулся маркиз. – Как же я ошибался! После того, как мы встретились, я постоянно думал о тебе и недоумевал, почему твое лицо то и дело встает у меня перед глазами.
      Линетта счастливо вздохнула.
      – Быть может, мы были предназначены друг для друга, – сказала она. – Быть может, сама судьба привела меня в твою каюту… судьба внушила мне, что ты поможешь мне.
      – И волей судьбы мы встретились сегодня снова, – закончил за нее маркиз. – Потеряв тебя, я так жалел, что не спросил, куда ты направляешься.
      Если бы Линетта сказала ему тогда в Кале, что она едет к Бланш д'Антиньи, попытался бы он отговорить ее? – задал себе вопрос маркиз.
      Конечно же, да, он не допустил бы, чтобы она оставалась на авеню Фридлянд.
      Не в состоянии передать ей эти свои мысли, маркиз снова поцеловал девушку.
      Какая-то волшебная сила, не испытанная им в жизни, увлекла его, подчиняя себе.
      Внутренний голос скептически нашептывал маркизу: нет, невозможно, чтобы он ошалел, как мальчишка, от первой любви!
      И все же это было так! Дарльстону казалось, что Линетта не живое существо, а плод его воображения, воплощенная мечта, возвратившая ему идеалы рыцарства, древние легенды, героические устремления, позабытые с возрастом.
      В молчании, взявшись за руки, они снова вернулись на площадь Согласия, где их ожидала коляска.
      Все так же молча маркиз помог Линетте сесть. Когда лошади тронулись, Линетта повернулась к нему и с какой-то детской непосредственностью прижалась лицом к его плечу.
      – Ты счастлива, дорогая? – нежно спросил он.
      – Бесконечно… невероятно… счастлива! – воскликнула она. – Я чувствую, как все во мне поет от радости, что я узнала тебя, и потому, что ты поцеловал меня.
      Маркиз поднес ее руку к своим губам.
      – Ты моя!
      – Я бы хотела быть твоей, – серьезно произнесла Линетта. – Когда мы сможем быть вместе?
      – Мы поговорим об этом завтра, – ответил маркиз. – Я хочу увезти тебя из этого дома. Я найду место, где мы будем вместе.
      По выражению лица Линетты он увидел, насколько его слова обрадовали ее.
      – А что мне сказать Бланш? – спросила она. – Она, наверное, рассердится на меня за то, что я была так неучтива сегодня с мистером Воссеном и убежала от него.
      – Я завтра заеду поговорить с Бланш д'Антиньи, – пообещал маркиз. – Когда она встает?
      – Не слишком рано. Но я думаю, около одиннадцати она поедет на репетицию.
      – Я заеду в половине одиннадцатого, – решил маркиз. – Ты предупредишь ее через горничную или мне сказать лакею?
      – Я скажу горничной, когда она принесет мне завтрак.
      Помолчав немного, Линетта спросила с тревогой в голосе:
      – Ты точно приедешь? Не передумаешь?
      – Ты знаешь, что можешь мне доверять.
      – Я не хочу быть тебе обузой… или помехой. Ты же знаешь, как я этого боюсь. Ты уверен, что я тебе не в тягость?
      – Я думаю, мы оба знаем, что у нас друг к другу совершенно особенное чувство, – ответил маркиз. – Мы недавно знакомы, Линетта, и все же ты сказала мне, что любишь меня. Я не верю, что ты просто поддалась обаянию этой ночи и огней Елисейских Полей.
      – О нет, конечно, нет! – покачала головой Линетта. – Это потому, что я чувствую, что принадлежу тебе… всегда тебе принадлежала… – Она запнулась. – Это очень трудно объяснить, но я знаю, что это так, потому что у меня такое чувство.
      – Чувства не лгут, – согласился маркиз. – Я уже сказал, Линетта, что ты моя, и, хотя у меня есть еще кое-какие планы и дела на завтра, я обещаю тебе, что в это время я расскажу тебе все.
      – Благодарю тебя!
      – Когда ты вернешься, сразу же ложись спать. Ни о чем не беспокойся. Предоставь все мне.
      – Я мечтаю о том, чтобы все было в твоих руках, – вздохнула Линетта, – но все-таки у меня такое чувство, что я навязалась тебе.
      – Разве мы только что не согласились, что это судьба? А над судьбой никто из нас не властен.
      – А я и не хочу изменять мою судьбу.
      Она снова склонила голову на плечо маркизу, и в этом движении была ласка, трогательная и нежная.
      – Я так переживала весь день, – призналась она. – Я чувствовала, что в предложении Маргариты было что-то дурное, чего мама никогда бы не одобрила, но теперь у меня уже нет никаких сомнений и тревог.
      – Ты думаешь, твоя мать одобрила бы наши теперешние намерения? – спросил маркиз.
      Линетта подумала несколько мгновений и затем сказала:
      – Я думаю, она бы поняла. Она любила моего отца так же, как я люблю тебя, и поэтому она была бы рада моему счастью.
      Так, разговаривая, они подъехали к дому № 11 на авеню Фридлянд. Линетта с тревогой взглянула на парадную дверь.
      – Ложись спать, дорогая, – посоветовал маркиз. – Если Бланш дома, в чем я сомневаюсь, так как для Парижа час еще не поздний, не говори ей о том, что случилось сегодня. Предоставь мне объяснить ей все завтра утром. – Он поднес к губам сначала одну ее руку, затем другую. – Я буду думать о тебе, – произнес он нежно.
      – Я тоже не могу думать ни о ком другом. Только о тебе. Я стану считать минуты до нашей завтрашней встречи.
      – Мы позавтракаем вместе, – сказал он. – Повидавшись с Бланш, я попрошу доложить тебе, что желаю тебя видеть.
      – Я буду ждать. Ты не забудешь, что я люблю тебя? – шепнула Линетта.
      – Ты меня плохо знаешь, – покачал головой маркиз.
      Поцеловав ей еще раз руку, Дарльстон вернулся к ожидавшему его экипажу.

* * *

      На следующее утро Линетта проснулась с таким чувством счастливого возбуждения, какое она испытывала только ребенком в Рождество.
      В первую минуту после пробуждения она даже не могла вспомнить, почему так счастлива, но потом воспоминания прошлой ночи нахлынули и затопили ее, как солнечный свет.
      Закрыв глаза, она снова воображала себя в объятиях маркиза, ощущала на своих устах его поцелуй.
      Кто бы мог подумать, что поцелуй может настолько преобразить все вокруг, что весь мир исчезает куда-то и тебя уносит в небеса?
      Вспоминая вчерашнюю прогулку, все ее существо вновь переживало те ощущения, отзывалось на прикосновения рук маркиза, его губ, на звуки его голоса, приводившие ее в сладостное смущение.
      «Я люблю его, и на свете нет ничего прекраснее, чудеснее любви», – сказала она себе.
      Только сейчас Линетта поняла, почему ее мать не могла без слез говорить от отце. Ведь если бы она потеряла маркиза сейчас, у нее не осталось бы в жизни ничего, только незаполнимая пустота, только бесконечная непроницаемая тьма.
      Девушка мучительно сожалела теперь, что не догадывалась раньше, как скорбела и тосковала ее мать по любимому, ее отцу. Линетта помнила, что мать часто сидела в саду, не видя и не замечая ничего вокруг, думая только об умершем муже и о своей юности, умершей и похороненной вместе с ним.
      «О Боже, как я была глупа и бесчувственна!» – шептала Линетта.
      Но теперь она знала, что любовь пронизывает человека насквозь, полностью завладевает им, и без любви весь мир становится бесплодной пустыней.
      «Я не должна потерять его», – клялась Линетта себе.
      Она с восторгом вспоминала, как он сказал, что ей не нужно будет беспокоиться о будущем – он сам позаботится о ней.
      «Мы будем вместе», – думала она. Вспоминает ли он о ней сейчас, как вспоминает она о нем?
      Когда горничная принесла ей завтрак, Линетта попросила ее сказать Бланш, как только та проснется, что маркиз Дарльстон посетит ее в половине одиннадцатого.
      – Я скажу мадам, если только она к тому времени проснется, – ответила горничная.
      – Но ведь она же едет на репетицию сегодня утром? – спросила Линетта.
      Горничная пожала плечами.
      – Может быть, едет, а может быть, и нет. Я знаю, что мадам вернулась домой только в пять часов. Ей нужно выспаться.
      – Да, конечно, – неуверенно согласилась Линетта, начиная беспокоиться: а что, если Бланш еще не проснется, когда приедет маркиз?
      – Уж сегодня-то ночью она поспит в свое удовольствие, – продолжала горничная, убирая платье и туфли Линетты, которые были на ней прошлой ночью.
      – А почему именно сегодня?
      – Monsieur уезжает за город. Как я поняла, он должен быть на дне рождения своей старшей дочери.
      Линетта от изумления села на кровати.
      – Его дочери? – переспросила она.
      – У monsieur четверо детей, – объяснила горничная. – Все они очень избалованны, как говорил мне Жюль, кучер. Он говорит, что мать не может им ни в чем отказать, а отец дает слишком много денег.
      Она засмеялась, но смех был горьким.
      – Хотела бы я сказать то же самое о моем отце. Но все его деньги – это то, что я даю ему, а из моего жалованья много не дашь!
      Она вышла, а Линетта еще долго сидела, глядя ей вслед.
      Непонятно почему, ее взволновала мысль о детях мистера Бишоффсхайма.
      После разговора с Бланш и Маргаритой она предполагала, что у него может быть жена. Но дети!.. Что они думают о Бланш, если им о ней известно?
      Может быть, их воспитывали в неведении, вдали от города, и они не представляют себе, чем занимается в Париже их отец?
      Это было вполне резонное предположение. Так, вероятно, и обстояло дело. Но в то же время, подумала Линетта, будет трудно скрывать от них истинное положение вещей, когда они станут постарше.
      Тут же Линетта напомнила себе, что дела мистера Бишоффсхайма ее не касаются. Все, что для нее имеет значение, – это как можно скорее встретиться с маркизом, чтобы он снова поцеловал ее, как прошлой ночью.
      Линетта не заметила, как начала молиться:
      – Господи, пусть он всегда любит меня. Пошли нам счастье вдвоем и помоги маме понять, что мне ничего не оставалось, как согласиться на предложение Бланш и Маргариты, если бы я его не встретила.
      Она кончила завтракать, встала и оделась, выбрав самое нарядное платье из тех, что ей принесли накануне.
      Оно было нисколько не похоже на темное старомодное дорожное платье, в котором она была на пароходе, и все же маркиз сказал, что не мог забыть ее! Значит, она была не так уж непривлекательна, как ей казалось.
      Линетта то и дело посматривала на часы и даже раз поднесла их к уху, подумав, что они остановились, так медленно, казалось ей, шло время.
      «Я увижу его снова!» – твердила она как заклинание, и каждый раз, когда она произносила эти слова, солнечный свет, наполнявший ее комнату, разгорался ярче.
      Когда Бланш проснулась в половине одиннадцатого, ей доложили, что ее желает видеть маркиз Дарльстон, который ждет внизу.
      Она села в постели, потребовала у горничной щетку для волос, напудрила нос и подкрасила губы.
      – Проводите его ко мне, – приказала она, взбивая свои кружевные подушки.
      Войдя в спальню, маркиз увидел огромную белую с голубым кровать, а на ней – хозяйку дома в прозрачной ночной рубашке.
      В глазах Дарльстона мелькнула насмешливая улыбка.
      – Как приятно видеть вас снова, милорд! – воскликнула Бланш. – Я не ожидала, что вы посетите меня.
      – Мы встречались с его светлостью, – ответил маркиз, – и я слышал о ваших потрясающих успехах в России.
      Он непринужденно подошел к постели и поднес к губам протянутую ему руку, затем уселся в кресло. В глазах его все еще была улыбка – улыбка человека, искренне забавляющегося ситуацией.
      – А о моих еще больших успехах в Париже что слышно? – с вызовом осведомилась Бланш.
      – Я только позавчера приехал, – покачал головой маркиз, – я надеюсь иметь удовольствие видеть вас в Фоли-Драматик.
      Бланш обворожительно улыбнулась.
      – Но сегодня я приехал к вам по поводу Линетты.
      Бланш была явно удивлена.
      – По поводу Линетты? – изумленно воскликнула она. – Где вы с ней познакомились?
      – Мы встретились на пароходе, переправляясь через Ла-Манш, – объяснил маркиз. – Вчера вечером ее напугал человек, с которым она ужинала, и она очень благоразумно обратилась ко мне за помощью.
      – Жак Воссен? Как он мог оказаться таким дураком? – с досадой бросила она.
      Маркиз промолчал.
      – Он же должен был понимать, насколько она невинна, – разгорячилась Бланш. – Ему следовало подойти к ней очень осторожно. Если бы я знала, что он пригласил ее ужинать, я бы предупредила его.
      – Очень жать, что вы этого не сделали.
      – Это все было устроено, пока я была на сцене, – объяснила Бланш. – Когда Биш сказал мне, куда она поехала, я сразу подумала, что добром это не закончится. Но ведь Жак колоссально богат! Он сказал Бишу, что Линетта понравилась ему. С ним она бы могла иметь все что угодно!
      – Линетта его терпеть не может, – перебил ее маркиз, – и говоря откровенно, я сам намерен о ней позаботиться!
      – А почему бы и нет? – Бланш задумалась. – Вы надолго в Париже?
      Маркиз сам неоднократно задавал себе этот вопрос.
      – У меня еще нет определенных планов, – признался он, – но вы можете быть уверены, что каковы бы ни были эти планы, Линетту я не оставлю.
      – Могу себе представить, – усмехнулась Бланш. – Линетте трудно будет устоять перед вашим красивым лицом и, насколько мне известно, редкими способностями убеждать. Но вы англичанин! Вы намерены взять ее с собой в Англию, когда будете возвращаться?
      Маркиз не ответил.
      – Может быть, – продолжала Бланш, – она была бы вполне счастлива на одной из этих маленьких укромных вилл в Сент-Джонс-Вуд. Но когда она вам наскучит, отошлите ее обратно в Париж. Я убеждена, она будет иметь здесь огромный успех. Она так своеобразна, настолько отличается от всех!
      – Я такого же мнения, – согласился маркиз. – Однако позвольте мне сделать комплимент и вам.
      Вы еще более прекрасны, чем до поездки в Россию!
      – Благодарю вас. – Бланш улыбнулась, польщенная.
      – Я увезу от вас Линетту, как только найду подходящий дом или квартиру, – сказал маркиз почти что деловым тоном. – Но прежде всего я желал бы возместить вашему другу то, что он на нее потратил.
      – Не стоит! – махнула рукой Бланш. – Биш может себе это позволить, а вся сумма не составит и четверти той, что я трачу в неделю!
      – Я нисколько в этом не сомневаюсь, но все же я желал бы заплатить за туалеты Линетты сам, – настаивал маркиз.
      – Как хотите, – небрежно заметила Бланш. – Я скажу мадам Лаферьер, чтобы она отослала счета вам. А потом, насколько я помню, Маргарита заказала для нее несколько платьев у Ворта.
      – Меня всегда можно найти через английское посольство, – сказал маркиз. – Я через день забираю там почту.
      Он встал.
      – Я хотел бы поблагодарить вас за вашу помощь и заботу о Линетте, – сказал он серьезно. – Я вполне понимаю, что вы действовали в ее интересах и сделали для нее самое лучшее, что могли.
      – Я очень сомневаюсь, что вы на самом деле считаете это лучшим, – сказала Бланш с редкой проницательностью. – Но, с другой стороны, что бы еще она могла делать? Как вы отлично знаете, она слишком хороша, чтобы жить в Париже одной. Какой у нее был выбор? Мужчины, мой милый маркиз, везде одинаковы.
      – Вы совершенно правы, – подтвердил он. – Она слишком хороша, настолько, что нуждается в защите от мужчин, которые внушают ей страх.
      Бланш рассмеялась.
      – Бедный Жак! – сказала она. – Какой удар для него! Найти женщину, незаинтересованную в его миллионах!..
      – Смею предположить, что он скоро утешится, – сухо заметил маркиз.
      Он поцеловал руку Бланш.
      – Благодарю вас еще раз, – сказал он.
      – Не за что, – ответила хозяйка. – И могу я добавить, милорд, что вы всегда желанный гость в этом доме!
      Маркиз улыбнулся, но ничего не ответил. Когда он вышел, Бланш снова откинулась на подушки.
      – Какой мужчина! И что за внешность! – со вздохом воскликнула она. – А эта малышка Линетта умнее, чем я думала!

      – Ты счастлива, дорогая? Маркиз взял руку Линетты в свою. Девушка улыбнулась ему, глаза ее сияли.
      Ей не нужно было отвечать – за нее говорило ее лицо. Но она все-таки не могла промолчать.
      – Я и не воображала себе, что можно быть такой счастливой, – проговорила она тихо.
      Это был действительно волшебный день.
      После того как маркиз увиделся с Бланш, они с Линеттой поехали взглянуть на дом, который маркиз хотел снять по рекомендации герцога де Рошфора.
      Услышав просьбу маркиза дать ему совет в выборе дома, герцог сказал:
      – Хотите зажить своим домом, Дарльстон? Я вас понимаю и нисколько не осуждаю. Я видел ее только мельком, но она обворожительна!
      – Да! – кратко ответил маркиз. Герцог улыбнулся.
      – Вы настоящий англичанин, мой друг! Француз пришел бы в экстаз и говорил о такой прелестной девушке не умолкая! Но я чувствую, что вы серьезно увлечены, и я в восторге!
      – Почему? – поинтересовался маркиз.
      – Потому что я слишком расположен к вам, чтобы равнодушно видеть, как вас стали бы стричь опытные мастерицы своего дела! Как бы мы ни воображали, что мы можем избежать их сетей, все эти Коры Перл и Ла-Пайвы так ловко умеют очистить наши карманы, что нам далеко не всегда удается их избежать.
      – Уверяю вас, я способен о себе позаботиться, – улыбнулся маркиз.
      Герцог сказал ему, что у него есть приятель, который через день собирается уезжать в Северную Африку.
      – Анри знаток и большой ценитель антиквариата, – сказал он. – Его дом полон драгоценной мебели и шедевров старых мастеров. Он ни за что не сдал бы его кому-нибудь, кто стал бы устраивать буйные вечеринки и испортил бы ему драгоценные ковры. Но вы – совсем другое дело! В любом случае я пошлю ему записку и попрошу разрешения посмотреть дом сегодня утром. У меня такое чувство, что он вам понравится.
      Герцог был прав. По мнению маркиза, дом оказался превосходной оправой для такого бриллианта, как Линетта.
      Он был построен в прошлом веке и сочетал в себе вкус и элегантность Людовика XV с современными удобствами.
      Он находился вблизи Елисейских Полей и был окружен небольшим садом. Комнаты были небольшие, большинство из них были отделаны шпалерами.
      Вкус владельца не вызывал сомнений. За многие годы он собрал целую коллекцию произведений искусства, поистине бесценных в силу своей уникальности.
      Дом им показал старый слуга семьи, сообщивший маркизу, что он с женой готов остаться в услужении у того, кто наймет дом на время отсутствия хозяина.
      Показав им все комнаты, слуга удалился. Линетта стояла в салоне у окна, выходившего в цветущий сад.
      – Тебе нравится? – спросил маркиз.
      – Чудесно! Настоящий кукольный домик! – восторженно ответила она. – В нем есть все, но в то же время он не подавляет тебя и не пугает.
      – Со мной тебе здесь нечего будет бояться, – пообещал ей маркиз.
      – Я не побоюсь ничего и нигде… с тобой, – сказала Линетта. – И я знаю, что мы будем счастливы.
      – И я тоже в этом уверен.
      Привлекая ее в свои объятия, он взглянул ей в лицо.
      – Ты так прекрасна и чиста, – произнес он, – у меня такое чувство, что я должен увезти тебя из Парижа и найти какой-нибудь необитаемый остров, где мы были бы совершенно одни.
      – Я бы очень этого хотела, но я же могу тебе… наскучить.
      Линетта не лукавила. Она действительно переживала, что может показаться своему возлюбленному невежественной и наивной.
      Раньше она не встречалась с мужчинами и уж тем более не вступала с ними в разговор. Сидя с маркизом за завтраком в Булонском лесу, в малопосещаемой его части, она убедилась, как много он мог ей рассказать и как много ей хотелось узнать.
      Маркиз в свою очередь обнаружил, что Линетта не только очень начитанна, но и очень разумна.
      Дарльстону не приходилось бывать наедине с женщиной, чье общество интересовало бы и занимало его, и обходиться при этом без флирта, без словесных поединков, в которых доминировала одна и та же суть – столкновение мужчины и женщины.
      Линетта говорила с ним так, словно бы он был кладезь премудрости; в то же время она высказывала и собственные мнения, которые он находил не только оригинальными, но и стимулирующими.
      Временами он забывал, насколько она молода, и говорил с ней как с равной себе во всем.
      – Нам так много предстоит узнать друг о друге, – промолвила робко Линетта, когда закончился завтрак, и маркиз подумал, что сам хотел сказать то же самое.
      – Все, что я узнаю о тебе, все больше и больше убеждает меня, что ты не похожа ни на одну другую женщину, каких я знал, – заверил он.
      Глаза Линетты загорелись при этих словах, но вдруг совершенно изменившимся голосом она спросила:
      – Что случится со мной, если я тебе наскучу?
      – Я убежден, что этого никогда не будет.
      – Но все же? – настаивала девушка.
      – Я думаю, мы оставим все такие невероятные идеи на будущее, – с напускной строгостью изрек маркиз.
      Девушка отвернулась и стала смотреть в сад, окружавший ресторан. На фоне цветов рисовался ее изящный профиль.
      – Что беспокоит тебя? – осторожно поинтересовался маркиз.
      – Когда я с тобой, – ответила Линетта, – мысли у меня путаются. Я так счастлива! Мне кажется, меня уносит ввысь солнечный луч, и все трудности остаются где-то внизу. Но иногда я чувствую, что мне следует задуматься о будущем.
      – Забудь о нем! Станем думать только о сегодняшнем дне, а завтра будет видно.
      Маркиз поднялся из-за стола, расплатился и повел Линетту к ожидавшему их экипажу.
      Маркиз хотел, чтобы Линетта увидела пересекающие реку новые мосты и великолепный фасад Нотр-Дам, и они проехали по набережной Сены.
      На авеню Фридлянд Линетта вернулась около пяти часов.
      Бланш отдыхала, но через горничную передала девушке, что хочет ее видеть и просит зайти к ней. Линетта поднялась к ней в будуар.
      – Нет необходимости спрашивать, хорошо ли ты провела время, – сказала Бланш, взглянув на нее с улыбкой.
      – Был такой прекрасный день! – восторженно ответила Линетта. – И мы нашли дом, куда сможем завтра переехать. Можно попросить горничных уложить мои вещи?
      – Конечно. Я думаю, мне придется одолжить тебе несколько сундуков. Чемоданы, с которыми ты приехала, не вместят твоих новых приобретений.
      – Спасибо!
      – Его милость настаивает на том, чтобы заплатить за них. Он явно намерен начать ваш роман подобающим образом.
      Линетта не знала, что на это ответить. Она только пожалела, что Маргарита потратила на нее так много у Ворта.
      Словно читая ее мысли, Бланш заметила: – Для англичанина он очень щедр. Запомни, что мужчина всегда хочет гордиться женщиной, которая принадлежит ему. Он хочет, чтобы она была красивее и шикарнее всех остальных женщин.
      Линетта почувствовала, что ей никогда не быть такой красивой, как Бланш, с ее золотистыми волосами и сверкающими голубыми глазами, ее белоснежной кожей и роскошным телом!
      Чтобы изменить тему, она сказала неуверенно:
      – Ты не сочтешь это за… неучтивость, если я уеду вот так… после того как ты была так добра ко мне? Я, право, тебе очень, очень благодарна!
      – Ты сама устроила свое будущее, – покачала головой Бланш. – Маркиз очень мил и так хорош собой!
      Помолчав немного, она добавила:
      – Я считаю своим долгом, Линетта, посоветовать тебе быть благоразумной.
      – Благоразумной? – с недоумением повторила Линетта.
      Бланш утвердительно кивнула.
      – Любовь проходит, а драгоценности остаются! Это наше обеспечение на будущее.
      – Я… не понимаю, – запинаясь, проговорила Линетта.
      – Я тебе кое-что покажу.
      Бланш указала ей на маленький письменный столик в углу будуара.
      – Открой ящик. Я открывала его сегодня утром, так что ключ должен быть в замке. Принеси мне шкатулку, которая лежит в ящике. Линетта повиновалась.
      Внутри стола она нашла не бумагу и перья, как ожидала, а большую, отделанную кожей шкатулку для драгоценностей. Она показалась Линетте очень тяжелой.
      Бланш взяла шкатулку из рук девушки, поставила себе на колени и открыла ее.
      Линетта ахнула.
      Внутри оказались драгоценности. Линетта еще никогда не видела их в таком количестве.
      Там были колье, серьги, броши, браслеты, кольца и медальоны. Вся эта масса сверкала и переливалась, как будто в шкатулке шевелилось живое существо.
      Линетта смотрела на все это совершенно ошеломленная.
      – И все эти драгоценности твои?
      – Мои! – с гордостью ответила Бланш. – И пойми, Линетта, что бы ни случилось со мной, они останутся мне самым верным и надежным другом.
      – Я не могу даже ожидать, что маркиз подарит мне что-нибудь подобное, – произнесла Линетта.
      – Кто говорит о том, чтобы ожидать? Ты должна не ожидать, просить, требовать, настаивать! – возмутилась Бланш. – Запомни, Линетта, – и смотри не сделай ошибки, – каждая женщина, дарящая мужчину своей благосклонностью, должна позаботиться о том, чтобы он устроил ей дом, обеспечил ее туалетами, в которых она будет вызывать всеобщее восхищение, и роскошными драгоценностями.
      Бланш перевела дыхание и снова продолжала:
      – У нее должны быть лакеи, экипажи, отличный повар – и все это должно быть оплачено ее покровителем. Мужчина, объявляющий всему свету, что он завоевал ее расположение, должен – обязан – дать ей весомые доказательства своей привязанности.
      Бланш достала колье из шкатулки и подержала его на весу.
      – Оно стоит двести тысяч франков! – промолвила она. – Когда мои прелести увянут, когда я перестану быть одной из достопримечательностей Парижа и никто уже не станет аплодировать, когда я появлюсь на сцене, все это останется у меня! Бриллианты не тускнеют, они только растут в цене!
      Положив на место колье, она закрыла крышку.
      – Положи это обратно в стол, – сказала она Линетте. – И запомни, что я тебе говорила. Даже самые жаркие страсти, самые пылкие заверения в вечной привязанности со временем остывают и вянут, как цветы. Но драгоценности – это наше благополучие и безопасность на склоне лет.
      Простившись с Бланш, Линетта возвращалась к себе в комнату уже не в таком приподнятом настроении, как будто все, что она услышала, бросило тень на счастливый день, проведенный ею с маркизом.
      Нет, сказала она себе, Бланш просто не знает, что такое любовь.
      Разве можно сравнить ее чувство к мистеру Бишоффсхайму или его к ней с тем, что связывает Линетту с маркизом, с тем восторгом любви, который она испытывает к нему?
      Девушка ни на мгновение не сомневалась в глубине и серьезности чувства маркиза Дарльстона к ней.
      Она догадывалась по интонациям в его голосе, что она волнует его, и сила ее собственного воздействия на него иногда смущала ее, а иногда заставляла задыхаться от непонятного ей самой возбуждения.
      Нет, их любовь совсем другая. В ней есть что-то неземное, что-то возвышающее и облагораживающее.
      В ту ночь, когда Линетта рассталась с маркизом после его поцелуя, она опустилась на колени и со слезами на глазах благодарила Бога за то, что он послал ей любимого, за то, что их чувство взаимно.
      «Я посвящу всю мою жизнь тому, чтобы сделать его счастливым, – поклялась она. – Но дай и ему, Господи, любить меня так, как я люблю его, всем сердцем, всей душой, всем существом».
      Но хотя Линетта и старалась разуверить сама себя, ей трудно было забыть, как серьезно говорила с ней Бланш и как сверкали в шкатулке бриллианты.
      Однако на раздумья времени не было.
      Она позвала горничную и попросила уложить все ее вещи в сундуки, оставив лишь платье, которое она собиралась надеть вечером, и доставленное ей от Ворта, чтобы надеть его на следующий день.
      – Мне очень жаль, что вы покидаете нас, m'mselle, – сказала горничная, – но я этого ожидала.
      – Почему? – удивилась Линетта.
      – Вы слишком молоды, m'mselle, чтобы оставаться в этом доме, вы слишком благородная особа.
      Линетта изумленно посмотрела на нее. Потом, опасаясь, что, если разговор продлится, девушка может начать критиковать Бланш, Линетта переменила тему и заговорила о чемоданах, которые ей понадобятся, о том, как трудно будет не помять тонкие материи и искусственные цветы на ее новых платьях.
      Парикмахер Феликс, уложив волосы Бланш в золотистые локоны для вечернего спектакля, явился причесать Линетту.
      Только прическа была закончена, как лакей доложил, что маркиз Дарльстон ожидает ее внизу.
      Сегодня на Линетте было зеленое платье, которое Маргарита заказала для нее у Ворта.
      Платье было таким весенним, украшавшие его водяные лилии очень шли Линетте, но, когда девушка надела его, сердце у нее слегка сжалось; она вспомнила, что зеленый цвет считается несчастливым.
      Мадемуазель Антиньи всегда говорила, что ни за что не надела бы зеленое, но мать Линетты смеялась над ней:
      «Вы суеверны, мадемуазель. Как добрая католичка, вы должны были бы считать такие идеи еретическими, не имеющими никакого основания», – говорила она.
      «Я полагаю, это говорит во мне мое крестьянское происхождение, – улыбалась в ответ мадемуазель. – Но что бы вы там ни говорили, мадам, а я зеленое не надену. И под приставной лестницей не пройду и матрац в пятницу переворачивать не стану!»
      Ее мать поддразнивала ее, но mademoiselle оставалась тверда. Линетта знала, что у нее были и другие суеверия, в которых она не признавалась.
      Взглянув в зеркало, Линетта подумала, что зеленый цвет не может не быть счастливым.
      Вечернее платье было так красиво, так безукоризненно сшито, что она старалась не думать о работавших над ним портнихах, которые не могли заработать за неделю даже на одну лилию из тех, что делали платье таким соблазнительным.
      После полудня произошел еще один случай, который врезался ей в память.
      Когда маркиз привез ее домой на авеню Фридлянд, они вышли из коляски, чтобы подняться по ступеням к двери, уже открытой напудренным лакеем.
      Стоявшая на тротуаре женщина с ребенком на руках протянула руку к Линетте, умоляя дать ей хоть сколько-нибудь на еду.
      Маркиз опустил руку в карман, чтобы достать какую-нибудь мелочь, а Линетта остановилась и заговорила с женщиной.
      Она была ужасно худа, а ребенок такой бледный и изможденный, что Линетта подумала, что ему недолго осталось жить.
      – Разве вы не можете найти себе работу? – спросила Линетта своим кротким мягким голосом.
      – Кто меня возьмет с ребенком? – ответила женщина.
      – А ваш муж… он тоже безработный?
      – Муж! – воскликнула женщина. – Уж не думаете ли вы, что у этого несчастного заморыша есть отец?
      Тон ее был почти груб.
      – Довольно! – твердо сказал маркиз. – Берите деньги и ступайте!
      Он опустил в руку женщины несколько франков, и та, жадно схватив их, ускользнула без единого слова, как будто опасаясь, что маркиз раздумает и отнимет у нее деньги.
      Линетта задумчиво посмотрела ей вслед.
      – Она такая худая, а ребенок болен, – произнесла она словно про себя.
      – Ты ничего не в силах изменить, – возразил маркиз. – По крайней мере, ей теперь хватит на еду на день-другой.
      – Ты очень добрый, – вздохнула Линетта. – Но как несправедливо, что она вынуждена страдать, и ей не к кому обратиться за помощью.
      Когда Линетта поднималась по лестнице, чтобы повидаться с Бланш, она заметила, что в холле стояло несколько корзин с цветами, которые, вероятно, доставили днем.
      В одной из них были пурпурные орхидеи. Линетта знала, что они очень дорогие.
      Одеваясь, девушка невольно вспомнила о сказочных драгоценностях Бланш и о женщине с ребенком, просившей милостыню у порога этого роскошного дома.
      Ей вспомнился ужин, который дала Бланш, на котором подавали павлина, редкие вина, стол, прогибавшийся под тяжестью золотой и серебряной посуды, и женщины в эффектных туалетах, каждый из которых стоил целое состояние.
      «Почему император не примет какие-нибудь меры?» – подумала Линетта и решила попросить у маркиза объяснения.
      Но, увидев его, она уже больше не могла думать ни о чем, кроме него.
      Маркиз повез ее в ресторан, не такой большой и шикарный, как «Английское кафе», но все же, по его словам, один из лучших в Париже.
      Ресторан находился в Пале-Ройяле и существовал, как узнала Линетта, еще с дореволюционных времен.
      – Я закажу для тебя их фирменное блюдо, – сказал маркиз.
      Они сидели на обитой алым бархатом софе в маленькой квадратной комнате, где стены были чудесно расписаны цветами и фруктами.
      – А что оно из себя представляет? – заинтересовалась Линетта.
      – Рейнский карп, – ответил Дарльстон, – рыба, которой нет в Англии. Кости в нем вынуты, он нафарширован особой начинкой, секрет приготовления которой известен только здесь.
      Рыба действительно была отменной, но Линетта с трудом могла сосредоточиться на еде. Ей хотелось разговаривать с маркизом, слушать его, задавать ему десятки вопросов, на которые только он, по ее мнению, мог дать ответ.
      Маркиз был сегодня очень весел; он постоянно смешил ее, и они проговорили так долго, что не успели в театр, как намеревались.
      Дарльстон не хотел смотреть Бланш, он собирался пригласить Линетту в один из знаменитых парижских драматических театров, где бы девушка могла увидеть Сару Бернар или кого-то еще из известных французских актеров, которыми так гордятся парижане.
      Но вместо этого они продолжали разговаривать, все время находя сказать друг другу что-нибудь более интересное и захватывающее, чем любой спектакль, который они могли увидеть на сцене.
      После этого они долго катались по освещенным газом улицам, любовались Парижем во всей его красоте, Сеной, струившей свои воды меж высоких берегов, убеждаясь, как убеждались многократно многие до них, что Париж – это город влюбленных.
      – Ты так прелестна, так изумительна! – с нежностью воскликнул маркиз, обнимая одной рукой Линетту, когда они проезжали по затихшим улицам.
      – Мне приятно, что я нравлюсь тебе, – просто ответила девушка.
      – В английском языке просто нет слов – да и во французском, если на то пошло, – чтобы сказать тебе, насколько ты чаруешь меня, – произнес маркиз. – Никогда я еще не прислушивался к каждому звуку, к каждой интонации женского голоса. Все, что ты говоришь, милая, имеет невыразимую прелесть.
      Линетта глубоко вздохнула.
      – Когда ты говорить такие вещи, – вымолвила она, – мне бывает настолько хорошо, что от этого даже больно.
      Маркиз теснее привлек ее к себе.
      – Я очень хорошо понимаю, что ты хочешь сказать, потому что сам чувствую то же. Ты, наверное, Сирена! Ты заворожила меня, и я больше ни о чем не могу думать, кроме тебя.
      Девушка подняла к нему лицо, и маркиз нежно поцеловал ее.
      – Завтра вечером, – сказал он, – мы будем одни в нашем домике; и тогда я покажу тебе, как ты много значишь для меня, моя драгоценная, я смогу поцеловать тебя по-настоящему, так, как я хочу.
      Линетта замерла, потрясенная силой страсти, звучавшей в его голосе.
      – Будет чудесно быть с тобой и только с тобой, – ответила она, – знать, что нам не нужно больше расставаться. Вчера, когда ты ушел, я хотела бежать за тобой и умолять тебя вернуться. Мне стало страшно, что я больше не увижу тебя.
      – Неужели ты думаешь, что такое может случиться? – изумился маркиз. – Я уже сказал тебе, Линетта, что ты моя и никакая сила никогда не разлучит нас.
      – Мне так хочется этому верить! – вздохнула она. – Но иногда меня все же охватывает страх.
      – Нет никаких причин бояться. Я приеду за тобой завтра рано утром. Когда я подписывал договор о найме сегодня вечером, я узнал, что владелец дома уезжает очень рано. Так что, если хочешь, мы можем въехать еще до полудня.
      – Ничего не может быть лучше! – захлопала в ладоши Линетта.
      – А потом мы должны поехать с тобой к Оскару Массену. Я хочу купить тебе подарок. Я предполагал выбрать для тебя что-нибудь сегодня, но у нас не хватило времени. Интересно, что бы тебе понравилось.
      Дарльстон почувствовал, что Линетта как будто окаменела в его объятиях.
      – Я не хочу, чтобы ты покупал мне… драгоценности, – твердо сказала она.
      – Почему? – удивился маркиз.
      Линетта молчала, и он догадался, что она ищет какое-то объяснение, не имеющее отношения к подлинной причине ее отказа.
      – Ты уже дал мне так много, – уклончиво сказала она. – Бланш говорила мне, что ты хочешь заплатить за мои платья.
      – А ты думала, что я позволю какому-то другому мужчине платить за них? – возмутился маркиз. – Но я действительно хочу дать тебе многое, Линетта, и драгоценности – это только часть.
      – Пожалуйста, прошу тебя, не надо. Маркиз повернул ее лицом к себе и взглянул в глаза.
      – Почему? – настойчиво спросил он. – Скажи мне, почему?..
      Линетта не хотела отвечать, но властная нота в его голосе вынудила ее повиноваться.
      – Сегодня Бланш показала мне свои драгоценности… – с трудом проговорила она.
      Маркиз тихонько засмеялся.
      – Я понимаю, о чем ты думаешь, но, обещаю тебе, между нами все будет по-другому.
      Он почувствовал, что ему не удалось убедить ее.
      – Мой ангел, я ничем не хочу огорчить тебя. Я никогда не сделаю ничего против твоего желания. Такие вещи могут подождать. Все, что имеет значение сейчас, – это то, что мы сможем быть вместе.
      – Да, это единственное, что важно, – с радостной готовностью согласилась Линетта, подставляя ему свои губы.
      Прощаясь с Линеттой, маркиз поцеловал ей руки, один тонкий пальчик за другим, а затем нежные мягкие ладони.
      – Завтра вечером, мое блаженство, я буду целовать тебя так, как хотел бы целовать здесь, сейчас, – шепнул он. – Мы расстаемся всего лишь на несколько часов, хотя мне они покажутся вечностью.
      – И мне тоже, – ответила Линетта.
      Кучер остановил лошадей, и они вышли из коляски.
      – Спокойной ночи, дорогая, желаю тебе увидеть меня во сне, – сказал маркиз.
      Линетта вошла в подъезд, и швейцар закрыл за ней дверь.
      – Мадам уже вернулась? – поинтересовалась Линетта.
      – Да, m'mselle, – ответил ей лакей, – но не думаю, что ее следует беспокоить.
      – Разумеется, нет, – согласилась Линетта. – Я буду очень осторожна. Спокойной ночи, Жюль.
      – Спокойной ночи, m'mselle.
      Лакей исчез в двери под лестницей, ведущей в помещения для прислуги.
      Линетта начала подниматься по лестнице, и вдруг услышала легкий стук в парадную дверь.
      Она подумала, что, быть может, маркиз забыл ей что-нибудь сказать, и, не дожидаясь лакея, она сбежала вниз и сама открыла дверь.
      На пороге стоял не маркиз, а мистер Бишоффсхайм с каким-то свертком в руке.
      – Мистер Бишоффсхайм! – удивленно воскликнула Линетта. – А я думала, вы за городом.
      Он улыбнулся ей и, войдя в холл, положил цилиндр на столик.
      – Я и был там, – самодовольно произнес он, – но я вернулся в Париж, потому что единственный подарок, который моя дочь хотела получить на день рождения, чтобы ее взяли в театр. – И он добавил с усмешкой: – Она унаследовала от своего отца пристрастие к огням рампы и пожелала видеть Сару Бернар в «Прохожем».
      – И хорошо она играла? – спросила Линетта.
      – Великолепно!
      Он взглянул на платье и накидку Линетты.
      – Вы только что вошли?
      – Да, несколько минут назад, – ответила Линетта, – а Бланш уже дома и, кажется, спит.
      – Тогда я сейчас удивлю ее, – улыбнулся мистер Бишоффсхайм. – У меня есть для нее особенный подарок, она давно уже желала иметь эту вещь. Хотите посмотреть?
      – О да!
      Мистер Бишоффсхайм кивнул своему выездному лакею, и тот внес корзину тубероз. Поставив ее на стол, он спросил:
      – Что еще угодно, monsieur?
      – Это все, благодарю вас, Клеман, – ответил мистер Бишоффсхайм. – Завтра приезжайте за мной как обычно. Спокойной ночи!
      – Спокойной ночи, monsieur! – И лакей вышел, закрыв за собой дверь.
      Те несколько дней, что она жила у Бланш, она не замечала, чтобы мистер Бишоффсхайм оставался на ночь.
      Ей это показалось странным, но она, естественно, ничего не сказала.
      Бишоффсхайм достал из принесенного им с собой свертка футляр, и еще до того, как он поднял крышку, Линетта догадалась, что в нем драгоценности.
      Когда он показал ей содержимое футляра, Линетта ахнула от восхищения.
      Колье с такими огромными бриллиантами, которые даже в тусклом освещении холла сверкали как солнце, она еще ни на ком не видела.
      – Вам нравится? – спросил Бишоффсхайм, довольный произведенным впечатлением.
      – Это что-то сказочное! – воскликнула Линетта.
      – Оно принадлежало Марии-Антуанетте, – объяснил банкир. – Бланш давно уже хотела его иметь. Мне пришлось порядком поторговаться, но теперь оно принадлежит ей! Вы думаете, она будет довольна?
      – А как же иначе?
      Про себя Линетта удивилась, что Бланш хотела иметь еще одну красивую безделушку. Их и так у нее была полная шкатулка.
      – Пойдемте, – сказал мистер Бишоффсхайм, – удивим ее вместе. Вы не могли бы захватить цветы?
      – С удовольствием, – ответила Линетта. Корзина казалась совсем нетяжелой.
      Когда они поднялись на площадку второго этажа, мистер Бишоффсхайм приложил палец к губам и осторожно повернул ручку двери.
      Линетта ожидала, что в будуаре будет полный мрак, но в дальнем углу у постели горели две свечи, освещая белые с голубым занавеси.
      Пахло духами и цветами.
      Когда мистер Бишоффсхайм приблизился к постели, он издал крик, что-то среднее между проклятием и рыданием. Линетта в нескольких шагах от двери застыла на месте.
      Бланш шевельнулась, и ее разметавшиеся по подушке волосы вспыхнули при свете свечей, как золотое облако.
      И тут Линетта увидела нечто совершенно невозможное, невероятное – Бланш была в постели не одна!
      – Шлюха! Поганая шлюха! – крикнул мистер Бишоффсхайм.
      Лежавший рядом с Бланш мужчина приподнялся на локте.
      – Последний раз, когда я простил тебя, ты поклялась, что этого больше не будет! – бушевал мистер Бишоффсхайм. – Ты дрянь, уличная девка!
      И тут Линетта узнала мужчину рядом с Бланш. Нельзя было не узнать это худое, мертвенно-бледное лицо, запавшие глаза. Это был Жак Воссен!
      – Милый Биш, прошу тебя, не расстраивайся! Бланш говорила совершенно спокойно.
      – Ты обещала мне, ты клялась всем святым для тебя, что ты любишь меня, что я могу тебе доверять! – кричал мистер Бишоффсхайм. – Будь ты проклята за твой гнусный обман – проклята – проклята!
      И вдруг неожиданно, чего Линетта уже никак не могла предвидеть, он заплакал.
      Крупные слезы медленно катились по его обрюзгшим щекам, и, не утирая их, он повторял снова и снова:
      – Я верил тебе, ты же обещала мне! Будь проклята!
      Едва соображая, что она делает, Линетта опустила на пол корзину с цветами и выбежала из спальни Бланш.
      В своей комнате она заперла дверь на ключ, бросилась на постель и зарылась головой в подушки.
      Линетта вся дрожала, руки у нее были судорожно стиснуты, и какое-то время она никак не могла отдышаться.
      Постепенно ее мысли прояснились, и она могла думать об увиденном и услышанном, не испытывая желания заплакать.
      Ей казалось, что эта картина – Бланш и мистер Воссен, лежащие рядом, – навсегда запечатлелась в ее памяти.
      Бланш – прекрасная, бело-розовая, с пышными формами языческая богиня, и желтокожий Воссен, у которого тощая шея, костлявые плечи и волосатая грудь.
      Линетта никогда не видела мужчину обнаженным, и сам по себе вид мистера Воссена страшно поразил ее.
      В первый момент она не восприняла всех подробностей, но теперь девушка припомнила его небрежно брошенную на стуле одежду и ботинки на полу.
      – Как она могла? Как она могла позволить ему прикоснуться к себе? – твердила Линетта.
      И тут она поняла, что в этой роскошной постели до сегодняшней ночи Бланш спала с мистером Бишоффсхаймом.
      Линетта была настолько невинна, что ничего не знала об интимных отношениях мужчины и женщины.
      Нет, конечно, она знала, что муж и жена – близкие люди, что они любят друг друга, целуют, но полный смысл их близости оставался для нее тайной. Да и откуда ей было знать? До вчерашнего дня она видела в постели только свою мать и mademoiselle.
      Эта ночь раскрыла ей глаза. Линетта стала по-настоящему взрослой.
      Жизнь перестала быть для нее волшебной сказкой, в которой мужчины и женщины в романтических одеяниях клянутся друг другу в верности до гроба.
      Получалось, что Бланш играла роль не только в театре, но и в этом богатом доме, где все было оплачено мистером Бишоффсхаймом.
      Он был любовником Бланш – Линетта впервые восприняла это слово в его грубом значении. Он был никакой не «милый друг» – просто ее любовник!
      Девушка еще не осознавала всего значения этого слова, но уже могла понять, что имеют в виду, говоря: «спать вместе».
      Возможно, думала Линетта, если любить кого-то до безумия, так это и не имеет значения.
      Но Бланш ведь не любила Воссена! А одно то, что она позволила ему прикасаться к себе, значило, что Бланш не любила и мистера Бишоффсхайма.
      Но тогда ее поведение чудовищно, чудовищно и бессмысленно – если, конечно, не принимать во внимание шкатулку с драгоценностями, запертую в письменном столике.
      Линетта долго лежала, снова и снова возвращаясь в памяти к тому, что произошло. Она все еще прятала лицо в подушку, опасаясь услышать рыдания мистера Бишоффсхайма, содрогаясь при одной мысли о том, с чем она соприкоснулась, с тем, что, она знала, было грязно и отвратительно.

* * *

      Только три часа спустя, когда звезды уже бледнели и гасли на предрассветном небе, Линетта нашла в себе силы снять платье и лечь в постель.
      Хотя ночь была теплая, девушка дрожала как в лихорадке. Одеяла, казалось, были сделаны из тонкой бумаги, настолько ей было под ними холодно. Ее всю трясло, и она никак не могла уснуть.
      Многое прояснилось для нее сейчас из того, что раньше озадачивало, из того, что казалось ей совершенно необъяснимым.
      Так, она поняла наконец, что Бланш пыталась растолковать ей днем, показывая свои драгоценности.
      Мистер Воссен богат. Разве он не предлагал ей, Линетте, все, чем он обладает?
      С несвойственным ей ранее цинизмом Линетта подумала, что завтра коллекцию Бланш пополнит не только колье Бишоффсхайма, но и подарок Воссена.
      Когда первые лучи солнца осветили ее комнату, Линетта встала с постели и оделась.
      Не обращая внимания на висевшие у нее в шкафу новые роскошные туалеты, девушка надела платье из голубого муслина с белым воротничком и манжетами, привезенное ею из Англии.
      Уложив волосы так, как она всегда причесывалась дома, Линетта надела скромную соломенную шляпку, которая была на ней в дороге, завязала ленты под подбородком и осторожно открыла дверь своей спальни. В доме было тихо. Даже слуги еще спали в такой ранний час.
      Линетта не знала, что случилось прошлой ночью после того, как она выскочила из спальни, могла только предполагать, что мистер Воссен удалился, а мистер Бишоффсхайм остался, простив Бланш.
      В ее ушах все еще звучали его задыхающиеся всхлипывания. Это было еще более унизительно, думала Линетта, чем когда он ругался и проклинал Бланш.
      На цыпочках спустившись с лестницы, не оглянувшись ни разу в сторону спальни Бланш, Линетта осторожно и бесшумно вышла на улицу.
      Бледные лучи утреннего солнца золотили все вокруг на пустой улице, даря радость и вселяя надежду, но в душе Линетты царил такой мрак, что она была не способна наслаждаться утренним очарованием.
      Она сознавала только, что должна скрыться куда-то и подумать.
      В доме Бланш она задыхалась; его богатство и пышность, удушливая атмосфера, ароматы духов и цветов притупили в ней все ощущения, оставив только чувство глубокого отвращения.
      Линетта прошла по авеню Фридлянд, свернула на улицу Сент-Оноре и вспомнила, что когда они как-то проезжали здесь, Бланш показала ей здание английского посольства, а почти напротив него Линетта заметила церковь.
      Девушка втайне надеялась, что это англиканская церковь. Она боялась зайти в католическую, где свечи, запах ладана и пышное убранство напомнят ей о роскоши, царившей повсюду в Париже.
      Она тосковала по голым выбеленным стенам маленькой церкви у них в деревне, где служили заупокойную службу по ее матери. Только в такой обстановке она могла обрести покой, которого искала.
      Путь до английского посольства был не близок, и, когда она наконец дошла до него, на улицах уже стали появляться люди.
      Фонарщики тушили фонари, проезжали со своими тележками торговцы, скромные и бедно одетые люди спешили на работу.
      Глядя на них, Линетта желала одного: найти работу! Она должна начать зарабатывать себе на жизнь.
      Направляясь в церковь, Линетта волновалась, не будет ли там закрыто. Но, к счастью, ее опасения не подтвердились.
      Линетта вошла.
      Церковь была очень старая и, как и надеялась Линетта, без всяких украшений. Там не было ни икон, ни фресок с изображениями святых, ни свечей. Только простой медный крест на алтаре – и больше ничего.
      Линетта преклонила колени у первой же скамьи и, опустив голову, начала молиться. Удивительно, но девушке показалось, что ее мать находится рядом с ней.
      У нее еще не было такого чувства: ни тогда, когда ее мать умерла, ни тогда, когда по ночам она звала ее, отказываясь верить, что матери больше нет.
      Но сейчас она была здесь, рядом с ней, в этом Линетта не сомневалась.
      – Помоги мне, мама! – прошептала Линетта. – Скажи, что мне делать. Я знаю теперь, что у меня были дурные намерения и ты бы их не одобрила. Но мне казалось, что я права, потому что я так люблю его.
      Линетта помолчала.
      – Откуда мне было знать, мама, что в жизни столько лукавства и обмана? – с горечью сказала она.
      Здесь, в церкви, она словно услышала обращенные к ней слова матери – не иметь больше ничего общего с Бланш и той жизнью, какую она ведет. В том мире для нее не должно быть места. Все случившееся с тех пор, как она оказалась в Париже, поскорей вычеркнуть из памяти.
      Нужно все начать заново, с того момента, когда она сошла с поезда на Северном вокзале с твердым намерением работать и зарабатывать себе на жизнь преподаванием.
      Линетта долго молилась в тишине церкви.
      Постепенно ей стало казаться, что ужас случившегося отодвинулся от нее.
      Бланш может жить такой жизнью, но сама она, Линетта, – никогда и ни за что!
      Не ей судить, виновата Бланш или нет, права пи в своих поступках или заблуждается, но для нее такая жизнь была бы невозможна, чудовищна, и она не должна иметь к ней никакого отношения.
      Час спустя, когда все тело начало сводить от неудобного положения, Линетта присела на скамью и долго смотрела на распятие.
      – Господи, помоги мне! – взмолилась она, уже собираясь уходить. – Я должна найти работу.
      Линетта решила, что найдет в себе мужество сказать маркизу, что никогда не сможет жить с ним в том домике, который они выбрали вместе, никогда не сможет принадлежать ему, как он того хочет.
      «Во всем виновата я, – повторяла она про себя. – Я сама навязалась ему, и я, только я одна виновата в том, что случилось».
      Но даже от одной мысли о маркизе сердце девушки забилось, как птица в клетке.
      «Но ведь он поймет, – говорила она себе с напускной уверенностью, – он не может не понять!»
      Около выхода из церкви Линетта увидела доску с объявлениями и подошла к ней ближе. Кто знает, может, она найдет там что-нибудь для себя?
      Так… расписание служб по будням и воскресеньям… Кружки… Л это что за записка?
      «Требуется преподавательница французского и английского к детям от четырех до восьми лет из английских семей».
      Линетта перечла объявление несколько раз. Это был ответ на ее молитву.

      Маркиз приехал на авеню Фридлянд в половине двенадцатого. Когда лакей распахнул перед ним дверь, он увидел в холле множество сундучков и чемоданов, которые, как он знал, принадлежали Линетте.
      – M'mselle просит вас подождать в курительной, милорд, – сказал лакей и провел его в гостиную, в которой Линетту так поразил вид мундштуков.
      Через несколько минут появилась Линетта.
      Услышав ее шаги, маркиз повернулся к ней… Но его улыбка сразу же погасла, как только он увидел свою возлюбленную.
      И дело было не только в ее костюме. Об этом говорило Дарльстону и выражение ее лица.
      – Что случилось? Почему ты так одета? – недоуменно спросил он.
      Линетта медленно подошла к нему, и он понял, что девушка затрудняется ответить.
      – Что-то тебя расстроило. Но что? – допытывался мужчина.
      – Я должна сказать тебе, – начала она очень тихо, – что я нашла работу и поэтому не смогу поехать с тобой, как мы собирались.
      – Работу? Какую работу? – резко осведомился он.
      – Нескольким английским семьям в Париже нужна учительница для их детей. Я говорила со священником в посольской церкви, и… я им подхожу.
      Она говорила невнятно, не глядя маркизу в глаза. Ее темные ресницы подчеркивали неестественную бледность ее лица.
      – Что случилось, дорогая моя? Зачем ты это делаешь? Когда мы простились вчера вечером, ты была уверена, что мы будем счастливы.
      – Я… я изменила свое решение, – глухо сказала Линетта. – Я не могу объяснить тебе, по какой причине. Ты должен только верить мне, когда я говорю тебе, что я… не могу сделать то, что мы хотели.
      Что-то в ее голосе Дало ему понять, что она ужасно страдает.
      – Если кто-то огорчил тебя, скажи мне, – взмолился Дарльстон. – Ты же знаешь, я буду беречь тебя и защищать от всего, что только может тебе повредить.
      – Нет, – сказала Линетта, – нет, этого ты не можешь!
      Ее голос приобрел неожиданную твердость. Судорожно стискивая пальцы, она сказала:
      – Мне так стыдно… меня так угнетает, что ты столько потратил денег на мои наряды. Они все уложены. Вещи стоят в холле. Ты, наверное, смог бы продать их или… подарить… кому-нибудь еще.
      – Они были подарены тебе, Линетта.
      – Мне они не пригодятся. Прости, мне пора. Маркиз протянул руки, чтобы обнять ее, но она отпрянула.
      – Прошу тебя, умоляю, не прикасайся ко мне, – с отчаянием произнесла она. – Я люблю тебя… я всегда буду любить тебя! Но я знаю, что я поступаю правильно, а то, что мы собирались сделать, было… дурно!
      – Если бы ты только сказала мне, что так огорчило тебя, – с грустью промолвил маркиз. – Тогда, что бы это ни было, оно уже не будет казаться тебе таким страшным, потому что ты разделишь со мной все свои тревоги и опасения.
      – О… как бы я этого хотела! – вздохнула Линетта, и маркиз увидел, что глаза ее полны слез. – Но, право же, не о чем говорить… мне ничего не остается сказать, кроме… прощай!
      Голос ее оборвался. Повернувшись, Линетта стремительно вышла. Маркиз смотрел ей вслед растерянно, не зная, что предпринять.
      Ему не верилось, что Линетта действительно оставила его, но ее поведение говорило об обратном.
      Несколько минут назад перед ним была не та светившаяся счастьем девушка, которая вчера со словами любви отвечала его поцелую.
      В сегодняшней незнакомке, несмотря на ее слезы, чувствовалась решительность и твердость, и маркиз понимал, что заставить девушку отказаться от ее намерения будет трудно.
      Но отказываться от нее он не собирался.

* * *

      Маленькая и темная комната, в которой предстояло жить Линетте, выходила на задний двор. Когда девушка спросила священника где бы она могла остановиться, объяснив ему, что совсем не знает Париж, он посоветовал ей пансион, в котором жили несколько работающих в посольстве женщин.
      – Его содержит некая миссис Мэтью, – сказал он. – У нее наверняка найдется свободная комната. Во всяком случае, скажите, что прислал вас к ней я.
      Миссис Мэтью, седая шотландка, оказалась такой внушительной особой, что Линетта почувствовала себя перед ней провинившейся школьницей.
      – Я не могу обещать продержать вас у себя больше двух недель, мисс Фалейз, – сурово сказала она, – по пока у вас хоть будет крыша над головой.
      – Благодарю вас! – произнесла с признательностью Линетта.
      – Я прошу всех своих постояльцев не опаздывать к столу и не принимать у себя в комнатах гостей.
      Она проговорила последние слова так, словно Линетта уже сейчас пожелала пригласить кого-нибудь в свою комнатку, где и одной-то тесно.
      – Разумеется, – ответила Линетта.
      – И все должны быть дома к десяти часам, исключая только какие-то особые обстоятельства, – добавила хозяйка.
      Когда миссис Мэтью вышла, Линетта сняла шляпку, села на кровать и закрыла лицо руками.
      Ей было мучительно вспоминать недоуменное лицо маркиза, когда она сказала, что вынуждена оставить его. Сердце девушки ныло оттого, что она добровольно устранила маркиза из своей жизни и теперь больше никогда его не увидит.
      «Я люблю его! Я люблю его!» – повторяла она про себя.
      Но после того, что она увидела в комнате Бланш, она не могла оставаться с ним из боязни услышать в свой адрес слова, которыми мистер Бишоффсхайм называл Бланш во время ночного скандала.
      «Я люблю его! – говорила себе Линетта. – Но наша любовь не могла бы сохраниться, уцелеть в таких обстоятельствах».
      Девушка долго сидела на кровати, не шелохнувшись. Она не плакала; у нее уже не было на то сил.
      Вдруг кто-то резко постучал в дверь. Линетта подняла голову.
      – Вас желает видеть джентльмен внизу, мисс, – сказал по-английски женский голос, – и миссис Мэтью говорит, чтобы он не задерживался, потому что завтрак будет готов через десять минут.
      Линетта догадалась, кто ожидал ее внизу, и ее первым побуждением было сказать, что она никого не принимает.
      Но маркиз не успокоится и станет настаивать на встрече, так что уж лучше ей самой сказать ему, чтобы он ушел, чем передавать через прислугу.
      Линетта встала и, даже не взглянув на себя в зеркало, не поправив волосы, медленно спустилась по лестнице.
      Маркиз стоял посреди комнаты. Он казался особенно высоким и широкоплечим на фоне потрепанных бежевых портьер и дешевой неудобной мебели с протершейся обивкой.
      Линетта закрыла за собой дверь, и глаза их встретились.
      Дарльстон подошел к девушке и, взяв ее руку, поднес к губам.
      – Почему ты не рассказала мне, что случилось, дорогая? – спросил он.
      Линетта судорожно вздохнула и отвернулась.
      – Я понимаю, как это могло тебя расстроить, – сказал он. – Я, глупец, оставил тебя в этом доме и позволил общаться с такими людьми!..
      – Нет, это не твоя вина, – сказала Линетта, собравшись с духом. Каждое слово стоило ей больших усилий. – Я одна виновата. Я знала, чувствовала с самого начала, что все это… нехорошо, но эта жизнь в первый момент показалась мне такой блестящей, такой увлекательной… только теперь я поняла, что все это лишь иллюзия.
      Линетта перевела дыхание и продолжила:
      – Их жизнь как театр, который выглядит по вечерам роскошным, а когда гаснут огни, оказывается грязным, убогим и неприглядным. Это такая же иллюзия, как и вся парижская роскошь, которую видишь в Булонском лесу и на Бульварах. За всем этим стоят нищета, убожество и умирающие от голода дети.
      Голос у нее дрогнул.
      – Мы заблуждались, думая, что можем быть счастливы. Это звучало так правдоподобно, так убедительно: я буду твоей «второй женой», твоей chere ami… На самом же деле я стала бы одной из тех, кого называют… так, как мистер Бишоффсхайм назвал Бланш.
      При последних словах слезы хлынули из глаз Линетты.
      – Наша любовь – не иллюзия, Линетта, – покачал головой маркиз. – Я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой!
      Линетта сжалась.
      – Ты станешь моей женой, любимая? – повторил Дарльстон.
      – Нет! Я не могу! Умоляю тебя, не предлагай мне это!
      – А почему нет? – возразил мужчина. – Ты не должна сердиться на меня – хотя ты имеешь полное право – за то, что я не сразу понял, что то, что мы собирались сделать, не соответствовало, в сущности, нашим желаниям. Мы принадлежим друг другу; ты моя, Линетта! Дело просто в том, что все произошло слишком быстро и я оказался настолько глуп, что не сразу понял, что ты нужна мне не как любовница, но как жена!
      Линетта отняла у него свою руку.
      – Это невозможно!
      – Но почему? Почему ты говоришь так?
      – Потому… Ты занимаешь важное положение в Англии. Ведь у нас, как и во Франции, такие люди, как ты, вступают в брак только с женщинами, равными себе во всем. Ты должен жениться на той, чье положение будет соответствовать твоему.
      – Неужели ты думаешь, что мне нужен такой брак? – спросил с улыбкой маркиз. – Если бы это было так, Линетта, я был бы уже давно женат. Но я оставался холостяком просто потому, что не верил в любовь. До тех пор, пока я не встретил тебя, любовь моя, – добавил он после небольшой паузы.
      Линетта отошла от него и остановилась у окна.
      – Я хочу быть твоей женой, потому что я люблю тебя… я желаю этого всем сердцем… Но… это невозможно… никак невозможно!
      – Почему?
      – По одной причине, – ответила Линетта. – Я даже не знаю имени своего отца.
      Маркиз подошел к ней.
      – Как это может быть? Ты хочешь сказать, что Фалейз – девичья фамилия твоей матери?
      Линетта утвердительно кивнула.
      – Когда ты сказала, что твой отец – англичанин, мне показалось странным, что у него французская фамилия, – сказал маркиз, – но меня не интересуют твои родители, меня интересуешь ты!
      – Ты не можешь жениться на ком-то без имени, без родных… на девушке неизвестного происхождения!
      Маркиз молчал, и Линетта продолжила:
      – То, что мы можем пожениться при таких обстоятельствах, – это еще одна иллюзия.
      Девушка снова отвернулась к окну, и Дарльстон увидел, что она плачет.
      – Должно же быть какое-то решение этой проблемы, – сказал маркиз, подумав немного. – Ты, кажется, говорила, что едешь в Париж, потому что умерла твоя гувернантка, на чьи сбережения ты жила после смерти матери.
      – Да, так оно и было, – согласилась Линетта.
      – Ты говорила еще, что при жизни твоя мать получала какие-то деньги от душеприказчиков твоего отца.
      – Нет, деньги присылали из банка в Оксфорде, – сказала Линетта. – Клерк привозил их нам каждый квартал.
      – А после того, как умерла твоя мать, откуда тебе стало известно, что денег больше не будет?
      – Мы получили письмо, – сказала Линетта.
      Спускаясь вниз, она захватила с собой свою сумочку, в которой лежали все ее деньги, паспорт и то письмо, которое она достала из стола mademoiselle по ее указанию.
      Линетта так часто перечитывала его, что знала почти наизусть.
      В письме говорилось:
 
      «Ввиду кончины миссис Ивонны Фалейз сим уведомляем вас, что выплата ежеквартальной суммы прекращается с двадцать пятого сентября лета 1867 с Рождества Христова.
      С уважением, Герман Клегг, секретарь».
 
      Это было все.
      Линетта развернула письмо и передала его маркизу.
      Дарльстон стал его читать, и вдруг его лицо словно окаменело.
      Линетта, испугавшись его неподвижности, робко спросила:
      – Что… что случилось?
      Когда маркиз заговорил, Линетта еще больше испугалась: таким тоном он разговаривал с ней впервые.
      – Собирайся в дорогу и прикажи прислуге упаковать твои вещи.
      – О чем ты говоришь? Зачем? – слабо запротестовала Линетта. – Куда ты хочешь отвезти меня?
      – В Англию, – резко ответил маркиз. – Мы должны узнать, кто был твоим отцом.

* * *

      Девушка тщетно пыталась понять, зачем маркиз берет ее с собой и почему он вдруг стал совсем другим человеком, нисколько не похожим на того, кто так настойчиво просил ее стать его женой.
      – Разве в этом письме говорится что-нибудь о моем отце? – спросила Линетта, когда вопреки всем ее протестам они ехали на Северный вокзал.
      – Да, – ответил маркиз, – но пока что я не хочу обсуждать это с тобой.
      – Ты думаешь, что тебе удастся выяснить, кто был моим отцом?
      – Как только я узнаю правду, я, естественно, не буду скрывать ее от тебя, – буркнул Дарльстон. – А до тех пор бесполезно строить предположения.
      После того как маркиз прочитал письмо, с ним произошла перемена. Но Линетта, как она ни ломала себе голову, все же не поняла, какая из нескольких сухих фраз могла его так расстроить.
      Размышляя, девушка припомнила, что письмо было написано на бумаге с тиснением: «Замок Кентербери, Кент».
      По всей вероятности, этот адрес, ничего не говорящий ей, маркизу был известен. Но Дарльстон держался так отстраненно, что девушка посчитала невозможным расспрашивать его о чем-либо.
      Следуя его приказанию, она надела дорожное платье с темной накидкой, поспешно уложила снятое с себя платье в небольшой потертый кожаный чемодан и спустилась вниз.
      У подъезда пансиона их ожидал фиакр, нагруженный сундуками и чемоданами, которые Линетта оставила на авеню Фридлянд.
      Пока девушка собирала вещи, маркиз переговорил с миссис Мэтью. Линетта робко поинтересовалась, что он сказал ей, и услышала в ответ:
      – Я просил миссис Мэтью сообщить священнику, что тебе придется вернуться в Англию по неотложному, семейному делу.
      Что же случилось?
      Вновь и вновь она задавала себе этот вопрос, но ответа не находила.
      На следующий вечер они уже были в Кале и решили остановиться на ночь в небольшом отеле с видом на море.
      Проведя накануне ночь без сна, Линетта ужасно устала, так что она вздремнула в поезде, а в отеле заснула мгновенно, как только ее голова коснулась подушки.
      Когда на следующее утро она встретилась с маркизом за завтраком, по темным кругам под глазами девушка догадалась, что он всю ночь не сомкнул глаз.
      Хотя говорил маркиз с ней в своей обычной учтивой манере, девушка заметила, что он избегает смотреть на нее.
      На пароходе маркиз взял отдельную каюту, но, хотя стоял ветреный день и море было неспокойным, все время провел наверху, расхаживая по палубе.
      Линетта сидела в одиночестве, стараясь не вспоминать, как он был добр к ней, когда по пути во Францию она искала у него защиты от напугавшего ее мужчины в твидовом пальто.
      Зачем он вынудил ее вернуться, ведь у него явно пропало желание поддерживать с ней прежние отношения?
      А она с отчаянием сознавала, что любит его, любит еще больше, чем прежде!
      Стоило ей только взглянуть на него, и сердце у нее разрывалось от мучительной боли; стоило только услышать его голос, и по всему телу у нее пробегала дрожь.
      «Я люблю его! Я люблю его!» – повторяла она.
      Но восторг, блаженство, счастье, переполнявшие ее, когда маркиз поцеловал ее в Булонском лесу, бесследно исчезли. Осталась только грусть, что, помимо разницы в их общественном положении, между ними возникла еще какая-то непонятная, но непреодолимая преграда.
      Одна в каюте, пропахшей машинным маслом и соленым запахом моря, Линетта терзалась неопределенностью. Ей вдруг пришла в голову ужасная мысль, что ее отец мог быть преступником.
      Что, если он совершил что-нибудь страшное, и теперь маркиз везет ее в Англию, чтобы она расплатилась за преступление отца?
      Нет, одернула она себя, такого не могло быть.
      Ее мать всегда говорила об отце как о замечательном человеке, она никогда бы не стала оплакивать кого-то, кто не соответствовал бы ее идеалам и представлениям о том, что хорошо и что дурно.
      Но почему тогда маркиз был так мрачен и угрюм? Почему он больше не говорил ей о своей любви, не просил выйти за него замуж?
      Все было слишком сложно и запутанно, чтобы Линетта могла найти какое-то объяснение.
      Девушка все больше и больше погружалась в уныние. Становилось все труднее сдерживать слезы, а боль в груди возрастала с каждым разом, когда маркиз приближался к ней.
 
      Когда они прибыли в Дувр, шел дождь, небо заволокло тучами, и Линетта с горечью подумала, что красота и солнце Парижа померкли навсегда.
      Что ж, ей придется столкнуться лицом к лицу с реальностью и принять жизнь такой, какова она на самом деле.
      «Господи, не дай нам обнаружить что-нибудь ужасное про папа, – шептала она. – Пусть он будет честным, благородным, прекрасным человеком, каким я всегда его считала».
      Они снова сели в поезд. Этот способ путешествия был куда более быстрый, чем путешествие в почтовой карете.
      Разговор между ними не клеился. Маркиз поинтересовался, удобно ли она сидит, не проголодалась ли, – и все.
      Они были в купе одни, и по временам Линетту охватывало безумное желание броситься в объятия Дарльстона и умолять его успокоить ее, сказать, что она ему по-прежнему дорога.
      «Что на свете еще имеет значение, кроме нашей любви», – хотелось ей сказать маркизу.
      В отчаянии Линетта жестоко корила себя за то, что, отказавшись от счастья, обрекла себя до конца дней на одиночество и тоску.
      «И почему я была так глупа? – говорила она себе. – Почему я не приняла то, что посылала мне судьба, и не удовольствовалась этим?»
      Но тут она вспомнила о таинственной и чудесной близости с матерью в церкви и осознала, что ее счастье с маркизом в маленьком домике у Елисейских Полей долго бы не продлилось.

* * *

      Дело шло к вечеру, когда маркиз достал из жилетного кармана золотые часы и, взглянув на них, сказал:
      – Прибываем через десять минут.
      – Куда? – в волнении спросила Линетта.
      – В Кентербери, – ответил он.
      Так вот куда они ехали – в замок, чтобы найти мистера Германа Клегга. Он должен был знать ее отца.
      Тысяча вопросов готовы были сорваться с ее уст, но маркиз держался так холодно и недоступно, что Линетте оставалось лишь наблюдать за ним.
      Когда на вокзале в Кентербери они вышли из поезда, их уже ожидали несколько человек прислуги. По всей вероятности, маркиз отправил телеграмму перед тем, как они в Дувре сели на поезд.
      – Ландо для багажа уже здесь? – осведомился Дарльстон.
      – Да, милорд, экипаж ждет. – Неподалеку стояла удобная карета, запряженная четверкой лошадей.
      Маркиз молча сидел в углу, с отсутствующим видом наблюдая за мелькавшим за стеклами кареты пейзажем.
      Немного погодя Линетта осмелилась спросить:
      – Куда мы едем?
      – Ко мне домой.
      – Ты живешь недалеко от Кентербери?
      – Да, – кратко ответил Дарльстон. Наконец карета выехала на тенистую дубовую аллею и остановилась у величественного вида замка из серого камня.
      Тем же холодным, отчужденным голосом, каким маркиз обращался к Линетте во время их путешествия, мужчина произнес:
      – Жди меня здесь, в карете, Линетта. Мне нужно разобраться кое в чем. Как только я все выясню, тут же вернусь и объясню тебе многое из того, что тебя смущает и беспокоит.
      – Поступай как знаешь, – тихо ответила девушка.
      Подскочивший лакей услужливо открыл дверцу, и маркиз вышел из кареты.
      Затем Дарльстон дал какие-то инструкции кучеру, карета тронулась с места и покатила по широкой усыпанной гравием дороге, пролегавшей вокруг замка.
      Обогнув замок, лошади остановились. Линетта опустила стекло и увидела вдали цветущие сады, а внизу за ними озеро. Теплый весенний воздух нежно овевал ее лицо. Девушка медленно и глубоко вдохнула, надеясь, что весенняя свежесть успокоит ее и поможет собраться с мыслями.
      А маркиз в это время входил в просторный мраморный холл замка.
      – Рад вашему возвращению, милорд, – поприветствовал его дворецкий, забирая у маркиза шляпу и перчатки. – Мы не ждали вас так скоро.
      – Я знаю, – кратко сказал Дарльстон. – Где мистер Клегг?
      – Я полагаю, в конторе, милорд. Сказать ему, что вы желаете его видеть?
      – Не стоит, я разыщу его сам, – на ходу бросил маркиз.
      Дворецкий озадаченно посмотрел ему вслед. Такой резкий тон был не свойствен маркизу. Вдобавок он не справился, как обычно, о здоровье обитателей замка, как осведомлялся всякий раз по возвращении.
      По широкому коридору маркиз решительно направился в контору управляющего, находившуюся в дальнем его конце, в которой работал мистер Клегг, личный секретарь маркиза.
      Герман Клегг был немолодым мужчиной, служившим еще у отца маркиза. Все управление замком и другой собственностью семьи осуществлялось им.
      – Какой сюрприз, милорд! – воскликнул Клегг, когда маркиз вошел в контору. – Мы полагали, что вы будете отсутствовать несколько месяцев.
      – Я и сам так думал, – ответил Дарльстон, – но я вернулся, чтобы попросить вас объяснить мне это.
      Он достал письмо, которое забрал у Линетты, и положил его на стол.
      Мистер Клегг быстро пробежал его глазами.
      – Оно подписано вами, – сказал маркиз. – Я хочу знать, кто распорядился отправить его.
      – Это было распоряжение ее милости, милорд. Она продиктовала мне письмо, а я только отправил его в банк в Оксфорде с просьбой передать это письмо заинтересованному лицу.
      – Это все, что вам известно?
      – Все, милорд.
      Маркиз забрал у управляющего письмо.
      – Ее милость у себя?
      – В настоящий момент, милорд, она в замке. Она заехала навестить миссис Бриггс, домоправительницу, которая, как известно вашей милости, не совсем здорова. Ее милость прибыла полчаса назад и, должно быть, еще находится у миссис Бриггс.
      – Попросите ее милость немедленно зайти в Белую гостиную.
      – Слушаю, милорд.
      Маркиз резко повернулся и вышел. По пути в Белую гостиную он подумал: как это похоже на его мачеху – постоянно под тем или иным предлогом являться в замок.
      Как только Дарльстон унаследовал титул и усадьбу после смерти отца, он сразу же дал мачехе понять, что не потерпит ее вмешательства в свои дела или, как он выражался про себя, не позволит ей совать нос во все происходящее в замке и сеять раздоры и смуту.
      Поскольку она всегда была назойливой и деспотичной особой, с которой у него было мало общего, маркиз настоял, чтобы мачеха переехала в отдельный дом, находившийся на территории усадьбы, традиционно занимаемый вдовствующими маркизами.
      Ему не пришлось долго дожидаться в Белой гостиной. Мачеха вплыла в комнату, шелестя черным шелковым шлейфом. Ее пышный бюст служил эффектным фоном для нескольких нитей крупного жемчуга, переливающегося мягким блеском.
      Несмотря на свою холодную, неприветливую манеру, в молодости вдовствующая маркиза была исключительно хороша собой.
      Ее пасынку она никогда не нравилась, но ее портреты писали многие художники, и, без всякого сомнения, в фамильных драгоценностях семейства Дарльстонов она привлекала к себе всеобщее внимание в любом бальном зале.
      – Какое неожиданное возвращение, Сэлвин! – обратилась она к пасынку. – Но ты же должен был отсутствовать все лето?
      – Я вернулся, так как счел необходимым получить разъяснения в отношении этого письма, которое мне показали в Париже. – Маркиз протянул письмо, данное ему Линеттой. Маркиза прочитала его не сразу: висевший у нее на шейной цепочке лорнет запутался в нитках жемчуга.
      Немного помолчав, она сказала:
      – Это не имеет к тебе никакого отношения, Сэлвин.
      – Получается так, что имеет ко мне самое непосредственное отношение. Как я понимаю, это вы отдали распоряжение Клеггу прекратить выплаты денег, которые несколько лет выплачивал мой отец некой миссис Фалейз. Почему?
      – Эта женщина умерла.
      – Вам было известно, что у нее остался ребенок?
      – Да.
      Маркиз затаил дыхание.
      – Это моя сестра? – выдавил он из себя и с такой силой сжал руки в кулаки, что у него побелели суставы.
      – Нет, она тебе не сестра, – ответила мачеха.
      – Откуда вы знаете? Разве эта миссис Фалейз не была одной из приятельниц отца?
      – Нет! – отрезала вдовствующая маркиза. – Хотя, как тебе известно, в них у него недостатка не было.
      Маркиз ощутил невероятное чувство облегчения.
      Мрак, окутывавший его, рассеялся.
      Дарльстон подошел к открытому окну и с наслаждением вдохнул теплый воздух.
      Сидя на софе, маркиза с удивлением наблюдала за ним.
      – Почему тебя это заинтересовало, Сэлвин?
      – Лучше вы расскажите мне все об этой миссис Фалейз и о том, почему мой отец регулярно, каждые три месяца, высылал ей деньги.
      – Это такого рода история, что чем меньше людей знают о ней, тем лучше! – недовольно поморщилась маркиза. – Но раз это письмо попало в твои руки, будет лучше сообщить тебе подробности.
      Я не знаю, говорил ли тебе отец о своем дальнем родственнике Руперте Дарле? – начала мачеха. – Он приходился ему, кажется, троюродным братом.
      – Что-то припоминаю, – неуверенно проговорил маркиз. – Кажется, он был намного старше меня и трагически погиб. Я что-то слышал об этом, когда был еще ребенком. А какая связь между ним и этим письмом?
      – Твой отец всегда испытывал особую привязанность к Руперту. Руперт очень не ладил со своим отцом, и поэтому, когда у него бывали какие-нибудь проблемы, он неизменно обращался за помощью к твоему отцу и никогда не встречал отказа.
      Он всегда попадал во всякие истории, когда учился в Итоне. Его бы исключили, не вмешайся твой отец. Ему приходилось иметь дело с необузданным юнцом, чья собственная семья не находила нужным о нем позаботиться!
      Помолчав немного, маркиза продолжала:
      – Когда Руперт поступил в Оксфорд, он вскоре влюбился в дочь одного из профессоров. Она была француженка.
      Маркиз присел на софу рядом с мачехой и с жадностью вслушивался в каждое ее слово.
      – Без чьего-либо ведома Руперт женился на ней. Это был, разумеется, тайный брак, хотя отец девушки, видя, что его дочь влюблена в Руперта, дал свое согласие.
      Маркиза слегка всплеснула руками.
      – Это было безумие, чистое безумие! Девушке было семнадцать, Руперту – девятнадцать! Все думали, что Руперт прилежно учится, а у него уже была семья! Судя по тому, что Руперт впоследствии рассказывал твоему отцу, он и его молодая жена были очень счастливы.
      – Нет никаких сомнений в законности их брака?
      – Ни малейших. Свидетельство о браке где-то в бумагах твоего отца.
      – Продолжайте, прошу вас!
      – Когда Руперт закончил университет, его отец настоял, чтобы он совершил кругосветное путешествие. Руперт сопротивлялся изо всех сил, приводя всевозможные возражения, но Стивен Дарл был человек крутого нрава. Он пригрозил лишить Руперта наследства, если он не будет ему повиноваться.
      Маркиза остановилась, чтобы немного отдохнуть.
      – Перед отъездом, – продолжала она, – Руперт посетил твоего отца и рассказал ему о своей женитьбе. Твой отец был поражен, что все это совершилось втайне.
      «Ты должен рассказать твоему отцу», – сказал он Руперту.
      «Если я расскажу, он оставит меня без гроша», – возразил тот.
      «Что же ты намерен делать?» «Самому составить себе состояние!»
      – Твой отец счел его заявление легкомысленным, поскольку у Руперта были рекомендательные письма к особам королевских фамилий, премьер-министрам и разным пользующимся известностью в обществе лицам, но среди них не было ни одного человека, который мог бы помочь ему наладить деловые контакты и нажить деньги.
      Маркиза вздохнула и сказала с неудовольствием:
      – Но, конечно, твой отец по своему добродушию пообещал сохранить тайну Руперта и помочь его жене, пока он будет за границей.
      – И что же случилось? – поторопил мачеху маркиз.
      – Пока Руперта не было в Англии, его отец устроил для него союз с дочерью герцога Харпендена.
      Услышав это, маркиз не смог сдержать изумленного возгласа.
      – Они были уже знакомы какое-то время, – продолжала она, – и я думаю, девушке он нравился; она находила его привлекательным, что было не лишено оснований!
      – Но должен же был Руперт сказать ей и своему отцу правду?
      – О помолвке было объявлено без предупреждения на вечере, данном его отцом, чтобы отпраздновать его возвращение.
      – И что же он сделал после этого?
      – На следующий день он явился к твоему отцу. Он сказал ему, что Стивен, его отец, очень болен. Врач предупредил его, что сердце его отца в критическом состоянии и любая неприятная новость может убить его.
      Вдовствующая маркиза поджала губы.
      – Твой отец и я никогда не любили Стивена; в гневе он становился неуправляемым.
      – Что же случилось потом?
      – Руперт был уверен, что отец долго не проживет; все, что ему нужно, – это выиграть время. Объявить в этот момент о своей женитьбе означало бы ускорить кончину отца.
      – Я понимаю его, – задумчиво промолвил маркиз.
      – Но хуже всего было то, что Стивен с его обычным самоуправством послал объявление о помолвке в газеты, не сказав ничего сыну.
      – А что сказала по этому поводу жена Руперта? – сердито осведомился маркиз.
      – Руперт говорил твоему отцу, что она была готова ждать смерти Стивена. В любом случае о ее существовании никому не было известно. Она продолжала оставаться в безвестности, как и тогда, когда Руперт был за границей. Естественно, на ее содержание требовались средства, а Руперт вернулся без единого пенса в кармане. Ты сам можешь догадаться, кто оплачивал счета.
      – Мой отец, – ответил не задумываясь маркиз.
      – Разумеется, – язвительно согласилась мачеха. – Бывало ли такое, чтобы он отказывался помочь каким-нибудь несчастненьким, а тем более нищей родне?
      Маркиз промолчал.
      – Руперт утонул, спасая жизнь своей невесты, когда их лодка опрокинулась во время прогулки по Темзе, – закончила свой рассказ мачеха.
      – Боже мой! Я никогда об этом не слышал! – схватился за голову маркиз.
      – Эта трагедия поставила твоего отца в крайне затруднительное положение, – осуждающе сказала вдовствующая маркиза.
      – Но почему же, когда Руперт погиб, он не объявил всем о его женитьбе?
      – Он так и собирался сделать. Но хотя Стивен и пережил известие о смерти Руперта, его жизнь висела на волоске. Газеты славили Руперта, а его жена скорбела.
      – Да, я понимаю, – медленно отозвался маркиз. – Значит, мой отец так никому ничего и не сказал?
      – Он продолжал выплачивать содержание вдове Руперта. Впрочем, даже если бы семья узнала о ее существовании, сомневаюсь, чтобы эту девушку признали. Скандал мог бы нам всем навредить!
      – Несправедливо, что с ней так обошлись, – промолвил маркиз. – А когда она умерла, вы распорядились, чтобы выплаты были прекращены. Вдовствующая маркиза резко встала.
      – Я не видела оснований, – заметила она холодно, – растрачивать состояние твоего отца на мезальянсы Руперта!
      – Даже на его ребенка? Маркиза слегка заколебалась.
      – Банк известил меня о ее существовании, когда я прекратила платежи, предназначавшиеся ее матери. Твоему отцу ничего не было известно о ребенке, как, впрочем, и самому Руперту, который так никогда и не узнал, что стал отцом. Удивительно только, что, раз это был его ребенок, девушка не стала добиваться, чтобы семья ее покойного мужа признала ее.
      – Она любила его настолько, что даже после его смерти старалась не причинять хлопот его близким. Немногим мужчинам выпадает такое счастье.
      Мачеха окинула его ледяным взглядом и заметила холодно:
      – Руперт мертв, его жена тоже. Об этом браке никогда не станет известно будущему историку нашей семьи, и я надеюсь, что и ты, Сэлвин, постараешься забыть об этой неприглядной истории.
      Маркиз рассмеялся.
      – Боюсь, что это окажется невозможным.
      – Но почему?
      – Потому что я собираюсь жениться на дочери кузена Руперта. – С этими словами он вышел из гостиной.

* * *

      Когда, поспешно выйдя из подъезда, маркиз подошел к карете, лакей виновато сказал ему:
      – Молодая леди спустилась к озеру, милорд. Надеюсь, вы не рассердитесь, что я не помешал ей.
      – Ничуть! – радостно ответил маркиз. – А сейчас займитесь каретой, она нам сегодня больше не понадобится.
      Предзакатное солнце разогнало облака, и небо ярко синело, отражаясь в озере вместе с золотистыми лютиками, покрывавшими берега. Линетты нигде не было видно. Наконец маркиз увидел ее среди зарослей цветущего миндаля. Солнечные лучи играли на ее золотых локонах.
      Линетта сняла шляпу и держала ее за ленты. Даже в своем бедном старомодном платье она отличалась изяществом и грацией, каких маркизу не случалось замечать у других женщин.
      Девушка казалась хрупкой и почти невесомой, нимфой, поднявшейся из глубин озера.
      Дарльстон подошел ближе. Линетта повернулась и увидела его. Маркиз остановился, улыбаясь.
      В глазах Линетты сверкнула внезапная неудержимая радость.
      Все чувства влюбленных слились в одно, заставив забыть обо всем.
      Маркиз протянул к ней руки, и девушка упала в его объятия.
      Быть снова рядом с ним значило для нее оказаться в раю. Какое блаженство сознавать, что он любит ее, что ей не нужно больше страдать, не нужно больше бороться с ним, сопротивляться ему.
      – О моя любовь, мое сокровище! – нетвердым голосом произнес маркиз. – Я люблю тебя! Боже, как я люблю тебя! Я ведь думал, что лишусь тебя.
      Линетта в страстном порыве прижалась к нему, и маркиз начал покрывать жадными поцелуями ее лицо, руки, волосы. От этих ласк девушка утратила представление обо всем, кроме того, что она принадлежит Дарльстону, что она – часть его!
      – Я люблю тебя! – сказал Сэлвин снова. – Дорогая, мы можем пожениться! Ничто не может помешать нам, ничто!
      – Но… мой папа… – пролепетала она.
      – Ты – моя дальняя родственница. Фамилия твоего отца Дарл, это наша родовая фамилия. Твой отец – мой троюродный или четвероюродный брат, я даже не знаю, какой!
      – Неужели это правда? – с трудом выговорила Линетта.
      – Правда, – твердо заявил маркиз, как будто убеждая в этом себя самого.
      Линетта никогда не узнает, подумалось ему, какие муки он пережил, опасаясь, что их родство окажется более близким.
      – Каким он был? – спросила, помолчав, Линетта.
      – Высоким и очень красивым, – ответил маркиз. – Он был очень обаятельным, все любили его.
      – О, я знала это! Я знала! – перебила его Линетта. – Когда я впервые увидела тебя в Дувре, то почему-то подумала, что ты похож на моего отца. Должно быть, я инстинктивно почувствовала, что между вами было какое-то родство.
      – Не слишком близкое, – улыбнулся маркиз. – Твое настоящее имя – Линетта Дарл. И знаешь, любимая, кроме меня, у тебя еще много родных, у нас большая семья.
      Линетта теснее прижалась к нему.
      – Мне не нужно много родни, – шепнула она. – Мне нужен только ты, ты один.
      – А мне – ты. Наша свадьба состоится немедленно, любимая. Медовый месяц мы проведем, где ты захочешь – в Венеции, в Италии, в Греции, – все равно где, только бы мы были вместе.
      – Неужели ты и правда… говоришь мне это? Неужели это правда, что ты не будешь стыдиться меня, что я могу стать твоей женой… не скомпрометировав тебя?
      – Ты любила меня настолько, что была готова отказаться от меня, – сказал маркиз почти с благоговением.
      Линетта никогда не должна узнать, какую слабость проявил ее отец, думал маркиз. Все это было так давно, что многие уже забыли о его помолвке, а тех, кто не забыл, можно убедить хранить молчание.
      Это будет нелегко, но он сумеет это сделать. В одном он был совершенно тверд: Линетта встретится со своими новыми родственниками только после свадьбы, когда она вполне освоится с положением его жены.
      Привлекая ее к себе, Дарльстон мечтательно произнес:
      – Мы поженимся завтра или послезавтра по специальному разрешению. А потом у нас будет много-много месяцев на то, чтобы лучше узнать друг друга.
      Он коснулся губами ее щеки, наслаждаясь нежностью девичьей кожи.
      – Ты не забыла, что я должен доказать тебе, как я люблю тебя, и научить тебя любви?
      – Я буду прилежной ученицей, – прошептала Линетта, – я так хочу быть с тобой, с тобой одним!
      – Никого, кроме нас, и не будет, – пообещал ей маркиз, – пока я тебе не наскучу.
      Заметив вопрос в глазах Линетты, он добавил с улыбкой:
      – Пусть я повторяю твои же слова, но ты мне никогда не наскучишь. Ты – все, чего я когда-либо желал, все, что я мечтал найти и чуть было не потерял.
      Не в силах сдерживаться, Дарльстон снова начал целовать ее, словно для того, чтобы убедиться, что его любимая здесь, рядом с ним.
      Поцелуи были сначала легкими, как дуновение ветерка, потом они стали все настойчивей и настойчивей.
      Линетту захватывали незнакомые ей ранее чувства. Ей казалось, что она вот-вот взлетит в воздух и станет, подобно стрекозе, кружиться над водой.
      – Я люблю тебя! Люблю! – шептала она.
      – И я люблю тебя, моя прелестная, невинная, чудная крошка!
      – Все так чудесно, как в сказке, – счастливо улыбнулась она. – Ты уверен, что нам все это не снится?
      – Нет, это жизнь! – ответил Дарльстон. – Я люблю тебя, Линетта. Ты завладела моим сердцем и подарила мне счастье любви.
      Солнце, казалось, вспыхнуло в глазах девушки. Она склонила голову к нему на плечо и поклялась:
      – Я обещаю, что буду любить тебя до скончания века всей душой и всем сердцем! И пусть вся наша жизнь будет пронизана любовью, ведь только тогда союз двух сердец приносит счастье.
      – Это все, чего я хотел бы в жизни, – промолвил маркиз и снова прильнул к ее губам.
      Так они стояли обнявшись, а на плечи им падали бело-розовые лепестки цветущего миндаля.