Бесспорно, королева пользовалась невероятной популярностью среди своих подданных, и ее министры решили превратить день коронации в запоминающееся событие, которое навсегда останется в истории страны и в памяти сограждан.

Однако леди Женевьева с досадой думала, что, в то время как на коронацию предыдущего монарха было истрачено всего лишь пятьдесят тысяч фунтов стерлингов, на церемонию возведения на трон королевы Виктории парламент постановил выделить сумму двести тысяч фунтов стерлингов.

«Ах, если бы у меня были такие деньги, — вздыхала леди Женевьева, — чего бы только я не могла на них купить!»

Леди Женевьева Родни любила сама быть в центре внимания, поэтому для нее было невыносимо слышать, как все только и говорят, что о церемонии коронования, назначенной на двадцать восьмое июня.

Вестминстерское Аббатство предполагалось торжественно украсить золотом и пурпуром. Огромная ярмарка на два дня раскинет свои шатры в Гайд-Парке; здесь будут проходить народные гулянья с увлекательными и разнообразными аттракционами, вроде подъема на воздушных шарах. По вечерам будут устраиваться великолепные праздничные иллюминации и фейерверки.

По моему глубокому убеждению, все это — только нелепая и никому не нужная, пустая трата денег «, — не раз повторяла в обществе леди Женевьева, однако слова ее ни у кого не находили поддержки.

Все ее подруги ни о чем другом не могли думать, кроме как о том, что они наденут на предстоящие торжества, и все портнихи Лондона сбились с ног, стремясь угодить своим клиенткам, жаждущим новых фасонов и новых дорогих материй; никто в эти дни не обращал внимания на цены.

Леди Женевьева умышленно не заказывала до сих пор платья, выжидая, как будут одеты ее соперницы.

Ей хотелось затмить их всех, и она знала, что ее удивительно тонкая талия, округлые, словно выточенные из слоновой кости плечи, нежная безупречно белая кожа — главные ее украшения, которые нужно подчеркнуть так, чтобы они засияли во всей своей красе; конечно, для этого существовали изумительные драгоценности, в которых она не испытывала недостатка, но все же со старинными фамильными драгоценностями герцогинь и маркиз, передаваемыми из поколения в поколение, они сравниться не могли.

Леди Женевьева решила до мельчайших подробностей разработать все детали своего туалета и своего выхода; ее появление на церемонии должно было произвести необычайное впечатление на всех собравшихся, но главное для нее было — сразить наповал одного из них, блистательного графа Хелстона.

При мысли о нем едва заметная морщинка залегла между ее тонкими темными бровями, и она слегка надула губки.

Нелегко было подчинить его своей власти; по правде говоря, ей еще не приходилось встречать такого человека, как он, на которого не действовали его чары; и все же она твердо решила выйти за него замуж, невзирая ни на какие препятствия.

— Если бы о нашей помолвке было объявлено до коронации, — размышляла леди Женевьева, — это стало бы еще одной жемчужиной в моем ожерелье, победой, которая придала бы новый блеск моей красоте. Все просто лопнули бы от зависти, увидев, как он сопровождает меня по проходу к моему месту!

Она отдавала себе отчет в том, что Неуловимый граф, оправдывая данное ему прозвище, постоянно ускользает из ее рук, и все же леди Женевьева была абсолютно уверена, что в конце концов ему не удастся ускользнуть, особенно после того, как она разыграла свою козырную карту в ночь накануне его отъезда на скачки в Ньюмаркет.

Она подумала о его громадных земельных владениях, о его великолепном особняке на Пикадилли, где она будет устраивать пышные великосветские приемы. Они с графом прекрасно подходят друг другу и будут смотреться изумительно, стоя рядом на верхней площадке лестницы и принимая гостей; трудно будет найти более красивого и статного хозяина дома и более прелестную, очаровательную хозяйку!

Кроме того, у него имеется громадный особняк в Суррее. При одной мысли о нем у леди Женевьевы перехватило дыхание от восторга.

Какие балы она будет задавать там, какие пышные, великолепные приемы устраивать!

Летом, во время этих вечеров и многолюдных празднеств, венецианские окна гостиных будут распахнуты в сад, и взору гостей откроются чудесные зеленые лужайки с античными мраморными статуями, а цветущие кусты роз будут наполнять воздух своим благоуханием.

Мысленно леди Женевьева уже видела себя проходящей через анфилады роскошных залов с расписными потолками и свисающими с них громадными хрустальными люстрами; видела, как она спускается по широкой лестнице с резными перилами, украшенными гербами, или проходит по длинной картинной галерее, где портрет ее займет место рядом с другими фамильными портретами графинь из рода Хелстонов.

Вот что мне нужно; это будет достойной оправой моей красоте, улыбнулась Женевьева своему отражению в зеркале.

В дверь постучали, и в комнату вошла одна из служанок.

Девушка нервно присела, с опаской глядя в затылок своей госпожи, пытаясь угадать, в каком она сегодня настроении.

Характер у леди Женевьевы был непредсказуемый, и удар решеткой для волос, метко пущенной ее маленькой нежной ручкой, мог быть довольно болезненным.

Прошло около минуты, прежде чем леди Женевьева, не оборачиваясь, резко спросила:

— Ну? В чем дело?

— Приехал премьер-министр, он дожидается вас в гостиной, миледи. Леди Женевьева вскочила.

— Премьер-министр? Что же ты сразу не сказала, идиотка безмозглая?

Она бросила на себя последний взгляд в зеркало, оставшись вполне довольна своим отражением; время было не такое уж раннее, но она все еще оставалась в negligee4, которое почти не скрывало мягких изгибов ее прекрасного тела.

Горничная отворила дверь, и леди Женевьева, выйдя из комнаты, медленно спустилась по узкой лесенке в гостиную первого этажа, где ждал ее виконт Мельбурн.

Он приходился ей дальним родственником и был близким другом отца леди Женевьевы, герцога Харрогата. Она знала и любила его с детства.

Войдя в гостиную и увидев дожидающегося ее лорда Мельбурна, она бросилась к нему с радостным возгласом.

Премьер-министру исполнилось уже пятьдесят девять лет, но он все еще был замечательно красив.

В молодости он многим кружил головы; особенно восхищали женщин его глаза и гордая, немного надменная посадка головы.

Он любил общество женщин, его тянуло к ним, как магнитом.

Виконт Мельбурн был талантливым государственным деятелем, а острый изощренный ум и тонкое чувство юмора делали его исключительно интересным собеседником.

Он немало повидал на своем веку и был человеком искушенным, с большим жизненным опытом. Глаза его восхищенно и радостно заблестели, когда он увидел, в каком наряде встречает его леди Женевьева. Подбежав к нему, она обвила руками его шею и поцеловала в щеку.

— Кузен Уильям, как это мило с вашей стороны, что вы заглянули ко мне, — прощебетала она. — Я надеялась, что вы откликнетесь на мою записку, но не думала, что увижу вас так скоро!

— Вы же знаете, когда вы нуждаетесь в помощи, я всегда к вашим услугам, — галантно ответил лорд Мельбурн.

— Благодарю вас! — воскликнула леди Женевьева и взяла его за руку, усаживая рядом с собой на диван.

— Выпьете что-нибудь? — предложила она, — Что вы предпочитаете — шампанское? Бокал мадеры?

— О, благодарю! Для меня самое большое удовольствие — смотреть на вас! — сказал лорд Мельбурн и продолжил с обаятельной улыбкой, покорившей сердце не одной женщины:

— Вы очаровательно выглядите, дорогая. Не знаю, кто еще мог бы выглядеть столь прелестно в этот утренний час, при ярком солнечном свете.

— Спасибо, кузен Уильям, — поблагодарила леди Женевьева. — А теперь, добрейший и лучший из мужчин, мне нужна ваша помощь.

Приподняв брови, лорд Мельбурн ждал, пока она продолжит.

— Это, конечно, всего лишь недоразумение, досадная оплошность, я понимаю, — снова заговорила она, — но я до сих пор не получила приглашения на коронацию.

Лорд Мельбурн бессознательным жестом высвободил свою руку из ее нежной ручки и задумчиво потер подбородок.

Не глядя на леди Женевьеву, он тихо проговорил:

— Это не ошибка и не недоразумение! С минуту в комнате стояла полная тишина, потом она произнесла удивленно и недоверчиво:

— Вы хотите сказать, что моего имени нет в списке приглашенных?

— Королева вычеркнула ваше имя из списка, когда ей принесли его на утверждение.

— В это невозможно поверить! — задыхаясь, воскликнула леди Женевьева. — Как она смеет… как могло ей прийти такое в голову?

Голос ее пресекся, и лорд Мельбурн тихонько вздохнул.

— Вы слишком неосторожно вели себя, дорогая!

— Вы имеете в виду… с Озри Хелстоном?

— Он только один из многих, хотя, возможно, ваша связь с ним и те разговоры, которые она вызвала в обществе, были последней каплей, переполнившей чашу.

— Ну конечно, она не давала покоя этим злобным старым ведьмам, этим уродливым, засушенным аристократкам, которые так и вились вокруг него, пытаясь поймать на крючок и выдать за него своих дочек — перезрелых дурнушек! Так они решили, что если у них ничего из этого не вышло, то граф никому не достанется? — бушевала леди Женевьева; глаза ее метали молнии, она вся кипела от ярости.

— Тут вы, возможно, и правы, дорогая, — согласился лорд Мельбурн. — В то же время, моя милая, не так давно я уже предупреждал вас, что времена изменились. То, что было дозволено в веселые дни Регентства5, чем наслаждались при Георге IV, то теперь встречает неодобрение и суровое порицание!

На губах его заиграла легкая улыбка, словно при воспоминании о былых наслаждениях, когда в обществе царили распущенность и легкомыслие, а леди вели себя почти так же свободно, как джентльмены.

— Король Уильям и королева Аделаида, как вам известно, — продолжал премьер-министр, — сделали все, что было в их силах, для того чтобы исправить мораль и нравы.

Леди Женевьева презрительно хмыкнула.

— Вряд ли королю особенно подходила роль поборника нравственности, — заметила она, — если вспомнить, что он имел десять побочных детей от миссис Джордан!

— И тем не менее, — возразил лорд Мельбурн, — он установил новые правила поведения, которым пришлось подчиниться.

Говоря это, он искоса лукаво взглянул на леди Женевьеву, и она улыбнулась ему.

— Я-то никогда им не подчинялась!

— Знаю, — ответил премьер-министр, — но поймите — королева еще совсем юная, невинная и чистая девушка!

Леди Женевьева собиралась уже что-то съязвить, но вовремя вспомнила, что ходят упорные слухи, будто лорд Мельбурн влюблен в королеву.

Она явно восхищалась им, почти преклонялась перед ним, и он, человек искушенный, умудренный жизненным опытом, человек, обладавший острым проницательным умом, скептик и острослов, циничный и едкий, соответчик в двух бракоразводных процессах, каким-то чудом, однако, вышедший сухим из воды, готов был теперь укротить свое блестящее остроумие и прикусить язык, только бы не осквернить ее невинного девического слуха.

Его друзьям казалось невероятным, что он мог терпеливо просиживать долгие вечера в обществе юной королевы, играя с ней в какие-нибудь детские игры, вроде шашек, или складывая разрезные картинки.

До леди Женевьевы дошли слухи, что, когда премьер-министр говорит о королеве, глаза его наполняются слезами.

Она, правда, не верила этому, и все же сейчас, вместо того чтобы обрушиться на юную королеву, как собиралась вначале, она постаралась взять себя в руки и сказала как можно спокойнее:

— Но вы ведь в состоянии убедить ее величество, кузен Уильям, объяснить ей, что это чудовищное оскорбление, затрагивающее честь всей моей семьи, если меня исключат из списков приглашенных на коронацию?

Уже говоря это, леди Женевьева понимала, что доводы ее звучат не слишком убедительно.

Отец ее умер, мать жила в отдаленном графстве Дорсет и никогда не бывала при дворе, У нее, правда, оставалось еще немало других родственников, но все они осуждали ее поведение и, вместо того чтобы оскорбиться, несомненно, были бы весьма удовлетворены и обрадованы, узнай, какой она получила» щелчок «.

Осознав, что слова ее не подействуют должным образом на лорда Мельбурна, она быстро проговорила:

— Во всяком случае, у меня есть неплохая новость! Я выхожу замуж за Озри Хелстона!

Лорд Мельбурн вопросительно поднял на нее глаза.

— За Неуловимого графа? — недоверчиво переспросил он. — Вы не шутите?

— Нисколько! Я говорю абсолютно серьезно.

— Это совсем другое дело, — заметил премьер-министр. — Кстати, Хелстон уже сделал вам формальное предложение?

Леди Женевьева отвела глаза в сторону.

— Не так прямо, — призналась она, — но скоро сделает.

— Я желаю для вашей же пользы, чтобы это произошло как можно скорее и чтобы я мог быть в этом уверен, — тихо проговорил лорд Мельбурн.

С этими словами он встал и, подойдя к камину, облокотился на каминную полку с присущим лишь ему одному изяществом.

Помолчав немного, он сказал:

— Я знаю вас, Женевьева, с тех пор, как вы были еще совсем крошкой и лежали в колыбельке. Ваш отец был одним из моих самых закадычных друзей, а мать ваша была необыкновенно добра ко мне и относилась очень тепло и участливо в один из самых трудных периодов моей жизни, когда я чувствовал себя очень несчастным.

Леди Женевьева поняла, что он говорит о том времени, когда он, против воли своей семьи, женился на прелестной, своенравной и эксцентричной леди Каролине Понсонби, единственной дочери графа Бессбороу, и она опозорила его, ведя себя скандально и непозволительно, демонстрируя перед всеми свою страсть к лорду Байрону.

Она умерла десять лет назад, в 1828 году, и мать леди Женевьевы часто говорила о том, как терпеливо и снисходительно относился лорд Мельбурн к своей жене, как заботился о ней долгие годы, пока ее болезненное возбуждение не перешло в полное безумие.

На него обрушилось не только это несчастье. Их единственный ребенок, сын Огастес, оказался слабоумным и скончался через год после смерти своей матери.

— Папа и мама всегда вас любили, — произнесла вслух леди Женевьева, — и я тоже.

— Тогда мне хотелось бы, чтобы вы хоть изредка прислушивались к моим советам, — заметил лорд Мельбурн.

Леди Женевьева подернула плечиками.

— Жизнь коротка, и я хочу получить от нее все возможные наслаждения.

— Женщины могут быть невероятно жестокими к другой женщине, более привлекательной, чем они, тем более если она нарушит моральные устои общества.

— Мы с вами говорили об Озри, — быстро напомнила ему леди Женевьева.

— Да, знаю, — ответил лорд Мельбурн, — и я надеюсь, для вашего же благополучия, что вы сумеете одержать победу там, где уже множество прелестных женщин до вас потерпели поражение. Боюсь только, Женевьева, что вы забываете об одной вещи…

— О чем же? — спросила леди Женевьева почти враждебно.

— Мужчина любит развлекаться и получать удовольствие — и кто же может упрекнуть его за это — если женщины сами так и льнут к нему, очаровательные женщины, которые на какое-то время вызывают его интерес и пробуждают в нем какие-то чувства. Однако от своей жены он ожидает большего, чем просто удовлетворения желания.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, — продолжал лорд Мельбурн, вкладывая в свои слова неподдельное чувство, — что мужчина надеется и желает найти свою жену чистой и нетронутой. Думаю, каждый мужчина носит в своем сердце идеал той женщины, которую он хотел бы назвать своей женой.

— Чистая и нетронутая? — недоверчиво повторила леди Женевьева.

Она чуть не расхохоталась язвительно, как вдруг подумала, что, кажется, это как раз то, что сам лорд Мельбурн искал в Каролине Понсонби и что он так любил в королеве.

Она знала, что в жизни его было много женщин, но только сейчас она поняла, что в душе он всегда оставался идеалистом, мечтающим найти нечто высокое и духовное в юной, совсем еще незрелой, не искушенной в жизни женщине, больше похожей на ребенка.

Подавив в себе рвущиеся наружу злые и язвительные слова, леди Женевьева заметила:

— Пожалуй, несколько поздновато искать во мне сейчас то, что было в семнадцать лет.

— Вы правы, — согласился лорд Мельбурн, — и Хелстон может находить вашу безрассудную отвагу в попрании всех условностей, вашу пылкость и тех чертенят, которые притаились в ваших глазах, очень привлекательными. Но можете ли вы с полной уверенностью сказать, что именно это он хочет увидеть в своей будущей жене?

— Он женится на мне, — упрямо проговорила леди Женевьева.

Лорд Мельбурн слегка вздохнул.

— В таком случае, мне больше ничего не остается сказать. Я закончил мои наставления, дорогая.

Он произнес это легким, шутливым тоном. Леди Женевьева поднялась с дивана и, подойдя к нему, положила руки ему на плечи.

— Если Озри женится на мне, кузен Уильям, я постараюсь остепениться и вести себя впредь более осмотрительно. Когда я стану его женой, меня уже нельзя будет исключить из списка придворных дам, не правда ли?

— Ни в коем случае, — подтвердил лорд Мельбурн.

— Я выйду за него замуж, — пообещала леди Женевьева. — А пока что, может быть, вы мне все-таки устроите приглашение на коронацию?

— Это невозможно, — ответил премьер-министр, — если только о вашем обручении с графом не будет объявлено до двадцать восьмого июня.

Леди Женевьева сжала губы.

— То есть у меня нет выхода, не так ли? Хорошо, я сделаю все, черт побери, все, что в моих силах, и я добьюсь своего, можете быть уверены!

— И постарайтесь, пожалуйста, не ругаться, — мягко попросил ее лорд Мельбурн. — Королева, как и большинство молоденьких девушек, не выносит, когда в ее присутствии употребляют бранные слова.

— Боже, как только вы терпите все это, кузен Уильям? Именно от вас я никогда такого не ожидала!

Лорд Мельбурн ответил не сразу, словно не решаясь сказать что-то важное.

— Мне кажется теперь, что все, что я увидел и узнал в своей долгой жизни, все те знания и опыт, которые приобрел, все, что я выстрадал и пережил, — все это было лишь для того, чтобы я имел право обучать и воспитывать юную женщину, которая, я в этом совершенно убежден, со временем станет великой королевой.

— Вы действительно в это верите?

— Верю! — ответил он просто. — И, что особенно важно, — она верит в меня!

Леди Женевьева молча смотрела на него.

Она вспомнила, как кто-то говорил ей, что королева отзывается о лорде Мельбурне как о» самом сердечном, добром и чувствительном человеке в мире «!

Когда он вышел, нежно поцеловав ее на прощание, леди Женевьева схватила со стола, стоявшего в холле, красивую фарфоровую вазу и с размаху швырнула ее на пол, так что та разлетелась на мелкие кусочки.

Затем она громко, самыми последними словами обругала все светское общество в целом и тех старых злобных сплетниц, которые вечно во все суют свой нос. Они-то и постарались оклеветать ее перед королевой, прожужжав ей уши о якобы неблаговидном поведении леди Женевьевы.

Лакеи слушали все это, побледнев, глядя на свою госпожу широко раскрытыми, испуганными глазами, в то время как горничные, с любопытством выглядывая из спальни, тихонько хихикали, сгрудившись на верхней площадке лестницы.

Проклиная все на свете, леди Женевьева поднялась в свою спальню, где сорвала свой гнев, отхлестав по щекам молоденькую служанку и так ударив ту, что постарше, щеткой для волос, что она залилась слезами.

Тем не менее на губах ее играла легкая улыбка, и она выглядела совершенно очаровательно, когда спустя полчаса после этого ей доложили о приезде графа Хелстона.

Леди Женевьева спустилась в гостиную, переодевшись в новое платье из муслина, украшенное вышивкой, с бархатными вставками; через руку у нее была перекинута чудесная неаполитанская шаль, обшитая кружевами. В руке она держала Высокую шляпку с перьями и длинной вуалью, которая должна была легкими складками ниспадать на нежный подбородок, таинственно прикрывая верхнюю часть лица.

Граф Хелстон выглядел необыкновенно элегантно в своей отлично сшитой визитке с широкими отворотами; высокий белоснежный воротник подпирал его мужественный, точно высеченный резцом подбородок; он стоял на том же месте, где за полчаса до его прихода стоял лорд Мельбурн, поджидая ее у камина.

Взглянув на него, леди Женевьева впервые подумала, что между этими двумя мужчинами есть что-то общее.

В обоих чувствовалась непринужденность и спокойная уверенность в себе.

Это качество принято было называть французским словечком» insouciance»— беспечность, беззаботность, но не легкомыслие, а, напротив, — способность всегда смотреть жизни в лицо без страха и чувствовать себя хозяином положения, не испытывать замешательства и растерянности в любых, даже самых трудных обстоятельствах, не терять уверенности и самообладания, помогающих справиться со всем, что бы ни случилось.

Леди Женевьева прикрыла за собой дверь и остановилась, не двигаясь, молча глядя на графа Хелстона, стоявшего на противоположном конце комнаты.

Она прекрасно сознавала, что от его внимания не укроется элегантность и изящество ее наряда, ее строгий и правильный античный профиль и те глубокие переливы иссиня-черного и пурпурного оттенков, которые вспыхивали в ее чудесных волосах в потоках яркого солнечного света.

— Я так тосковала по тебе, Озри! — воскликнула леди Женевьева, стараясь придать своему голосу певучую мягкость и задушевность.

— Мне надо поговорить с тобой, Женевьева. Леди Женевьева подошла к нему ближе.

— Разве слова — это главное? — нежно спросила она, подняв к нему лицо, точно в ожидании поцелуя.

Он смотрел на нее сверху вниз жестким, непроницаемым взглядом.

— Сядь, Женевьева. Мы должны кое-что обсудить с тобой.

Ему показалось, что в глазах ее промелькнули страх и неуверенность. Однако она кокетливо пожала плечами, надула губки и грациозно опустилась на софу.

— Ну что, я жду, — произнесла она через мгновение вызывающим тоном.

— В последний раз, когда мы виделись, — начал граф, — ты говорила мне, что носишь под сердцем моего ребенка.

— Это правда, — ответила леди Женевьева с улыбкой. — Я думала, ты будешь рад иметь сына, который унаследует твое родовое имя и титул. Разве не об этом мечтает каждый мужчина?

— При некоторых обстоятельствах — да, — согласился граф. — Однако мне бы хотелось быть абсолютно уверенным, что ребенок — мой.

Глаза леди Женевьевы распахнулись еще шире.

— Озри, как ты можешь сомневаться в этом? Ты же знаешь, — с тех пор, как мы любим друг друга, я не встречалась больше ни с одним мужчиной. Ты — все для меня, все на свете! Как тебе только могло взбрести в голову, что я могу посмотреть на кого-то другого?

— Есть еще одна немаловажная деталь.

— Что же это?

— Я должен знать наверняка, что ты и в самом деле enceinte6.

— Как ты можешь сомневаться? Конечно, срок еще небольшой, но женщина всегда знает об этом, и я уверена, совершенно уверена, что подарю тебе сына. Мы скоро поженимся? — спросила она совсем уже тихо и вкрадчиво. — Мне не хотелось бы откладывать это надолго.

— Конечно, я согласен с тобой, дело это важное и не терпит отлагательств, — ответил граф. — Поэтому я предлагаю тебе надеть твою шляпку, и мы немедленно отправимся к сэру Джеймсу Кларку.

— К сэру Джеймсу Кларку? — удивленно переспросила леди Женевьева. — А кто это?

— Лейб-медик королевы, врач, известный своими познаниями в области гинекологии.

Наступила мгновенная тишина, затем леди Женевьева возразила:

— Еще слишком рано, чтобы можно было делать какие-либо заключения. Не вижу никакой необходимости беспокоить доктора. Тем более что я чувствую себя прекрасно — и в самом деле, я никогда еще не чувствовала себя лучше!

— Мне нужно только одно, — настаивал граф, — а именно, чтобы доктор Кларк подтвердил мне, что у тебя действительно будет ребенок. Если это правда, мы обвенчаемся.

Глаза леди Женевьевы встретились с его взглядом.

— Не вижу причины, почему я должна подвергаться такому унижению! — бросила она с вызовом.

— Почему бы просто не сказать правду? — спросил граф. — Ты же прекрасно знаешь, что никакого ребенка нет, да и вряд ли когда-нибудь будет!

Она ничего не ответила, но он понимал, какие вопросы, проносятся сейчас в ее мозгу, сменяя друг друга: что ей сделать, что сказать? Солгать ему, обрушиться на него с негодованием и упреками или, наоборот, согласиться с его предположением?

— Я случайно узнал, — произнес он, прежде чем она успела на что-либо решиться, — что у тебя никогда не может быть ребенка. Ты уже пыталась дать Родни наследника, однако из этого ничего не вышло!

— Кто сказал тебе об этом? — начала было леди Женевьева, вся кипя от ярости, как вдруг прервала себя, воскликнув:

— Ну конечно, как же я сразу не догадалась, кто же еще мог наплести такое, кроме Уиллоуби Яксли! А он наверняка узнал об этом от своей сестрички, этой язвы и подлипалы Луизы, которую я всегда терпеть не могла!

— Тем не менее это правда!

— Ну что же, сейчас я действительно не жду ребенка! — яростно воскликнула леди Женевьева. — Однако никто не может утверждать, что у меня никогда не будет детей!

Граф вынул из внутреннего кармана своей визитки конверт и положил его на каминную доску, не говоря ни слова.

— Что это? — с тревогой спросила леди Женевьева, почувствовав недоброе.

— Чек, — ответил он, — на сумму, достаточную для того, чтобы оплатить все твои расходы вплоть до сегодняшнего дня. Прощай, Женевьева!

— Прощай? — как эхо, откликнулась она, и голос ее зазвенел. — Ты покидаешь меня? Нет, ты не можешь этого сделать!

— Что я больше всего ненавижу в жизни, — холодно произнес граф, — так это когда меня обманывают, пытаясь заманить в ловушку. Мне жаль, что наше знакомство должно закончиться на такой неприятной ноте, но ты должна признать, что это случилось не по моей вине.

— Нет, ты не сделаешь этого! — отчаянно вскрикнула леди Женевьева.

Вскочив с дивана, она подбежала к графу.

— Я люблю тебя, Озри, ты же знаешь! Если я и солгала, если обманом пыталась принудить тебя жениться на мне, то только потому, что я слишком люблю! Я просто потеряла голову от любви!

— И ты действительно была уверена, что такая ложь станет хорошим фундаментом нашей совместной жизни? — поинтересовался граф. Он рассмеялся, но смех этот прозвучал невесело. — Ты только подтвердила мою решимость остаться холостяком; все эти так называемые «прелести супружеской жизни»— не для меня!

Леди Женевьева попыталась обнять его, но он, твердо сжав ее запястья, высвободился, опустив ее руки.

— Нам не о чем больше говорить! — заключил он, направляясь к дверям.

Забыв обо всем, она бросилась за ним.

— Пожалуйста, Озри, прошу тебя, выслушай меня! Я все объясню! Я расскажу тебе, почему так поступила, почему сказала такое… Ты поймешь. Пожалуйста, постарайся понять!..

— Я все прекрасно понял! — жестко ответил граф. Открыв дверь, он вышел из комнаты и, не оглядываясь, стал спускаться по лестнице.

— Озри, останься, не уходи, не покидай меня! Давай обо всем поговорим… пожалуйста!.. — кричала ему вслед леди Женевьева, перегнувшись через перила. Она в последний раз пронзительно вскрикнула, увидев, как лакей подает графу его шляпу и трость и распахивает перед ним двери.

Так и не обернувшись, он надел цилиндр и вышел на улицу.

Леди Женевьева стояла неподвижно, глядя, как захлопнулась за ним дверь.

На этот раз с губ ее не сорвалось даже проклятий; у нее не было слов, чтобы выразить бушевавшие в ней чувства.

Вернувшись домой, граф почувствовал наконец, что он снова свободен; ему казалось, что он сбросил с себя какое-то тяжкое бремя; никогда еще, порывая очередную affaire de coeur7, он не испытывал такого облегчения.

Всегда трудно произнести слова прощания, одним ударом разрубить узы, еще недавно казавшиеся столь крепкими; это гораздо труднее, чем оборвать отношения, которые иссякли сами собой, когда оба партнера, казалось бы, так страстно привязанные друг к другу, не чувствуют больше ничего, кроме скуки.

Граф не отличался сентиментальностью и мог быть безжалостен и тверд, когда дело доходило до разрыва. Больше всего при этом он не любил этих бесконечных женских обвинений, нудных упреков, без которых редко обходилась хоть одна сцена расставания.

Он почувствовал теперь, что начал уставать от леди Женевьевы еще раньше, чем она вызвала его ярость и отвращение своей попыткой завлечь его в ловушку и подвести под венец.

Да, она умела разжечь в нем желание, это правда; однако всякий раз, когда огонь этот гас, в душе графа оставалось чувство разочарования и неудовлетворенности Теперь он снова вынужден был признать, что красота — это еще не все.

Трудно было представить себе женщину красивее, чем леди Женевьева, однако за красотой этой крылось что-то отталкивающее, и в последнее время граф стал все яснее ощущать это. К тому же жадность ее, без сомнения, была безмерной, и насытить ее было гораздо труднее, чем удовлетворить запросы какой-либо другой женщины из ее предшественниц.

Во всяком случае, он чувствовал, что расплатился за все, и тот более чем щедрый чек, который он оставил на каминной полке, поможет ей пережить его уход безболезненно, прежде чем найдется новый поклонник, готовый оплачивать ее счета.

С некоторым удивлением он вынужден был признаться самому себе, что ему нисколько не жаль леди Женевьеву и он не ощущает никакой собственной вины по отношению к ней.

Иногда, расставаясь с женщиной и видя слезы на ее глазах, граф чувствовал сожаление, что он, сам того не желая, увлек ее так сильно и сердце ее еще долго не сможет успокоиться, испытывая боль при воспоминании о нем.

Однако на этот раз он был совершенно уверен, что если у Женевьевы и есть сердце, оно никоим образом не пострадает от их разрыва.

Он знал, что никто не смотрит на него просто как на человека, интересного самого по себе, независимо от его общественного положения и собственности, которой он владеет.