— Я по-прежнему нахожу, что вы вели себя крайне безответственно и безрассудно, — заметил граф, — и в то же время я восхищаюсь вашим мужеством. Не могу себе представить, чтобы какая-либо другая женщина из моего круга могла бы работать в цирке да еще и получать от этого удовольствие!

— Мне нравилось, когда Кентавру аплодировали, — призналась Калиста, — и было что-то очень трогательное в том, как детишки визжали от восторга, когда он, по ходу номера, доставал из кареты мешок с золотом и нес его нищему старичку в лохмотьях.

— Как вам удалось научить его всему этому?

— Кентавр понимает все, что я ему говорю. Граф засмеялся:

— В одном я совершенно уверен, Калиста, — любой человек, который полюбит вас, — включая и вашего собственного мужа, — вскоре поймет, что самый опасный его соперник в борьбе за ваше сердце — Кентавр!

Калиста как-то странно посмотрела на него, и граф, желая загладить неприятное впечатление от своих нескромных и назойливых расспросов, спросил с улыбкой:

— Вы сказали, что цирковые артисты называют диких животных, вроде тигров и львов, «кошками». Наверное, у них вообще есть свой жаргон?

— Коко объяснил мне, — ответила Калиста, — что в каждой стране у цирковых артистов есть свой, особый язык, который знают только они. Это тайный язык, который не могут понять посторонние, и цирковые ревниво берегут его секреты.

— Почему? — поинтересовался граф.

— Для того чтобы спокойно обсуждать свои дела в присутствии «зануд», — то есть чужаков, вроде вас; вы можете находиться рядом и не понять ни слова из того, о чем они будут говорить.

— Я вижу, у вас появился новый материал для вашего альбома, — улыбнулся граф. — Вы можете привести примеры?

— Скажем, цирковых собачек называют «брехунами», — стала вспоминать Калиста. — «Палари» означает «говорить», а «донна»— женщина.

— Происхождение этих слов легко угадать, — сказал граф.

— Коко говорил, что цирковой язык в Англии представляет собой смесь цыганского и итальянского с добавлением сленга и различных перевернутых жаргонных словечек — просто берут какое-нибудь слово и произносят его с конца, понимаете? Есть слова из «романи»— языка восточных цыган.

— Понятно, — сказал граф. — А еще?

— «Денари»— значит «деньги», — продолжала Калиста, — «плевый»в смысле «легкий, простой» прямо произошло от цыганского слова, но в их языке оно означает что-то хорошее. Артисты-цыгане кличут лошадей «серыми», в то время как большинство цирковых именуют их «саврасками». — Калиста засмеялась. — Пожалуй, я нарушаю кодекс чести, выдавая вам их секреты;

Коко наверняка не одобрил бы моего поведения. Кстати, всех клоунов называют «малышами».

— А Коко знал, кто вы? — спросил граф.

— Нет.

— Почему вы не сказали ему? Вы ему не доверяли?

— Не в этом дело. Просто я подумала, что это будет звучать довольно глупо и хвастливо, если я скажу, что убежала из дома, потому что мама хотела выдать меня замуж за графа! Когда он увидел вас, лежащим без сознания, и спросил у меня, кто вы, я ответила, что вы — мой муж!

— Весьма разумно, — одобрил граф, — тем более что вы только слегка опередили то событие, которое все равно вскоре произойдет.

Калиста встала с постели, где она сидела, играя в шахматы с графом, и подошла к окну.

Он молча смотрел на нее. Отвернувшись, она сказала:

— Доктор говорит, что завтра вы уже можете встать и что уже достаточно окрепли, для того чтобы ехать в карете.

— Я знаю, — ответил граф, — но мне хотелось бы совсем твердо стоять на ногах и чувствовать себя полным сил и энергии, прежде чем я предстану перед вашей матерью и вынужден буду принимать поздравления.

— А это обязательно? — упавшим голосом спросила Калиста.

— Без сомнения, если только вы не собираетесь навсегда остаться в этой жалкой гостинице или скрываться в других, вроде этой.

— Вам не терпится вернуться в ваши имения, к вашим лошадям и, конечно, к общественной жизни, к политике? — Граф ничего не ответил. Помолчав минутку, Калиста сказала:

— Вы не забыли, что коронация назначена на двадцать восьмое, через неделю?

— Начисто забыл, — признался граф. — Не могу сказать, чтобы это было для меня событием чрезвычайной важности, которого я ожидал бы с нетерпением.

— Вам необходимо окончательно поправиться к этому дню.

— Вы правы. Простоять пять часов на ногах в Вестминстерском Аббатстве — это испытание не для слабых!

— К тому времени вы уже достаточно поправитесь, — уверенно сказала Калиста.

— Надеюсь, — ответил граф.

— Мне кажется, — медленно заговорила она, — что нам совершенно ни к чему сообщать кому бы то ни было о том, что вы были ранены и не могли встать с постели. Вы можете сделать вид, что искали меня все то время, пока отсутствовали, и нашли только в тот день, когда мы вернулись домой.

— Я вижу — вы заботитесь о моей репутации.

— Я… я думала не только о вас. Я уверена, что мама очень рассердится, если узнает, что я прожила столько времени здесь, в этой гостинице, одна, без компаньонки.

— А я так, напротив, не сомневаюсь, что ваша мать воспримет эту новость с большим удовольствием; для нее это будет еще одним веским доводом в пользу того, что мы должны обвенчаться как можно скорее! — едко заметил граф.

Он сказал это не подумав, но увидев, какой взгляд бросила на него Калиста и как краска мгновенно залила ей щеки, он пожалел, что вел себя столь неосторожно и бестактно.

— Мама подумает… — начала было Калиста. — О… нет! Как она может?!

— Нам надо быть очень осторожными, чтобы не дать ей повода предположить что-либо подобное, — мягко, стараясь ее успокоить, сказал граф По лицу девушки он видел, как поразила ее эта мысль, и, помолчав немного, добавил:

— Вы еще очень молоды, но, думаю, теперь вы уже поняли, что мир полон опасностей, которые на каждом шагу подстерегают невинных молоденьких девушек, и что человек может легко ошибиться, неверно истолковывая слова и поступки окружающих.

— Да… я знаю, — согласилась Калиста, — и я полагаю, что, поскольку в вашей жизни было так много красивых и привлекательных женщин… люди могут подумать… раз мы были с вами вместе, наедине… то вы, без сомнения… ухаживали за мной.

— Я уверен, что и вы ожидали бы того же, — с улыбкой Произнес граф, — не будь я беспомощным инвалидом, требующим вашего внимания не как женщины, а как сиделки.

Он сказал это легко, шутливо, точно поддразнивая ее. Ничего не ответив на это, Калиста тихо, почти шепотом, проговорила:

— Можно я… спрошу у вас о чем-то?

— Ну конечно, — улыбнулся он. — Мне кажется, у нас с вами уже такие отношения, Калиста, что нет ничего, о чем мы не могли бы поговорить без всякого смущения.

— А вы не рассердитесь? Не подумаете, что я… сую нос в вашу личную жизнь?

— Вы можете задавать мне любые вопросы, — сказал граф, — и я, как только смогу, честно и искренне отвечу вам на все, что вы спросите.

— Тогда… скажите… вы очень любите леди Женевьеву Родни?

Граф, надо сказать, начисто забыл о леди Женевьеве после, ее неудачной и жалкой попытки одурачить его, а потому вопрос Калисты застал его врасплох.

В то же время он понимал, что нет ничего удивительного в том, что до нее дошли слухи о его связи с Женевьевой.

Дамы из высшего света, которых так любила принимать у себя леди Чевингтон, без сомнения, сплетничали о них, обсуждая их отношения; невозможно было скрыть эту связь, тем более что Женевьева сама позаботилась о том, чтобы их имена постоянно упоминались вместе.

Приподнявшись на подушках, граф позвал:

— Подойдите ближе, Калиста, я хочу поговорить с вами! — Мгновение ему казалось, что она не послушается его, но девушка отвернулась от окна и медленно, неохотно подошла к постели. — Сядьте? — приказал он.

Она повиновалась, присев на край кровати, на то же место, где сидела прежде, лицом к нему; шахматная доска лежала между ними.

— Я хочу попытаться кое-что объяснить вам, — начал граф. — Мне кажется, это важно с точки зрения нашего будущего счастья и наших отношений.

Калиста подняла на него свои серо-зеленые глаза, и граф подумал, что она не только необыкновенно хороша, но выглядит такой тоненькой, эфирной, почти неземной, как сон, как видение, и трудно представить себе ее взрослой женщиной из плоти и крови.

— Я намного старше вас, — продолжал граф, — и я всегда жил, как говорится, «полной жизнью». Я не стану оскорблять вас предположением, Калиста, будто вы, с вашим умом, не понимаете, что у меня, разумеется, было немало любовных романов. — Он сделал небольшую паузу. — Но я хочу, чтобы вы поверили мне. Для меня это всегда были только приятные, но короткие развлечения, и они никогда не затрагивали моего сердца.

— Вы хотите сказать, что вам ни разу не хотелось, чтобы одна из этих дам… которых вы… любили, стала вашей… женой? — тихо спросила Калиста.

— Именно это я и хочу сказать, — подтвердил граф. — Я даже представить себе не мог, чтобы , какая-нибудь из них заняла место моей матери, став хозяйкой дома Хелстонов, или стала бы носить мое имя.

— А они? Разве они не хотели выйти за вас замуж?

Граф понял, что Калиста имеет в виду леди Женевьеву.

— Женщины всегда стремятся привязать к себе мужчину; завладеть им целиком, превратить его в свою собственность. Но я всегда хотел оставаться свободным.

— И вот теперь вы больше не можете… — печально прошептала Калиста, сочувственно глядя на графа.

— Это совсем другое дело, и мы оба это знаем, — ответил тот. — Сейчас мы пока что говорили о том, принадлежит ли мое сердце какой-нибудь другой женщине, в то время как я женюсь на вас. На этот вопрос я могу вам ответить совершенно искренне: мое сердце свободно!

— Благодарю вас, за то… что вы сказали мне об этом.

Словно считая их разговор оконченным, Калиста взяла шахматную доску и отнесла ее на столик, стоявший в другом углу комнаты.

— Пойду посмотрю, не принесли ли газеты, — заметила она. — Одну из них привозит дилижанс, который прибывает из Лондона после полудня, и в ней всегда можно найти что-нибудь интересное.

— А почему бы просто не позвонить, чтобы ее принесли? — предложил граф.

— Я лучше сама схожу.

— Уверен, что это только предлог, чтобы пойти взглянуть на Кентавра. Калиста засмеялась.

— Вы слишком догадливы! Я действительно собиралась заглянуть к нему — проверить, хорошо ли его накормили и достаточно ли у него сена.

— Я ведь уже предупреждал, что буду ревновать вас к нему! — улыбнулся граф. Калиста опять рассмеялась.

— У Кентавра гораздо больше поводов ревновать меня к вам, — ответила она, выходя и прикрывая за собой дверь.

Граф посмотрел ей вслед и поудобнее устроился на подушках.

Необыкновенная девушка! — решил он. Даже теперь, когда они столько времени провели вдвоем, ее мысли оставались для него загадкой.

Он представить себе не мог, как такое юное создание может интересоваться различными серьезными вещами, которые обычно не привлекали женщин, особенно хорошеньких. Это поражало его.

В то же время он приходил в ужас от одной мысли об опасностях, грозивших Калисте в обществе этих циркачей.

Он размышлял, что было бы, не подоспей он вовремя.

Вероятно, она закричала бы и позвала на помощь, и, возможно. Босс, — как все, по ее словам, называли владельца цирка, — утихомирил бы Мандзани, заставив его вести себя прилично.

И все же это было невероятно рискованно. Без сомнения, ни одна девушка, получившая такое воспитание, как Калиста, никогда не оказывалась в подобном положении.

Затем мысли графа переключились на Коко. Так ли это все было, как рассказывала Калиста, или ей это казалось? Действительно ли француз любил ее чистой, возвышенной любовью, не претендуя ни на что большее, чем возможность поцеловать ей руку?

Граф с трудом мог в это поверить, однако потом он вспомнил о женщинах, с которыми он встречался в разное время своей жизни, находя их привлекательными и желанными. Увлекшись им, они с самого начала совершенно ясно давали ему понять, чего они ждут от него.

Он никогда бы не поверил, если бы ему сказали, что он будет долгое время находиться вдвоем с юной прелестной девушкой и их отношения останутся платоническими.

Хотя, конечно, он был болен и беспомощен, так что с его стороны и речи не могло быть ни о каких ухаживаниях.

Но ведь и Калиста относилась к нему чисто по-дружески, будто бы она была просто его товарищем, и даже и не подумала использовать свое женское обаяние, чтобы хоть как-то изменить их отношения.

Женщины, которых граф знал до сих пор, заигрывали с ним, иногда даже слишком откровенно, и не только на словах, но и выставляя напоказ все прелести своего тела.

Они бросали на него зазывные взгляды, манили его полуоткрытыми, словно жаждущими поцелуев губами.

Калиста же разговаривала с ним так просто, точно он был ее подругой или, пожалуй, ее лошадью.

«Видимо, женщина в ней еще не пробудилась», — сказал себе граф. Не выдает ли рыжинка в ее волосах того внутреннего пламени, которое в один прекрасный день вспыхнет в ней опаляющим огнем.

Интересно, подумал он, какими станут ее серо-зеленые глаза, когда в них засияет любовь? Потом граф поймал себя на мысли, что его мучает желание узнать, как ее губы, которых никогда еще никто не касался, будут отвечать на его поцелуи, окажутся ли они нежными, горячими и податливыми, как ему чудилось, когда он смотрел на них.

Он обнаружил, что перспектива жениться на Калисте больше не удручает его.

Гнев, который вспыхнул в нем в первую минуту, когда он понял, что леди Чевингтон провела его, уложив свою дочь к нему в постель и хитростью отняв у него свободу, рассеялся.

Теперь он, со своей обычной тщательностью, рассчитывал, что им лучше обвенчаться до конца лета.

Свадьба будет очень пышная, обязательно в соборе Св.Иакова на Пикадилли или в соборе Св.Георгия, на Гановер-сквер.

Он надеялся, что королева будет в числе приглашенных, а церковь будет полна гостей — его светских друзей и тех, с кем он встречается в парламенте.

Из его загородных имений соберутся все арендаторы, а по возвращении он устроит для них грандиозное пиршество в честь своего бракосочетания.

Зажарят быка целиком, выкатят громадные бочки с элем, а вечером празднество завершится великолепным фейерверком.

К своему собственному удивлению, граф обнаружил, что он буквально ждет не дождется дня своей свадьбы и всего, что за ним последует, и что вся его обида и злость на будущую тещу куда-то исчезли.

Тем не менее он твердо решил, что леди Чевингтон не будет слишком частой гостьей ни в его доме в Лондоне, ни в загородном имении.

Он чувствовал, что она может оказывать нежелательное влияние на Калисту.

Не только ее решимость выдать своих дочерей за богатых и преуспевающих мужей смущала графа; ему не нравилось также, что мать позволяла девочке слишком много времени проводить одной, бегать, где ей заблагорассудится, или, к примеру, прогуливаться в рейтузах и жокейской курточке.

Ничего, решил граф, став моей женой, она будет вести себя более осмотрительно и благоразумно.

Калиста обедала одна, как и всегда по вечерам, внизу, в отдельном кабинете.

Когда она после обеда поднялась наверх в спальню графа, слуга как раз убирал поднос с остатками еды и тарелками, но у постели графа в ведерке со льдом осталась бутылка шампанского, и он потихоньку потягивал его из бокала.

— Я пью за завтрашний день, — сказал он, увидев Калисту в дверях.

Она переоделась к обеду — сняла одно из двух своих муслиновых платьев, которое носила весь день, и надела другое. Она меняла их ежедневно.

Платья были совсем простые, однако пышные юбки, еще более подчеркивавшие ее тонкую талию, очень шли ей.

Она шла к нему через комнату грациозно, словно лебедь, плывущий по глади вод, — как подумалось графу, когда он смотрел на нее.

— Итак, ваш тост?

— За завтра! — ответил он. — Когда я снова начну жить по-настоящему!

— Пожалуй, я боюсь завтрашнего дня, — сказала Калиста. — Мы жили здесь, как на маленьком островке, в нашем собственном, отделенном от всего света мирке, куда никто не мог проникнуть.

— Вам нравилась такая жизнь? Вы были счастливы?

— Да, я была очень счастлива. Это так чудесно — чувствовать себя свободной; когда никто не следит за твоим поведением, не придирается к каждому промаху, не ворчит по пустякам! И еще… — Сияющая улыбка озарила ее лицо. — ..иметь сразу двух таких прекрасных лошадей, и каждый день ездить на них верхом!

— Опять мы вернулись к лошадям! — с досадой произнес граф — Но вы забыли кое о чем очень важном.

— О чем же? — спросила Калиста.

— Обо мне! — ответил он. — Мне хотелось бы знать, Калиста, были ли вы счастливы со мной?

— Да, — ответила она. — Я была очень счастлива! Мне очень нравится разговаривать с вами. Я люблю слушать все, что вы мне рассказываете, и мне просто нравится быть рядом с вами.

Она говорила так искренне, слова лились так естественно, точно выплескивались из самой глубины ее сердца.

Как зачарованные, они смотрели друг на друга, и обоим вдруг показалось, будто молния, обжигая и притягивая одновременно, вспыхнула между ними.

— Калиста! — воскликнул граф проникновенно. В этот момент раздался стук в дверь, и в комнату вошел слуга, ухаживавший за графом во время его болезни.

— Хозяин послал меня узнать, сэр, поскольку завтра вы спуститесь к завтраку, желаете ли вы, чтобы он приготовил сочную отбивную из свинины, или предпочитаете, чтобы он зажарил седло барашка?

— Да, это вопрос! — сказал граф. — Об этом следует серьезно поразмыслить! Все-таки, я думаю, седло барашка!

— Спасибо, сэр. Я передам хозяину. Слуга вышел из комнаты, и Калиста рассмеялась.

— Кажется, они всерьез вознамерились отпраздновать это великое событие — ваш завтрашний выход к завтраку обещает стать настоящим торжеством! Миссис Блоссом, жена хозяина, ждет не дождется, когда это случится. Сегодня она сообщила мне, что вы «настоящий джентльмен»и такой красавец, что, будь она вашей женой, она бы места себе не находила от волнения, что вас кто-нибудь «уведет»!

— Это она вас предупреждала? — поинтересовался граф.

— Мне показалось, что да, — ответила Калиста. — Правда, потом она добавила, видимо, чтобы я совсем не упала духом, что и муж ее, и сын в один голос утверждают, что я очаровательнее самой королевы!

— Ну еще бы, надеюсь! — усмехнувшись, воскликнул граф.

— Вам не нравится королева Виктория?

— Не особенно. С возрастом она отяжелеет и растолстеет. Я знаю этот тип женщин — с ними всегда так происходит.

— Осторожно! — засмеялась Калиста. — Вы совершаете государственное преступление, критикуя ее величество! А теперь, поскольку завтра вам предстоит длинный и трудный день, полагаю, вы ляжете сегодня так же рано, как и я.

Поставив бокал на столик у кровати, граф протянул ей руку.

— Спокойной ночи, Калиста, — сказал он. — Мне хочется поблагодарить вас за то, что вы так хорошо заботились обо мне. Я не знаю ни одной женщины, у которой это получалось бы столь же очаровательно и которая в то же время была несравненно прелестнее самой королевы! — Девушка вложила в его ладонь свои пальчики, и он, сжав их крепко, но ласково, продолжал:

— Вы действительно были необыкновенно добры ко мне, и я вам бесконечно благодарен. Надеюсь только, я не потерял вашего уважения, столь бесславно пытаясь спасти вас.

— Мы же решили, что никому не будем об этом рассказывать, — напомнила ему Калиста. — Думаю, мы с вами должны забыть обо всем этом.

— Вы печетесь о моем самолюбии? — со смешком в голосе спросил граф.

— Я считаю, что вы вели себя очень отважно и мужественно, — ответила девушка. — Но обстоятельства были против вас!

— И все же я потерпел позорное поражение, — продолжал граф, все еще держа ее руку в своей. — Хотя, возможно, человек и должен иногда проигрывать, чтобы не потерять в себе что-то очень важное, — по крайней мере, лорд Яксли наверняка сказал бы именно так.

— А почему именно он?

— Он думает, что мне слишком везет в жизни и что я слишком доволен собой, — пояснил граф. — Сейчас, во всяком случае, про меня нельзя сказать ни того, ни другого!

— Невозможно побеждать в каждом заезде!

— Это так, — согласился граф, — но вместе мы все же попытаемся! Договорились?

Не ожидая ответа, он поднес ее руку к своим губам.

Она ощутила теплое прикосновение его губ, потом он тихо сказал:

— Завтра, когда я наконец встану, я смогу еще лучше отблагодарить вас.

Калиста быстро отдернула руку.

— Спокойной ночи, — смущенно сказала она.

— Спокойной ночи, Калиста.

Она подошла к камину и потянула за шнур звонка, чтобы вызвать лакея. Еще раз улыбнувшись, девушка направилась к двери в свою спальню. В дверях она обернулась.

— Я была очень, очень счастлива! — тихо сказала она.

Дверь за нею закрылась, прежде чем граф успел что-либо ответить.

Граф проснулся оттого, что кто-то тихо, почти неслышно раздвинул на окне шторы.

Этот легкий звук разбудил его, вернув из страны сновидений к действительности, и он увидел, как солнечный свет струится через окно, заливая всю комнату золотистым сиянием.

В открытое окно доносилось пение и щебетание птиц и лился чудный аромат роз, которые в изобилии росли и под окном, и в саду за гостиницей.

— Доброе утро, милорд, — услышал граф знакомый голос.

Приподнявшись на подушках, граф с удивлением увидел перед собой не гостиничного слугу, как он ожидал, а своего собственного домашнего камердинера.

— Боже милостивый, Трэвис! — воскликнул он. — Что ты здесь делаешь?

— Мистер Гротхэм получил записку от вашей светлости вчера поздно ночью. Мы так рады были получить весточку от вас, милорд! Уж как мы о вас беспокоились — и сказать невозможно!

— Мистер Гротхэм получил мою записку? — медленно повторил граф — Да, милорд, и я сразу приготовил вашу дорожную карету; она здесь, как вы приказали, и грума лишнего взяли с собой, чтобы ехал обратно на Оресте. — Граф молчал, и Трэвис, выждав немного, продолжал:

— Мы просто ушам своим не поверили, когда узнали, что вы, ваша светлость, упали с лошади и получили травму Мы ведь знаем, какой вы, ваша светлость, прекрасный наездник, таких в целом свете поискать — не найдешь! Правда, грумы говорят, этот вороной жеребец — настоящий дьявол!

Трэвис немного прибрал в комнате, потом сказал:

— Я привез вашей светлости чистую одежду. Могу себе представить, на что похож ваш костюм, — вам так долго не во что было переодеться!

— Постучи в ту дверь! — внезапно приказал граф, указывая пальцем Он сказал это так резко и неожиданно, что Трэвис сначала застыл от удивления Однако, справившись с собой, он быстро подошел к двери, которая вела в соседнюю комнату, и постучал, Никто не ответил — Открой ее! — произнес граф. — И скажи мне, что там внутри.

Трэвис в точности выполнил приказание.

— Там пусто, милорд. На кровати кто-то спал, но сейчас здесь никого нет.

— Проверь, висит ли что-нибудь в шкафу, — попросил граф.

Трэвис вошел в комнату, и граф слышал, как он открывает дверцы шкафа, как выдвигает и задвигает ящики комода.

Слуга вернулся в комнату.

— Ничего, милорд.

Одним рывком граф скинул с себя одеяло.

— Я хочу встать, — сказал он. — Приготовь мою одежду. Когда я оденусь, пусть хозяин гостиницы зайдет ко мне, мне надо с ним поговорить.

Четверть часа спустя он уже беседовал наедине с хозяином.

— Где моя жена?

Вид у хозяина был весьма удивленный.

— Я думал, сэр, вам известно, что миссис Хелстон уехала сегодня рано утром. Она сказала мне, что поедет вперед, чтобы приготовить все к вашему возвращению. Что-нибудь не так?

— Нет-нет, все в порядке, — быстро ответил граф. — Я просто не ожидал, что она уедет так рано, пока я еще буду спать.

— Миссис Хелстон уехала, когда еще и шести не пробило, сэр. Я так понял, что она не хочет беспокоить вас. — Оглянувшись, нет ли кого рядом, хозяин добавил:

— Я не собирался упоминать об этом, сэр, но она еще сказала, чтобы я, когда прибудет карета, не говорил никому о том, что она поехала вперед. Она хотела, чтобы это был сюрприз.

— Весьма разумно, — поспешно подтвердил граф. — Жена не хотела, чтобы наши слуги в Лондоне подумали, будто она вмешивается в их дела или не доверяет им, хочет найти какое-нибудь упущение. Вы сделаете мне большое одолжение, если вы никому не скажете, что она уехала, да и вообще не будете говорить о том, что она была здесь.

Графу показалось, что хозяин посмотрел на него как-то подозрительно, но когда он попросил счет и, сверх положенной суммы, добавил щедрые чаевые, хозяин готов был согласиться на что угодно.

Граф довольно легко спустился по лестнице, и дорога до Лондона в карете на рессорах не показалась ему особенно утомительной.

В то же время он был в отчаянии от исчезновения Калисты.

Он пытался убедить себя, что она действительно сделала так, как сказала хозяину, и поехала вперед, чтобы скрыть от матери, что они были в гостинице вдвоем. В этом случае она, конечно, уже ждет его в Лондоне.

Объяснение было весьма утешительным и даже правдоподобным, если бы не то обстоятельство, что она не доверилась ему и ни о чем его не предупредила; у графа было неприятное чувство, которое вскоре подтвердилось, что по приезде в Лондон он не найдет там Калисты.

Он не поехал к леди Чевингтон, а просто послал ей записку, желая узнать, есть ли какие-нибудь новости и не нашлась ли Калиста.

Не прошло и часа, как леди Чевингтон появилась в его доме собственной персоной.

— Вы так долго отсутствовали, милорд, — начала она. — Я надеялась, вы уже нашли Калисту.

— Вы не имели от нее никаких известий? — уклончиво спросил граф.

— Если бы я хоть что-то узнала о ней, я сделала бы все возможное, чтобы немедленно связаться с вами, — ответила леди Чевингтон. — Где она может быть? Ведь если бы с ней произошел какой-нибудь несчастный случай или ее уже не было бы в живых, мы бы узнали об этом, не правда ли?

— Казалось бы, такая девушка не может так бесследно исчезнуть, при том что с ней ее необычная, замечательная лошадь, — задумчиво заметил граф.

— Я и сама это все время повторяю, — вздохнула леди Чевингтон. — И, что хуже всего, я не могу довериться моим друзьям, не могу попросить их помочь мне найти Калисту; мне так тяжело — это невозможно выразить словами!

— Вы никому не сказали о том, что ваша дочь исчезла? — спросил граф.

— Разумеется, нет! — воскликнула леди Чевингтон. — Вы можете себе представить, какие бы тут пошли сплетни, какие домыслы по поводу того, что с ней могло случиться, — ведь она совершенно одна! — Она раздраженно пожала плечами:

— Никто, конечно, не поверит в то, что она одна!

— Да, я и сам об этом думал, — признался граф.

— Так что же нам делать?

— Я собираюсь теперь сделать то, что нам следовало сделать с самого начала, — жестко произнес граф. — Я знаком с одним бывшим сыщиком, который может найти для меня несколько подходящих людей; они займутся поисками Калисты частным образом, не привлекая к делу полицию. Я найму с дюжину этих детективов, и, надеюсь, им не потребуется слишком много времени, чтобы отыскать Калисту, где бы она ни была.

Граф не стал говорить леди Чевингтон, что он почти не сомневается в том, что девушка где-то в Лондоне.

Прежде чем уехать из гостиницы, граф выяснил, что она поехала по лондонской дороге, которая проходит между Барнетом и Финчли.

Без сомнения, сказал себе граф, ей трудно будет проехать через многочисленные деревушки, оставшись незамеченной.

Не успела леди Чевингтон уйти, как прибыл Робинсон.

Граф дал ему необходимые указания и по секрету сказал, что он был прав в своем первом предположении — Калиста действительно поступила в цирковую труппу.

— А вы не думаете, что она могла перейти в другую, милорд? — заметил Робинсон.

— Мне кажется, что, если она опять пытается скрыться, ей нет смысла делать этого, — возразил граф. — Она прекрасно понимает, что я, как и в первый раз, обыщу все цирки, так что, полагаю, она постарается найти какое-нибудь другое укрытие для себя и своей лошади.

— Не так-то просто это сделать, милорд, если у нее нет денег.

Граф знал, хотя и не хотел признаваться в этом, что у Калисты сейчас гораздо больше денег, чем было, когда она убегала из своего дома в Эпсоме.

Расплачиваясь по счету в гостинице, он обнаружил в своем кошельке засунутый среди банкнот маленький клочок бумаги. На нем было написано:

«Я В.Д. 10 ф. Калиста».

В первую минуту граф просто не мог поверить, что после стольких дней, проведенных вместе, после того как он так долго и усердно убеждал ее, что ее поведение было безумием, что она вела себя совершенно безответственно, путешествуя в одиночестве и подвергаясь многочисленным опасностям, Калиста снова оттолкнет его и бесследно исчезнет.

Ему казалось это настолько невероятным, что, несмотря на эти «Я В.Д.»— я вам должна, — он послал грума, не оповещая при этом леди Чевингтон, чтобы тот разведал, не вернулась ли случайно Калиста домой.

В ту ночь, уже улегшись в постель, граф понял, что не сможет заснуть.

Как могло случиться, что он снова вернулся к тому, с чего начал, разыскивая иголку в стоге сена, то есть молодую девушку и ее лошадь в Лондоне, Ведь было истинным чудом — найти ее целой и невредимой, успеть так вовремя, прежде чем она не стала жертвой опасных последствий своего безумного поступка.

Может ли он быть уверен, что ему так же повезет и во второй раз?

И почему, спрашивал он себя, ей настолько противна мысль о том, чтобы выйти за него замуж, что она готова терпеть любые тяготы и лишения, подвергнуться каким угодно опасностям, лишь бы избежать самого ужасного — необходимости стать его женой?