От автора

Будучи в Амстердаме, я нашла в Государственном музее великолепные портреты кисти Рубенса и Рембрандта. Но, похоже, голландцы никогда не заказывали своих портретов, пока не становились старыми и получали должность бургомистра.

Именно поэтому так радостно было увидеть в «Маурицхейсе», который находится в Гааге, «Головку девушки» Яна Вермера Делфтского. Он был выдающимся живописцем Голландии семнадцатого века, В нашу эпоху его стиль блестяще копировал человек по имени Том Китинг.

После Второй мировой войны картины, вывезенные Геббельсом из всех европейских стран, были возвращены, и никто даже не заподозрил, что картины Вермера — подделки, пока сам Китинг не признался в том, что это его работа.

«Головка девушки», приобретенная в 1882 году всего за два гульдена и тридцать центов коллекционером Дезом Томбе, была завещана «Маурицхейсу» в 1903 году.

Мне полюбились каналы Амстердама и чудесные старинные дома, которые я описала в этом романе.

Это — город тысячи и одного моста!

Глава 1

1903 год

Маркиз Кейнстон вернулся в Лондон в приподнятом настроении.

Четверка гнедых, повинуясь его воле, мчалась по улицам столицы, вызывая восхищение зевак.

Маркизу не терпелось поделиться с кем-нибудь своим успехом: он только что одержал победу в скачках, оказавшихся наиболее трудными из тех, в которых ему привелось когда-либо участвовать.

Вот почему он остановил экипаж у клуба Уайта, передав вожжи груму.

— Отведи лошадей домой, Джеймс, — велел он, — и пришли за мной закрытую карету. Я уеду отсюда примерно через час.

— Будет исполнено, ваша милость.

Маркиз вошел в клуб с торжествующим видом.

Он не только выиграл великолепные скачки — он побил свой собственный рекорд, преодолев дорогу до Лондона за небывало короткое время.

Многие его друзья предпочитали ездить на поезде или выбирали еще более рискованный способ передвижения — новые автомобили, имевшие дурную привычку ломаться через каждые несколько миль.

Однако сам он твердо решил сохранять верность лошадям. И в этом не был одинок: многие заявляли, что если лошади обречены на вымирание, то они вымрут вместе с ними.

Маркиз вошел в утреннюю гостиную, где, как и предполагал, собралось немало его приятелей.

Первым он заметил Уилли Меливэйла, самого близкого своего друга и сверстника, вместе с которым учился в школе.

Он направился к Уилли через всю комнату и весьма обрадовался, заметив рядом с ним свободное место.

— Привет, Кэрью! — воскликнул Уилли. — Можешь ничего не говорить: по лицу видно, что ты опять выиграл.

— Верно! — кивнул маркиз. — Жаль, тебя там не было. Все решилось на финише, так что мы с Крейфордом не могли перевести дух до самого последнего момента.

— Но победителем все же оказался ты! — сказал Уилли с легким сарказмом.

— Да, я выиграл, — немного рисуясь, подтвердил маркиз.

Он велел принести рюмку бренди и поудобнее устроился в кожаном кресле, с удовольствием вспоминая сегодняшний триумф.

Более удачного дня он не мог бы припомнить.

— Что ты делаешь сегодня вечером? — спросил Уилли. — Мы могли бы пообедать вместе.

Маркиз несколько замялся, прежде чем ответить.

— Я был бы очень рад, но, к сожалению, я занят.

При этом он подумал, что вечер с Дафной Бертон явится достойным финалом победного дня.

Он познакомился с леди Бертон всего четыре недели назад. Увидев ее во время многолюдного обеда в Эпсли-Хаус, он был совершенно очарован: вне всякого сомнения, это была одна из самых красивых женщин высшего света.

Она привлекала к себе скорее неким магнетизмом обаяния, нежели безупречностью черт.

Когда джентльмены вышли к дамам в гостиную, маркиз счел закономерным тот факт, что леди Бертон присоединилась к нему.

— Я много наслышана о вас, милорд, — проворковала она нежным голоском.

— Надеюсь, вы слышали только хорошее! — ответил маркиз.

Его позабавили ее вопросительный взгляд и едва заметная насмешливая улыбка на обольстительных губках.

— Ну конечно! Могло ли быть иначе?

Он рассмеялся, поняв, что в эту минуту они думают об одном и том же: хоть он и слывет человеком незаурядным во многих отношениях, светских сплетников занимают в первую очередь его любовные похождения.

«Видит Бог, я стараюсь не афишировать свои связи!» — мысленно пытался оправдать себя маркиз.

К несчастью, он был слишком известной и влиятельной личностью, чтобы не вызывать сплетен, причем не только среди женщин, но и в мужском обществе.

Король в бытность свою принцем Уэльским стал законодателем моды на громкие любовные связи. Поэтому маркизу было не так-то легко поступать иначе.

Однако он считался не только великолепным наездником и знатоком лошадей: он зарекомендовал себя рачительным хозяином-землевладельцем, уделяющим много времени и внимания поместью со всем его хозяйством и угодьями.

В данный период он занимался своим фамильным домом Кейном, находившимся в Хантингфордшире.

Эта постройка представляла собой великолепный образец архитектуры классицизма. Но следующие поколения слишком мало заботились о модернизации помещений, в том числе парадных покоев, поэтому теперь все здесь настоятельно требовало ремонта и переоборудования.

Маркиз также пытался приобрести мебель георгианского периода, которую в свое время заменили тем, что он называл «викторианскими ужасами». Это осквернение родового гнезда произошло в самом начале долгого правления королевы Виктории.

Еще одним важным делом явилось расширение картинной галереи. Маркиз добавил к ней полотна художников, которых не смогли оценить его предки.

Среди его недавних приобретений было изображение Венеры, которым он очень гордился, пока не увидел леди Бертон. После этой встречи он решил, что она в гораздо большей степени заслуживает право называться Венерой.

Он ухаживал за ней поначалу лениво, затем все более настойчиво, поскольку ему никак не удавалось побыть с ней наедине.

— Мой муж страшно ревнив, — объясняла она. — Вы должны понять, я хочу видеться с вами, но это было бы ошибкой.

— Почему ошибкой? — недоумевал маркиз.

Его интерес к ней и желание становились все сильнее. Но приходилось удовлетворяться короткими свиданиями в разгар дня. И хотя в таких свиданиях не усматривалось ничего предосудительного, так как они были в моде, маркиз считал это время вовсе не подходящим для любовных утех.

Когда они гостили в поместье графа Донкастерского, вместе с леди Бертон приехал муж, который ни на минуту не спускал с нее глаз.

Леди Бертон сказала правду: ее супруг действительно оказался ревнивцем!

Маркиз уже начал впадать в уныние, даже подумывать, что придется оставить в покое новую пассию, но два дня назад Дафна Бертон неожиданно сообщила ему, что муж уезжает в Париж.

— Он будет в отъезде со среды до пятницы, — уточнила она.

Маркиз молча ждал продолжения.

— Я подумала, — добавила леди Бертон, — что, возможно, вы захотите отобедать у меня в четверг. Гостей будет совсем немного.

Не столько ее слова, сколько взгляд сказал маркизу, что она имеет в виду.

Обед пройдет благопристойно, в присутствии друзей, а когда все начнут расходиться, он задержится — и останется последним.

— Уверяю вас, что стану ждать этого вечера с нетерпением, — выразительно произнес он.

— И я… тоже, — прошептала она.

У них не было возможности продлить этот разговор, но в следующие два дня маркиз несколько раз ловил себя на том, что его мысли обращены к предстоящему свиданию в четверг вечером.

Он не сомневался — Дафна Бертон окажется воплощением всего, что мужчина ищет в женщине: она будет женственной, податливой, страстной и волнующей.

«Мне просто повезло, что Генри Бертону понадобилось отправиться в Париж в разгар светского сезона, когда все прибыли в Лондон и не намечают никаких поездок», — воодушевился он.

В то же время маркиз с удовольствием пообедал бы с Уилли, которому можно было подробно рассказать о скачках. А потом они обсудили бы, каких лошадей ему следует заявить на соревнования в Аскоте.

Его раздумья прервал Уилли.

— Ты сегодня обедаешь у Дафны Бертон? — спросил он.

— Да, — ответил маркиз. — Наверное, ты тоже будешь ее гостем?

— Нет, — покачал головой Уилли, — меня не пригласили!

Уилли Меливэйл произнес это несколько необычно, и маркиз с любопытством посмотрел на него.

Он очень хорошо изучил старого товарища. Между ними так давно установились короткие отношения, что им было трудно даже самую малость утаить друг от друга. И теперь маркиз заметил — Уилли не смотрит на него.

Казалось, он что-то обдумывает и взвешивает, прежде чем принять решение.

Маркиз не догадывался, в чем дело: ведь даже с таким близким другом, как Уилли, он никогда не говорил о своих любовных связях.

Поэтому ему и в голову не пришло, что волнующий Уилли вопрос может иметь какое-то отношение к Дафне Бертон.

Маркиз допил бренди и полез за часами, когда Уилли вдруг заявил:

— Я сегодня днем видел Генри Бертона!

Маркиз напряженно застыл.

— Ты видел Генри Бертона? — переспросил он. — Но этого не может быть! Он в Париже!

— Я видел его, когда возвращался из Ренло, — повторил Уилли. — Я по ошибке свернул на окраине не в ту сторону и увидел, как он заходит в какую-то неприглядную гостиничку.

Маркиз подозрительно взглянул на друга.

— Ты уверен, что это был Бертон?

Уилли кивнул.

Наступило неловкое молчание.

— Я ничего не стал бы тебе говорить, — произнес наконец Уилли, — но год назад Дэйрон Хотон заплатил ему очень крупную сумму.

— Дэйрон Хотон? — эхом отозвался маркиз.

— Он познакомился с Бертонами в провинции, — прибавил Уилли.

И маркиз вспомнил, как Дафна Бертон объяснила, почему они прежде никогда не встречались. Она жила в провинции — якобы из-за того, что носила траур по матери.

Маркизу было известно: лорд Хотон — человек очень богатый, и такая потеря для него мало что значила. Но все же показалось странным, что эту крупную сумму получил Бертон: ни для кого не секрет — ему вечно не хватает денег.

Маркиз откинулся на спинку кресла.

— Тебе лучше рассказать мне всю историю, Уилли.

— Хорошо. — Меливэйл понизил голос. — История очень простая. Бертон вернулся домой неожиданно, и Хотону пришлось заплатить!

Маркиз стиснул зубы. Не говоря ни слова, он резко встал и направился к двери.

Уилли проводил его взглядом, вздохнул и дал знак слуге принести ему новую рюмку бренди.

Когда маркиз вышел из клуба, его карета как раз подъезжала. Он сел в нее вовсе не в том настроении, в каком недавно явился в клуб.

Пребывая в ярости, маркиз не давал себе волю, что не было характерно для большинства мужчин его круга. Он не становился агрессивным, не кричал, не сыпал проклятиями (у многих в такие моменты даже случался апоплексический удар).

Напротив, его охватывало ледяное спокойствие.

Те, кто хорошо его знал, считали это суровое молчание гораздо более пугающим, нежели экспансивное словесное извержение.

В городском особняке на Парк-лейн маркиза встречали вышколенные лакеи. Эти двухметровые великаны вытянулись в струнку усерднее обычного.

Дворецкий самым почтительным тоном осведомился, будут ли у его милости какие-нибудь распоряжения на этот вечер.

Маркиз, немного подумав, бесстрастно обронил:

— Карету на семь тридцать!

Отдав приказание, он поднялся в свою спальню.

Пока камердинер помогал ему раздеться, маркиз не проронил ни слова.

Принимая довольно продолжительную ванну и облачаясь в элегантный вечерний костюм, он с горечью вспоминал радостное предвкушение этого вечера.

«Может быть, Уилли просто ошибся», — подумал он.

Но для чего Уилли стал бы утверждать, будто видел Бертона, если бы не был в этом абсолютно уверен?

Маркиз постоянно ощущал внимание лучшей половины человечества чуть ли не с того дня, как окончил школу. Женщины находили его неотразимым и вились вокруг него вьюном.

Он действительно был очень красив.

Благодаря увлечению лошадьми он развил в себе способности великолепного наездника, а гимнастические упражнения на свежем воздухе способствовали тому, что его атлетически сложенное тело всегда было в прекрасной форме, чем он немало гордился.

К тому же в отличие от своих друзей он знал меру в употреблении горячительных напитков.

Он был умерен и в еде — не в пример королю и тем, кто окружал его сначала в Мальборо-Хаус, а нынче и в Букингемском дворце.

Маркиз, видевший только восхищение в глазах женщин, которые осыпали его комплиментами и сравнивали с греческим богом, даже не пытался когда-нибудь усомниться в искренности их чувств.

Вот отчего ему было так трудно смириться с мыслью, что среди дам, которых он удостоил своим расположением, нашлась такая, что заинтересовалась им по одной простой причине: он обладал внушительным состоянием.

Маркиз не был наивным человеком и прекрасно знал, как можно устроить западню влиятельной особе, когда муж и жена действуют заодно и продумывают свой замысел вплоть до мелочей.

Если Уилли не ошибается, то Дафна наверняка рассчитывает на то, что остальные ее гости разъедутся рано, а маркиз останется с ней.

Она пригласит его к себе в спальню. А когда они окажутся в постели, дверь распахнется — ив комнату влетит Генри Бертон.

Дафна испуганно вскрикнет, а муж уставится на нее с таким видом, словно не может поверить своим глазам. Потом он разразится бранью с обвинениями и укорами. А напоследок заявит, что поскольку застал их на Месте преступления, то немедленно подаст на развод.

Дафна будет жалобно умолять его о прощении: ее повергнут в ужас скандал и осуждение света, который от нее отвернется.

И тогда настанет время вмешаться маркизу.

Чтобы спасти себя — и, конечно, женщину, погубленную им, — придется предложить оскорбленному мужу крупную сумму денег, способную помочь ему отбросить гордыню и смириться с запятнанным именем.

Вся эта сцена окажется невыносимо долгой и унизительной.

Маркиз будет обнажен, тогда как Бертон явится в дорожном костюме — ведь он якобы вернулся из Парижа.

Все это выглядело бы весьма забавно на театральной сцене, но вряд ли доставило удовольствие по крайней мере одному из участников реального происшествия.

Маркиз совершенно ясно представлял себе, как попался Хотон: ему не оставалось ничего, как только заплатить Бертону столько, сколько тот потребовал.

И он мог оказаться в таком же положении, за тем лишь исключением, что, как человек более состоятельный, вынужден был бы заплатить гораздо больше, чем лорд Хотон.

«Как можно быть таким глупцом?» — гневался он на себя.

Теперь ему казалось просто смешным, что он не догадался о значительных материальных затруднениях Бертонов. Они наверняка потратили уже почти все деньги, которые им удалось вытянуть из Дэйрона Хотона.

Бертон любил азартные игры, а его жена хотела постоянно бывать в высшем свете, что также требовало немалых расходов.

Они занимали небольшой дом — но он был расположен в модном районе Мэйфэйр.

Они держали лошадей и собственную карету.

Маркиз слышал, что прошлой зимой Бертон охотился на лис в Лестере.

Естественно, к этому моменту они должны были потратить все деньги.

И кто мог стать для них более многообещающей добычей, нежели маркиз Кейнстон?

Крепко стиснув зубы, маркиз сошел вниз ровно в семь тридцать.

Дворецкий уже ждал его, держа наготове вечерний плащ, подбитый красным атласом.

Один лакей вручил ему цилиндр, второй — трость, третий — перчатки.

Не удостоив никого из них даже единым словом, маркиз вышел из дома и сел в карету, дверь которой перед ним распахнул четвертый лакей.

Наконец, колени маркиза накрыли меховой полостью, и карета тронулась.

Дорога до дома Бертонов заняла совсем немного времени — особняк был расположен на одной из узких улиц.

Войдя в дом, маркиз впервые обратил внимание на то, что ковры в холле немного протерты. На лестничной площадке красовался букет, составленный из свежих цветов, но в нем не было самых дорогих гвоздик.

Когда дворецкий открыл дверь гостиной и громко объявил имя приехавшего гостя, маркиз заставил себя улыбнуться.

Дафна Бертон, разговаривавшая с одним из своих гостей, обернулась к маркизу со счастливым возгласом. Она пошла ему навстречу столь грациозно, что казалось, будто она плывет, не касаясь ногами пола.

Ее глаза излучали такую радость, а лицо было так прекрасно, что маркиз невольно засомневался в своих умозаключениях.

Дафну никак нельзя было заподозрить в неискренности.

— Я так рада вас видеть! — тихо промолвила она.

Маркиз поднес ее руку к губам и ощутил тайное пожатие.

Она познакомила его со своими гостями.

Как и следовало ожидать, все они оказались людьми пожилыми.

Среди них был выдающийся дипломат с супругой, который несколько лет назад ушел на покой, и еще одна супружеская пара, которой давно перевалило за шестьдесят.

Маркизу казалось, будто он читает некогда уже читанную главу книги и ему досконально известно все, что будет происходить на следующих страницах.

С этим чувством он направился к обеду, который оказался недурным, хотя и не мог сравниться с тем, что предлагали ему собственное повара. Вино было сносным, но, по его ощущению, не слишком дорогим.

Разговор за столом вынудил бы его скучать, если б не выразительные взгляды, которые бросала на него хозяйка дома. А еще она не упускала малейшей возможности как бы случайно прикоснуться к нему.

Трудно было не заметить, что многие ее фразы, адресованные ему, звучат нарочито двусмысленно.

Когда джентльмены устремились к выходу из столовой, маркиза не удивил обращенный к нему вопрос дипломата:

— Я надеюсь, вы простите нас, милорд, если мы уедем пораньше? Моей жене нездоровится, и мы оба уже в том возрасте, когда долгие вечера перестают доставлять удовольствие.

— Конечно, это очень разумно с вашей стороны, — вежливо ответил маркиз.

— Я осторожен, а это почти то же самое, — изрек стареющий дипломат.

Маркиз подумал, что осторожность была бы не менее разумной и в отношении него самого.

Обе супружеские пары попрощались и вышли, а маркиз дожидался, когда они спустятся вниз и начнут одеваться в холле. Наконец он негромко сказал:

— Мне тоже надо уезжать.

— Вы… уходите?

На лице, так же как и в голосе Дафны Бертон, сквозило неподдельное изумление. Она показалась маркизу безумно привлекательной и совершенно искренне встревоженной.

На секунду маркиз готов был допустить, что Уилли ошибся и она действительно испытывает к нему влечение. По крайней мере во время обеда, сидя рядом с ним за столом, она не скрывала своего желания.

Маркиз молчал, и она нерешительно произнесла:

— Я… думала… мне казалось… что мы с вами… сможем быть вместе, как мне… давно хотелось!

— Я тоже на это надеялся, — кивнул маркиз, — но я слышал, ваш муж вернулся из Парижа, так что теперь, конечно, не может быть и речи о том, чтоб мы остались наедине.

Говоря это, он внимательно наблюдал за леди Бертон и по тому, как она удивленно заморгала и тихо ахнула, понял, что Уилли не ошибся.

Пытаясь пресечь несколько затянувшееся молчание, Дафна воскликнула:

— Генри вернулся? Что вы говорите? Он должен был приехать только завтра!

— Думаю, вы ошибаетесь, — спокойно молвил маркиз. — Доброй ночи! Благодарю вас за весьма приятный обед.

Он небрежно поднес ее руку к губам и вышел, оставив хозяйку в полной растерянности.

Быстро спустился вниз и появился в холле как раз в ту минуту, когда его покидали остальные гости.

Карета ждала его у входа, и, отъезжая от дома Бертонов, он подумал, что снова одер, жал победу.

Правда, на сей раз это не принесло ему никакой радости. Он едва не попал в глупейшее положение.

Такого он не забудет никогда!

Только сейчас маркиз заметил, что карета направляется к его дому. Он понял, остаться одному и лечь в кровать с мыслями о Дафне Бертон и о том, как легко она смогла его обмануть, было бы нестерпимо.

Он несильно постучал тростью в стекло кареты, находившееся позади кучера, и тот остановил лошадей.

Лакей слез с козел и открыл дверь кареты.

Маркиз назвал ему адрес, куда ехать, и лакей снова устроился рядом с кучером.

Какое-то время у маркиза не было любовницы, хотя таковая считалась столь же обычной собственностью богатых мужчин, как и породистые лошади. Однако два месяца назад он после некоторых раздумий поселил в миленьком особнячке в Сент-Джеймс Вуд весьма привлекательную актрису театра «Гэйети».

Долли Лесли была занята в «Тореадоре», последнем шоу на подмостках старинного театра. Потом здание «Гэйети» собирались снести, а уже в октябре должен был открыться новый театр с прежним названием.

При всем при том возникало вполне объяснимое чувство горечи от мысли, что скоро исчезнет один из наиболее популярных театров, постоянно привлекавших к себе изощренную публику.

Театр по праву считался частью истории Англии. Старинные улицы вокруг него, появившиеся еще в эпоху Тюдоров, также подлежали сносу.

Лондон стремительно менялся.

К счастью, не менялось одно: красота актрис театра «Гэйети», которые не имели себе равных. Они принесли с собой в Лондон нечто совершенно новое, прежде неведомое.

Божественно прекрасные актрисы «Гэйети» скользили по сцене с неподражаемой грацией и легкостью.

Стоявший во главе театра Джордж Эдварде прослыл наипервейшим в мире ценителем женского обаяния.

С 1868 года шоу «Гэйети» восхищали и очаровывали, на них стекался весь Лондон.

Маркиз не был бы мужчиной, если б оставался равнодушным к прелестям женской половины труппы. Но когда он впервые увидел на сцене Долли Лесли, она показалась ему соблазнительнее прочих.

Не составило большого труда убедить ее в том, что она не сможет найти более привлекательного и щедрого покровителя, чем маркиз Кейнстон.

Если маркиз находился в Лондоне, то по крайней мере три раза в неделю он сидел в своей ложе, упиваясь чудесным зрелищем и любуясь Долли.

По окончании представления он вез ее ужинать в «Романо», а потом они возвращались в дом, который маркиз обставил с учетом вкуса Долли и по своему собственному.

Он уделил этому особняку не меньше внимания, чем более обширным своим домам. Ванная комната здесь была устроена по последнему слову техники, в винном погребе покоились лучшие сорта вин.

Прислугу он тоже нанял превосходную, так что, ночуя у Долли, пользовался тем же комфортом, что и в своем особняке на Парк-лейн.

Последний раз маркиз был у Долли во вторник; тогда он сказал ей, что на этой неделе больше ее не увидит.

В среду он собирался на скачки, после чего намеревался переночевать в загородном доме, у друзей.

На четверг был назначен злосчастный званый обед у Дафны, а в пятницу он хотел уехать в свое поместье, Кейн.

Долли, очаровательно надув губки, объявила, что будет очень скучать.

Дабы ее утешить, маркиз подарил ей весьма дорогой бриллиантовый браслет, который приобрел в тот же день в одном из самых модных магазинов на Бонд-стрит.

Она с милой искренностью его поблагодарила, и, уходя, он подумал, что трудно представить себе более пленительную любовницу.

До Сент-Джеймс Вуд карета ехала довольно долго.

По расчетам маркиза, Долли должна была вернуться из театра почти два часа назад.

От служебного входа домой ее обычно привозил экипаж маркиза. И запрягали в него лошадь, выбранную им самим.

Долли, несомненно, придет в восторг от того, что он к ней приехал, и благодаря неожиданности их близость будет еще более волнующей.

Маркиз уже твердо решил, что в будущем станет иметь дело только с такими девицами, как Долли, и не будет торопиться завязывать отношения с дамами своего круга.

Такие отношения между джентльменами и женщинами, которых можно было назвать «леди», сделал возможными король, пока он еще был принцем Уэльским.

До этого времени между понятиями «любовница» и «леди» существовала четкая граница. Достаточно было только, чтобы тень скандала коснулась имени какой-нибудь аристократки — и все ее друзья немедленно отворачивались от нее.

С точки зрения светского общества, она просто переставала существовать.

Однако принц Уэльский бросил Лили Лэнгтри ради чарующей леди Брук, которую он искренне любил. После этого он прошел через множество светских будуаров, а на тот момент был околдован страстной миссис Гренвиль. С самого начала подобных отношений принцесса Александра безропотно принимала возлюбленных мужа.

Такое положение дел явно шло вразрез с принятыми раньше установлениями, и пуритански настроенным матронам трудно было поверить тому, что они слышали.

И сейчас маркиз, испытывая гнев и горечь обмана, был вполне солидарен с ними. В будущем он постарается ограничить свои связи любовницами.

Любовница станет хранить ему верность, пока он будет ее покровителем, а светские дамы пускай остаются со своими мужьями.

И покамест карета ехала к Сент-Джеймс Вуд, маркиз утешал себя мыслью, что Генри Бертон и его жена в эту минуту теряются в догадках, как ему удалось раскусить их. Но между тем это утешение было довольно слабым: если б не Уилли, сейчас он испытывал бы невыносимое унижение, не имея никакой возможности защититься.

Карета свернула на полукруглую аллею, которая вела к особняку и затем уводила от него.

Но тут лошади резко остановились, и маркиз увидел, что дорога к парадному, входу загорожена другой каретой.

Сначала ему показалось, будто перед ним — его собственный экипаж, тот, который он предоставил в распоряжение Долли, чтобы она могла ездить в театр и возвращаться оттуда в его отсутствие. Но уже в следующую секунду он осознал — уже далеко за полночь.

Значит, кучер давно должен был увезти карету в специальный сарай за домом — если только Долли не заезжала куда-нибудь по дороге домой. Желая поскорее узнать, что случилось, он сам открыл дверь кареты и вышел.

Маркиз проследовал по газону к карете.

В отличие от его собственного экипажа в нее была впряжена всего одна лошадь. На козлах дремал кучер. Его поза говорила о том, что он приготовился к долгому ожиданию.

Глядя на незнакомого кучера и карету, маркиз стал догадываться, что именно он видит.

Приблизившись, он рассмотрел герб, изображенный на двери кареты.

Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы его подозрения подтвердились.

Теперь он точно знал, что происходит и кто именно находится в доме с Долли: тот самый молодой аристократ, который добивался внимания актрисы, прежде чем сам маркиз обратил на нее свой взор.

Долли сказала ему, что находит лорда Броуро забавным и даже позволила ему несколько раз свозить ее в ресторан. Однако его милость был небогат, и Долли откровенно заявила, что она ему не по карману.

Маркиза все это не слишком интересовало, если не считать легкого триумфа от того, что он «обошел соперника на финише», — победа досталась ему как в любви, так и на скачках.

Теперь, глядя на герб лорда Броуро, маркиз, едва превозмогая гнев, думал, что если его подозрения справедливы, то Долли нарушила правила игры.

А они предполагали, что любовница мужчины, который по отношению к ней достаточно щедр, сохраняет ему верность до тех пор, пока он ее содержит. Особенно эти правила касались тех случаев, когда покровитель предоставлял своей содержанке дом.

Чтобы окончательно прояснить ситуацию, маркиз обогнул карету, поднялся по лестнице и отпер парадную дверь своим ключом.

Комнаты в доме были расположены довольно просто. По одну сторону от холла находилась длинная гостиная, прямо над ней помещалась спальня. По другую сторону виднелась небольшая столовая, позади нее — кухня. Выше этажом прежде была еще одна спальня, но маркиз переоборудовал ее в ванную комнату и гардеробную.

В холле было темно.

Открыв дверь гостиной, маркиз увидел, что и там погашен свет.

Он вошел, и тотчас из спальни наверху до него донеслись голоса и негромкий смех.

Минуту маркиз стоял неподвижно, словно окаменев. К нему вернулось то ледяное спокойствие, с которого начался этот вечер.

Размеренно ступая, он вышел из особняка, тихо закрыл за собой дверь и вернулся к своей карете.

Кучер уже успел вывести лошадей обратно на дорогу.

Когда лакей слез с козел, чтобы распахнуть перед маркизом дверь, тот коротко при» казал:

— Домой!

Он был обманут женщиной — и не один, а два раза!

И он дал себе клятву, что такое больше не повторится.

Никогда в жизни с ним не случалось ничего подобного. Он едва мог поверить в то, что именно с ним обошлись столь предательски — и не только Дафна Бертон, но и его собственная любовница!

Он не сомневался в своей предельной щедрости по отношению к Долли, которая, на его взгляд, была к нему искренне привязана.

Ее измена оказалась не менее унизительной, чем мысль о том, что Бертон мог застать его обнаженным в постели со своей женой!

— Да будут прокляты они обе! — чуть слышно пробормотал он. — И да будут прокляты все женщины — эти вероломные предательницы!

По пути домой маркиз поклялся, что больше никогда не поверит ни единому слову, сказанному женщиной.

Когда карета остановилась у входа, ночной лакей открыл ему дверь, и он молча прошел в дом.

Поднявшись в спальню, маркиз вызвал камердинера.

Казалось, тот удивлен столь раннему возвращению своего господина, однако он был слишком тактичен, чтобы позволить себе какие-нибудь замечания по этому поводу.

Он помог маркизу раздеться, затем перекинул его вечерний костюм через руку и направился к двери, пожелав его милости доброй ночи.

Маркиз ничего ему не ответил. Он тотчас задул свечи и лежал в темноте, безжалостно погружаясь в глубину своих разочарований. Но в то же время он не допускал мысли, чтобы поделиться с кем бы то ни было изматывающими душу чувствами.

Завтра его секретарь расплатится с Долли и предложит ей как можно скорее освободить дом в Сент-Джеймс Вуд.

Маркиз с сожалением подумал, что из-за этого не сможет побывать на последнем перед закрытием представлении «Гэйети». Иначе друзья, которые будут ожидать его появления с Долли в «Романо», начнут задавать неуместные вопросы.

Уилли тоже будет любопытно знать, что происходило в тот вечер, когда его друг отправился обедать к Дафне Бертон, хотя он и не станет расспрашивать об этом.

Поскольку маркиз все еще не успокоился после того насыщенного событиями вечера, ему не хотелось никому ничего объяснять. А еще меньше ему хотелось, дабы окружающие заподозрили, что он потерпел непривычное для него поражение. Он сознавал, как невыносимо было бы для него стать объектом сочувствия.

Более того — ему не хотелось, чтобы лорд Броуро и Долли посвятили кого-нибудь в эту историю.

Сами они, конечно, поймут, в чем дело.

Кучер лорда Броуро обязательно расскажет своему господину о том, что маркиз приехал, вошел в дом и сразу же покинул его. И когда Долли получит известие о своей отставке, окончательно развеются все их сомнения.

Маркиз подосадовал на то, что подарил ей во вторник браслет, который стоил немалых денег и намного превосходил все ее украшения.

Дальнейшие раздумья привели его к мысли о необходимости уехать.

Единственным решением всех его проблем мог стать немедленный отъезд: это избавит его от нежелательных вопросов и предположений, будто две женщины выставили его дураком.

Любой намек на истинное положение дел мог вызвать сплетни.

Они обошли бы весь Лондон и, уж конечно, позабавили бы короля. Его Величество обожал сплетни, особенно если в них присутствовала женщина. А в этом случае их было даже две!

«Мне придется уехать», — подумал маркиз.

И тут ему пришла в голову счастливая мысль.

Когда король последний раз гостил у маркиза в его родовом поместье, он заметил, осматривая картинную галерею:

— Я вижу, Кейнстон, у вас маловато голландцев. Помнится, в Букингемском дворце вы всегда восхищались теми, что купил Георг Четвертый. Я всегда с благодарностью вспоминаю его: ведь у него хватило ума купить эти картины в то время, когда ими никто не интересовался.

— Вы совершенно правы, Сир, — ответил маркиз. — И я намерен подыскать несколько картин голландских живописцев.

— Они не так декоративны, как французы, — молвил король, — и это в большей степени относится к их женщинам. Но они всегда в цене, и я был неизменным поклонником Кейпа.

— Я тоже, Сир, — кивнул маркиз.

Теперь он вспомнил этот разговор и решил, что боги услышали его как раз в ту минуту, когда он особенно нуждался в их содействии.

Можно было не сомневаться, что в Амстердаме сейчас проходят какие-нибудь аукционы. Поэтому никого не удивит, если он отправится туда ради того, чтобы пополнить свое собрание картин.

Он с облегчением вздохнул. В последний миг, когда уже казалось, что он идет ко дну, ему брошен спасательный круг.

Завтра же он покинет Лондон.

Глава 2

Лила вышла из дома и, подняв голову, залюбовалась игрой солнца в листве деревьев.

— Какая чудесная погода, няня! — радостно воскликнула она.

— Днем будет жарко, — заметила старушка, считавшая своим долгом во всем находить недостатки.

Лила ее не слушала.

Она думала о том, как здорово очутиться в Голландии и видеть вокруг красоты Гааги.

Дома из красного кирпича с чудными шпилями каждый раз по-новому тешили взгляд.

Но самое большое удовольствие доставляло ей предвкушение встречи с великими полотнами в музее «Маурицхейс».

Она шла по улице и вдруг почти бессознательно высказала вслух мысль, которая тревожила ее больше всего:

— Я уверена, отчим меня здесь не найдет!

— Надеюсь, мисс Лила! — ответила няня.

Лила невольно вздрогнула.

Каждый вечер она горячо молила Бога: хоть бы отчим не догадался, что она переправилась на противоположный берег Северного моря и находится в Голландии!

Она еще не забыла того потрясения, которое ожидало ее по возвращении домой месяц назад после почти трехлетнего отсутствия.

Уезжая из пансиона во Флоренции, она раздевалась, что скоро снова увидит Англию. Радовалась, в то же время зная, что вновь почувствует, как сердце обливается кровью из-за безвременной смерти матери.

Тем не менее в долгожданном свидании с родиной Лила надеялась увидеть и определенные плюсы.

Увы! Ей было приуготовано горькое разочарование.

Отец Лилы погиб в последний год англо-бурской войны, и тогда мир ее матери рухнул.

Бедняжка безоглядно любила своего красавца мужа. Это была страстная любовь с первого взгляда — на всю жизнь.

А что здесь удивительного? Капитан Гарри Кавендиш поражал не только необычайной красотой; он обладал также обаянием, что признавали в равной степени и мужчины, и женщины.

Как только Милдред Уорд увидела его, остальные офицеры полка показались ей невыразительными и скучными.

Она произвела на Гарри столь же сильное впечатление. Стоило им лишь встретиться, и казалось, будто их любовь освещает все вокруг.

Так что их брак был предрешен — вопрос для обоих заключался только во времени.

Но ничто в этом мире не бывает абсолютно гладко.

Родители с обеих сторон поинтересовались, на какие средства они собираются жить.

Помимо офицерского жалованья, Гарри получал от отца скромное содержание, а приданое Милдред было столь мизерным, что его едва хватало на булавки.

Тем не менее Гарри отмел все возражения и предостережения.

Поженившись, они были так счастливы, что не замечали отсутствия роскоши, а порой — даже обычного комфорта.

Они поселились в небольшом домике в провинции и находили блаженство друг в друге, в своем ребенке и в своих лошадях.

А потом началась англо-бурская война, и Гарри, числившегося в запасе, немедленно призвали в действующую армию.

Как и следовало ожидать, он отличился в боях, был удостоен благодарностей в рапортах, а затем получил «Крест Виктории» — высшую награду за отвагу.

Милдред очень гордилась мужем и вместе с тем отчаянно тревожилась: ведь ему постоянно грозила опасность.

Ее страх оказался небезосновательным — всего несколько месяцев спустя Гарри погиб.

Прошла не одна неделя, прежде чем убитая горем вдова осознала, что со смертью Гарри они с Лилой потеряли не только мужа и отца, но и средства к существованию.

Не желая становиться обузой для родных, Милдред пыталась что-нибудь придумать, и в это время на горизонте появился сэр Роберт Лоусон.

Этот немолодой человек (ему было уже около сорока) овдовел десять лет назад и последние годы весьма неопределенно подумывал о женитьбе.

Однажды, встретив Милдред Кавендиш, он сразу понял — она воплощает в себе все, что он ценит в женщинах. К тому же она обладала неоспоримой красотой.

Ему понадобилось шесть месяцев, чтобы убедить ее выйти за него замуж.

Лишь когда Милдред пришлось сделать выбор между браком с очень состоятельным сэром Робертом и обращением за помощью к небогатым родственникам, она согласилась стать его женой.

Ей казалось, любовь к Гарри сделает невозможной ее близость с другим мужчиной.

Однако сэр Роберт был богат и весьма щедр, а она считала своим долгом обеспечить Лилу и не желала быть кому-то в тягость…

Они поселились в комфортабельном доме в Оксфордшире.

Лила, которой к тому времени исполнилось четырнадцать лет, до самозабвения увлеклась великолепными лошадьми своего отчима.

Если бы леди Лоусон нужна была некая компенсация за ту жертву, на которую она пошла, то ею стали озаренное радостью лицо Лилы, столь удивительно похожее на ее собственное, и сияющие восторгом глаза дочери после каждой верховой прогулки.

— Сегодня я прыгнула еще выше, чем раньше, мама! — весело объявляла она.

Обнимая ее, мать говорила нежно:

— Представляю, как гордился бы тобой папа. Он был превосходным наездником, часто побеждал в скачках с препятствиями и стипль-чезах.

Но, несмотря на комфорт, которым окружил их сэр Роберт, ей постоянно вспоминался скромный домик, где они были безмерно счастливы…

И все-таки жить прошлым невозможно, поэтому Милдред изо всех сил старалась угодить сэру Роберту: ведь он ею гордился.

Он получал огромное удовольствие от званых обедов, когда она восседала на месте хозяйки дома, поверх нарядного платья надев украшения, которыми он готов был ее увешивать.

Однако Милдред очень не нравились некоторые гости сэра Роберта.

Не сразу ей удалось убедить мужа приглашать к себе наиболее уважаемых жителей графства, тем паче что многие обитали по соседству с ними.

А еще они ездили в Лондон, где встречались с представителями мира политики. Благодаря этим контактам сэр Роберт начал интересоваться вопросами, о которых прежде ничего не знал.

Когда Лиле исполнилось пятнадцать, мать предложила сэру Роберту отправить ее в аристократический пансион для благородных девиц во Флоренции.

— Мы начнем вывозить ее в свет в 1902 году, — сказала она, — и мне хотелось бы, чтоб она получила хорошее образование и была умнее, нежели прочие светские девушки.

Он со смехом ответил:

— Большинство мужчин не будут интересоваться умом такой красавицы, как Лила. Она как две капли воды похожа на тебя.

— И все-таки мне хочется, чтоб она была умненькой, — упрямо твердила леди Лоусоп.

Сэр Роберт добродушно согласился и внес немалую сумму в бюджет одного из престижнейших пансионов, принимавших на обучение юных аристократок со всей Европы.

Расставаясь с матерью, Лила плакала.

— Если б ты могла поехать со мной, мама! — причитала она. — Вместе было бы так приятно посещать картинные галереи, о которых ты мне рассказывала!

— Знаю, милая, — утешала ее мать. — Но твой отчим проявил неимоверную щедрость, заплатив за твое образование. Сейчас мне было бы неловко просить у него что-то еще.

Лила поняла, что имеет в виду мама.

Сэр Роберт души в ней не чаял. Он не желал, чтобы она расставалась с ним хотя бы на час.

Бывало, когда Милдред и Лила просто отправлялись за покупками и немного задерживались, сэр Роберт не скрывал своего недовольства.

Будучи вовсе не глупой. Лила понимала: за молчанием отчима скрывается досада из-за ее присутствия в те минуты, которые он мог бы провести вдвоем с женой. Ради матери она старалась быть тактичной, но это удавалось ей не всегда.

Лишь оставаясь вдвоем с матерью, когда их никто не мог услышать, Лила внимала рассказам о ее родном отце и чувствовала, что Милдред по-прежнему всем сердцем оплакивает потерю того единственного мужчины, которого любила.

Она доставала его медаль и нежно прикасалась к ней; в эту минуту на ее лице появлялось выражение, ясно говорившее о том, что никто и никогда не сможет ей заменить Гарри Кавендиша.

Хотя мать не признавалась Лиле в своих чувствах, девочка догадывалась: она мечтает о смерти, чтобы снова быть с любимым. Эта мысль пришла Лиле в голову, когда она уезжала во Флоренцию.

Она обняла Милдред и сказала:

— Мама, обещай, что через год я приеду на каникулы. Мне будет невыносимо так долго не видеться с тобой.

— Знаю, сокровище мое, — ответила мать. — Я постараюсь уговорить сэра Роберта свозить меня во Флоренцию, хоть он и не любит итальянцев.

— Постарайся, мама! Пожалуйста, постарайся! — взмолилась девочка.

Она решила учиться как можно лучше, чтобы доставить матери удовольствие. И была счастлива, когда сэр Роберт и леди Лоусон приехали во Флоренцию на уик-энд. Они направлялись в Рим, где у сэра Роберта была деловая встреча.

Отчим улыбался и осыпал Лилу подарками, но девочка почувствовала его ревность при виде радостной встречи Милдред с дочерью.

— Когда я смогу вернуться домой, мама? — спросила Лила, прощаясь с Милдред.

— На следующий год, после окончания летнего семестра, — ответила мать. — Тебе будет почти семнадцать, и ты поможешь мне подготовить программу твоего выхода в свет. Сэр Роберт уже обещал, что он будет блестящим.

— Ты хочешь сказать… он даст в мою честь бал, мама?

— Два, дорогая. Один в Лондоне и один — в провинции.

Мать прижала девочку к груди.

— Мы купим тебе красивые наряды. Я буду молиться, чтобы нашелся человек, такой же чудесный, как твой отец, который будет любить тебя так же, как он любил меня. — Ее голос дрогнул от подступивших слез. Но она справилась с собой и поспешно добавила:

— Весь этот год ты должна хорошо учиться. Я хочу, чтоб ты была не только самой красивой дебютанткой, но и самой умной!

Лила засмеялась, а про себя подумала, что добьется этого.

Но когда она провожала взглядом удаляющуюся мать, у нее вдруг возникло необычное ощущение, будто она ее больше не увидит.

Как это ни печально, ее предчувствие оказалось вещим. В конце года Милдред неожиданно заболела туберкулезом и вскоре умерла.

Лила не могла поверить в случившееся. В письмах мать не упоминала о болезни, только иногда признавалась, что очень устает.

Задним числом Лила упрекала себя в том, что не вымолила разрешения вернуться домой, чтобы находиться рядом с матерью. Было очень горько и обидно, что отчим не послал за ней.

Немногочисленные письма сэра Роберта не содержали в себе ничего существенного, кроме одного: он желал, чтобы она оставалась в пансионе.

Когда подошло время возвратиться в Англию, как обещала ей Милдред, она узнала. что должна носить черные платья.

Ей было велено оставаться во Флоренции до тех пор, пока не кончится траур.

Так Лила стала изгнанницей.

По завершении учебы ей некуда было ехать.

Она уже склонялась к тому, чтобы уговорить отчима забрать ее из пансиона, потому что чувствовала себя там крайне неуютно, — остальные ученицы были намного моложе ее.

Однако, на ее счастье, подоспело приглашение итальянской графини.

Бывая в Англии, графиня познакомилась с матерью Лилы, и теперь она предложила девушке переехать к ней.

— Я хочу, милочка, — сказала она, — чтобы вы поселились со мной на моей вилле и продолжали учебу, особенно занятия живописью.

— Я очень люблю живопись! — воскликнула Лила. — Я даже делала копии картины в галерее Уффици.

— В художественной школе я знаю прекрасного педагога, который поможет вам еще сильнее развить ваш талант, — улыбнулась графиня.

Ее предложение показалось Лиле решением всех проблем. Теперь, когда не стало матери, в Англию ее ничто не тянуло.

Лила сообщила в письме отчиму о полученном ею предложении.

Сэр Роберт ответил немедленно.

Он дал согласие на ее переезд к графине и прислал чек на крупную сумму для оплаты дальнейшего обучения. Однако графиня отказалась принимать деньги от своей гостьи, и Лила почувствовала себя богачкой.

Она потратила деньги сэра Роберта на самые лучшие холсты и краски. А еще по совету графини купила несколько красивых платьев.

— В Италии вам не обязательно соблюдать глубокий траур, — сказала графиня.

Лила вспомнила, как ее родители выражали неодобрение введенному королевой Викторией обычаю длительное время носить черную одежду в знак траура, и потому выбрала светло-сиреневые и белые платья. А спустя еще несколько месяцев перешла на светлые, пастельные тона, благодаря которым ее красота становилась еще более ослепительной.

Лила была счастлива и перестала мечтать о возвращении в Англию. Напротив, оно казалось теперь вовсе нежелательным.

Однако графиня неожиданно скончалась.

Она была уже далеко не молода и тихо умерла во сне со спокойной улыбкой на губах.

Смерть этой доброй женщины ошеломила девушку, но она не могла горько оплакивать ее.

После похорон приехали родственники графини, чтобы принять в свою собственность ее виллу со всем содержимым, и Лила поняла, что теперь ей придется уехать в Англию.

Директриса школы попросила возвращавшуюся в Англию жену дипломата, чтобы она взяла Лилу с собой. Кроме того, она позаботилась, чтобы ее подопечную сопровождал слуга. Но, невзирая на все заботы, Лила испытала какое-то странное чувство, ступив на землю Англии после столь долгого отсутствия.

И все же по возвращении в Оксфордшир ее ждала радость: ее старая няня, на которую потом возложили обязанности горничной Милдред, по-прежнему работала в доме.

Лила восторженно бросилась ей на шею.

— Няня, няня! Я так боялась, что ты уехала!

— Я ждала вас, мисс Лила, — ответила старушка. — А теперь идите наверх и переоденьтесь. Дорога была долгая, так что вам надо помыться и привести себя в порядок.

Этот ее тон Лила помнила с детства. Не зная, плакать ей или смеяться, она повиновалась: няня как никто умела отдавать приказания.

Только очутившись у себя в комнате — той, которую она занимала до своего отъезда в пансион, — девушка инстинктивно почувствовала: что-то здесь не так.

— В чем дело, няня? — спросила она.

Какое-то время няня молчала, казалось, она затрудняется ответить, но все-таки неохотно произнесла:

— Думаю, мисс Лила, вы заметите много перемен в доме, и все — не к лучшему!

Больше она ничего не сказала, но вскоре Лила и сама поняла — основательная перемена произошла в сэре Роберте.

Он внезапно очень постарел и обрюзг. В нем ощущалось нечто такое, чего не было при жизни ее матери.

Чуть позднее Лила заметила, что помимо прочего отчим стал намного больше пить. Кроме того, его друзья, постоянно наводнявшие дом, разительно отличались от тех, кто бывал у них при ее матери.

Девушка не сомневалась, Милдред эти люди не понравились бы.

Сэр Роберт всегда любил сильно погонять лошадей, и его новые друзья, вероятно, удовлетворяли эти его запросы: они быстро скакали, много пили и сыпали проклятиями. Их речь была усеяна весьма шокирующими выражениями. Случалось, им было что-то не по нраву, тогда они разражались такой бранью, словно находились на охоте или в игорном доме, Первое время они относились к Лиле уважительно. Однако прошло всего несколько дней — и глазки их забегали гаденько и похотливо, а руки тянулись жадно, чтобы прикоснуться к ней.

Лила стала для них предметом вожделения!

Сразу же после ее приезда сэр Роберт устроил грандиозный обед.

Одного взгляда на присутствовавших женщин оказалось достаточно, чтобы Лила поняла: Милдред никогда бы не потерпела у себя в доме подобных особ! За время своего пребывания в пансионе девушка познакомилась с матерями многих своих соучениц и была уверена — они тоже не пригласили бы этих женщин к себе.

По мере того как сменялись блюда и напитки, смех за столом звучал все громче, женщины вели себя все развязнее, голоса мужчин становились все более хриплыми.

Лиле никогда не приходилось видеть ничего похожего. Она испытывала невероятное потрясение и отвращение.

Наконец, воспользовавшись моментом, когда некоторые дамы, нетвердо держась на ногах, вышли из столовой, она отправилась к себе. И совершенно не удивилась, застав в комнате няню.

В словах не было необходимости. Лила бросилась в объятия старушки, и та прижала девушку к себе.

— Я знала, как ты расстроишься, дорогуша, — молвила она. — Но вопрос в том, что тут можно поделать.

На этот вопрос Лила тщетно пыталась найти ответ в течение всей ночи.

На следующее утро, после того как она вернулась с прогулки верхом, отчим велел ей пройти к нему в кабинет.

Она вошла, ощущая в сердце холодок тревоги и теряясь в догадках, зачем ему понадобилось ее видеть.

Когда она закрыла за собой дверь, сэр Роберт сказал:

— Как изволишь понимать твое поведение? Ты что, сочла моих друзей недостойными своего внимания?

Он явно был взбешен.

Лила молча смотрела на этого человека и думала, какой у него неприглядный вид и как сильно он изменился после смерти жены.

— Я… устала, — произнесла она, заметив, что он ждет от нее ответа.

— Не лги! — рявкнул он. — Надо полагать, они тебя шокировали. Ну так вот: они — мои друзья, а твоя мать оставила меня одного!

Мне надо с кем-то видеться?

— Да, конечно… Я понимаю, — тихо сказала девушка. — Но в то же время…

— Ладно! Ладно! — прервал ее сэр Роберт. — У меня есть решение твоей проблемы.

В ответ на вопросительный взгляд Лилы он сообщил:

— Сегодня днем с тобой хочет поговорить Джон Хопторн.

Лила мысленно пыталась представить гостей отчима. Кого из них звали Джоном Хопторном?

И тут она сообразила, что именно с ним познакомилась на следующий день после своего приезда, — тогда он явился к ним на ленч.

Он производил впечатление не слишком приятного человека, но его разговор с сэром Робертом о лошадях показался Лиле любопытным — ее вообще эта тема всегда интересовала, — и она невольно прислушивалась.

Ну конечно, прошлым вечером мистер Хопторн также был среди гостей отчима. Он о чем-то рассказывал ей в гостиной, прежде чем объявили, что кушать подано.

Однако Лила была так поражена видом собравшихся в доме женщин, что не могла вспомнить ни единого слова из беседы с мистером Хопторном.

— О чем он хочет со мной говорить? — Лила была в недоумении.

— Я полагаю, это очевидно, — ответил сэр Роберт. — Ты девушка хорошенькая, о чем я вчера слышал от многих.

Лила уставилась на него.

— Что… что вы хотите… этим сказать? — пролепетала она.

Ей не верилось, будто слова отчима действительно могут означать то, что ей показалось.

— Хопторн хочет на тебе жениться, — напрямую объявил сэр Роберт. — И я дал свое согласие.

— Жениться? — воскликнула Лила. — Но… я… никак не могу… выйти за него замуж!

— Это почему же?

— Он… слишком старый… И я… я его… не люблю!

Сэр Роберт расхохотался.

— Он очень богат, пользуется уважением в графстве, и у него есть собственная свора гончих. Не знаю, что еще тебе нужно.

— Мне нужно гораздо больше, — спокойно ответила девушка. — И мой ответ будет очень простым: нет!

Секунду сэр Роберт молча смотрел на нее.

— Очень жаль, — медленно промолвил он, — что ты так восприняла это известие, поскольку я свое согласие уже дал. Я твой опекун, Лила, и считаю своим долгом найти тебе мужа, поэтому сомневаюсь, чтобы ты могла рассчитывать на более подходящую партию, нежели Хопторн.

Он умолк в ожидании ответа, но, так и не услышав его, продолжал:

— Осведомленные люди сказали мне, что он получит рыцарский титул либо в этом году, либо в будущем, поскольку делает немалые взносы в фонд консервативной партии.

Он рассмеялся, но в его смехе не было веселья.

— Ты будешь называться «леди», милочка. У тебя будет такой же титул, как у твоей матери, — его она получила от меня. Не родилась еще та женщина, которой не нравилось бы иметь титул!

— Значит, я — исключение из правил, — заявила девушка, — потому что мне титул не нужен. И я не хочу выходить замуж… по крайней мере за мистера Хопторна!

Во время затянувшегося молчания сэр Роберт хмуро разглядывал ее. Наконец он произнес менторским тоном:

— Ты сделаешь то, что тебе велят, и чем скорее ты выйдешь замуж, тем лучше. Я не желаю, чтобы ты смотрела на моих друзей свысока и убегала от них, как вчера вечером, словно они недостаточно хороши для тебя!

И вдруг он, совершенно потеряв контроль над собой, закричал:

— Как ты смеешь указывать мне? Я заботился о тебе все эти годы, одевал, кормил, давал образование! Я делал все, чего хотела твоя мать! А теперь ты сделаешь то, что скажу тебе я! Ты выйдешь замуж за Хопторна, .даже если мне придется волоком тащить тебя к алтарю!

Его истошный крик так напугал девушку, что она ахнула от ужаса и как ошпаренная выскочила из кабинета. Вслед за ней неслись вопли отчима, окликавшего ее по имени и требовавшего, чтобы она вернулась.

Стремительно пробежав по лестнице, Лила ворвалась к себе в комнату и заперла за собой дверь. Бросилась ничком на кровать и, дрожа всем телом, не в силах даже заплакать, лихорадочно пыталась найти выход из создавшегося положения.

И в самом страшном сне ей не могло бы привидеться нечто подобное.

Разум подсказывал ей, что по возвращении ее в Англию сэр Роберт, как отчим, автоматически становится ее опекуном. А опекун действительно волен распоряжаться судьбой своей подопечной. Даже закон не может оградить ее от тех решений, которые он примет относительно ее будущего.

«Я убегу!» — подумала она.

В этот миг в дверь постучали, и Лила замерла в испуге.

— Это я, мисс Лила, я одна, — раздался голос няни.

Девушка вскочила и, тотчас отворив дверь, впустила няню в комнату. А потом, взглянув на ее милое лицо, бурно разрыдалась.

— Полно, полно, не надо так убиваться, — утешала Лилу старушка, прижимая ее к себе. — Я знаю, что случилось. Сэр Роберт сказал своему камердинеру, что на вас хочет жениться мистер Хопторн, а камердинер все рассказал мне.

— Но… я не могу выйти за него замуж, няня! Не могу я стать женой… старика… Да к тому же такого… который ведет себя… как вчерашние гости!

— Я понимаю, ваша матушка, упокой. Господи, ее душу, не хотела бы для вас такой судьбы, мисс Лила, — тихо молвила няня. — Но что вы можете поделать?

Лила высвободилась из ее объятий и прошла к окну.

Она долго стояла, глядя на ухоженный сад и зеленые поля. Все вокруг было так не похоже на итальянские пейзажи.

Наконец, не отводя взгляд от окна, она произнесла:

— Мне надо бежать, няня! Я вернусь в Италию! Мы поселимся где-нибудь, а я смогу зарабатывать на жизнь рисованием!

Старушка покачала головой.

— Не думаю, чтобы сэр Роберт позволил вам так легко от него улизнуть. Но даже если вы убежите, он вернет вас обратно домой!

Лила тяжко вздохнула. Няня права: сэр Роберт, на которого мистер Хопторн явно произвел впечатление, не отступится, дабы не выглядеть смешным. Он настоит на своем — вернет ее в Англию и выдаст замуж.

— Тогда куда же мне ехать? Куда можно уехать? — в отчаянии вопрошала она.

Ответа не было, и Лила мысленно обратилась к матери:

«Помоги мне, мама, помоги! Ты же знаешь, я не смогу выйти замуж за человека, которого не буду любить так, как ты любила папу!.. Помоги мне спастись бегством… Пусть у меня будет хотя бы время на раздумья, как… поступить…»

И тут, словно мать стояла рядом — а Лила верила в это, — она получила ответ на свою отчаянную мольбу. Ее как будто осенило.

Она тотчас отвернулась от окна.

— Я знаю, куда нам уехать, и уверена, там отчим меня не найдет!

— Куда же, мисс Лила? — Няня инстинктивно оглянулась — не подслушивают ли их.

— Помнишь мамину сестру? — спросила девушка. — Она всегда на Рождество присылала мне открытки, а когда мама умерла, я получила от нее очень теплое письмо.

Няня радостно воскликнула:

— Вы говорите о баронессе?

— Да, о старшей маминой сестре. Хоть они много лет не виделись, потому что сестра жила за границей, переписывались они регулярно.

— Это мысль неплохая, — согласилась няня. — Но я уверена, сэр Роберт такое не одобрит.

— Сэр Роберт ничего не должен об этом знать! — резко одернула ее Лила. — Если он заподозрит, что я хочу убежать, то непременно мне помешает. Может, меня вообще запрут в спальне. Нам надо улизнуть незаметно, няня, понимаешь?

— И вы хотите, чтобы я ехала с вами?

— Ты знаешь, что должна! — отрезала Лила. — Я же не могу ехать одна! Мне надо, чтоб ты за мной присматривала.

Всем своим видом она сейчас напоминала испуганного ребенка, и няня почти сдалась.

— Я присматривала за вами с самого вашего рождения, и никто не сможет помешать мне делать это и теперь. Но вы уверены, душа моя, что бегство — это единственный выход?

— Это — единственное, что я могу сделать! — стояла на своем Лила. — Помню, когда маме хотелось чего-то, а сэр Роберт принимал другое решение, ей почти никогда не удавалось его переубедить.

Она бросила на старушку умоляющий взгляд.

— Если б ты видела, как он бесился, ты бы поняла, насколько непреклонно его решение… выдать меня замуж за мистера Хопторна… Мое мнение его не интересует.

Снова вспомнив разговор с отчимом, Лила содрогнулась и еще энергичнее стала уговаривать самого близкого ей человека:

— Няня, ну пожалуйста… помоги мне! Да, сейчас мне кажется, будто я ненавижу всех мужчин… но я надеюсь, что когда-нибудь… выйду замуж! Только… я хочу, чтобы мой муж был… как мой папа!

— Ваш папа был настоящий джентльмен! — подтвердила няня.

— А вот про сэра Роберта этого сказать нельзя!

Прежде Лила не задумывалась о моральном облике отчима. Но, наверное, подсознательно понимала, что это за фрукт, даже тогда, когда Милдред только стала его женой.

Друзья матери исключительно ввиду огромной привязанности к ней принимали приглашения сэра Роберта, бывая в их сельском поместье и в лондонском доме.

Теперь Лила нисколько не сомневалась, что ее отец назвал бы сэра Роберта «чужаком». А раз мистер Хопторн считается другом сэра Роберта, значит, он такой же!

Понимая, что в данной ситуации надо быть осмотрительной, девушка сказала няне:

— Собери все необходимое, но никто не должен знать, что ты делаешь.

Заметив нерешительность в глазах старушки, она прибавила:

— Было бы неразумно ехать с пустыми руками… Но я готова даже на это… лишь бы не стать… пленницей здесь, пока меня… не выдадут замуж. И, возможно, это будет означать… что мне придется бежать… одной, без тебя!

Няня даже отпрянула в испуге, и стало ясно — она ни за что не допустит такого безрассудства.

— Я сделаю все, как вы мне велели, мисс Лила, — пообещала она. — Но вам-то известно, прислуга всегда любопытничает. А если они догадаются, что мы задумали, то обязательно скажут хозяину.

— Тогда нам надо их перехитрить! — заявила Лила.

Она проговорила с няней почти час, а потом спустилась к ленчу.

Отчим сидел один в своем кабинете и пил шампанское.

Лила подошла к нему.

— Мне очень жаль, отчим, что я вас рассердила, но ваши слова были для меня такой неожиданностью!

Ее извинение привело сэра Роберта в сильное смущение, и он сказал примирительно:

— Забудь! Хочешь выпить?

— Нет, спасибо, — ответила Лила. — Но если честно, то я очень проголодалась!

Отчим прошел к камину и потянулся было к звонку, чтобы потребовать ленч, когда дверь открылась.

— Ленч подан, сэр Роберт! — объявил дворецкий.

— Давно пора! — проворчал господин, — Ну, пойдем, Лила, раз говоришь, что проголодалась!

Второй завтрак подали не в столовой, где накануне принимали гостей, а в комнате поменьше.

Лила завела разговор о лошадях, купленных сэром Робертом недавно: он был полон решимости сделать свою конюшню самой лучшей в графстве.

Лишь под конец ленча он сказал:

— Ты не забыла, что сегодня днем тебя хочет видеть Хопторн?

— Конечно, нет, — ответила Лила. — И я хотела спросить, нельзя ли мне на днях съездить в Лондон, чтобы купить новые платья?

— Платья? — изумленно переспросил сэр Роберт. — Похоже, вы, женщины, ни о чем другом не можете думать! Наверняка ты захочешь иметь большое приданое.

Произнося это, он пристально посмотрел на падчерицу, словно ожидая от нее возражений, но Лила всего лишь улыбнулась.

— Я ведь только недавно вернулась домой, отчим. Мне хотелось бы хоть немного побыть с вами.

Ее ответ явно показался сэру Роберту неожиданным. Помолчав немного, он промолвил:

— Никакой спешки нет, можешь не торопиться. И, ясное дело, тебе понадобятся новые наряды. А это неизбежно требует денег!

Он рассмеялся, словно невзначай отпустил шутку, и Лила тоже хихикнула.

А потом сэру Роберту доложили, что экипаж готов.

Тогда девушка убежала наверх, к няне.

В четыре часа явился с визитом Джон Хопторн, и Лила в самом нарядном своем платье ждала его в гостиной.

Дворецкий доложил о нем, и хозяйка окинула взглядом соискателя с таким чувством, словно видит его впервые. И тотчас поняла, что никогда в жизни не сможет полюбить этого человека.

Весь его облик, и то, как он приближался к ней, со всей очевидностью подтверждали ее подозрения: этот человек в отличие от ее отца не может считаться джентльменом. Он был «чужаком» — таким же, как ее отчим.

— Я надеялся увидеться с вами наедине, — изрек Джон Хопторн. — Думаю, ваш отчим сказал вам, почему я приехал?

Он говорил без обиняков, но Лила почувствовала его тревогу и неуверенность в себе. Она не ответила, и, выждав несколько секунд, он добавил:

— Наверное, мне следует сказать яснее. Я прошу вас стать моей женой!

— Почему? — вскинула брови Лила.

Джон Хопторн явно не ожидал такого вопроса, поэтому не сразу нашелся, что сказать.

— Я не видел девушки красивее вас!

Лила вновь не ответила, предположив, что он должен назвать еще какие-то причины. Когда молчание показалось ей не в меру затянувшимся, она промолвила:

— Конечно, я польщена вашим предложением, но, мне кажется… нам следовало бы узнать друг друга… немного лучше.

— Не вижу оснований, — ответил Джон Хопторн. — Я знаю, что хочу вас и буду хотеть, сколько бы мы ни ждали.

— Но я видела вас всего два раза, — возразила Лила, — и вы должны понять, что, поскольку мы не общались и не имеем понятия, есть ли у нас общие вкусы и интересы, я предпочла бы подождать, пока не познакомлюсь с вами короче.

— Я знаю, что хочу на вас жениться, — упрямо твердил Джон Хопторн. — И я готов дать вам все, что вы пожелаете, — в пределах разумного.

— Но мне ничего особенного не нужно.

Джон Хопторн расхохотался.

— Ну, в будущем вы так говорить не станете! Вы пожелаете иметь драгоценности, меха, лошадей, экипажи… И я удивлюсь, если вам не захочется заново обставить кое-какие комнаты в моем доме.

— Я о таких вещах всерьез не думала.

— Но можете быть уверены в одном, — отчеканил он. — Как только вы за меня выйдете, в деньгах вы нуждаться не будете. И если только вы не потребуете у меня луну, все остальное я вам куплю!

Лила, смеясь, взглянула на него.

— Я вижу, вы очень добры, — оживилась она, — но все-таки прошу вас дать мне время подумать и узнать вас поближе!

— А вот это мне нравится! — воскликнул Джон Хопторн. — И я тоже хочу узнать вас поближе — так что предлагаю вам перейти к этой самой близости.

И он протянул к ней руки, а Лила поспешно отступила за кресло. От испуга у нее отчаянно забилось сердце, но, проявив удивительное самообладание, она сумела не выказать своих чувств.

— Нет! — бросила она.

— Почему же нет? — изумился он. — Честно говоря, я хочу вас поцеловать. Мне захотелось этого в первую же минуту, как только я вас увидел!

— Но, поскольку я… пока не уверена, что… хочу целоваться с вами, — запинаясь, объяснила Лила, — с этим… вам придется… подождать!

Однако Джон Хопторн, похоже, сказал себе, что не должен упускать инициативу, и шагнул вперед, к Лиле, которая все еще стояла за креслом.

— Завтра я поеду в Лондон, — торопливо молвила она, — и посмотрю, не найдется ли там… подходящего… подвенечного платья.

За один день… платье не сошьешь!

Джон Хопторн пожирал ее глазами.

— Как насчет того, чтобы выйти за меня через три недели? — осведомился он. — Пастор как раз успеет объявить о свадьбе положенные три раза!

— Мне кажется… модное свадебное платье… так быстро не сошьют! — пыталась остудить его пыл Лила.

— А сколько же его будут шить?

— Это я смогу вам сказать… когда вернусь… из Лондона!

— Ну, тогда мне, наверное, придется удовлетвориться этим!

— Не могу же я прийти в церковь в платье, которое не сделает чести ни щедрости моего отчима, ни… вашему вкусу в выборе невесты!

Джон Хопторн снова расхохотался.

— Да, ты — моя невеста, это правильно!

А теперь давай подари мне поцелуй в знак нашей помолвки. Мы поженимся через месяц.

— Нет, вы слишком спешите! — запротестовала Лила.

— А ты изображаешь недотрогу! — Он игриво погрозил ей пальцем.

— Как хороший охотник… вы должны были бы оценить… ту дичь, которая не дается легко! — парировала она.

Он снова рассмеялся, восхищенный ее сообразительностью Лила по-прежнему пряталась за креслом.

Ее «жених» сообразил, что будет выглядеть нелепо, если станет пытаться поймать ее, а она ускользнет.

— Ну хорошо, — смирился он, — ты выиграла. Но имей в виду. Лила, я человек решительный, и дичь в конце концов мне попадется!

Девушке хотелось сказать ему, что только так он ее и сможет получить: мертвой. Но она заставила себя улыбнуться и произнесла:

— Вы… меня пугаете! Но… я уверена… нам надо постараться… стать друзьями!

— Я хочу стать твоим мужем! — заявил Джон Хопторн таким тоном, что стало очевидно: он просто не понял ее слов.

— Вы… дали мне это понять… очень ясно, — сказала она. — Может быть… после того, как я вернусь из Лондона… вы снова заедете к нам… и мы сможем… вновь поговорить.

Казалось, это предложение доставило ему удовольствие.

— Так я и сделаю, — кивнул он. — Передай отчиму, что я буду обедать у вас в четверг. И пусть не зовет гостей: я хочу, чтобы за столом были только мы одни.

Немного помолчав, он заметил:

— В тот вечер будет полнолуние — так что настройся на романтический лад.

— А вот этого, — ответила Лила, — я пока обещать вам не могу.

Взгляд Джона Хопторна привел девушку в замешательство. Но в речах его не было ничего страшного.

— На прощание скажу одно: ты — чертовски красивая женщина, и я буду с гордостью называть тебя своей женой!

Он произнес эту фразу столь эффектно, что Лила чуть не зааплодировала ему. Но она только тихо молвила, изображая смущение:

— Очень мило… что вы говорите мне… это!

Джон Хопторн повернулся, как бы намереваясь направиться к двери, и Лила вышла из-за кресла, чтобы проводить его. Однако в это мгновение он неожиданно изловчился и, поймав ее, тесно прижал к себе.

— Ну вот я тебя и заполучил! И теперь позабочусь, чтобы ты не позволяла себе шутить со мной!

Он еще сильнее обхватил девушку, и, понимая, что он собирается ее поцеловать, она стала неистово вырываться. Но Хопторн оказался очень цепким, так что все ее попытки освободиться были тщетны.

— Я хочу тебя! — прохрипел он. — Господи, как я тебя хочу!

Его грубый голос был полон животной страсти.

Лила отвернулась, но он начал целовать ей ухо и щеку. Жадная настойчивость его губ вызвала у нее приступ отвращения.

— Отпустите меня! — вскричала она.

— Ты моя и никуда от меня не уйдешь! — громовым голосом объявил он.

Она отчаянно мотала головой, не позволяя ему завладеть ее губами. Но его руки стиснули ее с такой силой, что она просто задыхалась, становилось все труднее противостоять ему. Чувствуя, что вскоре вынуждена будет сдаться. Лила впала в панику.

Но в эту секунду дверь гостиной открылась.

Дворецкий Ньюмен почтительно осведомился:

— Не желаете ли чаю, мисс Лила?

Мистер Хопторн инстинктивно разжал руки, и девушка смогла наконец высвободиться.

Бросив на Ньюмена благодарный взгляд, она выбежала из гостиной и, стремительно поднявшись наверх, бросилась к себе в спальню.

Захлопнув дверь, она привалилась к ней спиной, дрожа и задыхаясь. Сердце бешено колотилось, губы пересохли.

Няня стояла на коленях у дорожного сундука и складывала в него вещи. Обернувшись на шум, она встревоженно спросила:

— Что случилось, дорогуша? Кто вас так расстроил?

— Скорее, няня! — душераздирающе прошептала Лила. — Мы должны уехать… как можно скорее! Обязательно!

Она твердо знала: если ее заставят выйти замуж за Джона Хопторна, она покончит с собой.

Глава 3

Лила с няней покинули дом ранним утром следующего дня.

Девушка была уверена, что сэр Роберт крепко спит, поскольку накануне пил даже больше обычного. Вечером, за обедом без посторонних, он был с ней гораздо любезнее, чем днем раньше.

Хотя после сцены с мистером Хопторном Лиле больше всего хотелось запереться у себя в спальне и никого не видеть, она сознавала — это было бы ошибкой.

Чтобы вырваться из этой ужасной ловушки, которая вот-вот захлопнется, ей следовало быть умной и дальновидной.

— Помоги мне, папа! — молила она.

Ей сейчас казалось, что только отец мог бы понять, в каком опасном положении она оказалась.

За обедом она старалась как можно естественнее вести разговор с сэром Робертом о покупках, которые ей нужно будет сделать.

— Боюсь, отчим, это будет стоить немалых денег!

Сэр Роберт засмеялся.

— Не думаю, что тебе удастся меня разорить! Но ты действительно слишком долго носила траур, поэтому теперь тебе хочется иметь красивые наряды приятных цветов.

Лила не стала признаваться, что уже три месяца носит «приятные цвета», и сказала только:

— Я уверена… что найду в Лондоне… много чудесных платьев. Но… как я буду за них платить?

Она говорила нерешительно, словно стыдясь просить отчима о деньгах.

— Пусть их запишут на мои счета, — сказал сэр Роберт. — Они открыты у меня во всех лучших магазинах Лондона.

— Но, наверное, будут и… другие покупки, — прошептала Лила. — Например… туфли, перчатки… шляпки…

Сэр Роберт опять затрясся от смеха.

— Насколько я понимаю, ты просишь у меня наличные! Хорошо, я дам тебе пятьдесят фунтов, но учти — я потребую отчета!

— Конечно, — пообещала Лила. — Большое вам спасибо, отчим.

Он очень много пил — и за обедом, и после него. К тому времени, когда Лила пожелала ему спокойной ночи, он уже выпил полбутылки портвейна и речь его стала невнятной.

Однако, прежде чем уйти спать, она сумела получить от него обещанные деньги.

Тем временем няня не тратила времени даром: она одолжила у Ньюмена путеводитель Брэдшоу. В нем оказалось не только расписание поездов, но и, к вящему восторгу Лилы, расписание пароходной компании.

Согласно расписанию каждую среду из Лондона, с верфи Брунсвик, отправлялся в Роттердам пароход. Были пароходы и в пятницу.

Но Лила сочла более разумным уехать из Лондона уже на следующий день — задолго до того, как у ее опекуна возникнет первое подозрение, что она может не вернуться.

Лила уже мысленно сочинила текст записки, предназначавшейся отчиму. Пока няня укладывала в дорожный сундук платье, в котором она вышла к обеду, девушка села за небольшой секретер, стоявший у нее в спальне, и написала нижеследующее:

«Дорогой отчим!

Я глубоко благодарна вам за пятьдесят фунтов, которые вы любезно мне дали. Постараюсь тратить их разумно, но, так как я плохо знаю Лондон, на покупку всего, что мне нужно, может уйти немало времени.

Я только что вспомнила: одна мамина подруга прислала мне письмо всего месяц назад, где сообщила, что после моего возвращения в Англию была бы рада принять меня в качестве гостя в своем особняке в Мэйфэйр. Она приглашала меня и в их загородное поместье.

Думаю, мы с няней могли бы задержаться у нее дня на три и, может быть, съездить вместе за город на уик-энд.

Еще раз большое спасибо за всю вашу доброту.

Ваша любящая падчерица,

Аила».

Когда в половине шестого они с няней покинули дом, их провожали только два лакея»

Одному из них Лила передала свое письмо.

— Отдай его сэру Роберту, когда он встанет, — велела она. — А если он будет спрашивать, почему мы уехали так рано, скажи, что я. подумала: раз нам надо сделать так много приготовлений, то чем раньше мы отправимся в Лондон, тем лучше.

— Я обещаю передать хозяину ваше письмо, мисс, — сказал лакей.

Дорога до Лондона отняла у них совсем немного времени.

Там они не стали искать поезд до верфей, а наняли извозчика. На пароход сели за пятнадцать минут до отплытия, и, только оказавшись на борту, Лила смогла с облегчением вздохнуть и успокоиться.

Однако няня трезво рассудила, что успокаиваться рано. Она дала на чай стюарду, чтобы он нашел им удобные места и принес чаю с печеньем. Вполне естественно — после всех волнений и ощущения неопределенности поездки им необходимо было подкрепиться!

Когда пароход отошел от причала, Лила почувствовала радостный подъем, связанный с опасным приключением.

Она не сомневалась, что отец понял бы ее состояние. Она вспомнила, как однажды он сказал ей:

— Никогда не бойся воспользоваться удобным случаем, если он тебе представится! Опаснее всего бывают колебания и нерешительность.

Конечно, эти его слова относились к тактике боевых действий, однако Лила решила, что они вполне применимы и к ее ситуации. Ведь она тоже вела бой против несправедливости судьбы! И если она не хочет, «чтобы ее принудили к этому омерзительному, чудовищному браку, тогда ей необходимо взять на вооружение такую тактику, которая станет неожиданностью для противника.

«Как я могу выйти замуж за человека, которого видела всего два раза в жизни и к которому испытываю настоящее отвращение?» — возмущалась она.

Ее повергло в трепет одно лишь воспоминание об охрипшем от страсти голосе и испугавшем ее плотоядном, колючем взгляде. Она чуть ли не до крови стерла себе кожу, пытаясь устранить тошнотворное прикосновение его губ.

Целиком поглощенная своими мыслями, Лила даже не заметила, что, когда пароход вышел в море, началась довольно сильная качка: многие пассажиры испытывали приступ морской болезни.

Няня выдержала качку благодаря нескончаемой череде чашек крепкого чая, которые приносил ей стюард с ироничной ухмылкой на губах.

— Сейчас лето, поэтому качка несильная.

Не сравнить с тем, что бывает зимой, — сказал он.

— Тогда чем скорее вы перейдете на пароходы побольше, тем лучше! — заявила няня, любившая, чтобы последнее слово всегда оставалось за ней.

По приезде в Роттердам они без труда сели на поезд, отправлявшийся в Амстердам.

Однако в Гаагу попали уже к концу дня, и Лила опасалась, что не застанет свою тетушку дома. Она уже много лет не виделась с тетей Эдит и едва могла вспомнить ее лицо, но не сомневалась, что заметит в ней разительное сходство с матерью.

Судя по тетушкиному письму, которое та написала Лиле, узнав о смерти ее матери, она будет рада принять у себя племянницу.

Карета подвезла их к красивому дому из красного кирпича, с белыми наличниками на окнах и квадратными шпилями на крыше.

Пожилая служанка открыла им дверь.

— Будьте добры, — обратилась к ней Лила, — скажите баронессе ван Алнрадт, что приехала ее племянница.

Служанка удивленно воззрилась на нее, потом перевела взгляд на няню и на сундук, который извозчик снимал с кареты.

— Баронесса лежит в постели, — ответила она на неожиданно хорошем английском.

— Мне очень жаль, что мы приехали так поздно… — проронила девушка.

— Она больна, — объяснила служанка. — Она уже давно болеет.

Лила тихо ахнула.

— Тогда я должна немедленно идти к ней!

Я и не подозревала, что она нездорова.

Служанка провела ее по деревянной лестнице и открыла дверь спальни на втором этаже.

— К вам приехала племянница, мадам! — без всяких предисловий объявила она.

Лила вошла в комнату — перед ней сидела на постели копия ее матери, только очень постаревшая! С первого взгляда она поняла, что тетушка серьезно больна. Волосы у нее были совершенно белые, лицо изборождено морщинами. Но в то же время ее сходство с матерью было поразительным.

Подбежав к кровати, девушка воскликнула:

— Тетя Эдит, я Лила! Я приехала к вам, потому что мне нужна ваша помощь.

— Какой сюрприз, милое мое дитя! — обрадовалась баронесса. — Какая же ты хорошенькая и как похожа на мать!

— И вы тоже очень на нее похожи, — молвила Лила. — Я боялась, что не узнаю вас, но я сразу вас узнала! Пожалуйста, не сердитесь, что я приехала, даже не попросив у вас разрешения.

— Ты не одна? — спросила баронесса.

— Нет, конечно, не одна! Со мной няня.

Она ухаживала за мной с самого моего рождения и помнит вас: вы много лет назад гостили у нас — еще когда был жив папа!

— Я хорошо помню тот визит, — кивнула баронесса. — Но почему, милое мое дитя, тебе нужна моя помощь?

— Я очень хочу вам обо всем рассказать, — повеселела Лила. — Только, пожалуйста, разрешите нам пожить у вас! Нам больше некуда ехать.

— Конечно, вы можете жить здесь, — сразу же согласилась тетушка. — Но я не могу понять, в чем дело. Мне казалось, после смерти матери ты будешь жить с отчимом.

— Именно это я и собираюсь объяснить, — ответила Лила.

Баронесса позвонила в колокольчик, который стоял у кровати.

— Но прежде, — заявила она, — ты, конечно же, захочешь снять дорожный костюм и перекусить. Гертруда позаботится о тебе и покажет твою спальню.

Вскоре обнаружилось, что Гертруда не единственная прислуга в доме: у тетушки было трое слуг.

Обстановка в комнатах отличалась комфортом. Еда оказалась превосходной, хоть и немного жирноватой, что вообще характерно для голландской кухни.

Лиле отвели чудесную комнату, и няню приняли очень приветливо.

Когда Лила рассказала тете Эдит о том, что происходило после смерти матери, та просто схватилась за голову.

— Ну конечно же, ты не можешь выйти замуж за человека, которого видела всего два раза! — воскликнула она. — К тому же он намного старше тебя! Как это непорядочно со стороны сэра Роберта навязывать тебе подобный брак! Если я его увижу, то так ему и скажу!

Лила испуганно вскрикнула.

— Но вы не должны с ним видеться! И я не хочу с ним встречаться! — ужаснулась она. — Когда отчим принимал какое-нибудь решение, даже маме было чрезвычайно трудно заставить его передумать. Честно говоря, обычно у нее ничего не получалось!

— Тогда тебе придется в буквальном смысле прятаться, пока мы не найдем какой-нибудь выход, — заключила баронесса.

— Я очень надеялась, что вы позволите мне скрываться у вас, — призналась Лила. — Было бы так приятно находиться рядом с вами и вспоминать о маме и папе…

— Мы с твоей матерью души не чаяли друг в Друге, — ответила баронесса. — Нас связывало много общего, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте. Но мой покойный муж был дипломатом, и нам постоянно приходилось разъезжать — вот почему я так редко с ней виделась! — Баронесса ван Алнрадт протянула Лиле руку. — Думаю, твое присутствие поможет мне почувствовать себя ближе к моей дорогой Милдред. Вот только боюсь, милое мое дитя, тебе здесь будет очень скучно.

— По-моему, здесь невозможно скучать! — возразила Лила. — Пока мы ехали по городу, я смогла увидеть, как он красив. И, конечно, мне хочется побывать во всех знаменитых музеях!

— Ты о них слышала? — изумилась баронесса.

— В художественной школе во Флоренции нам рассказывали о картинах, находящихся в Голландии. По-моему, там немного завидовали вашим Рубенсам и Рембрандтам.

Баронесса рассмеялась.

— Наша страна занимает особое место в мире живописи. Ну разумеется, во Флоренции тебя должны были научить понимать и любить изобразительные искусства!

— Весь последний год я получала индивидуальные уроки живописи, — прибавила Лила.

— Как жаль, что моего мужа больше нет! — вздохнула тетушка. — Когда барон ван Алнрадт вышел в отставку, он увлекся живописью. Конечно, он и до этого коллекционировал картины, но только тогда у него появилось время, чтобы самому стать художником.

— Надеюсь, у вас сохранились его картины: мне бы очень хотелось их увидеть, — искренне сказала Лила.

— Довольно много, — заверила ее баронесса. — Более того — ты сможешь пользоваться его мастерской.

У Лилы загорелись глаза.

— А вам это не будет неприятно?

— Наоборот — мне будет очень приятно.

И главное — там ты найдешь все, что тебе только может понадобиться. Но сначала тебе следует побывать в «Маурицхейсе»: как тебе, наверное, известно, это самый знаменитый музей Гааги.

— Мне действительно очень хочется туда попасть! — призналась Лила.

В тот вечер она рано легла спать, потому что была крайне утомлена долгим путешествием. А утром, следуя указаниям, данным ей накануне тетушкой, она поднялась на чердак, где обнаружила чудеснейшую мастерскую.

Да, барон явно намеревался развить свой художественный талант как можно полнее.

В мастерской было огромное окно, выходившее на север, — обязательное условие для занятий живописью: именно так можно обеспечить наиболее правильное освещение.

Потолок оказался неожиданно высоким, а стены были увешаны картинами, которые написал барон.

Многие из них представляли собой копии полотен знаменитых художников.

Обследовав мастерскую, Лила взволнованно сбежала вниз, чтобы поблагодарить тетушку за разрешение работать там.

Баронесса была очень бледна, под глазами темнели глубокие морщины.

— Как вы себя чувствуете, тетя Эдит? — встревожилась Лила.

— У меня была плохая ночь, милочка.

— Надеюсь, это не из-за меня?

— Волнение, связанное с твоим приездом, могло сыграть свою роль, — неохотно призналась тетушка, — но, боюсь, все дело в том, что я очень тяжело больна.

Лила присела на край кровати.

— Мне так стыдно, что я не задала вам этот вопрос раньше, — прошептала она. — Но… я не догадывалась, что вы… серьезно больны.

— У меня внутренняя опухоль, — объяснила баронесса. — И хотя докторам хочется меня разрезать, я не даю им на это согласия.

С трудом подняв исхудалую руку, баронесса нежно коснулась пальцев Лилы.

— Думаю, ты сможешь понять, дорогая, — произнесла она, — что у меня нет желания дожить до глубокой старости. Да и вообще серьезные операции редко бывают успешными.

— Но, тетя Эдит… — запротестовала Лила.

Однако тетушка призвала ее к молчанию, упреждающе подняв свободную руку.

— Раз ты собираешься жить со мной, я полагаю, мне следует пояснить тебе мою позицию, — сказала она. — Я очень нежно любила мужа, и без него мне чрезвычайно одиноко.

Она пристально посмотрела на племянницу.

— Если бы мне посчастливилось иметь ребенка, дело обстояло бы совсем иначе. Но у меня два пасынка. Иоганн очень хорошо ко мне относится, но сейчас он на Яве — он губернатор этой провинции.

Лила с большим интересом слушала тетушку, в то же время остро ощущая, какие ледяные у нее пальцы и как слабо она сжимает ее руку.

— Когда врачи сказали, что мне нужна операция, — говорила между тем баронесса, — они отметили: вероятность благоприятного исхода составляет пятьдесят процентов. И еще они сообщили мне, что эта операция очень дорогая.

Тут Лила удивленно посмотрела на тетушку, и та сказала начистоту:

— У меня достаточно денег на жизнь — при условии, что я буду разумно их расходовать. Но их недостаточно для крупных затрат, как, например, оплата хирургической операции в Голландии.

Лила растерянно молчала, а тетушка продолжала свои откровения:

— У меня была мысль написать Иоганну, но тут его брат, Никлас, начал вести себя совершенно недопустимым образом.

— Что он сделал? — спросила Лила, уже гневаясь на неведомого ей Никласа.

— Он наделал долгов и пытался уговорить меня продать часть картин из этого дома.

Но мой муж завещал их Иоганну, и я отказалась. Тогда Никлас стал говорить со мной очень гадко и вызывающе.

Баронесса невольно повысила голос.

— Я поняла, что, если оставлю дом и лягу в больницу, он просто заберет отсюда картины — и помешать ему будет трудно.

— Невозможно представить себе большую низость! — воскликнула Лила. — Но вы ведь не можете отказаться от операции, которая способна принести вам исцеление!

— У меня нет желания жить, — призналась баронесса. — Так что это стало бы пустой тратой денег. А они нужны Иоганну: у него большая семья.

— Но нельзя же… — попыталась возразить Лила.

Баронесса снова остановила ее властным жестом.

— Я не хочу больше об этом говорить.

Иногда я испытываю боль, но врачи прописали мне средство, благодаря которому боль становится вполне терпимой. Однако твое присутствие все в корне меняет. Может быть, я почувствую себя настолько счастливой, что каким-то чудом выздоровею!

— Мне тяжело от того… что вы… страдаете, — молвила Лила. — Няня говорила, что мама перед смертью… чувствовала страшную усталость.

Ее голос стал прерывистым от сдерживаемых рыданий, и тетя Эдит поспешила ее успокоить.

— Я уверена, милочка, твоя мама сейчас рядом и радуется, что мы встретились.

— Я в этом не сомневаюсь! — подхватила девушка. — Больше того, я точно знаю, это мама направила меня к вам, когда я в отчаянии думала, как бы мне избежать этого ужасного брака с мистером Хопторном! Я не надеялась, что отчим смягчится.

— Конечно, это она подсказала тебе, что надо делать, — согласилась баронесса. — Но я устала говорить о моей болезни. Поскольку ты художница, как и мой муж, я хочу дать тебе одно поручение.

— Поручение? — удивленно воскликнула Лила.

— За этим кроется весьма интересная история, — ответила баронесса. — Мой муж был очень дружен с Дезом Томбе, знаменитым собирателем картин.

Она вдруг засмеялась, вспоминая прошлое.

— Они часами могли сидеть, обсуждая разные картины. Я в жизни не встречала столь увлеченных людей, которые были бы сильнее поглощены интересующим их предметом.

— Мне кажется, все художники глубоко преданы своему делу, — улыбнулась Лила.

— Ты права, милочка. Именно мой муж уговорил Деза Томбе завещать музею «Маурицхейс» принадлежавшую ему картину Яна Вермера «Головка девушки».

Лила хотела сказать, что знает Вермера, крупнейшего голландского живописца семнадцатого века, но не стала прерывать рассказ тетушки.

— Сейчас в это трудно поверить, но Дез Томбе купил этот портрет Вермера всего за два гульдена и тридцать центов. Теперь, конечно, он считается одним из лучших его произведений. Эту картину совсем недавно выставили в «Маурицхейсе».

— Значит, я ее увижу! Как это чудесно! — возликовала Лила.

— Ты не только ее увидишь. Я попрошу тебя сделать мне ее копию. Как ты понимаешь, я слишком больна, чтобы идти в музей и смотреть на эту картину.

— Конечно, я сделаю для вас копию, — тут же согласилась Лила. — Мне это доставит огромное удовольствие!

— И я тоже получу большое удовольствие, — заверила ее тетушка. — Я столько слышала об этом удивительном портрете, что у меня такое чувство, будто эта девушка — член моей семьи!

Они дружно засмеялись, и Лила пообещала:

— Я сегодня же днем пойду в «Маурицхейс». Наверное, мне можно будет взять какой-нибудь холст из мастерской?

— Конечно, можно, милочка! Только будь внимательна: возьми холст нужного периода.

Видя, что Лила ее не понимает, баронесса объяснила:

— Мой муж стремился во всем достичь совершенства и, когда начал заниматься живописью, решил использовать для своих копий холсты соответствующего периода. Он скупал их, где только мог.

— Как здорово придумано! — искренне восхитилась Лила.

— Мне тоже понравилась эта мысль, — согласилась с ней тетя Эдит. — Все холсты ты найдешь наверху, так же как и соответствующие краски. Они снабжены аккуратными этикетками: муж любил, чтобы все его материалы были в абсолютном порядке.

— Спасибо, что вы нашли мне такое приятное и интересное дело! — сказала Лила. — Я только не уверена, смогу ли отдать должное прекрасной девушке Вермера.

Сразу же после ленча Лила с няней отправились в музей.

А накануне она выбрала нужный холст, относившийся к семнадцатому веку, — в углу мастерской их оказалась целая стопка. На некоторых уже были картины, но довольно неудачные, и Лила решила, что барон намеревался их смыть.

Здесь она поняла, что лишь стремлением к совершенству можно объяснить использование холста, соответствующего времени написания копируемой картины.

Краски с образцовыми этикетками были разложены на полках таким образом, что невозможно было ошибиться и взять те, что содержали не правильные ингредиенты.

Как и следовало ожидать, здание «Маурицхейса» оказалось весьма впечатляющим.

Раньше в нем жил человек, сыгравший важнейшую роль в истории Голландии.

Прошлым вечером, пока тетушка еще не очень устала, Лила уговорила ее рассказать об Иоганне Маурице ван Нассау, основавшем музей «Маурицхейс», то есть Дом Маурица.

— Он был кумиром моего мужа, — заметила баронесса. — И мне Иоганн Мауриц кажется близким другом, от него мне никуда не деться. Точно так же обстоит дело с портретами, которые копировал мой муж.

Лила рассмеялась.

Потом тетушка рассказала ей, как ван Нассау сражался в Бразилии с испанцами и как горячо этого человека интересовало все новое, необычное.

И завершила свое повествование такими словами:

— По правде говоря, он объединил в себе старый и новый мир, мир физический и духовный. Подобных людей на всей земле найдется не так много!

Лила долго размышляла над словами тети Эдит, а позже, рассматривая портрет ван Нассау, решила; именно за такого человека ей хотелось бы выйти замуж.

Он обладал отвагой и готовностью искать приключения и одновременно тонко подмечал все, что не принадлежит к тому бренному миру, в котором он живет.

«Действительно, подобных людей в наши дни не существует», — с грустью подумала она.

Но грусть Лилы была мимолетной: вскоре она уже испытывала радость от того, что ей предстоит делать копию шедевра, принадлежащего кисти гениального художника.

Когда она в галерее Уффици во Флоренции копировала картину Боттичелли, учитель был доволен плодами ее труда.

В самом начале, советуя ей, как следует выполнять такую работу, он сказал:

— Вам надо почувствовать то, что вы пишете, стиль мастера. И хотя вы копируете гения, я хочу в вашей репродукции найти что-то сугубо индивидуальное.

Лила поняла, чего от нее требует учитель, и в дальнейшем руководствовалась этой идеей.

И добилась успеха, став его любимой ученицей, его гордостью.

Теперь она была полна решимости доставить удовольствие своей больной тетушке.

Возможно, глядя на «Головку девушки» Вермера, которая будет висеть у нее в спальне, баронесса ван Алнрадт хоть на какое-то время забудет о терзающей ее боли.

— Ей так нужна операция, няня! — воскликнула Лила, пересказав старушке историю баронессы.

— Вся прислуга так считает, — ответила няня. — Но у нее нет денег. Насколько я поняла, картины и обстановка завещаны новому барону, который сейчас на Яве.

— Да, я знаю об этом от тети Эдит, — подтвердила Лила. — Но я уверена, знай он, как она больна, он был бы только рад, если б она употребила все что возможно на лечение.

— Значит, вам надо постараться ей помочь, — решительно заявила няня. — На кухне говорят, что ваше появление здесь как нельзя кстати!

Когда они пришли в «Маурицхейс», Лила без труда отыскала шедевр Вермера.

Пока она бродила по залам, ей постоянно приходилось превозмогать искушение остановиться перед другими картинами. Но интуиция подсказывала ей — надо срочно начинать работу над копией для тетушки, так что она поспешила туда, где висел знаменитый портрет.

Он действительно приковывал внимание.

Глядя на него, Лила поняла, почему барон так восторгался этим шедевром.

Было нечто необычное в изображении девушки.

Ее юное, нежное, словно фарфоровое лицо было освещено устремленным на зрителя взглядом больших, сияющих влажным блеском глаз.

Лила почувствовала и то, что портрет обладает бездонной глубиной и неповторимым колоритом.

А еще он создавал удивительное ощущение реальности, которое способен передать только гениальный художник.

И в то же время копировать эту картину было проще, нежели какую-нибудь сложную многофигурную композицию.

Желто-голубая лента на голове девушки, огромная серьга-жемчужина, простое зеленое с желтым платье требовали только правильного подбора красок.

Следовать по стопам мастера было относительно легко.

Няня несла небольшой мольберт и складной стул, которыми пользовался барон.

Как только их установили перед картиной, Лила взяла палитру и принялась за дело.

Она захватила с собой из Англии коробку с красками, но для этой работы решила пользоваться красками барона. Этикетки на них сообщали, что они соответствуют рецептуре семнадцатого века.

Няня устроилась поблизости, у окна. Достав вязальный крючок, она стала трудиться над полоской кружева для отделки простыни. Лила решила, что это было бы хорошим подарком для тетушки, которая не вставала с постели.

Она работала больше двух часов, пока наконец няня не напомнила, что им пора возвращаться домой.

— Я не могу уйти! — запротестовала Лила, но няня была неумолима.

— Нет смысла пытаться сделать за раз слишком много! — заявила она. — И я знаю, что вашей тетушке хочется побыть с вами!

С этим спорить было трудно, и Лила позволила увести себя домой.

Она осталась довольна результатами первого дня, оценив их по тем критериям, которые были основополагающими для ее флорентийского учителя.

Вернувшись домой, Лила отказалась представить тетушке то, что успела сделать, надеясь, что законченная копия будет для нее сюрпризом.

Она долго сидела с тетей Эдит и рассказывала ей, как они с матерью жили давным-давно, пока тетушка не закрыла глаза и задремала.

Лила тотчас ушла от нее и спустилась вниз, где обнаружила много книг, которые ей хотелось бы прочитать.

Там же висели картины, не только красивые, но и представляющие немалую ценность. Они были частью собранной бароном коллекции.

От баронессы Лила узнала, как ее муж экономил деньги, чтобы покупать картины во всех странах, где им доводилось бывать.

Любуясь этими полотнами, она еще больше утвердилась в мысли, что было бы непростительной жестокостью, если бы младший сын барона, Никлас, распродал эту уникальную коллекцию. Ее следует сохранить для его старшего сына.

На следующее утро Лила снова отправилась в «Маурицхейс» и работала там до полудня, а после ленча снова вернулась туда.

Она целиком и полностью была сосредоточена на картине, пока ее не отвлекло невольное ощущение, что кто-то стоит у нее за спиной.

Поначалу она решила, будто через ее плечо смотрит кто-нибудь из посетителей музея и, надо полагать, думает, что справился бы с этой работой более успешно.

Но тут позади нее раздался незнакомый голос.

— Мне кажется, вы — юнгфру Лила Кавендиш, которая приехала в гости к баронессе ван Алнрадт.

Лила обернулась, чтобы посмотреть на говорившего, и увидела невысокого худого мужчину с седой бородой.

— Верно, — кивнула она.

— Тогда я счастлив с вами познакомиться.

Меня зовут Ян Нийстед, и я хорошо знал барона.

Лила приветливо улыбнулась.

— По правде говоря, — продолжал мистер Нийстед, — я торгую картинами и продал несколько его полотен — не копии, а оригинальные произведения.

— Как интересно! — сказала Лила.

Но про себя подумала, было бы предпочтительнее, чтобы незнакомец ушел и не мешал ей писать.

— Я вижу, у вас немалый опыт, мисс Кавендиш, — говорил тем временем мистер Нийстед на прекрасном английском.

— Мне бы хотелось так думать, — ответила Лила. — Я училась во Флоренции, а эту копию делаю для моей тети.

— Вы знаете, что ваша тетя больна? — спросил мистер Нийстед. — Чтобы сохранить ей жизнь, нужна операция!

Лила изумленно уставилась на него.

Она не подозревала, что о состоянии тетушки известно всем окружающим. Но она тут же напомнила себе, если мистер Нийстед — близкий друг семьи, то он не может не знать, что ее тетя прикована к постели.

Мистер Нийстед внезапно понизил голос, хотя рядом с ними никого не было и подслушать их разговор никто не мог.

— А еще я знаю, что ваша тетя не может оплатить услуги лучшего хирурга Амстердама.

Вот почему, мисс Кавендиш, я хочу сделать вам одно предложение.

Лила смотрела на него все с тем же выражением на лице, но он, ничуть не смутившись, спокойно объяснил:

— Так как я много лет был близким другом барона, то знаю — ему бы не хотелось, чтоб его сын Никлас, настоящий шалопай, распродал картины, которые он с таким трудом собирал.

— Конечно, — согласилась Лила. — Я как раз думала, не следует ли мне написать старшему пасынку моей тетушки, Иоганну, обо всем, что здесь происходит.

— Поскольку письмо до Явы будет идти очень долго, а потом так же долго будет плестись ответ, я хочу предложить вам нечто иное, — заявил мистер Нийстед.

Не представляя, что он может ей предложить, Лила неохотно отложила палитру и кисти и приготовилась слушать.

— Сюда из Англии приехал некий аристократ, — сообщил мистер Нийстед, — которому хочется приобрести несколько лучших полотен голландских живописцев.

Лила уже решила, будто он собирается попросить, чтобы она передала ему для продажи картину из коллекции барона, и напряженно выпрямилась.

Однако ее новый знакомый сказал:

— По вашей работе я вижу, что вы обладаете редкими способностями и навыками, к тому же используете соответствующий холст и краски. Поэтому мне хотелось бы предложить написанную вами копию этому англичанину.

Лила взглянула на него в полном недоумении.

— Но… вы же не хотите… предложить, чтобы… — растерянно пролепетала она, переводя взгляд со своей копии на изображение девушки на стене напротив.

— Я предполагаю, мисс Кавендиш, что ваш портрет, написанный на холсте семнадцатого века красками семнадцатого века, вполне может считаться первым наброском Вермера к портрету, на который мы с вами сейчас смотрим!

Лила тихо ахнула, а потом возмущенно воскликнула:

— Вы предлагаете мне намеренно лгать и ввести в заблуждение этого человека?!

Мистер Нийстед весьма красноречиво взмахнул рукой.

— А какова альтернатива, мисс Кавендиш?

Дать вашей тете умереть? Сумма, которую вы получите за эту картину в том случае, если английский аристократ примет ее за набросок к портрету кисти Вермера, даст вам возможность оплатить операцию, а она, быть может, продлит вашей тете жизнь еще на двадцать лет!

Лила недовольно отвернулась.

— Это… совершенно невозможно? — молвила она. — И… мне не о чем… с вами говорить!

Но мистер Нийстед и не думал сдаваться.

— Меня удивляет, — укоризненно покачал он головой, — что вы так мало любите свою тетю. А ведь ваш приезд оказался для нее как нельзя более своевременным: она была так подавлена и одинока!

Помолчав несколько секунд, он прибавил:

— Жаль, что вы не знали ее в те времена, когда был жив барон! До чего же она была хороша собой, счастлива, жизнерадостна и остроумна! Вся Гаага была в нее влюблена!

Лила пыталась его не слушать, но он не замолкал.

— Барон часто говорил мне, каким успехом она пользовалась за границей, когда он пребывал на дипломатической службе. Она совершенно не походила на ту печальную женщину, которую вы видите сегодня!

Он умолк, и Лила, почувствовав, что своим молчанием он принуждает ее к ответу и не отступится, пока она не подтвердит свое решение, сказала:

— Моя тетя не одобрила бы…; если б я стала… обманывать кого-нибудь!

— Если б вы прямо спросили ее об этом, конечно, она сказала бы «нет», — согласился мистер Нийстед. — Но, насколько я знаю, без операции она очень скоро умрет. Опухоль, от которой она страдает, растет с каждым днем все быстрее — и с каждым днем ее шансы на выздоровление уменьшаются.

Лиле хотелось закричать, чтобы он ушел, чтобы перестал терзать ее вкрадчивыми словами, полными дьявольского соблазна.

А мистер Нийстед все говорил и говорил:

— Но ведь цель должна оправдывать средства: неужели грешно взять немного денег у очень богатого джентльмена, чтобы спасти жизнь чудеснейшей женщины?

— Но как я могу… сделать… такое? — совсем отчаялась Лила.

Она ужасно испугалась, поняв, что если мистер Нийстед не замолчит, то ей трудно будет не согласиться на его возмутительное предложение.

Глава 4

Благодаря четкой организации дел маркиз уже к полудню следующего дня был в Гринвиче.

Накануне он успел написать очень убедительные, на его взгляд, письма друзьям вроде Уилли, в которых сообщал, что ему стало известно о скором проведении в Амстердаме продажи картин с аукциона, который он счел невозможным пропустить. Он писал:

«Недавно король привлек мое внимание к тому, что в моей галерее мало картин голландских живописцев. Это, безусловно, серьезное препятствие для того, чтобы мое собрание могло считаться самой богатой частной коллекцией живописи в Англии. Поэтому вы должны понять: узнав об этом аукционе, я не нашел иного выхода, кроме как немедленно отправиться в Голландию…»

Утром он послал в Амстердам телеграмму, а затем пересек Ла-Манш.

Он убегал, он собирался прятаться — в данных обстоятельствах он не мог придумать ничего другого.

Его новая яхта «Цапля» пересекла пролив за рекордно короткое время и вскоре уже входила в Нордзе-канал. Это был самый широкий и глубокий канал в мире, с самыми большими шлюзами, так что в него могли входить даже крупные морские суда.

Его открыли в 1876 году, чтобы кораблям, направлявшимся в огромную гавань Амстердама, не приходилось огибать большой мыс, идя по морю.

Длина Нордзе-канала составляла пятнадцать миль — он стал триумфом голландских инженеров и строителей.

В соответствии с распоряжением маркиза «Цапля» пересекла оживленный порт, чтобы войти в Херенграхт-канал. Название этого полукруглого канала, построенного много веков назад, можно было перевести как «Канал джентльмена».

По обе его стороны стояли красивейшие здания семнадцатого века — дома миллионеров-торговцев, чьи корабли приплывали домой с востока через Зейдезе.

Яхта ошвартовалась у берега ближе к полуночи, и маркиз сразу же отправился спать.

На следующее утро он завтракал в салоне, когда на борт яхты поднялся граф Ганс Рейдаль. Этот приятный молодой голландец был ровесником маркиза, и они дружили уже много лет.

— Меня очень удивила твоя телеграмма, Кэрью, — заявил граф, — но я был весьма рад узнать, что ты собираешься приехать!

Они обменялись рукопожатием, и граф сел за стол.

— Ну так в чем же причина столь неожиданного визита? Только не надо говорить мне, будто тебе вдруг нестерпимо захотелось увидеться со мной!

Граф захохотал, а маркиз не моргнув глазом ответил:

— Я приехал купить несколько полотен голландских мастеров и пополнить мою картинную галерею. Его Величество указал мне на то, что у меня слишком мало хороших голландцев!

Озорно блестя глазами, граф воскликнул:

— Тебе придется поискать более убедительное объяснение своей неожиданной тяге к Голландии! Я нисколько не сомневаюсь, дело, как всегда, в женщине. Cherchez la femme!

Маркиз засмеялся.

— Перестань меня допрашивать, Ганс, лучше помоги мне увезти домой несколько хороших полотен, которые послужили бы оправданием моего отсутствия.

— Ты прекрасно знаешь, у нас здесь полотен достаточно, чтобы наполнить миллион картинных галерей. Но раз тебе нужны только самые лучшие, советую соблюдать осторожность. Конечно, я свяжу тебя с торговцами, которым можно доверять.

— Я в этом не сомневался! — удовлетворенно произнес маркиз.

— Но прежде всего я хочу знать, — продолжал граф, — не хочешь ли ты остановиться в Гааге, у королевы. Ты прекрасно знаешь»

Ее Величество будет очень рада принять тебя.

— Неужели ты сказал ей о моем приезде? — недовольно спросил маркиз.

При этом он с досадой подумал: если королеве Вильгельмине известно, что он находится в Голландии, то ему придется проводить чуть ли не все время в «Хейс тен Бос» — «Доме в лесу». Именно там предпочитала жить королевская семья, используя дворец в Амстердаме только для официальных приемов и торжественных событий.

— Я пока ничего не говорил Ее Величеству, — успокоил его граф Рейдаль. — Я хотел знать определенно, что ты собираешься делать.

— Вот чего я совершенно не хочу, — твердо заявил маркиз, — так это тратить время на поклоны с любезностями и встречи с бесконечным множеством серьезных голландцев, которые помешали бы мне получить удовольствие от пребывания у тебя в гостях.

Граф запрокинул голову и весело засмеялся.

— Я вполне ожидал от тебя именно этого, — молвил он. — Так что, получив телеграмму, я не сказал о твоем приезде никому, кроме моей домоправительницы.

— Мне будет очень приятно погостить у тебя, — признался маркиз. — Однако я мог бы ночевать прямо здесь, на яхте.

— Ну не могу же я не предложить тебе мое гостеприимство, — возразил граф. — Но если тебе хочется жить в роскоши и при этом не уезжать из Амстердама, тебя, конечно, охотно примут в Королевском дворце.

Граф имел в виду тот самый официальный дворец, расположенный на площади Дам в центре города, вокруг которого вращалась вся жизнь.

Этот дворец первоначально строился как городская ратуша, и у него был вид типичной ратуши.

Маркиз находил Королевский дворец слишком большим и помпезным и не имел ни малейшего желания стать его гостем. С его точки зрения, королевская семья проявила свой хороший вкус в том, что всячески избегала Королевского дворца, предпочитая ему свой очень милый и уютный дворец в Гааге.

— Ну хорошо, хорошо, — говорил тем временем граф, правильно истолковав отразившееся на лице маркиза отвращение, — можешь остановиться у меня. Но если тебе будет у меня неудобно, я отказываюсь считать себя виноватым!

— Ты что-то скромничаешь, — заметил маркиз. — Я уже бывал в твоем доме. Такое холостяцкое жилище — это именно то, что мне сейчас нужно!

Граф посмотрел на него с веселым любопытством.

— Я так и знал, дело в женщине! Cherchez la femme!

— Даже в двух! — с горечью ответил маркиз. — Но у меня нет желания говорить на эту тему.

— От чего мое любопытство стало только острее, — парировал граф. — Твоя беда в том, Кэрью, что ты слишком красив, слишком богат и тебе всегда и во всем сопутствует удача. Должна же где-то быть загвоздка! Если какая-то женщина задела тебя за живое, то, не сомневаюсь, это полезно для твоей души!

— Оставь мою душу в покое, — урезонил его маркиз. — Давай лучше поговорим о картинах. Мне надо увезти с собой несколько полотен, и если они не окажутся превосходными, то я больше не буду называть тебя своим другом!

Граф Рей даль только засмеялся.

Когда маркиз позавтракал, друзья прошли по тенистому берегу канала к изумительному дому, принадлежавшему графу.

Обстановка внутри была подобрана не столько из соображений красоты, сколько ради комфорта. Но в то же время на стенах висели такие картины, от которых не отказался бы и сам маркиз с его тонким художественным вкусом.

Кроме того, здесь, как и в большинстве домов, построенных вдоль Херенграхт-канал, была изящная дугообразная лестница с расписанным потолком.

Во многих комнатах потолки радовали глаз чудесными фресками и лепниной, а в некоторых стены были обшиты великолепными панелями.

Маркиз считал, что нигде в мире нет уголка, где бы такое большое количество красивых старинных зданий находилось в таком живописном окружении.

В доме графа, как и в большинстве старинных зданий, с конька крыши свисал громадный крюк. Это странное сооружение сохранилось с тех времен, когда бесценный груз — пряности — поднимали на самый верх дома, а семья торговца, жившая на нижних этажах, служила товару надежной охраной.

Друзья с удовольствием выпили по рюмке отличного вина, а потом карета графа доставила их в деловой центр города.

Когда они ехали по оживленным улицам, граф сказал:

— Боюсь, Кэрью, тебе не удастся сохранить свой приезд в тайне. И как бы ты ни протестовал, тебе придется нанести визит Ее Величеству. В конце концов, она ведь очень любила твоего отца и гостила у вас в Кейне.

— Конечно, я это сделаю! — заверил его маркиз. — Более того, я буду очень рад снова увидеть королеву Вильгельмину. Но все-таки ты должен поставить ее в известность, что я приехал по делам и потому должен жить не в Гааге, а в Амстердаме.

— Сделаю что смогу, — пообещал граф. — И постараюсь раздобыть тебе очаровательных и привлекательных женщин; возможно, ты найдешь их более интересными, нежели все, что можно увидеть на живописных полотнах.

Маркиз вознамерился было ответить, что сейчас ему меньше всего хочется знакомиться с какими бы ни было женщинами и что все они ему глубоко отвратительны.

Но он сдержался, ибо столь энергичные протесты слишком явственно обнаружили бы его чувства, а он не желал их выказывать даже перед таким давним и хорошим другом, как Ганс.

У маркиза было правило никогда и никому не рассказывать о своих любовных связях, и он презирал мужчин, которые хвастались своими похождениями.

И на этот раз он дал себе клятву: какими бы очаровательными ни были знакомые Ганса, он не станет интересоваться ни одной из них. Он получил такой урок, какого ему хватит на многие годы — если вообще не на всю жизнь!

А в Гааге Лила терзалась сомнениями. Совесть говорила ей, что обман недопустим при любых обстоятельствах, но в то же время слова мистера Нийстеда будоражили ее.

Ей никак не удавалось найти веские доводы, с помощью которых она смогла бы отвергнуть его предложение. Ведь было совершенно ясно, что оно неприемлемо!

Уходя из музея на ленч в дом баронессы, Лила тем не менее пообещала обдумать его предложение и дать свой ответ на следующее утро.

По дороге домой няня спросила ее:

— О чем с вами говорил этот незнакомый джентльмен, мисс Лила?

— Он был другом барона, — ответила девушка.

Больше она ничего не сказала, и какое-то время они шли в полном молчании, пока няня вновь не обратилась к ней:

— Что-то он был очень разговорчив! Вам надо быть осторожнее и не разговаривать с незнакомыми джентльменами, которых вам не представили как положено!

— Он знает, что тетя Эдит очень больна, — объяснила Лила. — Боюсь, ей гораздо хуже, чем я думала.

— Так мне говорят слуги, — подтвердила няня. — Не удивлюсь, если она скоро умрет — раньше, чем кто-нибудь успеет что-то сделать, дабы ей помочь!

Оставшись одна в своей спальне, Лила попросила маму подсказать ей, что надо делать.

— Нехорошо и… даже грешно… идти… на такой обман! — в отчаянии сказала она. — А если кто-то узнает… что я намеренно обманула англичанина, меня могут… посадить в тюрьму!

Она закрыла лицо руками и прошептала:

— Помоги мне, мама! Подскажи… что надо делать! Должна ли я… пытаться спасти тетю Эдит… сделать то, что… заведомо… очень дурно?

В ту ночь она почти не спала, беспокойно ворочаясь в постели до самого рассвета. Потом поднялась наверх, в мастерскую барона, и взяла там еще один холст того же размера, что и первый, на котором уже начала копию.

Няня полюбопытствовала, зачем ей понадобился второй холст, но Лила ответила уклончиво.

Когда они пришли в «Маурицхейс», няня заняла уже привычное место у окна и принялась за кружево.

Лила прислонила начатый портрет к стене, установила на мольберте новый холст и снова начала рисовать головку девушки, как сделала это в первый раз.

Она провела у мольберта полчаса, когда в зал вошел мистер Нийстед.

Лила ощутила его присутствие у себя за спиной, но говорить с ним не стала.

Он несколько минут рассматривал неоконченную картину, стоявшую у стены как раз под оригиналом, и затем сказал:

— Превосходно! Поздравляю вас, мисс Кавендиш — у вас настоящий талант!

— Возьмите… эту картину! Заберите ее! — В голосе ее слышались гневные нотки. — Я не хочу больше ее видеть и думать о ней. И не хочу знать, что вы будете говорить… когда станете ее продавать! Это… нехорошо! Я знаю, то, что мы делаем, дурно… Но если это спасет мою тетю… от смерти… может быть, Бог меня простит!

— Я уверен, Он вас простит, — сказал мистер Нийстед. — Однако речь не о том, чтобы я отвез эту картину маркизу Кейнстону, мисс Кавендиш. Показать ее должны вы сами!

Лила положила палитру и кисти и устремила изумленный взгляд на мистера Нийстеда.

— Я… я буду ее показывать? — спросила она в замешательстве. — Вы хотите, чтобы… я сама отвезла портрет… ему? — Конечно, — подтвердил мистер Нийстед. — Я не могу рассказать ему историю, которая принадлежит вам.

— Я… вас не понимаю!

— Все очень просто, — объяснил он. — Вы приехали пожить у вашей тетушки и обнаружили, что она очень больна и не может заплатить за операцию. А хирурги говорят, ее надо срочно оперировать, иначе ее жизнь спасти уже не удастся.

Лила тихо застонала, не в силах что-либо сказать, и мистер Нийстед продолжал:

— Вы искали в ее доме нечто такое, что можно было бы продать, дабы оплатить операцию, так как у вас нет времени, чтобы связаться с бароном Алнрадтом, который сейчас живет на Яве и которому его отец завещал свою коллекцию живописи.

Мистер Нийстед помолчал немного, словно желая придать своему рассказу больше драматизма, а потом возобновил его плавное течение:

— И тут каким-то чудом вы нашли в мастерской барона вот эту картину. И вам кажется… нет, вы почти уверены… что это — набросок, который Вермер сделал к своей картине «Головка девушки». А сама картина сейчас выставлена в «Маурицхейсе».

Понизив голос, мистер Нийстед сообщил:

— Вы никому не рассказали о своей находке, потому что боялись, как бы Никлас Алнрадт, который пытается прибрать к рукам все картины отца, о чем знает весь город, не услышал об этом.

Он умолк и с пристрастием посмотрел на Лилу, желая убедиться, что она внимательно слушает его.

Затем последовала заключительная часть инструкции:

— Итак, узнав о приезде маркиза Кейнстона, англичанина, а значит — вашего соотечественника, вы принесли картину ему, зная, что можете ему доверять. Ведь голландские торговцы легко могли бы обмануть вас, неопытную девушку!

Когда мистер Нийстед завершил свою речь, на его губах заиграла торжествующая улыбка, которая говорила о том, что изложенная им история лично ему очень нравится.

Слушая его, Лила восхищалась работой его ума и была вынуждена признать, что он придумал весьма удачную версию. В ней было ровно столько правды, сколько нужно для того, чтобы она казалась вполне убедительной.

Но, страшась того, что ей предстоит совершить, она импульсивно сказала:

— Я… я не могу этого сделать!

Мистер Нийстед вскинул руки вверх ладонями наружу, и этот жест был красноречивее любых слов.

Молчание не могло продолжаться долго, и Лила жалобно спросила:

— Но… как я могу? Как я могу… сделать такое? Если маркиз распознает обман… меня могут обвинить… в подлоге!

— Вас никто ни в чем не сможет обвинить, если вы не отступите от той истории, которую я вам рассказал, — медленно и внятно промолвил мистер Нийстед, словно имел дело с несмышленой девочкой. — Вы нашли этот этюд в мастерской барона и понятия не имеете, кто его написал.

Но вы знаете, что барон был очень дружен с Дезом Томбе, который завещал портрет Вермера «Маурицхейсу».

Пытаясь убедить Лилу, он стал доказывать неоспоримость своей версии:

— Вполне возможно предположить, что в то же время он купил и набросок Вермера к этому портрету, — большинство художников пишут этюды, прежде чем начать работу над крупным произведением.

Лила знала, что ее собеседник прав.

А мистер Нийстед тем временем продолжал развивать свою мысль:

— Барон скорее всего хранил этюд у себя дома, не желая никому говорить о его существовании, пока законченный шедевр Вермера не окажется в музее.

И снова Лила вынуждена была признать, что такое объяснение кажется вполне вероятным. Любой, даже самый недоверчивый человек принял бы его без колебаний.

Словно догадываясь, о чем она думает, мистер Нийстед сказал:

— Кто может заподозрить, что такая юная девушка, как вы — а о вашем интересе к живописи никто не знает, — способна так умело скопировать работу Вермера, пользуясь при этом холстом и красками, соответствующими тому времени, когда работал этот художник?

— Наверное, это… очень странное совпадение, — призналась Лила, но так неохотно, будто каждое слово из нее вытягивали клещами.

— Настолько странное, что никому даже в голову не придет подвергнуть ваши слова сомнению. Итак, мисс Кавендиш, будьте отважны и помните только одно: вы спасаете жизнь своей тети.

— Но… если я обману маркиза… — нерешительно молвила Лила, — как… мне ему сказать… сколько денег мне нужно? Сколько… мне надо у него… просить?

— Это вопрос, в который вы не станете вдаваться, — успокоил ее мистер Нийстед. — Когда маркиз спросит вас, сколько стоит этот этюд или какую сумму вы хотите за него получить, вы скажете ему правду: вы не знаете его стоимости.

Лила могла только ошеломленно смотреть на своего «наставника».

— А еще вы скажете, что не оповестили тетю о своей находке, но собирались обратиться к Яну Нийстеду, который покупал картины для собрания барона, а также его собственные произведения, одновременно являясь его другом.

— Но тогда маркиз обязательно спросит меня, почему я сразу этого не сделала! — не замедлила возразить Лила.

— Если он вас об этом спросит, постарайтесь смутиться и ответьте, что вы очень мало знаете о Голландии, куда приехали совсем недавно, и потому сочли более разумным довериться англичанину, а не голландцу, с которым никогда в жизни не встречались.

— Я вижу, вы обо всем подумали заранее, — сказала девушка. — Но… мне страшно. Мне страшно… совершать… нечестный поступок!

— Но по тому, что вы пришли сюда, захватив холст с почти завершенной копией, и начали новую, — мягко заметил мистер Нийстед, — я понял, вы намерены спасти свою тетю, пожертвовав безупречностью своей совести.

— Вы правы, — согласилась Лила. — Но если к маркизу… должна ехать именно я, то… как мне это сделать?

— В час вас будет ждать карета, — сообщил мистер Нийстед. — Я советую вам пораньше поесть, а потом ехать в Амстердам в сопровождении той старухи, которую вы привезли с собой из Англии. Только ни в коем случае не рассказывайте ей о своей миссии.

— Она захочет узнать, в чем дело.

— Можете сказать ей, будто я поручил вам отвезти некий пакет маркизу, потому что он — англичанин, и вы не можете нарушить данное мне обещание никому не рассказывать о содержимом этого пакета.

Лила вздохнула.

«Опять ложь… Опять уловки», — подумала она.

Мистер Нийстед не знал, какие отношения связывают ее со «старухой», но сама Лила нисколько не сомневалась, что уклончивый ответ няню не устроит и обмануть ее будет очень и очень непросто.

— А теперь вам остается только выполнить мои указания, — властным тоном сказал мистер Нийстед. — Когда я принесу вам деньги для операции, вы свяжетесь с врачом вашей тети и скажете, что теперь он может сделать операцию. И вы будете знать, что поступили правильно.

— Мне… остается только надеяться… что это так, — уныло прошептала Лила.

Не произнеся больше ни слова, мистер Нийстед удалился.

Лила продолжала работу над новой копией, но ей трудно было сосредоточиться: ее преследовали мысли о предстоящем испытании.

И уже в половине двенадцатого Лила сказала няне, что они идут домой.

— Почему так рано? — удивилась та.

— После ленча мы поедем в Амстердам, — ответила Лила.

— Это как-то связано с тем джентльменом, который только что с вами разговаривал?

— Да, няня. Он попросил меня отвезти пакет маркизу Кейнстону, который, оказывается, только что приехал в Амстердам. Мистер Нийстед предоставит нам свою карету.

— Маркиз Кейнстон? — переспросила няня. — Хотелось бы мне знать, какие у вас с ним могут быть дела?

— А ты что-нибудь про него слышала? — поинтересовалась Лила.

— Достаточно, чтобы знать: вам не следует иметь с ним дел без должного сопровождения, как это положено для молодой девушки.

Ваша матушка не захотела бы, чтоб вы поступали иначе.

— Мне надо только передать ему пакет от мистера Нийстеда.

— Казалось бы, он достаточно здоров и силен, чтобы самому отнести свой пакет! — возмущенно фыркнула няня.

— Дело только в том, что маркиз… англичанин, и я тоже англичанка! — объяснила Лила.

— Ну нет, мне все это кажется очень странным, — заявила няня. — Я уверена, ваша тетя тоже была бы недовольна, если б узнала, что вы отправились в другой город, чтобы поговорить с незнакомым мужчиной только потому, что он — англичанин!

— Пожалуйста, няня, обещай мне ничего не говорить тете Эдит! — взмолилась Лила. — Я уверена, тебе так же, как и мне, будет любопытно посмотреть на Амстердам. Другой такой возможности у нас с тобой не будет — ведь тетя Эдит так больна!

— Я вчера разговаривала с ее кучером, — призналась няня. — У нее есть прекрасная карета и лошадь, хоть и не молодая, но все еще сильная. Думаю, мы могли бы поездить и посмотреть на город, если б вы не стояли за мольбертом с таким видом, будто от этого зависит ваша жизнь!

— Пожалуй, это хорошая мысль, — ответила Лила. — Но я уже обещала поехать в Амстердам. И, разумеется, ты поедешь со мной.

— Да уж, надо надеяться! — проворчала няня. — Ваша матушка не разрешила бы вам в одиночку разъезжать по городу. И я не сомневаюсь, что маркиз сочтет это весьма странным!

— Значит, мы уезжаем в час, — поставила точку в споре девушка.

Хотя няня продолжала ворчать, ей показалось, что старушке не меньше, чем ей самой, любопытно увидеть Амстердам. И как должно быть приятно ехать туда в удобной карете, запряженной парой лошадей!

Лила надела прелестное платье, которое среди прочих нарядов привезла из Флоренции, и шляпку, как бы образующую нимб вокруг ее светловолосой головки.

В своей спальне она тщательно завернула копию и тихонько отнесла ее вниз, чтобы старушка не заметила.

Оставалось только надеяться, что ее бдительная нянюшка не догадается, что это за сверток и откуда он появился.

Но когда «пакет» положили в карету на свободное сиденье, няня с подозрением промолвила:

— Этот самый пакет, который вы везете маркизу, точно того же размера, что и картина, которая была у вас на мольберте!

— Ах, няня, ты не должна ни о чем меня расспрашивать! Я обещала мистеру Нийстеду, что не буду ни с кем обсуждать его поручение.

Он хочет, чтобы о содержимом пакета знали только он, я и маркиз. И я не могу нарушить слово!

Няня только бросила на нее укоризненный взгляд, расстроенная тем, что от нее что-то скрывают.

Последние минуты до Амстердама они ехали в полном молчании.

Лила пришла в восхищение, когда они проезжали мимо ветряных мельниц.

По одну сторону дороги тянулись каналы, по другую — деревья, которые немного оживляли пейзаж, иначе он мог бы показаться унылым и однообразным.

И вот наконец показался Амстердам.

Теперь их окружали прекрасные здания, о которых Лила знала из книг.

Через каналы были переброшены романтичные мосты, напоминавшие о том, что город построен на воде. Карета ехала по узким оживленным улицам, и можно было видеть то тут, то там высокие шпили церквей.

Девушка подумала, что в иных обстоятельствах ее переполнял бы восторг, но сейчас у нее в груди лежал ледяной ком страха.

Когда кучер направил лошадей по самой узкой улице, вьющейся вдоль канала, тревожное чувство настолько обострилось, что ей стало трудно дышать.

Каждое следующее здание, мимо которого они проезжали, казалось еще более живописным и впечатляющим, нежели предыдущее.

И вот карета остановилась у последнего дома, выглядевшего и вовсе необыкновенным.

Но Лила могла думать только об одном: через несколько минут ей придется лгать — и лгать убедительно!

Наклоняясь за картиной, она не могла унять дрожь в руках.

Лакей слез с козел и позвонил в дверь.

Когда дверь открыли, он помог Лиле выйти из кареты. За нею ступила на землю няня.

Затем они поднялись по ступенькам и оказались в прекрасном холле, обшитом деревянными панелями. Вверх взлетала изящно изогнутая лестница.

Лила с няней еще не успели толком оглядеться, как слуга в несколько причудливой ливрее объявил:

— Если вы — юнгфру Кавендиш, то его милость готов вас принять.

— Я подожду здесь, — заявила няня, устроившись на деревянном стуле, украшенном гербом.

Чувствуя себя маленькой, испуганной и беззащитной, Лила прошла следом за лакеем.

Тот распахнул дверь, и она очутилась в комнате с тремя высокими окнами, щедро залитой солнечным светом. В дальнем ее конце, у резного средневекового камина, стоял высокий импозантный мужчина.

Лила сразу поняла — это и есть маркиз Кейнстон.

Она беспомощно застыла на месте, не находя в себе силы подойти к нему. Казалось, ноги ее приросли к полу. Ей стоило немалых усилий наконец шагнуть вперед.

Приблизившись к маркизу, Лила сделала реверанс.

Его лицо выражало крайнюю степень удивления.

— Вы — та самая мисс Кавендиш, которую я ожидал? — спросил он.

— Д-да… милорд.

Лила едва шевелила губами.

Словно угадав ее робость, маркиз произнес:

— Мне казалось, вы гораздо старше. И потом, видимо, я думал, что вы будете похожи на голландок.

В его голосе чувствовалась теплота, и девушка через силу улыбнулась в ответ.

— Я… англичанка… милорд.

— Мне передали, что у вас ко мне срочное дело, мисс Кавендиш. Но поскольку сообщение исходило от слуг графа Ганса ван Рейдаля, у которого я в гостях, их слова были не слишком вразумительны.

— Я… хотела увидеться с вами, милорд… по весьма необычному поводу.

Лила была крайне взволнованна и расстроена. Она вовсе не безосновательно надеялась — маркиза предупредят о том, что она везет ему картину.

Однако, вспомнив свой разговор с мистером Нийстедом, сообразила: тот намеренно придал ее визиту некую таинственность. И, естественно, маркиз не мог подозревать о цели ее приезда — ей предстоит самой обо всем ему рассказать!

— Присядьте, пожалуйста, мисс Кавендиш, — предложил ей между тем маркиз, — и расскажите мне, что все это значит. Может быть, вы оказались в Амстердаме без денег или вас похитили голландские пираты?

Он старался помочь девушке успокоиться и почувствовать себя более непринужденно, но в душе был очень удивлен ее видом.

Когда ему передали, будто его хочет видеть какая-то англичанка, он решил, что ему предстоит услышать обычную историю. Кто-то оказался за границей без средств и возможности вернуться домой. Или, как он предположил с присущим ему юмором, некая особа по своей вине оказалась во власти неких порочных мужчин и не знает, как от них избавиться.

Но Лила оказалась прекрасно одетой девушкой — поэтому нельзя было допустить, что она находится в стесненных обстоятельствах. К тому же она невероятно хороша собой и выглядит чрезвычайно испуганной.

Было совершенно очевидно, что у прекрасной незнакомки какая-то беда.

Лила села на диван, и маркиз невольно подумал, что никогда еще не видел столь очаровательной женщины. Будучи ценителем красоты во всех ее проявлениях, он считал себя знатоком женщин, хотя и питал к ним презрение.

С первого взгляда он распознал в Лиле прирожденную аристократку. Только благородным происхождением можно объяснить эти правильные черты лица, эти изящные пальцы, эту маленькую стройную стопу…

Поэтому ничего удивительного не было в том, что ему незамедлительно хотелось узнать» по какой причине эта девушка оказалась здесь.

Но, увидев, что она почти лишилась дара речи, он очень мягко спросил:

— Так чем же я могу быть вам полезен?

— Я… я привезла вам… одну картину… милорд.

— Картину?

Такого поворота событий маркиз совершенно не ожидал.

Только теперь он заметил, что его гостья держит под мышкой плоский сверток, так как прежде все его внимание было приковано к ее прекрасному и необычайно выразительному лицу.

Лила протянула ему картину.

— Насколько я понимаю, — произнес он, испытующе взглянув на девушку, — из чьих-то разговоров вы узнали, будто я приехал сюда, чтобы купить картины.

— Мне… сказали об этом, милорд, — ответила Лила. — И поэтому я… привезла вам картину… которая… как мне кажется… вас заинтересует.

— Вы очень добры, — улыбнулся маркиз. — Но, надеюсь, вы не слишком огорчитесь, если окажется, что она меня совершенно не заинтересует.

Судорожно вздохнув, Лила отвела взгляд и сказала:

— Эта картина… очень необычная… И только вы один… могли бы… мне помочь.

Маркиз удивленно поднял брови.

— Если речь идет о живописных полотнах, — заметил он, — то, полагаю, чуть ли не любой житель Голландии мог бы дать вам по этому вопросу консультацию.

Лила лихорадочно сжала руки.

— Я пришла сюда, потому что… вы англичанин, милорд!

Маркиз принял от нее картину, но не стал открывать ее, а только спросил:

— Что это должно означать?

— Это значит… что я… вам доверяю!

Маркиз вновь пристально посмотрел на свою собеседницу.

— Я, к сожалению, не совсем понимаю. что именно вы пытаетесь мне сказать.

Только теперь Лила осознала, что не излагает свою историю, как полагалось это сделать по намеченному мистером Нийстедом плану.

— Моя тетя — баронесса ван Алнрадт, а ее покойный муж был близким другом Деза Томбе.

Она приумолкла, ожидая, что маркиз узнает это имя и сам начнет ее расспрашивать, но он продолжал недоуменно смотреть на нее.

— Того Деза Томбе, который умер совсем недавно, — поспешила объяснить Лила. — Этот джентльмен завещал музею «Маурицхейс» картину Вермера «Головка девушки».

— Я слышал об этой картине, — кивнул маркиз, — и, конечно, намерен ее увидеть, прежде чем уехать из Голландии.

— Я живу… у тети, — продолжала свой рассказ Лила. — Она… серьезно больна, и… ей надо сделать… очень дорогостоящую операцию.

Теперь, судя по его взгляду, маркиз как будто начал догадываться, к чему она ведет.

Однако он ничего не сказал, и Лила стала повествовать дальше:

— Я… осмотрела весь дом, пытаясь найти что-нибудь такое… что можно было бы… продать.

И… в одной из комнат покойного барона… я нашла картину… которая похожа на… этюд к портрету Вермера.

— Так вот что вы привезли мне показать! — воскликнул маркиз.

Лила говорила так нерешительно и робко, что ему было довольно трудно уловить смысл ее истории. Теперь он склонялся к тому, что причина ее невероятного смущения кроется именно в надежде на то, что он купит у нее картину — а это, в сущности, равносильно просьбе о деньгах.

Он развязал сверток и вынул холст из упаковки.

Как только маркиз взглянул на картину, он пришел в восторг одновременно от красоты изображенной на портрете девушки и от мастерства портретиста.

Лицо девушки, смотревшей на зрителя через плечо, вопросительное выражение ее карих глаз делали картину, по его мнению, необычайно привлекательной. Маркиз не помнил случая, когда бы его так притягивало к себе произведение живописи.

Картина оказалась незаконченной. Однако даже по этюду можно было понять, как умело художник расположил свою модель.

Лицо девушки было освещено, а фон оставался темным. От желто-голубой ленты, повязанной вокруг ее головы, падали на лоб причудливые блики. Но самым удивительным было ощущение подлинности, благодаря чему у маркиза создавалось такое впечатление, будто картина говорит с ним.

Он очень долго смотрел на полотно, а потом спросил:

— Кому еще вы показывали эту картину?

— Н-никому, — ответила Лила.

— Вы не показали ее своей тете?

— Нет… Она… очень больна. И если… окажется, что я… ошиблась, и это… не этюд Вермера… к законченному портрету… то… мне не хотелось бы… напрасно ее обнадеживать.

— Я могу вас понять, — кивнул маркиз. — И все-таки мне трудно поверить, что этого этюда раньше никто не видел.

— Мне кажется… — нерешительно промолвила Лила, пытаясь вспомнить наставления мистера Нийстеда, — барон… никому не показывал этот этюд, потому что ждал… пока не умрет его друг Дез Томбе, чтобы «Маурицхейс»… получил… как было договорено… законченный портрет.

— Да, в этом есть смысл, — согласился маркиз. — И тем не менее кажется странным, что, как вы утверждаете, о существовании этого этюда никто не знает.

Лила беспомощно развела руки».

— Насколько мне известно — никто, — подтвердила она. — Но, конечно… я приехала в Голландию совсем недавно..» чтобы погостить у тети.

— И раз вы хотите продать этот этюд, чтобы помочь ей, то сколько вы за него просите? — осведомился маркиз.

— Я… совершенно не представляю себе… сколько он может стоить, — честно призналась Лила. — Именно поэтому… я и обратилась к вам. Я боялась, что… если бы я показала эту картину… кому-нибудь из голландских торговцев… он мог бы решить, что… раз я так молода и неопытна… можно не платить мне столько… сколько она стоит… на самом деле.

Она замолчала, стараясь не встретиться взглядом с маркизом: боялась, как бы он не увидел, что она говорит не правду. Ей казалось, глаза обязательно ее выдадут.

— Я… я думала, — произнесла она неуверенно, — что… если бы вы поговорили с… мистером Нийстедом… который, как я слышала… часто продавал барону картины… и покупал его собственные произведения… то он… не посмел бы вас обмануть. А меня… или мою тетю… он, может быть, и попытался бы… обмануть.

— Нийстед? — переспросил маркиз. — Кажется, так зовут одного торговца, которого мне рекомендовали как порядочного человека.

Если он к тому же был знаком с бароном, то, конечно, ситуация значительно упрощается для нас обоих.

— Вы… хотите сказать, что… купите этот этюд?

— Конечно, куплю, — заверил ее маркиз, — если он окажется тем, чем вы его считаете. И могу обещать вам, мисс Кавендиш, что заплачу вам столько, сколько он в действительности стоит.

— Я… надеялась услышать от вас именно это, — прошептала Лила.

— Потому что я — англичанин?

— Потому что вы… джентльмен, — не задумываясь, ответила она.

Маркиз рассмеялся.

— Такое утверждение обезоруживает! И, разумеется, как настоящий джентльмен, я не стану вас обманывать.

Лила вся зарделась, от чего стала еще прекраснее.

— Я не сомневалась, что… милорд… никогда не унизится… до обмана! Теперь я могу… вернуться домой.

— Где вы остановились? — осведомился маркиз.

— «В Гааге, у моей тети.

— И, как я понял, она очень больна.

— Да, она очень тяжело больна. И… если ей срочно не сделать операцию… она может… очень скоро… умереть!

— Тогда обещаю вам навести справки об этой картине как можно скорее.

— Спасибо вам… огромное! Я… чрезвычайно вам… благодарна!

С этими словами Лила поднялась.

Маркиз тоже встал.

Несколько секунд, показавшихся обоим бесконечными, они молча смотрели друг на друга.

Лиле показалось, будто маркиз заглянул ей в самую душу — и видит, что она пытается его обмануть.

Испугавшись, она поспешно сказала:

— Мне… мне пора ехать! Я… хочу поскорее… вернуться к тете!

— Я вас понимаю, — произнес маркиз, направляясь вместе с ней к выходу, — и могу только надеяться, что в моей власти окажется помочь ей выздороветь.

Открыв Лиле дверь, маркиз увидел старушку, которая сидела в дальнем конце холла, чопорно выпрямившись.

— Я рад видеть, что вы приехали не одна, — молвил он.

— Моя старая няня приехала со мной из Англии, — объяснила Лила.

— Позвольте выразить надежду, что ваше пребывание в Голландии будет приятным, несмотря на тяжелую болезнь вашей тети.

— Спасибо! Здесь так красиво! И все так интересно! Я… очень рада, что попала сюда, — с детской непосредственностью призналась Лила.

Она уже вышла в холл, когда ее словно молния пронзила мысль, заставившая ее вернуться обратно.

— Я… должна сказать вам… одну вещь, — едва слышно произнесла она.

Удивленный маркиз послушно вернулся с ней в комнату, из которой они только что вышли.

— Вы не поймете… моей просьбы, но, пожалуйста… дайте мне слово, что… когда вы вернетесь в Англию, то… никому, никому не скажете… что видели меня здесь… в Голландии!

Она говорила так взволнованно, что маркиз изумленно поднял брови и счел необходимым уточнить:

— Я должен понимать, что это тайный визит или что вы скрываетесь?

— Да… я скрываюсь! — кивнула Лила. — И… мне очень важно, чтобы… никто об этом не узнал!

Она снова умоляюще посмотрела на маркиза.

Тот подумал, что никогда еще не заглядывал в такие прекрасные и выразительные глаза.

— Тогда, — улыбнулся он, — я должен снова поступить так, как подобает джентльмену, и сохранить вашу тайну!

— Спасибо вам! Спасибо! — обрадовалась Лила. — С моей стороны было глупо не сказать об этом… с самого начала.

Она вышла в холл, но на этот раз няня уже дожидалась ее у открытой двери.

— Спасибо вам большое, — еще раз промолвила Лила, протянув маркизу руку и одновременно присев в реверансе.

Легко пожимая ее пальчики, маркиз ощутил их дрожь и снова удивился тому, что его гостья так испугана.

Провожая ее взглядом, он восхитился изяществом ее легкой походки. А когда Лила приостановилась в дверях и посмотрела на маркиза через плечо, он решил, что она красивее девушки на портрете Вермера.

После того как карета отъехала от дома и он на секунду увидел точеный профиль Лилы на фоне серебряной воды канала, ему вдруг показалось, что все происшедшее было наваждением. Эта странная встреча ему просто пригрезилась: не было ни удивительной гостьи-англичанки, ни прекрасной картины…

Но когда маркиз вернулся в гостиную, на стуле по-прежнему лежал этюд Вермера. Только глаза, с любопытством смотревшие на него, показались ему не карими, а голубыми, и тонкое личико было окружено ореолом волос цвета солнечных лучей.

Глава 5

К счастью, Лиле не пришлось сознаваться тетушке в том, что она ездила в Амстердам.

Когда она вернулась домой, пытаясь придумать убедительное объяснение своему отсутствию, оказалось, что баронесса крепко спит.

Видимо, страдалица приняла то самое лекарство, которое снимало у нее боли и погружало в сон.

Лила увиделась с тетей Эдит только в самом конце дня. После обеда, заглянув в спальню баронессы, она обнаружила, что больная не спит, но мысли у нее все еще путаются.

— У тебя… все в порядке… милое мое дитя? — слабым голосом спросила она.

— Да, конечно, тетя Эдит. Мне очень жаль, что у вас были сильные боли.

— Они прошли… уже, — сказала баронесса. — А завтра… нам надо… — поговорить… подольше. Я вспомнила… у меня остались… кое-какие вещицы… твоей матери. Я уверена… тебе будет приятно… их увидеть.

— Очень! — с горячностью ответила Лила.

Почувствовав, что тетушке трудно говорить, она нежно поцеловала ее, пожелала доброй ночи и спустилась вниз, поискать какую-нибудь интересную книгу. Их в доме было много, но все они находились в разных комнатах.

Выбрав книгу, она подошла к окну и открыла его, чтобы полюбоваться садом.

Глядя на силуэты деревьев, она думала о том, какой интересной была встреча с маркизом и какой он красивый.

Лила вдруг поняла, что после смерти отца маркиз Кейнстон оказался первым мужчиной, вызвавшим у нее чувство восхищения.

В отличие от низеньких и толстых отцов однокашниц, у которых она гостила, пока училась во Флоренции, ее отец был высок и строен. По сравнению с ним мужчины-итальянцы выглядели невыразительными коротышками.

Когда Лила стала взрослеть, ее осыпали комплиментами, но она списывала их на традиционную цветистость итальянского языка.

Еще меньшее впечатление производили на нее шумные и неотесанные друзья отчима.

Лила считала, что мужчины ее не интересуют.

Но маркиз был совсем другим!

Его низкий красивый голос заставил ее остро ощутить мужественность собеседника. К тому же он оказался очень высоким и значительным — так что гостиная, в которой они разговаривали, была для него тесна.

Жаль, у нее не было возможности поговорить с маркизом о его лошадях и загородном поместье.

Во время своего долгого пребывания во Флоренции она очень скучала по зеленым пейзажам сельской Англии, по старинным усадьбам и дворцам, по людям одной с ней крови…

«Мне бы хотелось лучше его узнать!» — подумала она, удивляясь самой себе. Однако при этом она понимала, что скорее всего больше никогда не встретится с маркизом.

Тем более ей показалось странным, что в эту ночь он пришел и в ее сны… И хотя утром она не смогла припомнить ничего конкретного, она очень живо ощущала, что во сне находилась с ним!

И сейчас у нее было такое чувство, будто он присутствует где-то рядом.

Няня пришла ее будить и с ходу заявила:

— Сегодня день будет очень жаркий, мисс Лила, и я в такую жару в этот ваш музей пешком не пойду!

Девушка хотела было запротестовать, но вовремя вспомнила, что няня уже немолода и ходить ей тяжело.

— Конечно, няня, — поспешила она согласиться, — мы никуда не пойдем, если погода окажется для тебя слишком жаркой! Я пойду в сад и нарисую какие-нибудь цветы.

Уверена, когда тетя Эдит проснется, ей будет приятно увидеть картину с цветами.

— Ну вот и умница! — похвалила ее старушка.

Лила отыскала в мастерской барона небольшой холст и, взяв собственные краски, вышла в сад.

Он встретил ее изобилием роз самых разных цветов и оттенков.

Она подумала, как приятно было бы написать тюльпаны, которыми так славится Голландия, но эта идея вызвала в ней таившуюся подспудно тревогу: где она окажется следую» щей весной, когда здесь расцветут знаменитые тюльпаны?

Няня не ошиблась — было очень жарко.

В конце концов духота загнала Лилу в дом, и она закончила свою работу наверху, в мастерской барона. По дороге туда она заглянула в спальню к тетушке в надежде, что та проснулась, но баронесса все еще спала.

Перед самым ленчем Лила вышла из мастерской, чтобы подарить тетушке готовую картину.

Баронесса полусидела на постели, лицо у нее было очень бледное и изможденное.

Увидев ее, Лила почувствовала боль в сердце при мысли, что если маркиз в ближайшие дни не купит этюд, то будет уже слишком поздно.

Однако у тетушки нашлись силы искренне полюбоваться написанной специально для нее картиной. Разбираясь в живописи, баронесса со знанием дела похвалила стиль племянницы.

— Ты очень талантлива, милочка, — заключила она свой отзыв. — Как мне жаль, что ты не приехала сюда раньше, когда был жив твой дядя. Он был бы в восторге от твоей работы!

— Вы осыпаете меня комплиментами, которых я не заслуживаю, — смутилась Лила. — Мастерская барона так прекрасно оборудована!

И я восхищена тем, что он смог приобрести столько холстов, относящихся к разным периодам.

— Должна признаться, — заговорщически прошептала тетушка, — все эти детали кажутся мне скучными. Если картина хорошая, я просто хочу ею любоваться, и меня не слишком занимает время ее написания — будь это вчера или триста лет назад!

Лила ответила, смеясь:

— Я уверена, в Голландии так говорить не разрешается.

— Конечно, — подтвердила баронесса с улыбкой. — Но в Англии меня бы поняли.

Лила ушла в малую столовую, где ей подали ленч, а когда она поела, к ней явилась няня с категорическим заявлением.

— Ваша тетя хочет заснуть, так что извольте ее не тревожить. И я тоже собираюсь лечь отдохнуть, как и остальная прислуга.

Эти слова прозвучали довольно сердито, словно няня боялась, что Лила потребует немедленно отправиться в музей.

Однако она ласково сказала:

— Отдыхай, няня. А я почитаю что-нибудь — в гостиной я видела много интересных книг. Может быть, попозже, если станет прохладнее, мы пойдем в «Маурицхейс».

Няня просияла — ответ Лилы ее явно обрадовал.

Встав из-за стола, девушка перекочевала в гостиную, где были открыты окна.

Двери тоже оставили открытыми, так что весь дом вобрал в себя аромат цветов из сада.

Большинство книг, как и следовало ожидать, оказались на голландском языке, но все-таки нашлось там несколько книг на французском и даже пара английских романов.

Решив, что полезно было бы попрактиковаться во французском, Лила выбрала роман Ги де Мопассана. Устроилась на кушетке и вскоре целиком погрузилась в сюжет.

Прошло около часа, когда она краем глаза заметила в гостиной какое-то движение.

Она подумала, что это няня, и ласково спросила:

— Хорошо ли тебе спалось?

И, лишь тогда в растерянности поняла, что ошиблась: в гостиную вошла не няня, а незнакомый молодой человек, коренастый и не очень привлекательный. У него оказались тяжелые и довольно грубые черты лица, характерные для многих голландцев.

Секунду Лила удивленно смотрела на пришельца, а тот, в свою очередь, с не меньшим удивлением взирал на нее, словно не ожидал ее увидеть здесь.

Наконец Лила поднялась.

— Добрый день!

Она сказала это по-английски, и молодой человек ответил на том же языке, но с ярко выраженным акцентом:

— Кто вы? Почему вы здесь?

— Я — гостья баронессы ван Алнрадт, — объяснила Лила. — Боюсь, она не сможет вас принять — она больна.

— Я это знаю, — ответил незваный гость. — Я — Никлас Алнрадт, пасынок баронессы.

Лила поняла: перед ней тот самый молодой человек, о котором тетушка говорила, что он плохо себя ведет и пытается продать картины, принадлежащие его старшему брату.

С опаской глядя на молодого повесу, Лила сказала:

— Баронесса — сестра моей матери. Я — ее племянница, Лила Кавендиш.

— Если это так, то можете передать ей от меня кое-что! — заявил Никлас Алнрадт.

Быстро оглядевшись, он прошел через всю гостиную к противоположной стене, на которой висела прекрасная картина Хендрика Аверкампа с изображением конькобежцев на фоне зимнего пейзажа. Картина была небольшая, но в высшей степени добротная.

Увидев, что Никлас снимает ее со стены, Лила с беспокойством спросила:

— Что вы делаете?

— Беру эту картину, потому что считаю ее своей.

— Вы не имеете права! — возмущенно воскликнула девушка. — Она не ваша! Она… принадлежит вашему брату!

— Да что вы об этом можете знать? — грубо отрезал он. — И вообще это вас не касается!

— Я не позволю вам красть картины у моей тети, пользуясь тем, что она больна и не может вам помешать! — решительно заявила Лила. — Немедленно повесьте картину на место! И вам лучше уйти отсюда: вы не имеете права сюда приходить!

Ее голос звенел от гнева, и Никлас грозно нахмурился.

Он не выпускал полотно из рук, явно не собираясь его возвращать.

— Ну что, будете путаться у меня под ногами? — угрюмо проворчал он. — Убирайтесь с дороги, не то пожалеете!

— Только посмейте унести картину из дома — я немедленно вызову полицию! — пригрозила ему Лила.

Она загородила похитителю путь из гостиной, прекрасно сознавая, что с него вполне станется отпихнуть ее в сторону и уйти с картиной. Но она была полна решимости помешать столь откровенному грабежу.

Она ухватилась за раму картины, пытаясь вырвать ее из его рук, и без устали повторяла:

— Вы ведете себя неприлично. Уходите, иначе я позову слуг, они не дадут вам обворовать тетю!

Она тянула картину к себе, но Никлас только крепче цеплялся за нее.

— Уйди с дороги, глупая английская девчонка! — рычал он. — Какое тебе, к черту, дело до того, что я забираю эту картину? Уж не хочешь ли ты сама ею завладеть?

— Она принадлежит моей тете, пока она жива, а потом она перейдет к вашему брату! — гневно ответила Лила и снова потянула ее к себе.

Продолжая удерживать картину одной рукой, Никлас сжал вторую в кулак и изо всех сил ударил девушку в плечо.

Она отчаянно закричала.

Простившись с Лилой, маркиз долго сидел в гостиной, разглядывая оставленный ею этюд.

За этим его и застал вернувшийся домой граф.

— Прекрасные новости, Кэрью! — выпалил он. — Примерно через час сюда доставят великолепное полотно Адриана ван де Велде и еще одно, кисти Якоба ван Рейсдала.

— Я очень рад, — ответил маркиз. — А что ты скажешь вот об этом?

Взглянув на картину, которую маркиз продолжал держать в руках, граф воскликнул:

— Тот самый Вермер, о котором было столько разговоров! Кто тебе сделал эту копию?

— Это не подделка, — промолвил маркиз, — а подготовительный этюд, написанный Вермером прежде, чем закончить портрет, который сейчас висит в музее «Маурицхейс».

— Этюд? — изумленно переспросил граф.

Он взял в руки картину, внимательно ее осмотрел, затем перевернул, чтобы взглянуть на обратную сторону холста.

— Он действительно кажется старинным, — согласился он. — Но кто тебе его привез?

— Молодая девушка, назвавшаяся племянницей баронессы ван Алнрадт.

Граф искренне удивился.

— Я был знаком с бароном. Да и с баронессой тоже, если на то пошло. Очаровательная была пара! Но после его смерти она нигде не показывалась.

— Мне сообщили, что она больна, — сказал маркиз, — а ее племянница хочет продать эту картину, чтобы заплатить за серьезную операцию, которую надо сделать баронессе.

— И она утверждает, что это — этюд Вермера?

— Она считает, что человек, завещавший «Маурицхейсу» «Головку девушки», был дружен с бароном.

— Кажется, это похоже на правду, — медленно произнес граф. — Но я не могу поверить, что это — действительно этюд, написанный Вермером. Если бы такой этюд существовал, о нем уже было бы известно.

— Мне и самому так кажется, — кивнул маркиз.

— Картина, конечно, прекрасная, — выдавил из себя граф. — Но я бы на твоем месте тщательно проверил ее подлинность, прежде чем платить за нее хоть одно пенни.

— Именно это я и намерен сделать, — заявил маркиз. — Мисс Кавендиш предложила мне связаться с торговцем картинами по фамилии Нийстед.

— Я о нем слышал, — сказал граф, — но не стал бы безоговорочно ему верить. Впрочем, это относится почти ко всем торговцам.

Подлинность картин, которые я тебе привез, удостоверена директором Государственного музея.

Маркиз рассмеялся.

— Ну, лучше не придумаешь!

— И я так считаю, — улыбнулся граф.

— В то же время, — задумчиво промолвил маркиз, — мне жаль мисс Кавендиш. Она очень тревожится о своей тетке. И она оказалась очень хорошенькой девушкой!

— Ага, — воскликнул граф, — тогда тебе надо быть еще осторожнее! Покупка картин — это одно дело, но когда в продаже замешана очень хорошенькая девушка, положение становится чрезвычайно рискованным.

— Да ты, оказывается, циник! — заметил маркиз.

— Не тебе это говорить! — парировал граф. — Ты сам уже давно стал циником!

И маркиз мысленно вынужден был согласиться с другом. А в последнее время, после того разочарования, которое принесли ему сразу две женщины, его цинизм стал еще глубже. Как ни старался, забыть об их обмане он не мог.

Но в следующую секунду он снова вспомнил огромные голубые глаза Лилы, в которых ясно читался страх, ее дрожащие пальцы.

«Почему она была так испугана?» — подумал он в очередной раз после расставания с ней.

— Сообщив тебе хорошие новости о картинах, — молвил граф, — я вынужден теперь перейти к новостям не столь приятным. Хотя надеюсь, ты не будешь слишком сильно расстроен.

— А в чем дело?

— Ее Величество уже знает о твоем приезде, и завтра ты приглашен на ленч в «Хейс тен Бос».

Повисло довольно продолжительное молчание, которое не без труда прервал маркиз.

— Я, конечно, почту за честь…

— Все не так страшно, как тебе может показаться, — пытался утешить друга граф. — У Ее Величества уже назначена важная встреча во второй половине дня, так что ленч будет ранним, а после него ты сможешь тут же исчезнуть. Однако она пожелала перемолвиться с тобой словечком до появления остальных гостей, приглашенных на ленч.

— Надеюсь, ты принял приглашение от моего имени? — осведомился маркиз.

— Ну конечно, — заверил его граф. — А так как меня не пригласили, я проведу время до твоего возвращения в поисках новых картин, подлинность которых не вызывала бы сомнений.

Он бросил взгляд на этюд Вермера, и маркиз спросил:

— А ты не допускаешь, что эта картина — нечто действительно уникальное и о ней могли просто забыть?

— Мне это кажется настолько маловероятным, — ответил граф, — что вполне может оказаться правдой!

— Тогда как нам выяснить, что это не подделка?

— Я покажу эту картину моему другу из Государственного музея. Только, Бога ради, Кэрью, не упоминай о ней никому из торговцев, которые будут сюда приходить.

— Почему? — удивился маркиз.

— Да потому, дорогой мой друг, что они немедленно бросятся в Гаагу и предложат баронессе в десять раз больше, чем она готова запросить, а потом так раструбят об этом открытии, что все коллекционеры Европы начнут драться за право стать обладателем этой картины.

— Иначе говоря, ты утверждаешь, что картина стоит очень дорого! — резюмировал маркиз.

— Если она подлинная. — Граф сделал ударение на первом слове.

— Хорошо, — согласился маркиз, — мы будем хранить это в тайне. Но если я все-таки куплю этюд, то хотел бы заплатить этой девушке его истинную цену, потому что ей нужны деньги на операцию тетке.

— Вот и еще одна вещь, которую тебе следует проверить, — посоветовал граф. — Узнай, действительно ли баронесса нуждается в операции. Не исключено, что это — вариация на старую тему с умирающим отцом, матерью или сестрой, рассчитанная на то, чтобы тронуть сердце пылкого коллекционера.

— Не будь таким недоверчивым! — укоризненно воскликнул маркиз. — Она всего лишь очень юная девушка, которая не станет никого обманывать.

Он произнес эти слова весьма решительно, но поймал себя на том, что мысленно снова спрашивает: «Почему она была так испугана?»

В эту минуту в холле послышались голоса: это привезли картины, приобретенные графом для друга. А следом за ними явились торговцы, которым было предложено привезти маркизу самые ценные свои полотна.

Прежде чем пригласить их войти, граф поспешно спрятал этюд Лилы в буфет.

На следующее утро маркиз с удовлетворением вспомнил о купленных накануне трех прекрасных полотнах голландских живописцев, которые обязательно заинтересуют короля, а возможно, и других аристократов, претендующих на то, чтобы считаться знатоками искусства.

Он был особенно доволен картиной с конькобежцами — она действительно превосходна, но, конечно, и обошлась весьма недешево.

Впрочем, и два других его приобретения обещали украсить обновленную картинную галерею в Кейне.

Маркиз заплатил немалые деньги, однако на аукционе эти же картины стоили бы еще дороже.

До своего отъезда в Англию он намеревался приобрести еще несколько полотен такого же уровня.

Граф, присоединившись к нему за завтраком, сообщил, что в самую легкую карету уже запряжены самые быстрые лошади, чтобы доставить ему удовольствие от поездки в Гаагу.

— Я подумал, тебе, возможно, захочется уехать в Гаагу пораньше, — сказал он, — чтобы перед ленчем с Ее Величеством заглянуть в «Маурицхейс» и собственными глазами лицезреть тот самый портрет Вермера.

— Именно это я и собирался сделать, — ответил маркиз. — Конечно, я встречал его репродукции во всех английских газетах и журналах, так что невозможно было бы уехать из Голландии, не увидев оригинала!

— Тебе также стоит воспользоваться удобным случаем и, пока ты будешь в Гааге, заглянуть к баронессе, — посоветовал граф. — Так ты сможешь проверить, действительно ли она больна и настолько ли серьезно, как утверждает ее племянница.

— Ты все еще полон подозрении. — иронично взглянул маркиз на друга. — Право, Ганс, тебе бы следовало стать сыщиком!

— Если б ты знал, на что готовы пойти торговцы картинами, когда у них появляется шанс заработать деньги, — с укоризной произнес граф, — то понял бы, мы тут, в Голландии, могли бы каждую неделю писать десятки детективных историй.

Маркиз собирался ответить все в том же насмешливом тоне, но вовремя вспомнил: если б не дружеское предостережение Уилли, он сам оказался бы в весьма неприятной ситуации, так как совершенно не подозревал о том, какие козни против него строятся! В этот миг его глаза потемнели, а губы сурово сжались.

Граф Рейдаль, похоже, догадался, что затронул щекотливую тему, и перевел разговор в другую плоскость.

А вскоре маркиз попрощался с другом перед отъездом в Гаагу.

Ему было приятно править легкой каретой, несмотря на гнетущую жару.

Равнинный пейзаж с каналами и ветряными мельницами радовал глаз. В целом поездка доставила маркизу немалое наслаждение, и он приехал в Гаагу в хорошем расположении духа.

Там он сразу же отправился в «Маурицхейс», где отыскал знаменитый портрет Вермера.

Остановившись перед изображением девушки, он понял — привезенный Лилой этюд действительно блестяще передает манеру художника.

Но, стоя перед портретом, маркиз внезапно поймал себя на том, что видит не карие глаза голландской девушки, а огромные голубые глаза, в которых отражается панический испуг.

Королева Вильгельмина приняла маркиза у себя во дворце очень приветливо.

Большую часть времени она предавалась воспоминаниям о том, как гостила в Кейне и какое удовольствие получила от своего визита.

Расспросила маркиза о его многочисленных родственниках, а потом изрекла:

— Когда же вы намерены жениться, милорд? Я не сомневаюсь, что Кейну нужна хозяйка!

— Возможно, это так, Мадам, но пока я вполне удовлетворен своей холостяцкой жизнью! — с улыбкой ответил маркиз.

— Вам следует думать о будущем, — назидательно произнесла королева. — Вам нужен сын, который унаследовал бы ваше имя, состояние, земли и занимал бы придворную должность. И, конечно, несколько дочерей, которые переняли бы красоту вашей матери!

На эту тему маркизу разговаривать совершенно не хотелось.

К счастью, его неприятный tete-a-tete с королевой внезапно прервался: на ленч стали приезжать остальные приглашенные.

Как и опасался маркиз, это оказались пожилые государственные мужи Голландии, способные говорить только на серьезные темы и почти никогда не смеяться.

Поскольку у Ее Величества после ленча была назначена встреча, трапеза длилась недолго.

Прощаясь с маркизом, королева сказала:

— Мне очень жаль, что я должна идти.

Могу только выразить надежду, милорд, что вы еще навестите меня, прежде чем уехать из Голландии.

— Я почту за честь, Мадам, если вы позволите мне это сделать, — с поклоном ответил маркиз.

Королева тотчас вышла, и маркиз наконец смог уехать из дворца.

Было еще довольно рано, так что он решил последовать разумному совету графа и заехать к баронессе.

Кучер быстро нашел нужный дом, и, когда карета остановилась, лакей слез с козел, чтобы позвонить в дверь.

В эту минуту наблюдавший за ним маркиз с удивлением заметил, что дверь дома приоткрыта. Он присоединился к лакею, и они немного подождали, но к двери так никто и не подошел.

Решив больше не тратить времени, маркиз энергично открыл дверь и вошел в дом.

В холле было полутемно и прохладно, поэтому пришлось остановиться, чтобы глаза могли привыкнуть к новому освещению, показавшемуся особенно тусклым после ослепительно яркого летнего солнца.

Пока маркиз раздумывал, куда ему направиться, с дальнего конца холла послышался отчаянный крик.

Не колеблясь ни секунды, маркиз поспешил туда, распахнул дверь и вошел в комнату.

Сцена, представшая его взору, потрясла воображение: Лила двумя руками тянула на себя раму картины, а коренастый молодой человек занес над ее головой кулак.

Он нацелил удар ей в лицо, но Лила нырнула за картину — и второй удар пришелся ей в плечо.

Она снова закричала.

Маркиз стремительно шагнул к ним.

— Что тут происходит? — грозно спросил он.

Ни Никлас, ни Лила не слышали, как он вошел в комнату, и в крайнем удивлении повернулись к нему.

Увидев, что вошедший мужчина очень высок и силен, Никлас инстинктивно ослабил руку, сжимавшую раму картины.

Лила, продолжавшая изо всех сил тянуть ее на себя, отлетела назад и упала.

— Как вы смеете бить женщину! — воскликнул маркиз, прежде чем Никлас успел хоть что-то сказать. — Убирайтесь, пока я не сшиб вас с ног!

Его угрожающий тон и мощная фигура ясно дали понять молодому голландцу, что сопротивление бесполезно.

Он мигом повернулся и бросился к двери.

Маркиз даже не потрудился проводить его взглядом, а стал помогать Лиле подняться.

Она почувствовала такую радость от бегства Никласа, что забыла про картину и судорожно стиснула его руку.

— Спасибо вам… Спасибо огромное! — повторяла она. — Вы пришли… так вовремя!

Маркиз поддерживал ее за плечи, пока не почувствовал, что она твердо стоит на ногах.

Едва опомнившись, Лила инстинктивно прижала руку к плечу, которому досталось от кулака Никласа.

Увидев это, маркиз сказал:

— Этот человек причинил вам боль! Что вы делали и почему он вас бил?

— Это… Никлас Алнрадт, младший пасынок моей тети, — с трудом произнесла Лила. — Он хотел… украсть одну из картин… которые завещаны моей тете… до конца ее жизни. А потом… они должны перейти к его старшему брату.

Увидев, что Лила больше не нуждается в его поддержке, маркиз нагнулся за упавшей на пол картиной. Там был изображен пейзаж с конькобежцами, очень похожий на тот, что он купил накануне, и не менее хорошо исполненный.

Маркиз бережно положил картину на кресло и обернулся.

Лила медленно опустилась на кушетку, словно ей было трудно держаться на ногах. Она все еще терла рукой плечо, и маркиз понял, что ей очень больно.

— Но, право же, — недоумевал он, — здесь должен быть кто-то для охраны этих полотен! Я вижу, среди них немало ценных.

Где вся прислуга?

— Они все… отдыхают… из-за того, что сегодня… день очень жаркий, — объяснила девушка. — А я читала… когда он вошел в гостиную.

— А ваша тетя наверху? — осведомился маркиз.

— Как и все в доме, она спала, — ответила Лила. — Наверное, Никлас решил… что сможет украсть картину… в такое время… когда никто не сможет… с уверенностью сказать… кто именно это сделал.

— Это совершенно недопустимо! — воскликнул маркиз. — Вы должны сказать слугам, чтобы впредь они держали дверь запертой, дабы в дом никто не мог зайти.

— Наверное…'они всегда оставляли дверь открытой… когда погода… жаркая.

— Тогда им пора прекратить это делать! — заявил маркиз.

Он опустился на кушетку рядом с Лилой.

Поймав ее благодарный взгляд, он отметил, что на самом деле ее глаза еще прекраснее, чем они ему запомнились. Она была столь божественна, что с трудом верилось в реальность ее существования.

— Расскажите мне о себе, — попросил маркиз. — Вчера вы говорили так таинственно, что я все время пытался догадаться, почему вы прячетесь в Голландии — и от кого.

— Вы… обещали не… говорить обо мне… когда вернетесь в Англию! — поспешно напомнила ему Лила.

— Я всегда держу свое слово, — непререкаемым тоном произнес маркиз. — Но мне бы хотелось, чтоб вы мне доверились.

Он умолк и сразу же почувствовал, что совершил ошибку: Лила отвела взгляд. Маркиз не сомневался, что она мысленно решила ни в коем случае не доверяться человеку, с которым только что познакомилась, к тому же англичанину.

— Этим утром я был в «Маурицхейсе», чтобы посмотреть на «Головку девушки» Вермера.

— Она прекрасна, правда?

Лила немного помолчала, а потом нерешительно спросила:

— Вы… уже решили, купите ли… этюд?

— Конечно, я его куплю, если он подлинный, — ответил маркиз.

При этом он пытался увидеть выражение ее лица, но девушка встала и, пройдя в другой конец комнаты, остановилась у окна.

Освещенные солнцем, ее волосы обрамляли головку золотым ореолом.

Маркиз подумал, что ее силуэт на фоне деревьев сада превосходит красотой все картины голландских живописцев.

Она прошептала едва слышно:

— Тетя Эдит… очень больна, и… если ей не сделают операцию… она… умрет!

— Я понимаю и дам вам ответ завтра, — пообещал маркиз.

Лила повернулась к окну.

— Пожалуйста, — умоляла она все тем же шепотом, — пожалуйста… купите его… Если она умрет… это будет… ужасно! Ей пришлось… ждать… только для того… чтобы ее пасынок… которого вы только что видели… не смог украсть из дома все, что попадет ему в руки!

— Неужели нет никого, кто помешал бы ему это сделать? — с сомнением спросил маркиз.

— Только его брат… Но он на Яве.

Маркиз стиснул зубы.

— Мне понятна ваша проблема, мисс Кавендиш. Единственное, что я могу вам предложить, это поспешить с операцией. Подлинная эта картина или нет — я с радостью оплачу стоимость операции.

Лила тихо ахнула.

— Вы так добры… и благородны… — сказала она. — Но, конечно… моя тетя… на это не согласится. Она не стала бы обращаться… за подаянием. А это было бы подаяние: ведь… ей нечего дать вам… взамен!

Произнося такие слова, она думала, что, возможно, совершает ошибку. В то же время она знала, ее родители пришли бы в ужас, если б она приняла помощь от незнакомого человека только потому, что он поддался на жалобы о ее несчастьях.

— По-моему, вы жертвуете жизнью вашей тети, проявляя излишнюю щепетильность, — пытался переубедить ее маркиз. — Давайте я поговорю с вашей тетей и объясню: поскольку она англичанка, так же как я, вполне естественно, что я хочу ей помочь!

Лила вздохнула.

— Я просто не могу поверить, что человек способен быть таким добрым и… необыкновенным! — пролепетала она.

И она направилась к маркизу, который по-прежнему сидел на кушетке.

Когда она подошла к нему, их взгляды встретились — и оба почувствовали, что не могут отвести глаз друг от друга.

Но в этот миг небольшие часы, стоявшие на каминной полке, пробили очередные полчаса, и Лила сказала:

— Тетя Эдит обычно спит до трех. Но если вы не можете ждать так долго, я разбужу ее прямо сейчас.

— Нет-нет, ни в коем случае! — остановил ее маркиз. — Мне нетрудно подождать до трех. И пока я буду ждать, можно мне попросить вас сесть рядом со мной и рассказать о себе? Мне это было бы очень интересно!

— Не вижу… причины, — ответила Лила. — Ведь у вас наверняка много всяких интересов!

Маркиз улыбнулся.

— Расскажите мне о ваших родителях, — попросил он.

Каким-то чудом ему удалось коснуться темы, которая была особенно близка Лиле.

Она с гордостью рассказала маркизу, каким отважным был ее отец, ведь он заслужил самый почетный орден — за храбрость! Она рассказала, какой красавицей была ее мать.

— Наверное, вы на нее очень похожи? — предположил маркиз.

— Мне всегда бывает приятно, когда люди так говорят, — призналась Лила. — Но мама была гораздо красивее меня — мне до нее далеко!

Она сказала это с такой очаровательной непосредственностью, что маркиз не стал возражать, хотя был убежден — красивее Лилы быть просто невозможно.

Вместо этого он направил ее на разговор о доме, где они обитали в провинции, пока был жив ее отец.

— А что произошло, когда его убили? — заинтересовался он.

К его изумлению, Лила ничего не ответила.

Когда молчание стало неловким, она посмотрела на часы.

— Через пять минут… тетя Эдит должна проснуться.

— Вы уходите от ответа, — с упреком сказал маркиз. — Я вижу, вы что-то от меня скрываете.

Лила вновь не пожелала ответить, и он произнес с наигранной досадой:

— Вы даже себе не представляете, какое испытываешь раздражение, когда сталкиваешься с задачей, которую невозможно решить, но мысль о которой тебя не оставляет!

Лила нервно засмеялась.

— Я уверена… у вашей милости… есть более интересные вопросы… которыми можно себя занять. Моя история… очень скучна!

Маркизу вдруг пришло в голову: если б эту фразу произнесла какая-нибудь другая женщина, то она не преминула бы сдобрить ее лукавым взглядом, как бы предлагающим собеседнику обратить все свои мысли только к ней.

Но Лила держалась невероятно естественно и просто, и маркиз интуитивно понял: если он попытается сказать ей комплимент, она его не поймет и не примет.

Поэтому он непринужденно спросил:

— Вы впервые оказались за границей?

— О нет! — ответила Лила. — Мама отправила меня в пансион для благородных девиц во Флоренции. А потом, когда она умерла перед самым моим возвращением, мне пришлось остаться там еще на год, на все время траура. Я занималась живописью с преподавателем в галерее Уффици.

Проницательный маркиз сразу почувствовал — Лила о чем-то умолчала.

Только что она рассказывала ему, как небогато они жили — и в то же время после смерти отца она смогла учиться в пансионе для благородных девиц во Флоренции!

Не мог он не обратить внимания и на то, что она училась живописи в самой знаменитой художественной галерее Флоренции.

Лила тоже запоздало поняла, что напрасно рассказала маркизу об этом периоде своей жизни. Испугавшись, как бы он не заподозрил, что «этюд Вермера» на самом деле был ее работой, она поспешно встала.

— Я уверена, тетя Эдит уже проснулась!

Но в эту секунду в гостиную ворвалась горничная баронессы.

— Мисс Лила, идите скорее!

— Что случилось, Гертруда?

— Госпожа… кажется… боюсь… она умерла!

Лила бросилась к двери.

Гертруда быстро поднималась наверх, а она бежала следом за горничной. Маркиз шел за ними.

Когда они оказались на площадке второго этажа, Гертруда открыла дверь спальни баронессы.

Стало ясно, что пожилая служанка, войдя в комнату госпожи, сначала по привычке раздвинула занавески и только потом подошла к кровати.

Солнечный свет врывался в окна, и Лиле хорошо видно было тетушкино лицо, очень бледное и спокойное.

Глаза ее были закрыты, и на первый взгляд могло показаться, будто она спит — однако вся ее фигура была столь неподвижной, что не оставалось сомнений: она не в бессознательном состоянии, она больше не дышит!

Одна рука с такими же, как прежде, изящными, длинными пальцами покоилась на одеяле.

Подбежав к кровати и прикоснувшись к этой неподвижной руке, Лила ощутила ее неестественный холод.

Лишь тогда она безнадежно отвернулась, словно ей невыносимо было смотреть на покойницу.

Сзади к ней подошел маркиз — и она инстинктивно, словно ребенок, уткнулась лицом в его плечо.

Маркиз нежно обнял ее, чувствуя, как все ее тело сотрясает дрожь, хотя Лила и не плакала.

— Она не страдала, — мягко произнес он.

Гертруда, заливаясь слезами, отправилась сообщить печальное известие остальным слугам.

Маркиз и Лила не двигались.

Он продолжал нежно прижимать ее к себе, глядя на лицо умершей женщины, в котором заметил сходство с этим удивительным существом, словно воплотившим в себе юность и красоту.

Вскоре на лестнице раздались голоса и тяжелые шаги немолодых слуг.

Лила с усилием отстранилась от маркиза и пыталась взять себя в руки.

— Все будет в порядке, — перейдя на шепот, пообещал ей маркиз. — Я увезу вас обратно в Англию.

Глава 6

С этого момента маркиз просто взял все на себя.

А сама Лила была столь ошеломлена скоропостижной смертью тетушки, что мысли у нее разбегались и путались. Кроме того, она с огромным трудом сдерживала себя, чтобы не разрыдаться.

Мама всегда говорила ей, что плакать на людях вульгарно. И теперь Лила в отчаянии сжимала пальцы, стараясь не дать волю слезам.

Гертруда и другие слуги плакали навзрыд, но маркиз незамедлительно стал отдавать приказания.

Он отправил кого-то из лакеев за врачом и гробовщиком, а Гертруде было велено связаться с нотариусом баронессы.

После этого он увел Лилу в гостиную и произнес своим низким, благозвучным голосом:

— Я знаю, вы будете тревожиться о картинах вашей тети, так что я немедленно отправляюсь в «Маурицхейс», чтобы поговорить с директором.

Лила удивленно посмотрела на него, и маркиз понял, что она не догадывается о его намерениях.

— Я уверен, все ее картины, среди которых, как я вижу, немало ценных, будут там в безопасности. Думаю, мне удастся уговорить директора музея позаботиться о них до возвращения барона Иоганна с Явы.

Лила продолжала молчать, и маркиз прибавил:

— Тем временем двери надо держать запертыми и не впускать в дом никого, кроме тех людей, за которыми я послал.

— Спасибо… — чуть слышно ответила Лила.

Маркиз отправился в «Маурицхейс» и с облегчением вздохнул, узнав, что директор находится на месте.

Представившись ему, маркиз сказал:

— Я пришел к вам с непростой проблемой, но все-таки надеюсь, вы поможете ее решить.

— По крайней мере я постараюсь, — ответил директор.

— После ленча у Ее Величества королевы… — Маркиз рассудил, что будет нелишним внушить директору еще более глубокое почтение и тем самым заручиться его готовностью помочь своему просителю, — ..я заехал навестить баронессу ван Алнрадт, которая является моей соотечественницей.

Директор кивнул, и маркиз продолжал:

— По приезде в ее дом я обнаружил, что пасынок баронессы, Никлас ван Алнрадт, пытается унести очень ценную картину, на которую не имеет прав.

По лицу директора нетрудно было понять, что репутация Никласа ван Алнрадта ему известна и в дальнейшем объяснении ситуации нет необходимости.

— Я помешал ему украсть полотно, но не сомневаюсь, как только ему станет известно о смерти мачехи, он снова явится в ее дом. Вот почему я решил попросить вас о любезности: возьмите к себе эту коллекцию картин и храните ее в музее, пока с Явы не вернется законный владелец, барон Иоганн ван Алнрадт.

Директора такая просьба явно удивила, и маркиз поспешно добавил, не дав ему времени произнести слова отказа:

— Конечно, я мог бы обратиться с этим вопросом к Ее Величеству, но мне не хочется беспокоить ее именно в то время, когда она, как вы знаете, столь занята.

Эта карта оказалась козырной.

— Конечно, милорд! — сразу же воскликнул директор. — Я буду только рад позаботиться о коллекции покойного барона до возвращения его старшего сына.

— Большое вам спасибо, — с чувством промолвил маркиз. — Я чрезвычайно вам обязан. Если вы сможете найти транспорт и людей, то картины следует увезти из дома немедленно.

Вежливо попрощавшись, маркиз тут же удалился, оставив директора в полной растерянности: бедняге казалось, будто по его тихому кабинету только что пронесся ураган.

Перед отъездом в музей маркиз успел сказать няне, единственной из всей прислуги, кто не заливался слезами:

— Я бы советовал вам немедленно сложить все вещи вашей госпожи. Думаю, ей не следует дольше оставаться в этом доме.

Няня сделала большие глаза, но не стала возражать: властный тон маркиза недвусмысленно говорил о том, что он ожидает безусловного повиновения.

К приходу маркиза практически все вещи уже были уложены в сундуки. Сама Лила по-прежнему сидела в гостиной, где маркиз ее оставил.

При его появлении она сразу же вскочила.

Лицо у нее было очень бледное.

Маркиз догадался, что в его отсутствие она плакала, но к его возвращению она уже полностью овладела собой.

— Вы… вернулись! — взволнованно воскликнула она.

— Да, вернулся, — подтвердил маркиз, — и теперь предлагаю вам ехать со мной в Амстердам.

Лила непонимающе посмотрела на него, и он объяснил:

— Мне кажется, вам не следует оставаться здесь. Хоть я и договорился, что картины увезут на хранение в «Маурицхейс», этот неприятный молодой человек может счесть нужным сюда вернуться.

Он заметил, как Лила невольно содрогнулась, и понял, что, несмотря на присутствие в доме прислуги, способной ее защитить, ей было бы страшно находиться здесь.

— Я хочу предложить вам, чтобы вы с няней устроились на борту моей яхты, которая стоит в Херенграхт-канал.

Немного подумав, Лила неуверенно спросила:

— А… вы не находите, что… мне следует присутствовать… на похоронах тети Эдит?

— Это, конечно, должны решить вы сами.

Однако, помнится, вы сказали мне, что скрываетесь. А барон был человеком очень известным, так что на похороны его вдовы могут явиться многие видные люди.

Дальнейших уговоров не потребовалось.

Лила тотчас поняла — сообщение о тетушкиной смерти появится в голландских газетах. А так как баронесса — англичанка, отчет о ее похоронах напечатают, конечно, «Тайме» и «Морнинг пост».

Следовательно, этот отчет попадет в руки сэра Роберта, и тот догадается, где она нашла приют.

— Вы… правы, — едва слышно промолвила она. — Мне… нельзя здесь оставаться.

Наверное… мне следует вернуться в Англию.

— Думаю, это было бы разумнее всего, — согласился маркиз. — Надевайте шляпку. Как только вы будете готовы, мы отправимся в Амстердам.

Лила послушно отправилась за шляпкой.

Провожая ее взглядом, маркиз осознал, что принял в ней гораздо большее участие, нежели намеревался. И в то же время он не видел возможности изменить нынешнее положение вещей.

Дело не только в том, что Никлас ван Алнрадт представлял серьезную угрозу для беззащитной девушки. Будучи столь юной, невинной и безыскусной, Лила могла стать жертвой практически любого мужчины!

Она была не только удивительно красива — природное очарование сочеталось в ней с чистотой и непорочностью, перед которыми, о чем прекрасно знал маркиз, большинство мужчин устоять не могут.

«Я отвезу ее в Англию, — решил он. — А там у нее наверняка найдутся родственники, которые о ней позаботятся».

Перед тем как уехать, он собрал всю прислугу и сообщил, что вот-вот должен появиться фургон — или даже два, — предоставленный музеем «Маурицхейс». Служащие музея, которые приедут с ним, заберут на хранение все картины из дома.

— Пока они не приедут, — строго наказывал им маркиз, — двери дома должны оставаться запертыми. Впустить можно только врача и гробовщика — больше никого. А позднее должен прийти нотариус барона, которого, полагаю, вы знаете в лицо.

— Мы сделаем все, как вы нам велите, милорд, — пообещала Гертруда.

Однако маркиз и Лила еще успели убедиться, что картины попадут в надежные руки: ее сундуки как раз укрепляли на крыше кареты, в которой маркиз приехал в Гаагу, когда у дверей дома остановилось два фургона с впряженными в них крепкими лошадками — по две в каждом.

Подозревая, что у слуг денег может не оказаться, маркиз перед отъездом дал на чай служащим музея, приехавшим за картинами.

Это не ускользнуло от восхищенного взгляда Лилы: она снова явилась свидетелем его щедрости и внимания к окружающим.

Кто, кроме него, мог бы так чудесно спасти ее от вороватого Никласа и придумать способ сохранить картины?

И, что еще важнее, благодаря маркизу она избегнет риска быть обнаруженной отчимом.

Она содрогнулась при мысли, что сэр Роберт мог неожиданно появиться на похоронах тетушки. Да к тому же привезти с собой этого ужасного мистера Хопторна!

Пока она наверху надевала шляпку, няня заканчивала собирать их вещи.

— У меня просто голова кругом идет, скажу я вам, мисс Лила! — призналась старушка.

— Его милость везет нас на свою яхту, няня, — объяснила ей Лила. — И теперь нам предстоит найти какое-то безопасное место в Англии, где мой отчим нас не найдет!

— Я надеялась, что мы тут хотя бы месяц-другой будем в безопасности, — тихо проворчала няня.

— Я тоже на это надеялась, — вздохнула девушка. — Но разве мы могли предположить, что тетя Эдит… больна так серьезно?

Голос у нее невольно дрогнул, и няня сурово ее одернула.

— Только не вздумайте себя терзать, мисс Лила! Ваша тетя на небе, она встретилась с вашей матушкой, и они обе не пожелали бы, чтоб вы были бледная, словно привидение. И к тому же джентльмены терпеть не могут женщин, которые готовы себе все глаза выплакать!

— Я… постараюсь… этого не делать, — прошептала Лила. — Но… все случилось… так неожиданно!

— Знаю, знаю, — смягчилась няня. — Но, может, все это к лучшему. Мы — англичанки, и нечего нам делать в этих басурманских странах. Нам осталось только придумать, что мы будем делать, когда окажемся в Англии.

Лиле хотелось напомнить старушке, что это как раз и составляет главную проблему, однако она решила ее не расстраивать.

К ним явился слуга, чтобы отнести в карету оставшиеся вещи.

Лила понимала, нехорошо заставлять маркиза дожидаться ее, но все-таки прежде зашла в спальню к тетушке.

В доме уже побывал гробовщик со своей подручной, которая обмывала покойниц. Они оставили ее в традиционной позе, со скрещенными на груди руками.

Несколько секунд Лила молча смотрела на тетю, а потом опустилась на колени.

В своей молитве она просила Бога, чтобы почившая встретилась не только с мужем, которого так любила, но и с сестрой, и с другими родственниками.

Лила молилась от всей души — а заодно присоединила и небольшую молитву о себе.

— Пожалуйста, не оставьте меня! — просила она. — Может быть, вам с мамой удастся… помешать отчиму… найти меня… и заставить выйти замуж… за человека, который мне так противен! Помогите мне! Помогите! Я так одинока… И мне очень страшно!

Молясь, Лила склонила голову и закрыла глаза. И вдруг ей показалось, будто комнату залил яркий свет. Но это были не лучи солнца, а нечто еще более яркое!

Видение было мимолетным и сразу же исчезло, но Лила обрела уверенность, что ее молитва услышана, и страх ее несколько поутих.

Она поднялась с колен и сбежала по лестнице.

Маркиз, любуясь ее светлыми волосами и голубыми глазами, мысленно сравнил ее с богиней весны.

Лила простилась с прислугой, и Гертруда снова расплакалась — пожилой служанке было страшно оставаться без госпожи, а к Лиле она уже успела привязаться.

Войдя в карету, девушка села на заднее сиденье рядом с маркизом, а няня устроилась напротив них.

— У моего друга прекрасные лошади, — заметил маркиз. — Наверняка, направляясь из Амстердама в Гаагу, мы поставили рекорд скорости.

— Мой отец без конца пытался ставить рекорды, когда правил экипажем, — вспомнила Лила. — Но лошади у нас были не очень породистые, так что, боюсь, чаще всего ему приходилось испытывать разочарование.

Маркиз с огромным воодушевлением начал рассказывать ей о лошадях, которых держал в Кейне, а особенно о жеребце, выигравшем уже несколько стипль-чезов.

Лила оказалась не просто внимательной слушательницей: она явно неплохо разбиралась в лошадях и с интересом расспрашивала маркиза, причем вопросы ее сделали бы честь многим знатокам-мужчинам.

Маркизу было доподлинно известно, что светские дамы вроде леди Бертон ездят верхом в парке только потому, что такое времяпрепровождение считается модным. В лошадях же они не разбираются и хотят только одного: чтобы оседланное для них животное было как можно спокойнее и послушней.

Лила же, несмотря на видимую хрупкость и воздушность, должна прекрасно держаться в седле. А ведь научиться этому может далеко не каждый: для этого нужны как природные способности, так и любовь к животным.

Маркиз был уверен, что не ошибается в ее способностях.

Когда разговор о лошадях подошел к концу, Лила перенесла свой восторг на ветряные мельницы.

Маркиз объяснил ей, как с их помощью регулируется уровень воды в канале, и немало поразился тому, что и эта тема заинтересовала его юную спутницу.

За беседой дорога показалась обоим совсем недолгой. Они даже не успели заметить, как их карета очутилась на улицах Амстердама и теперь направлялась к Херенграхт-канал.

Маркиза уже не удивляли восхищенные возгласы Лилы при виде необычайно красивых домов, выстроившихся вдоль канала.

— Я был уверен, что вы их оцените, — сказал он. — Это самый красивый канал Амстердама. И, по-моему, самый красивый дом на этом канале тот, в котором я пребываю в качестве гостя.

— Так вы не живете на своей яхте? — спросила Лила.

— Нет, я остановился у моего друга графа Ганса ван Рейдаля, — ответил маркиз. — Сегодня вы с няней будете ночевать на «Цапле» одни, а завтра мы отплывем в Англию.

Он заметил, от этих слов по ее лицу пробежала тень. Это еще больше разожгло в нем любопытство: почему она так боится возвращения в Англию?

Не раз ему приходило в голову, что такой страх мог внушить Лиле какой-то мужчина, но сейчас он поймал себя на мысли, что горит желанием убить того, кто мог испугать это хрупкое и нежное существо.

Маркиз еще не забыл обуявшую его ярость, когда он увидел, как Никлас ван Алнрадт ударил ее.

Он пытался убедить себя, что это была вполне естественная реакция любого мужчины при виде избиения женщины, однако в душе понимал — дело не только в этом.

Карета продолжала катиться вдоль канала, и, когда они проезжали мимо дома графа, маркиз увидел своего друга в дверях.

Ван Рейдаль был крайне удивлен, что маркиз не один и что карета не остановилась у дома, а покатилась дальше, туда, где стояла на якоре «Цапля».

Яхта с военно-морским флагом на корме выглядела великолепно.

Лила завороженно смотрела на судно, не находя слов, чтобы выразить свой восторг, а потом чуть наивно промолвила;

— Ваша яхта гораздо больше, чем я ожидала. Как это, наверное, приятно — иметь собственную яхту!

— Я уверен, вам на ней будет удобно, — ответил маркиз.

Они поднялись на борт; маркиз представил Лилу и няню капитану, одновременно сообщив ему, что утром они отплывают в Англию.

Потом он показал Лиле салон, который она нашла очень уютным. А напоследок проводил своих гостий вниз, в каюты, отведенные им на время пути.

— Я впервые попала на яхту, — сказала Лила. — У меня такое чувство, будто я оказалась в волшебном кукольном домике!

Маркиз рассмеялся.

Неожиданно он подумал, как забавно было бы показывать Лиле самые разные вещи, которых она никогда еще не видела, и самые разные места, где она не бывала…

Но тут он одернул себя, напомнив, что все женщины ему неприятны. Сопровождая эту юную девушку — почти девочку — в Англию, он всего лишь выполняет свой долг!

Когда они вернулись в салон, там оказался граф ван Рейдаль.

— Я решил проверить, не хочешь ли ты тайком от меня сбежать, Кэрью! — так объяснил он свое присутствие.

Маркиз иронично улыбнулся — без сомнения, друг последовал за ними из чистого любопытства.

Представляя его Лиле, он сказал:

— Граф Ганс ван Рейдаль был наирадушнейшим хозяином дома в течение всего моего пребывания в Голландии.

Граф протянул Лиле руку.

— Я слышал, вы гостите у вашей тети, — сказал он. — Так почему вы столь поспешно покидаете Голландию?

— Этим утром баронесса умерла, — опередил Лилу маркиз. — А мисс Кавендиш была расстроена некими происшествиями, имевшими место во время ее пребывания в Гааге.

— Мне чрезвычайно грустно это слышать, — извиняющимся тоном произнес граф. — Но еще больше меня огорчает известие о вашем отъезде.

— Мне тоже жаль уезжать, — ответил маркиз. — Но, если честно, благодаря твоей помощи я приобрел то, ради чего приехал.

— Ты не так уж много купил, — возразил было граф, но тут же признался; — Дома тебя ждут еще две картины. Я думаю, ты оценишь их по достоинству.

— Я приду на них посмотреть, — пообещал маркиз.

В течение всего разговора он не мог отделаться от чувства раздраженности, вызванного тем, что, хотя граф обращался к нему, взгляд его был устремлен на Лилу. Причем у ван Рейдаля был такой вид, словно он не верит своим глазам.

И, наконец, граф сказал:

— Я был бы весьма невежлив, если б не пригласил мисс Кавендиш отобедать сегодня с нами. Дело в том, что у меня уже будет некое лицо, которому очень хотелось познакомиться с маркизом, так что ваше присутствие, мисс Кавендиш, украсило бы наше общество.

Сначала на лице девушки отразилась радость, но потом, словно засомневавшись, приличествует ли ей принять такое приглашение, она устремила вопросительный взгляд на маркиза.

Без всяких слов он понял, что Лила боится сделать предосудительный шаг и в то же время ей страшно оставаться одной, без защиты, которую обеспечило бы его присутствие.

— По-моему, это прекрасная мысль, Ганс!

Может быть, ты пришлешь свою карету за мисс Кавендиш за четверть часа до обеда?

— Именно это я и хотел предложить, — с укоризной в голосе ответил граф: мол, к чему излишнее указание на то, как ему следует себя вести. А потом, повернувшись к Лиле, он сказал уже совершенно другим тоном:

— Пожалуйста, пообедайте со мной! Я хочу показать вам мои картины, но должен предупредить вас: ни одна из них не может соперничать красотой с вами!

Маркиза покоробило от того, что граф отпустил Лиле комплимент, который больше подходил для флирта с гораздо более опытной женщиной.

Стараясь не выдать своих чувств, он направился к выходу.

— Пошли, Ганс, — сказал он. — Мне нужно успеть до обеда как следует рассмотреть картины, которые ты для меня приготовил. Ты ведь не устаешь твердить мне, что при покупке картин спешить не следует!

Между тем граф успел завладеть пальцами Лилы.

— Я буду считать минуты до нашей новой встречи! — галантно произнес он, поднося ее руку к губам.

Лила покраснела, когда граф на секунду прикоснулся к ее нежной коже.

Однако учтивость не позволила ван Рейдалю задержаться подле очаровательной гостьи своего друга, и он вынужден был последовать за маркизом; тот уже садился в карету, которую кучер успел развернуть в обратном направлении.

Когда карета тронулась, маркиз довольно резко заметил:

— Мисс Кавендиш слишком молода и неопытна. Ты рискуешь испугать ее, Ганс!

— Испугать? — удивленно переспросил граф. — Мне еще не встречались женщины, которых пугали бы комплименты.

— Тогда я должен предупредить тебя, что мисс Кавендиш испугать очень легко.

Его интонация была столь агрессивной, что граф посмотрел на него с искренним изумлением. А потом вдруг весело рассмеялся.

— Так вот откуда ветер дует! — воскликнул он. — Дело дошло уже до объявления «Руки прочь!». Извини, Кэрью, но я поверил, когда ты сказал мне, будто женщины тебе надоели!

— Дело вовсе не в этом! — буркнул маркиз. — Я просто выполняю свой долг по отношению к соотечественнице, оказавшейся в затруднительном положении.

— По-моему, «долг» — неподходящее слово, когда речь идет об этом ослепительном создании! — ничуть не смутившись, парировал граф.

И маркиз совершенно оторопел, поняв, что пылает гневом на друга, общество которого всегда было ему приятно.

Оставшись на яхте, Лила стала думать, не допустила ли она грубую и непростительную ошибку, согласившись обедать в гостях именно в день смерти тетушки.

Однако она понимала, что если б осталась на яхте, то чувствовала бы себя донельзя испуганной и одинокой. К тому же ей было бы очень трудно избавиться от тревожных мыслей о том, что она будет делать, вернувшись в Англию.

«Маркиз такой добрый, — думала она. — Я уверена, следует послушаться его совета и вернуться на родину».

А еще она решила, что в этом случае тех небольших денег, которые остались у нее с няней, хватит на более длительное время. Ведь теперь в Гааге им пришлось бы платить за жилье!

Конечно, она совершенно не представляла себе, где можно найти недорогое жилье.

Лила вспоминала друзей отца и матери, живших в провинции, и прикидывала, удобно ли попросить у кого-нибудь из них убежища.

Но в то же время ее не оставляло опасение, что, зная о состоятельности сэра Роберта, они сочтут, будто она просто капризничает.

А многие, кто не знал ни сэра Роберта, ни мистера Хопторна, решили бы, что она проявляет неблагодарность, отказываясь пойти навстречу пожеланиям отчима.

— Что мы можем предпринять, няня? — спросила она, готовясь к визиту.

Она уже успела вымыться и теперь надевала свое любимое вечернее платье.

— Хотела бы я знать, милочка, — со вздохом ответила та. — Я ломаю над этим голову с той минуты, как мы уехали из дома вашей тети. Но пока я так и не придумала, где мы были бы в безопасности.

— Но такое место должно найтись! — жалобно воскликнула Лила.

— Будем уповать на Господа, — молвила старушка. — Может, у его милости найдется домик, где никто нас не отыщет.

У Лилы даже загорелись глаза.

— Какая прекрасная мысль, няня! — обрадовалась она. — Странно, что мне самой это не пришло в голову!

Но в то же время Лила понимала, как неловко было бы навязываться маркизу, который и без того сделал для нее очень много. А еще она чувствовала, что этот вопрос не следует обсуждать с ним до тех пор, пока они не окажутся в Англии.

Карета графа, ожидавшая у яхты, отвезла Лилу к его дому, который оказался совсем рядом.

Когда девушка вышла из кареты, в дверях дома ее встретил маркиз.

— В отличие от большинства женщин вы очень пунктуальны! — заметил он.

— Моя мама всегда говорила, что опаздывать невежливо… И потом — я ужасно проголодалась! — разоткровенничалась Лила.

Маркиз весело рассмеялся.

Он провел ее в гостиную, где уже находилась гостья, которую граф пригласил специально для того, чтобы познакомить со своим другом.

Ею оказалась обаятельная француженка, жена некоего голландского дипломата, который уехал по делам в Германию. Она была не очень красива, но обладала типичным для многих француженок шармом.

Ее наряд отличался элегантностью — с первого взгляда можно было безошибочно определить, что он куплен в Париже.

Разговаривая с каким бы то ни было мужчиной, она непременно прибегала к изысканным приемам с помощью глаз, губ и красноречивых телодвижений.

Эта искушенная женщина уже приложила старания к тому, чтобы завлечь маркиза, тотчас определив, что граф пригласил ее именно ради этого.

Когда появилась Лила, граф и маркиз были покорены очарованием юности. С ней в гостиную словно ворвался луч солнца.

Лила с нескрываемым восхищением наблюдала за виконтессой. По наивности она не догадывалась, что в каждом ее слове кроется двусмысленность.

Маркиз улыбнулся, подумав, что взгляды мужчин будут прикованы именно к Лиле, несмотря на все уловки более зрелой дамы, опытной в искусстве обольщения.

Все были словоохотливы и много смеялись, и хотя Лила не всегда понимала, о чем говорили остальные, она чувствовала себя счастливой, потому что рядом находился маркиз.

На какое-то время она забыла о своем страхе перед будущим.

После обеда все снова перешли в гостиную, следуя французскому обычаю, по которому мужчины не задерживались за столом после ухода дам, чтобы выпить портвейна.

Маркиз как бы между прочим спросил у Лилы:

— Интересно, нет ли среди ваших талантов и музыкального? Вы играете на пианино?

— Немного, — скромно ответила она.

— Тогда предлагаю вам испытать свои силы на этом внушительном рояле.

В углу стоял действительно прекрасный инструмент.

Граф сказал, что получил его в подарок от матери, хотя сам почти никогда за него не садится, предоставляя это право своим гостям.

Лила легко пробежала пальцами по клавишам, и маркиз сразу же понял, что не ошибся: она разбирается не только в живописи, но и в музыке.

За его просьбой поиграть крылось желание избавить Лилу от ощущения неловкости: он не сомневался, что она была далека от смысла разговоров, которые велись за столом.

Его ничуть не удивило, что в гостиной виконтесса села рядом с ним.

Она флиртовала, умело играя голосом и мимикой, и до своего разочарования в женщинах он нашел бы ее в высшей степени обольстительной.

Но теперь его крайне раздражал граф, усевшийся рядом с роялем и не спускавший с Лилы восхищенного взгляда.

На лице ван Рейдаля было ясно написано, что он испытывает к Лиле.

«Дьявольщина, почему он не оставит девушку в покое! Она слишком юна!» — возмущался маркиз.

Вскоре он поймал на себе недовольный взгляд виконтессы: она была обижена тем, что он не слушает ее.

Лила сыграла сперва ноктюрн Шопена, потом несколько романтических вальсов Штрауса.

Играя хорошо знакомые вещи, она думала о том, как красив маркиз, и с невольным любопытством смотрела на виконтессу, пытаясь угадать, о чем она может ему говорить.

Лила решила, что француженка относится к числу женщин, которые должны занимать маркиза, и что ему, наверное, очень скучно с такой простушкой, как она. Он был добр к ней только потому, что она — англичанка, соотечественница, оказавшаяся в затруднительном положении.

«Он не только красив и знатен, — рассуждала девушка, — он еще необыкновенно умен! Конечно, он находит меня неинтересной, ведь я не разбираюсь в тех вещах, которые увлекают его, если не считать лошадей и картин».

Лила и сама не смогла бы объяснить, почему ей стало вдруг невыносимо грустно. Она решила, что просто страшно устала.

Позади был очень тяжелый день.

Когда она переодевалась к обеду, няня в ужасе вскрикнула, увидев огромный синяк у нее на плече — результат бесчинства Никласа. В тот момент он был ярко-багровый, а теперь, наверное, постепенно синел.

Она могла только радоваться тому, что все-таки успела увернуться: ведь Никлас хотел ударить ее кулаком в лицо! Однако плечо болело все сильнее, так что даже играть на рояле становилось трудно.

Закончив очередную пьесу, она немного неуверенно встала из-за инструмента.

— Пожалуйста, поиграйте еще! — взмолился граф. — Я очарован вашим исполнением не меньше, чем вашей красотой!

Он говорил очень тихо, так что ни маркиз, ни виконтесса не могли услышать его слов. Но Лила отошла от рояля и обратилась к маркизу:

— Пожалуйста… вечер был… чудесный, однако… наверное, мне лучше… вернуться на яхту.

Маркиз сразу же поднялся.

— Разумеется, вы правы. Я знаю, вы очень устали. Я отвезу вас обратно.

— Нет-нет… пожалуйста, не беспокойтесь…

Я вполне могу уехать одна! — смущенно возразила Лила.

Не обращая внимания на ее протесты, маркиз спросил у графа:

— Твоя карета ждет, Ганс?

— Конечно!

Лила попрощалась с виконтессой, а потом очень мило поблагодарила графа за возможность побывать у него дома.

— Я постараюсь завтра снова увидеть вас — если только его милость не умчит вас в Англию! — пообещал граф.

Подойдя к ней ближе, он прибавил:

— Я никогда не смогу вас забыть. Надеюсь, вы разрешите мне навестить вас, когда я в следующий раз буду в Англии.

— Спасибо… — пролепетала Лила, сознавая, что не может дать графу адреса, по которому тот нашел бы ее.

Она направилась к двери, и маркиз последовал за ней.

— Мне… не хотелось бы… отрывать вас от друзей, — тихо сказала она ему уже в холле. — Я могу… ехать одна.

— Я еду с вами! — твердо заявил маркиз.

Он взял ее накидку у лакея и набросил ей на плечи, а затем помог спуститься по лестнице и сесть в карету.

Лила с удивлением отметила, что от прикосновения его руки по ее телу пробежал странный трепет.

Когда карета повезла их к стоявшей поблизости яхте, ей вдруг захотелось, чтобы дорога была длинной — такой же длинной, как путь из Гааги в Амстердам.

Ей хотелось говорить с маркизом так, как они разговаривали днем — и чего не могли сделать вечером, в присутствии графа и виконтессы.

Лила не понимала своих чувств, она только знала, что ей приятно его присутствие и хочется подольше быть с ним.

«Цапля» представляла собой романтическую картину.

Огни яхты отражались в темной воде канала, а лунный свет пробивался сквозь листву деревьев на набережной.

Выходя из кареты, Лила думала, что маркиз попрощается с ней и она поднимется на борт одна, однако он сказал кучеру:

— Обратно я пойду пешком, можешь не дожидаться.

При мысли о том, что он побудет рядом еще какое-то время, у нее радостно затрепетало сердце.

Лила подняла голову и умоляюще посмотрела на маркиза.

Эта юная красавица, стоящая перед ним под звездами, освещенная огнями яхты, была прекраснее всех картин на свете. Ни один художник не смог бы передать ее одухотворенную красоту!

Долгие секунды они стояли неподвижно, глядя друг на друга, и казалось, лунный свет произносит за них те слова, которые они не решаются сказать.

А потом Лила заставила себя повернуться и, поднявшись на борт яхты, вошла в салон.

Маркиз следовал за ней.

— День у вас был долгий и трудный. И мне хотелось сказать вам, что вы держались необычайно мужественно. Я уверен, ваш отец гордился бы вами.

От его доброты Лила так растрогалась, что на глаза навернулись слезы.

Она очень тихо ответила:

— Вы… сказали мне… необыкновенно важные слова. И… я знаю… папа был бы благодарен вам… за то, что вы… так добры ко мне!

Маркиз сел в уютное кресло.

Увидев, что он не собирается сразу уходить, Лила устроилась поблизости, сбросив накидку.

Вечернее платье, купленное во Флоренции, очень ей шло, оно выгодно оттеняло юную свежесть ее лица. А еще оно подчеркивало стройность ее фигуры, высокую грудь и тонкую талию.

Немного помолчав, маркиз сказал:

— Я много думал о том, что делать с вами, когда мы вернемся в Англию, Лила.

— Со… со мной будет все в порядке! — поспешно заявила она.

Девушка твердо решила: она ни за что не станет для него обузой.

— О чем вы думали сегодня вечером, — неожиданно спросил он, — когда граф осыпал вас комплиментами и заставлял смущаться?

— Когда я… гостила дома у своих одноклассниц… их братья иногда… делали мне комплименты… Но они были итальянцы… поэтому их слова… казались мне… неискренними.

— И вы посчитали, что граф тоже был неискренним? — строго спросил маркиз.

Лила задумалась над ответом.

— Нет, он говорил искренне… — произнесла она наконец, — но в то же время его слова показались мне, ., наигранными… как будто он уже не раз их произносил…

Маркиз засмеялся — весело и сердечно.

Он не ожидал от нее столь рационального ответа. Чутьем она угадала то, что было сущей правдой.

— Где бы вы ни появились, — сказал он серьезно, — вы непременно столкнетесь с этим фактом: мужчины всегда будут делать вам комплименты. Вот почему перед нашим возвращением в Англию вы должны сказать мне, Лила, что вас так испугало, от чего вы убежали и скрываетесь.

Девушка широко распахнула глаза, и он почувствовал, что она снова испугалась, однако не был намерен отступать.

— Вы же не думаете, что я могу просто высадить вас в Англии на берег и забыть о вашем существовании. Если вы не хотите возвращаться к вашим родным, я могу найти кого-нибудь из своих родственниц, которые с радостью вывезут вас в свет, где вы, конечно же, будете блистать.

Лила тихо ахнула.

— Вы очень добры, милорд… но… об этом не может быть и речи!

— Почему? — не отставал от нее маркиз.

— Потому что я должна скрываться! Я… не могу появляться на людях! Ваши родственницы, конечно, захотят узнать обо мне… больше… Но я ничего не могу рассказывать.

Маркиз откинулся на спинку кресла.

— Давайте вести себя разумно, — предложил он. — Расскажите мне, что вас так тревожит, и тогда я буду знать, как именно вам помочь. Вы можете думать что угодно, но для каждой проблемы существует решение.

— У моей… его нет! — с рыданием вымолвила Лила.

— Скажите же мне! — упорствовал маркиз.

Она едва слышно вскрикнула, а потом вдруг соскользнула с кресла и встала перед ним на колени. Она умоляюще смотрела на него полными слез глазами. Губы ее дрожали, и прерывающимся голосом она прошептала:

— Пожалуйста… пожалуйста… не заставляйте меня рассказывать!.. Если… я это сделаю… вы непременно скажете… что глупо было… убегать… что я должна вернуться и… делать, что мне велят!

Она всхлипнула.

— Но… если он меня заставит, то… клянусь… я скорее… брошусь в море и… утоплюсь!

В ее голосе было столько ужаса и вместе с тем отчаянной решимости, что маркиз только в изумлении смотрел на нее.

Все это время Лила держалась с невероятным мужеством.

Он едва мог поверить, что перед ним та же девушка, которая не позволила себе заплакать, когда узнала о кончине тети.

Осторожно, стараясь не напугать еще сильнее, он взял в свои руки ее судорожно стиснутые пальцы.

— Послушайте, Лила, — негромко сказал он, — я не стану принуждать вас делать то, чего вы не хотите. Тем более нечто такое, что является причиной ваших огорчений.

Она смотрела на него блестящими от слез глазами.

— Вы… обещаете? — с трудом произнесла она.

— Даю вам клятву, — кивнул он. — Я только помогу вам — так, как вы этого захотите.

Она тихо вздохнула и опустила голову; на секунду ее лицо прислонилось к его руке, накрывшей ее пальцы.

Он ощутил прикосновение ее губ, но понял, что она не целует его, — для нее его рука лишь часть его доброты. Он для нее — олицетворение безопасности, полубог, чудом явившийся к ней на помощь.

Он и сам не мог бы сказать, откуда в нем такая уверенность, однако не сомневался, что правильно истолковал ее ощущения. И это при том, что она совершенно не похожа на тех женщин, с которыми он был когда-нибудь знаком!

Потом, словно почувствовав, что маркиз по-прежнему ждет ее объяснений, Лила сказала — так тихо, что он с трудом разобрал ее слова:

— Я… я убежала потому, что… мой отчим… а он стал моим опекуном… после смерти мамы… велел мне выйти замуж… за человека, которого я видела всего… два раза… Но он старый и… отвратительный!

Лила снова подняла голову, чтобы заглянуть маркизу в глаза. Пальцы ее предательски дрожали, грудь бурно вздымалась, прикасаясь к его колену.

— И кто же ваш отчим? — спросил маркиз.

Какой-то миг ему казалось, что Лила откажется отвечать на этот вопрос, но она прошептала:

— Его… его зовут… сэр Роберт… Лоусон.

Он… живет в усадьбе «Башни», недалеко от Большого Милтона в Оксфордшире.

Ну вот и все, думала она, если теперь маркиз пойдет на попятную, у нее не останется никакой надежды. Он отправит ее домой, к отчиму, и ей придется умереть.

— Я слышал о нем, потому что он — крупный владелец неплохих скаковых лошадей, — сказал маркиз. — Однако он не имеет права принуждать вас выйти замуж за человека, который вам неприятен.

— Он… принял решение… И… был намерен заставить меня… выйти замуж, — прошептала Лила.

— В этом случае вам следует продолжать скрываться, пока он не передумает, — категорически заявил маркиз.

Девушка издала тихий возглас изумления.

— Вы это… серьезно? Вы… действительно так думаете? — подняла она голову. — Вы… не заставите меня… вернуться… к отчиму?

— Конечно, нет! — уверил ее маркиз. — Как вы могли подумать, что я способен на такую жестокость?

— О, спасибо… спасибо вам! Я знаю, что… отчим так богат, а мистер Хопторн… так состоятелен, что все… считали бы… будто мне посчастливилось… избавиться от бедности. Но я предпочитаю… жить на чердаке, чем… выходить замуж за человека, которого я… не люблю.

Маркиз подумал, что в светском обществе немногие женщины разделили бы это чувство. Однако он понимал: Лила по природе своей идеалистка, поэтому никогда не согласится на брак без любви — даже если ее будут осыпать золотом.

— У вас совсем нет своих денег? — участливо спросил он.

— Когда папу убили… у нас не осталось ничего, — ответила Лила. — По-моему, мама вышла замуж за сэра Роберта только потому… что хотела дать мне… хорошее образование.

Она тяжело вздохнула и призналась:

— Он был добр и щедр, пока… мама была жива. Но… после ее смерти он… изменился, очень изменился! И мистер Хопторн ему нравится, вот он и решил… во что бы то ни стало выдать меня замуж за него.

— Тогда этому необходимо как-то помешать, — изрек маркиз.

Однако он сознавал, что Лила не сможет прятаться до бесконечности.

Узнав ее историю, он стал лучше понимать ее страх. Юной девушке было крайне трудно противостоять требованию своего опекуна, тем более что этот опекун богат и влиятелен.

Лила, конечно, права, утверждая, что многие сочли бы такой брак большой удачей для нее. Ее могли бы даже осудить в высшем свете: мол, не имея приданого и не принадлежа к знати, она должна бы радоваться, что благодаря своей красоте получила предложение богатого мужчины.

Маркиз заметил, что она смотрит на него так, словно он — Юпитер, царь всех богов, который может решить любую проблему.

— Вы… мне поможете? Вы… действительно мне поможете? — В голосе ее звучала радостная надежда.

— Я обещаю сделать все что смогу, — заверил ее маркиз. — Но вы, конечно, понимаете, все это не так легко.

— Мне надо только… спрятаться где-нибудь, чтобы отчим… не мог… меня найти, — т сказала Лила.

Немного смущенно она прибавила:

— Няня подумала… может быть, у вас… в поместье есть… пустующий коттедж…

Бросив мгновенный взгляд на маркиза, она поспешила уточнить:

— Совсем крошечный! И… я не «стала бы вас беспокоить… и не была бы… вам в тягость! А если бы я знала, что… живу в вашем поместье… и вы… где-то рядом, то мне… было бы спокойно.

— Это неплохая идея, — ответил маркиз. — Мы вернемся к этому разговору, Лила, на пути в Англию.

Он выпустил ее руки.

— А теперь вам пора в постель. И постарайтесь спать спокойно. Если вы проспите всю дорогу до Англии, я не удивлюсь и не обижусь.

— Мне бы не хотелось спать, когда… вы вернетесь на яхту, — промолвила Лила.

Она медленно поднялась. Каждое ее движение было исполнено изящества.

Маркиз тоже встал с кресла и, обняв Лилу за плечи, прошел с ней к выходу из салона.

— А теперь идите спать, — снова повторил он. — И ни о чем не беспокойтесь. Положитесь на меня.

— Именно этого мне и… хотелось бы! — пролепетала Лила. — И еще раз спасибо вам за то… что вы… такой необыкновенный!

Она была столь прекрасна и одновременно столь юна и беспомощна, что маркиз помимо воли сильнее сжал ее плечи.

— Я уверен, все будет в порядке, — сказал он.

Поддавшись внезапному порыву, он наклонился и поцеловал ее в щеку.

Она затрепетала, и маркиз всем своим существом ощутил этот ее неожиданный отклик.

Решив, что поступает очень опрометчиво, он поспешно снял руку с ее плеча и вышел на палубу.

— Спокойной ночи, Лила! Мы увидимся завтра.

С этими словами он быстро сошел по трапу на набережную и направился к дому графа.

Идя под сенью деревьев, тянувшихся вдоль канала, он ощущал на себе взгляд Лилы и машинально прибавил ходу.

Сейчас он ясно понимал, что пытается убежать не от Лилы, а от собственных чувств.

Глава 7

Лила лежала в постели и думала о маркизе.

Ей было очень любопытно, получил ли он удовольствие от разговора с виконтессой после того, как вернулся к графу.

Как он был добр и внимателен к ней, когда она рассказала ему о своей тайне! У нее до сих пор было тепло на сердце.

— Он… необыкновенный, удивительный! — шептала она. — Но потом она вспомнила, что завтра им предстоит возвращение в Англию, и снова ее охватил страх.

Даже если маркиз отыщет для нее в своем поместье какой-нибудь домик в глуши, она скорее всего больше с ним не встретится.

«Я никогда… никогда его не забуду!» — подумала она, ощущая поцелуй маркиза на своей щеке.

Ей показалось, будто звезды рассыпались по всему телу. Ничего подобного она еще не испытывала. И совершенно неожиданно в голове мелькнула мысль, как приятно, наверное, было бы, если б он поцеловал ее в губы…

Когда это пытался сделать мистер Хопторн, она не почувствовала ничего, кроме отвращения.

Но она почему-то была уверена, что поцелуй маркиза был бы совершенно иным и запомнился ей на всю жизнь, даже если б они больше никогда не увиделись.

Интересно, хотелось ли ему поцеловать виконтессу?

По тому, как вела себя француженка, можно понять, что она была бы на седьмом небе от этого поцелуя.

Лила представила сцену, как маркиз сидит подле виконтессы на кушетке, а она что-то тихо говорит ему, соблазнительно улыбаясь…

И вдруг вопреки своей воле девушка расплакалась.

Приближаясь к дому графа, маркиз замедлил шаг.

Он думал о ситуации, в которой оказалась Лила, и о том, как ей помочь.

Он прекрасно понимал, предоставь он ей дом в своем поместье, как она это предложила, рано или поздно люди начнут судачить, будто она — его любовница.

Конечно же, сама Лила о таком повороте событий даже не догадывается.

Но если он хочет оградить ее от посягательства других мужчин, то должен беречь как зеницу ока ее репутацию. Нельзя допустить, чтобы на нее легло такое пятно.

«Что можно сделать? — снова и снова спрашивал он себя. — Что предпринять?»

Он вошел в гостиную, где в его отсутствие виконтесса начала флиртовать с графом.

— Уложили ребеночка в постель? — съехидничала она. — Боюсь, она окажется не очень интересной спутницей во время вашего путешествия в Англию. Женщины обычно страдают морской болезнью.

Маркиз ничего не ответил, понимая, что виконтесса ведет себя как мегера. Такое отношение женщин друг к другу всегда было ему неприятно, но теперь, когда колкости направлялись в адрес Лилы, его от этого просто тошнило.

Считая ниже своего достоинства реагировать на слова виконтессы, маркиз направился в угол гостиной, к подносу с графинами и бутылками.

— Можно я налью себе чего-нибудь, Ганс? — спросил он.

— Конечно! — спохватился тот. — Есть шампанское, но можешь выбрать что-нибудь другое.

— Мне просто хочется пить, — объяснил маркиз, наливая себе стакан воды.

— Идите сюда и садитесь рядом со мной, — проворковала виконтесса, кокетливо похлопывая по кушетке, — и расскажите мне о себе.

— По правде говоря, — ответил маркиз надменно, — я собирался попрощаться. Завтра рано утром я уезжаю. Мне еще надо переговорить с капитаном моей яхты, пока он не лег.

Француженка пыталась протестовать с напускной игривостью, но граф, почувствовав» что его другу действительно хочется уйти, встал.

— Ты, конечно, понимаешь, Кэрью, как меня очень огорчает твой скорый отъезд, — сказал он, — но ты должен признать, я нашел для тебя очень хорошие картины.

— Я от души тебе благодарен, — ; ответил маркиз. — Мне бы хотелось, чтобы в следующий раз, когда Его Величество соберется ко мне в Кейн, ты бы приехал туда и рассказал ему, как умело ты выбирал мне картины!

Граф рассмеялся.

— Я весьма признателен тебе за приглашение. Но в то же время предпочел бы навестить тебя, когда ты будешь один. Картин мне хватает и в Голландии, а там мне хотелось бы только одного; поездить на твоих великолепных лошадях!

Маркиз улыбнулся.

— Они всегда в твоем распоряжении.

— Лошади! Лошади! — возмутилась виконтесса. — Неужели англичане больше ни о чем не говорят?

В ее голосе слышались нотки раздражения.

Ей было досадно, что маркиз уезжает, но еще досаднее то, что ей не удалось его покорить.

Маркиз с видимым равнодушием склонился к ее руке.

— Прощайте, мадам! Было очень приятно с вами познакомиться.

Они с Гансом направились к выходу из гостиной.

Когда друзья оказались в холле, граф сказал:

— Твоя маленькая протеже — несравненная красавица. Я такой красоты давно не встречал. Если хочешь знать, я готов предложить ей кое-что…

Маркиз засмеялся.

— Она не моя, и она для себя твердо определила, за какого человека хочет выйти замуж.

— Ты меня оскорбляешь! — с нарочитым недовольством заявил граф.

Однако тут же взял маркиза под руку.

— Я по опыту знаю, — молвил он, — что спорить с тобой бесполезно, Кэрью. Ты всегда бываешь первым, когда речь идет о лошадях или о женщинах!

— А вот этот комплимент я не могу не оценить! — отшутился маркиз.

Заразительно смеясь, они вышли из дома и направились к яхте.

В темной воде канала отражались огни домов и пришвартованных к набережной судов.

В небе ярко сияли звезды. Картина получалась весьма романтическая.

Маркиз поймал себя на мысли, что все это удивительно сочетается с обликом Лилы. И еще с досадой подумал, что ему не следовало целовать ее — пусть даже это был совершенно невинный поцелуй в щеку.

Он слишком остро чувствовал волнение, вызванное этой простой лаской. Не мог он не ощутить и тот трепет, с которым приняла его поцелуй Лила.

«Она видит во мне второго отца!» — заключил он.

Однако, поднимаясь по трапу на яхту, он понял, что, как бы ни пытался убедить себя в обратном, радостные предвкушения переполняют его потому, что во время этого плавания Лила будет с ним.

Они отплыли не на рассвете, как хотелось маркизу, однако достаточно рано для того, чтобы граф не пришел их провожать.

Яхта прошла через огромный порт, возникший на месте небольшой рыбачьей деревушки. Трудно было поверить, что Амстердам с его мостами и каналами не существовал здесь вечно!

Маркиз стоял на мостике, когда «Цапля» проплывала мимо складов, доков и верфей, которые принадлежали торговцам зерном, лесом, нефтью и углем.

Вскоре они вошли в Нордзе-канал. Как только «Цапля» стала рассекать его воды, маркиз решил, что крупные пристани ему наскучили.

Он отправился в салон, где для него был приготовлен завтрак; Лила к завтраку не явилась.

Он подумал: после всего, что произошло с ней накануне, ей полезно поспать подольше.

Однако, когда яхта вышла в открытое море, Лила поднялась на палубу. Как это ни странно, маркизу показалось, что она стала еще красивее.

Немного напуганный своим восхищением, он насмешливо произнес:

— Я уже начал подозревать, не превратились ли вы в миссис Рип ван Винкль или я по ошибке уплыл без вас!

— Мне стыдно, что я так долго спала, — ответила она. — Но до чего же приятно плыть по морю на такой чудесной яхте!

— Да, день прекрасный, — рассеянно сказал маркиз.

Глядя на Лилу, любующуюся солнечными зайчиками на волнах, он представил ее русалкой или сиреной, явившейся на яхту, чтобы заворожить моряков. Но тут же рассердился на себя за разыгравшееся воображение и удалился в салон.

Лила последовала за ним.

— Сегодня на море довольно неспокойно, — заметил маркиз. — В салоне, конечно, комфортнее. Или вы плохо переносите качку?

— Меня ничуть не укачало, когда мы плыли в Голландию, — молвила Лила. — А вот няне удалось выдержать плавание только благодаря бесконечным чашкам крепкого чая. Она и сейчас принялась за него.

— А вам он не нужен? — спросил маркиз.

— Нет, мне очень приятно сидеть здесь и разговаривать с вами, — просто ответила Лила.

Маркиз невольно сравнил ее прямоту с той кокетливой игривостью, которую придала бы тем же словам виконтесса. Однако он не успел ничего сказать: Лила стала расспрашивать его о яхте.

И он снова подивился осмысленности ее вопросов. Например, ей было интересно узнать, насколько быстрее завершится плавание на яхте по сравнению с обычным пароходом.

Потом они сидели за ленчем и говорили обо всем на свете, за исключением того, что Лила будет делать по приезде в Англию. В конце концов она неуверенно спросила:

— Вы… не придумали, милорд… где мне можно будет… укрыться, когда мы… вернемся в Англию?

— Я очень много об этом думал, — ответил маркиз. — Единственное, что я пока могу вам предложить, это поговорить о вас с одной из моих тетушек. Она вдова, ведет довольно уединенную жизнь, и ей можно будет довериться.

— А ваша тетя… она живет в Лондоне? — спросила Лила.

Маркиз кивнул.

— Тогда, возможно… она слышала о моем отчиме… или ее знакомые могли видеть его… на скачках.

Маркиз и сам об этом думал.

— Трудности будут всегда, куда бы вы ни поехали, — сказал он.

— Возможно, мне… следовало остаться в Голландии, — промолвила Лила, как бы размышляя вслух. — Но теперь, когда я не у… тети Эдит, это было бы… дорого.

— А у вас есть деньги? — поинтересовался маркиз.

Девушка покраснела и отвела взгляд.

— Достаточно, — прошептала она, — если… экономить.

— Я хочу знать, сколько именно у вас денег, — потребовал ответа маркиз.

— Мой отчим… дал мне пятьдесят фунтов… на покупки… для приданого, — пролепетала Лила. — Но, конечно, часть денег… пришлось потратить… на дорогу.

— Пятьдесят фунтов! — воскликнул маркиз. — И сколько времени, глупенькая девочка, вы рассчитывали прожить на эти деньги?

— Может быть, я могла бы… найти какую-нибудь… работу, — совсем сникла она.

Маркиз пребывал в задумчивости, и Лила внезапно добавила:

— Я училась живописи… и могла бы… продавать мои картины.

Тут маркиз спохватился.

— Боже правый! Я совсем забыл!

— Что вы забыли? — спросила Лила.

— Тот этюд Вермера, который вы мне привезли. Перед тем как в гостиную пришли торговцы картинами, граф спрятал этюд в буфет — и я больше о нем не вспоминал!

Лила замерла, а потом с усилием произнесла:

— Мне надо… что-то сказать вам, милорд!

— Что такое? — насторожился маркиз.

Он заметил, как Лила вновь судорожно стиснула пальцы: он уже успел понять, этот ее жест означает, что она испытывает глубокое волнение. А еще он увидел, что она очень побледнела и в глазах ее снова появился страх.

— Не беспокойтесь, — ласково сказал он, — граф Ганс пришлет мне этюд, как только заметит, что я не взял его с собой.

— Дело… не в этом, — сказала Лила. — Но это… нечто такое… что вас рассердит.

Маркиз молча смотрел на нее, недоумевая, что еще она может ему сообщить.

Превозмогая себя. Лила едва слышно пролепетала:

— Этюд… поддельный!

— Поддельный?

Голос маркиза звучал громче, чем ему хотелось.

— Как это — поддельный?

— Это я… его написала!

Секунду маркиз ошеломленно смотрел на нее.

— Вы хотите сказать, что его написали вы? — спросил он. — Как вы могли его написать?

— Я… делала копию с портрета Вермера по просьбе тети Эдит, потому что она… не могла пойти в «Маурицхейс»… посмотреть на него. И… со мной заговорил… один человек.

— Какой человек? Кто это был?

— Это был… мистер Нийстед… торговец картинами. И он сказал… что если бы я отвезла копию вам… и представила, будто… это этюд Вермера к портрету… то денег, «которые… вы мне заплатите… хватит на операцию… тети Эдит.

Казалось, она выжимает из себя каждое слово, при этом остро ощущая неудовольствие маркиза, сурово нахмурившего брови.

— И вы привезли этюд мне, — сказал он, — и намеренно солгали мне!

— Я… понимала, что это… нехорошо…

— Нехорошо? — воскликнул маркиз. — Неужели все женщины на свете — лгуньи и предательницы? Черт подери, я вам доверял!

В его голосе было столько негодования, что у, нее на глазах выступили слезы.

Маркиз встал с кресла и уже без всяких слов отошел к окну.

Он смотрел на море, стоя спиной к, Лиле, но его голос, казалось, эхом отдавался от стен салона.

Вся в слезах. Лила бесшумно выскользнула из помещения и побежала к своей каюте.

Она была в отчаянии от того, что маркиз больше не захочет иметь с ней дела. Теперь он глубоко ее презирает!

Ничего не видя за пеленой слез, она на ощупь двигалась по каюте.

В голове промелькнула мысль, что лучше всего было бы выйти на палубу и броситься в море. Одно мгновение — и все ее тревоги останутся позади.

Теперь, после смерти тетушки, ее положение стало совершенно безнадежным: она лишилась последнего убежища. У нее нет денег, а теперь и маркиз не станет ей помогать…

Лила понимала, теперь ей с няней рано или поздно придется вернуться к отчиму — иначе они просто умрут от голода. А отчим заставит ее выйти замуж за мистера Хопторна, и деться ей будет некуда.

— Мне придется умереть, папа! — прошептала она, обращаясь к отцу.

Теперь ей оставалось только сообразить, как скользнуть в воду незаметно для экипажа яхты, чтобы никто не попытался ее спасти.

Лила пошла к иллюминатору.

Она то и дело теряла равновесие, потому что с приближением к Англии море становилось более неспокойным. Штормовой ветер вздымал волны все выше и выше.

Очутившись около иллюминатора, она силилась выглянуть наружу, но ничего не смогла разглядеть: глаза по-прежнему были залиты слезами.

— Я… люблю его! Люблю! — прошептала она. — А он… Теперь он не захочет со мной разговаривать!

Сплошная беспросветность!

Отчаяние камнем лежало у нее на сердце.

Она стояла, держась за книжную полку, и тщетно пыталась увидеть, куда выходит ее каюта.

Внезапно раздался оглушительный удар, похожий на взрыв.

Тяжелый иллюминатор открылся и сильно ударил ее в висок. Мгновенно потеряв сознание, она упала как подкошенная.

Какое-то время маркиз продолжал смотреть на море. Чувство ярости, охватившее его в момент признания Лилы, постепенно исчезало.

Ему трудно было поверить, что Лила, казавшаяся ему такой нежной, чистой и невинной, порывалась его обмануть.

Она хотела сделать то же самое, что леди Бертон и Долли! Из-за них он поспешно уехал из Англии, и вот теперь, по дороге обратно на родину, в третий раз стал жертвой коварного обмана!

— Будь она проклята! К дьяволу всех женщин! — чуть слышно пробормотал он.

А потом он вдруг почувствовал невероятный стыд: как можно было до такой степени потерять самообладание! Ведь Лила такая хрупкая и беспомощная, она нуждается в заботе и защите.

Маркиз стал дышать ровнее, и гнев его утих.

Ему стало понятно, почему Лила поддалась на уговоры хитроумного торговца картинами. Ганс успел немало порассказать ему об этих людях и о тех способах, какими они вытягивают деньги из неосмотрительных покупателей.

То же наблюдалось и при продаже лошадей.

Нечестные торговцы расхваливали посредственное животное, подделывали родословную — и находили какого-нибудь новичка, готового выложить огромные деньги за лошадь, которая не стоила и четверти этой суммы.

Обдумывая все случившееся, маркиз пришел к заключению: Лиле отчаянно хотелось найти деньги на операцию, чтобы спасти свою тетю. И торговцу удалось склонить ее к обману.

Было очевидно — ловкий делец решил, что красивой девушке легче получить большую сумму за этюд, да и подозрении она вызовет меньше, чем торговец картинами. Нийстед, несомненно, рассчитывал получить как минимум половину от той суммы, которую он заплатил бы за картину.

Маркиз с удовлетворением подумал: когда торговец узнает об отъезде Лилы, ему будет досадно, что он, упустил немалый барыш.

С усилием он заставил себя повернуться со словами:

— Извините, Лила, что я позволил себе такие выражения.

Салон был пуст — Лила исчезла.

Маркиз колебался, решая, следует ли ему идти за ней.

В этот самый миг яхту сотряс оглушительный удар. Видимо, она налетела на что-то, скорее всего на скалу.

Маркиз выбежал из салона, чтобы узнать, насколько серьезно их положение, но навстречу ему уже спешил первый помощник капитана.

Не дожидаясь вопросов хозяина, он доложил:

— На нас налетел траулер, милорд. Удар пришелся на середину правого борта. Я иду вниз посмотреть, не повредил ли он каюту дамы.

— Я сам посмотрю, — резко бросил маркиз.

Он поспешил вниз и прошел по коридору.

Открыв дверь Лилиной каюты, он сразу же увидел, что в результате удара открылся иллюминатор. Теперь при каждом крене яхты в нее хлестала вода.

А под иллюминатором на полу в потоках морской воды неподвижно лежала Лила.

Маркиз наклонился, чтобы поднять ее, и увидел, что распахнувшийся иллюминатор ударил девушку в висок: оттуда стекала струйка крови. Он взял ее на руки и ужаснулся от мысли, что она мертва.

Только теперь маркиз понял, что любит ее — любит, как никого и никогда.

Лила пришла в сознание — она словно пролетела длинный темный туннель, в самом конце которого слабо брезжил свет. Ей показалось, будто она спит уже очень давно, однако же открыть глаза все равно было трудно.

Но как только ей это удалось, она тотчас вспомнила, что находится на яхте и что маркиз. очень на нее рассердился.

А в следующее мгновение она увидела у себя над головой полог, которого над ее постелью не было. Постепенно взгляд ее сфокусировался на окружающей обстановке, и она поняла, что находится в каком-то большом помещении.

Лила тихо ахнула от изумления, и няня, сидевшая, оказывается, у окна, мгновенно встала и подошла к ее постели.

— Вы очнулись, милочка? — встревоженно спросила она.

Лила хотела протянуть руку и дотронуться до старушки, но не смогла — у нее совершенно не было сил.

— Где… я? — чуть слышно прошептала она.

— В полной безопасности, и все в порядке.

— Что… случилось?

— Вы получили на яхте рану. Но теперь вам надо спать, а завтра я вам обо всем расскажу.

Лиле не хотелось ждать до завтра, но у нее не было сил возражать.

Она закрыла глаза — и снова провалилась в небытие.

— Ну вот, вы совсем в порядке, если не считать этой гадкой ссадины на виске! — с довольным видом объявила няня.

— Она очень уродливая? — испугалась Лила.

— Вокруг синяк, словно вы побывали в драке! — ответила няня. — Но доктор уверяет, что скоро все пройдет и даже шрама не останется.

Лила легко вздохнула — ведь дела могли: быть намного хуже: распахнувшийся иллюминатор мог выбить ей зубы или сломать нос!

Няня приводила в порядок постель и ставила на поднос посуду, оставшуюся от ленча, чтобы унести ее из комнаты.

— Его милость очень недоволен тем, что мы… задержались здесь… так долго? — спросила Лила.

— Он был сама доброта, — улыбнулась старушка. — А его тетя, которая поселилась здесь, чтобы соблюсти все приличия, такая же милая и добрая, как ваша матушка. А уж лучше никого на свете не было!

По няниной интонации можно было понять, что она вполне удовлетворена: удобно устроена, вкусно ест и может пить сколько угодно крепкого чаю. Все это — и, конечно, присутствие Лилы — превратило жизнь старушки в истинный рай.

Когда няня была уже у самой двери, — Лила робко поинтересовалась:

— А… как давно… мы здесь?

— Сегодня — четвертый день. И, должна вам сказать, я бы не спешила уехать!

Она вышла и плотно закрыла за собой дверь.

Лила слабо улыбнулась. Конечно, это было гораздо приятнее, чем прятаться в каком-нибудь унылом пансионе — единственном жилье, которое было бы им по средствам.

Девушка совершенно не помнила, как ее вынесли с яхты, которая, несмотря на пробоину в корпусе, все-таки доплыла до Гринвича.

— Его милость на руках перенес вас в карету, — рассказывала няня. — И вы лежали на заднем сиденье, а мы с ним примостились впереди на узком.

«Наверное, ему это было не по душе», — решила Лила, но вслух этого говорить не стала.

Лечил ее весьма сановитый врач — он состоял при самом короле и приходил к Лиле каждый день.

— Вы поправляетесь гораздо быстрее, чем я ожидал, — сказал он этим утром. — Но вам по-прежнему надо беречь себя. Завтра я не приду, если только его милость специально меня не вызовет. А послезавтра я вас снова навещу.

— Я очень вам благодарна за все, что вы для меня сделали, — промолвила Лила.

Врач привычно улыбнулся ей.

— Более красивой пациентки у меня еще не было, хотя, смею вас уверить, их у меня было предостаточно!

Его комплимент вогнал девушку в краску, а врач еще раз улыбнулся и сказал:

— Не беспокойтесь. Через неделю вы будете как новенькая! Но уж, когда в следующий раз поплывете на яхте, будьте осторожнее с иллюминаторами!

Врач не стал дожидаться ответа, а поспешил к двери, всем своим видом показывая, что он очень занятой человек.

Оставшись одна, Лила стала думать о маркизе: увидит ли она его еще хоть когда-нибудь? Ей хотелось спросить няню, дома ли маркиз, но было неловко выказывать слишком большой интерес к нему.

Однако даже если маркиз и был дома, то наверняка принимал у себя своих именитых друзей… Скорее всего он и думать забыл о непрошеной гостье, которая, к тому же так сильно его рассердила.

«Почему у меня не хватило воли с самого начала отказаться слушать мистера Нийстеда?» — в отчаянии укоряла она себя.

Но вместе с тем Лила понимала, что тогда она вообще не встретилась бы с маркизом.

Пусть он сердится на нее, пусть даже ей придется покинуть его дом, так с ним и не увидевшись, она все равно будет благодарить судьбу за то, что узнала его. И никогда не забудет, как он поцеловал ее в щеку.

В тот миг Лила сама не понимала, почему ощутила его поцелуй с такой остротой, но теперь она знала, причиной тому была любовь.

Любовь, подобная солнцу и звездам, возвышенной красоте Гааги и портрета Вермера…

Любовь всеохватная, невыразимая никакими словами.

Это чувство заставляло ее с благоговением думать о маркизе, который казался ей человеком необычайным. А его недоверие стало для» нее изгнанием из рая: точно так же когда-то был изгнан архангел Люцифер. И подобно этому падшему ангелу, она попала прямо в ад.

«Я люблю его, люблю…» — повторяла она чуть ли не в тысячный раз. И каждый раз на глаза наворачивались слезы.

В эту минуту в дверь постучали.

Лила даже не успела ответить — дверь открылась и кто-то вошел.

Решив, что это кто-нибудь из прислуги, Лила отвернулась и стала вытирать глаза — как обычно, она не хотела, чтобы видели ее слезы.

Вошедший приблизился к кровати.

Лила повернула голову и тихо ахнула: это был маркиз!

— Сэр Уильям сказал, что теперь вас уже можно навещать, — сказал он. — Вот я к вам и пришел.

Лилу так потрясло его неожиданное появление, вызвавшее в ней чувство огромной радости, что она лишилась дара речи. Ее голубые глаза блестели — теперь уже не только от слез, но и от счастья видеть его.

Маркиз показался ей еще более великолепным, чем прежде.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, потом маркиз присел на край кровати.

— Мне очень жаль, что с вами случилось такое, — сказал он.

— Вы все еще сердитесь… на меня? — прошептала Лила.

Для нее этот вопрос имел такую весомость, что она даже не обратила внимания на его сочувствие. Ей жизненно необходимо было знать ответ.

Он взял ее за руку, и его прикосновение снова вызвало в ней трепет.

— Вы должны меня простить, — повинился он. — Мне очень стыдно за то, что я кричал на вас, и за свои слова.

— Я… все время жалею, — все так же тихо промолвила Лила, — что… стала слушать… мистера Нийстеда, но… тогда я не встретилась бы… с вами.

Маркиз инстинктивно сжал ее пальцы.

— Может быть, вы рады, что все-таки его послушали?

— Очень… очень рада!

Лила посмотрела ему в глаза и поняла — больше слова им не нужны. Между ними произошло нечто особенное, и всю комнату словно озарил свет.

— Вы не чувствуете боли? — Маркиз с видимым усилием прервал молчание.

При этом он смотрел на ссадину у нее на виске и окружавший ее темный синяк: сэр Уильям не рекомендовал перевязки, уверяя, что так заживление пойдет быстрее.

— Это… не очень… уродливо? — спросила Лила.

— Вы прекрасны, — ответил маркиз. — Вы так прекрасны, Лила! И мне невыносимо знать, что вам больно, что вы были ранены. Я не хочу, чтобы с вами случались неприятности или беды! Я не хочу, чтобы вам было страшно!

Наверное, он имеет в виду, что ей предстоит скрываться и скоро она должна будет покинуть его дом.

Она на секунду сжала его пальцы в ответ и отвела взгляд.

— Я… понимаю, — выдавила она из себя, — наше с няней присутствие… вам мешает. Как только мне разрешат вставать… мы… сразу же уедем.

— И куда вы уедете?

Маркиз увидел в ее глазах все тот же, прежний, страх.

Ей не было нужды говорить, что раньше или позже придется вернуться к отчиму.

Губы ее дрожали, но она старалась приободриться, чтобы голос звучал оптимистичнее.

— Я… что-нибудь найду. Я… не хочу быть… вам обузой!

— Неужели вы думаете, что я отпущу вас, не позаботившись о вашей безопасности? — покачал головой маркиз. — Для меня весьма существенно, чтобы никто никогда не мог причинить вам боль или внушить тревогу!

В его голосе звучали такие ноты, что у Лилы запело сердце и отогрелась душа.

— Думаю… у меня все будет… хорошо.

— Я хочу задать вам один вопрос, — произнес маркиз совершенно иным тоном, — а вы, Лила, должны дать слово, что скажете мне правду.

Ей показалось, будто он снова усомнился в ее чистосердечности, и она поспешно сказала:

— Я обещаю… говорить вам… только правду! Я больше никогда… никогда не буду вам лгать!

Опасаясь, что он может ей не поверить, она с горячностью прибавила:

— Клянусь вам, я никогда… не лгу! Я говорила, что картина принадлежит кисти Вермера только потому… что хотела спасти тетю Эдит. Простите меня… пожалуйста, ну, пожалуйста, простите меня!

Казалось, она вкладывает в свою мольбу всю душу.

А потом маркиз приблизился к ней настолько, что она ощутила его дыхание на своем лбу.

— Я хочу, чтобы вы ответили на мой вопрос, — повторил он глубоким голосом. — Скажите мне честно, Лила, как вы ко мне относитесь.

— Вы… вы необыкновенный! Невозможно представить себе большей доброты и… понимания…

— Забудьте это, — прервал ее маркиз. — Меня интересует только, как вы ко мне относитесь.

— Что я могу сказать? — растерялась Лила. — Только…

Она замолчала.

— Я прошу вас закончить эту фразу, — очень тихо произнес маркиз.

— Нет… Я… не могу сказать такое!

— Почему?

— Потому что вам это… неинтересно… и… вы просто надо мной посмеетесь!

— Я никогда не стану над вами смеяться!

Я ни разу не иронизировал над вашими словами! — возразил он. — Скажите правду, как обещали.

Она заглянула ему в глаза, которые были так удивительно близко, и, словно подчиняясь чьей-то воле, едва слышно прошептала:

— Я… я вас люблю!

— Как и я — вас! — эхом отозвался маркиз.

А в следующую секунду их губы соприкоснулись, и Лиле, как и в прошлый раз, показалось, будто по всему телу разлился звездный свет.

Поначалу поцелуй маркиза был очень нежный и бережный, словно она была бесконечно дорогим и хрупким созданием, а он боялся испугать или оттолкнуть ее…

Ее губы показались ему сладкими и невинными и в то же время пьяняще женственными.

А потом он ощутил охвативший ее экстаз — и его поцелуй стал более настойчивым и властным.

Он осторожно уложил ее на подушки и целовал до тех пор, пока оба не начали задыхаться от страсти.

Он поднял голову.

— Люблю!.. Люблю!.. — снова и снова повторяла Лила.

Не услышав ответного признания, она тревожно спросила:

— Вы… вы действительно сказали, что… любите меня? Вы… не сердитесь?

— Я тебя обожаю! А рассердился потому, что не мог поверить, будто ты способна совершить нечто дурное, что могло бы причинить мне боль.

— Ты… меня простишь?

— Мне нечего тебе прощать, — ответил он. — Разумеется, при условии, что ты загладишь свою вину. А сделать это ты можешь только одним способом.

— Как?

— Выйти за меня замуж, и как можно скорее! — счастливо засмеялся он. — Дело в том, дорогая, что я не могу без тебя жить!

Ее лицо словно преобразилось. Сияющими от счастья глазами она смотрела в глаза любимого.

— Ты… ты действительно хочешь… чтобы я стала… твоей женой?

— Мне казалось, я возненавидел всех женщин. Я решил, что не буду жениться еще очень долго, — признался маркиз. — Но теперь я не хочу ждать ни дня! Мы поженимся, как только я получу специальное разрешение.

Лила вдруг осознала, что, как только она выйдет замуж, ей можно будет больше не бояться отчима — тот потеряет над ней всякую власть. Однако ей все еще было немного страшно.

— А тебе… не нужно… получить согласи;., моего опекуна? — спросила она.

— Я ни у кого не буду просить согласия! — заявил маркиз, — Мы поженимся немедленно, втайне. А когда ты станешь моей женой, твой» отчим не сможет утверждать, что я — неподходящий муж. В этом случае он только поставил бы себя в глупое положение.

Маркизу ни к чему было объяснять, что сэр Роберт испытает настоящее потрясение от самого факта его богатства и знатности.

Вряд ли ему придет в голову даже заикнуться, что мистер Хопторн был бы более удачной партией для его падчерицы.

Лила робко протянула руку, чтобы прикоснуться к его щеке.

— Ты уверен, что… это правда? — молвила она. — Ты мне не снишься?

— Это не сон, и наша любовь — реальность, — ответил маркиз.

Тихо вскрикнув. Лила уткнулась лицом в его плечо.

— Ты… не считаешь меня… подделкой?

Маркиз улыбнулся, и взгляд его был полон нежности.

— Ты — самая подлинная, сокровище мое.

— Ты… совершенно в этом уверен?

— Мое сердце говорит с твоим, твои губы говорят с моими. Ты вся — моя, и лучше тебя никого на свете нет!

От радости Лила тихо рассмеялась, и ее смех звучал как песня.

— Я… хочу быть… твоей!

— И Господь видит, как ты мне желанна! — выдохнул маркиз. — Я не хочу спускать с тебя глаз: боюсь потерять.

Он нежно взял ее за подбородок и посмотрел в ее глаза. Он смотрел на нее так долго и с такой любовью, что Лила смутилась и веки ее затрепетали.

— Зачем мне картины, кто бы их ни написал, если у меня есть ты? Ты прекраснее всех женщин, которых когда-либо изображали живописцы!

— Мне… хочется, чтобы ты… так думал… всегда, — сказала Лила. — И… я очень тебя прошу: чтобы кто-нибудь не… отнял тебя у меня… давай поженимся… как можно быстрее!

Маркиз понял: она вспомнила о виконтессе.

— Неужели ты действительно думаешь, что кто-нибудь способен меня отнять? — засмеялся он. — Красавица моя, я искал тебя всю жизнь и уже не надеялся найти. Когда ты появилась передо мной, невероятно прекрасная и нежная, весь мой мир перевернулся!

— Пожалуйста, помоги мне… быть для тебя… такой всегда! — взмолилась Лила. — А твой мир такой необыкновенный… как и ты… и… какие бы трудности нас ни ожидали… я буду счастлива… находиться рядом с тобой.

Маркиз засмеялся и снова ее поцеловал.

А когда у обоих закружилась голова и тела как будто наполнились солнечным светом, он сказал:

— Мне надо идти, дорогая. Предстоит очень многое подготовить. И, самое главное, мне надо получить разрешение на брак. Как тебе кажется, послезавтра ты будешь себя чувствовать достаточно хорошо, чтобы выйти за меня замуж?

— Я и сейчас чувствую себя достаточно хорошо! — заверила его Лила. — Только, боюсь, я… слишком уродлива!

— Не напрашивайся на комплименты, — улыбнулся маркиз. — Знай, мое сокровище: я не стану откладывать нашу свадьбу ни на день» ни на час больше, чем это необходимо. Церемония пройдет в домовой церкви в Кейне, и там же начнется наш медовый месяц.

Ее взгляд ясно сказал ему, как все это волнует ее.

Но когда маркиз попытался встать, она обвила руками его шею, чтобы удержать рядом..

— Мне… надо задать тебе… один вопрос.

— Какой?

— Ты действительно уверен, — медленно промолвила она, — что тебе следует… жениться на мне? Наверняка… твои родные будут недовольны: ведь… я совсем не знатная!

Маркиз вновь засмеялся, и в его смехе звучало искреннее веселье.

— Меня совершенно не интересует одобрение или неодобрение моих родных, — заявил он. — По правде говоря, они так обрадуются, что я наконец женился, и к тому же на такой красавице, что примут тебя с распростертыми объятиями!

Он снова взял ее за подбородок и заглянул ей в глаза.

— Как могло получиться, что в таком маленьком создании сосредоточилось все, что мне дорого в жизни? — обратил он к ней свой философский вопрос. — А что до знатности…

На свете бессчетное количество женщин, но ни одна из них не значит для меня и доли того, что значишь ты!

Лила беззаботно засмеялась, но тут же вновь посерьезнела.

— Я уверена, что… это мой папа помог нам встретиться! — объяснила она.

— Он и твоя мама благословят наш брак, и мы будем жить долго и счастливо! — сказал маркиз. — И твой отчим не сможет нам помешать.

Лила тихо вскрикнула.

— Пожалуйста… поспеши… и получи скорее специальное разрешение! Я так боюсь, как бы он не узнал… что я здесь! Он… увезет меня, и… ты не успеешь ему помешать!

— Уверяю тебя, двери заперты, а прислуга получила строгое приказание не впускать в дом никого, кроме моих друзей и людей, которым я доверяю, — успокоил ее маркиз. — Я всех предупредил, что для посторонних у меня дома не гостит никто, кроме моей тетушки!

— Ты… обо всем подумал! — с благодарностью прошептала Лила.

Маркиз снова поцеловал ее — страстно и жадно.

А потом расцеловал ее глаза, точеный носик, щеки и уголки губ.

Ее губы ожидали его прикосновения, но он приник к ее шее, возбудив в ней новые, неизведанные прежде чувства. Казалось, ее тело пронизывают лучи солнца, превращаясь в язычки нежного пламени. Она невольно подалась ему навстречу, ее дыхание участилось.

Внезапно маркиз разжал объятия и чуть отстранился.

Девушке показалось, будто в его глазах горит огонь.

— Береги себя, сокровище мое, моя будущая женушка, — промолвил он. — Я вернусь к вечеру и расскажу тебе, как складываются мои планы. А ты поправляйся и набирайся сил, потому что мне надо, чтобы ты была со мной и днем, и ночью.

В его последних словах звучала такая страсть, что Лила смущенно зарделась.

Когда маркиз ушел, она молитвенно сложила руки и закрыла глаза.

«Спасибо Тебе, Господи, спасибо! — мысленно произнесла она слова благодарственной молитвы. — Чем я заслужила Твою милость, что Ты послал мне такого чудесного, необыкновенного человека? Я обещаю больше никогда, никогда не лгать!»

Она вздохнула и искренне попросила у Господа:

«Я его люблю! Я так сильно его люблю!

Благослови наш брак, чтобы я навсегда», сохранила его любовь».

Она поняла, что ее молитва услышана: комнату залил свет, более яркий, чем солнечный.

Этот свет был похож на их любовь — безграничную, божественную.