Глава 9

Элизабет стояла посреди большой старинной спальни в доме своего мужа на Баркли-сквер и смотрелась в зеркало.

Вначале она увидела отражение собственных глаз, ярких и сияющих, а затем строгую форму — темно-синяя юбка и жакет с красными нашивками. Она постояла несколько секунд, потом быстро начала раздеваться. Ей предстоял обед с Ангусом, первый обед наедине, и внезапно ей захотелось быть просто женщиной.

Она зашла в дом, чтобы умыться, привести себя в порядок, и как обычно, попав в это жилище, поразилась его мрачности и торжественности. Дом всегда выглядел нерасполагающим, но сейчас, когда на окнах было затемнение, от него веяло холодной суровостью, заставившей Элизабет содрогнуться. Войдя в спальню, она с удивлением отметила, что ни разу не сменила здесь обстановку. Все оставила так, как было до нее, и теперь, наверное, впервые возмутилась официальной громоздкой мебелью и темными шторами.

Она вдруг подумала, что так никогда и не знала молодости. После того как Лидия ушла из дому, она осталась единственным ребенком среди взрослых намного старше ее. В двадцать лет, задолго до того как к ней пришло понимание мира или собственных ощущений, она вышла за Артура. Только теперь она начала сознавать, сколь многое прошло мимо нее.

В этот вечер она почувствовала себя робкой юной девушкой, которая готовится к своему первому балу. Накануне она побывала в приемной Ангуса, чтобы забрать кое-какие вещи для лазарета. Она стояла в пропахшем хлоркой коридоре, украшенном репродукциями Хогарта, когда из приемной показался Ангус.

— Здравствуйте, леди Эйвон! — воскликнул он при виде ее. — Что-нибудь случилось?

— Нет, все в порядке, — ответила она. — Я зашла захватить кое-что для старшей медсестры.

— Вы не заглянете на минутку? — попросил он. — Я бы хотел поговорить о больном, который завтра к вам прибудет.

Она последовала за ним в кабинет. Солнце лилось сквозь большое окно, и отчего-то ей было весело и легко. Они поговорили немного о больном, а затем Ангус неожиданно сказал:

— У вас усталый вид. Вы не перетруждаетесь? Элизабет почувствовала, как кровь прихлынула к щекам.

— Мне всегда кажется, что я делаю слишком мало, — ответила она.

— Боюсь, что я сразу как следует не выразил благодарности за все, что вы делаете, — сказал он. — Я знаю, дело в Эйвон-Хаусе налажено как надо и в том целиком ваша заслуга. И больным, и медсестрам там очень хорошо, я не могу выразить, как много это значит для занятого хирурга, которому слишком часто приходится выслушивать жалобы и недовольство по поводу того, что совершенно вне его компетенции.

— Я рада, что вы довольны, — просто сказала Элизабет. Слова, которые она произнесла даже приблизительно не могли выразить ее радость от похвалы.

— В то же самое время вам приходится делать не слишком многое, — добавил Ангус.

В тот момент Элизабет почувствовала, что легко справилась бы с любым делом.

— Когда заглянете к нам? — поинтересовалась она, чтобы скрыть внезапное смущение.

— Завтра, — ответил он. — Утром или днем. Мне нужно будет управиться с делами здесь.

— Будем с нетерпением ждать вас.

Элизабет произнесла эти слова с легким замешательством. Она поднялась и протянула руку, чувствуя, что наступила минута, когда нужно уйти. Ангус медлил.

— Вы поедете назад прямо сейчас?

— Скорее всего. В Лондоне осталось мало заманчивого.

— Я просто подумал, каким негостеприимным я должен был показаться, — сказал Ангус и взглянул на часы: — Уже немного поздно предлагать вам чай. Наверное, вы не захотите остаться на ранний обед?

У Элизабет подпрыгнуло сердце, но ответила она в меру серьезно:

— Я была бы очень рада, если вы уверены, что у вас найдется время.

— Вы хотели бы пообедать в каком-нибудь особом месте или позволите мне отвезти вас в маленький ресторанчик, куда я сам часто хожу? Это не очень модное место, но готовят там хорошо.

— С удовольствием.

— Где мы встретимся? Куда мне за вами подъехать?

— Приходите в наш дом — Баркли-сквер, 63.

Пока Элизабет стягивала форму и отбрасывала в сторону туфли на низком каблуке, которые полагалось носить с формой, ее посетила неожиданная мысль. Она позвонила, дернув за старомодный красный шнур, висевший возле кровати. Через какое-то время послышались медленные шаги горничной, поднимавшейся по лестнице.

В доме осталось только трое старых слуг, которые прожили в нем всю жизнь и решительно отказались от эвакуации в деревню, предпочитая, как Элизабет выразилась в разговоре с Артуром, «черта известного черту незнакомому».

— Они скорее готовы мириться с бомбежкой, чем с незнакомой обстановкой, — добавила она. — Ты ведь должен понять, Артур, они здесь жили, когда ты был еще маленьким мальчиком.

Их решительность оказалась только на пользу Артуру и Элизабет. Если хозяевам предстояло провести ночь в Лондоне, в доме было все готово. За годы войны он несколько пострадал от бомбежек, дважды выбивало все стекла. Но старые слуги оставались на своем посту, жили в цокольном этаже и воспринимали ущерб, нанесенный дому, как личное оскорбление.

— Посмотрите на ковер, миледи, — сказала горничная Грейс Элизабет, когда выбило стекла в кабинете. — Я сделала с ним все, что могла, а ведь он служит не первый год. Этим немцам следовало бы устыдиться за тот урон, который они наносят чужой собственности.

Элизабет не посмела рассмеяться, а согласилась вполне торжественно, что такое поведение в высшей степени предосудительно. Сейчас Грейс стучала в дверь.

— Входите, — откликнулась Элизабет. — Послушайте, Грейс, я хочу, чтобы вы спустились в подвал и принесли бутылку лучшего хереса. За мной зайдет мистер Маклауд, и мы с ним с удовольствием выпьем по бокалу. Откройте утренний кабинет и не забудьте снять чехлы с кресел, а то комната выглядит как морг.

— Но, миледи, если бы не эти чехлы, мебель выгорела бы от солнца. Я так и сказала покойной ее светлости, когда она заказала бордовый дамаст: «При хорошем уходе, миледи, эти чехлы прослужат целую жизнь».

У Элизабет чуть было не сорвалось с языка, что она надеется на обратное. Темно-красный дамаст, выбранный свекровью, всегда казался ей неподражаемо уродливым, но она сдержалась. Грейс все равно бы не поняла — для старой служанки в этом доме все было идеально, да и сама Элизабет, честно признаться, до сих пор была им довольна.

Сейчас она стыдилась утреннего кабинета, впрочем других комнат тоже. Она помнила, как однажды кто-то сказал, что дом служит лишь фоном для женщины, которая в нем хозяйничает. Этот дом, безусловно, не был ее фоном, и тем не менее до войны она жила в нем постоянно и считала его своим домом в большей степени, чем Эйвон-Хаус.

— Ваша светлость, вы переодеваетесь? — спросила Грейс.

Элизабет показалось, что в тоне горничной прозвучало удивление.

— Да, Грейс. Я сегодня обедаю не дома, а форма мне надоела.

Старушка медленно прошла по комнате и распахнула створки огромного гардероба в дальнем конце.

— Не знаю, что ваша светлость найдет здесь. Почти все вещи отправлены в Эйвон-Хаус.

— Да, конечно, — сказала Элизабет, — но должно же было хоть что-то остаться.

Грейс ушла приводить в порядок утренний кабинет, а Элизабет стояла в нерешительности, разглядывая аккуратно висевшие в ряд платья и вдыхая слабый запах нафталина.

Какими серыми казались ее наряды! Ей всегда хотелось иметь красивые вещи, и все же она выбирала одежду с мыслью, что обязана одеваться соответственно своему положению. Выйдя замуж за человека на тридцать лет старше, Элизабет полагала, что проявила бы дурной вкус, если бы одевалась не в спокойном, почти мрачном стиле. Она могла бы тратить сколько угодно, но не прибегала к услугам самых известных и модных портных. Она почему-то побаивалась таких имен, как Молиньюкс, Хартнелл или Уэрт. Вместо этого, она покупала дорогую, но стандартную одежду. Сшиты ее платья были хорошо и с превосходным вкусом, но им не хватало оригинальности, не хватало той изысканности, которую может придать вещам только величайший модельер.

— Серо и скучно, — вслух произнесла Элизабет, зная, что это правда.

Она взглянула на простые платья из хорошего материала, жакеты и юбки, сшитые более или менее по одним и тем же лекалам, строгие блузки и обычные маленькие шляпки — все без исключения на порядок проще, чем диктовала мода. «Любая машинистка с каплей воображения могла бы одеться лучше», — подумала Элизабет. Наконец, отчаявшись, она стянула с вешалки простое черное платье.

Надев его и выбрав пару тонких шелковых чулок и туфли на самом высоком каблуке, она пришла к выводу, что выглядит не так уж плохо. Примерила несколько шляпок и все отвергла. Под конец был найден компромисс — бархатная лента вокруг головы.

Элизабет внимательно осмотрела себя в высоком зеркале, и хотя результат не удовлетворил ее, она не слишком сильно расстроилась. Платье требовалось укоротить, и если бы только у нее хватило здравомыслия использовать какую-то яркую отделку, чтобы оживить его немного! Такое платье хорошо бы смотрелось на сорокалетней женщине, стремящейся скрыть располневшую фигуру. «А мне только тридцать два! — сказала себе Элизабет. — Тридцать два!»

Она подумала об Артуре и годах, проведенных вместе, о коротких, редких минутах страсти, которые всегда казались несколько нереальными, а со временем начали смущать их обоих.

Элизабет вымыла в ванной руки и, вытирая их, заметила на полотенцах большой, выпукло вышитый герб. «Вот все, что я получила от замужества, — подумала она, — и как мало этозначит!»

Она отворила дверь спальни и услышала голос Ангуса, доносившийся из холла. Он поговорил с Грейс вежливо, в своей обычно серьезной и очень милой манере, а затем направился к утреннему кабинету, гулко ступая по незастланному мрамору.

Элизабет вдруг почувствовала, как забилось сердце, и, словно спасаясь от самой себя, снова бросилась к зеркалу попудрить нос и в последний раз пригладить волосы, потом медленно и с обычным достоинством спустилась по лестнице.

Ангус стоял в утреннем кабинете возле окна, глядя на маленький дворик, когда-то полный цветов, а теперь мрачный, заброшенный пустырь, засыпанный булыжниками и ломаным кирпичом.

Гость быстро обернулся, когда вошла Элизабет, и она забыла обо всем, кроме своей радости.

— Кажется, я не опоздал, — произнес он и тут же добавил: — О, вы переоделись. Надеюсь, вы простите, что я пришел в чем был, но с того момента, как мы расстались, у меня не было ни одной свободной минуты.

— Мне надоела форма, — объяснила Элизабет. — Хотите хереса? Довоенный. Слава Богу, подвал не пострадал.

Она наполнила бокал, и Ангус подошел, чтобы взять его.

— Я чувствую, что взволнован, — сказал он. — Мне так редко удается выбраться куда-нибудь пообедать, особенно с очаровательной спутницей.

— Благодарю вас, — ответила Элизабет. — Я могла бы сказать то же самое. Последний раз я обедала в Лондоне года два назад.

— Что вы делаете в свободное время?

Ей показалось, он действительно заинтересован, и поэтому, не подумав, сказала правду:

— Я пытаюсь читать, но обычно откладываю книгу, чтобы подумать.

— И о чем же вы думаете?

— Вы будете шокированы, если я скажу.

Она опустилась в кресло, закрытое уродливым дамастом.

— Отчего? Это так предосудительно?

— Тогда я вам отвечу — о себе. Вы спросили, что я делаю в свободное время. У меня его не очень много.

— Разве все мы не думаем о самих себе, когда получаем возможность? — спросил Ангус.

Элизабет взглянула на него с удивлением:

— Мне почему-то трудно представить, что вы думаете о себе.

— Но это так, уверяю вас. Хотя некоторые из моих пациентов абсолютно убеждены что я думаю только о них и ни о чем другом.

— С ними вам тяжелее всего? — спросила Элизабет.

— О нет, — ответил Ангус. — Хуже всего иметь дело с жадными, властными людьми, которые стремятся получить за свои деньги все, что возможно, и еще чуть-чуть.

Элизабет рассмеялась:

— Почему бы вам не сказать им правду?

— Обычно я так и делаю, — ответил Ангус, — и они поступают очень разумно, уходя к другому врачу.

Они выпили по второму бокалу хереса, а затем отправились на машине Ангуса обедать в ресторан, о котором он говорил. Заведение оказалось маленьким, но не лишенным очарования, а кухня, как обещал Ангус, была превосходной. Хозяин-француз радостно приветствовал Ангуса и провел их к маленькому столику в нише, отделявшей их от остальных посетителей.

— Как здесь хорошо, — сказала Элизабет, когда они заказали еду и вино.

— Я ужасно рад, что вы приехали.

Ей показалось, что в этих словах прозвучал глубокий смысл, и тут их взгляды встретились. Они долго не отрываясь смотрели друг на друга. Элизабет первая отвела глаза в сторону и начала быстро и немного сбивчиво говорить о посторонних вещах.

130

Она поняла, что боится… боится доверительного тона, боится услышать слова, имеющие другой смысл, от которого сердце забьется быстрее и дыхание участится. И все же ей хотелось их услышать…

Словно распознав ее настроение, Ангус поддержал заданный тон, и вскоре они уже весело смеялись. Элизабет с удовольствием отметила про себя, что его легко рассмешить. Любой пустяк казался ему забавным, и не раз за вечер ее посещала мысль, что он мог бы высмеять ее саму, напыщенность Эйвон-Хауса и покровительственное высокомерие Артура.

Элизабет была счастлива, и время неслось вскачь. В смятении она увидела, что на часах половина десятого, но не смогла себя заставить подняться и уйти.

— Вы часто сюда приходите? — спросила она, зная, что никогда не забудет этот вечер и этот уютный ресторанчик.

— Не всегда есть возможность, — ответил Ангус. — Обычно я слегка перекусываю в клубе, или мой секретарь приносит мне бутерброды. Иногда, признаюсь, я вообще забываю о еде и понимаю, насколько проголодался, когда уже далеко за полночь. По дороге домой я проезжаю мимо двух ларьков с горячим кофе, их хозяева меня хорошо знают.

— Разве у вас нет никого, кто бы приглядел за вами?

— Секретарь старается изо всех сил, но вечером она уходит домой, и тогда я остаюсь один в квартире. Еще у меня есть престарелая служанка, которая появляется по утрам и готовит завтрак. Если я распоряжусь, она оставляет мне что-нибудь холодное на ужин, но обычно я забываю.

— Какой безалаберный образ жизни при такой напряженной работе! — порывисто произнесла Элизабет.

— Пока держусь неплохо, — ответил Ангус. — Конечно, меня самого привело бы в ужас, если бы кто-нибудь из моих больных имел такие привычки, хотя, в конце концов, какой врач пратикует то, что проповедует?

— Интересно, почему вы так и не женились? Элизабет выпалила вопрос, который весь вечер не давал ей покоя. Ангус улыбнулся:

— На это есть две причины. Элизабет с любопытством выжидала.

— Во-первых, у меня никогда не было времени, а во-вторых, я не встретил ту, на которой мне захотелось бы жениться.

Он взглянул на Элизабет, и снова они не смогли отвести глаз друг от друга. Она знала, что три слова остались недосказанными — «до сих пор», знала, как будто услышала от него самого, что Ангус любит ее. Но из-за своей неопытности она сомневалась в правде, когда столкнулась с ней, и, чтобы причинить себе боль, сказала:

— Придется мне найти вам хорошую жену.

Ангус покачал головой и отвел взгляд. Между ними повисла тишина, а затем Элизабет быстрым движением, потому что ей хотелось задержаться, взяла сумочку и перчатки.

— Думаю, мне пора домой, — сказала она.

Ангус взглянул на часы и издал возглас удивления:

— Я даже не представлял, что так поздно.

Он попросил счет, и через несколько минут они уже ехали по направлению к Баркли-сквер.

— Вы не зайдете на последний бокал? — спросила Элизабет.

— Я не стану пить, спасибо, но хотел бы проводить вас.

— Мне нужно забрать форму, — сказала Элизабет. — Зайдем на минутку.

Она прошла с ним в утренний кабинет и зажгла свет. Комната больше не казалась такой уродливой и суровой, как днем. Элизабет заметила, что Грейс убрала херес, а вместо него выставила графин с виски и сифон с газированной водой.

— Угощайтесь, — предложила она, — а я пока соберу вещи. Элизабет поднялась наверх. Форма была уже сложена в маленький чемоданчик. Женщина оглядела комнату. Теперь она не была уверена, так ли успешно прошел вечер. Она прекрасно провела время, но все же многое осталось недосказанным. Элизабет почувствовала неуверенность, подавленность — так ребенок плачет иногда в конце праздника — и испытала сомнение, так ли хорошо было, если момент расставания настолько мучителен. Она медленно спустилась вниз.

— Я готова.

Ангус потушил сигарету. Элизабет заметила, что графин остался нетронутым.

— Позвольте мне взять ваши вещи, — сказал Ангус и подошел к ней.

Когда она отдавала чемодан, их руки встретились. И тогда они взглянули друг другу в лицо и поняли, что означает биение их сердец и трепетная напряженность сплетенных рук.

— Простите, — наконец произнес Ангус. — Мне не следовало приглашать вас.

— Но почему? — еле слышно прошептала Элизабет.

— Потому что я знал… кажется, с самой первой секунды, как увидел вас.

— А я долго не знала, а потом…

— А потом?.. Наверное, вы боролись с этим? Я тоже, но это было совершенно бесполезно. Только я не хотел вам ничего говорить.

— А вы и сейчас ничего не сказали, — произнесла Элизабет.

Она сознавала, что все еще держит чемодан, чувствуя ладонь Ангуса на своей руке. Немного погодя Ангус забрал у нее ношу, поставил на пол, прошел по комнате, остановившись возле камина. Он стоял к ней спиной и глядел в пустой камин.

Элизабет ждала, боясь пошевелиться. Она дрожала, все ее тело пронзало какое-то острое исступление, которого она до сих пор не знала. Спустя долгое время Ангус повернулся к ней лицом, и она увидела, что он очень бледен.

— Дорогая, — сказал он очень тихо, — то, что происходит, неподвластно нам. Я никогда не предполагал, что подобное случится. Никогда не предполагал, что вы узнаете о моих чувствах. Мне казалось, это секрет, который я сумею сохранить.

— Но сейчас это уже больше не секрет, — прошептала Элизабет.

Она не сделала ни одного движения, но он понял по ее лицу, что она просит его… умоляет… обнять ее. Он приблизился очень медленно, словно боролся сам с собой. Протянул к ней руки, но только для того, чтобы положить ей на плечи.

— Я люблю вас, — сказал он тихо. — Люблю вас так, как не думал; что способен любить, но после сегодняшнего вечера я больше никогда этого не повторю. Я не могу иметь ровным счетом никакого значения в вашей жизни. У вас есть муж, положение. Представьте, что это всего лишь странный сон, и забудьте о нем.

Только тогда Элизабет обрела голос и поняла, что хочет сказать. Рассмеявшись, она выскользнула из-под его рук.

— Ангус, — сказала она, — неужели вы в самом деле полагаете, что такое возможно? Я люблю вас, уже давно люблю, но едва осмеливалась признаться в том даже самой себе. Я не подозревала о вашей любви, только знала, как мне радостно видеть вас, сознавать, что вы рядом. Сегодня я счастлива так, как никогда.

Ее слова, казалось, наскакивали друг на друга в своей стремительности. Сдержанность, у которой она была в плену всю свою жизнь, исчезла, величественность и притворство были отброшены в сторону, она была вся во власти эмоций — страстных, настойчивых, требовательных. Она протянула руки навстречу Ангусу жестом, означавшим полную капитуляцию.

— Дорогой! — воскликнула она. — Я люблю вас!

И наконец, не в силах больше сдерживаться, Ангус заключил ее в объятия. Спустя долгое время, в течение которого все вокруг, казалось, замерло, они отстранились. Первым заговорил Ангус.

— Элизабет, — сказал он дрогнувшим голосом, — это сумасшествие, вы должны понять.

— Но почему?

Они двинулись к дивану и сели рядом.

— Только сегодня вечером, — сказала Элизабет, — я думала, как много пропустила за свою жизнь, как мало было у меня в молодости счастья. Я никогда не знала, какое оно, до этой минуты.

Ангус крепко сжал ее руку. Теперь его лицо было печальным и серым, и Элизабет поняла, о чем он думает.

— Что с нами будет? — спросила она робко.

— Ответ вы знаете не хуже меня, — устало сказал он. — У каждого из нас своя жизнь. Вы замужняя женщина, я должен думать о своей профессии.

Элизабет вопросительно взглянула на него.

— Вы комендант лазарета, который я сделал чуть ли не собственным, — объяснил он.

Тогда она поняла, что ради своей работы, которой он отдавался целиком и в которой добился почета, он не мог явиться причиной скандала, как не мог допустить его ради нее самой. Элизабет испугалась.

— Но, Ангус… — начала она говорить. Он жестом остановил ее:

— Дорогая, мы должны быть разумными, более того — мы должны быть храбрыми. Я слишком люблю и слишком уважаю вас, чтобы вовлечь в тайную любовную интригу, пусть даже самую осторожную.

— Но я должна видеться с вами хоть иногда! — воскликнула Элизабет. — С меня будет довольно одного — просто видеть вас и знать, что вы есть.

— И вы думаете, что для нас обоих этого будет достаточно? — спросил он.

Она поняла, что он прав, поняла, что их обоих будет тянуть друг к другу. Им предстояло еще так много узнать друг о друге, так много осмыслить, помимо удивления и радости быть рядом и сознания, что простое прикосновение пальцев способно высвободить взрыв необузданных чувств.

— Что же в таком случае вы предлагаете? — спросила Элизабет дрожащим голосом.

— Я найду решение.

Она поняла: он намерен уехать. В прошлом он не раз говорил о своем желании присоединиться к армии на континенте, и сейчас она без слов поняла, что унего на уме.

— Так что же, мы больше никогда не увидимся?

В ту минуту ей показалось, что они оба преждевременно постарели.

— Это как будет суждено, — ответил Ангус.

Она знала, что они оба вспомнили о преклонном возрасте Артура. «Но он, вероятно, проживет еще очень долго, — подумала Элизабет, — бесконечно много лет. Я не смогу этого вынести, не смогу!» Она посмотрела на Ангуса, и из ее глаз внезапно хлынули слезы. Он обнял ее.

— Не нужно, дорогая! — произнес он. — Это единственный выход. Вы должны сами понять, что нам больше ничего не остается. И я должен позаботиться о вас, защитить вас.

— Останьтесь, хотя бы ненадолго.

— Будет только хуже. К тому же мы должны думать о нашем добром имени. Что еще у нас есть?

Говоря это, он с грустью оглядел комнату, и Элизабет догадалась, о чем он подумал, — все это принадлежало Артуру.

— Уйдем отсюда, — предложил он. — Съездим в парк. Элизабет дотронулась до его руки:

— Там будут люди. Здесь хотя бы мы одни. Ангус, неужели нам больше никогда не быть вместе? Меня пугает будущее без вас. Только я начала жить, и вы тут же обрекаете меня на жизнь в аду. Гораздо лучше было бы оставить все, как раньше, когда я была слишком глупа, чтобы понимать, чего лишена.