— Не трогай меня! — с вызовом бросила Кристин и высвободилась. — Я не боюсь тебя.

— Покинь эту комнату! — скомандовал Иван.

— Я покину не только эту комнату, — ответила Кристин, — но и этот дом. Ты разрушил мою жизнь, как разрушил жизнь многих женщин. Я уеду и буду сама зарабатывать себе на жизнь. Поменяю имя, и, надеюсь, ни при каких обстоятельствах мне не придется встретиться с тобой или признаться, что ты мой отец.

Ивана захлестнула ярость. В глазах его вспыхнул огонь, который Лидия слишком хорошо знала. Он шагнул вперед. Лидия понимала, что сейчас произойдет, и закричала в тот момент, когда его рука поднялась и с силой ударила Кристин по щеке. Кристин не издала ни звука. Она только стояла и смотрела на отца с презрительной, циничной улыбкой, которая ранила Лидию еще больнее, чем слезы дочери, если бы та ударилась в плач. Иван тяжело дышал. Если он и слышал крик Лидии, то не подал виду. Его взгляд и мысли были сосредоточены на Кристин, потом внезапно, словно понял, что потерпел от нее поражение, он повернулся и вышел из комнаты. Дверь с шумом захлопнулась, и этот звук прокатился по комнате, подчеркнув тишину, которая пролегла между двумя женщинами.

Лидия выкрикнула имя дочери. Кристин очень медленно поднесла руку к щеке, на которой остались красные следы от пальцев Ивана, и посмотрела на мать.

— Что случилось? — скупо заговорила Лидия, но в ту же минуту к ней подкралась слабость, грозившая перейти в обморок, и Лидия откинулась на подушки, закрыв глаза.

Она их открыла, когда почувствовала, что ее поддерживает за плечи рука Кристин, а к губам поднесен стакан с водой.

— Все в порядке, мамочка, выпей. — Кристин говорила обычным голосом, без горечи и гнева.

Лидия глотнула воды, чернота отступила, лоб покрылся испариной.

— Все хорошо, — наконец произнесла она. — На столике есть ароматическая соль.

Кристин подала матери флакончик, и сильный запах вернул ей силы.

— Прости, мамочка, — нежно произнесла Кристин. — Этот разговор нельзя было заводить в твоем присутствии.

— А вообще его нужно было заводить? — Лидия попыталась заговорить сурово, но вместо этого вопрос получился умоляющим.

— Боюсь, что да. Видишь ли, я уезжаю сейчас, и немедленно, не могу здесь больше оставаться.

— Но, дорогая, я не понимаю, что все это значит? Кристин наклонилась и взяла Лидию за руку:

— Наверное, мне нельзя говорить тебе это, — сказала она, — но как поступить иначе? Я не могу уехать из дому и не объяснить, почему это делаю, ведь правда? — На секунду она превратилась в ребенка, пытающегося оправдать свой поступок.

— Я хочу, чтобы ты сказала мне правду, — мягко произнесла Лидия.

Лицо Кристин посуровело.

— Правда больно ранит тебя, мамочка.

— Об этом мы не будем волноваться, — ответила Лидия. — Скажи мне, что произошло.

Кристин снова поднесла руку к щеке, словно ей все еще было больно. На лице девушки вновь появилась та горькая циничная усмешка, которая так невыносимо больно ранила Лидию несколько минут назад.

— Я только что из дома Стеллы Хампден, — сказала она. — Я уже говорила тебе о ней и рассказывала, что вернула ее к жизни после того, как она четыре долгих года неподвижно пролежала без сознания, потому что пыталась совершить самоубийство. Если бы не я, она бы и сейчас находилась в том же состоянии. А вся беда в том, что она имела глупость полюбить человека, который взял все, что она могла предложить, а затем, когда она перестала его интересовать, бросил ее. Этот человек мой отец.

Лидия ничего не сказала, но ей показалось, будто внутри нее открылась какая-то рана, вытянувшая из нее все силы, гордость и уверенность. Наступило молчание, Лидии нечего было сказать. Затем, сделав явное усилие над собой, Кристин продолжила:

— Это еще не все. Сегодняшний день должен был бы стать самым счастливым днем моей жизни. Человек, которого я полюбила, просил моей руки. Мы были счастливы… очень счастливы… только один час… — Кристин замолкла. На секунду Лидии показалось, что дочь сломится, что суровая горечь, делавшая ее другим человеком, исчезнет, но после короткой заминки Кристин продолжила: — Его зовут Харри Хампден. Он обожает свою сестру и испытывает вполне объяснимую всепоглощающую, яростную ненависть к человеку, который сломал ее жизнь и который, если бы не я, по существу, был бы ее убийцей. Сегодня днем Харри просил меня стать его женой, но в тот момент он еще не знал имени моего отца!

— Кристин, дорогая!

Лидия хотела протянуть руки, но что-то в лице Кристин предостерегло ее от этого жеста. Минута была неподходящей для сочувствия. Сейчас вся нежность, которую мать испытывала к дочери, не могла тронуть эту девушку, познавшую, что такое страдание. Лидия понимала, какие муки и унижение выпали только что на долю Кристин, и все же она не в силах была утешить дочь. Она могла лишь неподвижно лежать, с лицом белее чем подушка, и чувствовать холод во всем теле от того, что случилось.

— Если бы не ты, мамочка, — продолжала Кристин, — я вообще бы никогда сюда не вернулась. Но я хотела, чтобы ты знала о моих планах.

— Не спеши, дорогая, — взмолилась Лидия, — дай себе время подумать, попытайся понять и простить.

— Простить! — презрительно повторила Кристин. — Я никогда пе прощу его, никогда! Он чудовище, и я надеюсь, что никогда больше его не увижу!

— Но, Кристин…

— Прости, мамочка, я люблю тебя, но даже это не может заставить меня остаться здесь, жить на его деньги. Я уже побывала у сэра Фрейзера Уилтона. Рассказала ему, что произошло, и он понял. Благодаря ему я сегодня отправляюсь в Шотландию, буду там работать сестрой-стажером в госпитале святой Марии в Эдинбурге. Сэр Фрейзер уже переговорил по телефону со старшей медсестрой. Все устроено, мне остается собрать несколько нужных вещей и попрощаться с тобой.

— Но, Кристин, я не могу позволить тебе уехать! — с отчаянием проговорила Лидия.

— Ты не можешь остановить меня. — Из них двоих спокойнее и сдержаннее была Кристин. — Я отказываюсь жить здесь. Знаю, что не достигла совершеннолетия, но, если я уеду, единственное, что ты сможешь сделать, — это отказать мне в деньгах, а я и так не намерена их брать. Настанет день, когда я надеюсь вернуть тебе и отцу каждый пенни, потраченный на меня с первого дня моего рождения.

На глаза Лидии медленно навернулись слезы.

— Как же так, Кристин!

— Прости, мамочка, — снова повторила Кристин, но на этот раз в ее голосе не было нежности, и Лидия поняла, что любая ее просьба будет обращена в пустоту.

Ей ничего не оставалось, как принять затею Кристин.

Ничего! Она чувствовала себя отупевшей и усталой, настолько усталой, что не в состоянии была подобрать слова, чтобы выразить свои чувства. Поэтому спросила еле слышно:

— Когда ты уезжаешь?

Лидия приняла неизбежное и увидела, как Кристин слегка расслабилась, потому что ожидала острую борьбу и приготовилась к ней.

— Как только уложу вещи. И еще одно, прошу тебя, пообещай, что будешь как можно меньше говорить с отцом обо мне. Я хочу, чтобы он забыл о моем существовании, точно так же, как я молюсь, чтобы однажды забыть о нем.

— А я молюсь, чтобы однажды ты научилась понимать, — ответила Лидия. — Да, да, я знаю, — добавила она, когда Кристин нетерпеливо взмахнула рукой. — Мало что можно сказать в его защиту. Я не пытаюсь оправдать его поведение. Я знаю, что из-за него тебе невыносимо больно, но в то же время, дорогая, всегда старайся в жизни понимать Других.

Кристин отвернулась, и Лидия поняла, что ее слова остались без внимания. В этот момент все существо дочери сосредоточилось на горькой ненависти. Кристин походила на Ивана тем, что для нее почти не существовало полумер и полутонов. Ее волновали более сильные эмоции, чем бывают у средних людей, которые в большинстве случаев нерешительны и вялы.

Все, что делал Иван, он делал с огромной живостью, выплескивая через край энергию, быстрый, как ртуть, и неистощимый. Кристин была его дочерью. Лидия знала, что ее дочурку гложет всепоглощающая ненависть, и эта ненависть излучается из нее подобно силе. Лидии казалось, что она сама подвергается опасности вблизи такой ненависти, которая не могла не затронуть все ее существо. Но что она могла сделать, что сказать? Пламя, ясно и ярко горевшее в таких людях, как Иван или Кристин, нелегко было умерить или потушить, оно горело, делая его обладателя незаурядным человеком, личностью, наделяя его властью творить либо добро, либо зло.

«Как бы ни были мы близки к таким людям, — подумала Лидия, — мы всегда останемся лишь зрителями». Внезапно она протянула обе руки к дочери.

— Дорогая, — взмолилась она, — пожалуйста, не отвергай меня. Ты когда-то была моей крошкой.

Кристин шагнула вперед, взяла руки матери, подержала их немного, а затем склонила голову и прижалась к ним мягкой щекой.

— Бедная мамочка, — сказала она. — Я понимаю, что ты чувствуешь, но ничего не могу поделать. Я должна идти. Возможно, это было предначертано, что мне с отцом не жить в одном доме. — Она говорила мягко, с пониманием.

— Почему ты так думаешь? — быстро спросила Лидия.

— Я ненавижу его и презираю, — сказала Кристин, — но я больше похожа на него, чем на тебя. Вот Филип — это твой ребенок. Он англичанин до мозга костей. Я — нет.

— В таком случае почему ты не постараешься понять его? — спросила Лидия.

Но момент нежности прошел. Кристин выпрямилась.

— Я люблю Харри Хампдена, — заявила она резко, — и вряд ли полюблю кого другого, как и вряд ли увижу его когда-нибудь.

Лидия хотела заговорить, но Кристин отвернулась от кровати.

— Пойду укладывать вещи, — сказала она. — Я заказала такси, когда вернулась со станции, оно придет через час. Я еще зайду попрощаться.

— Но, Кристин, подожди!

Слова Лидии были напрасны. Кристин уже пересекла комнату, открыла дверь и скрылась. Лидия осталась одна. Ее сковал ужас от собственных мыслей. «Как мог Иван так поступить? Как он мог?» Но она знала, что это правда. Это был один из многочисленных эпизодов, которые казались ему маловажными и банальными после их окончания, как только их уносило прочь быстротечное время. Иван никогда не оглядывался. Прошлое не представляло для него никакого интереса, не таило очарования, он заботился только о настоящем. Жил эмоциями, а прошлые эмоции трудно поймать вновь.

Что она могла сказать ему, да и что он мог сказать ей в ответ? Ей оставалось только одно — держаться за свое понимание мужа. Если она потеряет это, она потеряет все.

Дверь открылась, и вошла Роза. Она начала закрывать шторы, и Лидия поняла по ее резким движениям, что Роза раздражена. Роза всякий раз сердилась, если случались сцены или огорчения. Лидия подумала, что Роза была ее единственным настоящим другом среди женщин, единственным человеком, который по-настоящему волновался за нее, бескорыстно и непрестанно, единственной женщиной, перед которой не нужно было притворяться или лицемерить.

— Где маэстро? — спросила Лидия.

— В студии, играет. — Роза отошла от окна к кровати. — Вам что-нибудь принести? У вас плохой вид.

— Да, я знаю, — быстро ответила Лидия. — Но со мной все в порядке, не волнуйся обо мне.

— Уже давно пора, чтобы о вас кто-то поволновался! — воскликнула Роза. — Расстраивают вас своими неприятностями! Если не одно, так другое! Однажды я выскажу каждому все, что о нем думаю!

Лидия улыбнулась. Она привыкла, что Роза ворчит, пытаясь защитить свою хозяйку, и как-то это ее всегда успокаивало. Что бы ни случилось, Роза оставалась неизменной. Резкой, замкнутой, и в то же время за всем этим скрывалось золотое сердце, сердце, для которого интересы Лидии были всегда на первом месте.

— Со мной все хорошо, — повторила Лидия.

Роза фыркнула. Она вышла из комнаты, не сказав ни слова, напомнив Лидии верного сторожевого пса, ощетинившегося при приближении опасности.

Как бы там ни было, Лидия чувствовала огромную усталость. День выдался нелегкий. Так много всего произошло, что по-разному отозвалось в ней болью. Лидия вздохнула. Только Филип был счастлив, и она должна попытаться порадоваться его счастью, хотя это и означало, что маленький мальчик, которого она любила и который принадлежал только ей, превратился в мужчину и принадлежит теперь другой женщине.

Дверь тихо открылась, и вошел Иван. Впервые в жизни Лидия сжалась при виде его. Но эту минуту нужно выдержать, хотя она отдала бы все на свете, чтобы избежать ее как раз тогда, когда так устала, так слаба и не уверена в себе.

Иван хмурился. То, как он шел по комнате, сказало Лидии, что он вернулся сюда против воли. Он хотел бы вычеркнуть из памяти все случившееся, хотел бы забыться в музыке, но Лидия знала, что какая-то ранимая частичка его души не дает ему покоя, вынудив вернуться к ней в поисках объяснений — возможно даже, чтобы самому дать объяснения. Он не хотел приходить и теперь хмурился, злясь на самого себя, а потому пребывал в самом трудном своем настроении.

— Она ушла? — резко спросил он.

— Кристин укладывает вещи, — ответила Лидия. — Она едет в Шотландию.

Иван не задал ожидаемый вопрос, поэтому она продолжила:

— Отправляется в госпиталь стажером, хочет стать медсестрой.

— И она тебе сказала, почему пришла к такому неожиданному решению?

— Да, Иван, мне кажется, ты тоже должен знать это.

— Очень хорошо.

Он сел рядом с ней на кровать. Лидия спокойно рассказала, как Кристин лечила негров, когда была в Америке. Она рассказала о поездках Кристин в Лондон и как не могла установить с дочерью доверительных отношений, пока наконец Кристин не призналась ей в успешном лечении девушки, пролежавшей без сознания почти четыре года.

— Девушку зовут Стелла Хампден, — сказала Лидия. Она не сделала из этого трагического заявления, спокойно произнесла имя и ждала. Иван повторил еле слышно:

— Стелла Хампден!

— Полагаю, ты помнишь ее, — продолжила Лидия. — Но это еще не все. У девушки есть брат, его зовут Харри.

Она увидела по лицу Ивана, что он знал это, и догадалась, Харри Хампден, наверное, высказал Ивану все, что он о нем думает, после несчастного случая со Стеллой.

— Они полюбили друг друга — Кристин и он. Иван вскочил:

— Я запрещаю этот брак! Ты поняла? Категорически запрещаю!

Лидия вздохнула:

— Сейчас уже вопрос об этом не стоит.

Иван с минуту смотрел на нее, словно не понял до конца всего того, что произошло. Затем отвел глаза, и для Лидии это было знаком, что до него дошел смысл сказанного.

— Все равно… — начал он, и Лидия, внезапно съежившись, подумала, что он сейчас попытается высказать свое резкое осуждение поведения Кристин. Затем совершенно неожиданно и необъяснимо он сдался. Повернулся к кровати и, опустившись рядом на колени, прижался лицом к лицу жены. — Прости меня, родная, — сказал он. — Все так перепуталось.

— О Иван! — Лидия испытала облегчение от его капитуляции и по-детски простых интонаций, от которых из глаз ручьем потекли слезы.

Он приподнял голову и посмотрел на нее:

— Я ни на что не годен. И всегда был такой, ты знаешь. Почему ты так долго уживаешься со мной, не знаю;

— Но, дорогой, я люблю тебя и всегда любила.

— Эти женщины ничего для меня не значат. Сначала мне кажется, что в них есть то, что мне необходимо, то, что я хочу… Я не могу объяснить, а потом оказывается — ничего нет, все прошло, исчезло, есть только ты — ты, которая никогда не подводила меня, даже когда я вел себя по отношению к тебе как свинья.

Лидия притянула его голову к своей груди, у нее не находилось слов, сердце было слишком переполненно. Это был тот Иван, которого она понимала, мужчина, которому она была нужна; мальчик, который прибежал к ней, устыдившись своего непослушания, и не пытался притворяться, что ничего не произошло. Она подумала о той боли, которую испытала из-за него, о женщинах, чьи сердца он разбил, и жизнях, которые разрушил. Она подумала о Стелле Хампден и Кристин. Но отчего-то бесполезно было делать вид, что все это имеет какое-то значение. Для нее был важен только Иван — только его любовь к ней и ее любовь к нему.

— Почему я не могу вести себя нормально? — продолжал Иван. — Почему не могу быть как другие мужчины — толстые и довольные, живущие обычной спокойной жизнью? Не могу, ты знаешь, не могу. Пытался сказать тебе, что это никогда больше не повторится, но оно повторяется. Есть что-то в улыбке женщины, в обещании, которое дарит ее взгляд, в прикосновении ее руки, что я должен попытаться поймать, попытаться присвоить себе. Это то же самое, что я иногда слышу в шуме ветра по ночам, когда лежу в полусне. Это то, что мы называем «музыкой» за неимением лучшего слова, это то, что я мучительно стараюсь записать восьмушками и четвертушками, как последний дурак, как будто на бумаге можно изобразить что-то подобное! И все же я должен пытаться достичь этого, оно меня тянет к себе и зовет, я нуждаюсь в нем всем своим существом, я жажду его и готов умереть, если понадобится, только бы его обрести. А если я ищу это в женщине, то оно исчезает совершенно внезапно, и я обнаруживаю, что женщина для меня всего лишь тело, которое больше меня не привлекает. И тогда мне становится стыдно, ужасно стыдно, но что я могу поделать — что?

Лидия оплела его руками. В его голосе звучала боль, и она понимала, что он открывает ей всю душу.

— Меня всегда удивляло, почему ты любишь меня? — произнес Иван немного погодя. — Я был неверен тебе, я был плохим мужем и плохим отцом. Возможно, мне не следовало вообще иметь детей, из-за них я чувствую себя стариком. — Неожиданно он высвободился из ее объятий. — Вот чего я сейчас боюсь — старости, боюсь, что стану дряхлым, выжившим из ума стариком, перестану слышать собственную музыку.

— Старость не обязательно повлияет на твои способности.

Он раздраженно отмахнулся от утешительных слов.

— Старость наступит. Я видел, как она приходила к другим мужчинам, другим музыкантам. Я видел, как они пытаются удержать свою публику, видел, как они начинают бояться собственных инструментов, бояться, что вдохновение покинет их. Иногда я работаю с трудом, мой мозг устал, я превращаюсь в машину. Тогда понимаю, что я уже не молод, как раньше, и что скоро будет еще трудней.

— Но, Иван, ты же запугиваешь самого себя, — сказала Лидия.

— Нет, нет, я знаю. — Он поднялся и беспокойно зашагал по комнате. — Неужели ты не можешь понять? Именно по этой причине я пытаюсь доказать самому себе, что я все еще энергичен, как прежде, все еще привлекателен? То, что я ищу, как мне кажется, встречается только у самых молодых. В их легкости, в их красоте есть какая-то магия — вот почему мне понадобилась Стелла Хампден. Она была такой свежей, такой неиспорченной. И то же самое произошло с Тайрой… — Он замолчал на секунду. — Ты знала насчет Тайры?

— Да, дорогой, я знала, что она привлекает тебя, — ровным голосом проговорила Лидия.

Иван замер на минуту, затем вновь повернулся к ней.

— Я догадался, что она считает меня слишком старым, — просто сказал он. — И все же не хотел признаться в этом даже самому себе. Когда они вышли на веранду сегодня днем и сообщили, что поженились, мне показалось, они оба говорят мне, какого дурака я из себя разыгрывал. Я старею, Лидия. Очень скоро возникнет вероятность, что я стану дедом. Это было бы забавно, если бы не было так трагично и если бы я так не боялся, жутко боялся самого себя.

Лидия сделала единственно возможную вещь: она вновь протянула к нему руки, и он упал на колени рядом с ней. Она крепко прижала его к себе — мужчину, который так и остался ребенком, гения, который не мог осознать свои собственные силы, как не мог найти источник собственного вдохновения.

— Я люблю тебя.

Она услышала, как его губы прошептали эти слова в мягкой ложбинке на ее груди. Она больше не чувствовала усталости, ею овладела неисчерпаемая сила; какой бы ни была боль, как бы ни страдало сердце, ее жизнь была безвозвратно отдана мужчине, который ее любит.