Глава 1

— Капитан Грэм, мадам.

Молодой офицер мрачного вида, опасливо шагнувший в комнату, на секунду замер в нерешительности. После яркого солнца на улице он не сразу сумел разглядеть фигуру женщины, сидящей возле камина, заставленного цветами. Она заговорила бесстрастным, хорошо поставленным голосом:

— Здравствуйте.

Он вздрогнул и направился к ней, постепенно привыкая к приглушенному свету, который проникал сквозь зеленые жалюзи и создавал впечатление, будто комната наполнена водой.

Когда он приблизился, женщина протянула ему руку, и он посмотрел ей в лицо.

— Мадам Разумовская?

— Да, но меня здесь знают как миссис Станфилд. Это настоящая фамилия мужа. Присядьте, пожалуйста.

Она указала на стул справа от себя, и он понял, почему хозяйка не встала поприветствовать его, когда заметил с растущим удивлением громадное инвалидное кресло с большими резиновыми колесами и легкий плед, закрывший ее до талии.

Лидия Станфилд улыбнулась, и гость увидел, как она красива. «Поразительно красива», — отметил он про себя в изумлении.

— Мне жаль, что я вынудила вас проделать долгий путь в такой жаркий день, — сказала она.

— В поезде было довольно много людей, — произнес он естественным тоном, сам того не ожидая. — Не думаю, что все они эвакуировались. Скорее всего просто решили провести день за городом.

— Здесь у нас не много эвакуированных, считается, что мы живем в опасной зоне — вне аэростатного заграждения, вы понимаете. Но тут наш дом, и мы любим его. Только прямое попадание заставит нас уехать.

Гость оглядел комнату и понял, почему в голосе Лидии Станфилд прозвучала гордость. Ее окружали действительно прекрасные вещи. Даже на его любительский взгляд, мебель была редкой и подобрана с тонким вкусом. Но все же он понял, что и сама комната, выдержанная в мягкой цветовой гамме, и затейливое убранство служили лишь для того, чтобы подчеркивать красоту этой женщины, которая была здесь хозяйкой. «Она прелестна», — еще раз повторил он самому себе. А что, собственно, он ожидал увидеть? Ответить было трудно. Нечто экзотичное, богемное, слегка восточное наверное. Во всяком случае не этот блестящий особняк, запрятанный среди лесов Суррея, всего в часе езды на поезде от Лондона, но такой тихий, укромный, в полной гармонии с деревенской природой, — и уж, конечно, не владелицу замка, чья осанка и выговор свидетельствовали об ее английском, к тому же аристократическом происхождении.

Он коротко поклонился и начал говорить, не сумев скрыть охватившую его неловкость.

— Мадам Разу… то есть миссис Станфилд, вы попросили меня приехать, чтобы поговорить.

— Мне кажется, капитан Грэм, вы знаете о чем, — ровным голосом произнесла Лидия Станфилд. — Давайте будем откровенны — так гораздо проще. Мне известно, причем из самого надежного источника, что вы намерены развестись с женой, вызвав на бракоразводный процесс моего мужа в качестве соответчика. Это так?

— Да, это так, правда, я не представляю, ктовам мог рассказать об этом.

— Вы простите меня, если я не открою имени этого человека; скажем, один друг, который близко к сердцу принимает мое благополучие, и, между прочим, и ваше.

— Мое? — коротко спросил Тимоти Грэм.

— Да, ваше тоже. Простите, что я говорю без обиняков, и не сочтите это за дерзость, но, насколько я поняла, вы сильно любите жену?

Тимоти Грэм нахмурился и промолчал. Немного погодя Лидия Станфилд продолжила:

— В этом случае кто выиграет, если вы поднимете шум вокруг того, что прошло и быльем поросло?

— Прошло и быльем поросло! — воскликнул капитан Грэм. — Неправда! Моуна любит эту свинью… прошу прощения… любит вашего мужа, она сама мне призналась. Если бы вы только представили, что я…

Он с усилием взял себя в руки, не позволив вырваться возмущению, грозившему перелиться через край.

— Что толку говорить? — пробормотал он. Лидия вздохнула:

— Капитан Грэм, позвольте заметить, я очень хорошо понимаю ваши чувства, и мне вас ужасно жаль. Я просила вас приехать единственно потому, что убеждена — наш разговор может послужить только добру. Мне хотелось бы сказать вам, что мой муж не подозревает ни о вашем сегодняшнем визите, ни о моем намерении пригласить вас сюда.

— Но вы говорили с ним о… о разводе?

— Нет, я не говорила с мужем о вашей жене. Если быть до конца откровенной, я не слышала ни ее имени, ни вашего до тех пор, пока мой безымянный друг не сообщил мне, что вы начинаете процесс.

— В таком случае… что вы обо всем этом знаете?

— Я знаю своего мужа.

Лидия говорила мягко, но в то же время отчего-то очень убедительно.

— Видите ли, капитан Грэм, он исключительная личность.

— Да, я знаю, он превосходный музыкант. Те, кто увлекается подобными вещами, почти боготворят его. Лично я до недавнего времени не верил, что моя жена серьезно к этому относится, я имею в виду — к музыке.

— Полагаю, она была сражена. Понимаете, Иван часто производит подобное впечатление на женщин. — Она заметила, как капитан Грэм сжал губы и гневно сверкнул глазами. — Простите, что использовала множественное число, но, поверьте, такое случается не впервые.

— Не впервые? И вы терпите?

Лидия улыбнулась, и, несмотря на волнение, Тимоти Грэм не мог не отметить, как изменилось ее лицо.

— Я люблю мужа и понимаю его. Не хотелось бы надоедать вам, повторяя одно и то же, что он не такой, как все, но если только вы это поймете, то не будете втискивать его поведение в рамки общепринятого.

— Все это прекрасно, — резко произнес Тимоти Грэм, — но от своей жены я вправе ожидать поведения в определенных рамках. Кроме того, она влюблена в него, сама мне сказала об этом. И просила, даже умоляла развестись с ней.

— Ну и что она от этого выиграла бы? Видите ли, Иван никогда не женится на ней.

— Не женится? Черт возьми, пусть только попробует. Тимоти Грэм приподнялся со стула, и Лидия вытянула руку, словно хотела удержать его. Она даже не дотронулась до него, но он невольно опустился на место.

— Послушайте, капитан Грэм, я не разведусь с мужем, и, буду уж до конца откровенна, он не любит вашу жену.

— Не любит? Но… они уезжали вместе. Он говорил… Лидия вновь протянула руку, как бы останавливая слова, готовые сорваться с его губ.

— Да, да, я знаю. Это в характере Ивана. Но для него все кончено, прошедший этап, очаровательный эпизод, если хотите, но не больше. Он уже вернулся к своей обычной жизни, к интересам, которые у него были до встречи с вашей женой. Не хочу быть излишне жестокой, чтобы утверждать, что он забыл о ней, но я бы не удивилась, окажись это в самом деле правдой.

— Но как же так! Откуда вам все это известно?

— Я замужем двадцать два года, капитан Грэм. Мне исполнилось восемнадцать, когда я убежала из дому к мужу. В то время он не был знаменит, но я наблюдала его долгий путь к славе. Ни от одного мужчины с темпераментом Ивана нельзя ожидать, чтобы он воспринимал все то низкопоклонство и лесть, которые выпали моему мужу, и оставался при этом нормальным английским семьянином. Кроме того, Иван наполовину русский. Все думают, что он настоящий русский, но фамилия Разумовский досталась ему от матери. По происхождению мой муж англичанин — Айван Станфилд.

Тимоти Грэм поднялся со стула, на котором сидел, и подошел к окну.

— Не знаю, что сказать или даже подумать, — произнес он. — Все это для меня откровение. Я намеревался, как вы знаете, развестись с женой, так как верил, что ваш муж женится на ней и что с ним она найдет счастье, которое, по ее уверению, она не хочет упустить.

— Когда вы в последний раз виделись с женой? — спросила Лидия.

— Дней десять назад. Она уехала к матери после нашей бурной ссоры.

Лидия наклонилась вперед:

— Капитан Грэм, поезжайте повидаться с ней. Простите ее и просите вернуться к вам. Мне кажется, она согласится.

— Но она держалась так уверенно… когда сообщила мне, что Разумовский… ваш муж… ее любовник. Она говорила, что единственное, ради чего они оба живут, — это возможность быть вместе, пожениться.

Лидия вздохнула:

— Мне жаль, ужасно жаль, но это неправда.

— А если предположить, что это так, вы все равно отказались бы развестись с ним?

Наступила пауза, прежде чем Лидия ответила:

— Капитан Грэм, если бы мой муж когда-нибудь пришел ко мне и попросил отпустить его, я бы сделала это незамедлительно. Как видите, я калека. Более шести лет назад я неудачно упала с лошади. Наверное, когда я скажу, что убеждена — мой муж до сих пор любит меня и в его жизни есть для меня место, вы подумаете, что я обманываюсь. Но, уверяю вас, это так и есть, кроме того, он предан нашим детям.

— Детям? Я даже не знал, что у вас есть дети.

— Двое. Филипу скоро двадцать один, а дочери, Кристине, семнадцать с половиной. На этой неделе она возвращается из Америки. Муж ждет не дождется ее приезда — этим летом дочь начнет выезжать…

Тимоти Грэм провел рукой по лбу, он был очень молод, и разговор давался ему нелегко.

— Все это ставит меня в тупик, — сказал он. — То, что вы рассказали, так… неожиданно, я предполагал услышать совсем иное.

— Я знаю, понимаю, — ласково произнесла Лидия. — Видите ли, в отличие от Ивана я всегда избегала быть на виду. Когда люди сталкиваются с ним, они предполагают, что его корни уходят во что-то дикое, русское и очень восточное.

К тому же, мне кажется, ему нравится мистифицировать свою публику. Но там, где начинается музыка, он не всегда может противиться эмоциям, которые она будит в других. Он гений, капитан Грэм, а гении не похожи на остальных людей.

— Могу поверить, что для него легко найдутся оправдания, — с горечью заметил Тимоти Грэм, — но Моуна так молода, мы поженились совсем недавно.

— Мне жаль, искренне жаль. — Голос Лидии дрогнул.

— Благодарю.

— Прошу вас, сделайте, как я сказала, и помиритесь с женой. Заберите ее домой, забудьте о том, что было. Возможно, в будущем вы оба еще больше оцените друг друга благодаря случившемуся. Мы многое узнаем, капитан Грэм, через страдание и боль, а не тогда, когда мы счастливы.

— Могу ли я, по крайней мере, все обдумать? — спросил Тимоти Грэм. — И я не стану дальше хлопотать о процессе, прежде чем поставлю вас в известность, к какому пришел решению.

— Вы очень добры, — улыбнулась Лидия.

Тимоти Грэм смешался, затем неловко, словно не привык к комплиментам, произнес:

— Позвольте мне сказать, миссис Станфилд, вы проявили себя в этом деле с превосходной стороны.

— Нам обоим пришлось нелегко, не так ли? Но мы разумные люди и, полагаю, вместе найдем выход, и именно тот, который принесет счастье всем, кто здесь затронут.

— Надеюсь, вы окажетесь правы, — горячо подхватил Тимоти Грэм.

Лидия протянула руку к электрическому звонку на маленьком столике возле себя.

— А теперь не хотите ли чаю? — спросила она. — Или, может быть, прохладительного?

Тимоти Грэм посмотрел на часы:

— Если позволите, я прямо сейчас отправлюсь на станцию. Есть поезд в четыре пятнадцать, я бы хотел успеть на него.

— У вас даже нет времени, чтобы выпить чего-нибудь?

— Думаю, нет, но все равно спасибо.

Лидия интуитивно поняла, что он не хочет пользоваться гостеприимством в доме ее мужа, поэтому надавила звонок и протянула ему руку:

— Тогда, до свидания, и большое вам спасибо за то, что пришли повидать меня.

— До свидания, миссис Станфилд. Я напишу вам, но если от меня не будет известий, то знайте, я последовал вашему совету и пытаюсь забыть обо всем.

Он услышал, как за его спиной горничная открыла дверь, и, еще раз произнеся слова прощания, ушел.

Через минуту или две до Лидии донесся шум отъехавшего от дома такси. Только тогда она расслабилась, откинувшись на подушки словно в изнеможении, закрыла глаза, и внезапно гримаса боли исказила ее лицо, прочертив морщины от носа ко рту, сделав ее неизмеримо старше.

Спустя несколько минут Лидия с огромным усилием наклонилась вперед, взяла телефонную трубку и прижала к уху, ожидая, пока вместо тихих гудков зазвучит голос оператора и спросит номер.

— Городской, пожалуйста, 33-880, Фэрхерст 92.

Она снова подождала, неподвижно глядя на зазор между приспущенными жалюзи и подоконником. Ей была видна часть сада с ярко-зеленой травой, тронутой солнцем, и клумбы с розами, обрамленными фиолетовыми анютиными глазками. Прямо как на картинке, подумала она и улыбнулась банальности этой мысли, затем непроизвольно у нее всплыли избитые строки гимна Реджинальда Хибера:

Пусть все прекрасно в мире этом,

Но есть в нем место злу,

Оно приходит с человеком…

Лидия ужаснулась. Неужели такое можно сказать об Иване?

Внезапно в трубке что-то щелкнуло, и незнакомый голос произнес:

— Алло.

— Могу я попросить мистера Грейнджера? Говорит миссис Станфилд.

— Одну минуту.

Большая белая бабочка закружилась над клумбой, мягко опустилась на раскрытый лепесток розы. Послышался мужской голос:

— Привет, Лидия, это ты?

— Да, Лоренс.

— Я надеялся, что ты позвонишь. Ну, какие новости?

— Он приходил, но мне кажется… да, мне кажется, все будет хорошо.

— Слава Богу! Я был уверен, что тебе удастся внушить ему немного здравого смысла.

Лидия вздохнула:

— Несчастный юноша, мне было его ужасно жаль. Он явно в жене души не чает.

— Надеюсь, он не расстроил тебя.

— Нет, он оказался очень сдержанным. Надо думать, он вообще не слишком разговорчив. Наверное, это одна из причин… — Лидия замолчала. Она сравнивала про себя Ивана и мужа Моуны Грэм, но высказать вслух свои мысли отчего-то не смогла.

— Как бы там ни было, он не начнет процесса?

— Думаю, нет. И спасибо тебе, Лоренс.

— Не благодари. Я делаю это исключительно для тебя. Ты все еще не снимаешь своего запрета сообщить обо всем Ивану?

— Прошу тебя.

— Жаль! Мне бы хотелось хоть раз высказать ему все, что я о нем думаю.

— Это очень больно ранило бы его, а пользы не принесло бы никакой.

— Наверное, ты права, но мне доставило бы большое удовольствие.

— Пожалуйста, Лоренс.

— Прости, Лидия. Все будет так, как мы договорились. Ты уверена, что не слишком устала, не расстроена?

— Совершенно уверена.

— Что ж, я позвоню, если узнаю какие-либо новости. До свидания, береги себя.

— До свидания, дорогой.

Лидия повесила трубку. Бабочка исчезла, узор из света и тени на траве медленно двигался, когда легкий ветерок покачивал ветви деревьев. Поддавшись порыву, Лидия направила кресло к окну. Там она потянулась вперед, ухватила шнур, спрятанный за шторой, и рывком подняла жалюзи на окнах. Поток солнечного света хлынул в комнату, и открылся весь вид на сад. Лидия слегка заморгала от солнца.

«Я больше не в тени», — мысленно произнесла она и закрыла глаза руками. Она не плакала, но ее охватило хаотичное буйство мыслей. «Я должна сохранить спокойствие, я должна быть благоразумной», — вновь и вновь внушала она себе.

Как было сказано Тимоти Грэму, подобное случалось не впервые. За время их совместной жизни у Ивана было много романов; она знала о них, ждала их и заставляла себя мириться с ними, как мирилась с очень многим в муже — терпеливо и с пониманием. Только когда под угрозу ставилось его благополучие — его и детей, — она вынуждена была прибегать к активным действиям, пытаясь спасти своего мужа от полагавшегося ему возмездия. Если бы не Лоренс Грейнджер, от репутации Ивана не осталось бы и следа. Лоренс любил ее, она знала это, хотя никогда не позволял себе предложить ей ничего больше теплой дружбы и доброго отношения, за что она была безгранично ему благодарна.

Он всю жизнь был поверенным Ивана. Когда-то давно дружил с его отцом и начал помогать молодому музыканту. Поначалу Лидии казалось, что Лоренс не испытывал особого энтузиазма по поводу их брака с Иваном. Возможно, с точки зрения здравого смысла этот союз выглядел абсурдно: Иван, чрезвычайно импульсивный, порывистый, с очень скромным достатком и характером, который не мог не показаться сумасбродным более чем в одном проявлении, взвалил на себя бремя в виде жены, вчерашней школьницы, совсем из другого мира. Да, для постороннего это должно было сойти за сумасшествие.

Шли годы, Лоренс Грейнджер научился понимать Лидию и, о чем знали только они вдвоем, научился любить ее; он готов был сделать для ее счастья все, что только в его силах, а в его положении, как оказалось, это было немало.

Сам Иван никогда не предвидел беды, никогда не задумывался о последствиях своих поступков и, если случались какие-либо неприятности, искренне удивлялся, хотя, конечно, Лоренс спасал его от самого себя. Не один раз поверенному и Лидии удавалось отвратить скандал и не доводить дело до суда задолго до того, как Иван начинал понимать, что с горизонта надвигаются грозовые тучи. Однажды над Иваном нависла серьезная угроза быть соответчиком на бракоразводном процессе, но с помощью Лоренса и следуя его советам Лидия сумела уладить дело без суда, и имяИвана не получило широкой огласки.

В тот раз женщина была сама виновата, по крайней мере частично, в том, что произошло, а ее брак начал разваливаться задолго до появления на сцене Ивана. Но сейчас все было по-другому: молодая женатая пара, достаточно счастливая и благополучная; жена совсем недавно вышла из детского возраста, хорошенькая, но легкомысленная и глупенькая, из тех, кому легко вскружить голову блеском и славой. Как мог Иван быть настолько слеп, настолько эгоистично заботиться о собственном удовольствии, пускаясь в опасный флирт, чтобы не подумать о неизбежном? По всей видимости, они даже не пытались скрыть свои отношения и вполне открыто уехали вдвоем на уик-энд. Ивану, который по возрасту годился девушке в отцы, следовало бы проявить большее благоразумие. Лидия знала, что Моуна Грэм ни за что бы не выплеснула правду своему мужу, требуя у него развода, не будь она абсолютно уверена, что Иван женится на ней.

Как только Лидия услышала от Лоренса, что капитан Грэм поговаривает о начале бракоразводного процесса, она с точностью могла бы сказать, когда начался роман ее мужа, и назвать точную дату, когда он закончился. Она с самого начала знала все, если не считать имени женщины. И хотя одна половина ее души громко рыдала от муки и унижения ревностью, другая — посмеивалась над происшествием, как над смехотворным случаем, отчасти выдуманным ею самой. Но она редко выдумывала что-то, если дело касалось Ивана, она просто интуитивно чувствовала и с уверенностью могла сказать, когда он влюблялся, точно так же, как определить, когда наступал конец его любви.

Однажды Иван зашел в ее комнату после концерта и упал на кровать. Он выглядел молодо и торжественно, гораздо моложе сорока восьми лет, со слегка взъерошенной прической и проказливым, диковатым выражением лица, из-за которого те, кто питал к нему ненависть, называли его «красивым дьяволом», а те, кто любил, сравнивали с диким фавном.

— Дорогая! — Он приподнял ее руку с простыни и поцеловал.

В тот момент она поняла, словно он сам рассказал об этом, что он снова целиком и полностью принадлежит ей.

— Что произошло?

— У меня был успех. И еще какой!

Он вел себя как мальчишка-хвастун, насмешливо улыбаясь.

— Они хлопали, пока не отбили себе ладони, и кричали «браво» до хрипоты. И они готовы были отдать мне все на свете, что бы я ни попросил… кроме денег конечно.

Лидия рассмеялась. Это был смех облегчения, потому что Иван опять свободен, потому что он снова принадлежит только ей.

— Ты сразу поехал домой?

— Дорогая, куда еще я мог поехать?

По его широко раскрытым глазам она поняла, что он действительно не представлял, как после двух месяцев пренебрежения мог бы куда-нибудь поехать.

— Значит, ты наверняка проголодался.

— Точно. Давай устроим пикник прямо здесь, раз ты уже в кровати.

В голосе прозвучал едва уловимый намек на укор. Лидия могла бы припомнить вечера, когда она сидела и ждала его — ждала далеко за полночь, мужа, который угощал ужином молодых женщин. Как часто он не приезжал домой после концерта, даже не удосужившись сообщить домой, что ужин, который ему здесь приготовили, не потребуется? Она могла бы многое припомнить, она могла бы даже упрекнуть его в эту секунду. Но она просто улыбнулась.

— Прости, дорогой, но я почувствовала усталость.

Он моментально повернулся, в голосе послышалась тревога:

— С тобой все в порядке? Где-нибудь болит?

— Нет, все хорошо. Но я не знаю, что оставили тебе на ужин. Будь ангелом, спустись в кладовую и поищи там что-нибудь. Если слуги уже легли, придется промышлять самому.

— И это называется «кормилец семьи пришел домой».

— Ерунда, тебе же это нравится, — ответила Лидия.

И они-оба рассмеялись, когда он наклонился ее поцеловать.

В тот вечер она была очень счастлива, пока он полусидел, полулежал рядом с ней на кровати, сбросив фрак и расстегнув воротничок, потому что, по его словам, ему было жарко; они ели и болтали до глубокой ночи. Услышав от нее, что она устала, Иван настоял на том, чтобы открыть бутылку шампанского — повод, как хорошо она знала, самому выпить бокал. Это было единственное, что он пил, и она согласилась, понимая, что этот вечер можно отпраздновать. Иван снова принадлежал ей… ей одной.

Глава 2

Горничная закончила укладывать локоны на затылке Лидии, затем принесла плоский кожаный футляр и положила перед ней на туалетный столик.

Лидия внимательно рассматривала свое отражение в зеркале. Только что вымытые волосы мягко блестели, вечернее платье из бирюзового шифона подчеркивало белизну длинной грациозной шеи. Лидия была — и хорошо знала это — прелестная женщина. Потом она перевела взгляд на спинку инвалидного кресла и отбросила нервным, раздраженным жестом плед, закрывавший колени.

— Подай мне китайскую шаль, Роза, — сказала она и молча сидела, пока горничная доставала из шкафа шаль и укутывала ее; вышитые цветы своим ярким разноцветьем добавили красок и без того красочной картине.

— Смотрится прелестно, мадам, — с энтузиазмом произнесла Роза. — Я рада, что вы купили это голубое платье. Оно очень вам идет.

— К нему хорошо подойдут мои аквамарины, — ответила Лидия, улыбнувшись комплименту, и открыла футляр.

Она пристегнула два камня к платью и два поменьше на мочки ушей, затем обратилась к подставке с кольцами. На ней выстроился целый ряд колец, и, выбрав большой квадратный аквамарин — один из последних подарков Ивана, — она на секунду задержала взгляд на тонком узком финифтевом колечке, его первом подарке, сделанном после свадьбы. Оно не очень дорого стоило, но в те дни для них это было целое состояние. Тем не менее оно было выполнено с изумительным вкусом, и любая была бы рада иметь такое кольцо, независимо от того, сколько оно стоит, — бело-красная эмаль начала прошлого века, выполненная умелым мастером, который выгравировал слова: «Мое сердце — твое».

Лидия взяла кольцо, повертела его в пальцах. Сколько всего произошло с тех пор! И все же отчасти так и было — сердце Ивана принадлежало ей. Он изменял, он любил других женщин, но она без страха могла задать себе вопрос, а дарил ли он когда-нибудь им то, что принадлежало ей?

Когда она вышла за него замуж, когда сбежала от тихого, размеренного существования в загородном особняке, она говорила самой себе с самодовольством юности, что точно знает свое будущее и готова к нему. Возможно, неведение и неопытность отчасти спасли ее от боли и сердечных мук.После замужества она испытала шок, но ее миновало долгое унизительное ожидание того, что случилось, предчувствие неизбежности несчастья прежде, чем оно произошло.

Нет, она искренне могла сказать, что была невероятно счастлива с Иваном, особенно в первые годы их брака, — годы, когда он пробивался к славе и признанию, потому что его гений требовал внимания и не терпел неизвестности.

А потом… ей было трудно даже для себя выразить словами, что она почувствовала, когда другие женщины впервые начали играть роль в жизни Ивана. Конечно, она ревновала — дико, безумно ревновала, но все же сумела как-то сохранить равновесие, удержаться от сцен и вражды с Иваном, что было бы так легко сделать, пойди она тем путем, который каждый посчитал бы нормальным. Не только ее ум не позволил ей так поступить. Именно сейчас, когда ей минуло сорок, Лидия начала сознавать то странное влияние, которое она оказывала на мужа.

Ее воспитали сдержанной. Все ее родные были спокойными, лишенными эмоций людьми, и, по их собственному утверждению, «с исключительно английским» мировоззрением. Она с пеленок выучила, что проявлять эмоции — это «дурной тон». Когда умерла мать, Лидии не исполнилось и десяти лет, и она приняла отцовский кодекс: сдержанность во всем, что бы ни происходило. Полковник Уиндовер воспитывал обеих дочерей в строгих правилах, но, как он сам полагал, по-доброму и благообразно. В действительности Лидия жаждала теплой привязанности и любви, сама не подозревая об этом, и только выучилась сдерживать свои природные побуждения и дисциплинировать с пуританской строгостью характер, в котором, если бы его не ломали, проявились бы и ласковость, и открытость. К тому времени, как ей исполнилось восемнадцать — возраст, когда она расцвела неожиданной и удивительной красотой, — она научилась стыдиться своих внутренних импульсов и с подозрительной робостью относиться к желанию открыто проявлять привязанность к тем, кого она любила.

«Не выношу эту современную любовь к преувеличениям», — то и дело ворчал полковник Уиндовер, когда кто-то переходил на восторженный сленг послевоенного периода, описывая что-либо «совершенно бесподобное», «сверхъестественное» и «божественное». Лидия любила отца, привыкла им восхищаться. С самого рождения он был для нее высшим авторитетом, потому что, правя своими домочадцами с благожелательностью диктатора, полковник Уиндовер ожидал от них в ответ добровольного и непререкаемого подчинения.

Он был крайне эгоистичен, хотя совершенно не подозревал об этом, и в результате наполнил дом собственными друзьями: ведь мысль, что дочерям нужна молодежная компания, никогда не приходила ему в голову. Женился он далеко не молодым человеком, и к тому времени, когда Лидии исполнилось восемнадцать лет, его одногодкам было хорошо за пятьдесят, а интересовала их исключительно охота и стрельба. Они не многое могли сказать хорошенькой девушке, вчерашней школьнице, а лишь время от времени дарили ей украдкой поцелуй, который, по их уверениям, был «чисто отцовским», или затевали с ней добродушную болтовню о ее внешности.

Лидия воспринимала все это как часть своей жизни, потому что ничего другого не знала. Собаки, лошади, разговоры исключительно о спорте фактически составляли большую часть ее образования, но временами она ждала чего-то иного, менее материального, более мистического — желание, которое казалось ей, непонятно почему, предосудительным,

А затем произошел взрыв бомбы — она познакомилась с Иваном. Лидия прекрасно помнила, как ее с отцом пригласили в дом, где должен был выступать Иван. Гостей созвала жена местного главы охотничьего общества, и полковник Уиндовер выразил свою нелюбовь и даже отвращение к музыкальным вечерам.

— И отчего женщины не могут позволить нам просто побеседовать или организовать хорошую партию в бридж? — недовольно ворчал он. — А так все рассядутся на твердых стульях и будут слушать какого-то патлатого жиголо, который примется извлекать из инструмента отвратительные звуки. Ну что это за веселье?

Лидия чуть было не осталась дома. Позже она вспоминала, что если бы отец решительно отказался от приглашения, как иногда имел обыкновение делать, она равнодушно приняла бы его решение и продолжила бы вести спокойное и ровное существование, не задумываясь о том, что все могло быть иначе.

Но они отправились в гости, и, войдя в переполненную людьми комнату, она сразу увидела Ивана. Каким он показался необыкновенным, не похожим на тех мужчин, кого она встретила за свою короткую жизнь! Конечно, он выделялся среди грубоватых, несколько неотесанных деревенских сквайров и молодых людей ее поколения, которые опоздали на войну и глядели в будущее без особой радости, не зная, куда себя деть.

В Иване не было ничего нерешительного или безрадостного. С той секунды, как он вошел в большую деревенскую гостиную, обитую ситцем, он стал в ней главным лицом. Люди прислушивались к нему, стоило ему заговорить, и даже деревенские сквайры затихли как зачарованные, пока он играл.

У него не было ни длинных волос, ни экстравагантного костюма, чего так опасался полковник Уиндовер, но он, несомненно, выглядел не по-английски, и еще Лидии показалось, что у него очень мало общего с другими представителями его пола на этом почетном собрании. Рядом с ним все они казались неуклюжими и нескладными. Высокий и невероятно худой, он обладал грацией, в которой, однако, не было ничего женского. Он был красив, но не по классическим или устоявшимся канонам. Высокие скулы и глубоко посаженные глаза говорили о его русской крови, но волосы, против ожидания, были не темными, а рыжими; подбородок — квадратный и решительный, твердая линия рта, поэтому с первого взгляда становилось ясно: перед вами человек, который получает то, что хочет, и лучше ему не перечить.

Улыбка делала Ивана неотразимым, но только он заиграл — Лидия поняла, что здесь наконец она встретила то, что, сама не подозревая, ждала всю свою жизнь. Его музыка вырвала Лидию из земной обыденности и подняла ввысь, где спали внешние путы, с детства сковывавшие ее чувства, и она стала совершенно другой. Это невозможно было выразить словами, она могла только догадываться, как горят ее глаза на побелевшем лице, и трепет, исходивший от нее, достиг Ивана через всю заполненную людьми комнату и заставил поднять на нее глаза.

В ту же секунду он направился к ней, оборвав словоохотливую собеседницу, которая рассказывала ему о своих музыкальных успехах, так что вряд ли бедная дама сумела добраться до конца предложения. Он остановился перед Лидией, не протянул руки, не коснулся, а просто смотрел, и все же у нее возникло ощущение, будто он в ту же секунду обнял ее.