Глава 4

Как только лошади и двуколка исчезли из виду, Лалита повернулась и пошла в дом, по пути обращаясь к Картеру:

— Я очень надеюсь, что он благополучно доедет до Лондона.

— Да его светлость может править хоть кем, — отвечал убежденно Картер, — запряги хоть мула с обезьяной вместе!

Лалита засмеялась, но внезапно оборвала смех и прислушалась к каким-то звукам, раздавшимся позади них.

Обернувшись, она увидела почтальона, который обошел вокруг дома и теперь направлялся к ним со стороны боковой двери. Он поднялся по ступеням и вручил Картеру два письма.

— Уж я стучал, стучал, — ворчливо сказал почтальон, — а в доме никого не слышно и не видно! Померли, что ли, тут все!

— Да вот, шестой лакей, видать, только прилег, — нашелся с ответом Картер.

Лалита не стала слушать их обмена остротами и направилась прямо в дом.

Когда Картер через несколько минут присоединился к ней, она сказала, кивнув на письма:

— Интересно, от кого они. Если там что-то важное… жаль, что его светлость не успел получить их перед отъездом.

— В одном, похоже, счета. Это не к спеху, — заявил Картер, рассматривая письма, которые все еще продолжал держать в руке. — А второе и вовсе подождет.

— Откуда ты можешь знать? — удивилась Лалита его уверенному тону.

— Да просто оно от одного человека, с которым его светлость сам был рад расстаться, когда уезжал из Парижа.

Лалита мгновенно поняла, что речь, конечно же, шла о женщине, и не смогла удержаться, чтобы не спросить:

— А она… красивая? — И тут же устыдилась своего неуместного любопытства.

— Кто? Леди Ирен? — переспросил Картер.

— Ее так зовут?

— Иуда. Леди Ирен Давлиш. Красивая-то она красивая. Только я вам скажу, она сама собой больше всех и восхищается.

Картер говорил таким презрительным тоном, что Лалита сочла это неуместной дерзостью с его стороны.

Но в то же время сообщение Картера ее очень заинтересовало.

— Наверное, — сказала она после минутного колебания, — поскольку его светлость так хорош собой, всегда находится немало женщин, привлеченных его обаянием?

— Еще бы! Уж будьте уверены! Они кружили вокруг него, словно мухи над горшком с медом, — отвечал Картер с нескрываемой гордостью. — Они и меня-то замучили, постоянно приставали, чтобы я им всячески помогал.

Заметив удивление на лице Лалиты, Картер пояснил, изобразив в лицах, что он имел в виду. При этом он изменил голос и, подражая жеманным манерам какой-то прелестницы, произнес:

— «Картер, скажи, в какое время я смогу застать его светлость одного?»А то еще: «Картер, передай его светлости, что я жду его здесь, чтобы сообщить нечто очень важное».

Картер насмешливо ухмыльнулся:

— Еще бы это не было важно… для них!

Лалита ничего не ответила, но, к своему удивлению, обнаружила, что слова Картера помогли ей увидеть лорда Хейвуда совсем в ином свете.

Возможно, именно его неожиданное появление сегодня утром этаким щеголем изменило ее представление о нем как о мужчине. Она невольно подумала, что ни один человек из тех, кого она знала в своей жизни, даже ее отец, не мог бы с ним сравниться в привлекательности.

Он был так элегантен, так хорош, что Лалита не могла не оценить этого. Но не только красивая внешность отличала лорда Хейвуда. Лалита почувствовала в нем что-то еще, чего она никогда не встречала в других мужчинах.

Перед отъездом в Лондон он сказал ей, что собирается встретиться со своим поверенным. И теперь ей очень бы хотелось знать, не собирался ли он нанести еще один визит, к некой прекрасной леди, вроде той, которая написала ему.

Картер положил письмо на столик в прихожей возле лестницы, и Лалита не удержалась, чтобы не рассмотреть почерк на конверте. Он показался ей чересчур витиеватым и манерным.

Лалита поймала себя на том, что попыталась нарисовать в своем воображении портрет женщины, которая могла бы привлечь лорда Хейвуда.

— Странно, почему его светлость до сих пор не женат, — сказала она вслух, ни к кому, собственно, не обращаясь.

— Женат? — переспросил Картер. — Вот уж о чем он никогда не думал, во всяком случае, все то время, пока я с ним. Это ему не по карману.

— Но он ведь мог бы найти себе богатую жену, — предположила Лалита.

— Вручить женщине вожжи и позволить собой править? — фыркнул с возмущением Картер. — Только не его светлость! Но я не говорю, что у него не было такой возможности.

При этих словах Картер выразительно взглянул на письмо. Лалита догадалась, о чем он сейчас подумал, и осторожно спросила:

— У леди Ирен много денег?

— Так я слыхал, — коротко ответил Картер.

— Значит, если его светлость женится на этой женщине, у него сразу появятся средства, на которые можно было бы восстановить и дом, и поместье в их былой славе. Здесь снова появилось бы множество лакеев, лошадей в конюшне, он сразу перестал бы беспокоиться за судьбу арендаторов и состарившихся слуг.

— Я вам так скажу, если вы хотите знать мое мнение, что все наши нынешние неприятности — это сущие пустяки по сравнению с теми бедами, которые может принести его светлости леди Ирен.

— Похоже, что тебе она не нравится.

— Нравится? — переспросил Картер. — Да эта женщина такого сорта, что доверять ей — все равно что пускаться ночью в путь со слепым проводником по незнакомой дороге!

Затем, вспомнив внезапно, с кем он разговаривает, Картер быстро добавил:

— Ну, об этом мне, пожалуй, не стоило бы с вами толковать, лучше уж пойду займусь делами. — И с этими словами он поспешно вышел из холла.

Его откровенное смущение выглядело очень забавным, но Лалита даже не улыбнулась. Вздохнув, она медленно направилась в кабинет, поглощенная мыслями об этой женщине.

Здесь, в кабинете, было непривычно пусто и тихо. На полу валялись вчерашние газеты, на столике стоял пустой бокал, который лорд Хейвуд захватил вчера из столовой, когда после обеда они перешли в кабинет… И девушку внезапно охватило тоскливое чувство одиночества. Без него ей все здесь казалось бессмысленным и ненужным.

Она принялась прибирать в комнате, в то же время думая о том, какими неожиданно счастливыми оказались для нее эти последние несколько дней.

Прежде Лалита даже не знала, как это бывает замечательно, когда остаешься наедине с молодым человеком, с которым можно разговаривать, шутить, ссориться, поддразнивать друг друга.

Лалита была вполне счастлива, когда жила вместе с родителями. Но молодых людей она почти не видела, а отец был уже стар, и ей никогда не приходило в голову разговаривать с ним как с равным. Для него она всегда оставалась ребенком, которого он не воспринимал всерьез и с мнением которого он никогда не считался.

И вот теперь она могла поговорить с человеком, который ее внимательно слушал и пытался понять. Она иногда спорила с ним, горячо отстаивая свое мнение. Несколько раз ей даже удавалось переубедить его. И это было так замечательно!

Они говорили на самые разные темы, и эти разговоры необычайно увлекали девушку. Правда, порой ей приходилось быть очень внимательной, чтобы избежать хитрых ловушек, когда он пытался выведать, кто она и откуда.

Лалита была достаточно умной и проницательной, чтобы понять, что ей позволено оставаться здесь, в его доме, только потому, что лорд Хейвуд был настоящим порядочным человеком, слишком джентльменом, чтобы выгнать ее на улицу, в неизвестность. И все же она наслаждалась каждой минутой этого необыкновенного общения с этим удивительным, посланным ей самой судьбой человеком.

«Похоже, ему нравится, что я живу здесь», — подумала девушка, вспоминая, с какой теплой улыбкой он иногда наблюдал за ней.

Но сразу же ей в душу закралось сомнение — а что, если бы он предпочел, чтобы вместо нее здесь оказался кто-нибудь подобный леди Ирен, какая-нибудь влюбленная в него женщина, с которой он мог бы предаваться любви?

Она точно не знала, что это значит, но ей казалось, что «предаваться любви»с таким человеком, как лорд Хейвуд, это, должно быть, что-то восхитительное и необыкновенное.

Эти смущающие ее мысли невольно напомнили Лалите о кузене, за которого дядя пытался выдать ее замуж.

Но даже само воспоминание об этом показалось ей сейчас настолько отвратительным, что она поспешила отбросить его прочь. Лалита не стала больше задерживаться в этой опустевшей комнате и, взяв стакан, быстро вышла и направилась на кухню. Там она, по крайней мере, могла поболтать с Картером. Меньше всего ей хотелось сейчас оставаться наедине со своими невеселыми мыслями.

Картер действительно сидел на кухне и обдирал кролика.

— Ты поймал его в одну из своих ловушек? — спросила она.

— Я уж второго в нее ловлю, — кивнул головой Картер.

— Бедняжка! — сказала Лалита. — Мне кажется, очень жестоко ловить этих беспечных зверушек. Правда, их в лесу много, а мы такие голодные… и все-таки мне их очень жаль…

— Ну уж не стоит вам переживать об этих кроликах, мисс, — ответил Картер, качая головой. — О его светлости, вот о ком нам с вами надо подумать.

«Будто я могу думать о чем-нибудь другом!»— вздохнув, сказала себе девушка. И вспомнив, что она обещала помолиться, чтобы дела в Лондоне сложились удачно, Лалита направилась к себе в комнату.

Лорд Хейвуд добрался до Лондона к полудню без всяких осложнений.

Лошади бежали легко и дружно, править упряжкой было одно удовольствие, и он мог продумать по дороге план действий, которые ему следовало предпринять сразу по приезде в город. Особенно его беспокоило посещение банка, здесь надо было как следует все рассчитать и взвесить.

По приезде ему пришлось оставить лошадей в свободных стойлах на конюшне и побеспокоиться, чтобы за ними хорошо ухаживали. Он заплатил груму, обслуживающему соседние конюшни, чтобы тот вычистил лошадей и достал для них овса. Убедившись, что у лошадей есть все необходимое, лорд Хейвуд направился к своему дому.

Поднявшись по лестнице огромного особняка, в котором жило не одно поколение Хейвудов, он позвонил в колокольчик у парадной двери.

Он стоял и слушал, как звон колокольчика раздается по всему холлу, а затем ему пришлось еще постучать, прежде чем дверь наконец открылась и пожилой слуга в поношенной ливрее, кланяясь, пригласил его войти.

Лорду Хейвуду пришлось порыться в памяти несколько мгновений, пока он не узнал Джонсона, своего дворецкого, которого не видел уже очень много лет.

Старик был глуховат и к тому же почти ослеп. Поэтому лорду Хейвуду пришлось довольно долго объяснять, кто он такой.

— Милорд! — наконец удивленно произнес Джонсон. — Я уже не ожидал вас увидеть, сэр!

— Ну а я вот приехал, Джонсон! — сказал лорд Хейвуд. — И знаю от мистера Гроссвайса, что вы с женой присматривали все это время за домом.

— Дела совсем не так хороши, как им следовало бы быть, — скорбно произнес дворецкий. — Печально признавать это, сэр.

Именно эта мысль не покидала и самого лорда Хейвуда, пока он обходил пустынные, мрачные комнаты. Вся мебель здесь, так же как и в поместье, была затянута плотными чехлами, чтобы уберечь ее от пыли.

Этот дом тоже казался безжизненным и заброшенным. Везде царил полумрак, затхлый, душный воздух был пропитан пылью. Впрочем, ничего иного он и не ожидал здесь увидеть.

Лорда Хейвуда в основном интересовали некоторые предметы мебели, которые, как указывал мистер Гроссвайс, не были внесены в список имущества, передаваемого по наследству.

Как он и ожидал, он нашел то, что искал, в комнатах матери. Каждый из этих предметов будил его воспоминания о счастливых днях детства. Ему казалось святотатством продавать их, но другого выхода лорд Хейвуд не видел.

Затем он внимательно осмотрел другую часть дома, надеясь, что благодаря какой-нибудь счастливой случайности сможет обнаружить здесь картину или предмет обстановки, ускользнувшие от зоркого глаза его деда.

Однако надеждам его не суждено было сбыться. Все, что он здесь обнаружил, — это два кресла, которые вряд ли могли принести ему сколько-нибудь ощутимую сумму, да несколько небольших полотен. Хотя картины казались ему не очень ценными, но их, по крайней мере, если как следует отчистить, вполне можно было продать.

Лорд Хейвуд знал, что с тех пор, как принц-регент начал проявлять интерес к произведениям искусства, среди знати стало модным приобретать полотна, раньше считавшиеся не заслуживающими внимания.

За время жизни в Париже лорд Хейвуд не поленился побывать во всех дворцах и музеях, в которых Наполеон собрал бесценные сокровища, вывезенные им из покоренных стран. Благодаря этому лорд Хейвуд стал лучше разбираться в живописи и мог отличить работы итальянских и голландских мастеров, которые ему особенно нравились.

Ему очень хотелось надеяться, что в доме могут находиться полотна, не представлявшие интереса для коллекционеров в те времена, когда его дед составлял опись для включения в наследство, и поэтому не обратившие на себя его внимания. Теперь же работы этих мастеров вполне могли войти в моду.

Тщательный осмотр дома навел его на мысль, что необходимо провести квалифицированную экспертизу всех художественных произведений, а не полагаться полностью на пессимистические суждения мистера Гроссвайса и его партнеров.

Было уже довольно поздно, когда лорд Хейвуд закончил осмотр дома. Завтракал он в этот день рано и теперь намеревался отправиться в свой клуб, чтобы перекусить. Просить стариков Джонсонов приготовить для него что-нибудь на ленч ему не хотелось.

Наемный экипаж доставил его в Уайт-клуб, на Сент-Джеймс-стрит. Едва он появился в дверях клуба, как его тут же обступили друзья и знакомые. Для многих появление лорда Хейвуда после столь долгого отсутствия было приятным сюрпризом. С искренней радостью и с некоторым изумлением они приветствовали его и поздравляли с благополучным возвращением на родину.

Друзья наперебой провозглашали тосты и хотели выпить с ним. Кроме того, он получил несколько приглашений на ленч, что было весьма кстати, так как давало возможность не тратить на питание свои деньги, которых и так было немного.

В действительности они сам был очень рад увидеться со своими старыми приятелями, вспомнить довоенную жизнь, когда был еще совсем молодым, беспечным юнцом, не отягощенным грузом бесконечных забот. С большим трудом смог лорд Хейвуд вырваться из этой веселой компании. Они отпустили его, только когда он принял приглашения на обед от трех своих старых друзей.

Теперь ему предстояло дело менее приятное — лорд Хейвуд отправился с визитом в банк.

Встреча с друзьями подняла его настроение, придала бодрости и уверенности в себе. К тому времени, когда он вошел в главную контору управляющего банком, лорд Хейвуд был полон надежд на то, что фортуна наконец сжалится над ним и повернется к нему лицом.

Но действительность оказалась более суровой.

Когда умер его отец, на счету в банке еще оставалась значительная сумма, превосходящая кредит, которая несколько уменьшилась в первые годы после его смерти за счет выплаты ренты за поместье.

Однако в последние два года доходы практически прекратились из-за экономического кризиса в стране. В то же время компания «Стоке и Шарес», акции которой составляли довольно значительную часть его капитала, снизила ставки по дивидендам. На самом деле, постепенно снижаясь в цене, акции этой компании почти полностью обесценились.

— Вы, конечно, можете найти на них покупателя, — сказал ему директор банка, — но я думаю, милорд, в ваших интересах подождать по крайней мере год или около того, так как дела у них еще могут поправиться. Продав же их сейчас, вы практически ничего не получите.

Заметив выражение сомнения, промелькнувшее на лице лорда Хейвуда, директор поспешил добавить:

— Мы можем вас заверить, что экономическое процветание страны не за горами. Четырехсторонний альянс быстро поставит Европу на ноги. Я могу с уверенностью сказать, что в Англии вскоре превосходно пойдут дела.

— Я могу лишь надеяться, что вы правы, — сухо отвечал лорд Хейвуд. — Но в настоящий момент это никак не может помочь мне.

Покидая банк час спустя, он с грустью вынужден был признаться, что его положение нисколько не улучшилось по сравнению с тем, когда он выезжал из аббатства.

Даже можно сказать, что все стало еще хуже, потому что теперь он точно знал всю сумму своих долгов, а надеяться было уже не на что. И лорд Хейвуд вновь впал в отчаяние, еще более глубокое, чем прежде.

Визит к поверенному не принес ему никаких утешительных новостей.

Мистер Гроссвайс был настроен весьма сочувственно. И тем не менее только под огромным давлением лорда Хейвуда он согласился выплатить пособие старым слугам еще за один месяц, ясно дав понять, что он и его партнеры теперь, когда вернулся сам лорд Хейвуд, больше не могут нести бремя ответственности за состояние его дел Лорду Хейвуду ничего больше не оставалось, как выразить благодарность за их службу и, покинув адвокатскую контору, направиться прямо на аукцион «Кристи».

Именно здесь находился один из самых знаменитых и наиболее уважаемых салонов в Лондоне, где выставлялись вещи для продажи и устраивались самые дорогие аукционы.

Лорд Хейвуд вспомнил, что именно на этом аукционе пошло с торгов имущество бедняги Джорджа Бруммеля, когда тот был вынужден покинуть страну, а также выставлялись вещи лорда Байрона, уезжавшего из Англии.

Один из директоров, к которому обратился лорд Хейвуд, мгновенно понял, что тому было нужно.

— Я пришлю к вам одного из наиболее опытных оценщиков, милорд, — сказал он. — И уверяю вас, если в Хейвуд-хаузе есть что-нибудь ценное, он ни за что это не пропустит.

— Я был бы благодарен, если б он смог поехать также и в мое поместье, — ответил лорд Хейвуд. — В аббатстве положение точно такое же. Мой дед перед смертью описал и включил в завещание почти все имущество. Однако там есть кое-какие картины, не включенные в опись. Я надеюсь, что за прошедшие годы могло измениться отношение к этим полотнам и сейчас их цена несколько выше, чем во времена моего деда. Тогда он не посчитал их достаточно ценными, чтобы внести в список имущества, подлежащего передаче по наследству, но с тех пор взгляд на живопись изменился.

— Такое вполне может быть, — заверили его эксперты. Это были единственные обнадеживающие слова, которые лорд Хейвуд услышал за весь день.

К тому времени, как он покинул салон «Кристи», уже совсем стемнело. Он направился назад, в Хейвуд-хауз, чтобы переодеться в вечерний костюм, который Картер предусмотрительно уложил в дорожный саквояж.

Переодеваясь в спальне, которую в прежние годы занимал его отец, лорд Хейвуд поймал себя на мысли о тех огромных суммах, которые бездумно тратились в течение многих лет, словно они сыпались из неиссякаемого рога изобилия.

На конюшне, где он оставил Победителя и взятую взаймы лошадь, кроме них, разумеется, никаких лошадей больше не было, зато он увидел там множество экипажей.

Так же как и в поместье, здесь были фаэтоны, и двухколесные экипажи, и тяжелые дорожные кареты, и кабриолеты — и все это предназначалось для нужд одного-единственного человека!

Кроме того, лорд Хейвуд обнаружил, что, пока он был за границей, отец отделал несколько комнат с экстравагантной экзотической роскошью. Тяжелая шелковая парча на стенах гостиной гармонировала с дорогими, искусно вытканными портьерами. В столовой вся гипсовая лепнина была покрыта тонким листовым золотом, а заново расписанный итальянским художником потолок выглядел очень импозантно.

У его отца всегда были самые высокие запросы, только, к сожалению, ему нечем было их оплачивать.

И, внезапно ощутив всю тяжесть этой непосильной ноши, оказавшейся сейчас на его плечах, лорд Хейвуд с тоской подумал о том, что хотел бы бежать прочь от всего этого и никогда больше не видеть бесполезного великолепия. Мысли о бегстве невольно вызвали в памяти образ Лалиты. Вспомнив о девушке, он вдруг представил себе, как она стала бы над ним насмехаться, узнав, что он совсем пал духом после всех неприятных открытий сегодняшнего дня.

«Вы непременно должны что-нибудь придумать!»— сказала бы она ему.

И лорд Хейвуд вынужден был признаться, что эта девушка, неизменно веселая И жизнерадостная, несмотря на свои не менее сложные обстоятельства, помогала ему не падать духом и не терять надежды. Если бы ее не было, то тучи, сгустившиеся над ним, показались бы ему еще более мрачными и беспросветными.

«Надо скорее возвращаться в аббатство», — сказал он самому себе.

Облачившись в нарядный вечерний костюм, лорд Хейвуд решил не без некоторого самодовольства, что выглядит безукоризненно. Стараясь не обращать внимания на то, что фрак заметно жал под мышками и в плечах, он спустился вниз по лестнице.

В холле его ждал старый Джонсон.

— Я должен был сообщить вашей светлости, что с почтовой каретой из Дувра доставили вчера ваш багаж, да только это совсем вылетело у меня из головы.

— Я как раз собирался спросить тебя об этом, — ответил лорд Хейвуд. — Все, что я привез с собой из Франции, я отправил багажом сюда. Поскольку его привезли, завтра я все заберу с собой в поместье.

Ему пришлось несколько раз повторить эту фразу, пока Джонсон все расслышал и понял. Затем дворецкий сказал:

— Для вас есть несколько писем, милорд. Они приходили почти каждый день на имя вашей светлости.

Одного взгляда на эти письма, лежащие на серебряном подносе, было достаточно, чтобы понять, кто их автор.

На всех конвертах красовался витиеватый бисерный почерк Ирен Давлиш. И, глядя на эти письма, лорд Хейвуд с упавшим сердцем подумал о том, что она, видимо, уже вернулась в Англию.

От этой мысли ему стало очень неуютно, и он поспешно сказал:

— Я прочту их, когда вернусь, Джонсон. Пожалуйста, передай жене, чтобы приготовила мне завтрак к восьми часам. Я хочу завтра уехать как можно раньше.

— В котором часу, вы сказали, милорд? — переспросил туговатый на ухо дворецкий.

— В восемь часов, — терпеливо повторил лорд Хейвуд.

Затем, постаравшись выкинуть из головы воспоминания о леди Ирен, он поспешил покинуть дом и направился в клуб.

Там в кругу друзей ему на какое-то время опять удалось отбросить все печали и заботы. К нему вернулось хорошее настроение, и он от души наслаждался хорошей едой и приятной беседой, до тех пор, пока один из его приятелей не сказал, с лукавой насмешкой глядя на него:

— Знаешь, тут тобой очень интересовалась одна особа, Хейвуд, и, когда я сказал ей, что ты в Лондоне, леди проявила необыкновенный интерес к моему сообщению.

— И кто же это был? — спросил лорд Хейвуд, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как можно более равнодушно.

— Ирен Давлиш! Полагаю, ты часто встречался с ней и наверняка пользовался ее расположением, когда вы оба были в Париже.

В его словах прозвучал явный намек, поэтому лорд Хейвуд поспешил ответить:

— Могу тебя заверить, что не я один. Леди Ирен пользовалась огромным успехом, не побоюсь утверждать это, почти у всей оккупационной армии.

Ответом на его слова послужил взрыв смеха, а один из его друзей заметил:

— Только целая армия и могла удовлетворить аппетиты прекрасной Ирен! Нам следовало бы отправить ее эмиссаром на следующий конгресс. Она, без сомнения, смогла бы поддержать дух у делегатов и показать, на что способны наши послы!

— Почему бы тебе не обратиться с этим предложением к секретарю по иностранным делам и не выступить перед парламентом? — пошутил кто-то.

— Лично я против экспорта наших красивых соотечественниц, — пылко, заметил третий.

Вспоминая позже все, что было сказано об Ирен, лорд Хейвуд подумал, что если он когда-нибудь и женится, То только на женщине, в адрес которой ни у одного человека не возникнет желания отпускать подобные колкости и шуточки.