Глава 2

Зария стояла у окна отеля «Британия» и смот­рела вниз на залитую солнцем улицу и поток проносящихся по ней машин. Отсюда Марсель выглядел муравейником, и это только усиливало в ней чувство отчужденности и одиночества.

Всю ночь она пролежала без сна в комфор­табельном мягком вагоне. Она снова и снова думала, что сошла с ума, что надо вернуться в Лондон, позвонить мистеру Патерсону и сооб­щить ему о своем намерении, однако так и не пришла к окончательному решению. Попав в Марсель и узнав, что отель находится рядом со станцией, Зария подхватила чемодан и пошла туда.

Оказалось, что комната для нее забронирова­на, как и следовало из письма мистера Патерсона. Вышколенный слуга с вежливой предупре­дительностью провел ее в номер, дверь за ним закрылась, и Зария снова осталась одна.

Она повернулась от окна и увидела свое отра­жение сразу же в нескольких зеркалах, укра­шавших комнату. Ей трудно было поверить, что это она и есть. Костюм, который нашла для нее горничная, разумеется, не был сшит у извест­ного портного, но он, безусловно, больше под­ходил ей, чем ужасный старый пиджак из твида и юбка, которую она носила годами. Зария вы­бросила все это в корзину для мусора. В первый раз в жизни она поступила настолько экстрава­гантно, выбрасывая то, что еще можно было использовать.

Очень трудно было подобрать для нее одеж­ду: так она была худа, но горничные – к тому времени их собралось уже четверо – вошли в положение и буквально перерыли свои гарде­робы.

– От вас остались только кожа да кости! – в отчаянии воскликнула Элси, когда очередной костюм оказался безнадежно велик.

К этому времени они стали уже почти друзьями, и, отбросив былые формальности, горничные перестали звать ее «мадам» и отно­ситься к ней, как к почетной гостье. Она превратилась для них в обычную девушку, и почему-то в первый раз за долгие годы у нее стало тепло на душе.

– Вы такая худенькая, наверное, сильно бо­лели, – заметила одна из девушек. – Сейчас-то вы выздоровели?

– Да, сейчас все в порядке, спасибо, – отве­тила Зария, не вдаваясь в объяснения того, что не болезнь, а годы недоедания сделали ее такой.

Все это время перед ее глазами стоял образ Дорис Браун с точеной грудью, с порывистос­тью и живостью уверенной в себе, благополуч­ной женщины.

«Я тоже должна так выглядеть! Просто долж­на!» – повторяла себе Зария.

Но, даже побывав в опытных руках горнич­ных, она не стала выглядеть так же.

Костюм, который ей подобрали, был темно-серым. Блузка из белого крепдешина была по­хожа на ту, которую носила Дорис, но Зария была слишком худа, и она болталась на ней как на вешалке.

– Вам обязательно надо поправиться, – ска­зала Элси.

Остальные с завистью вздохнули.

– Хотела бы я, чтобы и мне сказали такое, – заметила Хельга, пышнотелая девушка, уроженка Германии.

– Если ты перестанешь трескать пирожные с кремом и шоколад, то наверняка похудеешь, – одернула ее Элси.

Все рассмеялись.

– Мне кажется, костюм очень хорош, – роб­ко сказала Зария, рассматривая себя в зерка­ло. – Сколько я вам должна?

Вместе с чулками, туфлями, бельем и шляп­кой вышло восемнадцать фунтов. С величай­шим трудом Зария взяла себя в руки, чтобы пальцы у нее не дрожали, когда она отсчитыва­ла деньги. Ей казалось, что нельзя тратить та­кую огромную сумму на одежду. Она боялась, что сейчас услышит окрик отца, увидит его гла­за – темные, сверкающие от ярости, как это всегда бывало, когда он выходил из себя.

Долгое время ей казалось, что он принимает странный наркотический порошок, который вывез с Востока. А может быть, что-то содержа­лось в его сигаретах – они так странно пахли.

– А теперь ваши волосы, – сказала Элси. – Вы не можете ехать в таком виде.

– Не могу, вы правы, – согласилась Зария. – Мне хочется, чтобы их уложили и завили на концах.

И снова она подумала о Дорис Браун с ее оча­ровательной модной прической.

– Все парикмахерские закрыты… – начала Элси и вдруг вскрикнула: – Вспомнила! У нас же есть Генри!

– Генри! – откликнулись девушки. – При чем тут Генри?

– Разве вы не знаете, что до прихода сюда он работал парикмахером? Он мне об этом расска­зывал. У него появилось нечто вроде аллергии на духи, как он говорит, и он сделался офици­антом.

– И теперь вместо духов вдыхает запахи пи­щи, – заметила одна из девушек, и все они рас­смеялись.

– Пойду позову его, – сказала Элси. – Он должен уже закончить уборку в столовой.

– У тебя будут неприятности, если тебя засе­кут на первом этаже, – предупредили ее.

– Ничего, не засекут, – весело ответила Элси.

Она вышла из комнаты и удивительно скоро вернулась вместе с Генри, который оказался ху­дым молодым французом. Девушки хором объ­яснили ему, что от него требуется.

Он окинул Зарию оценивающим взглядом и разослал горничных с поручениями: одну – за яйцами, чтобы сделать ополаскиватель для волос, другую – за шампунем, третью – за полотенцем. Элси, которая теперь опекала Зарию, словно готовя ее к роли кинозвезды, вспомнила, что у одной женщины, остановившейся в отеле, есть фен.

– Ее светлость уехала на выходные, – сказала она. – Она даже не узнает, что мы им воспользовались.

К этому времени Зария уже перестала удив­ляться чему бы то ни было. Только когда Ген­ри вымыл, высушил и уложил ей волосы, она осознала, насколько изменилась ее внеш­ность. Прическа была не совсем такой, как у Дорис Браун, но безобразные прямые пряди исчезли. Волосы мягкими волнами спадали ей на щеки.

– Мадам довольна? – с удовлетворением спросил Генри. Зария не знала, как благодарить его, сколько заплатить. В конце концов, сильно смущаясь, она вытащила из сумочки несколько фунтов и сунула ему в руку. Только потом она поняла, что дала ему три фунта, и подумала, что сошла с ума. «Целых три фунта!» – шептала она про себя в поезде. Они с Сарой могли существовать на такую сумму в течение нескольких недель. Им часто приходилось так жить, когда отец был в отъезде или становился особенно прижимист в отно­шении денег, отпускаемых на хозяйство.

И, однако, то, что сумел сделать Генри, стои­ло этого. Он помог ей убежать от самой себя. Да, пересекая канал, садясь в шумный фран­цузский экспресс, отправлявшийся из Кале, летя в нем сквозь ночь, она бежала от себя, от своего прошлого. Она оставляла позади свою боль и отчаяние, голод и жестокость, на кото­рые так долго была обречена.

Она знала, что только страстное желание из­бавиться от воспоминаний и страха толкнуло ее на этот невероятный шаг. Не смелость стояла за ее поступком, в глубине его лежал страх, страх перед людьми, перед Лондоном, перед буду­щим, перед всем тем, что было ей незнакомо.

«Тебя зовут Дорис Браун», – убеждала она себя, глядя на отражение в зеркале, и тут же рассмеялась: как бы оскорбилась настоящая Дорис Браун, услышь она сейчас ее слова.

От смеха по обеим сторонам ее рта появились морщинки. Не важно! Главное то, что даже гу­бы у нее теперь стали другими.

– Я поняла, что тут не так, – внезапно про­изнесла Элси, когда они изучали ее новую при­ческу, серый костюм и белую блузку.

– Что же? – спросила Зария.

– Ваше лицо, – ответила Элси. Горничные смутились, будто она сказала вслух то, о чем они все думали, но не хотели упоминать из вежливости. Элси покраснела и поспешно добавила:

– Я не хотела обидеть вас. Я только имела в виду, что вы совсем не накрашены. В наше вре­мя никто не ходит с не накрашенными губами. Из-за этого у вас несколько… странный вид.

– Ты права! – воскликнула одна из девушек. – Помада – это то, что вам нужно! У меня я где-то была совсем новая, нужного вам оттенка. Я купила ее только вчера за семь шиллингов и шесть пенсов. Если хотите, я вам ее принесу. И пудра у меня есть, – добавила она, – только, пожалуй, она для вас темновата.

– Да уж, – насмешливо подтвердила Элси. – Вот у Лидии должна быть пудра нужного цвета. Из нас только к ней одной не пристает загар.

И Зария рассчиталась за пудру, крем, кото­рый Элси наказала ей втирать в кожу каждое утро и на ночь, и за новую помаду.

Кроме того, она выбросила свои очки. Она прекрасно видела и без них, а если ей трудно будет разбирать рукописи, которые даст ей мистер Вирдон, она всегда сможет купить себе приличные очки в черепаховой оправе. Почему-то она чувствовала, что эти старые уродливые очки будут всегда напоминать ей отца с его издевками. «Устала! Что значит устала? Ты должна пере­вести это к завтрашнему дню. За что только Господь дал мне такую слабоумную дочь? Все предельно просто. Нужно только немного со­средоточиться».

«Но я устала, отец. Я всю неделю засижива­лась по ночам. У меня очень болит голова».

«У тебя всегда что-нибудь болит! Только и знаешь, что хныкать! Принимайся за работу. Ты довольно лентяйничала, пока я был в отъ­езде». Бесполезно было объяснять, что, уезжая на три месяца, он оставил ей столько работы, сколько могло хватить на все шесть. Всегда у него находился какой-нибудь трактат, новая книга или каталог, которые надо было переве­сти.

Однажды, набравшись смелости, она предло­жила нанять кого-нибудь себе в помощь, но он так ударил ее по уху, что она полетела через всю комнату. «Ах ты ленивая дрянь! – разбушевался он. – Ей нужна помощь, скажите пожалуйста! А за­чем ты еще нужна, кроме как выполнять то, что я тебе говорю? Закончишь эту рукопись к кон­цу недели, не то я все кости тебе переломаю».

Это была не пустая угроза. Он был свире­пым человеком и никогда не стеснял себя в действиях. Не один раз возникали неприят­ности из-за его жестокого обращения с тузем­цами, которые помогали ему при раскопках. Один раз ему даже пришло уведомление от местного комиссара.

«Слизняки! – как-то разразился он напы­щенной тирадой. – Мягкотелые слизняки! Не­удивительно, что черные возомнили о себе! Скоро они станут господами. Мы сами на это нарываемся. К черным надо относиться как к собакам, тогда они будут повиноваться».

Подчас Зария сомневалась, а выдержала бы собака то обращение, которое она терпела от отца. Но выхода у нее не было.

Даже когда отец умер, она не могла уехать из Шотландии. У нее не было денег. Ей казалось, что весь мир ограничился этим пустым, уединенным домом. А важнее всего было то, что она утратила волю. Она стала слишком боязлива, чтобы бежать. Но сейчас все изменилось. Теперь она стала и свободной, по крайней мере, на некоторое время. Она в Марселе, и нет никого, кто бы мог запретить ей делать все, что ей вздумается. Во внезапном порыве протеста она достала из сумочки губную помаду и ярко накрасила губы. Пусть красный цвет будет символом непокорности, воли, энергии, жизнерадостности, которые до сих пор она никогда не могла позволить себе. И вдруг дверь в ее номер распахнулась. Никто не стучал, поэтому она изумленно обернулась. С ощущением вины она вспомнила, что оста­вила ключ в замке. В комнату очень быстро и почти бесшумно вошел мужчина. Не успела Зария осознать, что Я происходит, как он закрыл за собой дверь и привалился к ней спиной.

– Что вы хотите? – Зария так растерялась, что произнесла эти слова по-английски.

– Вы – мисс Дорис Браун? – спросил он ее на том же языке.

– Да… я, – поколебавшись, ответила За­рия.

– Это замечательно! Я так и понял, что не мог ошибиться комнатой.

Он чуть задыхался, словно от спешки. Теперь Зария разглядела, что в руке с перекинутым че­рез иге плащом он держал чемодан. Волосы у него были почти черные, выделявшиеся даже на фоне загорелого лица, и он носил темные очки. По-английски он говорил с каким-то странным акцентом.

Зария поднялась с кресла.

– Я… я вас не понимаю. Что вам нужно? Почему вы вошли без стука?

– У меня для этого не было времени.

И снова ей показалось, что он чуть задыхается, как будто он бежал по коридору или вверх по лестнице. Но почему? Она беспомощно смотрела на него, не зная, как поступить.

– Пожалуйста, не пугайтесь, – более спокойным голосом, будто почувствовав ее растерянность, сказал он. – Я узнал, что вы здесь остановились. Мне надо с вами поговорить.

– Узнали! Но от кого? – недоуменно спроси­ла Зария.

– Это не важно, – ответил он. – Главное, что мне нужна ваша помощь.

Теперь Зария поняла, что у него за акцент. Он американец. Он слегка, но тем не менее заметно, растягивал гласные. Это был крупный, широкоплечий мужчина. Быстрота и ловкость его движений говорили о том, что он занимался спортом.

– Можно мне сесть?

– Да, пожалуйста… хотя… я не знаю. Зачем вам понадобилось… врываться в мою комнату таким образом?

– Пожалуйста, мисс Браун, успокойтесь. Я все объясню, только выслушайте меня. Хоро­шо?

– Хорошо… говорите, – замялась Зария.

– Спасибо.

Он говорил спокойно, но после этого быстро повернулся к двери, открыл ее и, выглянув в коридор, закрыл снова.

– Я хотел убедиться, что нас никто не подслушивает, – пояснил он.

– Кому может понадобиться нас подслуши­вать? И зачем? – спросила Зария. – Я только что приехала.

– Да, я знаю, – сказал он. – Я видел, как вы вошли в отель, хотя и не знал тогда, что это именно вы. Почему-то я представлял мисс Бра­ун несколько по-другому.

Зария почувствовала себя виноватой и про­молчала.

Он пересек комнату и сел в кресло рядом с окном. При этом он поморщился, словно от боли, и тут Зария заметила пластырь на его ухе и странный обесцвеченный синяк на левом вис­ке. Он почувствовал ее взгляд и поднес руку ко лбу, будто пытаясь загородить синяк.

– Я попал в автомобильную катастрофу, – неловко объяснил он, – и меня немного заде­ло.

– Понимаю. – Зария опустилась на стул пе­ред туалетным столиком, развернувшись так, чтобы видеть незнакомца.

– Вы не возражаете, если я закурю? – спро­сил он.

– Нет, пожалуйста.

– Вы абсолютно уверены? Я сам не люблю сигаретного дыма в спальне, но, кажется, вы не останетесь здесь на ночь. Яхта уже в гавани.

– О! Мне еще ничего не сообщали.

– Она только что прибыла. Вас скоро извес­тят, и вы подниметесь на борт.

– Откуда вы знаете? – поинтересовалась За­рия.

– Мне сказал об этом один ваш друг, – от­ветил американец. – Он просил меня разыс­кать вас.

Зарии понадобилось время, чтобы уяснить для себя его слова, потом она спросила, пола­гая, что он ждет от нее этого вопроса:

– И как… его зовут?

– Скорее всего, вы его не вспомните, – отве­тил американец. – Вы когда-то встречались с ним в Лондоне, а теперь он узнал от друзей, что вы собираетесь принять участие в этом путеше­ствии. Он рассказал мне об этом, и вот почему я решился обратиться к вам за помощью.

– Что я могу для вас сделать? – спросила Зария.

– Возьмите меня с собой, – последовал ответ.

Ей показалось, что она неправильно расслы­шала и с минуту молча рассматривала его: не­знакомый ей человек в темных очках, которые придавали его лицу отчужденный вид, делая его почти нереальным.

– Я… я вас не понимаю, – наконец выгово­рила она.

– Послушайте, мисс Браун, – он наклонился вперед и сжал руки, – мне очень важно, чрез­вычайно важно попасть в Алжир. Моя мать больна. Я должен попасть к ней.

– Но есть же пассажирские пароходы!

– На них у меня нет денег.

– О!

Зария легко могла принять подобное объяс­нение, но человек перед ней казался вполне преуспевающим. Его костюм был хорошо сшит, закуривая, он достал из кармана портсигар, хотя, возможно, он стоил всего несколько шиллингов – она плохо разбиралась в подоб­ных вещах.

– Я вам сочувствую, – мягко произнесла она. – Мне нетрудно представить себе, что зна­чит быть бедным. Но не понимаю, чем я могу помочь вам.

– Вы можете мне помочь, вы не должны мне отказывать, – ответил он. – В этом путеше­ствии вы – самое важное лицо. Так сказал мне мой друг. Мистер Вирдон настаивал на том, чтобы ему нашли секретаря со знанием архео­логии и арабского языка. Я ведь не ошибаюсь?

– Нет, вы правы.

– Ну вот видите. Вам стоит только сказать, что вы хотите взять с собой своего помощника, потому что не сможете в одиночку справиться с обработкой результатов экспедиции.

– А что скажет мистер Вирдон? Он же мне не поверит.

– Поверит, я в этом уверен. Он должен пове­рить. Только постарайтесь говорить как можно более убедительно.

– Но почему я должна это делать? – расте­рянно спросила Зария.

– Потому что я умоляю вас об этом, – отве­тил американец. – Мне надо попасть в Алжир. Я должен быть рядом с матерью. Она больна. Мой отчим – негодяй. Он плохо с ней обращается. Говорю вам, я должен попасть туда, пока еще не поздно.

Он говорил так убедительно, что у Зарии едва не навернулись на глаза слезы. Ее пер­вым побуждением было немедленно согла­ситься. Этот человек попал в беду и взывает к ней о помощи. Трудно усомниться в его ис­кренности. Однако, все еще пытаясь руководствоваться житейскими правилами, она произнесла:

– Послушайте! Я никогда не встречалась с мистером Вирдоном. Он нанял меня через поверенных в Лондоне. А вдруг он не позволит мне взять с собой помощника? Вдруг он рас­сердится на меня за такое предложение?

– Я не думаю, – твердо ответил америка­нец. – Сделайте точно так, как я вам скажу, и я вам гарантирую, что все будет в порядке.

– Но… но почему… почему я должна вас слу­шаться? – запротестовала Зария.

– Потому что, как я знаю, у вас доброе серд­це, потому что все это гораздо важнее для меня, чем я могу выразить словами, потому что, со­вершая этот великодушный поступок, вы ни­чем не рискуете.

Последнее, по крайней мере, было правдой.

Она действительно ничем не рисковала. В самом худшем случае ей придется признаться, что она – хозяйка яхты. Она знала, что у нее никогда не хватит смелости на такое признание, но ее успокаивала сама возможность сделать его.

– Я кое-что придумал, если только вы согла­ситесь последовать моему плану, – будто по­чувствовав ее колебания, сказал американец. – Как только вы получите уведомление капитана о том, что яхта находится в гавани, мы вместе поедем в порт. На борту вы представите меня в качестве своего жениха.

– Жениха! – повторила Зария, изумленно раскрыв глаза.

– Да, так будет лучше всего. Тогда ваше на­мерение взять меня с собой будет выглядеть бо­лее правдоподобным. Я – не только ваш по­мощник в трудной работе, но еще и жених. К. любви всегда относятся с пониманием, и я счи­таю что особых сложностей не возникнет. Вы, конечно, объясните мистеру Вирдону, что мы только недавно обручились, и вы не хо­тите расставаться со мной, уезжая в Африку.

В его устах все выглядит достаточно правдо­подобно, подумала Зария. В конце концов, так и поступила настоящая Дорис Браун – обручи­лась, только она в связи с этим вообще отказа­лась от поездки.

– Я… не знаю, что и сказать, – беспомощно произнесла Зария.

– Тогда будьте умницей и соглашайтесь, – настойчиво проговорил американец.

– Но… я даже вашего имени не знаю.

– Нет, разумеется. Вы будете называть ме­ня… Чак. Так звали меня мои друзья в коллед­же. Фамилия моя Танер. Итак, Чак Танер. Между прочим, я немного умею говорить по-арабски и немного разбираюсь в археологии.

– Ну что ж, это уже кое-что, – ответила Зария. Но она все-таки колебалась и, покраснев и крайне смущаясь, попросила:

– Не могли бы вы… если вас не затруднит, вы не могли бы снять очки?

Он молча сделал то, что она попросила, потом, пристально глядя на нее глубокими серыми глазами, спросил:

– И зачем?

– Я… мне просто захотелось знать, как вы выглядите на самом деле, – ответила Зария, смущенно умалчивая о том, что считает спра­ведливым выражение: «Глаза – зеркало души».

У него были честные глаза – спокойные и по­чему-то, хотя она и не смогла бы объяснить по­чему, внушающие доверие.

– Спасибо, – спустя мгновение произнесла она и смущенно отвела взгляд.

Он снова надел очки.

– Мне приходится постоянно носить темные очки, иначе меня мучают сильные головные боли. Кроме того, у меня сенная лихорадка.

Тут, так внезапно, что они оба вздрогнули, за­звонил телефон.

– Наверное, это с яхты, – быстро сказал Чак Танер. – Ничего не говорите им обо мне. Просто скажите, что немедленно выезжаете.

Зария, колеблясь, пошла к телефону. Но не успела она поднять трубку, как он очутился ря­дом с ней и предупреждающе схватил ее за руку.

– Подождите! Если это кто-то другой, все равно кто, не говорите, что я у вас. Вы меня по­няли?

– Но… почему? – недоуменно спросила За­рия.

– Делайте так, как я говорю, – приказал он.

Он отнял руку, и Зария взяла трубку.

– Я слушаю.

– Мадемуазель Браун? – спросил голос в трубке.

– Да.

– Пожалуйста, подождите минуточку.

После непродолжительного треска и шума из трубки спросили по-английски, с ярко выра­женными просторечными интонациями: