Любовь всегда выигрывает

Местные жители избегали бывать здесь, что неудивительно, если учесть, сколько здесь было совершено самоубийств, предпочитали обходить мельницу стороной.

У лорда Уинчингема душа ушла в пятки. Он понимал, что если его действительно привезли на мельницу, то надежда, что его спасет случайный прохожий, услышавший его крик о помощи, ничтожна.

Внутреннее чувство собственного достоинства перед лицом, как он понимал, серьезной опасности заставляло его держать глаза закрытыми; он беспомощно и неподвижно лежал на полу кареты, даже когда цыгане перешагнули через него и открыли дверцу.

И вдруг лорд услышал голос своего кузена Клода и понял: то, что он подозревал почти с первого момента, когда пришел в сознание, оказалось правдой!

— Выносите его, — скомандовал Клод. — Несите на мельницу, я покажу, куда его положить.

Два цыгана грубо подняли лорда Уинчингема и, вынося из кареты, ударили головой о дверцу. Ему стоило огромных усилий не поморщиться и не застонать от боли. Продолжая по-прежнему держать глаза крепко закрытыми, он слышал, что они открыли дверь, и почувствовал, как с солнечного света его внесли в темное, сырое помещение и подняли по шаткой деревянной лестнице. Значит, его несут в темную, похожую на башню комнату, в которой в старину ремонтировали деревянные мельничные колеса и оси. В детстве они с Клодом приходили сюда играть в узников. Но его почему-то пугали тишина, сырость и перспектива оказаться запертым тут, когда его похитители сбегут с мельницы и бросятся спасаться в Уинче.

Лорд Уинчингем лихорадочно пытался вспомнить эту комнату. Есть ли в ней какой-нибудь другой выход, кроме двери и маленького отверстия, выходящего к колесу?

Но прежде чем он что-либо надумал, они оказались на месте.

— Кладите его.

Цыгане положили его на каменный плиточный пол, и лорд Уинчингем почувствовал холодок, проникающий через одежду. Цыгане грубо, не церемонясь, развязали ему руки и ноги.

— Теперь вы знаете, что делать, — произнес Клод с восторгом, почти с торжеством в писклявом голосе.

— Да, сэр, знаем, — ответил один из цыган.

— Что ж, не-забудьте ничего из того, о чем я вам говорил. Сюда вы вернетесь поздно вечером…

— Нет, сэр, только не вечером, — перебил его другой цыган, видимо более молодой и, как догадался лорд Уинчингем, более трусливый.

— Страшно, да? — усмехнулся Клод. — Что ж, дьяволам хватает прекрасных молодых людей, которых вы приносите им в жертву; никто из вас им не нужен. Не такие уж вы важные птицы.

— Может быть, но лучше было бы сделать это не вечером, — поддержал приятеля другой цыган.

— Хорошо… на рассвете, но не позже; поблизости никого не должно быть, — согласился Клод. — И помните, о чем я вам говорил. Снимете с него одежду и положите на берегу. Все должно выглядеть так, будто он плавал и утонул. Если украдете одежду, от меня вам не видать ни пенни! — Он помолчал, чтобы цыгане осмыслили его слова, потом продолжил: — И никаких ножей, понятно? Если он станет шевелиться, сопротивляться или просто придет в сознание, ударьте его еще разок по голове, но никаких ножей. Мне не надо, чтобы на его теле остались следы. Ясно?

— Да, сэр, ясно, — ответил цыган постарше. Услышав звон монет, лорд Уинчингем понял, что Клод вынул кошелек.

— Это половина обещанной суммы, — пояснил он, — вторую половину получите после окончания работы.

Цыгане не поблагодарили, и лорд Уинчингем вспомнил, что они никогда не благодарят за деньги. По их приметам это приносит несчастье. Потом услышал, как кто-то приблизился к нему, и догадался, что на него смотрит Клод.

— Ну, я же знал, что буду победителем, — проговорил он странным, почти безумным голосом. — Теперь, дорогой мой кузен, у меня будет все, а вы… вы достанетесь дьяволам!

Он хихикнул, и по его смеху лорд Уинчингем понял: Клод сумасшедший, совершенно сумасшедший!

Затем Клод, наверное, вышел из комнаты — его шаги зазвучали по деревянным ступенькам. Вслед за ним покинули комнату и цыгане. Дверь они заперли. Лорд Уинчингем услышал, как в замке повернули тяжелый ключ, потом его вынули, и по мере того, как все трое удалялись, шаги становились все тише.

Он лежал неподвижно, пока не отъехала карета. Несколько минут стояла абсолютная тишина. Тогда он осторожно открыл глаза, а после долгого ожидания, на тот случай, если кто-нибудь за ним подсматривает, сначала оперся на локоть, а потом сел.

Невыносимо болела голова. Прикоснувшись к ней рукой, он обнаружил, что удар рассек ему кожу на голове, в спутанных волосах запеклась кровь.

Даже от незначительного прикосновения к ране лорд Уинчингем чуть не потерял сознание. И только когда боль немного отпустила, встал на ноги.

Комната оказалась меньше, чем он помнил, будто за долгие годы она усохла, но осталась точно такой же влажной и зловещей. Дверь была сделана из прочного дуба, и, даже не глядя на нее, он знал, что без специальных инструментов замок не открыть. Еще один выход был через отверстие, выходящее к механизму, приводящему колеса в движение, но Стерн заметил, что это отверстие, размером не больше маленького окошка, прочно забито новыми досками. Вытащить гвозди голыми руками невозможно.

Мучаясь от своей беспомощности, лорд Уинчингем подумал, что у Клода, несмотря на все его безумие, хватило сообразительности все тщательно подготовить. Затем ясно представил себе, что будет дальше. Когда он не появится на свадьбе, поднимутся шум и крик, но только в Лондоне. На другой день герцогиня, вероятно, пошлет в Уинч гонца выяснить, нет ли его там. После этого пройдут недели, а может быть, месяцы или даже годы, прежде чем его одежду найдут возле запруды.

О том, что его тело всплывет, не может быть и речи. Потому-то люди и верят в дьяволов, что тела утопленников тут никогда не всплывали!

Наверное, впервые в жизни лорду Уинчингему стало по-настоящему страшно.

Лорд сел на ступеньку у двери комнаты. По крайней мере, она деревянная, а значит, не такая холодная, как каменные плиты на полу. Невыносимо болела голова, но мозг мыслил четко и ясно.

Да, он угодил в ловушку, как крыса. Клод невероятно умен. Выхода из создавшегося положения просто нет. И все-таки встал, потряс дверь и изо всех сил постарался выломать перекладины на окошке, заранее зная, что это бесполезно. Тогда снова сел, успокаивая себя, что, по крайней мере, до рассвета, пока не явятся его палачи, с ним ничего не случится.

А может быть, постараться побороться с ними? Он их не видел, но предположил, что люди, пошедшие на такое дело, должны быть сильными и ловкими, а значит, им ничего не стоит справиться с одним человеком. Клод предупредил их о ножах, но лорд Уинчингем знал: если на цыган напасть, они, не колеблясь, пустят их в ход, несмотря на запрет. А он-то безоружен! И чем больше думал, тем больше убеждался, что выход у него только один.

Всю ночь Стерн размышлял, продумывая каждую деталь своего плана, и, не переставая, тосковал по Тине. Почему он не поговорил с ней раньше? Почему тянул до последнего момента? Почему у него не хватило мужества подчиниться велению своего сердца, когда он впервые понял, что не может жить без нее?

Теперь-то ясно видно, что их хорошо продуманный план безнадежен, потому что они оба не учли человеческих отношений. Любовь уничтожила их! Она посмеялась над ними, сделала их уязвимыми и беспомощными.

Нет, если не ради себя, то ради Тины все-таки нельзя позволить себе умереть! Да, Клод сумасшедший, но сам он еще более сумасшедший! Вообразил, что она сможет смириться с таким развратным типом, как сэр Маркус! Поверил, что деньги смогут облегчить ему чувство вины и потери!

По мере того как приближалась ночь, лорд Уинчингем успокаивался и твердо решил бороться до конца. Ближе к рассвету он снова улегся на холодный пол, в той же позе, что его оставили, закрыл глаза и стал ждать.

Ждать пришлось долго. Очевидно, цыгане решили не шутить с дьяволами. Солнце стояло уже высоко в небе, когда наконец послышался шорох гравия, а потом и шаги по лестнице.

Уинчингему показалось, что цыгане вели себя довольно шумно, а когда вошли в комнату, оказалось, что их не двое, а трое. Хорошо, что он не стал

нападать на них из-за двери, как хотел это сделать вначале.

Вошедшие о чем-то болтали на своем языке, но Стерн не понимал ни слова. Очень скоро он почувствовал прикосновение их рук и догадался, что, выполняя указание Клода, они его раздевают.

Усилием воли он заставлял себя лежать неподвижно и беспомощно. Мерзавцы хорошо знали свое дело! Наверняка не первый раз раздевают и грабят!

Двое цыган подняли пленника с пола, а третий сгреб в охапку его одежду и быстро спустился по лестнице. Дождавшись сигнала, длинного, тихого свиста, цыгане стали спускать по лестнице лорда Уинчингема.

Он почувствовал, как его вынесли на солнечный свет теплый, ласковый и почему-то успокаивающий Глаз Стерн не открывал, но, хорошо зная мельницу понимал, куда его несут.

Цыгане шли налево, мимо колеса, к берегу пруда заросшего кустарником.

— Положи его вещи вон там! — приказал один из них, и лорд узнал по голосу одного из вчерашних похитителей.

— Давай!

Это был сигнал человеку, который держал лорда за ноги. Двое цыган раскачали Стерна и бросили в пруд.

Успев сделать глубокий вдох, лорд оказался под ледяной водой. Он чувствовал, что идет ко дну, словно какой-то водоворот увлекает его в свои глубины. Но был готов к этому.

Лорд Уинчингем быстро поплыл под водой в сторону берега, с которого его только что сбросили. Его продолжало засасывать; он это чувствовал и понимал, что глубже опускаться не следует. С другой стороны, цыгане, безусловно, наблюдают за прудом, поэтому выдавать своего присутствия нельзя. Стерн продолжал плыть, стараясь держаться, насколько это возможно, глубже под водой и подальше от середины пруда.

Легкие у него разрывались, а голова болела так, что казалось, он вот-вот потеряет сознание, прежде чем найдет то, что может спасти его: подводную часть старого мельничного колеса. Оно было прямо перед ним, и он с радостью ухватился за него. Еще одна секунда, и можно остановиться!

Держась обеими руками за колесо, лорд Уинчингем нырнул под него и начал осторожно подниматься из воды. Дыхание через ноздри действовало на него как живительный эликсир, но сначала он не мог думать ни о чем, кроме того, что жив и дышит. Затем, сознавая опасность, по-прежнему угрожающую ему, опустился пониже, так, чтобы над поверхностью воды остались только его глаза, и огляделся, дабы видеть, где находятся цыгане.

Они стояли примерно в тридцати ярдах от него, на берегу, с которого его сбросили, и смотрели на середину пруда, конечно не догадываясь, что их пленник сбежал не только от демонов, живущих в водовороте, но и от них.

С облегчением вздохнув, лорд Уинчингем спрятался подальше за мельничное колесо. Вода была невероятно холодной. У него уже стучали зубы, но он надеялся, что цыгане скоро уйдут. И не ошибся в своем предположении. Уходя, цыгане обернулись. Старший посмотрел сначала через правое плечо, затем через левое, а потом быстро и. бесшумно, как индейцы, все направились к лесу, что рос по другую сторону от мельницы.

Цыгане почти скрылись из вида, и лорд Уинчингем, благодаря Бога, решил, что теперь уже можно вылезти из воды, но тут кто-то из них вернулся. Стерн снова спрятал голову за колесо, но цыган даже не повернулся в его сторону. Это был молоденький мальчик, вероятно не присутствовавший при его утоплении. Он схватил под мышку одежду, лежащую у запруды, и убежал за остальными.

Лорду Уинчингему неудержимо хотелось крикнуть ему вслед: «Стой, воришка!» — но, вспомнив, что ни при каких обстоятельствах он не должен привлекать к себе внимание, сдержался.

Подождав около пяти минут, он, посиневший от холода и дрожа, поплыл к берегу и выбрался на солнечный свет. Ему очень хотелось немного отдохнуть и погреться на солнышке, но это было опасно. Тогда Стерн быстро юркнул в кусты, хорошенько отряхнулся и направился в сторону, противоположную той. куда ушли цыгане, — к Уинчу.

Посмотрев на солнце, лорд определил, что уже, наверное, часов девять, и, тихо застонав, пусти, » л бежать.

Девять часов! А Тина выходит замуж в одиннадцать! Ведь все тщательно спланировано: в полдень свадебный завтрак, а после него жених с невестой отправляются в свадебное путешествие. У них будет немало времени, чтобы до наступления ночи добраться до Ньюмаркета. Лорду Уинчингему хотелось биться головой о камни, когда он вспомнил, что сам устроил так — это казалось ему разумным. Почему он не назначил свадьбу на вторую половину дня? Тогда успел бы!

Через некоторое время Стерн был вынужден замедлить бег, не потому, что устал, а потому, что у него . нестерпимо болели ноги. Со времен мальчишества ему не приходилось ходить босиком, да еще по такой неровной, каменистой почве, превращавшей каждый шаг в адские муки.

Время шло, а он продвигался вперед потихоньку. В этой части поместья не было ни одного дома. Сельскохозяйственные угодья находились в другой стороне, и там лорд появлялся только во время охоты.

Совершенно голый, обгоревший на солнце, искусанный насекомыми, с разбитыми в кровь ногами, он мужественно шел, движимый одним желанием: успеть спасти Тину! И гнал от себя мысль, что это практически невозможно.

Даже взяв самую резвую лошадь из своей знаменитой конюшни, все равно не успеет.

Через три четверти часа лорд Уинчингем попал на пшеничное поле, в центре которого стояло пугало. Кинувшись к нему, он увидел очень старые штаны, набитые соломой, и потрепанный камзол. Распотрошив пугало и отряхнув солому, он обрадовался, что теперь у него есть хоть какая-то одежда и не придется появиться дома в чем мать родила. Натянув на себя жалкие обноски, громко скомандовал себе: «Вперед!»

Никогда раньше лорд не представлял, как обширны его владения и как много нужно сделать, чтобы улучшить дороги, построить коттеджи! Теперь же поклялся, что, если когда-нибудь ему представится возможность, он построит много домов, проложит приличные дороги, словом, улучшит жизнь тех, кто ему верит.

А между тем все шел и шел… Голова болела, ноги кровоточили… Но он не обращал на это внимания. Сейчас главное — Тина! Тина, принесенная в жертву из-за его глупого эгоизма!

Увидев впереди, дорогу в Лондон, проходящую через поместье, лорд с облегчением вздохнул. Позади осталась почти невозделанная земля, а впереди раскинулся любимый парк, обнесенный кирпичным забором.

Он уже собирался пересечь дорогу, как вдруг вдалеке заметил приближающую карету. Мысль работала быстро. Если попросить о помощи, его, вероятно, отвезут или в Лондон, или в Уинч, где он сможет взять свою лучшую лошадь. Последнее, конечно, лучше! Ведь, в конце концов, довольно странно явиться в церковь, чтобы отменить свадьбу своей подопечной, в рванье, снятом с пугала!

Лорд протянул руку, приготовившись шагнуть навстречу карете, но предчувствие опасности заставило его отступить. В последнюю секунду он спрятался за кустом у дороги и пробормотал:

— Они в любом случае не остановились бы, приняв меня за бродягу или разбойника.

Сидя в укрытии, лорд понимал, что это лишь предчувствие, но нечто посильнее, чем здравый смысл, повелевало ему не останавливать карету.

Теперь он видел, что правит каретой человек, немилосердно хлещущий кнутом двух лошадей, которые, развевая гривами, мчались по дороге с почти невероятной скоростью. Когда лошади промчались мимо, из-под колес ливнем полетели камни, и карету скрыло облако пыли.

Но, несмотря на скорость, лорд Уинчингем узнал человека, который правил лошадьми. Это был Клод! Его зубы были оскалены в почти дьявольской усмешке, а глаза бешено сверкали, что удалось рассмотреть даже за доли секунды.

Лорд Уинчингем, не дожидаясь, пока уляжется пыль, пересек дорогу и перепрыгнул через забор в парк.

Куда несется Клод и зачем? Стерн не мог этого знать, но какое-то предчувствие подсказывало ему, что дело касается Тины. Тина в опасности. Он должен… он должен спасти ее!

Лорд Уинчингем снова побежал как только мог быстрее, совершенно уверенный в том, что сумасшедший Клод, убив, как он считает, его, теперь ищет другую жертву.

— Тина! Тина! — шептал он ее имя, мчась по аллее огромных дубов к виднеющимся вдали плоским крышам Уинча. И размышлял о том, какая из его лошадей резвее, и уже мысленно отдавал приказ запрячь ее. А самому ему нужно лишь одеться и быстрее лететь за Клодом!

Тина! Ее имя стало почти молитвой, но вдруг, ускорив и без того быстрый шаг, лорд Уинчингем попал ногой в кроличью нору и моментально перекувырнулся через голову. Он почувствовал, что падает, а упав, ударился головой о корень дуба. Удар пришелся по свежей ране, нанесенной ему прошлой ночью. Все его тело снова охватила внезапная боль, и он погрузился в темноту…

Открыв глаза, лорд Уинчингем обнаружил, что лежит в своей постели. На нем была свежая белая ночная рубашка, и, окончательно придя в сознание, он сразу понял, что у него перевязаны ноги.

Домоправительница Уинча, миссис Хардинг, с тревожным выражением лица стояла у постели, а рядом с ней не менее обеспокоенный Сейнтли — дворецкий Уинча еще во времена деда Стерна.

— Что случилось? Где я? — пробормотал он.

— Ах, ваша светлость, вы живы! — воскликнула миссис Хардинг, утирая слезы.„ — Мы не знаем, ваша светлость, мы не знаем, что произошло! Вас нашли на дороге. Вы были в ужасном состоянии. Мы послали за доктором, он будет здесь с минуты на минуту! Вашей светлости не следует шевелиться, у вас на затылке ужасная рана!

Лорд Уинчингем лежал, пристально глядя на нее, и постепенно вспоминал, что ему необходимо сделать.

— Шевелиться? Конечно же я должен поскорее шевелиться! Вы не представляете, что происходит. Сейнтли, подайте мне скорее одежду!

Поднявшись, он пошатнулся, но усилием воли удержался на ногах.

— Ваша светлость болен! — воскликнула миссис Хардинг. — Вам ни в коем случае нельзя вставать! Ах, ваша светлость, лежите спокойно и ждите доктора!

Не буду я никого ждать! — Лорд Уинчингем изо всех сил старался говорить решительно, но даже в его ушах собственный голос прозвучал как слабый детский лепет. — Бренди! Вот что мне сейчас нужно! Бренди! Ради бога, Сейнтли, дайте мне выпить! А вы, миссис Хардинг, принесите что-нибудь поесть!

— Конечно, ваша светлость, вы, должно быть, изрядно голодны! Об этом я не подумала!

Она бросилась прочь из комнаты, обрадовавшись, что ей нашлось дело. Тем временем Сейнтли, словно по мановению волшебной палочки, извлек откуда-то графин с бренди и налил лорду Уинчингему бокал. Тот хотел, как обычно, выпить весь бокал залпом, но полузабытая мудрость предупредила его, что пить залпом на голодный желудок не стоит. Поэтому сделал лишь несколько глотков и снова потребовал принести его одежду. А глянув на перевязанные ноги, разразился такими ругательствами, что Сейнтли содрогнулся.

— Я же не влезу ни в одни сапоги! Сними быстро бинты, старый дурак! Нечего нежить меня, мне нужно скорее попасть в Лондон!

— Но ваши ноги разбиты в кровь, милорд, — спокойно возразил Сейнтли. — Однако если ваша светлость настаивает, я принесу вам сапоги вашего отца. У вас всегда нога была на размер меньше, чем у него.

— Сейчас же неси их! — нетерпеливо крикнул лорд Уинчингем.

Ему стоило почти нечеловеческих усилий одеться, но, время от времени подкрепляясь бренди, он справился с этой задачей. Вместе с миссис Хардинг появился лакей с подносом, и Стерн заставил себя немного поесть только потому, что понимал: без этого у него не хватит сил на долгое путешествие.

Наконец вернулся Сейнтли с отцовскими сапогами. Каким-то непостижимым образом они налезли на перевязанные ноги лорда. Теперь, пусть бледный и с перевязанной головой, он стал похож на себя.

— Лошадь готова? — обратился лорд к Сейнтли, отправляя в рот очередной кусок.

— У входа, милорд, — отчеканил тот, привычный к капризам аристократов и хорошо вышколенный. Он не оспаривал решения хозяина, но, искренне любя молодого господина, несмотря на его необузданный нрав, робко предложил: — Может быть, будет разумнее, если с вами поедет грум?

Лорд Уинчингем мельком улыбнулся ему, шагая к двери.

— Спасибо за заботу, Сейнтли! Уверяю вас, ни один грум, ни один жокей не сможет скакать с такой скоростью, с какой собираюсь скакать я! — С этими словами он взглянул на часы над камином и вдруг остановился. — Эти часы неисправны? Может быть, они стоят?

Сейнтли вынул из кармана жилета солидные серебряные часы.

— Мне очень жаль, милорд, но эти часы спешат ровно на пять минут. Сейчас точно без четверти четыре!

— О господи! — воскликнул лорд Уинчингем. — Не может быть! Я пришел сюда сегодня утром! Дорога от мельницы заняла у меня не более полутора часов!

— Но вас, милорд, нашли только после полудня! — пояснил Стейнли.

— Не может быть, чтобы я потерял так много времени! О боже мой! Что же теперь будет?

Лорд бросился из комнаты. Услышав его торопливые шаги по лестнице, Сейнтли покачал головой:

— Не следует его светлости разгуливать с такой раной на голове!

Лошадь ждала возле парадной двери. Она нетерпеливо била копытами и вертела головой. Это был чудесный молодой жеребец с примесью арабской крови.

— Я должен ехать в Лондон! — пробормотал лорд Уинчингем. — Я должен выяснить, что произошло!

Но если часы не врут, свадьба уже состоялась, и Тина, наверное, уже на пути в Ньюмаркет!

Внезапно он изменил свое решение. Повернувшись к одному из лакеев, дежуривших в холле, приказал:

— Принесите сюда коробку с моими дуэльными пистолетами!

— Слушаюсь. милорд.

Ему принесли коробку, и Стерн достал оттуда оба пистолета. Чтобы зарядить их, ему не понадобилось много времени, а затем, вскочив на лошадь, он поскакал не в сторону Лондона, а к месту, где обычно останавливался цыганский табор.

Еще только приближаясь к нему, он догадался, что цыгане ушли. От костра остался лишь тлеющий пепел, а кибитки исчезли.

Оглядевшись вокруг, он испытал внезапное чувство разочарования. Даже с помощью тяжелых пистолетов, оттягивающих карман камзола, он не станет ближе к Тине. Вдруг в небольшом овражке он заметил совсем маленькую кибитку, запряженную очень хорошей лошадью. Кибитка явно была кем-то спрятана от посторонних глаз.

Лорд Уинчингем поскакал к ней. На месте кучера сидела женщина с вожжами в руке. Она была одна. Он догадался, что женщина кого-то ждет, но кого и зачем?

Она его не видела, потому что смотрела в другую сторону. Вдруг из кустов легкой свободной поступью людей, привыкших к дальним дорогам, вышли двое. Они вскочили на подножку кибитки, и женщина, не произнеся ни слова, стегнула лошадь.

— Стоять! — Лорд Уинчингем преградил им путь прежде, чем они его заметили. На их лицах явно был испуг. Он заметил, с каким страхом все трое уставились на него, когда он медленно вынул из кармана камзола пистолет. — Где вы были и что вы делали? Говорите правду, или до следующей лжи вы не доживете! — Он театрально угрожал им, удивляясь самому себе. Однако интуиция подсказывала ему, что иного выхода у него нет.

— Да ничего мы не делали, мистер!

— Лжете! Мне нужна только правда!

— Они не знали, что делают что-то нехорошее! — пронзительным голосом закричала женщина. — Джентльмен только попросил их привезти к нему молодую леди! Он ничего не говорил об убийстве! Мы объясняли ему, что мы мирный народ! Он только попросил привезти к нему молодою леди!

Лорд Уинчингем внезапно почувствовал облегчение.

— И куда же вы отвезли ее? — мягко спросил он.

— В тот маленький белый дом на холме, — ответил один из цыган и указал назад.

Лорд Уинчингем, положив пистолеты в карман, пришпорил коня и даже не оглянулся на цыган, а те бросились в кибитку и умчались от греха подальше. Лорд Уинчингем понесся обратно в Уинч.

Он добрался до греческого храма меньше чем за десять минут, но они показались ему вечностью. Там соскочил с коня, прошел к задней части храма и нашел маленькую дверь, открывающую путь к крошечной комнатке, построенной одним из его предков, чтобы оттуда ночью наблюдать за звездами.

Чтобы открыть замок, лорду Уинчингему потребовалась секунда: ключ торчал в дверях. Задыхаясь, он б по узкой лестнице.

Отпер дверь комнатки, терзаясь мыслью, что сейчас увидит мертвую Тину. Но когда глаза его привыкли к полумраку, увидел ее сидящей на полу в каком-то футе от него! Лицо ее было залито слезами, в глазах застыл ужас. Однако, увидев лорда, она вся засветилась, ослепив его своей красотой. Он опустился на пол рядом с ней и обнял ее.

— Слава богу, Тина! Я нашел вас! Я был сумасшедшим глупцом, но теперь я прозрел! Ах, Тина, я не могу жить без вас и не хочу жить, если вы не будете моей! Мне безразлично, что подумает свет, деньги тоже не имеют значения! Мы будем вместе, потому что я вас люблю! Пожалуйста, Тина, скажите, что вы тоже любите меня! Скажите, что согласны стать моей!

Он говорил все это, целуя ее, и слова звучали невнятно. Ее губы отвечали ему, а он чувствовал на своих губах соленый вкус слез.

— Ах, Стерн, вы действительно любите меня?

— Я люблю вас больше всех на свете! Каким же я был глупцом, что не понял этого раньше! Я люблю вас, Тина! Скажите, что вы тоже любите меня!

— Я очень люблю вас! — прошептала она. — Я люблю вас давно, и теперь у нас все будет в порядке, все…

— Конечно! Ведь вы любите меня! Но давайте скорее сбежим отсюда! Нас попытаются поймать, но уже не смогут остановить!

Он обнял ее и так крепко прижал к себе, что она чуть не задохнулась. Сила его страсти захлестнула Тину волной невыразимого счастья, но она справилась со своим чувством и разумно произнесла:

— Послушайте, Стерн!

Нечего слушать, — резко перебил он ее. — По дороге вы расскажете, что произошло. Я знаю, что вас похитил Клод. Что ж, то же самое он проделал и со мной и, более того, пытался меня убить! Мне стало страшно! Ах, Тина, как я боялся, что он убьет вас! Она тихонько вздохнула:

— Он вовсе не собирался меня убивать. Он хотел жениться на мне, поэтому-то и убил сэра Маркуса!

Лорд Уинчингем удивленно посмотрел на нее:

— Клод убил сэра Маркуса?! Тина кивнула:

— Да, после того, как мы поженились. Клод сумасшедший, совсем, совсем сумасшедший и сейчас отправился за священником, потому что знает, что, как вдова, я наследую деньги сэра Маркуса.

— Он ненормальный!

— Да, конечно, — согласилась Тина. — Но самое ужасное, Стерн, что во всех его и наших действиях не было никакой необходимости: мне незачем было выходить замуж за сэра Маркуса, а Клоду незачем было убивать ни вас, ни его! Посмотрите! Видите?.. Вы жили рядом с этим всю свою жизнь!

— О чем вы говорите? — не понял лорд Уинчингем, с тревогой глядя на нее.

Затем неохотно повернул голову в сторону, куда она показывала, увидел поломанную половицу, где застряла ее нога, а под ней бесчисленные сверкающие и переливающиеся слитки золота. Как и Тина, Стерн сразу понял, что это и есть сокровище Уинча, спрятанное там, где его, скорее всего, никто никогда не искал!

Он изумленно посмотрел на золото, но почему-то не испытал ни облегчения, ни возбуждения, ни удовольствия. В этот момент его больше всего радовало, что с ним Тина, а ее губы в близости от его губ.

Стерн снова заключил ее в объятия.

— О, Тина! — пробормотал он. — Это не должно иметь значения и не имеет! Я больше не хочу говорить о деньгах! Я боялся потерять вас, но нашел. Думал, что вы мертвы, а вы живы! Для счастья мне этого достаточно! Я ни о чем больше не хочу думать. Вы понимаете, мы вместе, вместе, наконец! Вы любите меня? Ах, дорогая моя, любимая малышка! Скажите мне еще раз, что вы любите меня!

Тина хотела это сказать, но не успела. Их губы слились в поцелуе, и они забыли обо всем, кроме того, что они мужчина и женщина, что они хотят друг друга и необходимы друг другу. И только позже, замирая от счастья от его чудесных прикосновений, она прошептала:

— Я люблю вас, Стерн.