Любовь и страдания принцессы Марицы

Здесь он осекся, так как вернулся Джозеф, который, увидев принцессу, стоящую у двери, объяснил ей:

– Я несу шампанское его королевскому высочеству.

– Я хочу навестить герцогиню, Джозеф, – прошептала Марица, – скоро вернусь.

– У вас достаточно времени, ваше королевское высочество, – ответил Джозеф.

Он улыбнулся, и она была уверена, что слуга сделает все возможное, чтобы выгородить ее, если принц ее хватится. Марица не знала, что бы она делала, если бы не Джозеф. Только он мог защитить ее от издевательств принца и только перед ним не надо было притворяться. Джозеф знал все их тайны: пристрастие своего хозяина к спиртному, его жестокое обращение с женой, страх, который Марица не могла скрыть, как ни пыталась. Итак, у нее в запасе было немного времени, и она быстро спустилась на первый этаж. Герцогиня де Вальер была ее единственным другом в Мариенбаде и, похоже, единственным другом во всем мире. Теперь уже старенькая, в молодости герцогиня славилась редкой красотой, и Марица хорошо помнила, как она приезжала в Венгрию и останавливалась в доме Эстерхази, когда принцесса была еще совсем ребенком. Последние несколько лет герцогиня, жила в Мариенбаде, потому что парижский климат был ей вреден. Она снимала большой номер на первом этаже "Веймара", вся же обстановка была ее собственной.

Когда слуга в ливрее дома де Вальер открыл Марице дверь, ей сразу же бросились в глаза великолепная мебель эпохи Людовика XIV и изысканные картины Буше и Фрагонара. Она вдруг почувствовала себя как дома.

Дворцы Эстерхази в Венгрии были выстроены с большим вкусом, а их сокровищницы пополнялись в течение нескольких столетий. Марице внушала отвращение уродливая помпезность немецкой мебели, которая была во вкусе этого народа вообще и обитателей королевских дворцов в особенности.

Герцогиня грелась на солнце, сидя в кресле у окна своего огромного салона, и радостно обернулась, как только доложили о Марице. В свои почти восемьдесят лет она была еще красива, а седые волосы ее были причесаны безукоризненно. В каждой линии ее платья чувствовался парижский вкус, а о ее драгоценностях ходили слухи, что они были подарены двумя самыми влиятельными коронованными особами Европы.

– Дорогое дитя мое, как приятно тебя видеть! – сказала она по-французски, протянув руку, на которой видны были голубые вены.

– У Фридриха гость, – ответила Марица, – и я воспользовалась случаем повидать вас.

– Для меня, как ты знаешь, нет большего удовольствия, – произнесла герцогиня. – Как ты поживаешь, малышка?

От ее старых, но исключительно зорких глаз не ускользало ничего, и сейчас она с грустью смотрела на похудевшее лицо Марины и синие тени под ее огромными глазами. Она знала, хотя Марица никогда ей в этом не признавалась, что причиной этому не усталость, а физические страдания, которым подвергал ее муж. Герцогиня была информирована почти обо всем, что происходило в Мариенбаде, да и за его пределами тоже. Ее любимым занятием было писать письма, и сама она получала обширную почту из всех концов Европы. Кто-то однажды пошутил: "Никто не информирован лучше герцогини де Вальер. Даже собачки, кажется, передают ей, что происходит в будуарах и спальнях их хозяек!"

– Как себя чувствует Фридрих? – осведомилась герцогиня.

Она задавала этот вопрос не из праздного любопытства, хотя Марица об этом не догадывалась.

– Значительно лучше, – ответила Марица. – Вы не поверите, но вечером у нас был званый обед.

– Званый обед? – воскликнула герцогиня с таким удивлением, будто впервые слышала эти слова.

Марица кивнула.

– Вчера к Фридриху приходили генерал барон, фон Эхардштейн и адмирал фон Сенден, и после их ухода он был в значительно лучшем состоянии духа, чем обычно.

– Почему бы это? – вновь удивилась герцогиня.

– Я не знаю, – ответила Марица, – но думаю, что кайзеру что-то нужно от Фридриха. – Она сжала руки и продолжала: – Я не знаю, что именно, но надеюсь, что-нибудь вполне реальное. Ведь впервые за много месяцев ему захотелось развлечься.

– Кто же был у вас в гостях? – оживленно поинтересовалась герцогиня.

– Фридрих сам написал письмо барону Карлову, а мне поручил пригласить лорда Эркли. – Потеплевшим голосом Марица добавила: – Он очень… мил. Король Эдуард представил мне его вчера, и, кажется, раньше он бывал в Вильценштейне.

– Тебе понравился лорд Эркли?

– Он очень… приятный человек.

От герцогини не ускользнул легкий румянец, выступивший на щеках Марицы.

– Многие женщины симпатизируют ему, – заметила она.

– Это неудивительно, – ответила Марица, – ведь он так красив и умен.

– Говорят, он знает обо всех международных интригах гораздо больше, чем сами послы, – сухо сказала герцогиня.

– Он вхож в несколько царствующих домов Германии.

– Я слышала, – произнесла герцогиня. – Это, наверное, и заинтересовало Фридриха, а может быть, и барона?

– А почему барон должен быть этим заинтересован? – удивленно спросила Марица. Герцогиня хотела ответить, но передумала.

– Барон отличается снобизмом и честолюбием, – сказала она. – Я уверена, он был счастлив пообедать с вами.

– Я была очень удивлена, когда он пришел под конец обеда.

– А я гораздо больше удивлена, что лорд Эркли принял ваше приглашение, – сказала она. – Он здесь нарасхват, и наверняка у него были более приятные перспективы на вечер. – Марица промолчала, и герцогиня продолжила: – У него в жизни был не один роман. Говорят, последний – с маркизой Гастицис – длился около шести месяцев, но сейчас дело идет к разладу.

Марица улыбнулась.

– Как вы можете знать все это, постоянно живя здесь, в Мариенбаде?

– Я веду активную переписку, – ответила герцогиня. – А об этом мне сообщил король Эдуард, он вчера был у меня.

– Король навещал вас? – оживилась Марица. – Как это прекрасно! Он был очень мил со мной вчера. Мне кажется, там, куда он приходит, становится чуточку теплее.

– А иногда остается разбитое сердце! – улыбнулась герцогиня. – Но ты права, он добрый человек. Неудивительно, что его все любят.

– Он очень тепло… отзывался о… лорде Эркли.

– Лорд Эркли его протеже, и один из лучших. – Г Герцогиня, казалось, хотела что-то добавить, но спросила только: – Какие у тебя планы?

– Такие же, как всегда, – ответила Марица. – Я бы очень хотела поехать на прогулку, но Фридрих говорит, что не любит трястись в экипаже! А мне бы так хотелось подышать воздухом в лесу.

Она посмотрела в окно на цветник в саду и росшие рядом ели. Герцогиня с грустью подумала, как же хороша была Марица. Немногие из знакомых ей женщин переносили столь адское существование с таким достоинством. Принцесса отвернулась от окна.

– Я должна возвращаться, – сказала она. – Вдруг Фридриху нужна моя помощь? Разрешите мне прийти еще, если будет возможность?

– Ты знаешь, дорогое дитя, что я всегда рада тебя видеть. Мне дорога вся ваша семья, князь Миклош, И твой отец, твоя матушка и другие! Я не знаю, как отблагодарить их за все хорошее, что они сделали для меня. – Герцогиня улыбнулась и добавила: – И, конечно, ты знаешь, что ты сама по себе мое любимое существо. Я отношусь к тебе, как к дочери или, вернее, внучке?

– Я была бы счастлива быть вашей дочерью и чтобы в моих жилах текла французская кровь, – с я искренним чувством сказала Марица. – У вас такой изысканный вкус, что, когда я вхожу к вам, мне кажется, о другой обстановке невозможно и мечтать.

– Когда-нибудь и у тебя будет такая обстановка, – спокойно произнесла герцогиня. – Когда увидишь лорда Эркли, попроси его рассказать тебе о французской мебели, которой обставлен его дом в Хемпшире.

– Обязательно… если увижу его, – прошептала Марица. – Но откуда вы знаете его дом?

– Я гостила там, – ответила герцогиня. – Его матушка была моей очень давней подругой.

– Расскажите мне о ней.

– Это была очаровательная женщина, которая одаривала всех своей добротой. Невозможно себе представить, чтобы Лелия Эркли когда-нибудь в своей жизни сказала что-то злое или резкое. – Помолчав немного, герцогиня добавила: – Обычно у нее в гостиной велись интереснейшие разговоры, а сколько было шуток, смеха! – Затем герцогиня ядовито заметила: – Этим "красавицам", которые кокетничают с королем, далеко до нее!

Марица улыбнулась. Она знала, что герцогиня немного ревниво относилась к молодым женщинам, известных своей красотой, которых она считала пустыми созданиями, единственным достоинством коих было симпатичное личико.

– А я думаю, никто, даже леди Эркли, не может сравниться с вами по остроумию и образованности, – сказала Марица. С этими словами она наклонилась к герцогине и поцеловала ее в щеку. – Я навещу вас еще раз при первой же возможности.

– Буду ждать с нетерпением, – ответила герцогиня. – И скажи лорду Эркли, что я бы хотела его видеть. Он, должно быть, забыл, если вообще знал, что мы были дружны с его матерью.

– Я передам ему, – пообещала Марица. Она помчалась на второй этаж в надежде сейчас же сдержать свое слово. Лорд Эркли был так добр к ней вчера ночью, и она ловила себя на мысли, что хочет увидеть его снова. Она хотела поговорить с ним о вещах, о которых ни один мужчина, как ей казалось, не имеет ни малейшего понятия. Потом она в отчаянии подумала, что ему будет очень скучно с нею, ведь он весь захвачен веселым вихрем мариенбадских развлечений. Принцесса была уверена, что и на обед он пришел просто из жалости к Фридриху. Ей было ясно, что обед не доставил ему большого удовольствия, не вызывало сомнения и то, что его шокировало количество выпитого Фридрихом вина. По худощавой, атлетической фигуре лорда Эркли было видно, что он умерен как в пище, так и в вине и никогда не следует обычаям компании.

"А вдруг я больше никогда не смогу поговорить с ним?"– подумала она, и от этой мысли пришла в уныние.

Открыв дверь в номер, принцесса сразу поняла, что она успела вовремя и Фридриху совсем не обязательно знать, где она была.

Генеральская фуражка с золотой тесьмой еще лежала в кресле, а из гостиной были слышны голоса. Дверь в гостиную не была закрыта достаточно плотно, и она услышала слова генерала:

– Если вы считаете, что это невозможно, я могу попросить баронессу фон Кеттлер приехать сюда. Вы же знаете, какая это очаровательная женщина и как много она для нас сделала.

– Нет, нет, конечно, нет, – почти гневно сказал принц Фридрих. – Предоставьте все мне. Уверяю вас, я не обману доверия императора.

– Я надеюсь, но если это будет вам не под силу, поставьте в известность адмирала фон Сендена. Он пробудет здесь еще десять дней, чтобы подлечиться.

Марица прошла в свою спальню и закрыла дверь. Она догадалась по голосу Фридриха, что он еле защищался и в то же самое время был очень рассержен на генерала, который сомневается в его способности выполнить поручение. Но что это было за поручение? Почему Фридрих не доверился ей? И кто была эта баронесса фон Кеттлер? Кажется, раньше она не слышала этого имени.

Через несколько минут принцесса услышала голос генерала, что-то говорившего Джозефу в вестибюле, а потом внешняя дверь закрылась. Она поторопилась в гостиную. Фридрих сидел у камина в своем кресле. Он не обернулся, когда она вошла, и она подумала, что он хмурится, а это был дурной знак, немало напугавший принцессу.

– Зачем генерал приходил к тебе? – спросила она. Принцесса знала, что муж придет в ярость, если догадается, что она знает, что генерал приходил попрощаться.

– Мы обсуждали сугубо личные проблемы, – недовольно ответил принц. Потом он посмотрел на часы и ахнул: – Пора принимать воды! Где Джозеф, черт его возьми?

– Он ждет, а я только надену шляпу, и мы сейчас же повезем тебя к колоннаде.

– Так какого же черта мы ждем? – рассердился принц. – Если я хочу поправиться, мне необходим строжайший режим – ты это знаешь!

Марица промолчала. Она знала, конечно, это они с Джозефом виноваты в том, что генерал так задержал его и что они выезжают из отеля на двадцать минут позже.

Усилием воли принцесса заставляла себя не принимать близко к сердцу капризы мужа. Хотя принц Фридрих этого не знал, доктора сказали ей достаточно откровенно, что его состояние никогда не улучшится, не помогут ни курорты, ни лечение, ни госпиталь. Но Марица настаивала, что надежда иногда творит чудеса, и ей казалось крайней жестокостью лишать всякой надежды человека, страдающего не по своей вине. И все же жить с принцем Фридрихом было невыносимо, и единственное, чего она боялась, что может уйти Джозеф. Они никогда не говорили об этом, но принцесса чувствовала, что он не уходит отчасти из любви и жалости к ней. Конечно, никто больше не вытерпел бы постоянных придирок принца Фридриха, его криков и помыкания.

Слуги в их дворце в Вильценштейне менялись постоянно, не говоря о фрейлинах, которым Марица уже потеряла счет. Никто не мог долго терпеть грубости и оскорбительного тона, каким принц Фридрих разговаривал всегда и пьяный, и трезвый.

Марица понимала, что нехорошо путешествовать без фрейлины. Одна из них, обещавшая сопровождать ее в Мариенбад, в день их отъезда из Вильценштейна покинула дворец.

– Простите, ваше королевское высочество, – сказала она Марице, когда уезжала, – я счастлива быть с вами, но его королевское высочество подверг меня таким оскорблениям, каких я себе и представить не могла.

– Вы знаете, что он не ведает, что творит, – прошептала Марица.

– Вы не совсем правы, ваше королевское высочество, – ответила фрейлина, – есть слова, которые женщина не должна слышать. Извините, сударыня, но я возвращаюсь домой, и ни я, ни мои близкие больше не появятся при дворе.

Марица так и не смогла успокоить ее. Впрочем, в какой-то мере было и лучше, что они приехали в Мариенбад без фрейлины, ведь не надо – было ни перед кем извиняться, когда Фридрих бывал не в себе. Ее, однако, очень угнетало одиночество, когда Фридрих принимал свои процедуры, а ей не с кем было погулять по городу или посидеть в саду. Принцесса иногда приглашала свою горничную пойти с ней в магазины, но Хельга была уже стара и не любила ходить. Она также говорила, что у нее столько дел, что и без этих бессмысленных прогулок едва хватает времени содержать в порядке гардероб хозяйки. Единственным развлечением Марицы было чтение, которому она жадно предавалась, сидя в приемной, пока Фридриха осматривал врач или ему делали специальный массаж.

Иногда она спрашивала себя, а будет ли вообще в ее жизни что-нибудь, кроме отвратительных сцен с Фридрихом, когда они вместе, и изнуряющего ожидания, когда его нет. Правда, само пребывание в Мариенбаде, сама возможность смотреть в окно – даже было лучше, чем быть запертой в четырех стенах в Вильценштейне, где ей ничего не позволялось изменить.

У предыдущей великой герцогини, как считала Марица, был ужасный вкус, но Фридрих, как ни просила принцесса, не позволил ей даже выбрать шторы для ее же собственной гостиной.

Все комнаты во дворце были выдержаны в мрачных коричневых тонах в сочетании с горчичным цветом. Везде ощущался недостаток красок, и даже цветы тускнели, попадая во дворец. Для Марицы, родившейся в одной из самых красивых стран мира и боготворившей красоту, было почти физически невыносимо смотреть на все это уродство. Ей не доставлял удовольствия даже сад, потому что определенные цветы высаживались в одно и то же время года почти с армейской точностью, и принцессе запрещено было менять традиционную программу.

Иногда она со слезами на глазах вспоминала широкую, открытую степь, по которой ездила верхом с отцом. Ей не хватало также серебряных рек, полевых цветов, покрытых снегом горных вершин на фоне голубого неба, а особенно умнейших венгерских лошадей. Каждый день, каждую секунду она невыносимо тосковала по своей семье.

Почему в Вильценштейне никто не смеется? Почему, когда она пыталась заговорить о чем-нибудь интересном, ей отвечали сквозь зубы и тотчас же меняли тему разговора, начиная обсуждать политику Германии?

Даже музыка, которая, как ей говорили, близка каждому немецкому сердцу, здесь казалась какой-то задушенной.

Мариенбад же был прекрасен, и через несколько минут Марица следовала за мужем по коридору и думала, что вскоре они снова окажутся на солнышке. Фридрих ворчал и жаловался на опоздание. Он всегда хватался за малейшую возможность выразить свое неудовольствие и на любой проступок кидался, как собака на кость. Марица приучилась не обращать внимания на многое из того, что он говорит.

Они удалялись от отеля, солнце светило ей в глаза, и все, что говорил Фридрих, доносилось до нее, как звук отдаленной грозы в летний день. Было позже обычного, и все общество уже прогуливалось в парке, а дамы в своих шляпах, украшенных цветами, и с солнечными зонтами в руках сами были похожи на прекрасные цветы. Главное для них было не загореть. И в то же время каждой так хотелось быть замеченной на освещенной солнцем террасе за колоннадой! Один из телохранителей принес принцу Фридриху кружку воды, и Марица осмотрелась. Кроме хорошеньких женщин, было еще много такого, на что стоило посмотреть. Мужчины были или среднего возраста, или вовсе пожилые. Принцесса узнала короля Болгарии Фердинанда и короля Греции, а немного в стороне, несколько необычный в своей красной феске, стоял Хаким-паша.

Марицу всегда забавлял вид польских рабби, прогуливающихся среди элегантных социалистов. С головы до ног в черном, в широкополых шляпах и наглухо застегнутых одеяниях, напоминающих восточные халаты, с черными бородками и жирными локонами, они были похожи на призраков тьмы. Марица с интересом рассматривала трех из них, когда ее окликнули. Она обернулась и увидела, что король Эдуард уже давно подошел к ней, пока она смотрела в другую сторону.

– Доброе утро, Марица, – сказал он очень сердечно. – Глядя на вас, трудно поверить, что вам прописаны воды, как и мне.

Марица сделала реверанс, улыбнулась ему и сразу же увидела, что рядом с ним были еще двое: посол Португалии в Англии маркиз да Совераль, давний друг короля, и лорд Эркли.

Когда принцесса отвечала на почтительное приветствие лорда, она почувствовала, что краска смущения залила ей лицо, и тотчас же опустила глаза, не в силах взглянуть на него. Король беседовал с принцем Фридрихом, и Марице показалось, что ее муж более любезен и общителен, чем вчера утром.

Внимание короля было отвлечено появлением очень интересной дамы в огромной шляпе из зеленого тюля, и пока маркиз да Совераль говорил с принцем Фридрихом, лорд Эркли осведомился:

– Как ваше самочувствие сегодня?

Марица посмотрела на него и, встретившись с ним глазами, вдруг на миг потеряла способность говорить. Она ничего не помнила, кроме того, как добр он был к ней вчера ночью. Она хотела ему сказать, что долго думала над его словами и действительно впервые за несколько лет почувствовала себя счастливой. Потом вспомнила просьбу герцогини и быстро сказала:

– Герцогиня де Вальер, старая подруга вашей матери, очень хотела бы видеть вас. Она живет в отеле на первом этаже.

– Да, конечно, я навещу ее! – живо откликнулся лорд Эркли. – Кажется, я вспоминаю, моя матушка рассказывала о герцогине.

– Она будет просто в восторге, – произнесла Марица.

– Подойдите сюда, Эркли! Мне нужно сказать вам кое-что!

У Марицы было такое чувство, что голос ее мужа прогремел, как выстрел из пушки. Маркиз да Совераль отошел от принца, и его место занял лорд Эркли.

– Доброе утро, ваше королевское высочество! – сказал он. – Позвольте мне еще раз поблагодарить вас за чудесный обед.

Марица подумала, что это была простая снисходительность лорда, так как ничего подобного в его душе не было.

– Я думал, вы ездите верхом, – в голосе принца Фридриха почти звучал упрек.

– Сегодня я еще не успел, – ответил лорд Эркли, – но я уже нашел лучшую конюшню в Мариенбаде и обязательно с завтрашнего дня буду совершать прогулки верхом в семь часов утра.

– Мне доводилось слышать, этим вы активно занимались в прошлом году, – заметил принц Фридрих.

Марица увидела, что лорд Эркли немало удивлен осведомленностью принца о его персоне.

Принц продолжал:

– Полагаю, семь часов наиболее удачное для вас время: вы сможете покататься самостоятельно, ничто не будет вам мешать. Император всегда говорил, что его "Дядюшка Берги" неумолимый погонщик.

–Для меня большая честь, составить компанию его величеству, – холодно ответил лорд Эркли.

Он подумал, что как бы ему ни хотелось быть почтительным по отношению к принцу Фридриху, он не позволит ему вольно отзываться о короле Эдуарде в его присутствии.

Принц засмеялся каким-то недобрым, презрительным смехом человека, считающего, что любая некоронованная особа не стоит его мизинца. Именно это и почувствовал лорд Эркли, после чего он снял шляпу перед Марицей и уже готов был уйти, когда принц сказал:

– Нет, подождите минуту, Иан! Я хочу, чтобы вы оказали мне одну услугу.

Лорд Эркли остановился, удивленный переменой в голосе принца Фридриха и тем, что его назвали по-имени. Он подождал, и принц произнес:

– Не могли бы вы взять принцессу с собой, когда завтра поедете кататься? Она обожает верховую езду, но вы единственный человек, которому я могу ее доверить.

Марице сначала показалось, что она ослышалась или ей во сне приснились эти слова мужа. Она удивленно посмотрела на лорда Эркли. Подумав лишь миг, тот ответил:

– Ну, конечно! Для меня будет большой честью сопровождать принцессу! – Обернувшись к Марице, он добавил: – Может быть, семь часов слишком ранний час для вашего королевского высочества?

– Нет, нет, разумеется, нет! – заикающимся от волнения голосом проговорила принцесса, сама не понимая, стоит она на ногах или на голове.

– Тогда давайте все уладим, Эркли, и прикажите, чтобы мне прислали счет из конюшни.

– С удовольствием, ваше высочество, – обрадовался лорд Эркли. – А сейчас, простите, я вижу, меня зовет его величество.

Он отошел, и у Марицы перехватило дыхание.

Неужели это правда, неужели это действительно правда, что после того, как Фридрих запрещал ей ездить верхом даже дома, разве что изредка, он только что устроил ей прогулку в Мариенбаде… и с лордом Эркли? Она хотела поговорить с ним об этом, но в это время вернулся телохранитель с кружкой воды.

– Гадость! – воскликнул принц, забирая воду без слова благодарности. Он, однако, отпил из кружки, а Марица нашла наконец глазами лорда Эркли и короля, окруженных толпой.

Оба смеялись, очевидно какой-то шутке маркиза да Совераля, славившегося своим остроумием. Марице вдруг показалось, что солнце светит ярче, чем раньше, и от музыки, которую исполнял оркестр в парке, хотелось петь и танцевать.

"Спасибо! Спасибо!" – хотела она сказать мужу, но слова застряли у нее в горле. Ей давно было известно, что стоит ей проявить слишком большую радость по поводу чего-либо предстоящего, Фридрих из садистского желания досадить ей изменит свое решение в последнюю минуту. Он внезапно посмотрел на нее и сказал, как будто угадав ее мысли:

– Ты ведь этого хотела, не правда ли? Поездить верхом?

– Это будет очень мило, – ответила Марица как можно спокойнее. – Спасибо, Фридрих, что ты подумал об этом.

Говоря это, она догадалась по выражению его лица, а может быть, интуиция подсказала ей, что это была не его идея. Но если не его, то чья же? Должно быть, принцу зачем-то понадобилось завоевать доверие лорда Эркли, и прогулка лорда с принцессой была довольно хитрым способом сделать это. Она только надеялась, что лорду Эркли не будет с нею скучно. Ему, наверное, хотелось побыть одному. А может, был кто-то, с кем бы он прокатился с большим удовольствием.

Три года Марица была унижаема и оскорбляема единственным мужчиной, которого знала, что, конечно, не добавляло ей уверенности в себе.

Весь день ее мучила мысль, что ее, как кость, бросили лорду Эркли, а ему ничего не оставалось, как принять предложение принца. Вечером, как будто сожалея об этой небольшой уступке, Фридрих обходился с женой грубее, чем обычно. Они обедали вдвоем, и он придирался к каждому блюду, которое она заказала в надежде доставить ему удовольствие. Принц и пил больше обычного и к концу обеда был в агрессивном расположении духа, так хорошо ей знакомом. Она знала, что к нему не надо приближаться, когда он в таком состоянии, потому что он мог обидеть ее, как сделал это позапрошлой ночью. Принц обладал огромной физической силой, и ускользнуть от него было невозможно. Схватив принцессу, он начинал бить ее своим тонким кожаным хлыстом, который всегда носил при себе.

Джозеф обычно делал вид, что забыл подать хозяину хлыст, но принц всегда требовал, как только садился в свое кресло. Он скрывал это орудие пытки под пледом, покрывавшим его колени, но Марица отлично знала, что хлыст может пройтись по ней в любую минуту.

Обед был закончен, Фридрих устал бросать ей проклятия по поводу воображаемых оскорблений, но сказал весьма зловещим тоном:

– Иди сюда!

Она встала, но, увидев выражение его лица, намеренно повернулась и вышла из гостиной. Он что-то кричал ей вслед, но она не обращала внимания. Джозеф, конечно, был настороже.

– Я уложу его, ваше королевское высочество, – прошептал слуга.

– Благодарю вас, Джозеф, – ответила Марица.

Запершись в своей спальне, она села и закрыла лицо руками, изо всех сил стараясь не заплакать. Что бы она ни делала для Фридриха, он ненавидел ее. Он ненавидел ее за то, что она была молода и могла двигаться так же, как когда-то и он. Он ненавидел ее за то, что, хотя в порывах ярости он мучил ее морально и физически, она все же не была сломлена до конца и какая-то врожденная гордость заставляла ее хотя бы внешне держаться спокойно. Но принцесса знала, что в действительности она была на грани срыва, и иногда чувствовала, что сойдет с ума, если будет и дальше выслушивать все эти оскорбления. Нервы ее были на пределе от тех жестоких наказаний, которым муж подвергал ее при первой возможности.

"Лучше" бы я умерла, – подумала принцесса. – По крайней мере, я была бы свободна".

Гортанный голос Фридриха, казалось, скреб по ее нервам, и каждая совместная еда становилась долгой-долгой пыткой ожидания проклятий и ругательств, которыми он осыпал ее.

Принцесса почти точно могла сосчитать выпитые принцем стаканы и знала, когда ликер ударит ему в голову и пробудит дремлющие в нем чувства, которые не замедлят вырваться наружу в виде самых непристойных выражений.

"Что же мне теперь делать?" – этот вопрос Марица и ранее задавала себе неоднократно. Потом она вспомнила, что завтра она будет кататься верхом. Эта мысль светила ей, как звезда в темноте. Но она тут же безнадежно сказала себе, что, без сомнения, утром Фридрих отменит свое решение. У нее, правда, был шанс выйти из отеля до того, как он проснется.

Когда Фридрих очередной раз бывал в бешенстве, врач прописывал ему, снотворное. Это делалось скорее ради Джозефа, чем ради кого-то другого, так как иначе слуге приходилось всю ночь быть на ногах и следить, чтобы принц не упал с кровати или не разбил все, до чего только может дотянуться. Обычно после приема снотворного Фридрих просыпался поздно и все утро был вялым и сонным.

Понимая, что это нехорошо, Марица молилась, чтобы именно так и было завтра утром. Тогда она выйдет из отеля до того, как он ее хватится.

Она сказала горничной, что ей нужен костюм для верховой езды, и та пошла в гардеробную.

То, что она была женой немца, заставляло ее чувствовать барьер между собой и людьми других национальностей. Но было бы очень глупо с ее стороны не видеть, что очень многие как в Германии так и за границей, не любят кайзера. Армейские офицеры и молодые люди вроде ее мужа, высокомерные и самодовольные, имеющие почти фанатичное желание видеть Германию владычицей всего мира, боготворили кайзера, а вот многие простые люди чувствовали, что он во имя Великой Германии проедет по ним без жалости, не думая об их страданиях, а многим женщинам не нравился его холодный и презрительный взгляд, который он бросал на них.

"Как отличается от него король Эдуард, – подумала Марица, – дающий любой женщине, с которой он говорит, понять, что она красива и что в данный момент она единственный человек, с которым ему приятно говорить".

И лорд Эркли!

Ее мысли снова вернулись к нему. Как он был мил и как сочувствовал ей, когда они сидели в саду под ивой! Ей вдруг нестерпимо захотелось опять пойти к тому дереву и надеяться – только надеяться, – что он снова пройдет по этой дороге, однако она подавила в себе эти мысли, внушила себе, что подобное поведение не только непорядочно, но и нескромно. Если он будет возвращаться в отель пешком и найдет ее здесь, ему станет ясно, что она ждет его.

Марица подошла к окну и посмотрела на звезды. Как же неожиданно судьба оказалась добра к ней, если завтра утром она поедет на прогулку верхом с лордом Эркли! Из суеверия она уже не могла мечтать ни о чем больше.

– Я увижу его завтра, – прошептала она и отошла от окна.

Глава 4

Лучи солнца пробивались сквозь ветви елей, источающих теплый и, если можно так сказать, дружелюбный аромат.

Марица уже давно не испытывала такого счастья, она почти забыла, что значит это слово. Она никогда не была так возбуждена, как сегодня.

С той минуты, когда она вышла из отеля и несколько застенчиво пошла навстречу уже ожидавшему ее лорду Эркли, ей показалось, что все темное и грустное позади.

Взглянув мельком на лошадь, принцесса убедилась, что лорд выбрал самое послушное животное из бывших на конюшне. Конечно, она и сравниться не могла с теми великолепными лошадьми, на которых Марица каталась дома в Венгрии, но все же эта лошадь не была похожа на толстых ленивых животных, которых обычно нанимали дамы, желающие заняться верховой ездой только потому, что это было модно.

– Чудесное утро, сударыня! – очень учтиво поприветствовал ее лорд Эркли, но выражение его глаз говорило о большем.

– Оно чудесно для… меня, – ответила Марица.