ОТ АВТОРА

В начале XIX столетия воровство в королевстве Великобритании каралось очень жестоко. Виселица ждала каждого, виновного даже в самой незначительной краже, «если таковая имела место быть в лавке или амбаре, на конюшне или в дилижансе, на сумму не менее пяти шиллингов».

Подстреленный в чужих угодьях заяц или фазан в лучшем случае предполагал как особую милость каторжные работы в Новом Южном Уэльсе сроком до семи лет.

Тюрьмы содержались отвратительно, полицейских не хватало. Работа полиции страдала скверной организацией и плохо оплачивалась, что часто вело к злоупотреблениям со стороны полицейских.

Ребенка, стащившего кусок хлеба, могли арестовать, забрать в тюрьму, выпороть, а потом отправить домой без единого пенни в кармане.

Выборные комитеты, созданные в 1817 году, направляли в Парламент многочисленные ходатайства, но принятия новых законов оставалось ждать еще долгие годы.

Глава 1

— Тимоти, прекрати пинать Люси и есть ее кашу! — сказала Кармела.

— Нет!

Тимоти, толстый противный мальчишка лет семи от роду, по мнению Кармелы, совершенно не умел себя вести.

Чтобы досадить своей воспитательнице, он отвесил сестре Люси очередной пинок, и та расплакалась.

— Сейчас же перестаньте, слышите? — резко, повысила, голос Кармела, не сомневаясь, что ее слова не возымеют никакого эффекта. Она оказалась права.

В ответ Тимоти лишь поднял свою тарелку с овсянкой и нарочно опрокинул ее на скатерть.

Ко всему прочему младенец, разбуженный всхлипываниями Люси, тоже начал плакать в своей кроватке.

Кармела с тоской подумала, тяжело все-таки справляться с детьми пастора.

«Этого следовало ожидать, — размышляла она, и подобные мысли уже не в первый раз приходили ей на ум с тех пор, как она пришла в пасторский дом, — поскольку эти дети наверняка хуже всех детей в деревне, и взрослым с ними сложнее всего».

Чувствуя, что ей и сейчас не совладать с Тимоти, а Люси ни за что не заставить успокоиться, она подошла к детской кроватке и стала утешать малыша, покачивая его на руках.

Тут дверь открылась, и сама пасторша просунула голову в дверной проем:

— Неужели нельзя заставить детей замолчать? Ты же знаешь, пастор пишет завтрашнюю проповедь, — проворчала она.

— Простите, госпожа Купер, — извинилась Кармела.

Жена священника не стала дожидаться ответа, лишь-с силой захлопнула дверь.

Как только мать исчезла за дверью, Тимоти заорал во все горло, пытаясь перекричать сестру:

— Дай мне яйцо!

— Вы получите его после овсянки, — спокойно ответила Кармела, понимая, что сражается с ветряными мельницами.

И словно в подтверждение ее мыслям, стоило только девушке отойти от стола, Тимоти схватил подставку с яйцом (из тех, что были приготовлены для него, Люси и Кармелы), срезал верхушку и начал нетерпеливо поедать его.

Кармела с отчаянием сознавала всю тщетность своих попыток сговориться с этим мальчишкой.

Став нянькой в пасторском доме, она была почти уверена, что не поладит с Тимоти, несмотря на свой опыт и умение общаться с разными детьми.

Родители, должно быть, так же бессильны перед ним с самого появления его на свет. Они всякий раз потакали его выходкам и разрешали вести себя, как вздумается. В результате Тимоти, подобно кукушонку в чужом гнезде, отпихивая и отталкивая других детей в сторону, неизменно получал желаемое.

Иногда вечерами, ложась спать, Кармела чувствовала себя слишком утомленной и подолгу не засыпала. Она думала, что не смогла бы посвятить свою жизнь заботе о детях, подобных Тимоти. Она слишком явно сознавала неспособность оказать пусть малое, но положительное влияние на этого безобразника.

После смерти отца она вынуждена была искать себе хоть какую-то работу. И когда жена пастора, госпожа Купер, предложила ей место в своем доме, это показалось девушке лучшим решением всех проблем.

«По крайней мере, — говорила она себе, — я останусь среди знакомых мне людей, которых не буду бояться».

Она стойко сносила все удары судьбы, но признавалась себе, что страшится одиночества, выхода в чужой, враждебный ей мир, и больше всего — боится показаться неспособной к труду и мало знающей.

И хотя отец всегда считал Кармелу весьма образованной девушкой, этого оказалось совсем недостаточно, чтобы уметь самостоятельно зарабатывать, используя свои способности и полученное образование. Сам отец пытался обеспечивать семью, продавая свои картины, но они, к сожалению, не пользовались спросом.

Лишь изредка, если речь шла, например, о портрете местного сановника, отцу удавалось получить кое-какие деньги, которые казались Кармеле и ее матери огромной суммой. Но картины, особенно любимые отцом, получались, как правило, «слишком хорошими, чтобы их можно было купить за деньги».

Именно так мама однажды образно обрисовала ситуацию, и они с отцом долго смеялись над маминой шуткой.

Однако Кармела правильно угадывала подтекст, понимая, почему работы не находили отклика у традиционного покупателя.

Ей же самой картины отца казались изумительными. Когда она рассматривала его пейзажи — туман, поднимающийся над рекой на рассвете, или закат на фоне отдаленных холмов, — она ощущала, как оказывается в том мистическом мире, который существовал только для них с отцом.

С этим миром она познакомилась еще ребенком, когда отец рассказывал ей истории про фей и волшебников, эльфов и нимф, показывал шляпки большущих грибов на полянах, где маленькие гномы танцевали ночью, ожидая их прихода.

Кармела никогда не сомневалась в реальности этого дивного сказочного мира, но вряд ли его стоило переносить на холст. Чарующие картины Перегрина Линдона так и оставались стоять в магазине продавца художественных ценностей, пока тот не отсылал их обратно владельцу как непроданные вещи.

Мама Кармелы умерла раньше отца, и с тех пор в их крохотном доме на краю деревни достатка стало еще меньше.

Отец Кармелы сильно горевал по любимой жене, и находил слабое утешение, лишь творя на свои любимые сюжеты.

Он отказывался рисовать упитанных членов городской управы торгового городка, находившегося в пяти милях от их селения, или писать портреты местных эсквайров.

Ее отца местные жители считали очень милым и отзывчивым, называли даже «респектабельным джентльменом», и каждый считал большой честью, если он соглашался писать чей-либо портрет.

Но, к сожалению, лишь немногие в Хантингдоне могли позволить себе подобную роскошь, и доходы Перегрина Линдона оказывались ничтожны.

Постепенно дом заполнялся картинами. После смерти матери Кармела иногда по вечерам, когда день уже близился к закату, заходила посмотреть, что нарисовал отец. Он слишком часто браковал свои картины, уничтожал написанное, затем заново грунтовал холст и все начинал сначала.

— Я всегда вспоминаю твою маму, когда смотрю на восход солнца и вижу, как оно появляется над линией горизонта.

Добиваясь совершенства, он писал один и тот же сюжет много раз, но зачастую так и не находил удовлетворения.

И лишь силой отобрав у него холсты после двух или трех неудачных по мнению отца попыток, Кармеле удавалось сохранять шедевры. Ей приходилось прятать картины в своей спальне и любоваться ими в одиночестве.

Прошлой зимой ее отец умер от воспаления легких. Он простудился, поддавшись неудержному желанию писать звезды с натуры, когда на дворе стояла лютая стужа. Придя в себя от потрясения, Кармела поняла, что остались у нее в этом мире лишь картины, которые никто не хотел приобретать, и несколько фунтов стерлингов, вырученных от продажи кое-какой мебели. Дом они только недавно арендовали, и хотя арендная плата составляла крайне небольшую сумму, Кармела вынуждена была искать работу, чтобы оплачивать ее.

Девушка пребывала в глубоком отчаянии после потери отца, которого она нежно любила, и в тот момент предложение госпожи Купер поработать у них показалось ей лучом света, прорвавшим мрак ее жизни.

И только когда Кармела переехала в чужой дом и столкнулась с невероятно своевольными и непослушными детьми пастора, она поняла, что ошиблась.

Но как иначе она могла поступить?! Здесь у нее, по крайней мере, были крыша над головой и пропитание — за все это она не смогла бы платить сама.

Немного поколебавшись, госпожа Купер предложила девушке десять фунтов в год, и поскольку Кармела понятия не имела, щедро это или нет, она с благодарностью согласилась.

Теперь же, ей казалось, она бы лучше голодала, чем мучилась с детьми, которые на все ее старания поладить с ними отвечали лишь грубостью и вызывающим непослушанием.

Кармела полагала, что все люди в состоянии договориться друг с другом, какими бы разными и непохожими они не были.

Они с отцом часто рассуждали о миссионерах, странствующих по местам, где живут дикие племена. Миссионеры, порой не зная языка этих племен, так или иначе добивались доверия населения.

— И мужчинам, и женщинам следовало бы понимать друг друга без слов, ведь даже животные каким-то образом общаются между собой, — объяснял Перегрин Линдон.

Он и сам был уверен, что в мире существуют люди, которые могут понять то сокровенное, которое он пытался выразить в своих творениях, ведь все нарисованное шло из глубины его сердца и отражало его восприятие мира.

— Я думаю, папа, ты просто опередил свое время, — как-то сказала ему Кармела. — Сейчас художники предпочитают лишь зримые образы. Правда, в прошлом встречались мастера, подобные Боттичелли и Микеланджело, как и ты, воплощавшие в работах свои фантазии.

— Я горжусь этими именами, к которым ты меня причисляешь, — улыбнулся отец. — Но ты права. Мне скорее хочется отобразить на холсте свои мысли и чувства, нежели реальную действительность. Но раз мы вдвоем, ты и я, это понимаем, зачем же волноваться за других?

— И, право, зачем?! — согласилась Кармела.

Однако богатое воображение не оплачивало счета ни мяснику, ни пекарю, ни бакалейщику, а их землевладелец и вовсе не смыслил ничего в высоком искусстве.

Младенец, устав плакать, заснул, и Кармела осторожно уложила его в кроватку. Да, сейчас он замечательный малыш, но она знала, что пройдет время, и он станет похож на своих братца и сестрицу.

Не успела она повернуться к столу, как Люси вскрикнула.

— Тимоти ест мое яйцо! Остановите его, мисс Линдон, Он ест мое яйцо!

Так и оказалось. Кармела увидела, как Тимоти, расправившись со своим яйцом, принялся за коричневое, стоявшее в Стороне специально для Люси.

И это яйцо он заглатывал, поблескивая своими маленькими глазками, бросая вызов Кармеле и будто специально нарываясь на грубость.

— Не переживай, Люси, — постаралась успокоить маленькую девочку Кармела, — ты можешь взять мое яйцо.

— Но я хочу коричневое! — отчаянно настаивала Люси. — Я ненавижу своего брата, я ненавижу его! Он всегда таскает мои вещи!

Кармела посмотрела на Тимоти и решила, что тоже ненавидит этого мальчишку.

Из тарелки, которую Тимоти, переворачивая, разбил, выползала и растекалась по столу бесформенной жижей овсянка.

Впопыхах он уронил и подставку для яйца. На скатерть вывалилась пустая яичная скорлупа, рядом лежала скорлупа от второго яйца.

Вся его белая рубашка, которую Кармела вчера так долго и тщательно отстирывала и отглаживала, оказалась забрызгана.

Девушка молча поставила свое яйцо перед Люси, срезала верхушку и вложила чистую ложку в ее руку.

— Я хочу коричневое яйцо, коричневое! — голосила Люси. — Я не люблю белые!

— Внутри они все одинаковые, — утешала ее Кармела.

— Вы — лгунья! — дерзко бросил Тимоти.

— Правильно! Вы — лгунья! — повторила за ним Люси, забыв про гнев на брата, довольная тем, что нашла союзника против общего врага.

— Коричневые яйца совсем другие на вкус! Я хочу коричневое яйцо!

Кармела вздохнула и присела за стол. Она наполнила свою чашку дешевым и дурно пахнущим чаем, который обыкновенно подавался в доме пастора, и отрезала кусок от вчерашнего, уже несвежего каравая.

Люси все еще требовала коричневое яйцо, но тут, словно впадая в настоящую истерику, прихлопнула яйцо тыльной стороной ладони.

Яйцо пролетело вдоль стола и разбилось о заварной чайник. Скорлупа разлетелась во все стороны, и большая часть ошметков попала Кармеле на руку.

Она открыла рот, готовая отчитывать Люси, но внезапно осеклась: «Это уж слишком!».

Она почувствовала, как слезы подступают к глазам, но в этот миг дверь позади нее открылась.

Она напряженно замерла, ожидая услышать брюзгливый голос госпожи Купер, требующий угомонить детей, пока пастор, окончательно выйдя из себя, не успокоил их всех силой.

Но вошедший не проронил ни слова, и Кармела, повернув голову, оцепенела, не спуская глаз с дверного проема.

Там, будто не решаясь ступить в эту неопрятную комнату, застыло само воплощенное очарование.

Красавица в высокой шляпке, украшенной цветами, в узорчатом миткалевом платье с высокой талией, расшитом волнами сиреневых лент, с весьма привлекательным лицом, невероятно большими синими глазами и яркими губами улыбалась ей.

— Привет, Кармела!

— Фелисити!

Кармела выскочила из-за стола, и, оттерев испачканную руку, подбежала и расцеловала девушку, так неожиданно появившуюся в доме пастора.

Это была леди Фелисити Гэйл, самая близкая подруга Кармелы, с которой они почти не расставались, лишь когда Фелисити гостила у своих знакомых.

— Давно ты вернулась? — спросила Кармела. — Я… так тосковала по… тебе.

Эти слова, казалось, вырвались из груди Кармелы сами, и леди Фелисити, нежно поцеловав ее, ответила:

— Я вернулась только вчера вечером. Мне все рассказали, но я никак не могла поверить, будто ты пошла служить в этот дом!

— Мне некуда было больше податься после смерти папы.

— О, Кармела, мне очень жаль! Я и не знала о его смерти.

Кармела не ответила, не справившись со слезами, застилавшими глаза.

Ей удавалось держаться, пока кто-нибудь не начинал разговор об отце. При одном упоминании о нем, сколько бы ни пыталась, она не могла скрыть тяжелых переживаний.

— Теперь я вернулась, — решительно заявила леди Фелисити, — и ты мне нужна, нужна сейчас же. Немедленно собирайся, Кармела!

— Но я… работаю… здесь.

Леди Фелисити взглянула сначала на стол, потом на детей, которые при ее появлении раскрыли рты от удивления.

— У меня найдется для тебя кое-что получше, нежели следить за этими маленькими дьяволятами! — сказала она. — Я помню Тимоти. Он всегда плевался и корчил рожицы в церкви, стоило его отцу отвернуться.

Кармела рассмеялась.

— А вы кто? — спросила Люси, обидевшись, что перестала быть в центре внимания.

— Та, кто собирается увести эту хорошую, добрую мисс Линдон подальше от вас, — ответила ей леди Фелисити. — И я надеюсь, ваш отец все-таки найдет на ее место кого-нибудь, кто сумеет наподдать вам, как вы того заслуживаете!

В ее голосе не было злобы, девушка явно подшучивала над детьми, произнося свою угрожающую речь. Затем, взяв Кармелу под руку, она потребовала:

— Собирай свои вещи. Экипаж ждет у порога.

— Но я не могу… уйти вот так… как же… — возразила Кармела.

— Можешь, — ответила Фелисити, — А пока ты упаковываешь вещи, я объясню госпоже Купер, что мне просто необходимо забрать тебя с собой прямо сейчас.

— Она будет вне себя! — заметила Кармела. — Она никогда не наймет меня снова.

— Ей и не представится такой возможности, — заявила Фелисити. — Я все объясню тебе, когда мы уйдем отсюда.

Она оглядела комнату и добавила:

— Поспеши, Кармела, я не в состоянии находиться в таком беспорядке дольше нескольких минут. Представить не могу, как ты выносила это.

— Это было неприятно, — призналась Кармела. — Но, Фелисити, я должна уведомить хозяев надлежащим образом.

— Я все улажу, — настаивала Фелисити. — И делай, что я говорю.

— Мне… Я думаю, мне не следует… так поступать…

Не дав Кармеле договорить, Фелисити подтолкнула ее к выходу своей тонкой ручкой, затянутой в перчатку.

— Ты мне нужна, я отчаянно нуждаюсь в твоей помощи, Кармела, и ты не можешь отказать мне.

— Разумеется, нет, — все еще сомневаясь, соглашалась Кармела. — И ты знаешь, как я хочу уйти вместе с тобой, Фелисити.

— Тогда пакуй вещи, впрочем… нет, не надо… они тебе больше не понадобятся. Для тебя все найдется в замке.

Кармела озадаченно взглянула на нее, но та продолжала:

— Делай, как я говорю. Захвати с собой лишь самое дорогое для тебя. Полагаю, в первую очередь надо взять картины.

— Они там, внизу, в надворной постройке. Здесь для них не хватило места.

— Я прикажу лакею забрать их, — решила Фелисити, — А затем он поднимется к тебе и возьмет твой дорожный сундук. Пойду, поговорю с госпожой Купер.

Кармела не успела даже слово вымолвить в ответ, подруга повернулась и вышла из комнаты.

Дети не отрываясь смотрели ей вслед, пока Люси не спросила:

— Вы уходите с этой леди?

— Мама не позволит вам уйти, — заметил Тимоти.

Грубый тон этого наглого мальчишки заставил ее решиться.

— Да, я ухожу, — отрезала Кармела и побежала в маленькую комнату по соседству со столовой.

Нигде в доме не нашлось иного места для «ее одежды, кроме небольшого готового вот-вот развалиться комода, в котором хранилась одежда Люси, поэтому вещи Кармелы в основном так и лежали не распакованными в дорожном сундуке.

Она поспешно упаковала остальное. Кинула туда же набор туалетных принадлежностей своей матери, сунула платок, заменявший ей одеяла, так как в доме их не хватало, и стянула ремнем свой сундук. В тот же миг в дверном проеме появился лакей в великолепной ливрее, украшенной серебряными пуговицами, с цилиндром в руке, на котором красовалась кокарда.

— Доброе утро, мисс Кармела, — с улыбкой приветствовал он ее.

— Доброе утро, Бен.

— Ее милость приказала забрать ваш сундук.

— Он там, — указала Кармела. — Вы один справитесь?

— Конечно!

Он надел цилиндр, поднял сундук и легко понес его к выходу.

Дети все еще сидели за столом, с удивлением наблюдая за происходящим.

Выйдя из спальни в плаще, который носила еще ее мама, и простой дешевой шляпке с черными лентами на тулье, Кармела подумала, что рядом с Фелисити, наверное, напоминает воробья подле райской птицы.

К тому же она немного нервничала, представляя возможную реакцию госпожи Купер.

Спускаясь по лестнице, она раздумывала над тем, что жена священника имеет полное право рассердиться и даже оскорбиться из-за столь стремительного отъезда няньки.

Кармела всегда слушалась Фелисити, хотя и была всего на несколько месяцев младше подруги. Временами ей казалось, будто Фелисити много старше и умнее ее.

Фелисити верховодила всегда и во всем. Она отличалась завидной уверенностью в себе и никогда ни в чем не сомневалась. Может быть, потому, что часто и подолгу путешествовала, и в своих странствиях встречалась со многими знатными и важными персонами. Она, как с улыбкой отмечала Кармела, в определенном смысле, повзрослела еще до того, как успела вволю побыть ребенком.

В маленьком плохо освещенном холле Кармела увидела Фелисити, которая беседовала с госпожой Купер.

С колотящимся от испуга сердцем, Кармела подошла ближе, приготовившись выслушать поток ворчливых нареканий, так свойственных вечно недовольной госпоже Купер. Но, к ее удивлению, жена пастора улыбалась.

— О, вам везет, и не спорьте! — заговорила она, не дав Кармеле опомниться. — Ее светлость как раз сообщила мне о своих видах на вас, это пойдет вам на пользу.

— Госпожа Купер проявила любезность и понимание. Она не станет препятствовать твоему благополучию, — сказала Фелисити.

Кармеле стоило только взглянуть на подругу, чтобы заметить, как лукаво искрятся ее глаза. Фелисити заговорила пасторшу своим мягким вкрадчивым голосом, который всегда выручал ее, заставляя людей непременно с ней соглашаться.

— Как вы… как любезно с вашей стороны, — Кармела запнулась.

— Мне будет не хватать вас, не стану притворяться, будто это не так, — ворковала госпожа Купер. — Но ее милость обещала прислать мне одну из ее молодых служанок, чтобы уладить проблему, и это будет помощь, о, настоящая помощь!

— Я пришлю сразу же по возвращении домой, — подтвердила Фелисити. — И спасибо еще раз, дорогая госпожа Купер, вы так добры. Пожалуйста, напомните обо мне пастору. К сожалению, я не смогу посетить церковь в это воскресенье, так как мы с Кармелой уезжаем, быть может, вы будете столь любезны и положите мою маленькую поминальную записку на поднос?

Фелисити тут же открыла симпатичную атласную сумочку, которую держала в руках, вытащила небольшой кошелек с завязкой в виде петли, отсчитала пять золотых гиней и вложила в протянутую руку госпожи Купер.

— Это действительно очень любезно с вашей стороны, — удовлетворенно повторила госпожа Купер. — Очень, очень любезно! — Она переложила монеты в другую руку, чтобы попрощаться с Кармелой.

Подруги поспешили к поджидавшему их экипажу, причем Фелисити стремительно двигалась впереди, подобно судну под парусами при хорошем ветре. Кармела, следовавшая за ней, казалось, пребывала во сне. Госпожа Купер, проводив их, еще долго махала рукой, стоя на пороге.

И только когда экипаж выехал через узкие ворота на широкую дорогу, Кармела смогла заговорить:

— Неужели ты и правда… спасла… меня?

— Похоже, ты действительно нуждалась в помощи, — заметила Фелисити. — Господи, Кармела, и все это приключилось с тобой за такое короткое время?!

— Папа умер в конце января, — объяснила Кармела, — и я не могла ничего сообщить тебе, ведь я понятия не имела, где ты и куда тебе писать.

— Я была во Франции, гостила сначала у одних друзей бабушки, потом у других, — рассказывала Фелисити, — поэтому, даже если бы ты и написала, сомневаюсь, что письмо нашло бы меня.

— Ты, наверное, сильно тоскуешь по бабушке…

Бабушка Фелисити, вдовствующая графиня Гэйлстон, жила с ней с детских лет.

Эта властная женщина, внушавшая страх всем окружающим, тем не менее благоволила родителям Кармелы и даже поощряла ее отца заниматься живописью, приобретая кое-какие его картины.

В окрестностях было не много детей возраста Фелисити, с которыми бабушка разрешала общаться, поэтому Кармелу иногда приглашали в замок. Со временем две девочки стали неразлучны, никто не сомневался, что произошло это не без влияния самой графини.

Взрослея, девочки получали совсем разное воспитание и представление об окружающем их мире.

Фелисити очень часто отправляли за границу, иногда даже одну, если сама бабушка не сопровождала ее по причине своего нездоровья.

Но все-таки, как только она возвращалась домой, их дружба возобновлялась, Кармела каждый раз с удовольствием и без тени зависти выслушивала рассказы о путешествиях своей подруги.

— Я имела успех! Большой успех! — хвасталась Фелисити после очередной поездки, и Кармела всегда доверчиво восхищалась ей.

Вот и теперь, совсем как раньше, Фелисити найдет им обеим занятия, а сама Кармела с радостью будет во всем потакать подруге.

— Каковы твои планы? — спросила она, очнувшись от грез.

Экипаж в этот момент повернул к огромным кованым воротам с красивыми каменными башнями по обе стороны.

За ними начиналась длинная парадная аллея, ведущая к замку.

— Именно об этом мне надо поговорить с тобой, — начала Фелисити, — для осуществления моих планов нужна твоя помощь.

— Моя помощь? — удивилась Кармела.

Фелисити наклонилась к ней и заговорила, чуть понизив голос:

— Ты поможешь мне, Кармела? Обещай, что ты поможешь мне!

— Конечно, дорогая, — заверила Кармела. — Ты же знаешь, я сделаю для тебя все, что в моих силах.

— Я ожидала услышать от тебя именно это, — обрадовалась Фелисити. — Все может показаться тебе немного странным, но я приехала к тебе. Я знаю, ты никогда не подведешь меня.

— Разве я могу подвести тебя или отказать тебе? смутилась Кармела. — Ты всегда так по-доброму ко мне относилась.

Она замолчала, мучительно раздумывая над словами подруги. Фелисити казалась слишком серьезной и слишком взволнованной. Было ясно, что речь пойдет о чем-то необычном и, возможно, трудновыполнимом.

Фелисити все смотрела вперед, где возвышался замок, башни которого четкими линиями вырисовывались на фоне неба.

Его заново перестраивали не так давно, поэтому замок был в современном стиле. Графиня купила его у предыдущего владельца после траура по графу Гэйлстону.

Кармела не раз слышала эту историю. Графиня, первая красавица и душа общества, спустя какое-то время после смерти мужа поссорилась со своим сыном, вступившим в права наследования, и решила навсегда порвать с ним все отношения.

Конечно, она слыла особой весьма властной и решительной, насчет всего имевшей собственное мнение, но все равно сначала никто не поверил в твердость ее намерений.

Однако после длительных ожесточенных споров и бесконечных писем сыну графиня наконец оставила дом, доставшийся ей как вдове, в котором она поселилась после смерти графа.

Забрав все свое имущество, графиня заявила семейству Гэйлов во главе с ее сыном, что впредь она не желает видеть кого-либо из них.

Гэйлы поначалу не осознавали, насколько серьезна ситуация, тем не менее графиня увезла с собой крохотную дочь сына.

По правде говоря, эта девочка и явилась основным поводом для раздора между графиней и ее сыном. Мать Фелисити умерла при родах, а графиня совсем не одобряла современные методы воспитания девочки.

Все внимание молодой граф переключил на своего сына, а матери позволил взять на воспитание Фелисити, полагая, что ребенок поможет рано или поздно устранить конфликт между ними.

Графиня, однако, окончательно обосновалась в другой части Англии и не имела ни малейшего желания мириться с сыном.

Поскольку ее сын отличался таким же упрямством, их отношения с матерью лишь ухудшались, пока в конце концов связь между ними не прекратилась вовсе.

Графиня умерла, а Фелисити направилась во Францию погостить к друзьям своей бабушки. Кармела не знала, вернется ли ее подруга в семью, в сущности совсем чужую и незнакомую для нее.

Конечно, это маловероятно, но жить в замке одной, даже без компаньонки, вряд ли правильно.

— Мы едем домой, — сказала Фелисити, — и дома, как только останемся одни, я расскажу тебе все по порядку.

— Ты заинтриговала меня, — Кармеле не терпелось поскорее все выяснить. — Кто-то ждет нас в замке?

— Нет, пока нет.

Тон Фелисити звучал не совсем естественно, и Кармела всю дорогу боролась со снедающим ее любопытством.

Что же собиралась сообщить ей подруга, и каким образом это касалось лично ее?

Но сейчас более всего прочего Кармелу переполняло чувство благодарности к подруге. Фелисити дала ей возможность покинуть дом пастора, где все, абсолютно все, угнетало девушку, начиная от безобразной обстановки и заканчивая отвратительным поведением детей и грубостью их родителей.

Кармела так и не смогла заставить себя хорошо относиться к пастору и его жене, хотя понимала, что должна благодарить этих людей, они совершенно не вызывали у нее никакой симпатии.

Пастору особенно недоставало христианского милосердия и терпения, а госпожа Купер оказалась недалекой, утомительной в общении, нервной женщиной, перегруженной пустыми делами и заботами, к тому же совсем не любившей своих детей.

Стоит заметить, что семья пастора была чужой здесь, они сравнительно недавно поселились в деревне, но так и оставались чужаками вот уже лет шесть. Новый пастор сменил предыдущего священника, который около полувека исполнял обязанности до самой своей смерти.

И сейчас для Кармелы существовало только одно — она снова входила в замок и вновь видела перед собой образец совершенного вкуса, царившего во всем его убранстве.

Портьеры не просто шили из дорогой парчи, но их тщательно подбирали под цвет стен, сохраняя тот же мягкий и. спокойный оттенок. Картины повсюду радовали взор.

В комнатах в больших вазах стояли цветы, их благоухание ощущалось уже издали. Слуги в удобной, умело пошитой форменной одежде доброжелательно улыбались Кармеле, которую они хорошо знали. Все вокруг будто говорило ей, что и она сама, подобно Фелисити, вернулась домой.

Фелисити, скинув плащ и сняв шляпу, направилась в очаровательную гостиную, еще с детства считавшуюся у обеих девочек их собственной.

Графиня обставила эту комнату специально для внучки.

Синяя обивка диванов и стульев гармонировала с цветом глаз Фелисити, по стенам были развешаны картины в стиле Фрагонара, изображавшие элегантных молодых женщин, Кармела никогда не сомневалась, что ее подруга не уступает в изяществе героиням сюжетов этих полотен.

— Хотите что-нибудь освежающее, ваша светлость? — поинтересовался дворецкий, не переступая порог гостиной.

Фелисити посмотрела на Кармелу, но та отрицательно покачала головой.

— Нет, спасибо, Бат.

Дворецкий закрыл дверь, и они остались одни.

— Ты уверена, что не голодна? — уточнила Фелисити. — Ты же не съела тот ужасный завтрак!

— От одного воспоминания о завтраке меня начинает мутить! — ответила Кармела. — О, Фелисити, я не смогла присматривать за детьми. По крайней мере — за такими детьми!

— Меня это не удивляет, — заметила Фелисити. — Как ты вообще решилась на подобную глупость? Кто тебе сказал, будто это то место, где ты была бы счастлива?

— А что мне оставалось делать? — оправдывалась Кармела.

— Тебе не следовало забывать, что я с радостью приняла бы тебя здесь, — продолжала Фелисити, — и не притворяйся слишком гордой, я все равно тебе не поверю!

Они обе рассмеялись, ведь это была их старая шутка о гордецах.

— Когда люди говорят о милосердии, они обычно подразумевают деньги, — объясняла однажды им графиня. — Но гораздо труднее, хотя в этом и заключается милосердие, дарить людям свою душу, самого себя.

Девочкам показалась забавной эта мысль старой графини, и однажды Фелисити, возвратясь в замок, поведала о своем поступке бабушке: