— А о чем же вы разговариваете с Вийерни, когда амурные дела на время закончены?

Тина вспыхнула и почувствовала себя глубоко оскорбленной. Как он смеет говорить ей подобные вещи! Но через секунду девушка снова вспомнила, кто она сейчас, — и простила графа.

— Сейчас мы говорим не о Кендрике, — заметила она после небольшой паузы, — а о вас…

— Я предпочел бы все-таки говорить не о себе. Так продолжаю? до того, как вы прервали меня, я как раз намеревался сообщить вам, что в жизни не видел никого прелестней и обворожительней…

Обворожительным оказался и весь завтрак. Они с графом просидели в ресторане до самого закрытия, а потом в экипаже — который, как догадалась Тина, принадлежал самому герцогу Суассонскому, — с опущенным верхом медленно покатили вдоль Сены к собору Парижской Богоматери.

Осмотрев эту достопримечательность, они маленькими улочками старого Парижа двинулись обратно и вскоре остановились около роскошного бульвара, созданного бароном Оссманом.

Бульвар выглядел настолько естественным и красивым, что Тина была захвачена его прелестью, захвачена настолько, что поначалу Даже не заметила, что граф осторожно завладел ее рукой.

Первым ее побуждением было отнять руку, но поскольку жест этот был таким невинным, почти детским, она спокойно позволила графу эту вольность и не убирала руки до самого своего дома.

— Могу я зайти? — спросил граф. — Если Вийерни уже дома, то я с радостью испрошу у него разрешения и на ваш обед в моем обществе.

— О, сделайте милость, — обрадовалась девушка. — И я очень надеюсь, что Кендрик ответит согласием.

— Неужели вы хотите этого так же горячо, как я? — тонко улыбнулся граф.

Консьерж дал им ключ от квартиры, из чего тут же стало ясно, что Кендрика дома еще нет. Они не спеша стали подниматься на второй этаж.

Граф открыл перед девушкой двери, и они зашли в уютную гостиную, щедро залитую клонящимся к закату солнцем.

— Кендрик, увы, еще не вернулся, — откровенно разочарованно протянула Тина, — но вы можете подождать его прихода здесь, со мной.

— Это самое пламенное мое желание, — отозвался граф.

Тина сняла перчатки и положила на столик сумочку, затем не торопясь стала развязывать ленты шляпки. Случайно обернувшись к графу, она вдруг увидела, что он снова, как и сегодня утром, залит потоками пьющегося из окна света…

Так они стояли несколько мгновений, а потом, неизвестно каким образом, но движимые единым порывом, соединились в тесном объятии, и губы графа коснулись пылающих губ юной принцессы. Тина никогда еще в своей короткой жизни ни с кем не целовалась, хотя всегда в мечтах представляла себе сладость этого волнующего момента. Губы же графа давали нечто большее, чем сладость. Они дарили волшебство и наслаждение, будя в ней какую-то неведомую темную силу и являясь естественным продолжением того странного чувства, которое граф вызывал в ней с самой первой минуты знакомства.

Руки его обнимали ее все сильней, а губы становились все настойчивей, и девушка вынуждена была признаться себе, что именно об этом она и мечтала всю жизнь, хотя никогда бы и никому об этом не сказала. Это было воплощением ее представлений о любви, но не той, которая скована светскими предрассудками и соображениями, а той, в которой сердца и души людей соединяются настолько, что слова им уже не нужны.

А граф прижимал ее к себе все более властно, и Тина ощутила, как все тело ее задрожало в ответ, охваченное яркой вспышкой страсти, — и губы ее раскрылись, как цветок, под его губами.

Голова у нее закружилась, комната, покачиваясь, поплыла, словно она стояла теперь не на земной тверди, а на волнах безмерного океана желания, который уносил ее в небесные золотые выси счастья.

И только когда девушка ощутила, что отныне уже не принадлежит себе, что отныне она вечная раба любви, граф поднял голову.

Мгновение он смотрел прямо ей в глаза, сиявшие таким блеском, что они казались ослепшими, в лицо, пунцовое от радости, и на сладко разомкнутые губы — и… говорить стало не о чем. Граф прекрасно понял, что отныне сердце маленькой Тины бьется только для него.

Но он понял и то, что этот поцелуй слишком отличался от всех, которые довелось ему познать в своей богатой любовными связями жизни.

И тогда он поцеловал ее снова, поцеловал долгим, томительным, горячим поцелуем, заставившим в обоюдном восторге задрожать их обоих, и они улетели в неведомые огненные дали страсти.

Спустя некоторое время, когда граф ощутил всю неловкость нынешнего их положения, он осторожно разомкнул объятия и усадил девушку на диван.

Усевшись, она тихо подняла ресницы, и Грамон поспешил сказать:

— Есть ли на свете кто-нибудь более нежный, более волнующий, чем ты? Но, моя радость, нам нужно серьезно поговорить с тобой.

Но тут у наружной двери послышались шаги, она распахнулась и вошел Кендрик, что заставило графа отшатнуться от девушки.

— Прошу прощения за столь позднее возвращение, — извинился Кендрик, бросая на столик высокий цилиндр, — но мне пришлось увидеться с таким количеством приятелей Филиппа, что от приглашения на обед сегодняшним вечером избавиться не удалось.

— При… Приглашения? — каким-то чужим, непослушным голосом переспросила Тина.

Граф медленно поднялся.

— Так я понимаю, вы будете не в состоянии принять мое приглашение?

— Мои извинения, де Грамон. Может быть, мы отобедаем с вами завтра вечером, но сегодня… Сегодня мы с Тиной идем на обед к принцу Наполеону, который, как вам известно, является членом императорской фамилии, а затем мы разделим с ним и ужин, который дает Ла Пайва у себя на Елисейских полях. Словом, вы понимаете, что такой возможности мы пропустить не можем.

Граф нахмурился:

— Не думаю, что вам хорошо известны привычки и традиции принца Наполеона.

Кендрик беспечно расхохотался:

— Я встретился с ним сегодня первый раз в жизни благодаря опять же одному из приятелей Филиппа, и он столь любезно пригласил меня на обед к себе домой, будто знал целую вечность. — Кендрик улыбнулся. — Но, конечно, ему уже известно, что я прибуду не один, а с очаровательной подружкой, с которой он весьма пылко уже желает познакомиться. — Брат лукаво глянул на Тину. — Не мог же я сказать принцу, что ты предпочитаешь ему другую компанию!

— Н-нет, конечно, нет, — согласилась девушка.

— Но известна ли вам, — вмешался в разговор граф, — репутация принца по отношению к женщинам? Я не думаю, что это тот человек, с которым следовало бы знакомить Тину.

Кендрик пожал плечами.

— Я лично присмотрю за ней, — ответил он наконец и почти с неохотой, — и к тому же, приняв приглашение его высочества, теперь невозможно взять слово обратно.

Тина сидела ни жива ни мертва, опасаясь, что графа рассердят такие вольные и бездумные речи брата, но тот овладел собой и не произнес ни слова на этот счет.

Девушке даже пришлось взять инициативу в свои руки:

— Мне очень грустно, что наш сегодняшний обед с вами не состоится, но завтра… Если вы сможете перенести свое приглашение на завтра, мы будем счастливы.

— По, надеюсь, до обеда мы еще увидимся, ведь я обещал вам завтра утром показать Лувр.

Глаза Тины радостно вспыхнули.

— Конечно, конечно, а поскольку Кендрик не любит ни музеев, ни картинных галерей, мы сможем отправиться как можно раньше!

— Я заеду за вами в одиннадцать, — пообещал граф и поблагодарил девушку за счастливый день.

С этими словами он попрощался, поцеловал ей руку и вышел, а ей осталось лишь грустно улыбнуться, почувствовав в этом прощальном поцелуе всю тоску расставания и всю радость минувшего дня.

Как только граф вышел, Кендрик весело воскликнул:

— Тина! Мне так много надо рассказать тебе! Сегодняшний вечер будет для тебя несравнимо интересней, чем какой-то обед с этим Грамоном! — Он сделал паузу, но сестра промолчала, и Кендрик пустился в пространные и цветистые описания вечеров принца Наполеона, которые тот давать любил и умел. — По, к сожалению, он имеет возможность устраивать их у себя дома только тогда, когда жена его находится где-нибудь в отъезде. Тогда он приглашает к себе всех самых интересных дам Парижа.

— Дам такого рода, каких мы видели в «Кафе Англэ"? — уточнила Тина.

— Вот именно! И, несмотря на то что я считаю для тебя вредным такое времяпрепровождение, ты увидишь там самых известных куртизанок, тех, которые превратили Париж в настоящее Эльдорадо для мужчин всего мира. Правда, их матери и жены предпочитают совсем обратное название…

— И к ним, конечно, принадлежит и мама…

Кендрик воздел руки к потолку.

— Да она просто убьет меня, если узнает, куда я тебя водил! Но женщины, которых ты увидишь этой ночью, разумеется, хорошо воспитанны и умеют вести себя достойно. Только не надо забывать, что не следует ничему удивляться, и уйти домой все-таки пораньше.

А во время переодевания к званому обеду Тина вдруг с отчаянием обнаружила, что не хочет идти никуда и что всем балам и обедам мира она предпочла бы тихую беседу с графом — и что она любит его.

Это слово поначалу испугало девушку, ибо оно означало, что ни своей воли, ни своего свободного сердца у нее больше нет — и что она уже никогда не сможет принадлежать никому другому.

— Я люблю его, — шептала она и знала, что любовь ее совершенно безнадежна и в конце концов ее сердце будет разбито.

Но юность легкомысленна: Тина перестала думать о будущем и только наслаждалась воспоминаниями о его поцелуях и надеждой на завтрашнюю встречу.

Завтра и еще целых пять дней!

А потом… Что ж! Зато у нее на всю жизнь останется сладостная память о том, что они были счастливы, несмотря на пропасть, которая разделяла их. Эта пропасть была глубже и шире, чем Ла Манш, и через нее никакими силами невозможно навести мосты.

«Но, возможно, когда-нибудь, уже в Англии, несчастная и одинокая, я вдруг увижу его, — думала она. — Но не сделает ли эта встреча меня еще более несчастной?»

Но затем Тина решила, что, начиная с завтрашнего утра, она постарается проводить с графом все оставшееся у нее время и скажет Кендрику, чтобы он больше не рассчитывал на ее общество ни при каких обстоятельствах.

Одевшись в одно из тех платьев, что эрцгерцогиня заказала ей к балу в честь начала скачек. Тина накрасила губы и подчернила ресницы и, глянув в зеркало, пришла к выводу, что не будет уж очень отличаться от прочих женщин, приглашенных в дом принца Наполеона.

Ей совсем не хотелось возбуждать излишнее внимание ни принца, ни других мужчин, но и позволить кому-нибудь упрекнуть брата в дурном вкусе относительно его любовницы она тоже не могла. Девушка понимала, что сейчас, в этот самый момент, Кендрик сидит в гостиной и нервничает по поводу того, как бы она не оделась порядочной девушкой.

И действительно, первым делом, когда она вошла, брат пристально рассмотрел ее прическу.

К счастью, парикмахер прибыл, когда Тина была уже одета, и уложил ее роскошные золотые волосы смелей и оригинальней, чем обычно. Кроме того, он украсил ее замысловатую прическу тремя бриллиантовыми заколками в виде звезд, которые теперь сверкали и переливались при каждом движении девушки. На шее же у Тины сияло алмазное ожерелье, которое мать не велела ей носить до замужества, считая его слишком тяжелым и крупным для молодой девушки.

Глаза Кендрика задержались на этом украшении, и он улыбнулся:

— Если тебя спросят, откуда оно у тебя, не забудь сказать, что это мой подарок. Такой ответ несомненно повысит мой престиж, несмотря на то что, узнай об этом кто-нибудь из моих настоящих друзей, он очень удивился бы, откуда у меня такие бешеные деньги!

Тина хотела спросить, делал ли он на самом деле какие-нибудь подарки Ивонне, но затем подумала, что брат может обидеться за такое неверие в его щедрость, а дарить он этой девице, конечно, ничего не дарил, потому что и знает-то ее всего полтора дня.

Таким образом, она промолчала и они поспешили вниз, так как Кендрик страшно боялся опоздать.

К большому своему удивлению, Тина обнаружила, что брат даже нанял экипаж.

— Ты просто сногсшибателен! — рассмеялась она.

— Экипаж ужасно дорогой, но того стоит, — ответил Кендрик. — Мне крайне не хочется выглядеть бедным родственником, а некоторые из этих филипповских друзей — я только не хотел тебя расстраивать этим — узнав, что я из Виденштайна, уже начинают разговаривать со мной несколько покровительственно.

— Хотелось бы мне увидеть их физиономии, когда они узнали бы твое истинное положение!

Кендрик тоже засмеялся:

— Я был уже почти готов устроить им такую неприятность!

— Боже тебя упаси! — испугалась девушка.

— О, не волнуйся, пьяный или трезвый, этого секрета я не выболтаю никому и никогда. Но ты тоже будь поосторожней со своим Грамоном. Мне кажется, он совсем потерял от тебя голову.

— Ты так думаешь? — обрадовалась Тина.

— Больше того, он даже ревнует ко мне и сильно огорчен тем, что я увез тебя к принцу. Знаешь, прощаясь, он смотрел на тебя с обожанием, если не сказать сильней.

— Но он был весь день очень любезен со мной и вежлив. Честно признаться, мы провели с ним чудесный день за интересной беседой.

И, говоря это. Тина с тоской подумала, что первый раз в жизни она скрывает что-то от своего брата. Но признаваться Кендрику в том. что граф целовал ее и что она полюбила его всей душой, девушке почему-то не хотелось.

Никогда Тина не могла себе представить, что женщины бывают столь оспепительно красивы, столь роскошно одеты и имеют столь дорогие украшения. Но — и это маленькое "но» почти перечеркивало все остальное — сколь простонародны были их манеры и речи!

Несмотря на это, подавляющая часть мужчин на вечере были безукоризнены, они несомненно обладали высокими титулами, и по их разговорам было абсолютно ясно, что они представляют собой сливки французской аристократии, равно как и высший слой государственных чиновников.

Дамы же были всевозможных национальностей, включая нескольких англичанок и даже одну русскую.

По той манере, в какой разговаривала эта русская, трудно было определить ее происхождение, но все француженки, без исключения, не имели никакого представления о парижском произношении и, более того, употребляли в речи откровенный жаргон. Англичанки же и вовсе изъяснялись на таком кокни, что эрцгерцогиня Виденштайнская вряд ли взяла бы их к себе даже в кухарки.

Кендрик сразу же отправился танцевать, а Тина некоторое время сидела одна, размышляя о том, что может связывать этих утонченных благородных мужчин с женщинами, настолько примитивными, что даже смех из их накрашенных губ звучал вульгарно и грубо.

Потом все сели за стол, но девушка так увлеклась разгадыванием этой загадки, что даже не слышала обращенных к ней речей господина справа.

Брат же сидел по левую руку от нее, и только тут Тина с удивлением заметила, что все гости сидят за столом такими парами.

Женщина, восседавшая рядом с принцем, несомненно играла роль хозяйки и была обвешана драгоценностями настолько, что буквально клонилась под их тяжестью. Тине она напомнила примадонну на сцене. решительно настроенную сорвать все аплодисменты.

— Так не назовете ли вы себя, милая дама? — услышала наконец Тина голос справа.

Она повернула голову и увидела некоего господина средних лет с интересным, но, как ей показалось, слишком вызывающим лицом.

Под глазами у него темнели круги, а на высоком лбу под слегка уже седеющими волосами было слишком много преждевременных морщин.

— Меня зовут Тина, мсье.

— Но почему же я не встречал вас раньше? — полюбопытствовал господин.

— Мы приехали в Париж только два дня назад.

— Тогда понятно. И спешу сообщить вам, что мои вечера — а зовут меня маркиз де Сад — ничуть не хуже, чем у нашего хозяина, и льщу себя надеждой, что вы удостоите их своим посещением.

— Вы очень любезны, мсье. — Говоря слова благодарности, Тина была уверена, что уже слышала эту фамилию, но вот в связи с чем вспомнить никак не могла.

Господин подвинулся к ней ближе и посмотрел такими глазами, что девушке мгновенно стало тяжело и неприятно. Какое-то чувство подсказывало ей, что верить этому человеку нельзя.

— Вы, надо понимать, находитесь сейчас под покровительством Вийерни? — продолжал расспросы неприятный господин, но Тина постаралась проигнорировать этот вопрос, подняв к губам бокал, на котором сверкала монограмма принца Наполеона, — Он слишком молод для вас, а при таких данных — уж поверьте мне! — любой мужчина загорится огнем, не уступающим в яркости вашим кудрям. Ваш же Вийерни, похоже, вами пренебрегает.

— Я, в свою очередь, попросила бы вас сделать вот что, — решительно сменила она тему разговора. — Назовите мне, пожалуйста, самых выдающихся из присутствующих здесь лиц. Я приехала из провинции, и мне было бы весьма интересно узнать о них немного побольше. — Ей показалось, что она очень ловко ушла от назойливости маркиза, но он в ответ только улыбнулся.

— Увы, они мне неинтересны, я хочу говорить только о вас и о себе. Как давно вы знаете Вийерни?

— Очень давно, — отрезала Тина. — К тому же мы очень счастливы друг с другом. — И то, и другое было чистой правдой, и заподозрить девушку в неискренности не смог бы никто.

— У меня имеется чрезвычайно прелестный домик в Буа, кстати пустующий в данный момент. — не обращая ни на что внимания, продолжал говорить свое маркиз. — Я бы с удовольствием показал его вам. — Девушка снова ничего не ответила. — А завтра мы поехали бы к Оскару Мэссину, и там вы смогли бы выбрать одну из его брошей в виде цветка — это, право, самые лучшие украшения в мире.

Все эти речи начинали не только вызывать у девушки отвращение, но и пугать ее.

— Я не понимаю, о чем вы говорите… и зачем… мсье маркиз, если вы будете и дальше продолжать в том же духе, — попыталась дать отпор Тина, — то просто… просто рассердите меня.

Маркиз громко расхохотался.

— Вы очень молоды, но, вероятно, не настолько, чтобы не понимать: я всего-навсего предлагаю вам сменить покровителя на того человека, который сделает вас одной из самых известных женщин во Франции, можно сказать, королевой своей профессии.

Девушке показалось, что она ослышалась, но потом вспомнила объяснения Кендрика о том. что все эти женщины в Париже получают свои драгоценности и одежду от мужчин для того, чтобы потом красоваться в них, подобно скаковым лошадям, возбуждая тем самым зависть других. Таким образом, было естественно, что любая из них с радостью сменит любого дарителя на более богатого.

«Словом, сердиться здесь не на что, — успокоила она себя. — Надо просто отказать этому маркизу вежливо, но твердо».

Впрочем, так было проще решить, чем сделать, ибо, как поняла Тина, маркиз вознамерился добиться ее с первого мгновения и любыми способами, и был он из тех мужчин, которые в таких случаях не останавливаются ни перед чем и не принимают во внимание никакие отказы.

Он не стал слушать никаких возражений Тины, а когда все поднялись из-за стопа, она увидела, что его поведение, которое уже стало к тому времени для нее невыносимым, мало чем отличается от поведения других мужчин, собравшихся в этом доме.

С каждой минутой разговоры вокруг становились все развязней, все громче и вместе с тем интимней, и лишь единственный человек вел себя более или менее скромно — ее собственный брат, поглощенный соседкой слева.

Сам принц одновременно болтал с двумя женщинами: той, что изображала из себя хозяйку, и другой, очень ярко одетой актрисой, беспрерывно острившей и тем самым приводившей в восторг как хозяина, так и других находившихся поблизости мужчин.

Как и положено по французскому обычаю, мужчины и женщины покинули столовую все вместе, и Тина тут же воспользовалась возможностью смешаться с другими женщинами, которые пошли взять свои накидки, ибо вся компания отправлялась на вечер к Па Пайве.

Вернувшись, Тина обнаружила, что брат стоит все еще один, и тут же со всех ног кинулась к нему.

— О, ради Бога, только не оставляй меня одну с этим ужасным маркизом де Садом. — стала просить она Кендрика. — Он совершенно невыносим.

— Я уже наслышан о нем, — ответил брат. — Тебе действительно не следует с ним разговаривать! Ничего, если уж он станет вести себя совсем непристойно, я увезу тебя домой.

Но только Тина хотела попросить Кендрика исполнить свое намерение немедленно, как появились остальные женщины, и уже через минуту все высыпали к экипажам. Тина с братом оказались рядом еще с какой-то парой, и продолжить разговор стало невозможно.

К несчастью, парочка была совершенно занята собой и даже на людях продолжала целоваться и вести себя таким образом, что Тине стало просто стыдно. Впрочем, она была избавлена хотя бы от присутствия ужасного маркиза.

В конце обеда, когда она отказалась подать ему руку, он просто прижался ногой под столом к ее колену — это воспоминание заставило девушку содрогнуться, даже сидя в экипаже рядом с братом.

До дома Па Пайвы оказалось совсем недалеко. Дом этот считался одним из самых красивых частных зданий в Париже, и на постройку его ушло не менее десяти лет.

В холле стоял веселый шум и сильный запах дорогих духов, который делал этот дом совсем непохожим на те, что Тине удалось видеть за свою жизнь.

Наверху в огромном салоне с пятью высокими окнами роспись на потолке представляла собой аллегорию Ночи, сменяющей День, а стены были задрапированы малиновой парчой, что в целом делало зал похожим на какое-то святилище.

Перед этим Тину и других женщин проводили наверх, чтобы снять накидки в комнате с массивной бронзовой люстрой. Ступени и перила лестницы, ведущей туда, к великому удивлению Тины, были сделаны из чистого оникса.

Накидки было предложено сложить на просторнейшую кровать, стоящую в алькове, как алтарь, и богато украшенную слоновой костью и резным деревом.

— Это стоит никак не меньше ста тысяч франков, — услышала Тина голос одной из женщин, явно преисполненный острой зависти.

Словом, в доме было еще много вещей, которые девушка с любопытством посмотрела бы, но, испугавшись того, что в ее отсутствие соседка Кендрика за обедом снова может целиком поглотить его внимание, поспешила вниз.

Спустившись, она с ужасом увидела, как ее брат и маркиз слишком горячо о чем-то спорят.

Она подошла вплотную к брату и услышала следующее:

— Я уже говорил вам, мсье маркиз, что Тина моя, и у меня нет никакого желания отдавать ее вам, равно как и кому-нибудь другому!

Сердце девушки бешено забилось, и чтобы поддержать брата, который выглядел перед маркизом совершенным мальчишкой, она взяла его под руку.

— Я уже говорила ему об этом, Кендрик, — заворковала она. — Говорила, что мы принадлежим только друг другу и что я никогда тебя не покину!

— Неужели вам мало и этого? — возмущенно обратился к маркизу Кендрик. Брат говорил слишком громко, и Тина поняла, что брат мало того что рассержен поведением маркиза, но еще и изрядно пьян.

Тут грянул оркестр, и Тина поспешила увести его подальше:

— Пойдем же, Кендрик, потанцуем немного!

— Не так быстро, — остановил их маркиз. — Я уже сделал этой птичке заманчивое предложение касательно драгоценностей, но я готов выплатить ей и наличными. Я даже удвою сумму.

— Но это оскорбление! — воскликнул Кендрик.

Маркиз мстительно ухмыльнулся.

— Если это действительно так, то у вас есть прекрасная возможность получить извинения в соответствующей форме.

Это означало дуэль, и Тина вскрикнула от ужаса.

Но в тот же момент она увидела, что кто-то идет им на помощь, а еще через секунду с радостью и облегчением поняла, что это не кто иной, как граф де Грамон.

Не раздумывая больше, она бросилась к нему и зашептала, надеясь, что ее никто больше не слышит:

— Остановите его! Прошу вас, остановите! Кендрик не может драться на дуэли… с ним. Пожалуйста. пожалуйста, сделайте что-нибудь!

В голосе ее звучал неподдельный страх, ибо дуэль Кендрика и его возможное ранение неизбежно открыло бы их тайну.

Граф немедленно подошел к маркизу как можно ближе:

— Я вынужден потребовать от вас, де Сад, чтобы вы прекратили ваши домогательства по отношению к этим молодым людям, которые являются моими близкими друзьями.

— Кто вам позволил вмешиваться не в свое дело? — маркиз мгновенно перенес свою ярость на графа. — Какое вам дело?

— Весьма важное. Ибо я намерен защищать мадемуазель Тину от мужчин, подобным вам. которые видят в ней лишь продающийся товар и ведут себя таким образом, которого любой порядочный человек устыдился бы. — Тон его голоса был еще более угрожающ, чем смысл сказанного, и маркиз, буквально почернев от гнева, прорычал:

— Как вы посмели оскорбить меня и сунуть свой нос в чужие дела?!

— Как я уже сказал вам, дел, связанных с мадемуазель Тиной, у меня предостаточно, — хладнокровно ответил граф. — А если вы просто хотите сорвать на ком-нибудь свою неудачу, то более благородным будет выбрать для этого равного соперника, то есть — меня.

— Я буду драться с вами обоими, — бешено выкрикнул маркиз. — И когда вы оба будете плавать в лужах крови, эта кошечка все равно достанется мне!

— Этого не будет никогда! — едва не теряя сознание от гнева, громко заявил Кендрик.

И с его стороны это было еще одной ошибкой. Тина отчаянно вцепилась в рукав графа.

— Я думаю, самым первым делом надо забрать отсюда Тину, — мягко остановил его дальнейшие выкрики граф. — Я сейчас сам отвезу ее домой, ибо не пристало такой прекрасной женщине, как она, стоять здесь и слушать, как разговаривает джентльмен, не умеющий себя вести.

— Благодарю вас, — с чувством ответил Кендрик.

Маркиз заскрежетал зубами от досады.

— Не думайте, что вы так просто от меня избавитесь, — зашипел он. — Мадемуазель уже обещала мне, что перейдет под мое покровительство, и домой ее повезет не кто иной, как я — Он протянул вперед свою длинную руку и Тина, невольно отшатнувшись, прижалась к графу.

— Пойдемте, — сказал тот спокойно и повел ее к выходу.

Но маркиз все-таки успел схватить девушку за запястье и резким жестом положил другую руку ей на талию.

— Должна же ты понимать, на чьей стороне хлеб намазан маслом погуще, крошка, — пробормотал он. — Так скажи этим идиотам, что ты уже сделала свой выбор.

— Нет! О нет! — кричала несчастная девушка, пытаясь вырваться из объятий чудовищного маркиза. Страх ее усиливался еще и потому, что она видела, как брат уже сделал решительный шаг к маркизу и стал буквально оттаскивать ее от него.

— Как вы посмели тронуть ее! — бушевал он. — Неужели вам еще непонятно, что вы ей не нужны?! Если вы сейчас же не отпустите девушку, я вышвырну вас на улицу!

Маркиз повернул к нему искаженное гневом лицо и замахнулся. Бедная Тина уже решила, что теперь дуэль неминуема, но на сцену снова выступил граф:

— Разрешите поучить вас хорошим манерам, господин маркиз, — улыбнулся он и дал насильнику звонкую пощечину.

Лицо последнего залила смертельная бледность.

— Встречаемся на рассвете, — заявил он спустя несколько мгновений. — В обычном месте. А когда я разделаюсь с вами, настанет черед и этого щенка.

— Я принимаю ваш вызов, — невозмутимо ответил граф. — А насчет дальнейшего — посмотрим.

На этом инцидент закончился, но маркиз удалился из зала с такой улыбкой, которая говорила о явной уверенности в своей победе.

— Тогда в пять, — было все, что процедил он напоследок.

Тина едва не онемела от ужаса, но все разговоры теперь были совершенно бесполезны, тем более что граф уже провожал ее вниз.

В холле он приказал лакею найти ее накидку, в ответ на что слуга подобострастно поклонился и попросил у Тины более подробного описания ее вещи.

Как только он скрылся. Тина обернулась к графу, взяв его за руку обеими ладонями.

— Все в порядке, — мягко успокоил он ее. — Но молчите до тех пор, пока мы не покинем этот вертеп.

И Тина молчала до тех пор, пока лакей не принес накидку и она не села в карету рядом с графом.

Но как только карета тронулась, девушка не выдержала и бросилась к нему на грудь, пряча лицо в складках его плаща.

— Что я могу… сказать?.. Какими словами… благодарить вас?! — рыдала она. — Кендрик не может… не может драться на дуэли… И в любом случае маркиз… не стал бы жалеть его…

— Маркиз действительно слывет одним из лучших стрелков во всей стране, — подтвердил граф.

— О нет! Нет! Тогда и вы не деритесь с ним!

— Увы, это необходимо.

— По он… он может… ранить вас.

— Это неизбежный риск в таких делах, но смею вам признаться, я не боюсь.

— Я понимаю, но… Я не имела права вовлекать вас в эту историю. Я виновата, что слишком испугалась за Кендрика. — Ах, если бы только она могла объяснить графу, что ее Кендрик — наследный принц Виденштайнский, то все сразу встало бы на свои места.

— Вы правы, он еще слишком юн, чтобы тягаться с де Садом, у которого мгновенная реакция, благодаря чему он почти всегда выходит победителем в такого рода делах.

— Но вы?..

— Остается надеяться, что у меня реакция еще лучше.

— О, еще раз — простите меня, простите! Я не смела просить вас о помощи… По когда вы появились… именно в тот ужасный момент… мне показалось, что вы посланы самим Богом помочь нам…

— Может быть, это именно так, — незаметно усмехнулся граф. — Когда я узнал, что этой ночью вы собираетесь к Па Пайве, то немедленно получил приглашение туда и сам. Словом, что бы ни случилось, все к лучшему.

— Но если… он ранит вас… я никогда не смогу простить себе…

— Не стоит думать о таких вещах, — остановил ее граф. — Лучше поверьте в то, что, поскольку маркиз действовал из зависти и злобы, добро и правда должны восторжествовать. Иными словами, дуэль эту должен выиграть я.

— Только об этом я буду молить Бога, молить всей душой, всем сердцем!

Грамон молча обнял девушку, и так в тишине они просидели всю оставшуюся до дома дорогу.

Прибыв на улицу Сент-Оноре, граф самолично взял у консьержа ключ и проводил девушку до лестничной площадки. Па ее приглашение зайти он тихо ответил:

— Идите-ка лучше спать, моя девочка. И попытайтесь ни о чем не думать, кроме того счастья, которым мы станем с вами наслаждаться завтра утром, рассматривая картины Лувра. — Тина молчала. — А я сейчас вернусь обратно, чтобы удостовериться, не ввязался ли ваш Вийерни в какую-нибудь новую историю, а заодно и сообщу все моим секундантам. Потом немного отдохну и…