Она могла изобразить контур слона, набросать вполне узнаваемого тигра или певчую птицу, но все остальное было выше ее умения.

Они находились всего в одном дне пути от Александрии, когда их курс пересекся с курсом военного корабля, направлявшегося в ту же сторону.

Взволнованный Нейл помчался в каюту за своим альбомом.

— Корабль маме, — радостно воскликнул он, вручая альбом Ориссе. Девушка беспомощно взирала на большой корабль с его внушительного вида центральной трубой и двумя высокими мачтами.

Опустившись в шезлонг, она устроила альбом на коленях.

— Нарисуй все флаги, — потребовал Нейл, когда вымпел военного корабля затрепетал на ветру. Орисса сочла, что они, должно быть, сигналят «Дорунде».

— Корабль слишком велик, — заметила Орисса. — Такой нелегко нарисовать.

— А я-то думал, что вы талантливы, миссис Лейн, — произнес насмешливый голос, и ей не было нужды оглядываться, чтобы понять, кто говорит.

— Она рисует мне большой корабль, — охотно объяснил Нейл.

Он не был робким ребенком, потому что воспитывался в окружении взрослых.

— Это корабль британских вооруженных сил «Агамемнон», — сообщил майор Мередит, — и — специально для расширения вашего кругозора, миссис Лейн, — это самый последний двухвинтовой броненосец с орудийной башней.

— Теперь нарисовать его стало значительно легче, — с сарказмом заметила Орисса.

— И не забудьте, четыре тяжелые пушки, — предупредил майор Мередит.

— Может быть, вы сами и нарисуете, раз уверяете, что это так легко, — отпарировала Орисса, вручая ему альбом и карандаш.

Она ожидала, что он откажется, но вместо этого он взял у нее альбом и, сев на стул, набросал корабль — рисунок занял целый лист.

К ее искреннему удивлению, рисовал он превосходно.

— Куда идет этот корабль? — спросил Нейл.

— На усиление британской морской эскадры китайского гарнизона, — ответил майор Мередит.

Под искусными карандашными штрихами майора корабль обретал легко узнаваемые контуры.

— Вы настоящий художник! — воскликнула Орисса.

— Вы мне льстите! — усмехнулся он.

— Рисование никогда не было среди моих любимых предметов, — призналась она, очарованно глядя, как корабль оживает на бумаге.

— А какие же вам нравились? — спросил майор Мередит.

— История и литература, — искренне ответила Орисса.

— Так я и думал, что вы любите историю, — заметил майор Мередит.

— Почему, интересно знать? — вырвалось у Ориссы.

Но тут она испугалась, посчитав, что разговор становится слишком уж личным.

К тому времени рисунок был закончен, и, проигнорировав ее вопрос, майор Мередит вручил альбом Ориссе со словами:

— Вам следует объяснить Нейлу, что новый «Агамемнон» призван заменить своего тезку, старый деревянный линейный военный корабль, участвовавший в бомбардировках фортов Севастополя.

— Неужели? — с загоревшимся взором воскликнула Орисса. — Меня всегда интересовала Севастопольская битва.

— У нас, как обычно, были трения с Россией, — сказал майор Мередит.

— Насколько серьезно положение вещей в Индии?

Несмотря на свое мудрое решение не интересоваться военными вопросами, Орисса на сей раз не смогла удержаться в рамках привычного благоразумия.

— Очень серьезно, — ответил майор Мередит, — но большинство, как всегда, об этом не знает.

Словно не желая продолжать разговор, он отошел от нее к борту, где застыл Нейл, разглядывая военный корабль.

Он недолго пробыл там, рассказывая малышу о корабле и объясняя значение вымпелов. Затем, не перекинувшись с Ориссой ни словом, он ушел.

Нейл провел за раскрашиванием рисунка, так искусно сделанного майором Мередитом, целый день.

Следующим утром они вошли в Александрийский порт. В городе было на что посмотреть, а в оживленном порту много можно было бы нарисовать.

К глубокому разочарованию Ориссы, леди Кричли решила, что для Нейла разумнее не сходить на берег, чтобы не подхватить какой-нибудь болезни. Так что Ориссе пришлось тоже остаться, хоть она знала, что все остальные пассажиры корабля не упустят возможность обследовать город.

Она постаралась убедить себя, что жаловаться ей не на что, и с ней поступили совсем не жестоко.

Ведь ей очень повезло, что она вообще плыла в желанную Индию, и если ей приходится мириться со случайными разочарованиями, это невысокая цена за избавление от мачехи.

В Порт-Саиде ее снова ждало разочарование, с которым пришлось смириться. Но на этот раз сошедшие на берег пассажиры вернулись на борт до ужина — и это немного примирило Ориссу с жизнью, — ибо кораблю предстояло начать свое медленное продвижение по Суэцкому каналу ровно в девять часов.

Как обычно, весь ресторанный зал был уже заполнен, когда появился майор Мередит. Прежде чем он успел дойти до стола, Орисса поняла: что-то случилось.

Она не могла бы сказать, откуда пришло к ней это знание, она только с уверенностью могла утверждать, что осанка его несколько изменилась, да и в лице появилось нечто иное.

Он сел и тихим, но внятным голосом, так, что все сидящие за столом услышали его, сообщил генералу:

— Думаю, вам следует знать, сэр, Хартум пал!

— Не может быть! — воскликнул генерал. — А генерал Гордон?

— По некоторым, пока еще не проверенным данным, он убит!

Генерал ударил кулаком по столу.

— Если на ком-то и лежит ответственность за это, — гневно вскричал он, — то это на премьер-министре! Возмутительно, что он так долго откладывал высылку экспедиционных сил.

— Я всегда говорила, что семидесятисемилетний министр Гладстон слишком стар для столь ответственного поста, — едко заметила леди Кричли.

— Несчастный генерал Гордон! — воскликнула миссис Онслоу. — Он был таким храбрым, таким уверенным в себе. О, Хартум не должен был пасть!

— Британским войскам следовало подоспеть вовремя! — досадовал полковник Макдугал. — В подобной ситуации нельзя было действовать так позорно.

— Пожалуй, нам стоит повременить с поспешным приговором, — спокойно проговорил майор Мередит. — Без сомнения, войска на порогах встретились с неожиданными трудностями.

— Что же теперь будет? — вопросил генерал.

— Не имею представления, сэр.

— Вы полагаете, сэр Чарльз и майор Китченер отступят?

— Мы так далеко, что трудно гадать, — ответил майор Мередит. — Все зависит от того, решат ли они, что имеющихся в их распоряжении войск достаточно для отражения и уничтожения армии Махди или нет.

— Достаточно для кого? Для этого сброда?! Для туземцев с копьями наперевес?! — презрительно фыркнул генерал.

— Махди — настоящий лидер, — ответил майор Мередит, — и не стоит забывать, сэр, война эта религиозная. Люди дерутся фанатично, когда их вдохновляет вера.

«Майор прав, — подумала Орисса, — но поймут ли генерал и все остальные за столом, как, очевидно, понимал это майор Мередит, что вера человека в свое дело удесятеряет его силы?»

Весть о гибели генерала Гордона вызвала всеобщее уныние, и, едва закончился ужин, Орисса поспешила исчезнуть.

Помощник капитана не подвел ее и отыскал в третьем классе индийца, мистера Махла. В Англии мистер Махла преподавал в одном из лондонских университетов.

Это был человек лет тридцати пяти. Он возвращался в Индию со всей своей семьей.

Мистер Махла был бенгалец с очень темной кожей и изящно выточенными чертами лица. Свои густые, блестящие, черные волосы он зачесывал назад, оставляя открытым большой выпуклый лоб.

Мистер Махла выглядел несколько старше своих лет и казался отчаянно усталым, а в его благородных карих глазах часто застывало выражение глубокой печали.

Он, как выяснила Орисса, крайне нуждался в деньгах, но, когда она попробовала настоять на том, чтобы поднять плату за уроки, гордо заверил ее, что раз он договорился с помощником капитана об определенной сумме, то ни о каком повышении не может быть и речи.

Орисса наслаждалась, разговаривая на плавном мелодичном урду, и вскоре обнаружила, что она ничуть не забыла язык своего детства.

Все, что ей требовалось, — это расширить словарный запас. Поскольку она покинула Индию еще ребенком, то и интересы ее тогда были детские, а теперь появилось много других тем, о которых ей хотелось бы поговорить.

Орисса с удовольствием обсуждала изменения, произошедшие в Индии за последние несколько лет, но особенно ее увлекали разговоры о религии.

Именно этот предмет мистер Махла преподавал в Англии, и хотя у Ориссы имелись некоторые представления о буддизме, индуизме и мусульманстве, она многое почерпнула из тех нескольких уроков, которые он уже дал ей.

Каждый индиец — большой любитель поговорить, и поскольку они заранее не установили четкой временной границы ее уроков, Орисса не удивилась, когда, после того как мистер Махла почти неохотно встал пожелать ей спокойной ночи, она обнаружила, что уже далеко за полночь.

Он поклонился и сделал намаскар, традиционный жест индийцев при приветствии или прощании — пальцы к пальцам, ладонь к ладони, руки касаются лба.

Придя в свою каюту, Орисса убедилась, что Нейл крепко спит.

Повинуясь внезапному порыву, она решила выйти на палубу и накинула на плечи сверкающий шарф, который набрасывала поверх всех своих вечерних платьев.

Медленно продвигаясь по кораблю, она слышала смех и громкий разговор, доносящийся из курительного салона, где размещался бар, она мимоходом заглянула и в карточный салон, где царила полная тишина, лишь изредка нарушаемая негромким замечанием, поскольку все сосредоточились на игре.

Зато большая кают-компания была полупуста, и Орисса не сомневалась, что генерал и леди Кричли уже давно отправились спать.

Она вышла на палубу и, пройдя вперед, встала у борта, чтобы ничто не мешало ей вглядываться в ночь.

Корабль очень медленно продвигался по каналу, впереди пыхтел маленький лоцманский катер с красным и зеленым бортовыми огнями. Движение было таким незаметным, словно судно стояло на месте, да и шум машин стал совсем тихим.

Далеко, насколько хватало глаз, простиралась бескрайняя пустота песчаных просторов, над которыми раскинулся усыпанный сверкающими звездами небесный купол с прибывающей луной, дарившей свой свет миру.

Ночь была столь волшебна, что у Ориссы перехватило дыхание. Все это казалось неотъемлемой частью того, о чем она разговаривала с мистером Махла. И сейчас ей не нужны были слова, чтобы ощутить себя причастной к божественному началу.

— Как вы думаете, на что это похоже? — раздался рядом с ней звучный голос.

Странно, но она не удивилась, обнаружив, что майор Мередит стоит рядом с ней.

— Я сама пыталась облечь это в слова, — тихо проговорила она.

Речь лилась свободно, словно их беседа длилась вечно, словно она не началась только что, а лишь продолжалась.

Он молчал, и она прошептала:

— Как это прекрасно, как невероятно, чудесно, восхитительно! И в то же время пугающе!

— Почему?

— Потому что заставляет меня ощутить, какая я маленькая и ничтожная. У каждой их тех звездочек могут быть миллионы других людей, таких же, как мы, которые смотрят, задают вопросы, пытаются что-то понять…

— Понять? Что именно?

— Этот вопрос занимал умы человечества с начала времен… Почему человеку не дана сила постичь самого себя?

— А вы считаете себя загадкой?

— О, да, — ответила Орисса. — Сколько себя помню, меня всегда волновал вопрос: «Кто я?» И я искренне надеялась, что когда-нибудь узнаю ответ на него.

— Невозможно, чтобы это оказалось настолько трудно для такой личности, как вы.

Своим глубоким голосом он как бы подчеркнул последнее слово.

— Конечно же, трудно! — возразила Орисса. — Труднее, чем вы можете себе представить.

— Почему вы так уверены, что я не сумею представить себе то, что вы пытаетесь сказать?

— Потому что… я не могу объяснить это словами… я знаю лишь одно — когда я всматриваюсь в этот необъятный мир, я чувствую себя… такой маленькой, такой беспомощной и одинокой.

Орисса, запрокинув голову, смотрела на звезды.

Наблюдавший за ней человек залюбовался совершенством ее профиля — мягкой нежностью ее губ, очаровательной линией шеи, которая в звездном свете на фоне слабого мерцания шарфа казалась совсем алебастровой.

Каждое ее движение было столь грациозным, столь завораживающим и в то же время столь одухотворенным, что на мгновение он затаил дыхание.

Потом тоном, в котором сквозила явная издевка, он проговорил:

— Ну, коли вас тревожит именно одиночество, то не стоит страдать от него.

Сказав это, он обнял ее и резко притянул к себе.

Едва ее голова склонилась к его плечу, их губы соприкоснулись.

На какой-то миг Орисса онемела от изумления, так что не в состоянии была ни думать, ни понимать, что происходит.

Потом ей невозможно стало пошевельнуться, хоть и следовало бы оттолкнуть его.

Грубая настойчивость его губ крепко удерживала ее в сладком плену. Словно его руки, лишив ее свободы, в то же время давали ей ощущение безопасности и духовной близости.

Прежде ее никогда еще не целовали, и странное мистическое чувство, которое овладело ею, было сродни не человеческим эмоциям, а скорее дурману, который затмил ее мозг и мешал думать.

Это было странно и совершенно волшебно, словно звезды, ночная тьма и луна стали частью мужчины, завладевшим ею.

Его губы были теплым, требовательным чудом, которое опустошало ее, ей казалось, что ее душа сливается с его душой.

Когда он отнял свои губы, чары рассеялись, и она наконец получила свободу.

Задохнувшись от ужаса, она дрожащими руками оттолкнулась от его груди и, испуганная до умопомрачения, повернулась и бросилась бежать.

Он стоял не шевелясь и долго смотрел ей вслед — вот ее шарф блеснул в последний раз…

Потом была только темнота, и он ее больше не видел.

Добравшись до каюты, Орисса осторожно прикрыла за собой дверь и, бросившись на койку, зарылась лицом в подушку.

Такого не могло произойти… это не могло быть правдой! Как он посмел вести себя так… или она сама позволила ему это?

Ответ она знала так же ясно, как если бы он ей сказал его.

Безусловно, он узнал ее! И сделал соответствующие выводы! Увидев ее на улице Королевы Анны, он, как она и ожидала, вообразил именно то, что придет в голову любому мужчине, знающему, что она провела ночь в комнате Чарльза.

Щеки Ориссы пылали, когда она думала, что ни один джентльмен не станет вести себя так фривольно с девушкой, которую считает целомудренной и респектабельной.

Но завести интрижку с замужней женщиной, у которой супруг в Индии, а любовник в Лондоне, — почему бы нет?

Ей пришлось признать, что она сама же и навлекла на себя эту беду. Рассуждая об одиночестве, она имела в виду свою душу, а он подумал — тело.

Вспоминая их разговор, она понимала: майору Мередиту, считавшему ее падшей женщиной, изменившей своему мужу, покажется непостижимым, что она не в восторге от его ухаживаний, не наслаждается его флиртом или не жаждет чего-то большего, если вдруг представится такая возможность.

— Какой стыд! Какой позор! — шептала Орисса в подушку.

Она знала: ей некого винить в том, что произошло, кроме, может быть, мачехи, вынудившей ее искать убежища у брата.

Однако могла ли она предвидеть, что из всех кораблей, отплывающих в Индию, майор Мередит предпочтет «Дорунду», или то, что, сопровождая леди Кричли, она не сможет избегать встреч с ним.

Ей бы раньше стоило догадаться, что эти пронзительные серые глаза нельзя обмануть.

Опять и опять вспоминая случившееся на лестничной площадке пансиона Чарльза, она все же надеялась, что, поскольку газовый рожок был позади нее, ее лицо, скрытое в тени, останется неузнанным.

Она и помыслить не могла, что он запомнит ее фигуру, плавность ее движений, черноту ее волос.

— Глупейший самообман, — корила себя Орисса. Она не в силах была ничего придумать, ничего, что бы объяснило ее поведение.

Но вот что ей нужно было сделать непременно, так это объяснить самой себе, почему губы майора Мередита лишили ее воли настолько, что она даже не попыталась освободиться, пока он сам не позволил ей этого.

Как она могла оказаться такой беспомощной, такой покорной?

Как вообще она могла настолько отринуть свою гордость и чувство собственного достоинства, что повела себя, подобно замужней женщине, за которую себя и выдавала, а не как невинная девушка, до которой никогда ранее не дотрагивались мужчины.

Нет, она не могла объяснить себе свое поведение. Произошло то, что произошло, — случившееся оказалось частью волшебства ночи, чем-то неожиданно чарующим, чем-то, что невозможно передать словами.

Ей мнилось, что, если бы он продолжал ее целовать, она бы все еще оставалась в его объятиях.

Она вынуждена была признаться себе, что близость к нему давала ей желанное чувство покоя и безопасности, чувство, которого она не знала с детских лет.

— Все это лишь плод моего воображения, — старательно убеждала себя Орисса, однако она прекрасно понимала, что это не так.

Неужели завтра ей предстоит вновь встретить его, сидеть с ним за одним столом и знать, что именно думает о ней этот человек?..

Пусть даже она на него и не посмотрит, все равно она ощутит его взгляд, направленный ей в душу и видящий там только позор и грязь.

— Мне этого не вынести! Я не смогу видеть его! — шептала она в растерянности, не зная, что же ей делать.

Она в ловушке! Корабль стал клеткой, из которой не было выхода.

У Ориссы мелькнула отчаянная мысль: не прыгнуть ли ей в морскую пучину, не поплыть ли к берегу, где можно исчезнуть в пустыне, — но это была только минутная слабость.

Завтра ее настигнет реальность. Ей предстоит новая встреча с ним и стыд от сознания того, что она была покорна его желанию и отнюдь не возмущена тем, как он с ней обошелся.

— Я обезумела, не иначе! — призналась она себе, но если это и было безумие, то неизъяснимое и завораживающее.

Она даже представить не смела, что когда-нибудь все ее существо затрепещет из-за того, что

мужчина коснулся ее губ или что вся поэзия и вся красота мира сольются в едином чувстве, которое заструится сквозь ее тело, переставшее принадлежать ей и отданное ему.

— Этого не могло произойти! — в отчаянии воскликнула Орисса.

Но произошло!

И она ничего не могла с этим поделать!