— Не беспокойся об этом, — утешил ее герцог. — Через несколько дней в теплом климате ты будешь выглядеть так же, как до приезда в Шотландию.

— Надеюсь… — негромко ответила Джиованна.

Их беседа была прервана Россом, который принес поднос с кофейником и свежими сливками, раздобытыми им в Париже. Кроме того, на подносе стоял кувшин молока для Джиованны. Увидев это, девушка взмолилась:

— Прошу вас, позвольте мне хотя бы кафе с молоком!

Миссис Сазерленд заставляла меня пить столько молока, что я скоро превращусь в корову!

Герцог рассмеялся.

— Это вряд ли, но с кофе действительно будет гораздо вкуснее. Так и будем делать до возвращения домой.

Девушка бросила на него быстрый взгляд, и герцог понял, что она с нетерпением ждет благополучного возвращения в замок вместе с ним.

Когда Росс вышел, герцог тихо произнес:

— Пей кофе, а потом поможешь решить, что нам делать дальше. Но мне будет трудно, если я не узнаю о том, что с тобой произошло и почему ты должна была первым делом поехать в Неаполь.

Джиованна глубоко вздохнула и сунула ладонь в его руку совершенно по-детски. Он поцеловал крошечные пальчики, и Джиованна заговорила:

— Если ты… так будешь делать… мне будет трудно думать о ком-нибудь, кроме тебя.

— А я и вовсе не могу думать ни о ком, кроме самой лучшей, самой замечательной женщины, которую я только встречал в своей жизни, — чуть приглушенным голосом продолжил герцог.

— Это… правда?

Он внимательно посмотрел на нее:

— Прежде чем мы начнем разговор о том, что случилось с тобой, моя дорогая, прежде, чем станем думать о будущем, я хочу сказать тебе одну вещь.

Он почувствовал, что пальчики Джиованны задрожали, словно от испуга, и попросил:

— Посмотри на меня!

Она повернулась к нему, и герцогу подумалось, что он никогда не видел глаз прекраснее, чем эти, зеленые с золотыми точками, исполненные тревоги.

— Я хочу сказать тебе, — герцог понизил голос, — что не будь ты тем, кто ты есть, будь ты совсем другим человеком и не имей ни гроша, я все равно на коленях молил бы тебя стать моей женой.

Он понимал, что Джиованна ожидала услышать от него совсем не это. Ее лицо засияло, а пальчики сжали его руку.

— Ты веришь мне? — спросил герцог. — Клянусь Господом всемогущим, это правда.

— Я тебе верю, — многозначительно ответила Джиованна, — но… но во всем случившемся виноваты мои проклятые деньги! О, почему крестная не оставила их кому-нибудь еще! — от всего сердца воскликнула она.

Герцог тихо произнес:

— Я знал, что ты так скажешь. Но прошу тебя, дорогая моя, вспомни о том, что значат эти деньги для твоих и для моих людей — ведь нашим подданным так нужна помощь!

— Ты обещаешь, что прежде всего позаботишься о них? — спросила Джиованна.

Герцог улыбнулся.

— Я боюсь лишь того, что графиня Далбет больше интересуется новыми туалетами, а не протекающими крышами, а Лондон предпочтет унылому замку!

— Как ты мог подумать… — начала Джиованна, но тут же догадалась, что герцог дразнит ее.

— Еще когда я жила в Неаполе, я очень волновалась за свой клан, — вспоминала она. — Мне никто ничего не говорил, но я знала, что мачеха тратит все папенькины деньги на себя и ничего не оставляет ни хуторянам, ни беднякам.

— Как мог твои отец жениться на такой женщине? — недоумевал герцог.

— Это она вышла за него! — ответила Джиованна.

Герцог вспомнил, что уже слышал нечто подобное от сэра Иэна Мак-Кэрона, и попросил:

— Расскажи наконец, что же случилось?

— Папенька поехал в Эдинбург на прием, который устроили друзья в благодарность за обед у него в замке. Я была рада, что он едет, потому что он был очень несчастен после… после смерти маменьки… вместе с ней он потерял интерес к жизни.

Джиованна всхлипнула, и герцог понял, как тяжело ей приходилось в то время.

— Он отсутствовал дольше, чем я ожидала, — продолжу жала девушка, — а когда он вернулся… он вернулся с НЕЙ!

— Они уже были женаты?

— Они сказали мне, что поженились без огласки… хотя папенька никогда не мог вспомнить, как это произошло.

Потрясенный герцог воззрился на Джиованну.

— Это он так говорил?

— Потом я догадалась: мачеха опоила его, подсыпала в вино что-то, и он сделал все, как она хотела… а потом обо всем позабыл.

— Почему ты так решила? — спросил удивленный ее тоном герцог.

— Потому что потом, когда они вернулись… она всегда поступала так, если хотела добиться чего-нибудь от папеньки.

— А дальше?

— С момента их возвращения папенька начал пить гораздо больше, чем прежде. До этого он иногда выпивал стаканчик виски… но тут стал требовать все больше кларета и портвейна… и шампанского, оно очень понравилось мачехе…

— Ты говорила с ним об этом?

— Конечно! Я говорила: «Прошу вас, папенька, не пейте так много. Вы же знаете, что будь маменька с нами, она бы очень расстроилась. Мне так горько видеть вас нетрезвым!»

— А он?

— В первый раз он сказал: «Ты права, дорогая, я веду себя глупо. Обещаю, что буду пить меньше».

— И он выполнил обещание?

— Он пытался… я знаю, что пытался! — воскликнула Джиованна. — Но мачеха рассердилась на меня.

— Что она сказала?

— Чтобы я не совала нос не в свое дело. Она, видите ли, сама может присмотреть за моим отцом и лучше знает, что для него хорошо, а что плохо.

— И он продолжал пить.

— Он старался не пить при мне, но я знала, чтоб выманить деньги, мачеха приносила ему стакан кларета или портвейна и говорила: «Я кое-что принесла тебе, дорогой Кейт.

Давай выпьем за наше счастье».

Джиованна замолчала, и герцог спросил:

— Что же было потом?

— Когда это случилось во второй или в третий раз, я поняла, что мачеха добавляла в вино какое-то сильнодействующее средство, выпив которое, папенька почти терял сознание и казался абсолютно пьяным.

Губы герцога сжались в тонкую ниточку. Он спросил:

— Ты обвиняешь в этом мачеху?

— Я много в чем могу ее обвинить, — ответила Джиованна. — Но самое главное — она тратила деньги. После матушкиной смерти я помогала папеньке вести счета и знала, что до того, как папенька женился во второй раз, мы экономили на всем ради наших людей, многие из них были на грани голодной смерти.

Она глубоко вздохнула, словно вновь переживая всю горечь тех лет, и продолжала:

— В суровые зимы этим людям почти нечего есть. Мне так их жаль! А папенька и маменька всегда помогали тем, кто бедствует.

— Разумеется, — пробормотал герцог. Он понимал, что забота о подданной — обязанность любого предводителя клана.

— Но когда они, как обычно, пришли к нам в замок за помощью, мачеха прогнала их прочь, сказав, что папенька слишком болен и не может выслушивать их жалобы.

Девушка снова вздохнула.

— Я понимала, что она поступает отвратительно, и будь папенька в себе, он ни за что не позволил бы так унижать своих людей.

— Но что же делала ты?

— Я отдавала им все деньги, какие могла, и поговорила с одним из старейшин, чтобы тот обеспечил маленьких детей молоком — это всегда было самым важным для папеньки.

Джиованна в смущении отвела глаза.

— Самое ужасное, что мачеха продолжала покупать новые портьеры, ковры и дорогие украшения. Она украшала дом… а люди голодали!

Не в силах более вспоминать те ужасы, Джиованна умолкла и разразилась слезами.

Герцог обнял ее за плечи.

— Если это так расстраивает тебя, дорогая, мы можем продолжить разговор в другой раз.

Он вытер девушке слезы. Джиованна сказала:

— Нет, я хочу договорить. Я хочу, чтобы ты знал.

Как хорошо, что можно поговорить с тобой… я думала, меня никто никогда не поймет… и я умру вместе со своими тайнами.

— Твои тайны теперь стали моими, а мои — твоими, — успокаивал ее герцог, — но историю ты доскажешь мне в следующий раз.

— Нет, сейчас! — почти сердито возразила Джиованна.

Герцог поцеловал ее в лоб и вновь опустился в кресло, не выпуская руки девушки. Тут ему в голову пришла идея.

— Ты такая худенькая, что в кресле хватит места для нас обоих. Если уж ты хочешь рассказывать дальше, давай я обниму тебя.

Он оказался прав — они удобно устроились в одном кресле, и там еще осталось немного свободного пространства. Удовлетворенно вздохнув, Джиованна опустила голову на плечо герцогу. Он улыбнулся:

— Вот, так будет гораздо проще и приятнее — мне очень нравится прижимать тебя к сердцу.

— Мне… мне тоже так нравится, — прошептала Джиованна.

Она посмотрела на него, и герцог захотел поцеловать прекрасную девушку, но понял, что тогда она не доскажет самое важное. Поэтому он попросил:

— Ну, теперь рассказывай дальше.

— Вскоре после того, как я поругалась с мачехой… я сказала ей, что наши подданные голодают, а она тратит больше, чем мы можем себе позволить… а потом мачеха показала мне, как она ненавидит меня. — Девушка вздрогнула. — Я буквально ощущала исходящую от нее ненависть.

— Так оно и было! — заметил герцог, вспомнив, чем все кончилось.

— Что бы я ни делала, что бы ни говорила — все было не так, — сказала Джиованна. — Наконец мачеха предложила папеньке отослать меня прочь.

— А он понял причину?

— Он сказал: «Твоя мачеха думает на некоторое время отправить тебя в пансион». Я испугалась только, что школу будет выбирать она.

— Поэтому ты поехала к бабушке.

— Она прислала мне письмо, в котором спрашивала, как я живу. Когда я показала письмо папеньке, он спросил:

«Почему бы тебе не съездить в Неаполь? Думаю, там тебе будет лучше».

— Ты удивилась?

— Сначала — да. Мне никогда и в голову не приходило, что я могу оставить Шотландию. Но потом я посмотрела на папеньку и убедилась, что он совсем плох. — Джиованна вздохнула. — Мы говорили с ним рано утром, пока мачеха не проснулась. Накануне он слишком много выпил, и я поняла, что, если мачеха узнает о том, как мы до сих пор любим друг друга, она принесет папеньке еще стакан своей отравы. Тогда он совсем опьянеет, и поговорить нам уже не удастся.

Джиованна помолчала, потом, всхлипывая, заговорила снова:

— Мне казалось, что матушка… стоит рядом со мной и говорит мне, что делать. Я попросила папеньку написать бабушке и сказать, что я поеду к ней.

— И он согласился?

— Он сказал, чтобы я ехала сразу же, безо всяких писем! Наверное, он видел, как я страдаю… и сам страдал от этой женщины, которая сводила его в могилу… но поделать он ничего не мог!

В голосе Джиованны звучало столько горечи, что герцог прижал ее к себе покрепче и коснулся губами нежной щеки.

— Как же тебе, должно быть, было тяжело!

— Наверное, я была не права… мне следовало остаться, — укоряла себя Джиованна. — Но я так переживала… ведь с маменькой мы жили гораздо счастливее… что мечтала уехать прочь.

— Я представляю. Тебе ведь было всего пятнадцать.

— Я была уже достаточно велика, чтобы осознать весь ужас происходившего… но не в силах была спасти папеньку.

Герцог понимал, что молоденькая неопытная девушка никак не могла противостоять такой коварной женщине, как мачеха Джиованны.

— Итак, ты уехала в Неаполь, — подсказал он.

— Полковник Далбет, папенькин кузен, послал свою дочь — очень приятную женщину лет тридцати пяти — сопровождать меня. Мы путешествовали не так роскошно, как сейчас, всего лишь вторым классом, но это было настоящее приключение!

— Твоя бабушка обрадовалась тебе?

— Очень… но я не хотела покидать папеньку надолго и надеялась вскоре вернуться.

— Думаешь, он позволил бы тебе?

— Я писала ему каждую неделю, а он ответил всего раз или два… А потом я сообщила, что хочу вернуться домой, но на письмо ответила мачеха.

— Догадываюсь, что именно она ответила! — заметил герцог.

— В письме ясно говорилось, что ни она, ни папенька не хотят видеть меня. Я должна была оставаться в Италии и бросить глупые мечты о возвращении в Шотландию.

— И что же потом?

— Бабушка уже наняла мне нескольких преподавателей, но когда поняла, что я останусь надолго, решила отдать меня в пансион при монастыре, где я могла бы встречаться с ровесницами и учиться у самых лучших учителей.

— ; — Значит, ты жила в монастыре, — заключил герцог. — Как-то странно об этом слышать.

— Я представляла себе монастырь совсем не так, — вспоминала Джиованна. — С одной стороны, там были искренне верующие сестры, которые все время молились или помогали беднякам.

— А вас с ними не пускали? — спросил герцог.

— Нет, — ответила Джиованна. — Ас другой стороны, там была замечательная школа, в которой занимались тридцать учениц, все из лучших семей Италии и Франции.

У нас были великолепные учителя по всем предметам, и не только монашки.

Девушка улыбнулась.

— Конечно, мы много времени проводили на службах и учили закон Божий… но другие предметы нам читались ничуть не хуже!

Джиованна умолкла, взглянула на герцога и призналась:

— Я так рада, что знаю все это… иначе ты бы решил, что я глупая… и скучал бы со мной.

—  — Никогда! — ответил герцог.

— Боюсь только, все знания у меня из книг, а ты путешествовал по свету и храбро сражался в Индии.

Герцог засмеялся.

— Ты наслушалась россказней миссис Сазерленд и Росса.

Смотри, вот увидишь, как они ошибаются…

— Я и так знаю, какой ты… замечательный! — негромко и застенчиво произнесла Джиованна. Герцог промолчал, и она быстро добавила:

— Ты ведь действительно любишь меня… по-настоящему, а не просто говоришь, чтобы обрадовать меня?

— Я люблю тебя так, как никого еще не любил, — заверил ее герцог. — Дорогая моя, я даже не думал, что способен на подобное чувство!

— Ты… ты уверен?

— Абсолютно, — ответил он, — и я докажу тебе это, как только мы будем в безопасности и поженимся.

Герцог нежно повернул Джиованну к себе и поцеловал ее, чувствуя, как они вновь превращаются в единое целое и слова становятся не нужны. Он целовал Джиованну до тех пор, пока ее глаза не засияли подобно солнцу и она не ощутила тот же восторг, который ощущал он.

— Я люблю тебя… как я тебя люблю! — воскликнул он. — Как я мечтаю уехать с тобой в путешествие на медовый месяц и не думать ни о чем, кроме нашей любви!

Все же, понимая, что над ними нависает зловещая тень Кейна Хорна, герцог сказал себе, что чем быстрее он разберется со всем этим делом, тем будет лучше.

Но сейчас он думал только о Джиованне и целовал ее до тех пор, пока не забылось все, кроме великолепия их любви.

Позже, когда Джиованна выспалась, они с герцогом пообедали и продолжили разговор.

Девушка вернулась в гостиную, где ее ждал герцог.

Джиованна была одета в красивое платье из приятной голубой ткани, некогда принадлежавшее тетушке герцога. Миссис Сазерленд подогнала наряд по фигуре Джиованны и, несмотря на старомодный фасон, исхитрилась даже присобрать турнюр. В этом простом платье Джиованна вновь напомнила герцогу нимфу водопада, как в их первую встречу.

Бледно-золотые волосы, нефритово-зеленые глаза и белоснежная кожа придавали девушке неземной вид, а ее» хрупкая фигурка могла принадлежать только какому-нибудь сказочному существу.

Герцог увлек Джиованну в угол вагона. Дожидаясь ее, он снял с кресла один из подлокотников, чтобы получился небольшой диван, на который он и сел вместе с Джиованной.

— Мне нравится, когда ты рядом, — сказал он, — а так нам будет намного удобнее, чем в одном кресле.

Джиованна улыбнулась.

— Мне было очень удобно и в кресле… пока я с тобой, мне все равно, где мы.

— Мне тоже, — согласился герцог, — в этом мы с тобой полностью заодно, моя любовь.

Он бережно поцеловал ее и коснулся рукой мягкого шелка волос.

— Как тебе удалось сохранить свою красоту после всего, что ты вынесла? — спросил он.

— Я так хотела услышать от тебя эти слова! Но, по-моему, ты не слишком хорошо видишь, — заметила Джиованна. — Мне очень стыдно за свою внешность. Но для того, чтобы вы с миссис Сазерленд остались довольны, я готова выпить все молоко, какое только принесет Росс.

Джиованна сморщила носик и добавила:

— Но французское молоко мне совсем не по вкусу!

— Придумаем что-нибудь другое, — пообещал герцог.

— Я так счастлива, когда бываю с тобой, и поправляюсь только от одного этого счастья, — прошептала Джиованна.

Герцог поцеловал ее, думая, что она права.

Через некоторое время Джиованна все-таки вспомнила о недосказанной истории и продолжала свой рассказ с того места, на котором прервалась.

— В мае я получила письмо из Шотландии, из которого узнала о смерти папеньки.

— Ты, наверное, была потрясена.

— Я была готова к этому, потому что папенька очень долго не писал мне. Я часто посылала ему письма… но он не отвечал. Я вообще чуткая, и у меня появилось предчувствие, что папенька должен был очень скоро очутиться в раю… вместе с маменькой.

Джиованна говорила спокойно, но герцог догадался, как горько ей было сознавать, что отец умер, не сказав последнего «прости», а она не сумела вырвать его из-под власти этой страшной женщины, его новой жены.

— А когда ты сообщила им о своем возвращении?

— Вначале я не думала об этом… но потом пришло письмо от полковника Макбета и других членов клана, которые писали, что я стала графиней Далбет и предводительницей клана и поэтому должна вернуться.

Джиованна на миг умолкла, словно поражаясь, как внезапно все произошло.

— Правда, они все-таки позволили мне окончить школьный семестр.

— А тебе этого хотелось?

— О да! Я так боялась возвращаться в Шотландию!

Мы с бабушкой все обсудили и решили, что вначале я должна сдать экзамены после второго семестра.

— А потом?

— Потом внезапно пришло письмо из Америки. В нем говорилось о кончине моей крестной, которая оставила мне целое состояние.

— Как же ты, наверное, удивилась!

— Еще бы! Теперь я могла помочь всему клану Макбетов — я ведь так волновалась за них, зная, что мачеха ничего им не дает!

Джиованна вздохнула.

— Бедняки обращались только к своим старейшинам, у которых совсем не было денег — ну, или по крайней мере меньше, чем у нас.

Герцог был искренне тронут такой заботой о людях.

— Мне следовало связаться с банком в Лондоне или в Эдинбурге, а бабушка сказала, что ее поверенные в Неаполе все устроят, — продолжала Джиованна.

— Так и вышло, да?

— К несчастью, они решили обо всем написать моей мачехе. Скорее всего именно поверенные виноваты в том, что новости о наследстве попали сначала в итальянские, а потом в английские и шотландские газеты.

Теперь герцог понял, как все произошло и почему Далбеты и Мак-Кэроны связались с маркизом Лотианом — министром по делам Шотландии.

— Пока я доучивалась в школе, я не слишком задумывалась о наследстве, — продолжала Джиованна. — Потом я получила письмо от полковника Макбета, он требовал моего возвращения в Шотландию, и одновременно с этим — письмо от мачехи.

— Что она тебе написала?

— Что встретит меня в Дувре, если бабушка сможет найти человека, который привезет меня туда.

— Тебе ведь вряд ли хотелось снова встречаться с ней?

— Я отнеслась к этому как к неизбежному злу, — ответила Джиованна. — Я боялась только, что после смерти папеньки мачеха станет моим опекуном и мне придется слушаться ее. Впрочем, имея столько денег, я бы помогала своим людям, и в этом меня, конечно, поддержали бы родственники.

— Так, значит, ты отправилась в Шотландию.

— Бабушка поговорила с матерью-настоятельницей, и та послала со мной одну из монашек — очаровательную женщину, она всегда ездила по делам монастыря в Рим и вообще всюду.

— А когда ты добралась до Дувра? Что было потом?

— Мачеха и ее старая служанка, Энни — я ее помнила, но мне она очень не нравилась — ждали меня в отеле «Лорд Уорден». Я попрощалась с сестрой-монахиней и поехала в Шотландию.

Герцог молча ждал, видя, что Джиованна начинает нервничать.

— Вначале, — смущенно призналась она, — мачеха не сказала ни слова о моем наследстве и только спросила, какие я отдала распоряжения. Я не видела причины скрывать это и показала ей все документы, которые мне выдали бабушкины поверенные в Неаполе.

Вздохнув, Джиованна добавила:

— Только потом я поняла, как глупо поступила. Мачехе стали известны имена банкиров в Лондоне и Эдинбурге — эти люди обещали выполнить все мои требования и перевести деньги в любой шотландский банк, какой я выберу.

— Когда мачеха попросила тебя об этом?

— Мы ночевали в Лондоне. Вечером к нам в отель явился представитель банка, и я подписала множество документов, которые мачеха внимательно прочитала.

Словно оправдываясь, Джиованна произнесла:

— Она была так мила со мной, что я решила, будто теперь, когда папенька умер, а я повзрослела, ей нет нужды ненавидеть меня, как прежде. Мне даже показалось, она хотела подружиться со мной.

— О, актриса она великолепная! — саркастически заметил герцог, но потом умолк, продолжая слушать рассказ Джиованны.

— Когда мы были в Инвернессе, мачеха заглянула в мое купе и сказала: «Путь будет тяжелым, моя милая, дороги очень пострадали от зимних дождей. Вот, выпей это, не то я боюсь, тебе станет плохо. По мне уж лучше штормовое море, чем эти ужасные переезды!»

«Вы преувеличиваете!»— удивилась я, пытаясь вспомнить дороги в тот год, когда уезжала из дома.

«Здесь были две отвратительные зимы подряд, — пояснила мачеха, — поэтому теперь карету швыряет из стороны в сторону, и пассажиру непременно становится плохо».

«Я как-нибудь потерплю», — засмеялась я.

«Ну, все равно выпей», — велела мачеха, протягивая мне маленький стаканчик с белой жидкостью.

«Не хочу, — отпиралась я, — наверное, это невкусно».

«Это просто мятный настой, — объясняла мачеха. — Я приготовила его специально для тебя, только что выпила немного сама и дала Энни».

Джиованна сильнее прижалась к герцогу.

— Я… я понимаю, как это было глупо… но она так настаивала… и мне не хотелось ее огорчать. Я никогда не думала, что она сделает со мной то же самое, что делала с папенькой.

— Что же произошло?

— Я выпила ее микстуру… и через несколько минут потеряла сознание. Больше я ничего не помню.

— Тебя опоили! — воскликнул герцог.

— Да, скорее всего, — согласилась Джиованна. — Я совсем не помню, как мы добрались домой. Очнулась я уже в постели… в комнате, в которой никто никогда не жил.

— Ты была одна?

— Да, одна… а когда я очнулась, мне было очень плохо.

Я сумела встать с постели… нашла кран, налила себе воды и только тут поняла, где я.

— Где же?

— В комнате, специально построенной моим дедом для его матери.

Герцог нахмурился, и Джиованна пояснила:

— Она была очень старой и ужасно не любила шум.

Любой шорох мог помешать ей заснуть… поэтому дедушка велел построить на верхнем этаже специальную комнату, изолированную от всего остального дома.

Джиованна взмахнула руками.

— Чтобы дойти до этой комнаты, нужно было пересечь два длинных коридора. К счастью, к ней примыкала ванная с водопроводом… правда, вода была только холодная… но благодаря этому я выжила.

— Ты хочешь сказать, что тебя не кормили, но у тебя была вода?

Джиованна кивнула.

— Мне хотелось пить не меньше, чем есть. От жажды я умерла бы гораздо быстрее… и, наверное, еще мучительнее.

— Когда ты догадалась, что с тобой происходит? — спросил герцог.

— Ко мне пришла мачеха и все рассказала. Только тут я поняла, как она ненавидит меня. Ее ненависть не утихла, а стала еще сильнее, потому что я превратилась в богатую наследницу.

«Если ты думаешь, что сможешь распоряжаться своими деньгами, ты сильно ошибаешься, — сказала мачеха. — А если ты надеешься выйти замуж за герцога, как решили старейшины, тебя ждет сюрприз».

«О чем вы? — недоумевала я. — Я впервые слышу о замужестве!»

«Эти старые идиоты из кланов Макбет и Мак-Кэрон задумали выдать тебя за герцога Инверкарона, чтобы ты со своими денежками могла править половиной Шотландии.

Но тебе это не удастся! Не дам я тебе править где-нибудь, кроме как в аду!»

«Я не понимаю, о чем вы!»— воскликнула я.

«Ну так слушай! — ответила мачеха. — Ты умрешь!»

«Вы с ума сошли! — закричала я. — Неужели вы не понимаете, что меня будут искать? Да и глава моего клана захочет встретиться со мной».

Джиованна вздрогнула.

— Она улыбнулась… и тут я по-настоящему испугалась.

«Твои люди посмотрят на тебя, — сказала она. — Они увидят смазливенькую предводительницу клана, попляшут на ее свадьбе и убедятся, что она швыряет деньги направо и налево, — но это будешь не ты, нет, бедная сумасшедшая Джиованна, которую я приютила у себя в доме из милосердия. Нет, Джиованна, ты умрешь! Безумная девчонка, которая только и может, что кричать и бесноваться, — это так опасно! И никто не заплачет по этой девчонке! Ее зароют в землю… и забудут навсегда!»

Голос Джиованны дрогнул. Девушка уткнулась лицом в плечо герцога, и он покрепче обнял ее.

— Я догадываюсь, каково тебе было, любимая, — ласково произнес он.

— Я думала, это сон… но все было на самом деле.

Мачеха допускала ко мне только эту ужасную старуху, Энни, которая никогда меня не любила. Служанка приходила и через дверь говорила: «Я принесла тебе очень вкусный обед, кухарка в него прямо душу вложила. Вот тут лосось, свеженький, только что из речки, а вот еще нежная оленинка.

Бедняжка, но ты же сумасшедшая, ничего не хочешь есть и отсылаешь еду прочь нетронутой!»

Джиованна резко вздохнула, вспоминая весь этот кошмар.

— Я… я слышала, как Энни стояла за дверью, пока еда не остынет. Потом она уносила поднос и говорила, что бедная сумасшедшая отказалась покушать.

— Не могу в это поверить! — воскликнул герцог. — Неужели люди могут быть столь жестоки?

— Это было ужасно, — подтвердила Джиованна. — А мачеха приходила каждый день, чтобы посмотреть, как я слабею, и чтобы поддразнить меня рассказами о ее дочери, которая станет новой графиней.

— Ее дочь? — резко спросил герцог. — Это была ее дочь?

— Папенька говорил, что мачеха уже была замужем и у нее есть ребенок… но я никогда не видела этого ребенка, не знала, мальчик это или девочка… пока мачеха не сказала, что ее дочь заняла мое место и никто даже не заподозрил подмены!

Джиованна разрыдалась, и герцог поспешил осушить ее слезы, он приник к губам Джиованны и целовал, пока девушка не почувствовала, что милостью Божьей избежала той страшной участи, на которую обрекла ее мачеха, демон в женском обличье.