Глава 4

Корнелия проснулась с ощущением, будто сегодня должно случиться что-то очень хорошее. Она не сразу вспомнила, где находится, и лежала с закрытыми глазами, воображая, будто она снова дома, в Розариле.

Потом, по мере того как до ее ушей стал доходить шум уличного движения и цоканье лошадиных копыт по Парк-Лейн, она вспомнила, что находится в Лондоне, и, открыв глаза, увидела эту большую, роскошно убранную комнату, вид которой всегда вызывал у нее чувство, похожее на удивление.

В доме дядюшки все было поразительно роскошным по сравнению с простотой и бедностью Розарила, и, уютно угнездившись в подушках, Корнелия подумала, что ее матрас так же мягок, как облака, плывущие над Атлантикой с летним ветром. Неожиданно ее охватило непреодолимое желание выйти на воздух, под солнечные лучи.

Она привыкла вставать сразу после пробуждения, до завтрака бежать в конюшню, седлать лошадь и скакать во весь опор по полям задолго до того, как начинали просыпаться в доме.

Как ни поздно закончился вчера вечер, Корнелия не ощущала усталости, и к тому же ее вновь переполнило чувство, будто вот-вот должно произойти нечто чудесное, так что солнечный свет показался ей еще ярче, а в доносившемся с улицы стуке копыт слышалась музыка, находившая отклик в ее сердце.

Она вскочила с постели и подбежала к окну. Деревья все еще окутывал туман, но сквозь него можно было различить слабый блеск Серпантина [1]. Она не стала звонить горничной, быстро оделась, кое-как собрала волосы, пришпилила сверху первую попавшуюся шляпку и на цыпочках стала спускаться по лестнице.

По толстому ковру можно было идти не производя шума. Намного труднее оказалось отпереть входную дверь, снять тяжелую цепь и отодвинуть засовы, запиравшие ее сверху и снизу, но чувство настоятельной необходимости придало ей силы, и в конце концов дверь была открыта.

Оказавшись на улице, Корнелия сразу же заметила, что Лондон в этот час выглядел иначе, чем тогда, когда бодрствовали люди, принадлежавшие к высшему обществу. Не было нарядных прогулочных экипажей, вместо них ехали повозки или телеги торговцев с запряженными в них лошадьми-тяжеловозами. Не было даже кебов — этих «лондонских гондол»; можно было увидеть лишь какого-нибудь одинокого старого извозчика, возвращающегося после работы домой на допотопной карете с усталой лошадью.

Ставни большинства домов были еще закрыты, хотя кое-где служанки уже мыли ступеньки лестниц. Они смотрели на Корнелию с изумлением, и она пожалела, что не сохранила своей дорожной одежды для таких вот случаев.

Ее новое уличное платье из бежевого сержа было слишком нарядным, а шляпка, украшенная перьями и цветами, тоже мало подходила для прогулки по Гайдпарку в такую рань.

Но ничто не могло умалить ее восторга от ощущения свободы. Легкий ветерок гулял между деревьями, и она впервые с тех пор, как приехала в Лондон, почувствовала себя счастливой.

Забыв о том, что леди полагается ходить мелкими шажками, Корнелия бодрой походкой дошла до Серпантина. Водная гладь, в которой отражалось небо, была ярко-голубой и переливалась в лучах солнца.

Задумчиво шагая у кромки воды, она вдруг услышала звук, заставивший ее обернуться. Ошибиться было невозможно: кто-то плакал. Корнелия не сразу поняла, откуда доносится звук, но потом увидела: на скамье под деревьями сидит молодая женщина и безутешно рыдает.

Корнелия огляделась по сторонам: не появится ли кто-нибудь, чтобы помочь этой женщине, по-видимому оказавшейся в беде. Но вокруг не было ни души.

«Чужое несчастье меня не касается», — подумала Корнелия. Здравый смысл говорил ей, что лучше продолжать путь, не обращая ни на что внимания, и все же горестный, безнадежный плач заставил ее замедлить шаг.

Приблизившись к скамье, она увидела, что это была девушка — возможно, ее ровесница, аккуратно и просто одетая, рядом с ней на скамейке лежал черный зонт из хлопковой ткани. Почувствовав присутствие Корнелии, она постаралась сдержать рыдания и стала вытирать слезы аккуратно подрубленным носовым платком из чистого белого полотна.

— Не могу… не могу ли я… чем-нибудь помочь? — тихо спросила Корнелия.

— Простите меня, сударыня, я не знала, что здесь кто-то есть.

Корнелия села на скамью.

— Должно быть, вы очень несчастны, — мягко сказала она. — Неужели вам некуда пойти?

— Некуда! — импульсивно вырвалось у девушки, и она тут же об этом пожалела. — То есть… ничего страшного, благодарю вас, сударыня. Я, пожалуй, пойду.

Девушка поднялась на ноги.

— Куда же вы пойдете? — спросила Корнелия.

— Не знаю, — ответила девушка, посмотрев на Корнелию безжизненным взглядом. — К реке, наверное.

Смысл этих слов, словно бы вырванных у нее силой, оказался слишком ужасным даже для ее собственного рассудка, и слезы хлынули снова.

— Вы не должны так говорить и не должны плакать. Пожалуйста, сядьте. Я уверена, что могу вам помочь, — решительно проговорила Корнелия.

Возможно, потому, что ноги больше не держали ее, девушка рухнула на скамью и сидела сгорбившись, с опущенной головой, все ее тело сотрясалось от рыданий.

Некоторое время Корнелия молчала, ожидая, пока этот взрыв горя утихнет. И действительно, скоро рыдания девушки стали тише и постепенно прекратились совсем.

— Расскажи-ка мне, что тебя так расстроило, — ласково обратилась к ней Корнелия. — Ты ведь из провинции, не так ли?

— Да, мэм. Я приехала сюда примерно два месяца назад… — Голос у нее сорвался.

— И откуда именно? — спросила Корнелия.

— Из Вустершира, мэм. Мой отец работает там конюхом у лорда Ковентри. Я не ладила с мачехой, и было решено, что я поступлю горничной в какой-нибудь порядочный дом. Ее светлость дала мне рекомендацию, потому что я работала у них несколько лет, и я была очень счастлива, но потом…

Голос девушки смолк, и она опять закусила губы, чтобы не заплакать.

— Что же было дальше? — поторопила ее Корнелия.

— Это молодой господин, мэм. Я… ему понравилась. Я не хотела ничего дурного… Клянусь вам, я не хотела ничего дурного… а потом… вчера нас увидела домоправительница. Она сказала хозяину, и он тут же выгнал меня, не дав рекомендации… Я не могу вернуться домой, мэм… не могу сказать им, что случилось.

— А этот молодой человек? — спросила Корнелия. — Неужели он ничего не сделал, чтобы помочь тебе?

— У него не было никакой возможности, мэм. Вчера вечером его отправили к родственникам в Шотландию… Я поняла, что он уезжает, когда дворецкому приказали упаковать его вещи… А потом пришел хозяин, сказал, что его сын уехал, и выставил меня из дома.

— Но это было жестоко и несправедливо! — воскликнула Корнелия.

— Нет, мэм, я поступала плохо и… знала это. Но я любила его, мэм… да, любила!

Корнелия испытывала огромное чувство жалости к этой девушке — очень хорошенькой, несмотря на следы горя и слез у нее на лице. Кроме того, в ней была какая-то свежесть и прелесть, и Корнелии было легко понять, как некий молодой джентльмен, которому наскучили девушки его круга, мог заинтересоваться новым привлекательным личиком, появившимся в его доме.

— Так ты говоришь, что не можешь вернуться домой? — уточнила Корнелия.

— Ох, мэм, как я могу вернуться? Все были так добры ко мне, когда я уезжала. Слуги в усадьбе сделали мне подарок, а викарий вручил мне Библию. Отец оплатил мой проезд до Лондона и купил мне новое пальто. Как я расскажу им, что случилось? А моя мачеха… Нет, мэм, лучше смерть, чем это!

— Грешно так говорить, — строго сказала Корнелия. — Кроме того, ты молода и найдешь себе какую-нибудь другую работу.

— Но без рекомендации меня не возьмут ни в один хороший дом, — возразила девушка.

Корнелия знала, что так оно и есть: даже те неотесанные, необученные слуги, что работали у них в Розариле, пришли к ним с рекомендациями от своих священников или кого-либо из должностных лиц деревни. Корнелия сидела и думала, что ей делать. Дать денег? Это было бы бессмысленно, потому что, если девушка будет жить одна, с ней может приключиться новая беда, еще похуже этой.

Ее история не вызовет сочувствия ни у тетушки, ни у дядюшки, они не станут помогать кому-то, кого она встретила при столь необычных обстоятельствах. И тут ей пришла в голову одна мысль.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Вайолет, мэм. Вайолет Уолтере.

— Итак, слушай меня, Вайолет. Я возьму тебя своей личной горничной.

Девушка подняла голову и внимательно посмотрела на Корнелию, и Корнелия увидела слабый проблеск надежды в ее измученных глазах.

— Вы очень добры, мэм, но с моей стороны было бы нечестно воспользоваться вашей добротой. Хозяин сказал, что я мерзавка, и может быть, он прав. Я не должна была даже глаз поднимать на молодого господина… я это знала, но… но…

— …но ты его полюбила, — закончила за нее Корнелия.

— Да, это так, я его полюбила, но такая любовь не годится для девушки, мэм. Я должна была вырвать ее из сердца, но как-то так получилось… любовь пришла внезапно, и я уже не могла ничего с ней доделать, только… любить его.

Корнелия задумчиво смотрела на воду. Вот как, оказывается, приходит любовь, думала она; подкрадывается незаметно и вдруг заползает в душу. И неожиданно она ощутила, будто в ней самой раскрывалось нечто сияющее и прекрасное, и, хотя это откровение заставило ее ужаснуться, она поняла, что произошло. К ней тоже пришла любовь — точно так же, как пришла она к бедной, несчастной Вайолет. Она уже здесь, и с этим ничего теперь не поделаешь.

Корнелия порывисто повернулась к сидевшей рядом девушке.

— Забудь прошлое, Вайолет, — сказала она. — Я помогу тебе и хочу, чтобы ты помогла мне. А теперь слушай меня внимательно.

Она придумала, как сделать так, чтобы Вайолет могла поступить к ней на службу. У нее появилось чувство уверенности в себе, которого раньше не было. Получалось так, что желание помочь другому человеку прибавило силы ей самой. Все это время после отъезда из Розарила Корнелия чувствовала себя растерянной, сбитой с толку, неизвестно ради чего живущей. Теперь же эта незнакомая девушка как будто открыла ей смысл жизни.

— Во-первых, тебе надо поесть, — твердо проговорила Корнелия. — Ты провела в парке всю ночь?

— Хозяин велел мне ехать домой, и я отвезла свой чемодан на вокзал Паддингтон, мэм. Но когда я приехала на вокзал, то поняла, что не смогу уехать. Не смогу вернуться домой опозоренной и униженной… Я ходила по улицам… мужчины заговаривали со мной, но я от них убегала, а потом я пришла сюда, и вы…

— И я услышала, как ты плачешь, — закончила Корнелия. — А теперь пообещай мне, что сделаешь все точно так, как я скажу.

— Сделаю, мэм, сделаю и буду служить вам до конца своей жизни! — воскликнула Вайолет.

— Благодарю тебя. А теперь слушай, — сказала Корнелия. — Когда придешь в дом моего дядюшки, называй меня «мисс», а не «мэм». Спросишь мисс Бедлингтон и повтори все, что я тебе сказала.

— Хорошо, мисс.

Корнелия дала Вайолет денег, и та обещала что-нибудь поесть, привести себя в порядок и к одиннадцати часам явиться на Парк-Лейн, 94. Встав со скамейки, Корнелия протянула ей руку. Вайолет взяла ее в свои загрубевшие от работы пальцы и прижалась к . ней губами.

— Благослови вас Бог, мисс, — проговорила она, и глаза ее вновь наполнились слезами, но сейчас это были слезы благодарности.

Корнелия возвращалась той же дорогой, какой пришла. В ней появилось ощущение, что за это время она успела неким таинственным образом повзрослеть. Она видела горе и страдание, но видела также проявление любви и преданности. Все это странным образом задело ее душу, пробудило в ней самой новые, до сей поры неизведанные чувства.

Но даже теперь она не смела дать имя чувству, поселившемуся в сердце, хотя остро ощущала, что оно там, ощущала с того самого мгновения, когда увидела удивительного возницу, укрощающего коней.

Его образ живо и ярко запечатлелся в ее памяти, а вчера вечером, когда он шел к ней через бальный зал, сердце перевернулось у нее в груди — он был такой высокий, такой красивый и так был не похож ни на кого из мужчин, которых ей доводилось видеть прежде… и он повел ее ужинать и сказал, что сегодня приедет с визитом. Почему… почему он так сказал?

Корнелия оказалась перед домом дяди на Парк-Лейн, хотя совершенно не отдавала себе отчета, куда несли ее ноги. У лакея, открывшего дверь, сделался удивленный вид. Было только восемь часов, и Корнелия поразилась — так мало времени прошло с тех пор, как она вышла из дома.

Она бегом поднялась к себе в спальню и нашла ее в том виде, в каком оставила. Тут она припомнила, что ее должны были разбудить лишь в девять часов. ; — Думаю, ты устанешь и захочешь провести утро в постели, — сказала тетя Лиди, и Корнелия согласилась с ней — лишь бы не спорить.

Теперь ей казалось, что это была бы бесполезная трата времени. Конечно, размышляла она, для тетушки в ее возрасте эти поздние развлечения были, должно быть, утомительны, а ей достаточно нескольких часов сна.

«Я молода. Подолгу отдыхать любят только старики», — подумала Корнелия с нетерпимостью юности. Она сняла очки и стала пристально разглядывать себя в зеркало. В один прекрасный день она перестанет их носить. Но не теперь. Она не забыла того, что Джимми сказал о ее глазах, но сейчас ей надо было скрывать не ненависть, а любовь. И глаза могли выдать ее тайну.

Корнелия вздрогнула при этой мысли. Она вспомнила, как дрожал голос Вайолет, когда та говорила о любви, и спросила себя, будет ли точно так же дрожать и ее голос, будут ли таким же нежным светом сиять и ее глаза, отражая чувство, живущее у нее в сердце. Она поспешно надела очки. Пока еще рано…

слишком рано снимать их. Это произойдет, когда ей нечего станет скрывать…

Взять на работу Вайолет оказалось вовсе не так трудно, как опасалась Корнелия. Тетушка уже объявила, что она должна обзавестись собственной горничной, и стала наводить справки в конторах. И когда Корнелия сказала ей, что одна девушка, которую она знала в Ирландии, ищет такую работу, много вопросов задавать не стала.

— Ты уверена, что она справится? — только и поинтересовалась Лили. — Она должна уметь причесывать тебя, когда ты находишься за городом, и быстро упаковывать и распаковывать вещи — это самое главное.

— Мне говорили, что она все это делает превосходно, — ответила Корнелия.

— Прекрасно, дорогая, можешь нанять ее, — согласилась Лили, снова откидываясь на подушки. Выглядела она просто изумительно, несмотря на то что жаловалась на крайнюю усталость и головную боль.

— Она сейчас свободна, — сказала Корнелия. Можно ей приступить сегодня?

— В любое время, когда захочешь, — ответила Лили тоном человека, который не желает, чтобы его беспокоили по пустякам.

Корнелия вернулась к Вайолет и отвела ее наверх, к себе в спальню.

— Ты умеешь причесывать?

— Я научусь, мисс, я быстро все схватываю. Вайолет была все еще бледна, и под глазами у нее виднелись темные круги, но выглядела она аккуратной и сдержанной. Корнелия заметила, что ее не очень смутила роскошь дома и обилие прислуги. Она показала Вайолет свою одежду, а потом рассказала ей, что она сама недавно приехала из Ирландии, и все это ей непривычно.

— Вам здесь будет чудесно, мисс, — заметила Вайолет. — Ее светлость знакома с самыми лучшими людьми, можете не сомневаться. Я много раз слышала, как люди говорили, что она — одна из самых красивых женщин во всей Англии.

— Да, она… очень красива, — согласилась Корнелия.

Она увидела, что Вайолет смотрит на нее, и поняла, что они с ней думают об одном и том же — у девушки, которая всюду бывает с леди Бедлингтон, очень мало шансов быть замеченной. И тут она вспомнила, кто приедет сегодня с визитом.

— Я хочу надеть свое самое красивое платье, Вайолет, — сказала она. — Которое, по-твоему, самое красивое?

Выбирать можно было только из двух: хотя Лили заказала для Корнелии множество платьев, они еще не были готовы. Одно было белое, отделанное рюшами из розового шифона, а другое бледно-голубое — этот цвет очень шел Лили, но Корнелия подозревала, что на ней самой он смотрелся не очень хорошо.

Она выбрала белое, но, надев его, тут же пожалела об этом. Оборочки из розового шифона были явно нехороши и для ее фигуры, и для цвета лица. Но переодеваться было уже поздно. Вайолет уложила ей волосы, и Корнелия, испытывая странный внутренний трепет, спустилась вниз, в гостиную.

Лили все еще оставалась в постели: голова у нее разболелась еще больше, и она намеревалась отдыхать всю вторую половину дня, так как вечером им предстояло ехать в оперу, а потом на прием во французское посольство.

— Вы не забыли, что сегодня приезжает с визитом герцог? — спросила Корнелия.

— Нет, не забыла, — ответила Лили, — но он ведь приезжает к тебе, а не ко мне.

В ее голосе прозвучала металлическая нотка, и Корнелия почувствовала, что краснеет.

— Не представляю, зачем он хочет меня видеть, пробормотала она.

— Значит, ты совершенно глупа, — ядовито заметила Лили и, прежде чем Корнелия успела сказать что-нибудь еще, добавила раздраженным тоном: — Ступай. Скажи Добсон, чтобы принесла мне одеколон и опустила жалюзи. Мне нужен покой.

Корнелия подумала, что голова у тетушки болит, должно быть, очень сильно. Она послушно вышла из комнаты и разыскала Добсон. Потом спустилась вниз, в большую белую с золотом гостиную. Решив, что ей следовало бы почитать, она взяла какую-то книгу, но сосредоточиться не могла и, перевернув три страницы, отложила ее.

Чтобы как-то занять себя, Корнелия стала бродить по гостиной, рассматривать фотографии в серебряных рамках, расставленные на крышке рояля, все они были подписаны известными и знаменитыми людьми. Там были фотографии членов королевской семьи, множество фотографий красивых женщин в диадемах и перьях, с обнаженными плечами, в облаках тюля. Были и мужчины — во всем великолепии военной формы, многие из них молодые и красивые. Но одного лица Корнелия среди них не нашла и задумалась, почему там не было фотографии герцога.

Потом она стала рассматривать украшения комнаты. Маленькие серебряные модельки паланкинов, карета с лошадьми, флаконы для нюхательной соли, веера, миниатюрные филигранные корзиночки загромождали столешницы полудюжины пристенных столиков, на которых стояли также огромные вазы с оранжерейными цветами. Лили любила гвоздики, и они были в доме повсюду. Витавший в воздухе аромат был, казалось, постоянным напоминанием о самой хозяйке дома.

Эта комната — идеальный фон для ее золотой красоты, подумала Корнелия и пожалела, что не выбрала для приема герцога какого-нибудь другого места. Но мысль мелькнула и исчезла, и в следующую минуту Корнелия уже радовалась тому, что он увидит ее среди атласа и парчи, позолоты и серебра, а не в окружении атрибутов ее былой нищеты.

Впервые с тех пор, как она получила наследство, Корнелия подумала, что могла бы преобразить Розарил, но тогда ей не хотелось тратить эти деньги — они появились слишком поздно и уже не могли принести счастья ее родителям. Они ненавидели нищету, и ей было горько думать, что их не стало за год до того, как она узнала о своем богатстве. Если бы был жив папа, он захотел бы тысячу вещей — лошадей, конюхов, новые конюшни и даже, может быть, автомобиль. Мама была бы в восторге от модных платьев, мехов и драгоценностей. Но к чему было бы покупать все эти вещи, если некому им радоваться?

Корнелия все же попыталась представить себе, как бы выглядела гостиная в Розариле с новыми занавесками и новой мебелью, с большими вазами на столах и новыми картинами на стенах. Однако, несмотря на привлекательность вызванного ею образа, сама мысль о переделке столь горячо любимого родного дома показалась ей кощунственной. Она любит Розарил таким, каков он есть, так зачем же его переделывать?

Но она знала ответ — его ей подсказывало сердце. В это мгновение она хотела изменить и переделать все, включая себя, чтобы стать лучше, красивее и утонченнее, ради любимого человека.

— Его светлость герцог Рочемптон, мисс, — потряс воздух трубный голос дворецкого.

Корнелия увидела, как герцог идет к ней — высокий, темноволосый и немыслимо элегантный. В петлице у него красовалась гвоздика, и Корнелия, увидев ее, подумала: наверное, тоже любит гвоздики, как и тетушка.

Он шел к ней через комнату, а она чувствовала себя парализованной. Не могла ни пойти ему навстречу, ни заговорить, ни даже протянуть руку для обычного светского приветствия. Она могла только дрожать, ощущая, как в ней поднимается волнение, от которого у нее перехватывает дыхание и замирают в горле так и не сказанные слова.