Глава 21

Это был один из тех дней, когда все идет кувырком. Проснувшись, я обнаружила, что льет дождь, который нарушает все мои планы. Мы с Филиппом собирались пообедать, а потом съездить в Рейнлаф. Ужинать мы должны были на приеме, который устраивался в одном из садов Холланд-Парка. В подобных случаях на лужайке устанавливался специальный настил, и весь вечер гости веселились на открытом воздухе.

Я сидела и ждала звонка Филиппа, когда ко мне подошел Генри, который сообщил, что у Анжелы разболелось горло, и она решила не вставать с постели.

— Она говорит, что тебе лучше держаться от нее подальше, — сказал он. — У нее довольно часто бывают простуды, поэтому она знает, что они могут быть заразны. Я уже послал за доктором, но я заранее знаю, что он скажет.» Постельный режим и теплое питье «.

Я расстроилась и написала ей коротенькую записку, которую отдала Генри. Итак, раз Анжела заболела, значит, то, что мы наметили на утро — она хотела купить мне шляпки, — откладывается. Она будет недовольна, если я отправлюсь в магазины без нее. Следовательно, я свободна до обеда.

Однако худшее было впереди.

Позвонил Филипп и сказал, что премьер-министр пригласил его на обед на Даунинг-стрит и он обязан присутствовать.

— Я никак не могу отказаться, — проговорил он. — Прости меня, Лин. Я заеду за тобой, как только у меня появится возможность, хотя, боюсь, это будет довольно поздно. В последнее время у нас очень много работы, я не могу уклоняться от своих обязанностей.

— Да, конечно, — согласилась я. — В противном случае я пришла бы в ярость. Я хочу, чтобы ты добился успеха в своей работе, Филипп.

Я разговаривала в очень спокойном тоне, чтобы он не догадался, насколько я честолюбива в отношении него. Я всем сердцем стремилась помочь ему и делала все от меня зависящее для того, чтобы он был достоин славных традиций своих предков. Я знала, что премьер-министр был очень высокого мнения о нем и что окружающие предрекали ему блистательную карьеру. Но я мечтала о большем. Я хотела, чтобы Филипп воплощал в себе все лучшее и верное, что есть в демократии; чтобы он представлял не только взгляды своей партии, но и волю народа; чтобы он стал борцом за славу, единство и идеалы Англии..

Филипп редко рассказывал мне о своей работе. Но на основе нескольких брошенных им фраз я пришла к выводу, что он очень близко к сердцу принимает необходимость наладить более близкие отношения между колониями и доминионом, а так же все, что связано с деятельностью нашего Правительства. Я уже начала изучать общественное устройство Индии, чтобы к тому моменту, когда Филипп будет полностью доверять мне, не показаться ему полной невеждой. Но я не рассказывала ему об этом, поэтому сейчас мое замечание, как мне показалось, удивило его.

— Спасибо, Лин, — сказал он. — С твоей помощью мне будет намного легче. Я рад, что ты понимаешь, как много значит для меня работа.

— Естественно, — ответила я. — А как насчет вечера?

— Полагаю, прием устроят в помещении, — сообщил он. — Это будет не так интересно, но мы ничего не можем поделать. Как бы там ни было, давай подождем — уверен, что они заранее предупредят нас.

Мне стало страшно тоскливо. Я с неохотой поднялась и побрела в ванную, где провела гораздо больше времени, чем обычно, намазывая лицо различными кремами и полируя ногти. Я послала повару записку, в которой сообщала, что буду обедать дома. Я надеялась, что Генри составит мне компанию, хотя меня и одолевали сомнения по этому поводу: он очень редко приезжал домой на обед.

Генри обедать не приехал, зато приехала госпожа Уотсон, чтобы повидать Джеральда. Она прибыла в час дня в сопровождении молодого человека, Питера Браунинга. Госпожа Уотсон выглядела еще более фантастично, чем всегда. Ее волосы были выкрашены в новый цвет и стали теперь ярко-красными с золотистым оттенком. На самой макушке сидела совершенно невообразимая шляпка с вышитыми на ней двумя голубями. На лицо свешивалась вуаль, украшенная белым плюшевым горохом величиной с голубиное яйцо.

— Дражайшая моя Лин! — бросилась она ко мне.

— Ты выглядишь просто божественно! Я даже и подумать не могла, что нам выпадет такая честь. Где же твой жених? Только не говори, что он уже бросил тебя.

— Он обедает с премьер-министром, — коротко ответила я.

— Потрясающе! — проворковала госпожа Уотсон.

— Ты, должно быть, просто в восторге от того, что в последнее время вращаешься в обществе таких интересных людей. Приятное разнообразие после деревенской жизни в Мейсфилде, не так ли?

— Позвольте поздравить вас, — сказал Питер Браунинг, протягивая мне свою влажную и горячую руку.

— Ты все сделал не правильно! — опередила меня госпожа Уотсон. — Никогда нельзя поздравлять женщину, к тому же Лин, которая стала сенсацией сезона — только мужчину.

Мне стало противно от ее вульгарности и от совершенно очевидной зависти. Я изо всех сил старалась оставаться спокойной и держать ее на расстоянии. Когда объявили, что обед подан, я сказала, что тороплюсь, так как на вторую половину дня у меня назначена встреча.

— Уверена, что ты не заставишь нас гадать с кем, — потупив взор, проговорила госпожа Уотсон.

— С портнихой, — ответила я.

— Фу, как неромантично! — воскликнула она. — Не сомневаюсь, что если бы я была на твоем месте, я проводила бы с Филиппом каждую свободную минуту.

— Жаль, что Генри не удалось прийти домой пообедать, — сказала я, чтобы перевести разговор на другую тему.

— Я хотела видеть его, — заявила госпожа Уотсон. — Что это за болтовня по поводу домика в деревне? Одна сорока на хвосте принесла, что они с Анжелой как раз подыскивают себе что-то в этом роде. Интересно, что все это значит?

— Они решили, что детям будет хорошо проводить каникулы в деревне, — ответила я.

— Слишком много времени прошло с тех пор, когда они в последний раз уделяли столько внимания детям, — заметила госпожа Уотсон. Она улучила момент, когда слуги вышли из комнаты, и, наклонившись ко мне, тихо спросила:

— У них была ссора?

— Ссора? — переспросила я. — Из-за чего?

— Естественно, из-за Дугласа Ормонда, — прошептала она.

— Боюсь, я не понимаю, о чем вы говорите, — надменно ответила я, испытав при этом огромное удовольствие.

— Да все ты понимаешь! — рассердилась госпожа Уотсон. — Не строй из себя дурочку, Лин. Скажи мне, я хочу знать.

— Я не сомневаюсь в этом, — проговорила я. — Мне придется спросить у Анжелы. Госпожа Уотсон пришла в ярость.

— Да-а, — обратилась она к Питеру Браунингу, — некоторые чересчур быстро привыкают к своему новому положению в обществе.

Я знала, что мне следовало бы ответить на ее выпад. Но вместо этого я рассмеялась. Госпожа Уотсон выглядела ужасно комично, когда произносила эту многозначительную фразу, она была похожа на рассерженного попугая.

После обеда я поднялась из-за стола и собралась уходить. Когда я была у самой двери, я услышала, как она принялась жаловаться на меня.

» Не обращай внимания, — подумала я. — Она жуткая женщина. Я могу только сочувствовать Анжеле, что ей досталась такая свекровь!«Одно из достоинств Филиппа заключалось в том, что его многочисленные родственники не будут вмешиваться в наши отношения. Это меня радовало: я чувствовала, что и без искусственно созданных сложностей наша семейная жизнь будет нелегкой.

Я поднялась в свою спальню, и вовсе не для того, чтобы собраться и уйти — просто я не решилась остаться внизу после того, как сообщила госпоже Уотсон, будто бы у меня назначена встреча. Все еще шел дождь. Капли с шумом шлепались на листву, сквер на площади производил гнетущее впечатление. Движимая желанием хоть немного развеять овладевшую мною тоску, я включила электрокамин. Подойдя к ящику, в котором хранила всякие безделушки, я достала книгу о Лонгморе с портретами предков Филиппа, на которых он был очень сильно похож.

Как странно, сказала я себе, что у меня нет его фотографии. Мне почему-то не хотелось просить у него. А у него была моя фотография — один из снимков, сделанных известными фотографами. Это был самый обыкновенный портрет. Мне он не нравился, но Филипп выбрал его из десятка других, сделал для него большую серебряную раму и поставил на письменный стол.» Он до сих пор так и не допустил меня в свою спальню «, — подумала я. Для него мое вторжение в его святую святых было осквернением памяти Нади, даже несмотря на то что ее портрет исчез, — для его мысленного взора место над камином не пустует.

Я раскрыла книгу, и оттуда на меня взглянул Филипп — стоячий воротничок и брыжи эпохи короля Георга. Он был непередаваемо красив, и все же мне казалось, что у того Чедлея взгляд был гораздо мягче и нежнее, чем у современного, которого я любила такой безнадежной любовью.

Я не могла не признать, что в облике Филиппа есть некая жесткость. Возможно, в этом сыграли свою роль сдержанность, через которую я была не в состоянии пробиться, и тот факт, что он всегда держал свои чувства под контролем. А может, это был отпечаток пережитых страданий и боли, которая до сих пор мучила его.

Я примостилась возле камина и задумалась о Филиппе из 1727 года. Любили ли его женщины так же, как Филиппа из 1939 года? Произошла ли в его жизни трагедия, или он обрел радость и счастье в любви? Я спросила себя, действительно ли это необходимо, чтобы, прежде чем испытать неземное блаженство, человек должен пройти через страдания? По всей видимости, чувства достигают своей глубины только после того, как человек познает боль и муку.

» Если бы Филипп смог забыть прошлое, если бы он смог обрести уверенность в себе, он стал бы великим «, — подумала я. Добро рождается из зла; любовь, которую он дал Наде, не исчезнет, она трансформируется в вечную силу, которая будет употреблена на благо других и послужит процветанию человечества. Теперь я знала, что обладай я способностью принести Филиппу мир и покой, я согласилась бы оставить Наде ее вдохновляющую и побуждающую силу. Мои чувства к Филиппу были настолько глубоки, что временами я испытывала к нему нечто сродни материнской любви, — мне хотелось защитить и приласкать его, ничего не требуя взамен.

Наверное, я задремала. Прозвучавший телефонный звонок заставил меня вздрогнуть. Книга с грохотом свалилась на пол. Я схватила трубку.

— Сэр Филипп Чедлей, миледи.

— Спасибо, — проговорила я. — Привет, Филипп.

— Здравствуй, Лин. Мне наконец удалось вырваться. Может, я заеду за тобой, или ты предпочитаешь приехать ко мне сама? Все еще льет дождь, поэтому мы могли бы сходить в кино.

— Замечательно, — ответила я.

Для меня было бы страшной мукой провести несколько долгих часов вдвоем с Филиппом в его доме. Я находилась бы в постоянном напряжении, вызванном необходимостью оставаться холодной, чуть ли не равнодушной, когда я всей душой стремилась к нему, когда все мое существо жаждало получить отклик на владевшие мною чувства.

— Передо мной лежит афиша, — сказал он. — Ты реши, что хочешь посмотреть, а я потом перезвоню в кинотеатр.

После краткого обсуждения мы выбрали фильм.

— Итак, в» Плазу «, — заключил он. — Я заеду за тобой через десять минут. До встречи.

Я подошла к шкафу и взяла черную шляпку и боа из серебристой лисы, которое на днях подарила мне Анжела. Надев шляпку, которая состояла из лент и кружев, и припудрившись, я увидела, что выгляжу наилучшим образом. Сбрызнув мех духами, я надела перчатки. Случайно мне на глаза попалась лежавшая на полу книга о Лонгморе. Я подняла ее и стала засовывать в нижний ящик туалетного столика. Внезапно моя рука натолкнулась на какую-то другую книгу, заваленную письмами и пригласительными билетами, которые я все собиралась разобрать.

Я вытащила книгу. Увидев красную потертую обложку, я вспомнила, что взяла ее у викария за день до своего отъезда, схватила первую попавшуюся под руку, когда услышала голоса в холле. С тех пор я ни разу в нее не заглядывала. Почти полностью стершиеся буквы названия указывали на то, что или книгу оставили на дожде, или читали в ванной.

Я раскрыла книгу. На титульном листе я увидела заглавие:» Свидетельства переселения душ «.

» Какая забавная книга»— было моей первой мыслью. Но потом слова зазвучали в моем мозгу совершенно иначе. Переселение душ — это, значит, новая жизнь, возвращение в мир в другом теле. Медленно — так медленно, что я была способна проследить, как в сознании, подобно мозаике, формируются мысли — до меня стало доходить, что мы с Надей связаны вместе, что мы являемся единым существом.

— Глупости! — вслух проговорила я. — Но…

Я стояла и смотрела на книгу, а события, всплывавшие в моей памяти, выстраивались в правильную последовательность. Сначала все это показалось мне смешным. Но потом я осознала глубинный смысл своего открытия.

Я захлопнула книгу и, опустившись на пуфик, взглянула на свое отражение в зеркале. Неужели это возможно? Может, из-за этого лицо Нади и показалось мне знакомым? Может, это мое лицо было изображено на портрете? Мое лицо, которое я знала в течение двадцати двух лет, но которое было утрачено в момент смерти?

Я продолжала вглядываться в свое отражение, пока у меня не заболели глаза. Темнота, наступившая, когда я прикрыла веки, принесла мне облегчение. Я попыталась успокоить свое возбужденное сознание.

— А почему бы нет? — спросила я себя.

Разве это не объясняет множество непонятных для меня явлений — мои слова в день знакомства с Филиппом; сходство наших с Надей голосов; пугавшую своей глубиной силу моего чувства к нему; тот факт, что я узнала портрет Нади; взаимопонимание и симпатия, возникшие между мной и мадам Мелинкофф?

Здравый смысл подсказывал мне, что я веду себя страшно глупо! Все это не что иное, как несколько разрозненных случайностей, которым я придала слишком большое значение. Если все это правда, могу ли я что-нибудь вспомнить из своей предыдущей жизни? Абсолютно ничего! Я даже не умею танцевать — где же талант, которым обладала Надя? Я всегда мечтала быть миниатюрной и темноволосой — но скольким людям хотелось бы изменить свою внешность! Разве я не читала о том, что из-за способности нашего мозга запечатлевать в подсознании то, на чем наш взгляд остановился всего на мгновение, нам многое иногда кажется знакомым?

«Нет, нет! — думала я. — Хватит этих нелепостей, надо держать себя в руках. Я не должна пытаться таким способом решить проблему своей любви к Филиппу и его — к Наде».

Преисполнившись решимости, я встала, взяла сумочку и спустилась вниз. Не прошло и двух минут, как доложили о приходе Филиппа. Он поздоровался со мной, потом нежно поцеловал.

— Ты готова? — спросил он. — Меня расстроило известие о том, что твоя сестра заболела. Я послал ей цветов. Надеюсь, они ей понравятся.

— Она будет в восторге, — ответила я. — Думаю, у нее ничего страшного, но простуды всегда ужасно утомительны.

— Бедная Анжела, мне жаль ее, — сказал он. — Уверен, она недовольна тем, что вынуждена соблюдать постельный режим. Только ты держись от нее подальше. Я не вынесу, если ты заболеешь. Ты для меня всегда была олицетворением крепкого здоровья и бодрости духа.

— Постучи по дереву! — весело воскликнула я. — Не искушай судьбу.

— Ты суеверна? — удивился он.

— Иногда, — призналась я. — А ты?

— Я фаталист.

— Мне кажется, что ты просто вбил это себе в голову, — не задумываясь над своими словами, проговорила я, выпалив первое, что пришло на ум.

— Почему ты так сказала? — спросил он.

— Когда люди недовольны тем, как у них идут дела, — ответила я, — или когда чувствуют, что, если бы приложили максимум усилий, смогли бы предотвратить какое-то неприятное событие, они успокаивают свою совесть поговоркой: «Чему быть, того не миновать».

Только закончив фразу, я поняла, что мои слова заключали в себе скрытый смысл, и, испугавшись увидеть лицо Филиппа, повернулась и направилась к двери.

— Пойдем, — сказала я. — Нам грозит пропустить хороший фильм или, что еще хуже, приехать к середине сеанса.

Он молча последовал за мной. Мы сели в машину и отъехали от дома.

— Ты очень странный человек, Лин, — наконец проговорил он. — Мне хотелось бы узнать тебя получше.

— Ты можешь разочароваться во мне, — ответила я, и меня охватила радость при мысли, что я ему интересна.

Глава 22

Я была тронута огромным количеством писем от наших старых слуг. Удивительно, как долго они иногда могут испытывать теплые чувства к своим бывшим хозяевам, которые, без сомнения, забыли о них в тот самый момент, когда они, упаковав свои вещи, переступили порог дома и ушли.

Мама отличалась поистине гениальной способностью поддерживать связь с людьми. Ежегодно к Рождеству она отправляла подарки экономкам, которых не видела более двадцати пяти лет. Мама переписывалась почти со всеми, кто родился в нашем поместье, жили ли они в колониях или в других городах.

Мне писали десятки мужчин и женщин, которые когда-то работали в Мейсфилде. Я даже не всех могла вспомнить. Они рассказывали о моем детстве. Их небольшие подарки, нередко сделанные своими руками, вызывали у меня слезы, так как знала, что они изо всех сил старались доставить мне удовольствие.

Однажды утром мне принесли почту, среди которой было письмо, подписанное «Этель Гендерсон». Так как всю ночь я не спала, читая «Свидетельства переселения душ», мне было трудно сосредоточиться. Я налила себе чашку крепкого кофе и, швырнув всю корреспонденцию, на которой была марка за полпенса на пол, заставила себя вникнуть в смысл этого письма. Оно было написано на дешевой линованной бумаге крупным круглым почерком. Обратив внимание на множество грамматических ошибок, я решила, что оно пришло от бывшей служанки, которую я забыла. Но меня насторожила одна фраза, и я, заинтересовавшись, решила прочитать его еще раз.

Оно начиналось так:

«Дорогая леди Гвендолин. Я чувствую, что должна написать вам и пожелать счастья в семейной жизни. Я знаю, что вы не помните моего имени, возможно, даже ваша матушка забыла его. Девятнадцать лет назад, в июне, я, будучи акушеркой, помогла вам появиться на свет. Я уже давно бросила свою работу и сейчас живу недалеко от Лондона. Вы сделали бы мне огромное одолжение, если бы нашли время и согласились встретиться со мной. Я понимаю, что вам не так-то легко выбраться. Я нередко вспоминаю вашу семью и с интересом разглядываю в разделах светской хроники фотографии вашей сестры. Пожалуйста, напомните обо мне вашей дорогой матушке. Я от всей души желаю вам долгих лет счастья с Филиппом Чедлеем и здоровых и красивых детишек.

Элен Гендерсон».

«Я обязательно встречусь с ней», — подумала я и, схватив ручку и бумаги, написала записку, в которой приглашала ее заехать часов в пять в следующую пятницу.

Мне предстояло ответить еще на целую кучу писем. Но после первых же строк я обнаруживала, что пишу всякую чушь, рвала листок на мелкие клочки и брала новый.

Я прочитала «Свидетельства переселения душ» от корки до корки, не пропустив ни единого слова. Книга были построена очень логично и описывала явления, которые можно было бы считать неопровержимыми доказательствами. Но я не могла оставаться беспристрастной. Все время я пыталась применить описываемые примеры к себе, выискивая некую связь между тем, о чем говорилось в книге, и событиями своей жизни, старалась получить подтверждения своим догадкам, в то же время страшась быть излишне легковерной. Неужели можно на полном серьезе утверждать, что я — это Надя? Я сотни раз задавала себе этот вопрос. Идея продолжала упорно внедряться в сознание. Самым убедительным доводом была моя любовь к Филиппу, которая с его стороны не подпитывалась ни нежностью, ни страстью. Я была уверена, что это чувство спало во мне до момента нашей встречи. Но это не может служить свидетельством. Мне нужны более веские доказательства.

Я была настолько измотана мучившими меня противоречиями, что просто не могла оставаться одна. Я чувствовала, что должна поговорить с кем-нибудь — естественно, не о своих сокровенных мыслях, а о себе и о Филиппе, обо всем, что касалось моего замужества. Единственным человеком, с которым я могла обсуждать подобные темы, была Элизабет. Я позвонила ей днем, но она сказала, что сможет встретиться со мной только вечером.

— Тогда у нас ничего не получится, — проговорила я, — потому что я ужинаю с Филиппом. Мы с ним идем на какой-то прием. Не помню, кто устраивает его, но думаю, что один из его коллег.

— Прости меня, Лин, — сказала она, — но сейчас я иду в клуб. Честно говоря, я была уже у двери, когда ты позвонила. По вторникам я сижу с детьми. За ними приходят только в пять. После этого у нас состоится нечто вроде вечеринки — ты знаешь, что это такое: чай с булочками и выступление самодеятельности. Меня уговорили спеть.

— Я даже не представляла, что ты так талантлива, — поддразнила я ее.

— О, ты еще не то узнаешь! — рассмеялась она. — Временами я сама себе удивляюсь.

Без сомнения, что Элизабет довольна жизнью, она стала живее и энергичнее.

— Ну ладно, не буду отвлекать тебя от твоих обязанностей, — сказала я. — Позвоню тебе завтра утром. Может, нам удастся встретиться на этой неделе.

— Хорошо, — ответила она. — Мне жаль, что сегодня так получилось. Ты же не сомневаешься, что мне хотелось увидеть тебя?

Положив трубку, я тоскливо уставилась на гору писем, на которые должна была ответить. Внезапно я поняла, чего бы мне хотелось. Мне хотелось увидеть могилу Нади.

Я вспомнила, что среди фотографий, собранных в портфеле мадам Мелинкофф, был снимок надгробия.

— Это могила вашей дочери? — спросила я. Она выхватила у меня фотографию.

— Ее прислал мне Филипп, — ответила она. — Я там никогда не была. Я ненавижу кладбища. Я хотела, чтобы мою доченьку похоронили отдельно, но мне не удалось настоять на своем.

Понимая, что у нее нет желания говорить об этом, я взяла другой снимок. Сейчас же я жалела об этом. Я знала, почему меня так тянет взглянуть на могилу Нади: мне было страшно любопытно увидеть, где покоится моя первая оболочка — если то, во что я уже почти поверила, правда. Оболочка, которую когда-то любил Филипп и которая успела превратиться в прах.

Я направилась в небольшой кабинет, где печатала секретарша Анжелы. Этой комнатой, окна которой выходили на задний двор, больше никто не пользовался.

— Мисс Дженкинс, — спросила я, — какое самое большое кладбище в Лондоне?

Она подняла на меня свои ясные и умные глаза.

— Какой странный вопрос, леди Гвендолин, — проговорила она. — Кажется, Хайгейтское, но я не уверена.

— А в последние годы оно тоже считалось самым крупным? — продолжала я. — Я хочу сказать, что мне нужно такое кладбище, которое было популярным лет двадцать назад.

Она взяла один из справочников, которые лежали на низенькой полочке.

— Хайгетское действительно самое большое, — сказала она, — следовательно, как мне кажется, оно открылось раньше других. Еще есть кладбища Кенсал Грин и Сен-Мерилебон.

— Спасибо, мисс Дженкинс, вы очень помогли мне.

Я направилась в холл, чтобы занять у дворецкого фунт, — мы всегда так делали, когда у нас не было мелочи. Тут ко мне подошел лакей и сообщил, что сэр Филипп освободится без четверти четыре и надеется встретиться со мной.

— Передайте сэру Филиппу, что я заеду в Чедлей Хаус после обеда и буду там дожидаться его, — ответила я.

— Вы вернетесь к обеду, миледи? — поинтересовался дворецкий.