Примечание автора

В Соединенном Королевстве преемник пэра или барона наследует не только титул, но и дом предков и семейные богатства.

Право первородства, на основании которого старший сын в семье наследует практически все движимое и недвижимое имущество, было учреждено с целью сохранения в роду поместий и прочих фамильных богатств. Таким образом, картины, мебель, серебро и прочие семейные ценности переходят к правопреемнику без права продажи.

Обычно титул переходит только по мужской линии, так что если у главы семейства нет сына, то наследником считается ближайший родственник мужского пола. Но в некоторых древних династиях английских и шотландских пэров в случае отсутствия родственников по мужской линии наследовать титул и имущество могут и женщины. Но это возможно лишь тогда, когда такое право было им официально предоставлено в момент основания данной династической линии.

Глава 1

1827 год

Герцог Бакхерст остановил упряжку рысаков у роскошного подъезда своего дома на Парк-Лейн.

Затем он достал часы из кармана жилета и удовлетворенно отметил:

— Один час пятьдесят две минуты! Пожалуй, это рекорд, а, Джим?!

— На две минуты быстрее, чем в прошлый раз, ваша светлость, — подтвердил Джим, сидевший сзади.

С улыбкой на обычно плотно сжатых губах герцог ступил на красную ковровую дорожку, поспешно расстеленную на ступеньках двумя слугами в белых париках и особенных, отличающих лакеев герцогского дома от прочих, ливреях.

Герцог прошел в отделанный мрамором холл с великолепной парадной лестницей, двумя крыльями выходящей на второй этаж, где дворецкий принял у него шляпу и перчатки для верховой езды.

— Маркиза и леди Брендон в салоне, ваша светлость, — почтительно сообщил он.

— Проклятие! — пробормотал герцог.

Он уже собирался повернуть в противоположном направлении, как позади него послышались шаги, и в открытую дверь вошел его зять, маркиз Холл.

— Хэлло, Бак, я вижу, ты приехал! — воскликнул маркиз.

— Что происходит? — осведомился герцог, — Тайное совещание членов семьи?

— Боюсь, что так, — ответил маркиз. Герцог поджал губы. Затем он заметил:

— Скажи моим сестрам, что я вернулся и скоро приду, Артур, и постарайся, чтобы шампанское привело их в более приятное расположение духа, нежели то, в котором, по моим предположениям, они находятся сейчас.

Маркиз Холл, против ожидания, даже не улыбнулся, а с серьезной миной отправился в салон, герцог же пошел наверх, к себе.

Когда он находился в загородном поместье, ему сообщили, что сестры хотят увидеться с ним, и он был готов к тому, что они, как обычно, станут укорять его за скверное поведение.

Хотя Бакхерст считал себя уже вполне совершеннолетним, чтобы самому заботиться о своих делах, он по опыту знал, что ему не избежать долгих нотаций.

Сестры герцога были старше его, и когда он появился на свет — долгожданный первенец своего отца, — его, по общему мнению, ужасно избаловали еще с колыбели.

Естественно, и сестры приложили к этому немало усилий, а когда он вырос, эту работу завершили многочисленные прелестницы, заигрывавшие с ним, угождавшие каждой его прихоти и готовые не только отдать ему свои сердца, но и пожертвовать репутациями.

И поскольку он был потрясающе красив, богат и знатен, неудивительно, что он был не просто испорчен, но имел репутацию настоящего распутника, что сделало его имя в обществе притчей во языцех.

Его похождения служили неисчерпаемой темой для сплетников, он стал героем карикатурных изображений, и редко можно было открыть газету и не обнаружить его имени в какой-нибудь заметке; чернь же рассматривала его как героя, достойного восхищения, зависти и аплодисментов.

Когда он появился на конных бегах, ему рукоплескали больше, чем самому королю, что неудивительно, а когда герцог ехал по Пиккадилли, им восхищался не только бомонд, но и каждый подметальщик.

— Он не только спортсмен, но и настоящий мужчина! — однажды во всеуслышание заметил один кучер, обобщив причины привлекательности фигуры герцога.

По мнению тех, кто мнил себя столпами общества, ему было суждено большое будущее.

Его любовные связи, с каждым годом умножавшиеся, всегда носили скандальный оттенок, и матери впервые выведенных в свет девиц, несмотря на стремление заполучить в зятья видного аристократа, держали своих дочерей от него подальше, опасаясь позора. Эти предосторожности были излишними, ибо герцог не интересовался девушками, предпочитая им искушенных женщин, чьи мужья были либо слишком смирными, либо слишком трусливыми, чтобы вступать с ним единоборство. Зато членов герцогского семейства постоянно беспокоили слухи о его поведении, и беспокойство их все более усугублялось, так как в свои тридцать четыре года он, казалось, и не думал жениться и производить, как положено, на свет наследника титула и поместий.

Снимая дорожный костюм, Бакхерст с циничной ухмылкой думал о том, что как только спустится вниз, то непременно услышит обычные нудные уговоры жениться и начать наконец нормальную жизнь.

— С какой стати? — воскликнул он, и его камердинер Иейтс, служивший у него уже много лет, не ответил, зная, что герцог разговаривает не с ним, а сам с собой.

— Завтра я еду в Ньюмаркет, — сказал герцог, — ты должен быть там к моему приезду, так что тебе лучше выехать в бричке заранее.

— Я ожидал этого, ваша светлость, — ответил Иейтс, — и все подготовил.

— Хорошо!

Однако, покидая свои покои и неторопливо спускаясь по лестнице, герцог думал совсем о другом.

Трудно было выглядеть более красивым и импозантным, чем он. Хотя его крайне раздражало, если его называли «денди» или bean[1], спокойнее же всего он относился к своему школьному прозвищу — Бак.

Разница между Бакхерстом и теми, кто раболепно стремился не отставать от моды, заключалась в том, что одежда идеально сидела на нем, как будто он с ней сросся. В то же время ни у кого не было более мастерски и более элегантно завязанных галстуков, и Иейтсу было хорошо известно, что блеску ботфортов его хозяина завидовали все другие камердинеры.

Герцог вышел в холл и, когда через открытую дверь парадной увидел солнечное небо и шевелящиеся от дуновения весеннего ветерка молодые листья деревьев в Гайд-парке, неожиданно почувствовал острое желание вернуться в загородное поместье и не встречаться с родственниками, ожидавшими его.

Что он не любил больше всего на свете, так это сестринские упреки и обвинения.

Хотя родня побаивалась высказывать ему все, что накипало на душе, Бакхерст был уверен, что в течение добрых получаса ему предстоит отбиваться от их атак.

«Черт бы их побрал! Почему они не могут отстать от меня!» — думал он, когда дворецкий поспешил вперед, чтобы открыть для него дверь в салон.

Он прошел внутрь, отметив, что там внезапно воцарилось молчание: это ясно свидетельствовало, что присутствующие говорили о нем.

Его старшая сестра, маркиза Холл, в девушках была красавицей, и ее брак с маркизом считался весьма удачным.

Его вторая сестра, Маргарет, вышла замуж за лорда Брендона, который был значительно старше ее, и не только исключительно богат, но и, занимая важное место в палате лордов, был на хорошем счету при дворе.

Под пристальными взглядами собравшихся герцог прошел по обюссонскому ковру, подумав при этом, что в целом его семья пользовалась уважением и у него были все основания гордиться ею.

— Как ты, Элизабет? — поцеловал он маркизу в щеку.

Не ожидая ответа, он также коснулся губами щеки младшей сестры и прошел к столику, где на серебряном подносе в ведерке со льдом стояла бутылка шампанского.

Он налил себе бокал, поставил бутылку на место и с улыбкой сказал:

— Итак, я слушаю! Что я натворил на этот раз, и почему вы сидите со столь постными лицами?

Маркиза, у которой чувство юмора было развито больше, чем у сестры, рассмеялась.

— О, Бак, ты в своем амплуа! Но на этот раз мы пришли поговорить не о тебе, а об Эдмунде!

— Об Эдмунде? — сухо переспросил герцог. — И что он такого натворил теперь?

— Когда ты услышишь, то не поверишь, — заметила леди Брендон.

Герцог уютно устроился в кресле с высокой спинкой напротив софы, на которой сидели сестры.

— Если у него снова денежные затруднения, то я не намерен оплачивать его долги.

— Хуже того, — сказала маркиза.

— Хуже, чем долги? — удивился герцог. Кузен Эдмунд был вероятным наследником его титула, и вся семья относилась к нему с явной антипатией.

Действительно, Эдмунд был весьма неприятным субъектом, который не только жил в роскоши и безделье за счет герцога, но и постоянно преступал дозволенные границы поведения, используя любые преимущества, которые ему давали семейные связи.

Он был расчетлив, изворотлив, в какой-то степени бесчестен и, пожираемый завистью, ненавистью и злобой, при каждом удобном случае хулил герцога, хотя жил на деньги, которые вытягивал из него.

Наступило молчание, и герцог спросил:

— Итак? Чего он добивается теперь? Вряд ли можно придумать что-нибудь хуже уже совершенного им.

¦

— Он женился! — без обиняков заявил маркиз Холл.

Герцог вздрогнул и уставился на зятя так, словно не верил своим ушам.

— Женился? — воскликнул он. — Кто же это решился выйти за него?

— Лотти Линклей, — коротко сказал маркиз. Герцог задумался, словно не в силах вспомнить, чье это имя. Затем издал приглушенный крик, и выражение его лица изменилось.

— Лотти Линклей! — повторил он. — Уж не хотите ли вы сказать…

— Хотим, — подтвердил маркиз. — Он не только женился на ней, но объявил всем и каждому, что у нее будет ребенок!

— Не могу поверить, что это правда. У Лотти будет ребенок! — пробормотал Бакхерст.

— Я не слыхал о ней столько времени, что, оказалось, она уже старуха. Но по словам Эдмунда, ей — тридцать один, — добавил маркиз.

Герцог осушил бокал так, словно это ему было сейчас необходимо. При этом он думал о том, что последний раз видел Лотти Линклей, когда она выступала на полковом обеде, устроенном одним из его друзей в отдельном зале публичного дома.

Это был совершенно безумный вечер: превосходная выпивка лилась рекой, и с каждым гостем была прелестная молодая женщина.

Но кульминацией празднества стал момент, когда вместе с портвейном на середину стола был поставлен огромный торт, украшенный свечами, число которых соответствовало возрасту полка.

В качестве старшего по званию офицера герцогу была предоставлена привилегия задуть свечи, а затем ему вручили саблю, чтобы он разрезал торт.

Как только он собрался это сделать, верхушка торта откинулась, и из него, как Венера, восстающая из морской пены, появилась Лотти, на которой не было почти ничего, кроме нескольких перьев цвета полкового знамени, и запела некую фривольную песенку, припев которой знали почти все присутствующие.

Несомненно, она выглядела тогда очень привлекательной и соблазнительной.

Но герцогу не было нужды пояснять: немыслимо было даже подумать о том, чтобы она когда-нибудь стала герцогиней Бакхерст.

— Эдмунд говорит, — продолжала маркиза, — что, поскольку у тебя нет возможности произвести собственного наследника после того, как ты объявил себя закоренелым холостяком, он полон решимости взять эту трудную миссию на себя, и в Уайте уже держат пари: кто будет у Лотти — сын или дочь.

Герцог встал.

— Проклятие! Это уж слишком!

— Мы знали, что ты поймешь наши чувства, дорогой Бак, — сказала Элизабет. — И ты понимаешь также, что есть лишь один-единственный выход.

— Жениться! — без всякой необходимости добавила Маргарет.

Герцог знал, что они только этого и ждут, затягивая паузу, он отошел к окну, чтобы выглянуть в сад, разбитый позади дома.

На небольшой площади были представлены разнообразнейшие виды цветов, кустарников и деревьев. Но герцог не видел ни золотых нарциссов, ни первых лилово-белых цветов сирени: их заслонили всплывшие в памяти огромные деревья в парке Бакхерста.

За ними высился дом, стоявший на своем фундаменте целых четыре столетия и в последний раз подвергавшийся некоторой переделке и реставрации за пятьдесят лет до описываемых событий.

В их семье среди предков часто встречались государственные деятели, а еще больше было видных генералов и выдающихся адмиралов.

И хотя некоторые из них распутничали, как и он сам, никто за всю историю их династии не посмел сделать кого-то вроде Лотти Линклей своей женой, и сама мысль о том, что она может занять место герцогини — его матери, казалась абсурдной.

За спиной Бакхерста царило молчание: сестры наблюдали за ним, чуть ли не затаив дыхание, в ожидании его реакции. Да, похоже Эдмунд побил их карты козырем.

Герцог уже потерял счет бесплодным разговорам, когда Элизабет и Маргарет чуть ли не на коленях умоляли его жениться и завести семью.

А он смеялся и заявлял, что перед ним еще вся жизнь и что он предпочитает оставаться холостяком и, несомненно, останется им до самой смерти.

Бакхерсту нравилось подшучивать над ними и декларировать при всех, что брак — не для него и что ни одной женщине не удастся заставить его пойти под венец. У него даже появилось шутливое прозвище — Герцог-холостяк.

Предлагали даже основать «Клуб холостяков» под его председательством.

Но если большинство друзей знали, что это не всерьез и он просто откладывает тот неприятный момент, когда будет вынужден жениться, Эдмунд воспринял его браваду буквально.

«Этого можно было от него ожидать!» — раздраженно подумал Бакхерст.

Затем ему пришла в голову мысль: только Эдмунд способен жениться на такой женщине, как Лотти, и полагать, что, если он унаследует титул, общество согласится признать ее герцогиней Бакхерст.

Однако он хорошо понимал: как только Эдмунд станет герцогом, его не будет беспокоить мнение общества — поместья и богатства, которые должны отойти наследнику, достанутся именно ему.

Эдмунд всегда был обуреваем жаждой денег и, хотя у него их было достаточно для безбедной жизни, тянул еще и еще, будучи уверен, что кузен не захочет скандала и заткнет рот кредиторам, расплатившись по его счетам.

Герцог вновь и вновь платил, а в последний раз, чуть более месяца назад, он категорически заявил Эдмунду:

— Ты должен понять, что это — последний раз! У меня нет ни малейшего желания бросать деньги на ветер: ты все равно потратишь их на вино, карты и женщин!

— Ты наслаждаешься тем же самым, — нагло ответил кузен.

— Что бы я ни делал, — резко сказал герцог, — я могу себе это позволить. Но как глава семьи, я обязан по справедливости распределять наши деньги среди тех, кто в них нуждается. — Он увидел на губах Эдмунда презрительную ухмылку и добавил:

— Боже милосердный! Да ты не представляешь, какую астрономическую сумму я выделяю на дома призрения, сиротские приюты и пансионы! Кроме того, наш долг обеспечить тех, кто служил нам прежде, и я не намерен допустить, чтобы наши богатства ушли на твои безнравственные цели.

— Милый кузен! — ответил Эдмунд. — Какое право ты имеешь читать мне проповеди! Ты что, не знаешь о своей репутации и о том, что люди говорят у тебя за спиной?

— Это меня нисколько не волнует, — надменно ответил герцог, — но я не трачу деньги впустую в дешевых игорных домах или на женщин, чьей профессией является опустошение чужих карманов.

— Все это лишь слова! — хмыкнул Эдмунд. — Не всем фортуна дает возможность начать жизнь, имея такие блага, которые есть у тебя.

Герцог понял, что больше им говорить не о чем.

Он лишь повторил, что впредь не собирается платить по счетам и, когда в следующий раз кузен залезет в долги, ему придется распродавать имущество или сесть в долговую тюрьму; Бакхерст же и пальцем не шевельнет, чтобы вызволить его оттуда.

Эдмунд даже не поблагодарил за огромную сумму, полученную им в этот раз на оплату долгов. Вместо этого он нанес такой удар в спину, которого никто не ожидал, причем этот удар мог иметь поистине непредсказуемые последствия.

В свое время герцог подозревал, что Эдмунд пытается заимствовать у кредиторов деньги, мотивируя это тем, что является предполагаемым наследником герцога. Но поскольку герцог и сам был еще достаточно молодым человеком, заимодавцы не очень-то стремились кредитовать кузена под такое рискованное обеспечение.

Но могли найтись и такие, что пошли бы на риск, приняв во внимание, что Бакхерст заявил о желании остаться холостяком и его никогда не видели ни в обществе, ни в более узком кругу с девушкой, достойной считаться подходящей невестой для герцога.

И вот наступил решающий момент, которого он так долго страшился. Герцог и без сестер понимал, что придется что-то предпринять.

Жениться лишь для того, чтобы ублажить сестер или нанести удар Эдмунду?..

Но затем герцог представил себе, как Лотти Линклей сидит на месте его матери в конце стола, носит фамильные драгоценности и спит в постели, в которой веками спали герцогини Бакхерст… и понял, что решительно не вправе допустить этого.

Помимо всего прочего, по традиции герцогиня Бакхерст являлась фрейлиной королевы.

Молчание в комнате становилось гнетущим, и герцог обернулся.

— Очень хорошо, — хрипло сказал он, — ваша взяла! Я женюсь!

Элизабет Холл издала восторженное восклицание, вскочила с софы, бросилась к брату, обняла и расцеловала в обе щеки.

— Я знала, милый, что ты поступишь благоразумно! — сказала она. — Хотя эта мысль тебе всегда претила, я уверена, что ты найдешь себе прелестную девушку, которая будет достойна стать герцогиней и твоей супругой, и будешь счастлив с ней.

Герцог освободился из ее объятий и снова подошел к столу, чтобы налить еще один бокал шампанского.

— Нет, я не собираюсь никого искать, — сказал он. — Поскольку это ваша идея, то я не ударю и пальцем о палец.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Маргарет. — Я не понимаю.

Герцог наполнил бокал и ответил:

— Давайте спустимся на землю. Я уже не помню, когда в последний раз встречал девушку, которая устроила бы вас в качестве будущей герцогини Бакхерст, и у меня нет ни времени, ни желания искать такую.

— Тогда как же ты собираешься жениться? — осведомилась Маргарет.

— Это уже ваше, и только ваше, дело. Последние пять — или уже десять? — лет вы поедом ели меня, настаивая, чтобы я женился. Очень хорошо, я согласен, ищите!

— Но к-как мы сможем… — заикаясь, проговорила Маргарет, но ее прервала сестра.

— Так ты всерьез говоришь, — спросила Элизабет, — что поручаешь нам подобрать тебе невесту?

— Да, именно так, либо Эдмунд водворит Лотти Линклей в Бакхерст-парке в качестве герцогини и, вне всякого сомнения, будет наслаждаться, выставляя моих коней на бега в Ньюмаркете.

Элизабет в ужасе вскрикнула:

— Нет, нет! Конечно, мы не допустим этого! Конечно, мы поможем тебе в поисках невесты.

— Речь идет не просто о помощи, — жестко сказал герцог. — Вы говорите, что мой долг — жениться, и в сложившихся обстоятельствах я не вижу иного выхода. Но участвовать в поисках я не собираюсь! Вы найдете мне будущую герцогиню, и я женюсь на ней, чтобы обеспечить правопреемственность, но во всем остальном я намерен жить так, как жил до сих пор.

Сестра снова в ужасе вскрикнула:

— Но, Бак, это несерьезно!

— Абсолютно серьезно! Вам, как и мне, известно, что мысль о браке всегда связывалась у меня с невыносимым ограничением свободы и жуткой тоской.

— Вовсе не обязательно… — заметила Элизабет. Герцог хохотнул, но вид у него был невеселый.

— Дорогая Элизабет, оглянись вокруг. Сосчитай, много ли наших общих друзей по-настоящему счастливы в браке и сколько жен, претендующих на то, чтобы считаться привлекательными, верны своим мужьям?

Говоря это, он вспоминал всех замужних женщин, чересчур легко падавших в его объятия и, по-видимому, даже не вспоминавших о мужчине, за которого вышли замуж, и о клятве, данной при венчании.

Он еще потому так твердо выступал против брака, что презирал мужчин, которым жены наставляли рога, и не желал сам подвергнуться подобному унижению.

Каждый раз, когда он выходил из дома другого мужчины после занятий любовью с его женой, герцог остро переживал, что оскорбил и унизил одного из представителей своего пола.

Хотя Бакхерст знал, что большинство современников посмеялись бы над этими мыслями, он всегда говорил себе, что не хотел бы сам оказаться в таком положении. Если бы он женился и обнаружил, что его жена неверна, то, наверное, задушил бы ее и убил соблазнителя.

— Единственное, на чем я настаиваю, — сказал он, — девушка, которую я возьму в жены, должна быть очень юной, чистой и непорочной.

— Ну конечно! Это само собой разумеется! — заметила Маргарет.

Губы герцога искривились в циничной усмешке.

Он вспомнил о том, сколько женщин, с которыми он занимался любовью, рассказывали ему, как впервые их соблазнил либо учитель верховой езды, либо учитель музыки.

Другие же честно вели счет любовникам, с которыми обманывали своих мужей задолго до того, как он познакомился с ними.

После таких признаний женщины падали в его глазах, хотя могли быть очаровательны и вполне способны вскружить голову. Но он ставил их лишь на одну ступень выше проституток и прочих девиц, торгующих своими прелестями.

Он часто говорил себе, что последние честнее тех, кто занимается обманом так легко и просто, словно для того и родились.

— Значит, ты говоришь всерьез, — уточнила Элизабет, — что Маргарет и я, конечно, при содействии Артура, должны подыскать тебе подходящую жену, которая была бы не только достаточно знатного происхождения, но и юной, непорочной девицей?

— Если кратко ответить, то — да. Я не хочу, чтобы она мне докучала, не собираюсь ухаживать за ней и предлагаю вот что: сегодня второе мая, значит, венчание можно назначить на первое июня. Тогда у меня хватит времени на то, чтобы отвезти своих коней в Эскот и выиграть там Золотой кубок.

Родственники, казалось, потеряли дар речи. Первым опомнился маркиз.

— К чему такая спе шка?

— Можно и не спешить, если хотите, чтобы Эдмунд сумел занять еще кучу денег под свое будущее герцогство, а Лотти дала всем понять, что теперь она член нашей семьи.

Говоря это, Бакхерст смотрел на маркиза, и тот представил себе, как, став женой Эдмунда, Лотти будет глядеть на него сверху вниз.

Она всегда была одной из самых ярких женщин города, и когда она не выступала в каком-нибудь захудалом театре или не присутствовала на частной вечеринке, ее можно было найти в одном из шумных дансингов в окружении самых беспутных и развращенных представителей аристократии.

Замужество лишь добавляло перо в ее шляпу, а, став женой предполагаемого наследника герцога Бакхерста, она бы несомненно воспользовалась своим новым положением, чтобы приобрести еще большую известность.

— Ты прав, — сказал маркиз. — Если уж жениться, то чем скорее, тем лучше! Уверен, что Элизабет и Маргарет смогут легко подыскать для тебя подходящую девушку.

— Отлично, — ответил герцог. — Устраивайте все ко второму июня, и советую вам поскорее дать объявление в «Газетт». Это позволит хотя бы на время утихомирить Лотти.

— Уверена, что ты прав, дорогой, — сказала Элизабет, — но мне бы хотелось, чтобы все было совсем не так. — Она чуть ли не всхлипнула, но сдержалась и продолжила: — Ты так красив, так талантлив и, что еще важнее, несмотря на всю болтовню о тебе, ты настоящий джентльмен, и я очень, очень горжусь тобой.

— И я тоже! — быстро подхватила Маргарет, не желая отставать.

— Будем надеяться, моя жена также будет гордиться мной, — сказал герцог, и теперь в его голосе, помимо цинизма, звучали и нотки горечи. — Надеюсь, что, обвенчавшись, мы сможем прийти к обоюдному согласию.

Элизабет подошла к брату.

— Я молилась, Бак, — тихо сказала она, — чтобы ты нашел ту, которую будешь любить и которая полюбит тебя. Дай-то нам Бог найти тебе такую невесту, о которой мечтает каждый мужчина.

Герцог рассмеялся.

— Ты неисправимо романтична, Элизабет, такие вещи бывают только в сказках! Уверяю тебя: я вполне счастлив и, хотя, несомненно, наличие жены создаст мне некоторые неудобства, обещаю относиться к ней со всем уважением и выполнять свои обязанности. Но что касается моей частной жизни, она по-прежнему останется моим личным делом.

В его голосе прозвучала жесткая нотка, которая не ускользнула от их внимания, и сестра, всхлипнув, сказала:

— Ты был таким очаровательным парнишкой, и мы так любили тебя. Что с тобой случилось? Отчего ты стал таким циником и насмехаешься над всем прекрасным и, как ты говоришь, романтичным?

— Я просто стал старше и умнее, — ответил герцог, — но можешь не беспокоиться обо мне, Элизабет. Я был вполне доволен своей нынешней жизнью. Жаль только, что Эдмунд вынудил меня предпринять шаг, которого я очень долгое время избегал.

— Я уверена, что, когда это случится, — сказала Элизабет, — все окажется лучше, чем ты думаешь.

— Надеюсь, что так, но определенно ожидаю худшего.

— Чего именно? — спросила Маргарет, которой всегда хотелось ясности.

— Скуки! — ответил брат. — Оттого что придется сидеть и смотреть на одно и то же лицо день за днем, год за годом и слышать одни и те же банальные, глупые замечания, которые я уже слыхал одним или двумя днями раньше! — Бакхерст сделал паузу и задумчиво добавил: — Единственным удовольствием, которое я извлеку из этой ситуации, будет появление сына. Его я смогу научить стрелять, ездить верхом, и в один прекрасный день он займет мое место в качестве главы семьи.

— А если появятся дочери? — бесхитростно спросила Маргарет.

— Тогда я, несомненно, утоплю их! — ответил герцог, ожидая протеста, который незамедлительно и последовал.

Лишь когда его родные уехали и он остался один, герцог почти в отчаянии спросил себя, во что позволил себя втянуть.

Столько лет отрицая даже саму мысль о браке, рассматривая его как конец свободы и уединения, так легко сдаться! Особенно ужасало Бакхерста то, что вынудил его совершить этот шаг тот самый кузен, вид которого вызывал у него омерзение.

— Будь он проклят! Он мстит мне! — говорил себе герцог и представлял, сколько удовольствия получил бы Эдмунд, узнав, что он теперь чувствует.

Затем, словно чтобы заглушить мысли о будущем, герцог вызвал фаэтон.

Направляясь в Сент-Джонс-Вуд, где недавно купил домик соблазнительной и весьма привлекательной маленькой французской танцовщице, он думал, что единственное, что может помочь ему на время забыться, это ее страстные поцелуи и огонь, который она непременно зажжет в нем.

Но, приближаясь к цели, на которую потратил очень приличную сумму (включая лошадей и драгоценности), Бакхерст пробормотал:

— Черт бы побрал всех женщин!

Когда герцог вернулся домой, он размышлял об одной очень соблазнительной женщине.

Жена дипломата, она поселилась в Лондоне недавно. Когда они встретились впервые, между ними проскочила искра, и это не оставляло сомнений в том, во что выльются их отношения. Когда он думал о ней теперь, то задавался вопросом, не делает ли ошибки, заводя еще одно affire de cocur[2] перед самым объявлением о вступлении в брак.

Он не питал надежды, что его новый флирт останется незамеченным для сплетников, которые следили за каждым его движением, как стервятники в ожидании добычи, неизменно паря над его головой.

Она пригласила его на ужин, где, Бакхерст не сомневался, они будут только вдвоем, а ужин наверняка подадут в ее маленькой гостиной, полной цветов, аромат которых будет так же дурманить, как и вино.

Они сядут за стол друг против друга и начнут словесную дуэль, и в каждой фразе будет таиться double entendre[3].

Затем, по завершении ужина, снова будут цветы, софа с подушками и дверь, распахнутая в залитую светом свечей спальню.

Все это было так знакомо, так привычно в его жизни, что казалось таким же нормальным, как сойти на завтрак в его собственном доме или прогуляться по парку на собственной лошади.

Затем, словно этот вопрос встал перед ним впервые, он спросил себя: «Ну и что там может быть еще?» — и не нашелся с ответом.

Надевая длинные узкие брюки, введенные в обиход королем в его бытность принцем-регентом, и фрак с длинными фалдами, герцог продолжал размышлять.

И вдруг ему пришло в голову одно из тех внезапных решений, которые периодически осеняли его. Об этой особенности было известно лишь немногим его друзьям.

— Пришлите ко мне мистера Дэлтона, — сказал он камердинеру.

— Слушаюсь, ваша светлость.

Пока тот выполнял поручение, герцог стоял, глядя на себя в зеркало и отмечая, насколько глубже стали морщины на его лице за последние год-два.

— Я старею, — сказал он вслух. — Возможно, сестры правы, пора остепениться.

Потом он подумал о неловкой, невежественной и глуповатой девице, на которой ему придется жениться, потому что она будет расцениваться как подходящая для него партия: в ее жилах также течет голубая кровь, а у ее отца есть титул, не уступающий его собственному.

Она станет его женой и будет ожидать от него выполнения супружеских обязанностей.

Затем родит ему сыновей, которые ему столь необходимы.

При этом она вечно будет торчать перед глазами — в его доме, в его жизни…

— Я не вынесу этого! Не могу! — сказал герцог и увидел в зеркале, как эти слова появляются на его губах.

Затем перед его мысленным взором предстало лицо Лотти — ее соблазнительные красные губы, резко подведенные тушью глаза; он услышал слова непристойной песенки, которую она пела, и понял, что выбора нет.

Он обязан был сделать это для семьи и для себя самого. Повести себя на этот раз достойно и прилично, как бы тяжело это ни было.

Бакхерст решил, что рассудил правильно: нужно ускорить женитьбу и помешать Лотти завоевать новую скандальную славу за счет брака с Эдмундом.

Открылась дверь, и вошел мистер Дэлтон.