От автора

Царь Александр Второй ненавидел войну, но императрица хотела вновь сделать Константинополь величайшим городом христианского мира.

Россия лелеяла давнюю мечту открыть Дарданеллы для своих кораблей.

В 1875 Сербия объявила войну Турции, и тысячи русских добровольцев устремились в Белград.

После восстания в Болгарии начались репрессии со стороны турков, которые британский дипломат охарактеризовал как самое ужасное преступление века!

Лидер английской оппозиции, Гладстон, произносил по этому поводу пламенные речи, но премьер-министр, лорд Биконсфилд, понимал, что единственная страна, которой русские будут опасаться, двигаясь на Константинополь, это Англия.

Под давлением своего брата, великого князя Николая, а также императрицы, царь наконец объявил о начале военных действий против Турции. Это было весной 1877 года, когда и начинается эта история.

Произошло то, что маркиз называл «демонстрацией силы».

Конфликт продолжался девять месяцев, и благодаря британскому вмешательству русским не удалось взять Константинополь и они лишились доступа к Средиземноморью, который надеялись получить через Болгарию.

Лорд Биконсфилд с торжеством докладывал королеве Виктории:

— Князь Горчаков говорит: «Мы пожертвовали сотней тысяч отборных солдат и сотней миллионов фунтов ни за что!»

Когда в 1977 году я была в Куско, там оставалось еще много прекрасных картин XVII столетия, которые выгорали на солнце, вываливались из рам и постепенно сгнивали, потому что никому до них не было дела.

«Мадонна в беседке из роз» Лохнера сейчас находится в Лувре, в Париже.

Глава первая

1877

Николь шла через сад, думая о том, какой у них все же красивый дом.

Кингз-Кип принадлежал Танкомбам еще со времен Генриха VIII.

Королеве Елизавете он служил охотничьим домиком.

В этом доме жила история и витали призраки прошлого.

Неудивительно, подумала Николь, что брат любит его больше всего на свете.

Она часто говорила ему смеясь:

— Твоя жена, если ты когда-нибудь женишься, будет отчаянно ревновать тебя к Кингз-Кип.

— Это мое! — отвечал он упрямо. — Мое, и никто у меня его не отнимет!

Он говорил так с тех самых пор, как был еще совсем маленьким мальчиком.

И все же сейчас Николь не могла без содрогания вспоминать о том, что именно он сделал ради того, чтобы сохранить Кингз-Кип.

Она с тревогой гадала, что сообщит ей брат, когда вернется.

— Так больше продолжаться не может! — И произнесла она вслух.

При этом Николь посмотрела на дом — ее слова, по существу, были молитвой, которую она вознесла матери.

Николь надеялась, что мать лучше, чем отец, поймет, насколько опасно поведение ее сына.

Во всяком случае, она способна была понять.

Для Джимми было сущим мучением наблюдать, как разваливается Кингз-Кип, но ему не хватало денег, чтобы восстановить его прежнюю красоту и совершенство.

Сэр Джеймс Танкомб был десятым баронетом и чрезвычайно гордился своим происхождением.

Николь часто казалось, что, если бы у Джеймса отняли Кингз-Кип, он умер бы от разрыва сердца.

У них было очень немного слуг, и Николь приходилось помогать им с утра и до вечера.

Орлиный глаз Джеймса способен был разглядеть малейшую пылинку, побитую полировку на мебели, крошечную дырочку на роскошных старинных гобеленах.

Любое повреждение причиняло ему такую же боль, как рана на собственном теле.

Сегодня утром Николь тщательно осмотрела все комнаты, чтобы удостовериться, что он не отыщет никаких изъянов.

Она хорошо помнила страдание в его глазах, когда год назад обвалился потолок в одной из спален.

После этого им пришлось жить почти впроголодь, чтобы выкроить деньги на ремонт.

И тогда Джимми, как она называла своего брата, сказал:

— Так больше продолжаться не может — и я точно знаю, что собираюсь делать!

— Что же? — спросила Николь. Она не надеялась, что в голову ему пришла какая-то действительно полезная мысль.

Всего неделю назад один из их родственников высказался достаточно резко:

— Все бесполезно, Джеймс. Я не в состоянии больше помогать вам, и лучшее, что вы можете сделать, это продать Кингз-Кип. В конце концов, это всего только дом!

Николь помнила ярость, вспыхнувшую в глазах брата.

Она знала, что Кингз-Кип для него не просто дом.

Кингз-Кип был для Джимми всем, чем он дорожил.

Только Кингз-Кип имел для него значение, только Кингз-Кип дарил ему душевный покой.

Николь не забыла, как счастлив был Джимми, когда вернулся из колледжа.

— Я дома? Я дома! — восклицал он. И в самом деле — в колледже он скучал не по матери, не по отцу. Только по Кингз-Кип.

Николь надеялась, что родители никогда не узнают, как она была потрясена, узнав, что он собирается делать.

Взяв с собой Николь, он поехал к их старенькой тетушке.

Она тоже носила фамилию Танкомб, пока не вышла замуж за лорда Хартли.

Теперь тетушка овдовела и была очень богата.

Николь считала крайне маловероятным, что Джимми выпросит у нее хоть пенни, но не сомневалась, что именно такова цель их визита.

Они долго ехали по пыльным холмам и очень устали. Всю дорогу Николь жалела о том, что они не остались дома.

Джимми рассчитывал, что они заночуют у тетушки, и Николь знала, что он надеется уговорить ее дать ему денег на ремонт.

Надо было срочно перекладывать крышу.

Кроме того, многие стекла нуждались в замене, а пол в нескольких комнатах вспучился.

Паркет тоже необходимо было переложить заново и заменить прогнившие лаги.

Николь предвидела, что брата ждет большое разочарование.

Его обаяние, перед которым не могли устоять большинство женщин, будет впустую потрачено на тетю Алису.

Поэтому она осторожно сказала:

— Ты знаешь, милый Джимми, что тетя Алиса довольно скупа, и в последний раз, когда мы у нее были, нянюшка жаловалась, что она держит слуг на голодном пайке.

— Знаю, — ответил Джимми.

— Она никогда не подавала милостыни, и нянюшка говорит, что ей даже жалко цветов, которые она кладет на могилу мужа.

Джимми засмеялся.

— Я думал, что слышал уже все истории ее скупердяйстве, но это что-то новенькое?

— И ты действительно думаешь, — поинтересовалась Николь, — что она станет слушать тебя, если ты попросишь у нее денег на восстановление Кингз-Кип?

— Я не собираюсь просить у нее ни пенни! — ответил ее брат.

Николь удивленно уставилась на него.

— Не собираешься? — воскликнула она. — Тогда зачем нам у нее оставаться?

— Я скажу тебе позже, — уклончиво сказал Джимми.

Наконец они подъехали к большому, но довольно уродливому зданию.

Вокруг был разбит сад, за которым начинался лес.

Сад пребывал в запустении: леди Хартли жалела денег, чтобы нанять побольше садовников.

Проходя через парадное, Николь заметила, что ливрея дворецкого основательно поизносилась.

Даже гарусный жилет лакея был весь в прорехах.

«Не могу понять, — сказала она себе, — почему Джимми настаивал на приезде в это гнетущее место».

Тетя встретила их в гостиной.

— Ах, вот и вы! — воскликнула она. — Я, конечно, рада вас видеть, но теперь у слуг прибавится работы.

— Мы слишком давно у вас не были, — проговорил Джимми с одной из своих самых очаровательных улыбок. — Вы же знаете, тетя Алиса, что как глава семьи я должен поддерживать связь со всеми моими родственниками.

— Лично я считаю, что это пустая трата времени, — отрезала леди Хартли. — Но раз уж ты здесь, то, полагаю, хочешь стаканчик хереса?

— Это было бы весьма кстати после дорожной пыли, — кивнул Джимми.

Через минуту ему был подан бокал. Хереса едва бы хватило на пару глотков.

Николь, как особе еще слишком юной, не предлагалось ничего.

Она была ужасно измучена жаждой и потому обрадовалась, когда пришло время переодеваться к обеду: можно было напиться воды из бутылки на умывальнике.

За скудным обедом, состоявшим из тощего цыпленка, ей тоже не было предложено никаких напитков.

Джимми подали два бокала довольно безвкусного белого вина и маленькую рюмку портвейна.

Тем не менее, он был чрезвычайно любезен с леди Хартли и с увлечением рассказывал ей, как поживают другие родственники.

Он даже делал ей комплименты, что для Николь было совсем уж в новинку.

Тетя Алиса с подобающей скромностью их принимала.

Когда они перешли в гостиную, Джимми сказал:

— Я до сих пор не совсем хорошо представляю себе, тетя Алиса, сколько картин в вашей коллекции, и очень хотел бы взглянуть на ваше собрание табакерок.

— Я их не собирала, — ответила леди Хартли. — Твой дядя Эдвард потратил впустую уйму денег, покупая вещи, которые представляли интерес исключительно для него.

— Ну, меня они тоже интересуют! — воскликнул Джимми. — И, поскольку я здесь, мне хотелось бы воспользоваться возможностью посмотреть все сокровища дяди Эдварда.

— По-моему, у тебя хватает, как ты называешь это, «сокровищ» в Кингз-Кип! — недовольно фыркнула леди Хартли.

— Хороших вещей никогда не бывает много, — философски заметил Джимми.

С этими словами он встал и двинулся по гостиной.

Он смотрел на картины.

Потом он изучил собрание табакерок, стоящих в застекленных шкафах.

Наконец Джимми вышел из гостиной, объяснив, что хочет взглянуть на экспонаты в других комнатах, а леди Хартли принялась жаловаться Николь на то, как трудно в наше время найти хороших слуг.

Ее ужасала расточительность тех, кто предпочитал выбросить порванный лист бумаги, который можно было бы еще склеить.

Джимми отсутствовал довольно долго, и Николь терялась в догадках, что могло так заинтересовать его в этом безобразном доме.

Картины, быть может, и были неплохи, но они явно нуждались в реставрации, да и недостаток освещения не делал их привлекательнее.

Стены, на которых они висели, были окрашены в серый цвет, и общее впечатление получалось довольно унылым.

Вернувшись, Джимми поздравил тетю с тем, как хорошо сохранился ее дом.

— Я вижу, тетя Алиса, — сказал он, — что вы, как и я, любите совершенство во всем. Но грустно видеть, что так много комнат закрыты и, очевидно, никак не используются.

— Я не могу позволить себе, чтобы в моем доме вечно кто-то болтался, — проговорила леди Хартли. — Зачем мне приглашать к себе не замолкающих ни на минуту сорок или устраивать балы и приемы для праздных богачек?

Николь задумчиво улыбнулась.

— А я с удовольствием съездила бы на бал, — сказала она. — Возможно, на следующий год, когда кончится траур, Джимми сможет это устроить.

— Если ты думаешь о лондонском сезоне, то я абсолютно уверена, что этого ты себе позволить не можешь! — отрезала леди Хартли.

Не замечая разочарования в глазах Николь, она продолжала:

— Только на днях один мой друг рассказал мне, во что ему обошелся первый выезд его дочери в свет, и — кто бы поверил? — после всех треволнений, которые она причинила, глупая девчонка ни получила ни одного предложения!

— Наверное… Наверное, ее родители надеялись, что… в Лондоне она найдет себе мужа? — слегка нерешительно спросила Николь.

— А как же! — воскликнула леди Хартли. — Но меня не удивляет, что нынешним девушкам так трудно получить предложение, ведь всем ясно, что…

Дальше Николь не слушала.

Она уже знала взгляды своей тети относительно молодого поколения.

«Они высокомерны и дерзки!» — вот к чему сводились все ее рассуждения, и обсуждать это было совершенно бессмысленно.

В одном Николь была абсолютно уверена: если бы она захотела сиять в лондонском обществе, тетя ничем бы ей не помогла.

Она не купила бы ей даже юбки, не говоря уж о платье.

Николь задавалась вопросом, не из-за этого ли еще Джимми привез ее сюда.

Но если так, она могла бы сразу сказать ему, что они только попусту потратят время.

Наутро они попрощались с тетей. Было очевидно, что леди Хартли очень рада их отъезду.

Николь подумала, что каждый проглоченный ими кусок был для тетушки незаживающей раной.

— Надеюсь, что вы приедете к нам в Кингз-Кип, — вежливо сказал Джимми на прощание.

— Это слишком далеко для моих лошадей, — ответила леди Хартли.

Когда они спустились с холма, Николь повернулась к брату:

— А я надеюсь, что мы никогда больше сюда не приедем! Кровати ужасно неудобные, и моя была без одеяла.

Она посмотрела на Джимми и, к своему изумлению, увидела, что он улыбается.

— Не можешь же ты в самом деле быть рад, Джимми? — воскликнула она. — Просто не верится, что у папеньки, который всегда был такой веселый и щедрый, такая жадная сестра!

— Мне тоже не верится, — ответил Джимми. — Но ты понимаешь, что ее дом просто набит шедеврами?

— Ты имеешь в виду картины? — спросила Николь.

— Дядя Эдвард знал, что делал, когда покупал их, — кивнул Джимми, — и с тех пор они, должно быть, раз в десять выросли в цене.

Николь пожала плечами.

— Не вижу, чем это может помочь нам.

Джимми ничего не ответил.

Когда они вернулись в Кингз-Кип, Николь направилась в гостиную и взялась за работу.

Она чинила потрепанный гобелен, когда в комнату вошел Джимми. Николь подняла голову и увидела, что он уже переоделся.

Потом она заметила в его руках какой-то предмет.

— Ты уже начал распаковывать вещи? — спросила она. — Не нужно, после чая я все сделаю.

— Я распаковал всего один сверток, — ответил Джимми, — потому что хочу кое-что тебе показать.

Он положил на стол то, что держал в руках. Николь встала и, подойдя ближе, увидела две очень симпатичные миниатюры и одну картину, написанную маслом.

— Что это? — воскликнула она.

— Картину я нашел в одной из верхних комнат, которые закрыты и никогда не используются, — ответил Джимми.

— В одной из верхних комнат? — переспросила Николь и внезапно сдавленно вскрикнула. — Ты хочешь сказать… Она — тети Алисы? О, Джимми, как же ты сумел ее увезти?

— Это было легко, — улыбнулся он. — И я уверен, старуха никогда не заметит ее отсутствия!

Николь вскрикнула снова.

— Но, Джимми, это же… кража!

— Ради благой цели, — пожал он плечами. — На деньги, которые я выручу за нее, можно восстановить крышу!

Николь в ужасе уставилась на него.

— Но… Ты же не собираешься ее продавать? Джимми, ты сядешь в тюрьму за воровство!

— Это риск, на который приходится идти, — заметил Джимми. — А какова позиция старой ведьмы? Собака на сене! Картины ей не нужны, но сама она их ни за что не отдаст!

Какое-то мгновение Николь только молча смотрела на брата. Как была бы потрясена мама, если бы узнала! Джимми украл — пусть даже он сделал это ради любимого дома.

— А… миниатюры? — наконец спросила Николь.

— Я нашел их в ящике стола дяди Эдварда, у него в кабинете. Он, должно быть, купил их перед самой смертью и не успел повесить.

Джеймс нежно коснулся миниатюр.

— Им обеим по меньшей мере две сотни лет, и если я их продам, не вижу, почему кому-то придет в голову связать их с дядюшкой.

— А… А если кто-то… Только представь… Предположит, что они не твои?

— Кто? — усмехнулся Джимми. — Насколько я понял, тетя Алиса говорила, что никогда не приглашает гостей.

Увидев потрясение в глазах сестры, Джимми обнял ее.

— Пойми же, Николь, — сказал он, — мы должны спасти Кингз-Кип, а оттого, что я взял эти вещи, не пострадает никто.

— Но… Так же нельзя… Я знаю, что так… нельзя! — бормотала Николь.

— Тогда, наверное, это тебя тоже расстроит, — усмехнулся Джимми, засовывая руку в карман.

Когда он вынул ее и раскрыл ладонь, Николь увидела что-то очень маленькое, ярко сверкающее в свете, падающем через окно.

— Что… это? — испуганно спросила она.

— Алмаз!

— Где ты… его взял?

— Вынул из табакерки.

Николь вскрикнула от ужаса, но Джимми продолжал как ни в чем не бывало:

— Если, что очень маловероятно, тетя Алиса или кто-то другой заметит, что не хватает камня, то подумает лишь, что он выпал еще много лет назад.

Николь молчала. После паузы Джимми добавил:

— Ты же знаешь, что люди через какое-то время перестают замечать вещи, к которым привыкли и которые всегда стоят на одном и том же месте.

В том, что это правда, Николь убедилась в течение следующих нескольких месяцев.

Джимми продал то, что украл, за сумму, которая показалась ей невероятно большой.

Николь не сомневалась, что теперь он доволен.

Разумеется, крыша была переложена, а пол — отремонтирован.

Все время, пока рабочие занимались ремонтом, Николь пыталась убедить себя в том, что Джимми на самом деле поступил правильно.

Ведь деньги были потрачены на сохранение исторической ценности.

В то же время она молила Бога, чтобы Джимми не был наказав.

Ее мать, без сомнения, назвала бы это грехом.

Однако прошло немного времени, и Джимми опять овладело беспокойство.

— Штора в гостиной вот-вот рассыплется, — говорил он. — Надо что-то с ней делать.

— Мы не можем себе этого позволить, — привычно откликнулась Николь.

Но когда она увидела лицо брата, ей показалось, будто холодная рука сдавила ей сердце.

— О нет, Джимми! — вскричала она. — Ты же не думаешь…

Но Джимми думал именно это.

Неделей позже он сказал ей, что они поедут в Норфолк навестить еще одного родственника.

Этот человек приходился Джимми кузеном и женился на женщине, которая была значительно богаче, чем он сам.

Зато у нее была не такая «голубая» кровь, как у него.

Танкомбы всегда подозревали, что состояние этой дамы нажито торговлей.

У кузена были две довольно невзрачные дочки, обе, как говорится, «на выданье».

Едва приехав, Николь поняла, что Джимми как десятый баронет представляется им выгодной партией.

Их дом разительно отличался от убогого и мрачного обиталища леди Хартли. Полковник Артур Танкомб и его супруга привыкли жить в ослепительной роскоши.

Четыре лакея и две горничные бросились распаковывать маленький сундучок Николь.

Перед обедом подали шампанское, и с каждой переменой блюд менялись и вина.

Обе дочери полковника в прошлом году были представлены ко двору.

Полковник с супругой дали пышный бал в Лондоне и собирались устроить еще один в загородном поместье.

Прискорбно лишь, что обе их дочери были, мягко говоря, не очень красивы.

«Выгоднее всего, — подумала Николь, глядя на их ноги, — они бы смотрелись на лошади».

Джимми, однако, из кожи вон лез, стараясь понравиться всем. Не только этим двум девушкам, но также и госпоже Танкомб. Она была от него в восхищении.

— Ваш брат — очаровательный молодой человек, — сказала госпожа Танкомб Николь. — Не могу понять, почему он не женится.

— Боюсь, он просто не может себе этого позволить, — отвечала Николь.

— Есть много богатых наследниц, ищущих мужа, — многозначительно заметила госпожа Танкомб.

Позже, вечером, она по секрету сообщила Николь, что Аделаиде, ее старшей дочери, сделали предложение.

Оно поступило от человека, которому нечего ей дать, кроме своего генеалогического древа.

— В роду у него, впрочем, не было титулованных особ, — объяснила госпожа Танкомб, — и, поскольку ему уже тридцать девять, мы подумали, что для Аделаиды он слишком стар.

— Действительно, чересчур, — согласилась Николь. — Но, я надеюсь, она еще встретит мужчину, которого полюбит.

Госпожа Танкомб засмеялась.

— Моя матушка всегда говорила, что любовь приходит после свадьбы, но мне повезло, и я с первого взгляда влюбилась в моего мужа.

Посмотрев на полковника, Николь подумала, что он, несомненно, в юности был очень красив. Мужская красота была отличительной чертой в роду у Танкомбов. Оставалось лишь пожалеть, что дочери пошли не в отца.

Деньги госпожи Танкомб позволили обставить дом с неописуемой роскошью, однако коллекция живописи была собрана предками ее мужа.

Николь уже не удивлялась, что Джимми с большим интересом принялся разглядывать картины.

Она слышала, как полковник говорит ему:

— Отрадно видеть, что вас волнуют такие вещи. Я всегда мечтал о сыне, который носил бы мое имя.

— Меня особенно заинтересовали фамильные портреты, — ответил Джимми. — Я вижу, у вас богатейшее собрание.

— Они принадлежали моему прадеду. — Полковник улыбнулся. — Я думаю, он купил этот дом только потому, что здесь много места на стенах.

— Что ж, оно ему пригодилось, — сказал Джимми.

Сопровождаемый полковником, он пошел из комнаты в комнату и увидел в одной коллекцию маленьких китайских ваз.

— А это откуда? — поинтересовался он.

— У меня был один дальний родственник, — объяснил полковник. — Умирая, он оставил эту коллекцию моему отцу, но я не сказал бы, что она меня очень привлекает. Я предпочитаю картины.

— Так же, как и я, — согласился Джимми. Когда они возвратились в Кингз-Кип, он показал Никель три китайских вазы.

— Эта — династии Мин, эта — Сун, а последняя — Чин, — сказал он.

— Они очень… дорогие? — спросила Николь.

— Они уникальны! Бесценны! — ответил Джимми.

— И… Ты их… украл, — затаив дыхание, пробормотала Николь.

— У человека, который их не ценит, а значит, не имеет права обладать такими сокровищами! — возразил Джимми.

— Но… если полковник заметит, что они… пропали?

— Крайне маловероятно, — ответил Джимми. — Его интересуют только картины, и я был бы весьма удивлен, узнав, что он когда-нибудь пересчитывал эти вазы.

Бесполезно было говорить, что она думает по этому поводу.

На следующий день Джимми отправился в Лондон и вернулся, приплясывая от восторга: какой-то знаток восточной керамики заплатил за вазы сумму, о которой трудно было даже мечтать.

— Он говорил, что никогда не надеялся на такую удачу, и все твердил, что эти экземпляры — единственные в своем роде, — хвастался Джимми.

— И он… Не собирается их… перепродать? — с тревогой спросила Николь.

— К счастью, нет. Он хочет оставить их себе.

Николь вздохнула с облегчением.

Она боялась, что, если вазы попадут на какой-нибудь аукцион, об этом напишут в газетах, и полковник подумает, что они подозрительно похожи на те, что есть у него.

Николь всю ночь пролежала без сна, тревожась об этом.

Но в конце года Джимми повез ее к очередному родственнику.

Только однажды они ушли с пустыми руками — и то оттого лишь, что Джимми не нашел в доме ничего, что действительно стоило взять.

Николь была вынуждена признать, что после ремонта Кингз-Кип засверкал словно драгоценный камень.

Древняя кладка из розового кирпича была отреставрирована.

Окна и двери покрашены.

Потом Джимми начал одну за другой восстанавливать убранство комнат.

С каждым днем дом становился все прекраснее.

Но у Николь каждый раз замирало сердце, когда очередной посетитель начинал восхищаться Кингз-Кип.

Она боялась, что рано или поздно люди зададутся вопросом, на какие средства все это делается.

И вот сегодня, приехав домой, она ждала Джимми, который должен был вернуться приблизительно через час.

Он уехал в Лондон, чтобы продать картину, которую украл во время последнего визита.

Лорд Мерсей, их дальний родственник, был вдовцом.

У него не было детей — однако, по словам Джимми, он был довольно прижимист.

Это означало, как понимала Николь, что в свое время он отказался дать Джимми денег.

Лорд Мерсей был урожденный Танкомб.

Он стал пэром после того, как сделал выдающуюся карьеру в суде и был назначен членом Палаты Лордов по рассмотрению апелляций.

Картина была довольно велика.

Когда Джимми поздно вечером внес ее в спальню сестры, Николь воскликнула:

— Но… Ты же не можешь ее… забрать! Она такая большая, что ее пропажу сразу заметят!

— Это Дюге, семнадцатый век. Французские художники, которые учились в Италии, сегодня в цене, — твердо сказал Джимми.

— Где ты ее нашел?

— В Большом Зале, который используется только для крупных приемов.

— Но… Слуги все равно обратят внимание… — с сомнением сказала Николь. Джимми улыбнулся.

— Ты недооцениваешь меня, моя дорогая сестренка! Я заменил картину олеографией, которая, я уверен, понравится им куда больше!

Николь затаила дыхание.

— И она… Того же размера?

— Почти! Я нашел ее в коридоре на верхнем этаже, где никто не заметит ее отсутствия!

Джимми достал носовой платок и осторожно смахнул с картины пыль.

— Она даст нам новые шторы в гостиную, — прошептал он, — и позволит нанять еще одного садовника.

По его тону Николь поняла: спорить бесполезно. И Джимми был похож на влюбленного. Ради Кингз-Кип он готов был на все. Он принес картину к Николь, потому что ее сундучок был уже наполовину уложен. Наутро они собирались уехать.

— У меня так мало вещей, — сказал Джимми, — что камердинер заметит, если я понесу ее вместе с остальными.

— Я не хочу, чтобы она была у меня! — торопливо воскликнула Николь.

Но еще не успев договорить, она поняла, что Джимми не убедишь.

Он открыл сундучок, вынул платья, которые горничная уже аккуратно сложила, и спрятал картину на самое дно.

Потом Джимми сунул платья назад.

— Теперь укладывай остальное, — велел он, — и позаботься, чтобы горничная не стала тут рыться, в последнюю минуту запихивая то, что ты позабыла.

Всю ночь Николь не могла уснуть.

Она была очень испугана.

Но, когда они уезжали, никто не заподозрил, что с ними уезжает картина.

Джимми забрал полотно в Лондон.

Николь твердила себе, что ей совершенно все равно, сколько он выручит на сей раз, — и все же сгорала от нетерпения поскорее это узнать.

Услышав стук колес перед домом, она не стала ждать Баттера.

Их дворецкий страдал ревматизмом и ходил очень медленно.

Николь сама открыла дверь.

Джимми вышел из экипажа, и по его лицу было видно, что все прошло как нельзя лучше.

— Ты вернулся, Джимми! О, слава Богу! — воскликнула Николь.

Он наклонился, чтобы поцеловать сестру в щеку, а потом сказал:

— Да, я вернулся и привез с собой невероятные новости!

Джимми вошел в дом.

Баттер, с опозданием приковылявший из кухни, взял его вещи.

— Что случилось? — заговорщицким тоном спросила Николь, когда они вошли в гостиную.

— Много всего, — ответил Джимми. — Во-первых, я получил за картину тысячу гиней!

Николь задохнулась от удивления.

— Так много?

— А во-вторых, и это более важно, — продолжал ее брат, — в следующую пятницу мы приглашены к маркизу Риджмонту.

— К маркизу… Риджмонту? — повторила Николь. Она никогда раньше не слышала о таком.

— У него самое большее собрание живописи в стране, — пояснил Джимми. — И именно он купил у меня Дюге.

Николь нервно сжала ладони.

— Ты… абсолютно уверен, — шепотом спросила она, — что он ничего не подозревает?

— Нет-нет, конечно же, нет, — ответил Джимми. — Да и с чего ему подозревать? Я же сказал тебе, где была эта картина. О ней никто не знает.

Николь вздрогнула.

Она считала, что Джимми совершает большую ошибку, связываясь с коллекционерами.

Эти люди были отлично осведомлены и 6 самих картинах, и о том, кому они принадлежат.

Николь не раз слышала разговоры отца с теми его друзьями, кто хорошо разбирался в антиквариате.

Один коллекционировал французскую мебель: его предок привез немало ценных вещей из Франции после Революции.

Другой питал страсть к серебру и не пропускал ни одного лондонского аукциона. У него была опись всех фамильных серебряных украшений, принадлежащих наиболее известным английским семействам.

Пока Джеймс продавал всякую мелочь вроде миниатюр или даже китайских ваз, он был в относительной безопасности.

Но вращаться среди знатоков — это уже лишнее.

Словно угадав ее мысли, Джимми сказал:

— Да перестань же так волноваться! Вокруг тебя даже воздух дрожит.

— Я… Я не могу… — проговорила Николь. — Ты же понимаешь, милый, что если кто-то… хоть на минуту… заподозрит, что ты… вор… от тебя отвернутся все… Даже наша собственная… семья.

— Легко быть честным и осторожным, когда ты богат, — заметил Джимми. — Но так как я крал у людей, которые не ценят того, что имеют, я ни в малейшей степени не чувствую себя виноватым!

Николь вздохнула. Она видела, что ее брат вполне искренне так считает, и понимала, как сильно ему нужны деньги — ради Кингз-Кип. Но как бы он ни оправдывал свои поступки, они все равно оставались воровством.

Николь представила себе, как страдала бы мать, узнав об этом, и как был бы сердит отец.

— Ну ладно, хватит переживать — лучше послушай меня, — резко сказал Джимми.

— Я… слушаю, — сдавленным голосом пробормотала Николь.

— Мы поедем в Хантингдоншир и остановимся в одном из прекраснейших замков во всей Англии! Мы увидим картины, которых не встретишь даже в Национальной галерее!

— Маркиз тебя пригласил? — спросила Николь.

— Он, как я уже говорил, купил у меня Дюге. Я намекнул — конечно, только слегка, — что мог бы предложить ему и другие картины, которые его заинтересуют.

— А он не спрашивал, откуда они у тебя?

— Нет, — пожал плечами Джимми. — Я сказал ему, что они принадлежат мне и я продаю их, потому что меня вынуждают к этому обстоятельства.

Он коротко засмеялся и добавил:

— Он был так увлечен моими рассказами о Кингз-Кип, что, кажется, захочет приехать к нам и посмотреть своими глазами.

— Но если он приедет, то сразу увидит, что у тебя нет никаких картин.

— Почему? Я же могу хранить их в подвале или еще где-нибудь. И я ручаюсь, что он заплатит высокую цену за другие шедевры вроде Дюге.

Чек, который Джимми привез с собой, пробудил в нем невиданный энтузиазм, и Николь не знала, чем охладить его пыл.

Она знала только, что очень тревожится. Ее угнетали предчувствия.

В фигуре маркиза ей чудилось что-то зловещее.

Николь пыталась убедить себя, что это всего лишь воображение, но тяжелое чувство не исчезало, и она очень боялась.

Глава вторая

Когда в комнату вошел Джимми, Николь как раз ставила в вазу цветы.

— Завтра, — проговорил он, — мы едем к тете Алисе.

Николь в изумлении повернулась к нему:

— К тете Алисе?

— Именно это я и сказал, — ответил Джимми.

— Но… Мы только что у нее были, и ты знаешь, как там неуютно.

— Угадай с трех раз, зачем мы туда возвращаемся!

Николь замерла.

— О нет, Джимми! — вскричала она. — Нельзя больше ничего у нее… брать!

— К пятнице мне нужна какая-нибудь картина, — ответил он. — Показать маркизу.

Николь уронила букет. Джимми стоял, прислонившись спиной к камину, и она подошла вплотную к нему.

— Послушай, Джимми, — тихо проговорила она. — Мы не можем… так дальше жить!

— Мы не можем жить дальше без денег, — возразил он. — Я заказал новые шторы и стулья. Это съест все, что есть у нас на счету.

— Можно обойтись и… без новых штор, — шепотом сказала Николь.

Но она понимала, что бесполезно говорить это брату.

Он украл бы сокровища короны, если это было бы нужно для Кингз-Кип.

Она в отчаянии поняла, что они погружаются все глубже и глубже в трясину порока.

— Я хочу, чтобы ты мне помогла, — решительно произнес Джимми. — Я собираюсь сделать тете Алисе подарок.

— Представляю, как она удивится, — фыркнула Николь.

— Я должен был бы подумать об этом еще в прошлый раз, — продолжал Джимми напыщенным тоном. — На Востоке принято всегда приезжать в гости с подарком хозяину.

— Но мы же не на Востоке… Хотя я согласна, что это… очень милый обычай.

Никель посмотрела на брата.

Она готова была бухнуться на колени и умолять никогда больше не брать ее в этот ужасный дом, но, понимая, что он даже слушать не станет, после недолгого молчания заметила:

— Не могу вообразить, что можно подарить ей, тем более, ты сам говорил, что ее дом просто набит сокровищами.

— Я вовсе не думал о картинах или табакерках, — возразил Джимми. — Может, собачку?

— Собачку? — вскричала Николь. — Ты, должно быть, сошел с ума! Собачку нужно кормить, а это же стоит денег.

— Тогда, может, ты что-нибудь придумаешь? — спросил Джимми.

— У Бесси на кухне есть три котенка, которых она не знает, куда пристроить, — пошутила Николь.

— Котята! — воскликнул Джимми. — Отличная мысль!

— Не думаю, что тетя Алиса с тобой согласится, даже если это будут исключительно симпатичные котята.

Но Джимми уже выбежал из гостиной и устремился на кухню.

Оставшись одна, Николь бессильно опустилась на стул.

— Что же мне делать? — простонала она. — Я знаю, что это ужасно, но, если Джимми старается для Кингз-Кип, его не в состоянии остановить даже полк гренадеров!

Каждая клеточка ее тела сжималась при мысли о том, что придется еще раз испытать на себе гостеприимство тети Алисы.

Даже возможность украсть что-то не стоила этой цены.

Николь лихорадочно пыталась сообразить, что тут можно сделать, но ничего не могла придумать.

Джимми вернулся. В руках у него был маленький белый комочек.

Николь невольно улыбнулась.

— Они действительно очень симпатичные? — сказала она. — Но мы не можем оставить себе всех трех.

— Ну, например, вот этот отправится к тете Алисе.

— Я уверена, что она от него откажется.

— Тогда при отъезде мы возьмем с собой и его, — пожал плечами Джимми.

Он намекал на то, что они возьмут с собой еще кое-что.

Николь погрузилась в молчание. Джимми опустил котенка на стол, и тот сразу же принялся радостно бегать туда-сюда.

— Давай поспорим, — сказал Джимми, — что когда тетя Алиса увидит Снежка — я так его назову, — она впервые в жизни влюбится!

— Ты просишь о чуде, — ответила Николь и опять не смогла удержаться от смеха.

Наутро они отправились к леди Хартли.

Снежок сидел в корзинке, которую Николь обернула розовым шелком и украсила атласным бантом.

Трясясь по пыльным дорогам, Николь всем сердцем желала, чтобы Джимми навсегда забыл о коллекции картин своего дяди.

Они довольно долго ехали в молчании. Наконец Николь спросила:

— А что ты ответишь, если тетя Алиса скажет, что обнаружила пропажу одной из картин и миниатюр?

— Если тебе нужна правда, — признался Джимми, — когда я украл в первый раз, я поступил очень глупо.

— В чем именно? — уточнила Николь.

— Нужно было взять намного больше, это избавило бы нас от сегодняшнего визита. Но теперь я не буду таким дураком.

От того, каким тоном он это сказал, Николь бросило в дрожь.

Она догадывалась, что брат намеревается до отказа набить добычей ее сундучок и специально настоял, чтобы сегодня она взяла другой, побольше.

— Он слишком велик для одной ночи, — возразила Николь, но Джимми даже не потрудился ответить.

Поэтому Николь пришлось положить туда несколько своих крахмальных юбок, которые можно было бы смять, освободив место для картин.

Она сделала это для того, чтобы горничным тети не показалось странным, что в сундучке так много свободного места.

Вообще говоря, Николь любила ездить куда-нибудь с братом, и если бы не цель их поездки, она бы: сейчас наслаждалась пейзажем и любовалась весенними цветами в живых изгородях у маленьких домиков.

Но каждая минута приближала их к тете, и тревога Николь росла.

Она была уверена: леди Хартли покажется подозрительным, что они так скоро нагрянули снова.

Однако Джимми твердо шел по намеченному пути.

Он даже не дал тетушке возможности сказать, что она их не примет, не став посылать ей письмо с сообщением о приезде. Он надеялся застать ее .врасплох. Когда они подъехали к дому, Николь показалось, что он еще безобразнее, чем осталось у нее в памяти.

Конюх вышел им навстречу с хмурой физиономией, и Николь не сомневалась, что он, как и другие слуги, будет расстроен, что из-за них у него появилась дополнительная работа. Джимми, однако, был любезен со всеми. Он приветствовал конюха так, будто тот был его старый приятель.

Дворецкому в изношенной ливрее он сказал, что счастлив снова видеть его.

Он улыбался лакеям.

Леди Хартли сидела в гостиной в своем любимом кресле и вид у нее был, как показалось Николь, весьма неприветливый.

— Добрый день, тетя Алиса! — жизнерадостно приветствовал ее Джимми. — Как чудесно увидеть вас снова!

— Мне очень любопытно, с какой стати вы опять здесь появились, — поговорила леди Хартли ледяным тоном.

— Ответ весьма прост, — ответил Джимми, — Мы привезли вам подарок.

С этими словами он поставил корзинку со Снежком у ее ног.

— Подарок? — нахмурилась леди Хартли. Она внимательно изучила корзинку и подняла голову: — Что это?

— Это — котенок по кличке Снежок, — сказал Джимми. — После того как мы уехали от вас, я неожиданно понял, чего именно не хватает вашему дому.

— Но я не люблю домашних животных! — твердо заявила леди Хартли. При этом она, однако, не отрывала глаз от корзинки.

Снежок мирно проспал всю дорогу, но сейчас проснулся и встал на задние лапки у края корзинки.

На розовом фоне он выглядел очаровательно. Ни Джимми, ни Николь ничего не сказали, и после небольшой паузы леди Хартли заметила:

— Довольно симпатичный котенок. Я никогда не видела полностью белых котят.

— Снежок — необыкновенный котенок, — подтвердил Джимми. — Именно поэтому, тетя Алиса, мы и хотели, чтобы он был у вас.

— Я вообще-то не думаю… — начала леди Хартли, но, прежде чем она успела закончить фразу, Джимми вынул Снежка из корзины и, положил ей на колени.

Словно подчиняясь чужой воле, леди Хартли подставила руку, чтобы он не скатился, а когда Снежок начал мурлыкать, сказала так, словно из нее вытягивали слова:

— Безусловно, это очаровательное маленькое существо!

— Вот и я так думаю, — подхватил Джимми. — Он будет для вас отличной компанией, тетя Алиса!

Николь была уверена, что тетя Алиса скажет, что ей не нужна никакая компания. И тут она поняла, что тетя не слушает. Леди Хартли смотрела на Снежка с таким выражением, какого Николь ни разу у нее не видела.

Джимми бросил на сестру многозначительный взгляд.

Все бесполезно! Джимми всегда оказывался прав и теперь в очередной раз добился своего.

Вошел дворецкий с бокалом хереса.

К тому времени, когда Николь и Джимми пошли переодеваться к обеду, уже не оставалось никаких сомнений: леди Хартли полностью очарована новым членом семьи.

— Я же говорил! — воскликнул Джимми, когда они поднялись наверх.

Николь поморщилась, но вместе с тем она не могла не признать, что испытывает некоторое облегчение.

По крайней мере они хоть что-то дали тете взамен — а это все-таки лучше, чем только брать.

Поздно вечером Джимми вошел в спальню сестры с двумя картинами под мышкой.

Николь уже почти заснула.

Но, ложась спать, она справедливо предположила, что Джимми намерен посетить те комнаты, которые не использовались, и поэтому оставила две свечи гореть.

Открыв глаза, она с радостью убедилась, что картины, которые он принес, не очень большие.

Джимми поставил одну из них в изножие кровати.

— Называется «Молодая чета», — прошептал он. — Это Ван Лейден.

Николь не сказала бы, что картина ей нравится, но она помнила, что отец не раз упоминал имя Ван Лейдена.

Она была почти уверена, что он был учеником и последователем Дюрера.

Не дождавшись ответа, Джимми показал ей другую картину.

— А это — Мабюзе, фламандский живописец.

Николь увидела искусный портрет довольно непривлекательной девочки.

Однако она не могла не признать, что платье выписано блестяще — так же, как и чепец, слегка сдвинутый на затылок.

Николь не успела ничего сказать: словно сгорая от нетерпения, Джимми повернулся и вышел из комнаты.

Картины он оставил на кровати. На мгновение Николь подумала, что он ушел насовсем, но потом сообразила, что раз Джимми не пожелал ей спокойной ночи, значит, еще вернется.

«Не может быть, — сказала она себе, — чтобы он собирался еще что-нибудь взять!»

Николь встала и убрала картины на самое дно сундучка.

Потом она принялась укладывать туда платья, которые горничная повесила в платяной шкаф.

Николь успела сложить всего пару платьев, когда Джимми вернулся.

— Ты… взял еще что-то? — спросила Николь шепотом.

Это был глупый вопрос.

Он нес под мышкой предмет, который не мог быть ничем иным, как только картиной — причем довольно большого размера.

Джимми поставил картину на кровать, и при свете свечей Николь увидела, что это действительно великолепное произведение искусства.

— Она называется «Мадонна в беседке из роз», — пояснил Джимми. — Это Лохнер. Когда маркиз увидит эту картину, он будет в полном восторге!

— Но… она… слишком большая! — пожаловалась Николь.

— В твой сундучок поместится, — успокоил ее Джимми. — На самом деле сама картина высотой всего дюймов двадцать, но я не могу оставить раму здесь.

— Нет… Конечно же, нет… — Николь запнулась, представив себе, как тетя обнаруживает пустую раму. Джимми подошел к ее сундучку и вынул все, что она успела туда положить.

После этого он достал из сундучка первые две картины. Николь была настолько очарована «Мадонной», что не обратила внимания, чем он занимается, и думала только о том, что с удовольствием повесила бы эту картину у себя дома.

Мадонна с младенцем Иисусом на коленях сидела на светлом престоле.

Она была облачена в искусно прописанное шелковое платье, ниспадающее легкими складками.

На заднем плане витали многочисленные херувимы, и еще два порхали в верхних углах картины.

Общая композиция была блестяще продумана и исполнена с большим мастерством.

Николь хорошо понимала, почему Джимми решил ее взять. Однако трудно было представить, что кто-то может иметь такое сокровище и не знать об этом.

— Я был уверен, что тебе понравится, — произнес Джимми, подходя к ней.

— А я уверена, что эту картину очень опасно… красть! — парировала Николь.

— Сомневаюсь, что тетя Алиса вообще знает о ее существовании, — сказал Джимми. — Взгляни только, сколько пыли на раме.

С этими словами он поднял картину, бережно уложил ее в сундучок и, с удивительной ловкостью сложив несколько платьев, положил их сверху.

Потом он убрал в сундучок две другие картины.

Николь в длинной ночной рубашке сидела на кровати и молча наблюдала за ним.

Закончив, Джимми, весьма довольный собой, подошел к ней.

— Встань пораньше, — велел он, — и сложи все остальное прежде, чем горничная придет тебя будить!

Николь ничего не ответила, и он продолжал:

— Закрепи ремни и постарайся ничего не забыть, чтобы горничной не пришлось снова лезть в сундучок.

Джимми говорил резко, как с маленькой, и Николь подумала, что он немного боится.

— Хорошо, Джимми, — ответила она шепотом. — Я все сделаю, как ты сказал.

Он улыбнулся и поцеловал ее.

— Ты молодец. Спокойной ночи!

Подойдя к двери, Джимми осторожно выглянул в коридор, словно опасался, что его увидят слуги.

Николь слышала, как он вошел в свою спальню.

Потом она занялась сундучком. Она сложила все свои вещи, кроме дорожного платья и ночной рубашки, что была на ней. Крахмальные юбки она положила сверху.

Когда сундучок закроется, они, конечно, сомнутся, но Джимми был прав: нельзя, чтобы горничная увидела, что в сундучке стало меньше места по сравнению с тем, что было, когда она его распаковывала.

Потом Николь вернулась в постель, но уснуть не могла.

Она по-прежнему считала, что украсть такую красоту, как «Мадонна в беседке из роз», — очень дурной поступок.

В этой картине была какая-то духовная сила.

Николь чувствовала это, когда смотрела на полотно, и была уверена, что сила рождена верой — верой тех, кто все эти годы преклонялся перед шедевром. Теперь картина стала священной реликвией и способна подарить благословение тем, кто возносит молитвы Пресвятой Деве.

И хотя сейчас картина была спрятана в сундучке, Николь принялась молиться.

Она просила Мадонну помочь Джимми и сделать так, чтобы его не поймали.

Это была очень пылкая молитва.

Николь не переставала удивляться, как им до сих пор удается не вызывать подозрений.

Неужели возможно снова и снова возвращаться к тете Алисе и красть у нее картины?

Или наносить визит за визитом к лорду Мерсею или еще кому-то, у кого есть коллекция живописи?

— Помоги нам… Пожалуйста… Помоги нам, — молилась Николь и надеялась, что Божья Матерь с Пресвятым Младенцем на коленях слышит ее.

В восемь часов Николь была уже одета.

— Рановато вы, мисс! — заметила горничная, пришедшая ее разбудить.

— У нас долгий путь, — ответила Николь, — а дома у меня еще очень много дел.

Горничная улыбнулась.

— Я знаю, мисс, так всегда бывает, когда уезжаешь. Возвращаешься, а там, где было одно дело, уже тебя ждет и другое.

— Это правда, — согласилась Николь и огляделась, чтобы удостовериться, что ничего не забыла.

Ремни на сундучке уже были затянуты, как велел Джимми.

Спустившись в столовую, она обнаружила, что тетушка уже там. Она кормила Снежка молоком из блюдца.

— Он проспал на моей кровати всю ночь, — сообщила она Николь, — и ни разу меня не разбудил!

Тетушка говорила голосом матери, которая только что открыла, что ее ребенок — замечательное дитя.

— Я знал, что он именно такой, как вам бы хотелось, — с удовлетворением сказал Джимми. — И он избавит вас от мышей.

— Сначала ему надо подрасти, — возразила леди Хартли и впервые за все время, что Николь ее знала, засмеялась без видимой причины.

Николь подумала, что Джимми, несомненно, сделал тетю Алису счастливее.

Кто-то мог бы решить, что это неравноценный обмен.

По сравнению с тремя шедеврами, которые украл Джимми, котенок не стоил и пенса — но, сказала себе Николь, никто не знает, сколько стоит счастье.

— Запомните, тетя Алиса, — наставлял Джимми перед отъездом, — пока он маленький, Снежок должен есть рыбу, а когда подрастет — цыплят.

— Да, конечно, — живо откликнулась леди Хартли. — Хорошо, что ты мне напомнил.

— Его надо кормить утром и вечером, — продолжал Джимми, — и не следует позволять ему бегать за кроликами.

Леди Хартли ловила каждое слово.

Когда экипаж отъехал от дома, Николь спросила:

— Откуда ты столько знаешь о кошках?

— Я подготовился, — с серьезным видом ответил Джимми. — Я спросил Бесси перед отъездом, что она дает нашим котятам.

— Вынуждена признать, я никогда не видела, чтобы у тети Алисы был такой человеческий взгляд — и настолько счастливый! — сказала Николь.

— У меня все просчитано, — ответил Джимми.

Дома он постарался как можно лучше отчистить картины.

Эту науку Джимми изучил под руководством одного из самых крупных знатоков живописи в Лондоне.

Николь использовала каждую свободную минутку, чтобы лишний раз взглянуть на «Мадонну в беседке из роз».

Она знала, что через два дня Джимми заберет картину, и она ее больше никогда не увидит. Николь казалось, что картина говорит с ней. У нее было такое чувство, будто Пресвятая Дева не только слышит ее молитвы, но и благословляет ее.

— Как жаль, что мы не можем оставить эту картину себе, — задумчиво сказала она Джимми.

— Мне тоже, — согласился он. Поколебавшись, Николь предложила:

— А ты не мог бы заменить ее на какую-нибудь другую? Не столь прекрасную и не столь… ценную?

Губы Джимми сжались в твердую линию.

— Я украл ее, чтобы спасти Кингз-Кип, — сказал он. — И если оставлю ее себе для нашего удовольствия, то буду чувствовать себя обманщиком!

Николь не удержалась от смеха.

— Во всяком случае, я понимаю твои несколько искаженные принципы.

Джимми ничего не ответил, и она добавила:

— Будь у меня достаточно денег, я купила бы у тебя эту картину.

— Именно это и сделает маркиз Риджмонт! — парировал Джимми.

Николь знала, что до дома маркиза в Хантингдоншире путь неблизкий. Часть его они могли проехать на поезде, но перевозить картины таким способом гораздо труднее.

К счастью, у них были молодые и сильные лошади. Они хорошо отдохнули после поездки к тете Алисе и вполне могли отвезти своих хозяев куда требуется.

В четверг перед самым отъездом Джимми сказал:

— Совсем забыл, тебе надо купить новое платье.

— Новое платье? — удивленно переспросила Николь.

— Понимаешь, маркиз — один из самых состоятельных людей в Англии и может позволить себе одеваться по моде.

Николь в испуге уставилась на него.

— Ты хочешь сказать, что… маркиз молод и у него могут быть… гости?

— Ну, ему приблизительно года тридцать три или тридцать четыре, — ответил Джимми, — и ничего удивительного, если он приглашает друзей.

— Я… я думала, он совсем… старый… Как лорд Мерсей.

Конечно, это было очень глупо с ее стороны, но Николь никак не ожидала, что молодой мужчина окажется страстным коллекционером живописи.

Для нее это явилось настоящим ударом. Она никак не рассчитывала на шумную компанию и думала, что у маркиза они с Джимми будут одни, как у лорда Мерсея.

— Будет лучше, если я не поеду, — быстро проговорила она.

Джимми наградил ее уничтожающим взглядом.

— Не будь смешной! Как я без тебя справлюсь?

— Почему бы и нет? Ты же не собираешься ничего красть у маркиза, наоборот, хочешь кое-что ему предложить!

— Ну да, разумеется, — сказал Джимми. — Но я хочу, чтобы ты слегка погрустнела, когда я скажу, что приходится продавать фамильные реликвии. А еще, поскольку ты у меня красавица, нашему хозяину будет неловко задавать слишком много вопросов!

Николь в явном изумлении посмотрела на брата.

— Раньше ты об этом не говорил!

— Маркиз Риджмонт довольно сильно отличается от тех, к кому мы ездили прежде, — ответил Джимми и добавил насмешливо: — Я видел, как старый Мерсей глазел на тебя. Держу пари, он думал, что ты столь же красива, как те Венеры, что висят у него по стенам!

Николь улыбнулась.

— И теперь ты меня за это высмеиваешь! Но у меня нет ни одного приличного платья.

— И нет времени, чтобы его заказать, — задумчиво добавил Джимми.

— Да, если только я не полечу в Лондон на крыльях, — кивнула Николь, — или у одного из домашних привидений не найдется волшебной палочки!

Джимми пожал плечами.

— Ну ладно, придется ему принять тебя в том, что есть, но какая досада, что я не подумал об этом раньше!

Николь была полностью с ним согласна. Она редко просила брата о чем-то для себя лично и знала, что он чувствует, когда она тратит деньги, которые могли пойти на Кингз-Кип.

Николь пошла к себе в спальню и, открыв платяной шкаф, поняла: ехать к маркизу в том, что у нее есть, невозможно.

Из-за вечной нехватки денег ей приходилось шить самой, и хотя Николь была очень искусной швеей, дешевая ткань есть дешевая ткань.

Николь не питала иллюзий, что способна состязаться с Фредериком Вортом.

Она читала о нем и о других модельерах в «Дамском журнале».

— Что же мне делать? — в отчаянии прошептала Николь.

Перед ее внутренним взором предстало изящное платье, которое было у «Мадонны в беседке из роз», и ее вопрос почти превратился в молитву.

Николь была уверена, что Пресвятая Дева поняла, как важно для нее помочь брату.

И тут она вспомнила о занавесях над кроватью с фамильным гербом.

Материал для них много лет назад выбирала матушка.

Это был чистый шелк — такого же бирюзового цвета, как египетские скарабеи.

— На Востоке считается, что этот цвет приносит удачу, — говорила мама Николь, — и поскольку твой отец повесил в этой комнате свои самые экзотические фотоснимки, я думаю, он здесь как нельзя более к месту.

В этой комнате родители обычно принимали особых гостей.

В последнее время она пустовала — исключительно потому, что у Джимми не было денег, чтобы звать кого-то в гости.

Из одной занавеси можно сшить очень красивую юбку для вечернего платья, а из другой — лиф.

Вопрос был в другом — хватит ли ей времени?

Николь бросилась в спальню снимать занавеси.

Потом она спустилась по лестнице в кухню. Бесси сидела за столом и лущила горох, только что принесенный из сада.

— Господин Джеймс хочет, чтобы послезавтра, когда мы поедем к его знакомому, у меня было бы новое платье, — сказала ей Николь.

— Новое платье, мисс Николь? — переспросила Бесси. — А откуда появятся для этого деньги, хотела бы я знать!

— Я хочу использовать прикроватные занавеси из Синей комнаты, — объяснила Николь.

Бесси в изумлении отложила стручок.

— Есть ли в деревне кто-нибудь, кто мог бы помочь мне? — спросила Николь. — Я могу сделать крой и, как ты знаешь, умею шить очень быстро, но вряд ли даже я успею сшить новое платье за полтора дня!

Бесси на мгновение задумалась.

— Есть госпожа Гиббонс, она живет в Хони-Коттедж. Она делала алтарное покрывало для церкви, а ее дочь, которой сейчас пятнадцать, перешивала портьеры в доме викария.

— Спасибо, Бесси, — поблагодарила Николь.

Двумя часами позже она кроила платье на полу в спальне, а госпожа Гиббонс пристраивала на подоконнике корзинку для шитья.

К вечеру они вместе уже начали сметывать платье.

Они работали не покладая рук, и на следующий день к обеду у Николь было новое платье.

Впрочем, еще многое предстояло сделать, чтобы довести его до совершенства, и все же, глядя на него, Николь думала, что оно вышло не менее шикарным, чем те, что привозят из Парижа.

И цвет пришелся ей очень к лицу.

Волосы у Николь были белокурые, но в них то там, то тут вспыхивали рыжие проблески, которые выгодно контрастировали с голубизной шелка. От этого ее кожа казалась еще белее.

Николь сделала выкройку по картинке, которую видела в журнале.

Ей подарила его супруга викария.

Когда все было закончено, Николь показалось, что декольте получилось чересчур низким.

Поэтому она добавила, тоже подсмотрев в журнале, вокруг шеи небольшую оборку из того же материала.

Оборка, кстати, отлично гармонировала с турнюром, который складками спускался до самого пола.

— Это самое симпатичное платье, что я видела за всю свою жизнь! — воскликнула госпожа Гиббонс, когда Николь его примерила. — Вы в нем просто картинка, мисс Николь, ей-богу, просто картинка!

— Спасибо вам, госпожа Гиббонс, и надеюсь лишь, что мой брат с вами согласится, — сказала Николь.

В голове у нее пронеслось, что гораздо важнее, если с миссис Гиббонс согласится маркиз.

Она посмеялась над собой.

В рассказах Джимми маркиз представал очень важной персоной.

Вряд ли он вообще обратит внимание на того, кто не равен ему по положению.

Но когда Николь узнала, что на самом деле все совсем по-другому, она начала задавать вопросы.

Выяснилось, что маркиз далеко не стар, а наоборот, молод и атлетически сложен.

Он даже сам выступал в качестве жокея в стиппль-чезе.

Кроме того, хотя Джимми высказывался об этом как-то неопределенно, маркиз был известным путешественником.

— Где же он путешествует? — спросила Николь.

— По всему миру, — туманно ответил Джимми.

— И у него еще остается время, чтобы собирать картины?

— У него одна из лучших коллекций в Англии! — уверил ее Джимми. — Но, конечно же, он получил ее в наследство.

— И все же он добавляет новые экспонаты? — спросила Николь.

— Естественно, — ответил ее брат, — иначе мы бы к нему не ехали!

— А что еще он делает?

— Наслаждается! — сказал Джимми. — Поскольку вполне может себе это позволить!

— Но он не женат? — Джимми засмеялся.

— Он дал клятву, что никогда не женится.

— Но… почему? — засомневалась Николь. — Ведь он же, наверное, хочет, чтобы сын унаследовал его картины?

Джимми пожал плечами:

— Я думаю, он пережил несчастную любовь, а может, просто не хочет терять свободу. Но так или иначе он убежденный холостяк, и тебе бесполезно пробовать на нем свои чары!

— Я вовсе об этом не думала! — сердито сказала Николь.

Ее задело, что Джимми говорит такие вульгарные вещи.

Больше вопросов она не задавала, но подумала, когда осталась одна, что, судя по всему, маркиз — довольно отталкивающая личность.

И вдобавок ко всему он, наверное, очень жесток.

«Как жаль, что мы не можем поехать куда-нибудь еще», — сказала себе Николь.

Впрочем, она знала, что брат считает минуты до встречи с маркизом.

Джимми был твердо намерен получить от него очень немалые деньги, чтобы потратить их на Кингз-Кип.

Глава третья

Приглашенные начали посматривать на часы, и маркиз с облегчением подумал, что уже можно уезжать.

Впрочем, завтрак во Французском посольстве оказался весьма занимательным, и он даже встретил нескольких старых друзей.

Леди Лессингтон, с которой у маркиза был affaire de coeur1, подошла к нему и тихо сказала:

— Вы не пообедаете со мной завтра вечером, Блэйк? Джордж уезжает за город.

— К сожалению, я тоже намерен уехать, — ответил маркиз и, увидев разочарование в ее красивых глазах, добавил: — Но мы увидимся на следующей неделе.

На ее губах появилась улыбка, и она удалилась, чтобы поблагодарить хозяина и хозяйку за гостеприимство.

Маркиз смотрел ей вслед и думал, что леди Лессингтон, несомненно, одна из самых красивых женщин в Лондоне.

В то же время он был честен с собой.

Огонь, который когда-то вспыхнул между ними, уже не горел так ярко, как прежде.

Больше всего маркиз ненавидел любовную связь, когда она еле тлеет, когда от нее не остается ничего, кроме нескольких умирающих угольков.

Своей репутацией безжалостного человека он был обязан именно тому факту, что, как только какое-то дело начинав ему надоедать, он в тот же момент заканчивал с ним.

Не только резко, но иногда и жестоко.

Ему была присуща некая утонченность, которая не позволяла мириться ни с чем, что далеко от совершенства.

Во всем он искал самого лучшего.

Он хотел, чтобы дома, принадлежащие ему, были самыми великолепными, он мечтал стать примером для прочих!

Естественно, его женщины должны были быть необыкновенно красивы.

Благодаря своему уму маркизу удалось не прослыть распутником подобно многим его друзьям.

Он был сама осторожность и тщательно оберегал не только репутацию женщин, чьей благосклонностью пользовался, нон свою собственную.

Леди Лессингтон покинула большой салон на втором этаже посольства и начала спускаться по лестнице.

В эту минуту маркиз принял решение больше с ней не встречаться.

В личном плане: ведь они все равно неизбежно бы встретились на приемах или балах.

Он знал, что она обидится и не в состоянии будет понять чувств, которые толкнули его на разрыв.

Но маркизу было хорошо известно, что он не первый ее любовник, он понимал — рано или поздно найдется кто-то другой, кто займет его место.

Вместе с тем он не мог удержаться от мысли, что леди Лессингтон будет нелегко подыскать ему достойную замену.

Это не имело ничего общего с тщеславием, просто маркиз хорошо знал, что он очень красив и к тому же весьма пылкий любовник.

Он всегда относился к affaires de coeur так же ревностно, как к своим лошадям, а это говорило о многом.

Маркиз забрался в свой фаэтон, который ждал его у входа, и тронул поводья.

По дороге он размышлял, кто же будет следующей его любовницей.

Леди Лессингтон оставила незаполненное пространство в его очень насыщенной жизни, и ему нужна была красивая женщина, с которой он мог бы отдохнуть душой.

Более того — ему доставляли удовольствие поиски новой, еще неизведанной Красоты.

Точно так же он наслаждался хорошей охотой или скачками, в которых неизменно выходил победителем.

Маркиз смутно припомнил женщину, на которую обратил внимание в Карлтон-Хаус вчера вечером.

Ее волосы были потрясающе рыжего цвета — такого он не видел за всю свою жизнь.

Они были прекрасны — но лица ее маркиз вспомнить не мог, как ни старался.

Впрочем, без сомнения, она должна быть красива.

Надо было спросить у хозяина, принца Уэльского, кто она такая.

Хотя если бы он узнал о ней больше, то, возможно, был бы разочарован.

Но на какое-то время это обещало стать интересным.

Маркиз повернул лошадей к Букингемскому дворцу и поехал вдоль Мэл.

Эту упряжку он недавно купил у приятеля — экстравагантного аристократа, которому понадобилась большая сумма денег, и причем немедленно.

Обе лошади были одинаковой гнедой масти, и хозяин запросил за них до нелепости высокую цену.

Зато у маркиза появилась возможность оказать человеку услугу.

А денег было не жаль.

Так или иначе лошади того стоили.

Проезжая по Мэл, маркиз то и дело ловил восхищенные взгляды — но мужчины в цилиндрах и элегантные женщины, идущие ему навстречу в лучах весеннего солнца, смотрели не столько на него самого, что было в порядке вещей, сколько на его лошадей.

«Они станут, — подумал маркиз, — украшением моих конюшен».

Впрочем, у него в конюшнях и без того уже были, по его мнению, самые лучшие лошади в Англии.

То же самое маркиз мог сказать о своих скаковых лошадях, которых он держал в Ньюмаркете.

Он вспомнил, что должен выставить по крайней мере двух на скачки, которые состоятся на следующей неделе.

И еще надо решить, кого пригласить к себе на вечеринку.

Маркиз надеялся — потому что не был до конца уверен, — что он еще не пригласил Лессингтонов.

Как только он вернется к себе домой на Парк-Лейн, это нужно будет сразу же выяснить.

У секретаря есть списки всех приглашений, которые он разослал или получил на следующие два месяца.

Маркиз пересек Хорз-Гард-авеню — это был самый простой способ добраться до Даунинг-стрит.

Как офицер Королевской конной гвардии, он беспрепятственно достиг Уайтхолла через ворота, которые с двух, сторон охранялись солдатами.

Отсюда ему оставалось лишь повернуть направо, чтобы оказаться на Даунинг-стрит.

Только теперь маркиз задумался о том, зачем он понадобился премьер-министру.

Вызов был спешным, и маркиз, не мог его игнорировать.

В то же время всегда неудобно, когда нарушаются планы.

«Надеюсь, лорд Биконсфилд не задержит меня надолго», — подумал маркиз.

Вообще говоря, он всегда с радостью встречался с Бенджамином Дизраэли, который годом раньше был удостоен звания пэра.

Маркиз, как и королева, считал, что на сегодняшний день это, несомненно, лучший премьер-министр, который может быть в Англии.

Ее величество весьма благоволила к лорду Биконсфилду.

Он родился в еврейской семье, но был крещен и исповедовал христианскую веру. Маркиз был человеком проницательным. Он знал, что, несмотря на свое эксцентричное появление, премьер-министр именно тот политик, который в настоящее время нужен стране.

Благодаря его блестящему уму, его остроумию и дипломатическому такту этот факт не осмеливались оспаривать даже те, кто его недолюбливал.

Маркиз остановился у подъезда номер десять и был незамедлительно препровожден в личный кабинет премьер-министра.

Лорд Биконсфилд поднялся из-за стола и протянул ему руку.

— Я знал, что ваша светлость меня не подведет, — сказал он.

— Надеюсь, такого никогда не случится! — ответил маркиз. — Но я теряюсь в догадках, что за катастрофа могла произойти.

Премьер-министр улыбнулся и, выйдя из-за стола, указал маркизу на кресло перед камином. День был очень теплый, но в камине горел огонь: маркиз знал, что лорд Биконсфилд ненавидит холод.

Зимой он мерз до такой степени, что кожа у него становилась почти синей.

Сквозняки в здании парламента и туманы, приходящие с Темзы, могли заставить дрожать от холода даже самого морозоустойчивого англичанина.

Маркиз ждал, Премьер-министр медленно сцепил свои длинные тонкие пальцы.

Это был его характерный жест, признак задумчивости.

Наконец он сказал:

— Ее величество королева впала в истерику!

Если премьер-министр надеялся потрясти маркиза своим заявлением, то не преуспел.

— Я полагаю, вы подразумеваете конфликт между Россией и Турцией, — спокойно проговорил маркиз.

Полные губы лорда Биконсфилда искривились в саркастической улыбке.

— Это верно, — ответил он. — Нам докладывают, что русские почти достигли Адрианополя, а оттуда до Константинополя всего шестьдесят миль.

Маркиз поднял бровь.

— Они действительно продвинулись так далеко?

— Нет причин сомневаться в этой информации, — ответил премьер-министр, — и королева в ярости! Уже в течение нескольких месяцев она пытается обратить внимание кабинета на эту опасность.

— Как я понимаю, Турция — не главная проблема, — заметил маркиз. — На самом деле это вопрос о превосходстве России над Британией и наоборот.

— Точно! — согласился премьер-министр и коротко рассмеялся. — Я мог бы заранее догадаться, мой дорогой маркиз, что вы будете знать о ситуации столько же, сколько знаю о ней я!

— Вы мне льстите, — ответил маркиз. — Но я в курсе того, чего опасается королева, потому что она была весьма разговорчива, когда я последний раз приезжал в Виндзор.

Премьер-министр вздохнул.

— Конфиденциально она угрожает отречься от престола!

Маркиз кинул на премьер-министра вопросительный взгляд, и тот пояснил:

— Сегодня утром она написала мне следующее:

Если Англия должна целовать ноги России, королева не будет причастна к оскорблению Англии и сложит корону!

— Сильные слова! — отметил маркиз. — Но все же я очень сомневаюсь, что ее величество на это пойдет!

— Это не все, — сказал лорд Биконсфилд и прочел:

— О, если бы королева была мужчиной, она бы надавала этим отвратительным русским, слову которых нельзя доверять, тумаков!

Маркиз засмеялся.

— Она великолепна! — воскликнул он. — Даже будь она действительно мужчиной, большего успеха ей не добиться.

— Согласен с вами, — сказал премьер-министр. — Но что ее величеству нужно в настоящее время — как, впрочем, и мне — это как можно большее количество информации.

Лорд Биконсфилд посмотрел маркизу прямо в глаза, и воцарилось молчание. Наконец маркиз произнес:

— Я начинаю понимать, зачем вы меня вызвали! И что же вы хотите, чтобы я сделал?

— Ее величеству нужна, — повторил премьер-министр, — информация, как и мне. Информация из первых рук, полученная от того, .кто еще не вовлечен в эту ужасную историю.

— Информация из первых рук! — повторил маркиз. — И каким же образом, по-вашему, я ее получу?

Лорд Биконсфилд наклонился вперед.

— Никто, милорд, не в силах превзойти вас, когда дело касается установления истины.

— Возможно, в прошлом мне пару раз повезло в этом отношении, — признал маркиз. — Однако нынешняя ситуация в корне иная, потому что Англия не вовлечена в конфликт.

— Вероятно, будет, — сказал премьер-министр.

— Каким образом? — насторожился маркиз.

— Когда слова станут бессильны, нам придется провести, так сказать, демонстрацию силы.

— Так что я должен сделать? — спросил маркиз, смиряясь.

— Вы должны отправиться с тайной миссией в Грецию и разузнать все, что только сможете.

— Нет ничего проще! — насмешливо воскликнул маркиз и театрально развел руки.

— Я понимаю, что это нелегко, — признал премьер-министр. — Но королева вам доверяет, и я тоже. Вы говорите по-русски, и у вас есть удивительная сноровка, которая помогает вам добраться до сути, когда все остальные терпят поражение.

Маркиз вздохнул.

— И вы хотите, чтобы я отправлялся немедленно?

— Ее величество предлагает — и я с ней согласен, — что лучше всего вам доехать на поезде до Афин, а потом проплыть на своей яхте до Константинополя, по пути вступая в контакт со всеми, кто может дать какую-то информацию. Я знаю, что вам, как и Министерству иностранных дел, известны все возможные источники. Разумеется, надо представить все так, будто это увеселительная поездка.

— Не могу сказать, что она обещает быть увеселительной! — ответил маркиз, подумав о том, какая это пытка — трястись в поезде через всю Европу.

Словно прочитав его мысли, лорд Биконсфилд улыбнулся.

— Ее величество тоже так считает, и поэтому она весьма любезно предложила вам воспользоваться королевскими вагонами, которые, как вы знаете, представляют собой ее личную собственность.

Маркиз недоверчиво посмотрел на него, а премьер-министр продолжал:

— Вагон-гостиная и спальный вагон стоят на Северном вокзале в Брюсселе. Их прицепят к поезду, который доставит вас до Афин.

— Весьма польщен! — проговорил маркиз. — Я вижу, вы и ее величество ни минуты не сомневались, что я не откажусь от вашего предложения провести небольшой тихий отпуск в Эгейском море.

— Мы всегда могли положиться на вас, — ответил премьер-министр, — и я не могу поверить, что на этот раз будет иначе.

— Хорошо, — согласился маркиз. — Но моя яхта, как вы, вероятно, уже информированы, находится в гавани в Гибралтаре.

— Телеграфируйте своему капитану, чтобы немедленно шел в Афины, — сказал премьер-министр. — Вы должны оба быть там приблизительно в одно время.

— Спасибо! — саркастически ответил маркиз. — И вы полагаете, что заинтересованные лица поверят, будто я отправился в круиз в одиночестве? Если я еще не потерял своей репутации, и русские, и турки сочтут этот факт весьма подозрительным!

Лорд Биконсфилд расхохотался.

— Ее величество не стала сама выбирать для вас спутников, — сказал он. — Но я думаю, с вашей репутацией, о которой вы только что упомянули, вам не составит труда найти подходящего компаньона, в обществе которого можно провести пару недель на море.

Маркиз ничего не ответил, но про себя подумал, что со стороны королевы и премьер-министра довольно невежливо обсуждать его личные дела.

Он никогда не говорил о них даже со своими самыми близкими друзьями.

Премьер-министр был человек проницательный и догадался, о чем думал маркиз.

Он наклонился к нему и сказал:

— Мы доверяем вашей светлости и полагаемся на вас, но вы понимаете, что никто — я повторяю, никто! — не должен знать, зачем ваша яхта должна пройти через Дарданеллы и, возможно, войти в Черное море.

— Это несколько затрудняет задачу, — задумчиво произнес маркиз.

— Это предельно важно, — подчеркнул премьер-министр. — Если пройдет хотя бы слух о том, что ее величество озабочена усилением России и ослаблением Турции, нам грозит большая опасность.

— На самом деле вы хотите сказать простую вещь, — проговорил маркиз, словно рассуждая вслух. — А именно — что женщинам достаточно полуслова, чтобы начать болтать об этом повсюду.

— Это относится к большинству женщин, — согласился лорд Биконсфилд, — и поэтому вы должны найти такую, которой сможете доверять. — В глазах его вспыхнул лукавый огонек. — Ее величество сказала: очень жаль, что вы не женаты.

Маркиз в ужасе всплеснул руками.

— Если вы и ее величество собираетесь объединиться в попытке заставить меня лишиться свободы, я уеду в Америку!

Премьер-министр улыбнулся.

— Вы же знаете, милорд, я никогда не пойду на столь крайние меры! И все же будьте осторожны, выбирая себе спутницу, поскольку, как вам известно, женщины в постели не только слушают, но и много болтают!

Маркиз поднялся на ноги.

— Могу лишь сказать, что вы и ее величество подвергаете мой патриотизм серьезному испытанию!

— Напротив, мы делаем вам большой комплимент, поручая вам эту миссию, потому что знаем: никто, кроме вас, не добьется успеха.

— Я слушаю ваши сладкие речи, господин премьер-министр, как загипнотизированный кролик! — парировал маркиз.

Оба рассмеялись и направились к двери.

— Документы, карты и новые пароли к вечеру будут доставлены к вам домой, — сказал лорд Биконсфилд.

Маркиз протянул ему руку, и Дизраэли горячо ее пожал.

— Я могу лишь от всего сердца поблагодарить вас, — очень искренне проговорил он. — Я, как вы понимаете, глубоко обеспокоен сложившейся ситуацией, хотя и не говорю об этом публично.

— Надеюсь, что не подведу вас, — ответил маркиз.

Всю дорогу домой маркиз думал о предложении премьер-министра, явившемся для него полнейшей неожиданностью.

Газеты не придавали особого значения ситуации в Восточной Европе, и англичане оставались к ней равнодушны.

Русский царь Александр Второй надеялся, что недавняя конференция в Константинополе поможет решить проблему мирным путем.

Но турецкий султан отклонил все предложения.

Ко всеобщему удивлению, двумя неделями позже царь заявил, что его терпение истощено, и объявил войну Турции.

Большинство англичан, включая членов парламента, почти не обратили на это внимания.

Обе страны были далеко, и если они воевали между собой, это никак не касалось Британии или ее колоний.

Но маркиз, как и королева, считал, что превосходство России на Ближнем Востоке может представлять серьезную угрозу для Англии.

К тому времени, когда маркиз добрался до Парк-Лейн, он все взвесил и пришел к выводу, что раньше воскресенья не сможет покинуть страну.

Предстояло утрясти массу дел и отменить уйму приглашений и встреч.

На самом деле у маркиза не было никакого желания уезжать из Англии именно сейчас.

Вместе с тем что-то новое, что-то неожиданное всегда пробуждало охотничий азарт. Он воспринимал это как вызов.

Тем более что это его приключение, как и многие другие прежде, было связано с риском.

Приехав в Ридж-Хаус, маркиз первым делом вызвал секретаря.

Мистер Грей, мужчина средних лет, был не менее компетентен, чем он сам.

В нескольких словах маркиз объяснил ему, куда он отправляется и где должна его встретить яхта.

Мистер Грей записал все указания.

— Вы уедете за город сегодня, милорд, как собирались? — уточнил он.

— Да, конечно, — кивнул маркиз. — В Ридже мне надо сделать еще много вещей.

— Вы не забыли, что пригласили к себе сэра Джеймса Танкомба и его сестру мисс Николь Танкомб?

— Нет, я буду рад встретиться с сэром Джеймсом, — ответил маркиз. — Но, наверное, я пригласил и еще кого-то?

— Приглашена леди Сара Лэнгвиш, которая, как ваша светлость, безусловно, помнит, напросилась сама, кроме того, следуя указаниям вашей светлости, я попросил лорда и леди Кливленд, а также капитана Баркли прибыть к вам на уик-энд.

Маркиз вздохнул.

Он совсем забыл о вечеринке.

Но Грей обо всем позаботился, и по крайней мере гости отвлекут его от излишних тревог относительно того, что ждет впереди.

— Я полагаю, на субботу у нас тоже что-то назначено? — осторожно спросил маркиз.

— Я подумал, что ваша светлость захочет испытать новых лошадей, которые недавно прибыли из Ирландии, и, кажется, мистер Гордон собирался устроить вечером небольшой обед.

Этими вещами маркиз неизменно развлекал своих гостей.

Поэтому он кивнул, зная, что о деталях позаботится мистер Грей в Лондоне и его коллега мистер Гордон в деревне.

«Главное теперь, — подумал он, — решить, как лучше выполнить задачу, которую поставил передо мной премьер-министр».

— Думаю, — сказал маркиз вслух, — мне удастся уехать из Англии в воскресенье — а мои гости, если захотят, пусть остаются до понедельника.

— Конечно, милорд, — ответил мистер Грей. — Я уверен, что секретарь премьер-министра уже позаботился подготовить вагоны ее величества. И надеюсь, ваша светлость что паром через Пролив в воскресенье не будет так переполнен, как в обычные дни.

— Решено, — согласился маркиз. — Я уезжаю в воскресенье утром и, разумеется, беру с собой Довкинса.

Довкинс был его камердинером, а при необходимости — и денщиком.

Маркиз знал, что при выполнении секретного задания он будет неоценим.

Его не могли смутить никакие опасности, с которыми им уже не раз приходилось сталкиваться.

Ровно в четыре часа маркиз сел в свой личный поезд, который ждал его на Сент-Панкрасетэйшн.

В пять тридцать он сошел на своей личной станции, в двух милях от Риджа.

Гости маркиза выехали из Лондона в принадлежащем ему вагоне, который был прицеплен к поезду, уходящему из столицы немного раньше.

В пути личные слуги маркиза поили их чаем, шампанским и выполняли любые их требования. Однако сам маркиз предпочел путешествовать в одиночестве, чтобы не испортить пустой болтовней удовольствие приветствовать гостей уже дома.

Почти все они впервые видели Ридж и были ошеломлены.

Замок был огромен, но с архитектурной точки зрения представлял собой верх совершенства.

Ридж стоял на высоком холме, и из окон открывался прекрасный вид во все стороны.

Поскольку Джеймс и Николь жили в деревне, им не было предложено воспользоваться поездом.

Маркиз рассудил, что им проще приехать обычным путем.

Мистер Грей сообщил им, что их будут ждать в любое время после шести часов, и Джимми не был склонен опаздывать.

Однако на дорогу потребовалось больше времени, чем он рассчитывал, и только д двадцать минут седьмого они въехали в высокие ворота Риджа.

Николь была в восторге от устройства ворот: ветви огромных деревьев сплелись над головой, образуя зеленый сводчатый коридор.

А увидев сам дом, она на мгновение потеряла дар речи.

Она даже в мыслях не могла представить, что замок может быть, настолько красив. Сотни стрельчатых окон сияли в солнечном свете, делая его похожим на сказочный дворец.

— Какая красота, Джимми! — воскликнула она. — И какой он огромный! Как человек может жить в таком большом доме один?

— Маркиз не так уж часто бывает один, — заметил Джимми.

— Я надеюсь, у него не будет слишком много гостей, — быстро проговорила Николь. — У меня только одно приличное платье.

— Тогда тебе лучше надеть его сегодня вечером, — ответил Джимми. — Первое впечатление очень важно.

Николь подумала — а на кого, собственно, она должна его произвести?

Разумеется, на маркиза, решила она, но вслух ничего не сказала.

Теперь, когда Николь увидела его дом, маркиз начал представляться ей героем романа, которого окружают остроумные и красивые женщины.

По сравнению с ними она будет серенькой пташкой.

Дома, в Кингз-Кип, когда выдавалось свободное время, Николь часто брала книгу и уходила в сад.

Ее мать всегда настаивала лишь на одном: в доме должна быть большая библиотека.

В то время, как ее отец думал только о своих картинах, мама всегда покупала книги.

— Мы не можем позволить себе путешествовать, — говорила она дочери, — но из-за этого ты не должна чувствовать себя ограниченной.

Николь непонимающе посмотрела на нее.

— Почему, мама?

— Потому, дорогая, что ты можешь путешествовать в своем воображении, и хотя ты не увидишь собственными глазами тех стран, о которых читаешь, все же ты можешь представить их себе и понять, почему люди, которые там живут, ведут себя так, а не иначе.

Николь полюбила чтение с самого раннего детства, а когда она выросла, книги стали частью ее жизни.

Она с легкостью овладевала языками стран, которые были ей интересны.

Ее мать нашла в деревне француженку, которая научила ее своему языку.

Потом появился школьный учитель, хорошо знавший итальянский.

Он провел детство в этой стране.

Став старше, Николь вспоминала, как и чему она училась, и теперь ей представлялось, что это было похоже на поиски драгоценных камней в песчаной пустыне.

Казалось, их здесь нет и быть не может.

И вдруг среди песка попадался великолепный алмаз.

Например, таким подарком судьбы стал для Николь человек, научивший ее испанскому языку.

Потом, неожиданно для себя, она познакомилась с русской девочкой.

Она училась в школе в соседнем городе, расположенном в двух милях от Кингз-Кип.

Отец каждое утро возил туда Николь, а вечером привозил обратно.

За три года учебы Николь узнала очень немногое, помимо того, что ей уже было известно.

Разве что новые языки.

Русская девочка была дочерью дипломата, который навлек на себя немилость царя и поэтому опасался возвращаться в Россию.

Располагая не очень большими деньгами, он обосновался в этом маленьком городке и жил в ветхом доме.

Однако он был графом и очень уважаемым человеком, поэтому школа, в которой училась Николь, согласилась принять его дочь за весьма скромную плату.

Но даже это было больше, чем он мог реально себе позволить.

Его семья жила исключительно на гонорары за статьи о России, которые он писал.

Кроме того, он сочинял поэмы, которые никто не печатал.

Николь их читала и нашла очень трогательными.

Она подружилась с Наташей.

Леди Танкомб жалела девочку и часто приглашала ее погостить.

Наташа была красива своей особенной красотой.

Она очень хотела выучить английский язык.

Николь же не менее страстно мечтала выучить русский.

Естественно, девочки стали учить друг друга. Потам Александр Второй наконец смягчился. Он простил отцу Наташи все прегрешения, и семья графа получила возможность вернуться в Россию.

Прощаясь, девочки плакали.

— Мы никогда уже не увидимся, — рыдала Наташа, — но я всегда буду помнить тебя, Николь.

— Как и я тебя, — в слезах отвечала Николь. — Только, пожалуйста, пиши мне иногда, чтобы я знала, как ты живешь.

Они обнялись на прощание. Наташа уехала, и Николь чувствовала, хотя не говорила об этом вслух, что с ней случится что-то ужасное.

Но только через два года она узнала что.

После приезда в Петербург вся семья графа, по политическим соображениям, а может, из-за очередной прихоти царя, была сослана в Сибирь.

Услышав об этом, Николь возненавидела Россию и русских.

Она молила Бога, чтобы ей никогда не довелось столкнуться с этими ужасными людьми.

Но, конечно же, подъезжая к Риджу, Николь думала не о России.

Она думала, что только, в Англии дом может выглядеть таким величественным и при этом не быть королевским дворцом.

А увидев маркиза, Николь поняла: он мог бы быть если не королем, то по меньшей мере принцем.

Благодаря его красоте и благородной осанке казалось, что он возвышается над остальными гостями.

По прибытии Джимми и Николь были встречены целой армией слуг, которые проводили их в отведенные для них комнаты и предложили отдохнуть после долгой дороги. До обеда еще оставалось время. Спальня показалась Николь настолько красивой, что она с трудом представляла, как сможет тут спать.

Комната ее брата была почти такой же роскошной.

Обе спальни выходили в будуар, который был общим.

Лакей предложил Николь чаю, но она отказалась, не решаясь доставлять слугам лишние хлопоты.

Как только дверь за лакеем закрылась, Джимми, который при этом присутствовал, сердито воскликнул:

— Не будь такой глупой! Соглашайся на все, что тебе предлагают. Я очень сомневаюсь, что нам когда-нибудь еще удастся попасть в такую роскошь!

— Я… подавлена этим всем! — прошептала Николь. — Здесь все… настолько красиво!

— Особенно картины, — вставил Джимми. Картин на стенах и в самом деле было великое множество.

— Зачем же ему еще, когда у него их и так уже много? — спросила Николь.

— Он — коллекционер, благодарение Богу! — сказал Джимми. — А раз он коллекционер, то не сможет устоять перед картинами, которые я привез с собой.

Николь вздохнула.

— Ах, Джимми, как было бы замечательно, если бы мы приехали сюда просто так и могли бы не опасаться, что маркиз начнет задаваться вопросом, откуда они у тебя!

Джимми улыбнулся.

— Когда ты познакомишься с ним, то поймешь, что его невозможно представить шныряющим вокруг запертых пыльных комнат в доме тети Алисы!

Николь невольно хихикнула, потому что это прозвучало весьма забавно.

— Так что довольно волнений! — сказал Джимми. — Нам ничто не грозит и все, что мне нужно, — это уехать отсюда с чеком на крупную сумму, которая вся будет потрачена на Кингз-Кип.

«И это единственное, что нас хоть чуть-чуть извиняет», — подумала Николь уже в тысячный раз.

Вернувшись в свою спальню, она обнаружила, что все ее вещи уже распакованы.

Николь надеялась, что горничная обратила внимание на ее новое платье, хотя, конечно, была удивлена невзрачностью двух других.

Для того, чтобы купить себе дневное платье, Николь пришлось несколько месяцев откладывать по чуть-чуть из тех денег, что Джимми давал ей на хозяйство.

Зимой он был вынужден купить ей пальто, иначе бы она просто замерзла.

Но он вечно ворчал насчет расточительности. «Следующей зимой, — подумала Николь, — он скорее скажет, чтобы я куталась в коврики, чем даст мне хоть пенни».

Джимми выручил уйму денег за украденные картины и вазы, но из них ничего потратил на сестру.

Правда, он слегка увеличил затраты на еду.

Впрочем, если бы даже он предложил ей денег, она определенно сказала бы «нет».

В то же время Николь не могла не думать о том, долго ли еще продержатся ее ботинки.

Платье она сшить могла — но чулки и перчатки все равно нужно было покупать.

Николь уже износила практически все, что принадлежало ее матери.

Она знала, что мужчина не заметил бы в ее одежде никаких изъянов, но любая женщина моментально поняла бы, что это старые вещи.

«Так или иначе, — бодро сказала она себе, — сегодня вечером я надену свое новое платье, а если его светлость захочет и завтра увидеть меня в нем, пусть думает, что его обманывает зрение!»

Все это было очень смешно!

Хихикая, Николь принялась раздеваться.

Никогда в жизни она не чувствовала себя в такой роскоши, как в тот момент, когда ей приготовили ванную перед растопленным камином.

Две горничные принесли горячую и холодную воду в медных кувшинах, отполированных до такой степени, что в них можно было смотреться как в зеркало.

«Это настоящее приключение, как те, о которых я читала», — подумала Николь, пробуя ногой воду.

Глава четвертая

Маркиз не вышел к гостям сразу же по приезде, как делал обычно.

Ему надо было дать много важных указаний секретарю.

Кроме того, он хотел обсудить с Довкинсом, какую с собой взять одежду.

Когда маркиз покончил с делами, уже подошло время переодеваться к обеду.

Поэтому он сразу же направился в свою спальню.

Только надевая вечерний костюм, он вспомнил, что лорд Биконсфилд советовал ему подыскать подходящую спутницу.

Маркиз знал, что, кроме леди Сары Лэнгвиш, он никого не может об этом просить.

Дочь герцога Дорсета, она единственная из его недавних пассий была не замужем.

В юности у нее был муж — красивый, беспутный и нищий аристократ.

С точки зрения сословности брак казался весьма удачным, и помолвка была объявлена.

Только встретившись с отцом своего будущего зятя по поводу брачного договора, герцог узнал о его финансовом положении.

Однако отказываться было поздно, и брак состоялся.

Герцогу оставалось лишь сожалеть, что его красавица дочь не выбрала себе более подходящего мужа.

Сара, которой тогда едва исполнилось восемнадцать, была, само собой разумеется, отчаянно влюблена в Рональда Лэнгвиша.

Он был на десять лет старше ее и очень красив.

Сару он нашел восхитительной.

Его излюбленным занятием стало ездить на лошадях герцога и гостить в принадлежащих ему домах.

Однако, когда они остались вдвоем в его не слишком роскошном жилище, очарование первых дней моментально увяло.

Сара была очень избалована своими родителями.

Она злилась оттого, что не имела возможности нанять столько слуг, сколько ей хотелось, покупать лучших лошадей и, разумеется, дорогие наряды.

Не прошло, и года, как в семье начались склоки, а еще через два, хотя брак формально продолжал существовать, каждый из супругов жил фактически отдельной жизнью.

Но наконец судьба улыбнулась Саре: Рональд Лэнгвиш погиб на скачках.

Это был стиппль-чез, а он выступал на лошади, которая была не приучена к высоким барьерам.

Упав на третьем барьере, он сломал себе шею.

Это было в общем-то к лучшему: даже если бы он выжил, то остался бы беспомощным калекой.

Герцог вздохнул с облегчением: теперь его дочь была свободна.

Но леди Сара не имела ни малейшего намерения снова выходить замуж.

Она меняла любовников как перчатки и становилась с каждым днем все прекраснее.

Она была одной из первых красавиц в Лондоне. Люди на улицах замирали, когда она проезжала мимо в открытом ландо.

Потом леди Сара встретила маркиза.

Результатом этого события явилось то, что она решила согласиться на уговоры отца и выйти замуж вторично.

Маркиз стал мужчиной ее мечты. Его богатство и страстность были всем, чего она желала.

Она преследовала его неуклонно, но умно.

К тому времени она уже имела достаточно опыта, чтобы не показывать ему своих намерений и не давать пищу для сплетен. Леди Сара поклялась себе, что маркиз будет принадлежать ей.

И никто его у нее не отнимет.

Роман маркиза с леди Лессингтон ничуть ее не встревожил. Лорд Лессингтон обладал превосходным здоровьем, а ее светлость никогда не решилась бы на развод.

Леди Сара ждала лишь подходящего случая, и когда Уильям сказал ей, что он приглашен в Ридж, поняла, что дождалась.

Стараясь не показать своей заинтересованности, она спросила:

— А это будет большая вечеринка?

— Да нет, не думаю, — ответил Вилли. — Только Кливленды и я. Мы хотим испытать новых лошадей, которых привез Блэйк. Он говорит, что они станут предметом зависти для всего Лондона!

— Как всегда, — рассмеялась леди Сара. Однако она узнала все, что хотела. Маркиз пригласил на уик-энд лишь немногих друзей, и леди Лессингтон среди них не было.

Выбрав время, когда маркиза не было дома, она пришла к нему на Парк-Лейн и сказала, что хочет видеть его секретаря.

Ее проводили в библиотеку, и, когда туда вошел мистер Грей, леди Сара лучезарно улыбнулась.

— Доброе утро, — сказала она. — Я слышала, что его светлость в отъезде.

— Его светлость вернется только к полудню, — отвечал мистер Грей.

— В таком случае, не спросите ли вы его, могу ли я приехать в Ридж в пятницу вечером и остаться там до воскресенья? У меня есть дела в тех местах, и я была бы весьма благодарна его светлости, если бы он позволил мне остановиться у него.

— Я передам его светлости вашу просьбу, миледи, когда он вернется.

— Благодарю, — кивнула леди Сара. — И если вы могли бы послать записку с ответом ко мне домой, я была бы весьма признательна.

— Как только его светлость приедет, я сразу же у него спрошу. К вечеру вы будете знать ответ.

— Вы очень любезны, — промурлыкала леди Сара своим нежным голоском, от которого была без ума половина Лондона.

Она еще раз улыбнулась мистеру Грею и удалилась.

Когда дверь за леди Сарой закрылась, мистер Грей мысленно отметил, что она очень красива.

Он был почти уверен, что его хозяин придерживается такого же мнения.

В то же время никогда нельзя быть уверенным ни в чем до конца.

Возвращаясь к себе в кабинет, мистер Грей вспоминал многих других красивых женщин. Все они быстро надоедали маркизу. «Интересно, что ему действительно нужно? — подумал мистер Грей, усаживаясь за стол. Впрочем, — сказал он себе, — не мое это дело».

Маркиз закончил одеваться.

Он решил, что, если он собирается взять леди Сару с собой, нужно сказать ей об этом сегодня вечером или, на худой конец, завтра с утра.

Маркиз был совершенно уверен: она не станет отказываться.

Но он знал, что любую женщину надо предупредить по крайней мере за двадцать четыре часа, чтобы она успела собраться.

Несомненно, леди Сара захочет купить уйму ненужных вещей в преддверии столь долгого путешествия.

С другой стороны, она поможет ему скоротать время в поезде и с ее внешностью станет идеальным оправданием небольшого круиза вдоль берегов Греции и Болгарии.

Маркиз бросил быстрый взгляд в зеркале, чтобы убедиться, что узел на галстуке не перекошен.

Потом он вышел в коридор, который привел его к лестнице.

Спускаясь, он оглядывал зал внизу, продолжая одновременно думать о леди Саре.

Два лакея в ливреях Риджа выглядели роскошно.

Дворецкий, чьи волосы были чуть тронуты сединой, ждал приказания проводить гостей в гостиную.

По обеим сторонам мраморного камина висели знамена.

Предки маркиза принесли их с полей многих сражений, в которых англичане всегда оказывались победителями.

Спускаясь по лестнице, маркиз, разумеется, посмотрел также и на картины.

Они висели на одном и том же месте вот уже более сотни лет.

С тайным ликованием маркиз вспомнил, что сэр Джеймс Танкомб обещал привезти ему еще несколько полотен.

Он надеялся, что они столь же великолепны, как Дюге.

И тогда это будет именно то, чего не хватало маркизу для новой галереи, которую он устроил в восточном крыле.

Старая картинная галерея была давно переполнена — отец маркиза позаботился об этом!

Поэтому пришлось объединить несколько комнат, чтобы получилась вторая.

Маркиз был твердо намерен добиться того, чтобы картины, которые покупал он, были столь же известны и великолепны, как и собранные его предками.

Войдя в гостиную, он обнаружил, что некоторые из приглашенных уже там: лорд и леди Кливленд, а также леди Сара.

Когда маркиз вошел, они все громко смеялись чему-то.

Заметив его, леди Кливленд поднялась с кресла.

— Блэйк, как замечательно снова вас видеть! — воскликнула она. — Вы знаете, как я обожаю Ридж, который, кажется, становится все красивее с каждым моим приездом!

— Рад это слышать, — с улыбкой ответил маркиз.

Обменявшись рукопожатием с лордом Кливлендом, он сказал:

— Я с нетерпением ждал встречи с вами, Артур.

Потом маркиз повернулся к леди Саре.

Она специально встала чуть в стороне, чтобы он успел восхититься ее красотой.

Когда маркиз подошел к ней, она протянула руки ему навстречу.

— Надеюсь, вы простили меня за навязчивость?

— Вы знаете и без моих слов, — ответил маркиз, — что вам здесь рады в любое время.

Он поймал ее взгляд и понял, чем закончится вечер.

Словно бы нехотя маркиз повернулся обратно к Кливленду.

— Над чем вы так весело смеялись, когда я вошел? — спросил он. — Кажется, я пропустил что-то забавное?

— Очень забавное, — улыбнулась леди Кливленд.

— Сара рассказывала нам весьма фривольную историю о Джордже Гамильтоне, но мы поклялись никому не разглашать этой тайны!

— Кроме меня, конечно! — небрежно заметил маркиз.

При этом у него мелькнула мысль, что леди Сара не должна сплетничать о герцоге Гамильтоне.

Во-первых, герцог был уже не молод, а во-вторых — весьма уважаемый человек.

Если она была способна распространять сплетни о нем, то с такой же легкостью могла разболтать всем о вещах, о которых лорд Биконсфилд запретил когда-либо упоминать. Дверь гостиной распахнулась.

— Сэр Джеймс Танкомб и мисс Николь Танкомб, милорд! — объявил дворецкий.

Маркиз повернулся.

К нему шла Николь в прекрасном бирюзовом платье.

Она не могла предвидеть, что гостиная маркиза станет для нее идеальным фоном.

Стены были белые с золотыми листьями. Стулья и диваны эпохи Людовика Четырнадцатого задрапированы синим, и этот цвет почти полностью совпадал с цветом платья Николь.

Разумеется, все в комнате было подобрано в тон с мебелью.

Даже в ковре преобладали синий и белый цвета.

Пока Николь шла через зал, маркиз смотрел на нее, не в силах избавиться от мысли, что она похожа на статуэтку из севрского фарфора, что стояла на каминной полке.

А еще она напоминала картину Буше, в которую был включен точно такой же оттенок синего цвета.

Сначала маркиз обменялся рукопожатием с Джеймсом.

— Рад видеть вас снова, сэр Джеймс! — сказал он. — Я счастлив, что вы уговорили вашу сестру приехать с вами.

Николь присела перед маркизом в изящном реверансе.

Потом она вложила свою руку в его, и он почувствовал, как дрожат ее пальцы.

Казалось, будто он держит в ладони маленького испуганного птенца.

Поглядев в ее большие глаза, которые словно бы занимали собой все лицо, он убедился, что она действительно чего-то боится.

Желая ее успокоить, он задержал ее пальцы в своих чуть дольше, чем было необходимо, и проговорил:

— Прошу вас, познакомьтесь с моими друзьями. У нас тут очень скромная компания.

Он начал представлять ей прочих гостей, но в эту минуту в комнату ворвался капитан Баркли.

— Я не опоздал? — закричал он с порога. — Я потерял запонку и был вынужден позаимствовать одну из ваших.

Леди Кливленд посмеялась над его рассеянностью, и капитан направился к леди Саре.

Потом маркиз представил его Николь и Джеймсу. Капитан потрясение уставился на Николь:

— Почему я не видел вас раньше? Где вас прятали все это время?

— Там, где я живу, — улыбнулась Николь. — В деревне.

— Это место называется Кингз-Кип, — вставила леди Кливленд. — Я уже столько наслышана от нашего хозяина!

— Очаровательное название, — жизнерадостно заметил Вилли.

— Этого мнения придерживаются все Танкомбы, — проговорила Николь. — Но, конечно, они страдают предвзятостью!

С Уильямом Баркли было очень легко говорить, и Николь обрадовалась, что ее посадили рядом с ним за обедом.

Леди Кливленд сидела по правую руку от маркиза, по левую — леди Сара.

Только через некоторое время Николь набралась храбрости взглянуть на маркиза еще раз.

И он показался ей еще более деспотичным и внушающим страх, чем она себе представляла.

Сидя во главе стола в резном кресле эпохи Карла Второго, он выглядел и впрямь как король.

В то же время в нем была какая-то трепетность, которую Николь не могла себе объяснить.

Джимми говорил ей, что маркиз — поборник совершенства во всем.

Николь решила, что он, наверное, весьма проницателен.

А если так, значит, очень опасен.

Наблюдая за ним на протяжении всего обеда, она убедилась, что маркиз имеет свойство, которое ее отец называл «орлиным глазом».

«Орлы видят дальше, чем другие птицы, — говорил отец, — и замечают практически все. Даже самая крошечная мышь или кролик в сотне футов внизу не могут от них убежать».

«Он опасен! Опасен!»

Все время, пока Николь беседовала то с Вилли, то с лордом Кливлендом, сидящим по другую сторону от нее, она слышала эти слова, повторяющиеся у нее в голове.

Обед был превосходным, как и вина, сопровождающие его, а беседа — веселой и остроумной.

Поскольку гостей было немного, каждый мог говорить с кем хотел, даже с тем, кто сидел на другой стороне стола.

Николь вдруг поняла, что ни разу в жизни не обедала так увлекательно.

Но на сердце у нее лежал камень, и она знала, что имя этому камню — тревога.

«Я просто смешна! — сказала она себе, когда дамы оставили мужчин, чтобы дать им возможность спокойно выпить портвейн. — Почему маркиз обязательно должен заподозрить плохое?»

Николь внимательно рассматривала картины в коридоре и, вспоминая те, что висели в гостиной, с негодованием думала: «Ну зачем маркизу еще больше?»

— Присядьте, мисс Танкомб, и расскажите мне о себе, — дружелюбно пригласила ее леди Кливленд.

Она была очень внимательной женщиной и подумала, что девушка, которая намного моложе остальных гостей, вероятно, чувствует себя несколько неловко.

Николь села возле нее на диван.

— Я смущена великолепием этого дома! — сказала она.

— Мы все это чувствуем, когда приезжаем в Ридж! — рассмеялась леди Кливленд.

— Наверное, его владельца утомили бесконечные выражения восхищения, как будто этого и так не видно, — ответила Николь. Леди Кливленд улыбнулась.

— Напротив, я думаю, что он ждет комплиментов и был бы удивлен и, возможно, рассержен, если бы их не услышал.

— Мой брат точно такой же, — сказала Николь. — Он считает, что Кингз-Кип — верх совершенства, и удивляется, если люди не восторгаются, едва увидев его.

— Я думаю, большинство людей таковы, — ответила леди Кливленд. — Мой муж интересуется лошадьми, и первое, что вы должны осмотреть, когда приезжаете к нам, это конюшни!

Николь рассмеялась.

Благодаря доброте и участию леди Кливленд она почувствовала, как напряжение отчасти покидает ее.

Джентльмены вошли в. гостиную, и маркиз, заметив, что карточные столы разложены, подошел к леди Кливленд.

— Я знаю, Айрис, — сказал он, — что вы хотите сыграть в бридж. Полагаю, Вилли и леди Сара составят вам компанию.

Леди Сара, которая встала, когда он вошел в комнату, положила руку ему на локоть.

— Я хочу играть с вами, — томно сказала она.

— Может быть, позже, — ответил маркиз. — Нам с сэром Джеймсом и его сестрой нужно пройти ко мне в кабинет. Мы не задержимся надолго и тогда, возможно, нам хватит партнеров для баккары.

Леди Сара была явно разочарована. Николь почувствовала, что камень в ее груди стал слишком тяжел. Она едва не задыхалась от непонятного страха.

Но она видела, как горят глаза Джимми, и постаралась взять себя в руки.

Когда они вышли из гостиной, Джимми спросил маркиза:

— Вы хотите, чтобы я принес картины, которые я приготовил для вас? Они наверху, в моей спальне.

— Это мог бы сделать лакей, — ответил маркиз. — Но полагаю, вы предпочли бы принести их сами.

Джимми направился к лестнице, а маркиз сказал Николь:

— Нам сюда.

Он повел ее в другое крыло здания и привел в комнату, о которой Николь могла сказать лишь, что именно, таким должен быть кабинет мужчины.

Стены были увешаны фотографиями на тему спорта, а над камином красовалась великолепная картина Стабба с изображением лошади.

Диван и кресла были обиты кожей темно-красного цвета.

Когда они вошли, с коврика навстречу хозяину вскочили два спаниеля.

У стены стоял письменный стол с золотыми ручками в стиле Георга III.

Чиппендейловский застекленный шкаф был заполнен аккуратно расставленными книгами.

Красные бархатные шторы гармонировали с цветом обивки.

Николь решила, что маркиз и здесь достиг совершенства. — Присаживайтесь, мисс Танкомб, — предложил маркиз. — Надеюсь, обед доставил вам удовольствие.

— Со всей честностью могу сказать, что это был лучший обед в моей жизни, — ответила Николь. — Но ваш дом настолько поражает меня, что мне трудно думать о чем-то другом.

— Мне приятно это слышать, — кивнул маркиз. — Но в то же время мне странно, что у вас несколько испуганный вид.

Николь отвела взгляд и уставилась на камин. Она совсем не это ожидала услышать и почла за лучшее не отвечать.

— Вы очень красивы, — продолжал маркиз, — и поэтому должны выглядеть счастливой, а не наоборот.

Николь была так удивлена его комплиментом, что невольно повернулась к маркизу.

Их взгляды встретились, и она почувствовала, что краснеет.

Она опять отвернулась.

— Неужели, — спросил маркиз, — вы смущены моим комплиментом?

— Я… не привыкла к ним, — ответила Николь.

— Разве Кингз-Кип стоит посреди пустыни, или все мужчины в округе — слепые? — поинтересовался маркиз.

Николь рассмеялась.

— Все вовсе не так ужасно, но мне редко приходится видеть молодых людей. А друзья Джеймса настолько заняты лицезрением дома и картин, что на меня почти и не смотрят!

Теперь засмеялся маркиз:

— Поистине печальная история!

Помолчав, он добавил:

— Когда сегодня вечером вы вошли в гостиную в платье, словно специально предназначенном для этой комнаты, я подумал, что мне это снится.

— Сейчас, когда вы… упомянули об этом… Я понимаю, что мое платье… того же цвета, что и фарфор… И эти изящные французские стулья…

— Верно! — воскликнул маркиз. — И, возможно, когда вы его покупали, вами руководило предчувствие, что вы войдете в нем в этот дом.

Николь пришло в голову, как удивился бы маркиз, узнав, что она не покупала платье, а сама сшила его за день-полтора.

Однако говорить ему об этом не стоило.

В этот момент дверь открылась, и вошел Джимми с картинами.

Как обычно, когда Джимми делал что-нибудь особенное для Кингз-Кип, он был весьма оживлен.

Казалось, внутри него загорался огонь, и каждое слово, которое он произносил, шло не только от ума, но и от сердца.

Ведь он говорил о том, что любил больше всего на свете.

Маркиз сел в кресло.

Он выглядит, поняла Николь, подобно Юпитеру, который выбрал минутку, чтобы снизойти до простых смертных.

Сначала Джимми показал ему Ван Лейдена.

Брат не спешил и дал маркизу возможность как следует рассмотреть и необычный цвет фуражки мужчины, и глаза девочки, в которых застыл непонятный, но тревожащий душу вопрос. Маркиз ничего не сказал, и тогда Джимми поставил перед ним Мабюзе.

Маркиз приподнялся в кресле и, наклонившись вперед, воскликнул:

— Портрет Жаклин де Бургонь! Как же вам удалось его достать?

— Не могу сказать точно, где мой отец его взял, — неопределенно ответил Джимми, — но мне кажется, что это наиболее совершенный образчик блестящей техники Мабюзе.

— Вполне с вами согласен! — закивал маркиз.

Потом, с видом фокусника, который собирается представить свой «гвоздь программы», Джимми поднял «Мадонну в беседке из роз» и поставил ее перед креслом.

— Лохнер! — воскликнул маркиз.

— Одна из лучших его работ, — подтвердил Джимми. — Моя сестра едва может вынести разлуку с этим шедевром.

Маркиз посмотрел на Николь. Ее глаза были прикованы к полотну. Она опять возносила Пресвятой Деве мольбы о помощи.

Повисла долгая тишина, наконец маркиз произнес:

— Я думаю, сэр Танкомб, мне следует поблагодарить вас за три замечательные картины, которые я буду бесконечно горд иметь у себя в коллекции.

— Я был уверен, что, именно эти чувства они вызовут у вас, — сказал Джимми. — Особенно Лохнер.

— Он великолепен! — согласился маркиз. — Я знаю, что, как только эта картина станет моей, я уже ни за что не соглашусь с ней расстаться.

— То же самое чувство испытываю и я, — кивнул Джимми. — Но и Кингз-Кип многое нужно сделать, а ремонт, как всем нам известно, требует денег.

Внезапно Николь поняла, что не в состоянии больше слышать, как ее брат говорит такие вещи.

Она понимала, что сейчас начнутся переговоры о цене, и считала, что рассуждать о «Мадонне В беседке из роз» в денежном аспекте — оскорбительно.

Такую красоту и такую святость нельзя оценить в фунтах, шиллингах и пенсах. Николь поднялась на ноги.

— Надеюсь, вы… простите меня, милорд, — проговорила она слабым голосом, — если я… удалюсь в постель? У меня… немного болит голова после… поездки.

— Ну конечно, — улыбнулся маркиз. — Я все понимаю, и поскольку сегодня пятница и тем более вечер, никто из нас не будет сидеть допоздна.

— Благодарю вас. — Николь направилась к двери, но маркиз проворно вскочил и, опередив ее, распахнул перед нею створки.

— Надеюсь, вы будете спать хорошо, — сказал он своим глубоким голосом.

Сделав над собой усилие, Николь улыбнулась ему и, ни слова не говоря, пошла по коридору прочь от кабинета.

Она слышала, как закрылась позади нее дверь.

Маркиз вернулся в кабинет, и теперь начнется торг.

Николь хорошо знала, что Джимми запросит больше, чем надеется получить.

«Если бы только мы могли сохранить для, себя эту картину, — думала она. — Тогда, я уверена, все наши неприятности остались бы позади».

По выражению лица маркиза Николь поняла: он крайне удивлен, что Джимми продает такую великолепную картину.

Любой ценитель живописи, любой коллекционер скорее согласился бы голодать, чем расстаться с этим полотном.

Было бы лучше, подумала Николь, если бы Джимми привез что-нибудь не такое известное.

Но было поздно жалеть об этом.

Поднявшись к себе в спальню, Николь не стала звонить горничной, чтобы та помогла ей раздеться.

Сняв платье, она повесила его в шкаф.

При этом Николь вспомнила, что совсем недавно сказал о его цвете маркиз.

Действительно, странное совпадение: занавеси в Синей комнате в точности соответствовали обстановке гостиной в Ридже.

«Безусловно, покупая их, мама и представить себе не могла, что так получится», — подумала Николь.

Она легла, но сон не шел к ней.

Она могла только лежать с открытыми глазами и гадать, что происходит внизу.

Интересно, сколько денег Джимми получит от маркиза?

Двумя часами позже Джимми открыл дверь, ведущую в будуар, и заглянул к Николь.

— Ты не спишь? — прошептал он.

Николь села в кровати.

Она оставила одну свечу, потому что была почти уверена: Джимми не преминет похвастаться новостями.

Он подошел к кровати и сел напротив сестры.

— Как ты думаешь, чего я добился?

— Не могу даже представить, — сказала Николь.

— Десять тысяч фунтов!

Николь негромко вскрикнула и закрыла руками лицо.

— Я… я не верю! Это… — Она не договорила.

— Я сам с трудом в это верю, — прошептал Джимми.

— Я думала… Ты с этого только начнешь…

— Я так и сделал, а его светлость не стал спорить.

— Этого… не может быть! — простонала Николь.

— Может! — уверил ее Джимми. — И теперь я могу делать в доме все, что хочу, и на кухне у нас будет новая печь, и…

— Это все замечательно! — перебила Николь. — Но ты… точно уверен, что… у маркиза нет… подозрений?

— А с чего бы им взяться? — удивился Джимми.

— Просто странно, что он… согласился сразу на ту сумму, которую ты назвал, и даже не стал… торговаться.

— Почему? Мы «торговались», как ты это называешь, по поводу Дюге, и сейчас я спрашиваю себя, почему продал его так дешево.

— Мне кажется, ты должен… встать на колени и благодарить Бога за то, что ты уже… получил, — сказала Николь. — И, Джимми… Я хочу… спросить тебя об одной вещи.

— О какой? — осведомился Джимми ледяным тоном.

— Теперь, когда у тебя… так много… денег… Ты… не будешь больше… этого делать?

Джимми поднялся с кровати.

— Скажем так — какое-то время! — ответил он.

— Я была бы более счастлива, если бы ты сказал «никогда»!

— Как я могу предвидеть, что случится в будущем? — спросил Джимми и направился к двери.

Николь знала, что он злится на нее за настойчивость.

У порога Джимми остановился:

— Если хочешь знать правду, я очень, очень доволен собой! И думаю, хотя ты, может быть, этого и не скажешь, что я вел себя чрезвычайно умно!

Не дожидаясь ответа, он вышел и закрыл за собой дверь.

Николь медленно повернулась, чтобы задуть свечу у кровати, а потом начала молиться «Мадонне в беседке из роз».

Она благодарила ее за то, что опасность, которой она боялась, теперь позади.

И все же Николь по-прежнему чувствовала, будто на сердце у нее лежит камень.

Наутро солнце ярко сияло, и Николь сказала себе, что все ночные тревоги можно забыть.

Горничная, которая пришла ее будить, сообщила, что его светлость собирается после завтрака устроить скачки, в которых могут участвовать все, кто пожелает.

Джимми с восторгом отзывался о лошадях маркиза, и Николь, надеясь, что у нее будет возможность прокатиться верхом, захватила с собой амазонку.

Амазонка была старенькой, ее носила еще матушка, и поэтому ее пришлось перешивать.

Николь стала носить ее после того, как выросла из своей, так же, как и мамин жакет, который, слава Богу, оказался ей впору.

Шейный платок, правда, был довольно потертый, но зато Николь его выстирала и накрахмалила.

Повязывая платок, она долго возилась, прежде чем ей удалось хотя бы отчасти скрыть самые истрепанные места.

Шляпка, которую Николь взяла с собой, ничуть не напоминала те, что обычно надевают женщины, собираясь кататься верхом.

Не была она похожа и на те мужские шляпы, что были в моде несколько лет назад.

Это была высокая, очень симпатичная шляпка с легкой вуалью.

Такие носили, хотя Николь этого не знала, «красотки-наездницы» в Лондоне.

Это были женщины, которые объезжали лошадей в публичных конюшнях.

Блестящие наездницы, очень красивые, они попутно старались женить на себе богатых аристократов.

Впрочем, спеша по ступенькам вниз, Николь не слишком беспокоилась по поводу своей внешности.

В столовой она не увидела ни леди Кливленд, ни леди Сару.

Николь села рядом с Джимми, и в это время вошел маркиз.

— Доброе утро! — приветствовал он гостей, а потом обратился к Николь: — Сегодня вам лучше?

— Да, благодарю вас… — ответила она.

— Без вас вчера было скучновато, — заметил Вилли. — Зато ваш брат сумел основательно облегчить мои карманы.

Николь облегченно вздохнула: значит, Джимми не проиграл.

Потом она вспомнила о его сделке с маркизом и проговорила с напускной небрежностью:

— Это, должно быть, была его… удачная ночь!

— И нам повезло, что этим утром вы с нами, — галантно сказал Уильям. — Надеюсь только, что лошадь Блэйка не вздумает начать испытывать вас!

— Вряд ли, — отвечала Николь. Впрочем, лошадь, которую ей дали, оказалась хорошо обученной и очень послушной.

Зато Джимми попался норовистый жеребец, которым он не уставал восхищаться.

Маркиз сражался с конем, который делал все, что мог, чтобы сбросить с себя седока.

Это было древнее противостояние человека и зверя.

Николь казалось, что ни один мужчина не мог бы лучше маркиза держаться в седле.

Вслед за маркизом все поехали к скаковому кругу.

Четверо мужчин состязались друг с другом, а Николь наблюдала за ними.

Безусловным победителем был маркиз, Джимми пришел вторым.

По дороге домой маркиз заметил:

— Я вижу, в лошадях вы разбираетесь так же хорошо, как и в картинах.

— Хотел бы и я так думать, — ответил Джимми, — но мне редко выпадает удача сесть на такого прекрасного жеребца, как этот!

Услышав эти слова, Николь испугалась, не уйдет ли часть денег, полученных Джимми вчера, на покупку новых лошадей для Кингз-Кип.

У них были две, на которых они с Джимми иногда ездили верхом, но чаще запрягали в двуколку.

Разумеется, эти лошади значительно уступали лошадям маркиза.

«Нам бы хотя бы одного чистокровного жеребца, на котором я могла бы ездить, когда Джимми не будет дома», — мечтательно вздохнула Николь.

Словно угадав ее мысли, маркиз сказал:

— У меня такое чувство, мисс Танкомб, что вы немного завидуете.

— А как же! — ответила Николь. — У вас так много всего, а у нас — так мало!

— Но у вас есть Кингз-Кип! — возразил маркиз.

— Который очень прожорливое владение, — ответила Николь не задумываясь.

В ее голосе промелькнула нотка горечи, и маркиз внезапно понял, что она очень переживает.

Возможно, подумал он, ей пришлось многим пожертвовать ради дома, который столь дорог ее брату.

Надо сказать, маркиз был весьма проницателен, особенно когда находился «на задании».

Но никогда еще он так остро не чувствовал душу другого человека, как сейчас с Николь.

Глядя на нее, маркиз подумал, что она очень отличается от большинства женщин.

Во-первых, было совершенно очевидно, что она равнодушна к своей красоте.

Она явно даже не задумывалась, как прекрасно смотрятся ее белокурые волосы, выбившиеся из-под шляпки, на фоне темной амазонки и в сочетании с вороной мастью лошади.

Любая другая из тех, что знал маркиз, после скачки стала бы сразу укладывать волосы и поправлять амазонку.

Кроме того, другая непрестанно заигрывала бы с ним, флиртовала бы каждым словом и каждым взглядом, брошенным на него.

Николь же смотрела на дом, который возвышался перед ними, смотрела на озеро и на цветы, растущие по его берегам.

Словно удар, маркиза поразила внезапная мысль, что у нее сейчас точно такое же выражение, как у «Мадонны в беседке из роз».

«Если бы художник увидел ее сейчас, он захотел бы написать ее в такой же беседке из роз, — подумал он, — и, конечно, она тоже невинна».

Это была странная мысль, и маркиз это понимал.

Потом он задался вопросом, почему у Николь вчера был такой испуганный вид.

Почему она ушла из кабинета, сославшись на головную боль?

Почему она начала молиться «Мадонне в беседке из роз», как только ее брат поставил полотно перед ним?

У маркиза имелись на этот счет кое-какие соображения, и он был твердо намерен найти точный ответ.

Глава пятая

Вернувшись в замок, маркиз направился в свой кабинет.

Он знал, что у него накопилось много писем, которые нужно подписать до отъезда.

Он заканчивал первую дюжину, когда вошел Гордон.

— Я как раз пытался сообразить. Гордон, откуда мне знакомо имя Жаклин де Бургонь, — проговорил маркиз.

Мистер Гордон задумался.

Маркиз действительно терялся в догадках, почему, когда Джеймс Танкомб показал ему картину Мабюзе, он сразу узнал ее.

Мистер Гордон все еще думал, и маркиз первым нарушил молчание:

— Ее портрет написал Мабюзе.

— А! Теперь я, кажется, припоминаю, милорд, — оживился Гордон. — Эта картина упоминается в корреспонденции вашего отца.

— Принесите ее, — распорядился маркиз.

Отец маркиза оставил после себя обширную корреспонденцию, представлявшую собой в основном переписку с другими коллекционерами живописи.

Маркиз хранил ее, чтобы можно было в любое время восстановить подробности той или иной сделки.

Сейчас в памяти у него всплыло одно имя — и имя это было связано с Мабюзе.

Возможно, в письмах его отца найдется какая-то информация. Маркиз снова занялся письмами.

Через несколько минут Гордон вернулся с большой папкой в руках.

Он положил ее перед маркизом со словами:

— Эта папка, милорд, содержит всю корреспонденцию, касающуюся художников от литеры «Л» до литеры «М».

— Благодарю.

Маркиз открыл папку и под заголовком «Мабюзе» увидел письмо лорда Хартли, адресованное его отцу.

Лорд Хартли писал:

В Уайте-клубе Вы говорили мне, что хотели бы приобрести для своей коллекции Мабюзе. Я сказал Вам, что, у меня есть портрет Жаклин де Бургонь его кисти. Я купил его у агента по продаже картин в Амстердаме, чье имя и адрес посылаю Вам на отдельном листе.

Уверен, Вы найдете его весьма надежным и заслуживающим доверия человеком. Именно этот агент способствовал мне в приобретении «Мадонны в беседке из роз» Лохнера, которая является одной из самых великолепных картин, какие я когда-либо видел.

Для меня было бы большим удовольствием показать Вам ее, если у Вас будет время посетить мой дом.

В конце письма маркиз заметил приписку, сделанную его отцом.

Почерк был такой ужасный, что ему пришлось повернуть письмо к окну, иначе ничего было не разобрать.

Там говорилось:

После смерти Хартли связался с его вдовой. Она наотрез отказалась продавать что-нибудь!

Маркиз отложил папку и сказал Гордону:

— Попросите сэра Джеймса Танкомба и его сестру зайти сюда.

Гордон отправился выполнять распоряжение, а маркиз еще раз перечитал письмо и приписку своего отца.

Очень скоро появились Джимми и Николь. Когда они вошли, маркиз обратил внимание, что Николь опять чем-то испугана. Он небрежно поднялся им навстречу:

— Не присядете ли? Мне хотелось бы кое-что с вами обсудить.

Джимми сел на стул, который стоял ближе всего к столу, а Николь — на другой, стоящий как раз напротив вчерашних картин, прислоненных к спинке дивана.

«Мадонна в беседке из роз» была в центре.

При взгляде на нее у Николь возникло пугающее ощущение, что картина хочет ее о чем-то предупредить.

— Проснувшись сегодня утром, — начал маркиз, — я задал себе вопрос, как получилось, что, когда вы показали мне картину Мабюзе, я сразу понял, что это портрет Жаклин де Бургонь?

Джимми слушал, не отрывая глаз от лица маркиза, но Николь смотрела на «Мадонну, в беседке из роз».

Не без легкого внутреннего трепета маркиз осознал, что она снова молится ей.

— Поэтому, — продолжал он, — я поднял корреспонденцию моего отца и обнаружил, что он связывался по поводу этой картины с лордом Хартли.

Джимми весь напрягся, а Николь показалось, будто ей в сердце вонзили нож. На мгновение ей стало невозможно дышать. Очень медленно она повернулась к маркизу.

— У меня здесь письмо, которое лорд Хартли написал моему отцу, — продолжал маркиз. — Я прочту его вам.

Он взял в руки папку и своим низким ясным голосом начал громко читать письмо.

Когда он упомянул «Мадонну в беседке из роз», Николь издала сдавленный вскрик и вновь повернулась к картине.

«Помоги нам… Помоги нам!» — молилась она в своем сердце.

Маркиз прочел письмо лорда Хартли и примечание своего отца.

Потом он положил папку на стол и, посмотрев на Джимми, сказал:

— Вероятно, вы объясните это, сэр Джеймс, тем, что леди Хартли изменила свое мнение и продала вам обе эти картины, а также Ван Лейдена, о котором я еще не успел навести справки.

На мгновение воцарилась тишина. Потом, понимая, что Джимми сейчас примется блефовать, Николь вскочила на ноги и подошла вплотную к маркизу:

— Пожалуйста… Прошу вас, поймите… Картины были… рассованы по пыльным комнатам… и… забыты… Нашу тетушку они ничуть… не интересовали…

Ее голос был едва слышен, и умоляющие глаза заполняли, казалось, все ее внезапно побледневшее лицо.

— Так вы их украли! — воскликнул маркиз.

— Леди Хартли — тоже Танкомб, — ответила Николь, — и Джимми… нуждался в деньгах, чтобы… восстановить дом, где… Танкомбы живут… вот уже… четыреста лет!

— Несмотря на это, — произнес маркиз, и голос его стал суровым, — они не принадлежали вашему брату, и, значит, он не имел ни малейшего права их продавать. И, мне кажется, леди Хартли не передала бы их ему в собственность, даже если бы он ее об этом попросил.

— Она не… помогала нам ничем даже при том, что была… очень богата, — пробормотала Николь. — Пожалуйста… Попытайтесь… понять.

— Я думаю, мисс, что ваш брат должен сам говорить за себя, — заметил маркиз.

Николь отшатнулась, словно он ее ударил. Отвернувшись к «Мадонне в беседке из роз», она всем сердцем принялась молиться, чтобы маркиз не осудил Джимми публично.

— Ну? — потребовал маркиз, глядя на Джимми. — Есть у вас что-нибудь сказать в свое оправдание?

— Моя сестра сказала вам правду, — ответил Джимми. — Я отчаянно пытался вернуть Кингз-Кип прежнюю славу но, чтобы дом окончательно не развалился, мы были вынуждены голодать, и я должен был достать деньги.

Он говорил вызывающе, и Николь знала, что в эту минуту он борется за свою жизнь.

Наступило молчание.

Потом маркиз сказал:

— В этой ситуации я могу сделать следующее.

Джимми не стал задавать очевидных вопросов, и он продолжал:

— Во-первых, я могу отправить вас к леди Хартли, чтобы вы вернули картины.

— Если вы это сделаете, они будут лишь гнить в пыли, как и раньше, — ответил Джимми, — и никто их никогда не увидит, кроме мышей.

Маркиз слегка улыбнулся, словно признавая убедительность этого довода, и проговорил:

— С другой стороны, я могу с чистой совестью принять эти картины. Но в таком случае я вправе требовать от вас компенсации за попытку меня обмануть.

Даже не оглядываясь, Николь знала, что Джимми расправил плечи, словно готовый ринуться в драку.

— Что вы хотите, чтобы я сделал? — спросил он.

— Как я понимаю, у вас есть большой опыт в оценке произведений искусства, — ответил маркиз и, помолчав, добавил: — В обмен на то, что я буду хранить молчание о том, что, несомненно, является преступлением, вы окажете мне услугу!

— Какую именно? — спросил Джимми. В голове у Николь мелькнуло, что маркиз предложит Джимми что-нибудь оскорбительное. Она знала, что тогда ее брат откажется, и маркизу не останется ничего другого, как только рассказать леди Хартли о том, что сделал ее племянник.

Если бы это случилось, история с картинами стала бы известна всем родственникам, а потом и другим людям.

От Джимми отвернулись бы все, имя Танкомб было бы запятнано, и ни о каком восстановлении былой славы Кингз-Кип уже не могло бы идти речи.

«Этого не должно… случиться… Не должно!» — воскликнула про себя Николь.

— Я имел в виду, — говорил между тем маркиз, — что на некоторое время вам придется съездить в Лиму, которая, как вы знаете, находится в Перу.

Увидев замешательство в глазах слушающих его брата и сестры, он сделал паузу. Джимми и Николь терялись в догадках, какое отношение имеет к ним Перу.

— А потом из Лимы, — продолжал маркиз, — вы отправитесь в Куско, который расположен в горах, на высоте несколько тысяч футов.

Он вновь на мгновение замолчал и затем продолжил:

— В этом городе, если вы помните историю, испанцы разрушили триста шестьдесят три храма, построенных инками, и возвели на их месте триста шестьдесят пять церквей.

То, что он говорил, было настолько удивительно, что даже Николь повернулась к нему, на время забыв о картине.

— У иезуитов, — продолжал маркиз, — в семнадцатом веке была своя школа живописи, и полотна этих художников до сих пор висят в церквях, которые они построили.

Он сделал паузу и, поскольку ни Джимми, ни Николь ничего не сказали, заговорил дальше:

— Многие из них, как мне известно, продаются, и среди выставленных на продажу, по слухам, есть подлинные шедевры — например, Басилио Сантакрус. Говорят, он просто великолепен.

Николь, сама не отдавая себе в этом отчета, придвинулась ближе к столу маркиза.

— Я собирался, — продолжал тем временем маркиз, — отправиться в Куско лично, но теперь вы, Танкомб, займете мое место и поедете туда с моим другом, который весьма прозорлив, когда речь заходит о деньгах, и немного разбирается в живописи.

Джимми затаил дыхание.

— Вы хотите сказать, что я буду покупать картины для вас?

— Если решите, что их стоит купить, — подтвердил маркиз. — И хотя вам придется на время покинуть свой обожаемый Кингз-Кип, зато вы поглядите на мир и, несомненно, узнаете много нового о живописи семнадцатого столетия.

На мгновение Джимми потерял дар речи.

Потом он с трудом произнес:

— Если вы действительно предлагаете мне именно это, я могу только поблагодарить вашу светлость за великодушие.

— Когда вы вернетесь, — сказал маркиз, не обращая внимания на благодарность, — мы сможем вновь обсудить плату за эти три картины, которые до тех пор останутся у меня на хранении.

От облегчения и радости, что ее молитвы были услышаны, глаза Николь наполнились слезами. В это мгновение, словно внезапно осознав, что она стоит рядом, маркиз резко проговорил:

— Я еще не закончил. Ваша сестра, которая, без сомнения, причастна к вашему преступлению, тоже должна заплатить за мое молчание.

Глаза у Николь стали еще больше, чем были.

— Что вы… хотите от меня?.. — спросила она шепотом.

— Завтра утром я уезжаю в Грецию, — сказал маркиз. — И хочу, чтобы вы сопровождали меня в этой поездке, которая будет включать в себя прогулку на яхте по Эгейскому морю.

Николь показалось, что она ослышалась, а Джимми решительно произнес:

— Я хотел бы знать, милорд, что вы под этим подразумеваете!

Глаза двух мужчин встретились, и маркиз ответил:

— Только то, что я сказал. Это долгое путешествие, и мне хотелось бы, чтобы в пути было с кем побеседовать.

— И вы предлагаете, чтобы моя сестра сопровождала вас без компаньонки?

— Мне совсем ни.. к чему лишние люди на яхте, — отрезал маркиз. — Кроме того, когда мы уедем, ни один человек в Англии не будет знать, где я и кто меня сопровождает.

— Но в то же время… — горячо начал Джимми.

Маркиз остановил его жестом.

— С вашей сестрой будут обращаться…

Он хотел сказать — со всем уважением, но внезапно его взгляд упал на картину, стоящую за спиной у Николь.

— …Как если бы она была «Мадонной в беседке из роз»! — закончил маркиз.

Джимми хотел было возразить, что Николь не должна делать ничего, что может подвергнуть опасности ее репутацию, но потом нехотя, словно из него вытягивали слова, проговорил:

— Хорошо, милорд, я доверяю вам.

— Я вам ручаюсь, — ответил маркиз, — что у вас не будет никаких оснований изменить свое мнение на мой счет.

Николь понятия не имела, о чем они говорят.

Непонимающе озираясь, она сказала:

— Разумеется, если его светлость… желает, чтобы я с ним поехала… Я, конечно, поеду… И поскольку Джеймс будет… далеко, для меня это станет… захватывающим приключением…

Джимми сжал губы. Он без слов понял, что маркиз велит ему молчать — да, собственно, в такой ситуации все его возражения были бы бесполезны.

— Хорошо, милорд, — снова сказал он. — И когда вы хотите, чтобы я уехал?

— Завтра утром я сам уезжаю из замка, — ответил маркиз. — Вы и ваша сестра поедете со мной в Лондон.

Он помолчал и добавил:

— Несмотря на гостей, у нас много дел, которые мы не вправе отменять.

— Я понимаю, — сказал Джимми.

— Надеюсь, что так, — и позвольте мне повторить, потому что это важно: ни вы, сэр Джеймс, ни ваша сестра не должны никому говорить о том, куда вы едете и с кем. Вы понимаете? Никому!

Его голос стал резким.

— Если вы не станете молчать об этом, то и , я не стану молчать о том, что касается вас!

Это была явная угроза, и Джимми побледнел от гнева.

— Я обещаю, милорд, — быстро сказала Николь, — что мы будем очень осторожны и не сделаем ничего, что могло бы вам повредить. — Ее голос слегка задрожал. — И спасибо… Спасибо за то, что вы… не осудили Джимми! У меня… просто нет слов, чтобы выразить, как мы… благодарны вам!

Говоря это, она думала, что Джимми выглядит как раз очень неблагодарным:

Николь не могла понять, почему он поднял такой шум относительно поездки в Грецию.

Конечно, это не принято — ездить без компаньонки, но она была уверена, что в сложившейся ситуации маркиз собирается обращаться с ней даже не как с гостьей, а скорее как со служанкой.

Ей в отличие от любой другой леди, которую он мог бы с собой взять, можно отдавать распоряжения, и она вынуждена будет их выполнять.

— Ну что ж, теперь, когда мы все уладили, вы вольны возвращаться к гостям, — подвел итог маркиз. — Но помните: ни слова о том, что здесь обсуждалось, а когда мы будем уезжать завтра утром, у вас, сэр Джеймс, деловая встреча в Лондоне.

Джимми кивнул, и маркиз продолжал:

— А у меня — дело, отложить которое не представляется возможным.

— Мы не сделаем ошибки, милорд, — сказал Джимми, — и я постараюсь найти, для вас в Куско самые лучшие картины, которые станут украшением вашей новой галереи.

В голосе его звучали возбужденные нотки, и Николь понимала, как взволнован ее брат перспективой путешествия по местам, о которых она до сей поры даже не слышала.

Это было на другой стороне земного шара.

Впрочем, ей все еще с трудом верилось, что она тоже отправляется в путешествие.

Но что ни говори, а повидать мир куда лучше, чем сидеть в одиночестве в Кингз-Кип и тревожиться за Джимми.

Поднявшись наверх, чтобы переодеться, Николь вдруг сообразила, что привезла в Ридж слишком мало платьев для такой долгой поездки, и подумала, что за остальными придется послать домой.

Джеймс тоже собирался переодеться. Николь прошла через будуар к его спальне и, постучав, отворила дверь.

Она даже не успела открыть рот — едва завидев ее, Джимми быстро сказал:

— Я как раз думал, Николь, что поездка в Куско — это невероятно захватывающее путешествие! Наш отец, кстати, тоже говорил, что там полно прекрасных картин.

Он на мгновение замолчал, а потом продолжил:

— Один его друг видел их и говорил, что сейчас они в ужасном состоянии. После того, как иезуиты покинули эти края, до них никому нет никакого дела.

— У тебя впереди великолепное приключение, — улыбнулась Николь. — Но я уверена, что лишь благодаря моим молитвам маркиз решил ничего не сообщать тете Алисе.

— Тогда тебе лучше продолжать молиться, — чтобы по возвращении маркиз дал бы мне обещанные десять тысяч! — сказал Джимми и, помолчав, добавил: — Надеюсь, Баттер и Бесси будут хорошо заботиться о доме.

— Разумеется, — ответила Николь. — Кроме того, я не думаю, что это надолго. Если не случится ничего непредвиденного, маркиз вернется к королевским скачкам в Аскоте.

Глаза у Джимми загорелись:

— Ну конечно! Не сомневаюсь, он уверен, что его лошадь выиграет Золотой кубок.

— Тебе бы лучше послать Баттеру записку и, разумеется, некоторое количество денег, — напомнила Николь. — Можно отправить с ней грума и заодно попросить его привезти кое-какие из моих платьев.

Джимми улыбнулся.

— За своими планами его светлость напрочь забыл о такой мелочи! Конечно, тебе нужны платья — независимо от того, как они выглядят.

— Я думаю, что, раз мы с маркизом будем на яхте одни, это не важно, — сказала Николь. — Но если вдруг на борту окажутся его друзья, им покажется странным, когда я выйду к ним едва ли не в обносках!

Джимми забеспокоился.

— А что, они действительно такие ужасные?

— Хуже!

— Ладно, в конце концов, это его дело! — заметил Джимми. — Лучше пойду спрошу у него, могу ли я, не откладывая, отправить грума в Кингз-Кип. А ты составь для Бесси точный список-того, что она должна передать.

— Если я возьму много одежды, его светлости придется отправить в Кингз-Кип фургон.

— Почему бы нет? — спросил Джимми так, будто он сам как раз думал об этом. — В любой конюшне полно телег и фургонов.

Он закончил повязывать галстук и направился к двери.

— Предоставь это мне, Николь, — сказал он на прощание. — И я обещаю, что пошлю Баттеру достаточно денег, чтобы хватило по крайней мере на месяц.

Николь вернулась к себе в спальню, размышляя о том, что будет делать, когда, вернувшись в Кингз-Кип, обнаружит, что счет в банке пустой.

Потом она сказала себе, что должны остаться какие-то деньги от продажи того, что Джимми украл раньше. Николь надеялась лишь, что маркиз не станет выяснять эти детали.

В то время как брат с сестрой беспокоились по поводу своих личных дел, маркиз был озабочен своими.

Он с самого начала чувствовал, что не стоит брать с собой леди Сару, потому что она большая любительница сплетничать, а вчера вечером возникла еще одна причина для того, чтобы отказаться от ее общества.

Гости маркиза собрались идти спать.

Леди Кливленд сказала, что она очень утомлена и ее муж тоже.

Маркиз, вместо того чтобы идти к себе в спальню, направился в кабинет.

Поставив все три картины на диван, он снова принялся их рассматривать и, глядя на «Мадонну в беседке из роз», подумал, что это одна из наиболее замечательных картин, которые он когда-либо видел.

И хотя мадонна была ничуть не похожа на Николь, он почему-то вспомнил о ней.

Ему представилось, будто она сидит на троне, окруженном порхающими херувимами, и волосы ее увенчаны сияющим нимбом.

Когда маркиз наконец отправился спать, он вдруг осознал, что, хотя леди Сара ждет его, он не в настроении сейчас заниматься с ней любовью.

По тому, как многозначительно леди Сара сжала его пальцы, желая спокойной ночи, маркиз мог догадаться, что именно на это она надеется.

Весь вечер в ее глазах, на ее губах, в каждом ее движении или жесте он мог прочесть приглашение.

Это была репетиция того, с чего, как ему хорошо было известно, начинается пламенный любовный роман.

«Подумаю об этом завтра», — сказал он себе, раздеваясь.

Камердинер убрал его вечерний костюм, и маркиз лег, решив, как всегда, немного почитать перед сном.

Но в тот вечер объемистый том у его кровати, посвященный Древнему Востоку, остался нераскрытым.

Вместо этого маркиз снова вспомнил о тех трех картинах, что он приобрел, и стал прикидывать, где лучше всего их повесить.

Он как раз думал о том, что для «Мадонны в беседке из роз» нужен какой-то специальный фон, когда, к его удивлению, дверь спальни открылась.

На пороге стояла леди Сара.

Она выглядела весьма соблазнительно в пеньюаре, который был столь же прозрачен, как длинная ночная рубашка, которую он был предназначен прикрывать.

Насыщенный розовый цвет призван был оттенять длинные темные волосы леди Сары, спадающие на ее плечи.

Она была прекрасна.

Любой мужчина нашел бы ее неотразимо желанной.

Но в эту минуту, именно потому что она была так непохожа на «Мадонну в беседке из роз», маркиз остался холоден.

Скорее он даже почувствовал раздражение.

Придя к нему, вместо того чтобы ждать, пока он сам придет к ней, она нарушила все правила.

— Вы не пожелали мне спокойной ночи, — произнесла леди Сара нежным чарующим голоском.

— Я подумал, что вы тоже устали, — сделал маркиз попытку оправдаться.

— Что мне усталость, когда я так тосковала без вас? — хрипло проговорила леди Сара.

Она села к нему на кровать и очень медленно обвила руками его шею.

— Почему мы должны тратить впустую время в ожидании друг друга? — прошептала она и приникла губами к его губам.

Было уже очень поздно, когда леди Сара ушла.

Она еще раз страстно поцеловала маркиза на прощание, и в это мгновение он понял, что, даже если бы сам премьер-министр попросил его взять с собой в Грецию леди Сару, он ни за что бы не согласился.

Беда была в том, что в этом случае ему пришлось бы искать себе спутницу в Афинах.

Вообще говоря, у него были там знакомые, и он не сомневался, что среди них найдется красивая женщина, которая согласится поехать с ним в круиз.

Но это означало также, что придется брать на борт ее мужа и, возможно, еще несколько гостей.

Вернувшись в кабинет, он с досадой подумал, что лорд Биконсфилд дал ему слишком мало времени на подготовку. Тем не менее маркизу хорошо было известно, что, когда премьер-министр что-то приказывает, он хочет, чтобы это было сделано «вчера».

«Конечно, кого-нибудь я отыщу», — с сомнением подумал маркиз. Тем не менее, он был абсолютно уверен, что не возьмет леди Сару.

В конце концов он утвердился в том, что его спутницей станет Николь, и поздравил себя с таким мудрым решением.

Она молода и невинна, подумал он, и поэтому не станет его домогаться.

В светском обществе она никому не известна, следовательно, никому не придет в голову связать друг с другом их имена.

«Все так замечательно сходится, — сказал себе маркиз. — Это, должно быть, Судьба».

Весь год он пытался поехать в Куско — с того самого дня, когда узнал о картинах, вываливающихся из рам, о картинах, до которых никому не было дела.

Потом, месяц назад, он решил отправить туда человека, который покупал для него несколько полотен в Вене.

Тот с восторгом принял предложение отправиться в Лиму.

В то же время маркиз был уверен, что у него нет того чутья, которым, по его представлению, обладал Джеймс Танкомб.

Зато если их объединить, они составят прекрасный тандем, и полотна, которые они приобретут, безусловно, украсят его галерею.

Маркиз был в прекрасном расположении духа, когда в кабинет вошел Джеймс.

— Что я могу сделать для вас, Танкомб? — спросил маркиз.

Джимми объяснил, что он хотел бы послать в Кингз-Кип грума за гардеробом Николь.

— Кроме того, — добавил он, — я должен дать указания слугам на время моего отсутствия.

Маркиз согласился, что это разумно.

— Если у вас в поместье возникнут какие-то сложности, прежде чем вы вернетесь, — сказал он, — я попрошу вашу сестру уведомить меня и пошлю к вам кого-нибудь из своих слуг.

— Очень любезно с вашей стороны, — поблагодарил Джимми. — Из ваших слов я делаю вывод, что Николь возвратится из Греции довольно скоро?

— Я искренне на это надеюсь, — ответил маркиз. — Мне самому не хотелось бы отлучаться надолго.

Он помолчал немного и добавил:

— Дело в том, что на следующую субботу я выставил двух лошадей на скачки в Ньюмаркете, и мне хотелось бы посмотреть, как они выступят.

— Когда уезжаешь, всегда возникают какие-нибудь трудности, — философски заметил Джимми.

— Что правда, то правда, — согласился маркиз.

Они вместе пошли в столовую, где гости уже собрались ко второму завтраку.

Николь тоже была там.

Когда Джимми сел рядом с ней, она передала ему записку для Бесси, с которой он сразу же направился к секретарю маркиза.

Выходя из его кабинета, Джимми знал, что не успеют еще гости сесть за стол, как в Кингз-Кип будет отправлен фиакр, который вернется к вечеру, после обеда.

Для Николь путешествие в обществе маркиза обернулось волшебной сказкой.

Они покинули Ридж на следующее утро в восемь часов, когда леди Кливленд и леди Сара еще спали.

Лорд Кливленд и Вилли тем не менее встали пораньше, чтобы их проводить.

Маркиз предложил гостям остаться в замке до понедельника, если они пожелают, и выразил сожаления по поводу того, что вынужден уехать столь внезапно.

— Сэр Джеймс сейчас в довольно затруднительном положении, — сказал он, — и у него важная встреча с человеком, который завтра покинет Лондон.

— Держу пари, что они собираются говорить о картинах! — заметил Вилли.

— О чем же еще? — поддакнул лорд Кливленд.

Маркиз взялся за вожжи.

Николь махала Вилли и лорду Кливленду, пока замок не скрылся из виду.

Когда они сели в личный поезд маркиза, Николь подумала, что это сон.

Стюарды суетились вокруг них, предлагая еду и напитки.

Николь не была голодна, поскольку недавно плотно позавтракала, а Джимми не отказался от бокала шампанского.

Потом они ели икру и сандвичи с паштетом.

Николь знала, что ее брат съест все, что предложено, из тех соображений, что другого случая не представится.

Безусловно, ему самому такое угощение было не по карману.

Когда они приехали в Ридж-Хаус на Парк-Лейн, человек, с которым Джимми должен был отправиться в Лиму, уже ожидал там.

Николь порадовалась, что, на первый взгляд, все складывается удачно.

Маркиз оставил их, чтобы обсудить детали путешествия с мистером Греем.

Через час Николь попрощалась с Джимми, и они с маркизом выехали в Тильбюри.

Каюта на пароме через Ла-Манш, предоставленная в распоряжение маркиза, оказалась весьма комфортабельной.

Поскольку день выдался теплый и солнечный, маркиз предпочел прогуляться по палубе, а Николь, уютно устроившись в кресле, принялась читать газеты и журналы.

Когда они сошли на берег в Остенде, Николь обнаружила, что королевские вагоны для них уже приготовлены.

При виде них она не могла сдержать изумленного восклицания.

— Неужели они… действительно принадлежат… королеве?

— Ее величество весьма любезно предоставила их в мое распоряжение, — ответил маркиз.

Войдя в вагон, Николь огляделась вокруг, словно не веря своим глазам.

Стены гостиной были обиты шелком: по низу синим, а выше — перламутрово-серым, расшитым бледно-желтыми чайными розами, трилистниками и чертополохом.

Занавески были бело-голубые, а под потолком горели четыре светильника.

На полу лежал индийский ковер.

Были здесь диван и два кресла, обитые голубым, в стиле Людовика Четырнадцатого.

Скамеечка для ног была украшена по углам желтыми кисточками.

Спальный вагон состоял из двух спален.

В спальне Николь, выполненной в японском стиле, стены были увешаны бамбуковыми циновками, и оставалось достаточно места, чтобы развесить уйму одежды.

Когда поезд тронулся, Николь возвратилась в гостиную.

— Все это очень и очень необычно, — сказала она маркизу. — Честно говоря, мне до сих пор кажется, что я сплю и вижу сон!

— У нас впереди долгий путь, — ответил маркиз, — и, боюсь, пока мы доедем до Греции, вам это все порядком надоест.

Николь улыбнулась.

— Когда мы взошли на паром, я заметила большой ящик с надписью «КНИГИ».

— А вы что же, любите читать? — поинтересовался маркиз.

— До сих пор только в книгах я и могла путешествовать, — ответила Николь. — Но зато я побывала во многих странах.

— И вы знаете что-нибудь о Греции?

— Не представится ли нам возможность посмотреть Парфенон? — вместо ответа спросила Николь.

— Не могу обещать, — пожал плечами маркиз. — Моя яхта будет ждать нас, и я думаю, мы сделаем большую ошибку, если не поднимемся на борт немедленно.

Он прочел разочарование в глазах Николь.

Но она не принялась умолять его, как сделала бы любая другая женщина на ее месте, чтобы добиться своего.

С самого начала маркиз предупредил, чтобы его не отвлекали, когда он читает газеты.

Поэтому он взял газету и, прикрывшись ею, стал исподтишка наблюдать за Николь: ему было любопытно, что она станет делать.

Николь пересела с кресла напротив него ближе к окну и стала смотреть на проносящиеся мимо пейзажи.

Не было сомнений, что она полностью поглощена этим занятием.

У себя в спальне Николь сняла шляпку, и сейчас, когда она сидела на фоне окна, солнечные лучи превратили ее волосы в маленькие язычки пламени.

Глядя на нее, маркиз вдруг понял, что она прекрасна.

Потом он поздравил себя с тем, что его спутница помалкивает.

Именно этого он и ожидал.

В Афинах он скажет ей, какую роль ей предстоит играть, — на тот случай, если на борту появятся всякие излишне любознательные люди.

Он сомневался, чтобы Николь даже на мгновение могло прийти в голову, будто кто-то может принять ее за его любовницу.

«Главное, — думал маркиз, — чтобы все считали, что у меня просто небольшие каникулы — включая и русских, и турков».

Потом он сказал себе, что еще рано беспокоиться о том, что произойдет в будущем.

С заботами можно подождать, пока они не выйдут в море.

С этой мыслью он вернулся к газете и погрузился в чтение.

Когда пришло время обеда, Николь задалась серьезным вопросом — что ей надеть?

Она велела Бесси послать ей все, что, по ее мнению, ей пригодится, но у нее по-прежнему было только одно приличное вечернее платье.

Николь была совершенно уверена, что маркиз наденет вечерний костюм.

«Разве он может поступить по-другому, — спросила она себя с улыбкой, — когда мы сейчас, если разобраться, — члены королевской фамилии?»

Внезапно Николь поразила мысль, что она будет спать на кровати самой королевы.

Зато ее ни на минуту не взволновало, что маркиз будет спать прямо напротив через коридор.

Довкинс устроился в багажном вагоне — там было купе для шотландского гвардейца, который сопровождал королеву во всех поездках.

В спальном вагоне, который был разделен коротким коридором, имелись только две спальни и купе для легкого багажа, а служанки, по словам Довкинса, спали на диванах в гостиной.

— Тогда нам повезло, что у нас нет служанок, — улыбнулась Николь, когда он сказал ей об этом. — Ведь это, наверное, ужасно неудобно.

— Я позабочусь о вас, мисс, — ответил Довкинс. — Вы только не забывайте говорить, что вам нужно.

— Спасибо, — поблагодарила Николь, подумав про себя, что он очень добр.

Довкинс распаковал ее багаж и развесил платья в большом буфете, встроенном в стену, который служил в качестве платяного шкафа.

Глядя на них, Николь подумала, что ее гардероб выглядит на редкость поношенным, за исключением лишь нового бирюзового платья.

«Едва ли я могу надевать его каждый вечер, — сказала она себе. — А впрочем, все равно маркиз вряд ли вообще станет меня замечать».

Николь выбрала белое муслиновое платье, которое тоже сшила сама.

К сожалению, она не могла позволить себе купить достаточно материала, чтобы сделать турнюр.

Вместо турнюра Николь пришила сзади пышный бант, сделанный из кушака, который она носила в детстве, и, чтобы придать ему более элегантный вид, добавила к каждому концу банта по длинной оборке из муслина.

Она посмотрела на себя в зеркало. Никакого сравнения с тем великолепным нарядом, в котором была леди Сара.

Вспомнив о леди Саре, Николь вдруг удивилась, почему маркиз не попросил ее сопровождать его в этой поездке. В королевской гостиной она выглядела бы как нельзя более уместно.

Николь честно постаралась сделать себе элегантную прическу, но отдельные непослушные завитки никак не желали улечься как надо. В конце концов, отчаявшись, она просто расчесала получше волосы и, даже не поглядев в зеркало, направилась в гостиную.

Маркиз посмотрел на нее, как показалось Николь, весьма критически, когда она села напротив него. Стюард предложил ей бокал шампанского, и, помня наставления Джимми, она не стала отказываться. Маркиз выглядел изумительно — точно и впрямь собирался обедать с королевой.

Его рубашка казалась ослепительно белой благодаря всего лишь одной запонке, сделанной из большой черной жемчужины. Николь никогда раньше не видела черного жемчуга и с любопытством уставилась на нее.

— Что случилось с вашим красивым бирюзовым платьем, которое так гармонировало с моей гостиной в Ридже? — спросил маркиз. Николь ответила не сразу.

— Так как это… единственное хорошее платье, которое у меня есть, — нерешительно проговорила она, — я подумала, что лучше… приберечь его для… особенных случаев.

— А вам не кажется, что обед в моем обществе как раз и есть такой случай?

— Да… конечно! — покраснела Николь. — Но поскольку вы… уже видели его вчера вечером… и до того тоже… я решила, что оно может вам… несколько надоесть.

— Без сомнения, это великолепное платье! — сказал маркиз. Николь улыбнулась.

— Почему вы улыбаетесь? — спросил он.

— Потому что на самом деле это всего лишь пара занавесей!

Маркиз уставился на нее.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Когда вы пригласили моего брата к себе… У меня было всего лишь полтора дня, чтобы сшить что-то, что я… могла бы надеть.

— Вы сшили его сами? — поразился маркиз.

— Эти занавеси купила в свое время моя матушка.

— Я вижу, вы на редкость талантливая девушка! — заметил маркиз, но в его устах это не прозвучало особенным комплиментом.

Николь проговорила извиняющимся тоном:

— Боюсь, вам будет за меня… неловко, если вдруг приедут ваши друзья… Но если это случится вечером… Тогда я смогу… Надеть бирюзовое платье.

— А если днем? — поинтересовался маркиз. Николь беспомощно развела руками.

— Тогда вам придется объяснить, что вы подобрали меня на необитаемом острове, где я провела много месяцев, потеряв все, что имела во время кораблекрушения.

Маркиз рассмеялся.

— Я вижу, что у вас еще и очень богатое воображение, мисс Танкомб, — сказал он и, помолчав, добавил: — Нет, это неправильно. Если у нас впереди долгое совместное путешествие, я должен, конечно же, называть вас Николь, и, на мой взгляд, это очень красивое имя.

— Его выбрала моя матушка. Впрочем, многие женщины в нашем роду, жившие в Кингз-Кип, носили это имя — в противном случае меня назвали бы по-другому.

— Вся ваша жизнь связана с этим домом? — спросил маркиз.

— Разумеется! — воскликнула Николь. — Важнее него у нас ничего нет, и поэтому все, что мы делаем, оценивается тем, одобряет ли это Кингз-Кип!

Тон, каким произнесла она это, заставил маркиза рассмеяться опять.

— Вы совсем не такая, как я вас себе представлял! — сказал он.

— А какой… вы меня представляли?

— Ответ на этот вопрос мог бы прозвучать невежливо, — улыбнулся маркиз. — Лучше уж я постараюсь найти как можно больше отличий.

— Только не торопитесь, — предупредила Николь, — иначе к тому времени, когда мы доедем до Афин, я успею вам надоесть, и вы отправите меня назад… обычным поездом.

Маркиз опять засмеялся.

Ложась спать, он подумал, что за обедом они вообще много смеялись.

Николь умела говорить о вещах в забавной манере, которую он мог определить только все тем же словом — «не такая».

Он привык к тому, что женщины за обедом без конца флиртуют с ним и их слова неизменно двусмысленны.

Николь не старалась быть остроумной.

Но он заметил, что она рассуждает о каждом предмете, который они обсуждали, и имеет оригинальный взгляд на вещи, что его особенно заинтриговало.

Когда он спросил ее, неужели, как она говорила в Ридже, их тетушка, леди Хартли, плохо относилась к ним с братом, Николь ответила:

— Когда тетя Алиса умрет, она будет самым богатым человеком на кладбище.

Позже, забравшись в мягкую постель, маркиз подумал, как ему повезло, что с ним не поехала леди Сара.

Все их разговоры свелись бы исключительно к любви, и это продолжалось бы до самого возвращения в Англию.

После того, что произошло между ними в пятницу ночью, он понял, что больше она его не привлекает.

Даже ее безупречная томная красота не будила в нем более восхищения.

Наутро она вела себя по отношению к нему в собственнической манере, которую он нашел возмутительной.

А выражение глаз Вилли и лорда Кливленда его просто взбесило.

Он видел, что они знают, что произошло предыдущей ночью.

Ложась спать в субботу вечером, маркиз был разъярен. «Будь я проклят, — сказал он себе, — если меня совратит хоть одна женщина, когда я сам того не желаю!»

Поэтому маркиз сделал то, чего за всю свою жизнь ни разу не делал: провел ночь в комнате для гостей в другом крыле замка.

И если Сара и приходила к нему, как он подозревал, ему об этом ничего не было известно.

А наутро он уехал прежде, чем она успела посмотреть на него с укоризной.

Теперь маркиз с облегчением думал, что, по крайней мере, на короткое время он избавлен от всех посягательств предприимчивых женщин.

Николь, как уже было сказано, была молода и невинна.

Кроме того, она была слишком бесхитростна, чтобы знать о том, как надо преследовать мужчин.

Поэтому Николь, сказал он себе, идеально соответствует тому, какой он хотел бы видеть свою спутницу в этой Поездке.

Она поможет ему, даже не сознавая, что выполняет инструкции премьер-министра.

Глава шестая

— Шах и мат! Я выиграла! — воскликнула Николь. — Я выиграла! Выиграла!

Маркиз грустно посмотрел на шахматную доску.

— Я, должно быть, заснул, — сказал он.

— Теперь вы плохо ко мне относитесь, — парировала Николь. — Мне потребовалось много времени, но все-таки я вас победила!

Она была в таком упоении, что маркиз опять засмеялся.

Он думал — просто невероятно, что она заставляла его так часто смеяться в поезде.

Но после Афин он хохотал все плавание по Эгейскому морю.

И не то чтобы Николь пыталась непрерывно острить.

Во всяком случае, не так, как леди Сара или иные искушенные женщины, которых он знал.

Просто она была юна, и все вокруг приводило ее в восторг.

Еще в поезде он выяснил, чем занимается Николь, когда остается наедине с собой: размышляет и вырабатывает собственное мнение о тех или иных вещах.

И разумеется, для нее было крайне увлекательно получить возможность впервые в жизни поделиться своими взглядами.

Хотя она не говорила об этом, было ясно, что для нее в новинку, когда ее внимательно слушают и говорят как с равной.

Отец Николь беседовал с нею исключительно о своих картинах — и разговор съезжал на людей, чьи коллекции были богаче, чем его.

Мама любила ее и неизменно старалась сделать дочь такой же обходительной, нежной и сострадательной, какой была сама.

Что касается Джимми, то с ним разговаривать вообще было бессмысленно.

Джимми дышал, думал и жил только для Кингз-Кип.

А сейчас, к восхищению Николь, она оказалась в обществе мужчины, который был чрезвычайно умен и много путешествовал.

За неимением других собеседников ему приходилось разговаривать только с нею, но, понимая это, Николь в то же время очень боялась рассердить его.

Она осторожно попробовала выяснить у Довкинса, не играет ли его хозяин в шахматы, — и с радостью узнала, что он лучший игрок в своем клубе.

Играть в шахматы Николь научил отец.

Долгими зимними вечерами, когда за окнами завывал ветер и о картинах все уже было рассказано, они усаживались за доску и сражались часами.

Кроме того, сэр Артур научил свою дочь игре в нарды — Николь тогда была еще совсем девочкой.

Оказалось, что Довкинс весьма предусмотрительно положил в багаж маркиза и шахматы, и доску для нард.

— Как вы догадались их захватить? — воскликнула Николь, узнав об этом. Довкинс усмехнулся.

— Уж я-то знаю, каким бывает его светлость, когда ему становится скучно, — сказал он, — и могу сообщить вам, мисс, что скучно ему становится быстро!

Николь встревожилась, как бы ему не стало скучно с ней до такой степени, что он отправил бы ее назад в Англию.

В своей скромности она даже не подозревала, что маркиз на удивление сильно заинтересовался ею — потому что она была совсем не такой, как он себе представлял.

Вместе с тем ему не терпелось поскорее вернуться в Англию.

Поэтому он не стал задерживаться в Афинах или встречаться с кем-нибудь из своих друзей.

Прямо с вокзала маркиз повез Николь в гавань.

«Морской конек» ждал его у пристани.

Эту яхту маркиз не раз использовал, выполняя поручение министерства иностранных дел.

Поэтому он установил на ней более мощные двигатели, чем на любом другом частном судне такого же класса.

Николь, впрочем, об этом не знала.

Она видела лишь, что это самая роскошная яхта, какую только можно себе вообразить.

Очень скоро Николь убедилась, что, помимо удобства и роскоши, на яхте есть прекрасно вышколенный экипаж, состоящий из матросов, отлично знающих свое дело.

Коком у маркиза был француз.

Узнав об этом, Николь сказала маркизу, что яства на их стол, вероятно, поставляются прямо с горы Олимп.

— Вообще-то, — добавила она, — поскольку мы поднялись на борт в Афинах, так оно и есть!

С легким сожалением она подумала, что очень хотела бы увидеть Акрополь.

Николь не могла понять, почему маркиз так спешил выйти в море.

Он, со своей стороны, считал, что будет ошибкой давать какие-то объяснения, которые только разожгут в Николь любопытство.

Капитану было приказано с максимальной скоростью идти к Константинополю.

Маркиз сделал только одну уступку в Афинах — сразу по прибытии поезда он послал Довкинса накупить побольше газет, независимо от того, на каком языке они напечатаны.

Довкинс отлично справился с поручением и прибыл на яхту всего десятью минутами позже маркиза и Николь.

Газеты, напечатанные на всех языках Балкан и охватывающие последние несколько дней, рассказали маркизу, как развивались военные действия между Россией и Турцией.

Он выяснил, что русские продвинулись еще ближе к Константинополю, чем предполагалось, — и, значит, любые заявления английской королевы были уже бесполезны.

Следовало, выполняя инструкции премьер-министра, как можно более достоверно выяснить, что задумали русские.

В разговорах с Николь маркиз тщательно обдумывал каждое свое слово, не желая будить в ней излишнего любопытства.

Он подозревал, что она могла бы спросить о причинах столь поспешного отъезда из Англии, и задавался вопросом, как объяснить ей свое намерение посетить Константинополь в такое неподходящее время.

Потом он вспомнил, что она англичанка и, следовательно, вряд ли много знает о том, что происходит сейчас на востоке.

Поэтому маркиз был крайне удивлен, когда Николь небрежно заметила:

— Новый договор с Турцией, заключенный графом Игнатьевым, эмиссаром Александра Второго, предполагает, что Болгария теперь будет простираться от Черного моря до Эгейского.

На мгновение маркизу показалось, что он ослышался.

Потом он резко спросил:

— Кто вам это сказал?

— Я прочла в газете, — ответила Николь, — Там написано, что фактически все Балканы теперь под контролем России.

— Покажите газету, — велел маркиз. Все газеты были сложены в стопку на столе в салоне.

Николь долго перебирала их и, отыскав нужную, протянула маркизу.

— Но она же греческая! Не хотите ли вы сказать, что знаете греческий?

— Не очень хорошо, — призналась Николь. — И папеньку мой акцент всегда так удручал! Но читаю я с легкостью.

— Вы меня удивляете! — сухо сказал маркиз, пробегая глазами статью, о которой говорила Николь.

Там было сказано, что греки чрезвычайно опасаются вторжения России на территорию их ближайших соседей.

Решив, что не стоит обсуждать это с Николь, маркиз бросил газету на палубу и предложил ей сразиться в нарды.

Погода была теплой, и Николь надела тонкое платье из тех, что передала ей Бесси.

Маркиз заметил, какое оно старое и изношенное.

Довкинс, кстати, сказал ему, когда они были в его каюте вдвоем:

— Такой замечательной девушки у нас на яхте еще не бывало, милорд!

Маркиз оставил это замечание без комментариев, и Довкинс добавил:

Если вы спросите меня, то это позор, что она ходит в таких обносках. За них и нищий «спасибо» не скажет!

— Я знаю, — коротко ответил маркиз.

Он понимал, что Довкинс ждет от него каких-то действий по этому поводу, но догадывался, что Николь отвергла бы любые предложения купить ей новые платья.

Саму ее их состояние, видимо, ничуть не смущало.

Судя по всему, мать привила ей очень строгие понятия о приличиях.

Как-то в разговоре о леди Лессингтон, чей снимок Николь увидела в одном из журналов, которые читала в поезде, маркиз цинично заметил:

— Она сверкает подобно алмазу, и сама явно питает страсть к этому камню.

— Значит, лорд Лессингтон должен быть очень богат, — невинно проговорила Николь.

Маркиз подумал о чрезвычайно дорогом ожерелье, которое он подарил леди Лессингтон прежде, чем они расстались, и задался вопросом, что скажет Николь, если он предложит ей в подарок какой-нибудь драгоценный камень.

Он пришел к выводу, что она будет удивлена и шокирована.

Она понятия не имела, что любая леди света готова принять любой подарок, если он дороже склянки духов или, на худой конец, веера.

Прошлым вечером, после обеда, когда звезды в небе сияли так ярко, маркиз задумался о том, какой еще цвет, кроме бирюзового, может пойти Николь и как приятно было бы подбирать для нее наряды.

Ему уже доводилось одевать нескольких симпатичных танцовщиц и подбирать для своих любовниц из высшего света платья, которые подчеркивали бы их красоту.

Но красота Николь была необычной, а кроме того, она даже не подозревала о том, что красива.

Впрочем, он был уверен, что этого не понять и многим мужчинам.

Она напоминала деревце с еще не распустившейся листвой, чья красота не бросается в глаза, и лишь художник способен ее уловить.

Вернувшись в свою каюту, маркиз продолжал размышлять об этом.

Раз уж она такая искусная швея, думал он, то могла бы превратить в роскошное платье шторы на иллюминаторах или атласное покрывало кровати.

Эта мысль развеселила его, и маркиз подумал, что неплохо бы свозить Николь в Париж.

Он одел бы ее в наряды от парижских портных, такие же яркие, как ее глаза, когда они искрятся смехом.

Потом он сказал себе, что есть более важные вещи, о которых стоит подумать, а Николь — всего лишь девушка, которую он взял с собой просто в качестве спутницы.

И все же, засыпая, он поймал себя на том, что вновь представляет ее себе в беседке из роз, а вокруг кружатся херувимы и глядят на нее сквозь гирлянды цветов.

Для Николь каждый новый день был интереснее предыдущего.

Постепенно она утвердилась в мысли, что у маркиза была очень Важная причина отправиться в эту поездку, но, поскольку он явно не желал говорить об этом, держала свои выводы при себе.

В то же время она сгорала от любопытства.

Джимми говорил, что маркиз хороший спортсмен и известный коллекционер живописи.

Он никогда даже не намекал на его участие в политике — и все же сейчас Николь была практически уверена, что знает причину бешеной спешки маркиза.

Несомненно, она, как и вся их поездка, впрямую связана с войной между Россией и Турцией.

Англия не была вовлечена в войну, но премьер-министр и, вероятно, сама королева были обеспокоены усилением влияния России в Европе.

Как бы то ни было, Англия аннексировала Балканы, а теперь, видимо, обратила свой взгляд к Турции.

Размышляя об этом, Николь вспомнила, как отец Наташи часто говорил, что русские всегда утверждали, будто Константинополь их законная столица.

За это они и боролись — и если бы добились своего, равновесие сил в Европе было бы нарушено.

К вечеру яхта достигла Мраморного моря и встала на якорь в заливе у северного берега.

— Я думаю, сегодня нам следует лечь спать пораньше, — сказал маркиз вскоре после обеда.

Николь бросила на него быстрый взгляд, понимая, что что-то за этим кроется.

Они поднялись на палубу.

При свете высокой луны берег был хорошо виден. Сразу за песчаной косой начинались низкие утесы, на которые было легко забраться.

Маркиз, как и Николь, посмотрел туда, где начиналась узенькая тропинка, ведущая к скалам.

Николь ожидала услышать отдаленный грохот пушек или какой-нибудь другой признак войны, но вокруг была тишина.

Маркиз явно ждал ответа, и Николь сказала:

— Да, разумеется, мы должны лечь спать. Как вы думаете, завтра мы будем в Константинополе?

— Я еще не решил, буду ли я заходить в порт, — загадочно ответил маркиз.

Николь отлично понимала, что это значит.

У него нет ни малейшего намерения обсуждать это с ней.

Поэтому она ограничилась тем, что сделала изящный реверанс и произнесла:

— Спокойной ночи, милорд. Надеюсь, вы хорошо выспитесь. Как увлекательно совершить такое далекое путешествие за столь короткое время!

— Спокойной ночи, Николь, — ответил маркиз.

Он подождал, пока она удалилась в каюту и закрыла дверь, а потом пошел к себе.

Довкинс был уже там.

Маркиз быстро сменил вечерний костюм на простую одежду, которую мог бы носить какой-нибудь состоятельный русский.

Довкинс дал ему заряженный револьвер и острый кинжал.

И то, и другое маркиз спрятал под платьем.

— Будьте осторожны, милорд! — напутствовал его Довкинс. — Вы же знаете, что этим русским доверять нельзя!

— Если мои сведения верны, никакого риска не будет. Я просто навещу приятеля.

— Я не стал бы доверять никаким «приятелям» в этой стране! — проворчал Довкинс.

— За меня не беспокойтесь, — ответил маркиз, — но если все же произойдет что-нибудь непредвиденное, везите мисс Танкомб в британское посольство в Афинах.

— Не говорите об этом, милорд! — воскликнул Довкинс. — И не забудьте — своей стране вы нужны живым, а не мертвым!

Маркиз рассмеялся.

Именно эти слова Довкинс неизменно произносил в таких случаях.

Шлюпка с двумя гребцами уже ожидала его, и маркиз распорядился немедленно спустить трап.

Николь слышала, как маркиз выходил из каюты, и поняла, что он собрался на берег.

Она подумала, что это очень отважный, но в то же время безрассудный поступок.

Безусловно, русские держали под наблюдением все побережье на случай неожиданной атаки турок.

И если правда то, что пишут в газетах, русские подошли еще ближе к Константинополю.

В одной из газет говорилось даже, что они достигли Сан-Стефано.

Внезапно Николь испугалась за маркиза.

Она начала молиться, чтобы он остался невредим.

Мысль о том, что он попадет в руки людей, которые не поймут, что он важное лицо, была нестерпима.

Они будут обращаться с ним грубо.

Они могут убить его или заключить в тюрьму.

«Он так красив! — думала Николь. — Он и его конь — они оба воплощение красоты, и я не перенесу, если кто-то причинит им страдание».

Она пылко молилась, и перед глазами ее вновь возникла «Мадонна в беседке из роз».

Ей даже показалось, что по каюте разлилось благоухание.

И Николь поняла: Пресвятая Дева услышала ее молитвы.

Вспомнив о том, как красив был пейзаж, когда они с маркизом стояли на палубе, она отдернула шторы перед иллюминаторами.

Лунный свет заполнил каюту, заливая ее серебром.

Это было очень красиво.

Трудно было поверить, что совсем рядом идет война и люди убивают друг друга из жадности, затем лишь, чтобы отнять землю у менее удачливых своих соплеменников.

Возможно, каким-то чудом, подумала Николь, маркизу удастся помочь восстановить мир.

Русские должны удовлетвориться тем, что у них уже есть, а турки — прекратить угнетать болгар.

Николь с горечью сказала, себе, что, когда мужчины загораются страстью уничтожать друг друга, женщинам остается только молиться.

Она поняла вдруг, что, если маркиз умрет, для нее это будет огромной потерей.

Он так неожиданно вошел в ее жизнь.

Разве неделю назад, сидя в Кингз-Кип вместе с Джимми, она могла представить, что это случится?

Теперь, словно по волшебству, она оказалась в Мраморном море, между воинственной Россией с одной стороны и непокорной Турцией с другой.

— Останови их… Пожалуйста… Останови! — молилась Николь Пресвятой Деве. — Пусть между ними установится мир, но прежде всего пусть… маркиз вернется целым и невредимым!

Внезапно она услышала шаги по трапу, а потом — по коридору.

К удивлению Николь, вместо того чтобы открыть свою дверь, маркиз вбежал к ней в каюту и устремился к постели.

С возрастающим изумлением она увидела, что он снимает рубашку.

Она почти заснула, молясь, и теперь смотрела на него будто во сне.

Маркиз стряхнул с себя обувь, швырнул одежду под кровать и нырнул под простыню к Николь.

Только сейчас он впервые заговорил.

— Они гонятся за мной по пятам! — прошептал он, обнимая ее и прижимая к себе.

Николь с трудом могла поверить, что все это происходит на самом деле.

Но прежде чем ее губы успели пошевелиться, прежде чем она сумела осознать что-то еще, кроме того, что маркиз рядом с ней, дверь открылась.

В каюту вошли двое мужчин.

Один из них нес фонарь.

В первое мгновение маркиз не шевельнулся.

Потом повернулся к вошедшим и удивленно спросил:

— Что, черт возьми, вы здесь делаете?

Он по-прежнему обнимал Николь, и она понимала, что незваные гости могут видеть его обнаженную грудь и руки.

— Простите, ваше превосходительство! — медленно проговорил один из мужчин по-английски с заметным акцентом. — Мы видели мужчина подняться на борт этого судна, и…

— Мужчина? — перебил маркиз. — С какой стороны это касается вас? Если мои матросы были на берегу, я ручаюсь, они никому не могли причинить вреда.

— Это не матрос, мы видели, ваше превосходительство, — сказал русский.

— Тогда ищите его в другом месте, — резко бросил маркиз. — И прочь из этой каюты!

Русский подошел ближе, и Николь смогла рассмотреть его достаточно хорошо.

Это был высокий человек, по виду — явно начальник.

Второй, с фонарем, несомненно, был рангом ниже.

У того, что стоял ближе к кровати, в руке поблескивал револьвер.

За поясом у него Николь увидела рукоятку кинжала.

Он был не в мундире, но на голове у него была русская меховая шапка.

— Я сказал, чтобы вы убирались! — рявкнул маркиз. — А если вам нужно что-то узнать о наших матросах, говорите с моим капитаном.

— Ваше превосходительство идти на берег со мной, — приказал русский. — Много вопросов иметь задать.

Николь почувствовала, как напрягся маркиз, и услышала, как бешено стучит его сердце.

И не только оттого, что он быстро бежал, — им овладел страх.

Внезапно Николь поняла, что должна делать.

К удивлению маркиза, она высвободилась из его объятий и села на кровати, подтянув простыню к груди.

Теперь она совсем хорошо могла рассмотреть русского — и сразу поняла, что маркизу грозит серьезная опасность.

Долгое мгновение Николь собиралась с мыслями, а потом гневно проговорила по-русски:

— Как вы посмели вторгнуться сюда и лезть не в свое дело? Я получаю приказы только от начальника Третьего отделения и более ни от кого!

Жестом указав на маркиза, она продолжала:

— Этот джентльмен, к счастью, не понимает по-русски, но вы мне мешаете, и я непременно сообщу начальству о вашей некомпетентности! Уходите немедленно, скажите, что произошла ошибка, и извинитесь.

Пока Николь говорила, русские смотрели на нее в явном недоумении. Она же все больше распалялась, и с каждым словом голос ее звучал громче и агрессивнее.

Внезапно тот русский, что был повыше, казалось, на глазах съежился.

— Я не знал, сударыня, — пролепетал он, — что вы здесь. Мы не могли и подумать…

— Третье отделение обязано давать отчет всякой мелкой сошке? — язвительно поинтересовалась Николь. — Вы влезли в то, что вас не касается!

Она помолчала и, бросив на него яростный взгляд, продолжала:

— Мое задание слишком важно, чтобы всякие идиоты, которые не видят дальше собственного носа, его завалили!

К этому заявлению Николь присовокупила еще несколько русских слов, не слишком вежливых. Наташа научила им ее в шутку. Русский, к которому она обращалась, был сокрушен.

— Простите меня, — униженно повторил он. — Я не знал, что вы здесь!

— Конечно, откуда вам знать! — парировала Николь. — А теперь хватит болтать! Вы и так наговорили много лишнего. Как я уже сказала, это мое задание, поэтому — убирайтесь!

Русский наклонил голову и развел руками.

— Извинитесь! — приказала Николь.

— Простите мне, ваше превосходительство, — сказал он маркизу. — Это ошибка. Мы покидает судно. Немедленно.

Не дожидаясь ответа маркиза, он повернулся и вышел из каюты.

Николь, дрожа, повернулась к маркизу. Ей вдруг стало очень страшно.

Маркиз видел, что русские, уходя, оставили дверь открытой.

Это была самая старая уловка в мире для того, чтобы все подумали, что ты ушел, а ты бы подслушивал.

Маркиз испугался, что Николь сейчас что-нибудь скажет.

Чтобы она молчала, он впился губами в ее губы.

В первое мгновение Николь даже не поняла, что случилось.

Она говорила по наитию, и слова сами вели ее за собой.

Лишь когда русские вышли, она поняла, что добилась успеха и только что спасла маркиза от допроса.

Николь понимала, что ждало бы его в противном случае.

Эта мысль настолько ее испугала, что на мгновение она потеряла способность соображать.

Потом маркиз поцеловал ее, но она не могла в это поверить.

Его губы овладели ее губами, и внезапно Николь осознала, что это самое замечательное, что только могло с ней произойти.

Она и не думала, что такой великолепный мужчина может вообще проявить к ней интерес, но сейчас его руки обнимали ее, и губы маркиза держали в плену ее губы.

Их сердца бились рядом, и Николь ощутила такой восторг, которого не испытывала никогда прежде.

Казалось, будто лунный свет течет сквозь нее, обжигает грудь и касается губ.

Это было так замечательно, так прекрасно! На какое-то мгновение Николь вдруг подумала, что она, должно быть, умерла и ангелы уносят ее в небеса.

Невольно она не только губами, но и всем телом крепко прижалась к маркизу.

Она испытывала необыкновенное наслаждение.

Оно было сродни той красоте, которую она видела, слышала и ощущала в цветах, деревьях, небе, — только еще замечательнее и совершеннее.

Оно было частью того, что она пыталась выразить в своих молитвах.

Николь не знала, что маркиз поцеловал ее, чтобы не дать ей заговорить.

Но когда он почувствовал ее мягкие и невинные губы, этот поцелуй стал поцелуем, подобного которому маркиз никогда не получал и не дарил никому в жизни.

Краем уха он слышал шаги уходящих по коридору русских, но все же продолжал целовать Николь.

Он всем телом ощущал ее тело, и кровь все сильнее стучала у него в висках.

Она пробудила в нем ни с чем не сравнимые чувства, он желал ее каждым нервом, каждой клеточкой.

Сверхчеловеческим усилием воли он оторвался от ее губ.

Пустая каюта вернула его к действительности, и он сказал:

— Они ушли!

Николь не отвечала.

Она смотрела на него, и в глазах ее, казалось, сияли звезды.

Маркиз выбрался из постели.

Наклонившись, он выудил из-под кровати свою рубашку и туфли.

Голосом, непохожим на обычный его голос, он произнес:

— Я могу лишь поблагодарить вас, Николь, за то, что вы избавили меня от приобретения весьма неприятного опыта.

— Вы… вы… уверены, что они… ушли? — с трудом выдавила из себя Николь.

— Ушли! — заверил ее маркиз. — Теперь вам лучше уснуть. Больше не будет ничего драматичного — во всяком случае, сегодня ночью!

Он вышел из каюты и закрыл за собой дверь.

— Он… поцеловал меня, — шепнула Николь лунному свету. — Он меня поцеловал… И… я… люблю… его!

Глава седьмая

До самого рассвета Николь не могла успокоиться. Она лежала без сна и прислушивалась.

Она ужасно боялась, что в последний момент что-то пойдет не так и маркиза все-таки заберут.

Тем не менее, Николь могла догадаться, что, оставив ее, он послал за Довкинсом.

А потом заработал мотор, и Николь вздохнула с большим облегчением.

Но она все равно продолжала прислушиваться, опасаясь, что русские спрятались где-то на яхте и могут попытаться убить маркиза.

Николь всегда ненавидела русских за то, что они сделали с Наташей и всей ее семьей, и сейчас, узнав, что маркиз на свой лад сражается с ними, она очень боялась.

Сегодня ей удалось его спасти — но кто поручится, что она сможет успешно повторить этот фокус?

Ей отчаянно хотелось постучаться к нему в каюту и убедиться, что он там.

А потом на коленях просить его поскорее вернуться в Англию.

Почему он должен рисковать своей жизнью?

Англия не участвует в этой войне, и она его не касается.

Только под утро Николь наконец удалось заснуть.

Когда она проснулась, в иллюминаторы лился солнечный свет. Двигатели молчали, и тишина заставила ее вскочить с кровати и поглядеть, где находится яхта.

С первого взгляда Николь поняла, что они стоят в гавани Константинополя. Она оделась и побежала в салон. Там она не обнаружила никого, за исключением Довкинса, который радостно сказал ей:

— Доброе утро, мисс! Веселая была ночка!

Николь поняла, что он знает о том, что случилось, и спросила:

— Как эти люди… попали на яхту?

— Их было шестеро, — ответил Довкинс, — и двое наших вахтенных не смогли справиться с ними.

— Но… они все… ушли? — пробормотала Николь.

— Мы оставили их с носом! Его светлость говорит, что это лишь благодаря вам! — с усмешкой ответил Довкинс.

Николь затаила дыхание.

— А он теперь… в безопасности? Что, если турки?..

— Его светлость в полном порядке, — перебил Довкинс. — Он послал за вооруженной охраной, так что можете не волноваться.

Говоря это, он подал ей завтрак и налил из кофейника кофе.

Николь хотелось задать ему тысячу вопросов, но она понимала, что неприлично расспрашивать слуг маркиза.

Несмотря на то что сказал Довкинс, она так переживала, что не могла есть, и очень скоро, встав из-за стола, вышла на палубу.

Глядя на Минареты и купол мечети, возвышающиеся над гаванью, Николь молилась о том, чтобы с маркизом ничего не случилось.

Любовь к нему захлестнула ее как прилив.

Маркизу тоже не спалось после столь напряженных событий.

Кроме того, он был чрезвычайно встревожен тем, что услышал на берегу.

Он отправился в британское посольство и был немедленно принят послом.

Маркиз вкратце рассказал послу обо всем, что ему удалось выяснить, и тот подтвердил его выводы.

Из хорошо охраняемой комнаты маркиз отправил телеграмму непосредственно премьер-министру.

В свое время между Лондоном и Бомбеем был проложен подводный кабель, который выходил на поверхность только на территориях, принадлежащих Британии. Он уже давно не действовал, но другой, аналогичный и проложенный через Европу к Константинополю, был все еще в действии, и маркиз воспользовался именно им.

Посол заверил маркиза, что, по его сведениям, русские пока не могут подключиться к этому кабелю.

Шифрованное сообщение, отправленное премьер-министру, гласило:

СИТУАЦИЯ ОПАСНАЯ. ЕСЛИ АНГЛИЯ ЖЕСТКО НЕ ВЫРАЗИТ СВОЙ ПРОТЕСТ, РУССКИЕ ВОЗЬМУТ КОНСТАНТИНОПОЛЬ. НЕОБХОДИМО ДЕЙСТВОВАТЬ СРОЧНО.

Маркиз надеялся, что лорд Биконсфилд употребит все свое влияние, чтобы с помощью королевы заставить кабинет министров принять все необходимые меры.

Поблагодарив посла, он вернулся на яхту.

На палубе его ждала Николь, и по ее глазам маркиз понял, что она рада видеть его целым и невредимым.

Тем не менее, он сделал вид, будто ничего не произошло, пожелал ей доброго утра и пошел к капитану.

Заработали двигатели.

«Морской конек» с невероятной скоростью устремился к Мраморному морю.

Маркиз оставался на мостике, пока не подошло время завтрака.

Николь сгорала от нетерпения узнать у него, что случилось.

Он понимал ее чувства, но не спешил отвечать на ее вопросы, и она решила, что неприлично вызывать человека на откровенность, когда он того не желает.

Только когда стюарды вышли из салона, маркиз сказал:

— Интересно, откуда вы знаете русский язык и почему не говорили мне об этом раньше?

Николь улыбнулась.

— Вы меня не спрашивали, а поскольку я ненавижу русских, то не горжусь тем, что выучила их язык.

— А почему вы их ненавидите? — поинтересовался маркиз.

Николь рассказала ему о Наташе и о том, как ее семью сослали в Сибирь.

— И о Третьем отделении вы тоже узнали от вашей подруги? — спросил маркиз.

Его невероятно поразило то, что Николь сказала русским солдатам.

Даже в страшном сне он не ожидал услышать такое от скромной английской девушки.

Третье отделение представляло собой тайную полицию, которая подчинялась только царю.

Наташа рассказала Николь, что оно было сформировано Николаем I, который поставил во главе его своего друга графа Бенкендорфа.

Маркиз знал, что так оно и было.

— И именно Третье отделение, — продолжала Николь, — заставило царя сослать отца Наташи, и я подозреваю, что они же настояли на том, чтобы он вызвал его в Россию.

— Представляю, как вы были расстроены, — сочувственно сказал маркиз. — И все же я не поверил своим ушам, когда услышал, как находчиво вы спроваживаете этих людей.

— Я уверена, что это… покойный папенька подсказал мне… как поступить, — ответила Николь. — Я очень… очень испугалась, что, если они… заберут вас, я… никогда больше… вас не увижу.

— И это огорчило бы вас? — спросил маркиз.

Николь хотела сказать, что любит его и если бы он умер, она тоже хотела бы умереть. Но она знала, что так говорить неприлично.

«Он… никогда не должен… узнать, что я… его полюбила!» — сказала она себе.

Маркиз не стал задавать ей больше вопросов, и они заговорили о другом. Скоро он оставил ее и вернулся на мостик.

После обеда маркиз дал понять, что не настроен беседовать.

Вместо этого он взял книгу и погрузился в чтение.

Николь с горечью подумала, что она ему надоела.

И яхта шла на всех парах, потому что маркиз стремился как можно скорее вернуться в Англию.

Было мучительно сидеть рядом с ним и молчать, поэтому Николь легла спать рано.

Она очень устала, но, когда засыпала, по щекам ее текли слезы.

С каждым днем Николь чувствовала себя все более несчастной.

Она была рядом с маркизом, могла его видеть.

Когда он заговаривал с нею, все ее существо тянулось нему.

Но она видела, что он ушел в себя.

Николь пыталась понять, в чем причина, и наконец решила, что он, должно быть, жалеет, что поцеловал ее, и боится, что она может этим воспользоваться.

Николь в печали расхаживала по палубе и думала о маркизе.

Она страстно желала быть сейчас рядом с ним на мостике.

Теперь они уже больше не смеялись за обедом, и Николь казалось, что он не хочет даже взглянуть на нее.

«Что случилось? Что я сделала не так? « — спрашивала она себя.

Разум подсказывал ей, что маркиз отправился в эту поездку по одной, и только одной, причине.

Он должен был выяснить, какова ситуация между Россией и Турцией.

Он сошел на берег, а потом посетил британское посольство в Константинополе.

Стало быть, его миссия завершена.

Теперь он мог вернуться домой.

Николь не сомневалась, что он считает часы до того момента, когда снова встретится с леди Сарой или с другой такой же красивой женщиной.

«Я больше ему не нужна, — с горечью говорила себе Николь. — Я была всего лишь… временной спутницей, и теперь он хочет только как можно быстрее избавиться от меня».

Она плакала в подушку, но твердо решила не становиться у него на пути и не цепляться за него, как, по словам Довкинса, делали другие женщины.

— Они как плющ, вот что я вам скажу! — говорил он, делая уборку в каюте Николь. — Вы не поверите, мисс, — эти дамочки прибегали к моим услугам, чтобы выиграть в его глазах!

— И как они это делали? — спросила Николь.

Она знала, что неприлично обсуждать личную жизнь маркиза с Довкинсом, но он был так предан своему хозяину и так восхищался им, словно кормилица или старый дядюшка, обожающий своего питомца.

Довкинс усмехнулся, услышав вопрос.

— Иногда они совали мне несколько соверенов, — ответил он, — и говорили: «Если вы скажете его светлости обо мне что-то хорошее, то получите еще!»

Довкинс засмеялся.

— Взяточничество, коррупция — так это называется, но я был бы полный лопух, если бы отказался от денег!

— И вы говорили что-то хорошее о них его светлости? — спросила Николь.

— Я всегда говорю ему то, что думаю, на самом деле, — ответил Довкинс. — И в девяти случаях из десяти его светлость со мной соглашается!

Николь гордо сказала себе, что никогда не стала бы подкупать слугу для таких целей.

Одно было очевидно: маркиз всегда руководствуется собственным мнением, и ничто и никто не в силах его изменить.

«Он от меня устал, и ему со мной скучно», — в сотый раз повторила себе Николь.

На глаза у нее опять навернулись слезы.

«Морской конек» достиг Афин, несомненно, в рекордное время.

Якорь был брошен в два часа ночи. Едва проснувшись, Николь поняла, что путешествие окончено.

Шум моторов затих. На яхте была тишина. Они приплыли в Афины.

Осознав этот факт, Николь принялась страстно молиться «Мадонне в беседке из роз», чтобы маркиз не уехал в Англию сразу.

— Пусть он… останется здесь хотя бы… на несколько дней, — твердила она. — Это было бы так… замечательно — немного задержаться с ним в Греции.

Маркиз сам представлялся ей античным божеством, и больше всего ей хотелось, чтобы он показал ей Акрополь.

Потом Николь осознала, что на самом деле ее интересует не столько Греция, сколько он сам.

Даже просто ехать с маркизом в поезде и то было бы счастьем.

Но ей было мучительно больно оттого, что с каждым часом, с каждой минутой приближалось мгновение, когда он распрощается с ней.

После этого она никогда уже больше его не увидит.

Время истекало неумолимо.

Николь подумала, что пусть даже маркиз равнодушен к ней. Все же пока еще у нее есть возможность быть рядом с ним. Она вскочила с кровати.

Она только что умылась и как раз начала одеваться, когда раздался стук в дверь. Догадавшись, что это Довкинс, Николь быстро накинула халат и крикнула:

— Войдите!

Довкинс вошел.

— Его светлость просил передать вам, мисс, чтобы вы захватили шляпку, так как сразу же после завтрака вы с его светлостью сойдете на берег.

— Его светлость берет меня с собой? — взволнованно спросила Николь.

— Это все, что мне поручено передать, мисс, — ответил Довкинс. — Карета отвезет вас в британское посольство.

Он вышел и закрыл за собой дверь. Николь смотрела на свое отражение в зеркале, но не видела ничего, испуганная новой догадкой.

Вероятно, маркиз хочет препоручить ее британскому послу.

Его превосходительство отправит ее в Англию отдельно, в то время как маркиз поедет один в королевских вагонах.

Николь почувствовала, что камень, который лег на ее сердце, когда она испугалась за Джимми, вернулся опять. Свет солнца померк у нее перед глазами.

Николь надела платье, в котором отправилась в эту поездку.

Она знала, что оно выглядит потрепанным, но другого у нее не было, да и все равно маркиз не заметит.

«Все кончено», — сказала Николь про себя, чувствуя, что даже «Мадонна в беседке из роз» оставила ее.

В салоне она не обнаружила никого, кроме стюарда, который подал ей завтрак.

— А где его светлость? — не удержалась она от вопроса.

— Его светлость уже позавтракал, мисс, и сейчас отдает распоряжения на причале.

Не желая заставлять его ждать, Николь торопливо проглотила завтрак, выпила кофе, взяла перчатки и выбежала на палубу.

У причала стоял большой экипаж с королевскими гербами на дверцах.

В первое мгновение Николь не заметила маркиза.

Потом она увидела его: он говорил что-то второму помощнику капитана и Довкинсу.

Они стояли возле багажной кареты.

Николь спустилась по трапу, и маркиз помог ей сесть в экипаж, присланный британским посольством.

Лошади тронулись.

Они ехали в молчании, потом маркиз внезапно сказал:

— Я хочу кое о чем спросить вас, Николь.

Она повернула голову, чтобы взглянуть на него, и маркиз, видимо, понял, что она взволнована.

Он видел, как дрожат ее губы.

Маркиз долго смотрел на нее, а потом спросил:

— Вы любите меня, Николь?

Это было настолько неожиданно, что на мгновение она утратила дар речи.

Ее большие глаза, казалось, заполнили собой все лицо.

От смущения кровь прилила к ее щекам, и ресницы дрогнули, когда она опустила глаза.

Маркиз ждал.

Еле слышно Николь пробормотала:

— Да.

— Я знал, что я не ошибся, — сказал маркиз и посмотрел в окно.

Николь с горечью подумала, что теперь он отнял у нее даже гордость.

Возможно, ему было ее жаль.

Это было еще мучительнее, чем любить его, зная, что он не догадывается о ее любви.

Карета подъехала к воротам британского посольства. На флагштоке развевался государственный флаг Соединенного Королевства.

Маркиз сказал:

— Не удивляйтесь ничему, что я буду говорить послу. От вас требуется только со всем соглашаться.

Николь ничего не поняла, но задавать вопросы не было времени.

Карета остановилась.

Адъютант ждал их у двери и когда часовые взяли на караул, приветствовал их со всем уважением.

Потом он провел Николь и маркиза в приемную.

Посол, красивый мужчина с седеющими висками, живо напомнил Николь отца.

— Рад видеть вас, милорд, — сказал он маркизу. — Но я и не подозревал, что вы здесь, пока не узнал с большим опозданием, что вы оставили на станции королевские вагоны.

— У меня были причины отправиться в Константинополь, — ответил маркиз, — а теперь позвольте представить вам мисс Танкомб, которая, как я обнаружил, была не в состоянии выбраться из этого почти уже осажденного города.

Посол пожал Николь руку:

— Представляю, как вы волновались, мисс Танкомб.

Николь улыбнулась, а маркиз сказал:

— И теперь, когда я привез ее в безопасное место, я хочу, чтобы нас обвенчали немедленно!

Посол удивился, а Николь так и застыла на месте.

Она не могла поверить, что маркиз действительно произнес эти слова.

Николь уставилась на него, думая, что ослышалась, а маркиз взял ее за руку.

Сердце едва не выпрыгнуло у нее из груди, и комната показалась ей залитой таким ослепительным светом, что стало больно смотреть.

— Разумеется, милорд, это можно устроить, — сказал посол. — Я пошлю за своим капелланом.

— Спасибо, — ответил маркиз, — А теперь мне нужно с вами кое-что обсудить. Нельзя ли моей невесте отдохнуть в другой комнате?

— Не сомневаюсь, что моя супруга будет рада познакомиться с мисс Танкомб, — сказал посол и, улыбнувшись Николь, добавил: — Позвольте я вас провожу.

Николь посмотрела на маркиза.

Он улыбался, и в глазах его было выражение, которого она не могла понять.

— Предоставьте все мне, — сказал он так тихо, что она едва сумела расслышать.

Посол подошел к двери и распахнул ее.

Николь ничего не оставалось, как только бросить последний взгляд на маркиза и последовать за ним.

Они прошли в ту часть посольства, которая, как поняла Николь, была жилой половиной.

Супруга посла ждала в гостиной. Посол представил ей Николь, добавив:

— Эта несчастная юная леди сидела взаперти в Константинополе, и лишь маркиз Риджмонт вызволил ее оттуда.

Он улыбнулся и продолжал:

— Маркиз попросил обвенчать их, и я уже поедал за капелланом. Я уверен, моя дорогая, что вы до тех пор о ней позаботитесь.

— Ну конечно! — воскликнула супруга посла. — Как чудесно, что вы обвенчаетесь здесь! Представляю, как вам было страшно в Константинополе, в который со дня на день могут ворваться эти ужасные русские!

— С маркизом… я была счастлива, — сказала Николь.

— И теперь вы сыграете свадьбу! Это так романтично! — вновь воскликнула супруга посла.

Потом, внимательно оглядев Николь, она сказала:

— Я полагаю, моя дорогая, что вы захватили с собой не много вещей?

— Очень мало, — правдиво ответила Николь.

— Ничего, я уверена, мы что-нибудь придумаем, — сказала супруга посла. — Дайте-ка сообразить… У меня две дочери, и одна из них как раз вашего роста.

Поняв, что она имеет в виду, Николь сжала вместе ладони.

Больше всего на свете ей хотелось выглядеть красивой в глазах маркиза.

Но разве в платье, которое она носила в течение четырех лет и которое давно вышло из моды, это было возможно?

— Давайте поднимемся наверх, — предложила супруга посла.

Николь еще больше укрепилась в мысли, что все это ей снится.

Вернувшись к маркизу, посол сказал:

— Моя супруга позаботиться о мисс Танкомб, и позвольте мне, милорд, поздравить вас! Мисс Танкомб, безусловно, одна из самых красивых девушек, которых я видел за всю свою жизнь!

— Полностью с вами согласен, — ответил маркиз.

— А теперь расскажите мне, — продолжал посол, — что происходит в Константинополе? — Я считал, что вы располагаете более поздней информацией, нежели я, — ответил маркиз. — Мы шли в Афины на максимальной скорости, а когда уплывали, судьба Константинополя, висела на волоске.

Посол улыбнулся.

— Тогда у меня для вас хорошие новости, — сказал он. — Только сегодня утром я слышал, что адмирал Торнби получил приказ взять шесть линейных кораблей и провести их через Дарданеллы.

Маркиз откинулся в кресле.

— На это я и рассчитывал! — воскликнул он.

— Теперь русские поймут, — сказал посол, — что в своих действиях должны учитывать реакцию британского правительства, и будут вынуждены обсудить условия перемирия.

— Надеюсь, что вы правы! — сказал маркиз.

— Если хотите знать мое мнение, — продолжал посол, — а я хорошо разбираюсь в этих вещах, — то великий князь Николай пре — красно понимает, что русская армия не в состоянии в данный момент вести войну с Британией.

Маркиз с удовлетворением подумал, что его телеграмма расшевелила кабинет министров.

— Из достоверных источников мне известно, — добавил посол, — и, я уверен, вы сможете подтвердить это, что у русского царя в казне пусто, а армия истощена.

Маркиз ничего не ответил, и после паузы посол тихо сказал:

— Я не собираюсь спрашивать вас, милорд, какую роль в этом деле сыграли вы, поскольку уверен, что вы предложите мне заняться своими делами, но у нас есть все основания отпраздновать отказ России от посягательств на Константинополь и вашу женитьбу!

Через час, когда Николь и супруга посла снова спустились вниз, им дважды передали, что капеллан уже дожидается.

— Пусть дожидается, — сказал супруга посла в ответ на второе сообщение.

— Я боюсь… маркиз будет сердиться, — с легким волнением в голосе заметила Николь.

— Он тоже может подождать, — отвечала супруга посла. — Я уверена, моя дорогая, что, увидев, какая вы хорошенькая, он поймет, что ради этого стоило немного потерпеть.

Поглядев в зеркало, Николь сама себя не узнала.

Супруга посла подобрала ей белое вечернее платье из гардероба своей младшей дочери.

Оно удивительно хорошо сидело на Николь, и понадобилась всего одна английская булавка, чтобы чуть заузить его в талии.

Турнюр этого платья из тонкого шифона был обшит каскадом оборок и заканчивался небольшим шлейфом.

На плечах Николь сверкали брызги крошечных стразов, делая ее похожей на цветок с росинками на лепестках.

Горничная супруги посла уложила ей волосы в модную прическу.

За неимением фаты они смастерили ее из тюля, который был куплен на платье.

В ней Николь казалась эфирным созданием.

Фата удерживалась на волосах маленькой диадемой с алмазами, принадлежащей супруге посла.

— Вот теперь вы действительно похожи на невесту! — с восторгом воскликнула ее превосходительство.

Служанка открыла дверь, и они медленно спустились по лестнице.

Адъютант бросил на Николь восхищенный взгляд и бросился открывать перед нею дверь в гостиную.

Маркиз с послом при виде Николь поднялись с кресел. Она застенчиво приблизилась к ним.

Маркиз долго смотрел на нее, а потом сказал:

— Именно так вы и должны были выглядеть!

— И именно так вы должны были сказать! — воскликнула супруга посла.

— Капеллан ждет, — напомнил посол.

Маркиз подошел к стулу, на котором лежал букет цветов. Он взял его в руки, и Николь увидела, что это розы.

Она поняла, что он выбрал их из-за картины «Мадонна в беседке из роз».

Николь посмотрела на него с благодарностью, но ничего не сказала. Слова были излишни.

В глазах маркиза появилось выражение, которого она никогда раньше не видела.

Николь показалось, что она возносится к небу. Маркиз предложил ей руку, и в сопровождении посла и его супруги они пошли в часовню.

Часовня находилась во внутреннем дворе посольства. Когда они прибыли, священник уже облачился в стихарь и готов был свершить таинство. Кто-то невидимый негромко играл на органе. Когда маркиз вел ее по проходу между скамьями, Николь показалось, что ее отец и мать в эту минуту рядом и видят, как она счастлива.

Капеллан произнес чудесные слова обряда бракосочетания.

Маркиз надел на палец Николь свое кольцо с печаткой. Для нее это был самый драгоценный подарок в мире. Вместе с ним он вручил ей Небо и Землю. Они опустились на колени для благословения.

В эту минуту Николь подумала, что те молитвы, которые она обращала к «Мадонне в беседке из роз», помогли им соединиться.

Невероятно, немыслимо — но маркиз полюбил ее!

Когда они выходили из часовни, Николь испугалась, что красота и святость их венчания слегка увянут, если им придется завтракать — в посольстве.

К ее облегчению, маркиз повел Николь к парадному входу, где у ворот ихожидала карета.

— Примите наши наилучшие пожелания и будьте счастливы, — сказал посол.

— Я благодарен вашему превосходительству за все, — ответил маркиз.

Супруга посла поцеловала Николь.

— Вы счастливица, моя дорогая, и маркиз тоже счастливец, — сказала она. — Ни у кого из пэров нет такой красивой жены!

— Неужели все это не сон… — пролепетала Николь.

— Пришлите мою диадему с каретой, когда вернетесь на яхту, — сказала супруга посла. — Но платье прошу вас принять в качестве свадебного подарка.

— Вы действительно мне его дарите? — спросила Николь.

— Следовало бы подарить вам вазу из серебра, — улыбнулась супруга посла, — но мне кажется, что это более практичный подарок. Кроме того, моя горничная уложила для вас еще несколько платьев, пару ночных рубашек и туфли.

— Как мне вас благодарить? — воскликнула Николь. — Огромное, огромное вам спасибо!

Она поцеловала супругу посла и забралась в карету.

Маркиз сел рядом с ней и, когда лошади тронулись, взял ее руку и поднес к губам.

— Не могу поверить, что… это правда, — пробормотала Николь.

— Это правда, — ответил маркиз, — и я расскажу вам об этом, когда мы вернемся на яхту.

Пока они отсутствовали, матросы не теряли времени даром.

«Морской конек» был украшен флажками и расцвечен огнями.

Трап увит гирляндами цветов, на борту играла музыка.

Вся команда во главе с капитаном встретила их троекратным «Ура».

Маркиз поблагодарил всех и повел Николь в салон.

Только сейчас она вспомнила о диадеме.

Маркиз осторожно снял ее с головы Николь и отдал Довкинсу, который поспешно сбежал по трапу и передал диадему кучеру.

Потом Николь сняла фату, и яхта подняла якорь.

Не успели они отчалить, как стюард подал завтрак.

Кок приготовил любимые блюда Николь, но она была так взволнована, что даже не почувствовала их вкуса.

Она могла думать только о том, что маркиз сидит рядом.

Он рассказал ей о британских линкорах, которые вошли в Дарданеллы.

И хотя маркиз более ничего не сказал, Николь поняла, что это его заслуга.

«Он такой… умный и такой… замечательный, — сказала она себе. — Как он мог… меня полюбить?»

После завтрака, когда они остались одни, маркиз сказал:

— Мне так много нужно сказать тебе, моя любимая, и я не хочу, чтобы нас беспокоили. Я думаю, нам лучше спуститься вниз.

Если бы он попросил ее подняться по радуге в небо, Николь согласилась бы. Но она по-прежнему не могла поверить, что все это происходит наяву.

Спускаясь вниз, она думала, что вот-вот проснется и окажется в одиночестве.

Маркиз не повел Николь в ее каюту, как она ожидала.

Вместо этого он открыл дверь своей.

Она вошла и замерла на пороге, пораженная тем, что увидела.

Вся каюта утопала в цветах.

Их аромат окутал ее, и она поняла, что все это розы.

Там были розы почти всех существующих оттенков — но у изголовья кровати стояли лишь белые.

— Как вы догадались?! — воскликнула Николь.

— Разве мог я подумать, что тебя привлекают другие цветы? — спросил маркиз. — Я знаю, моя драгоценная, что ты молилась «Мадонне в беседке из роз» с первого дня нашего знакомства — и особенно сильно, когда мне угрожала опасность.

— Да, это так, — согласилась Николь. — Но я думала, что…

Она отвела взгляд.

— Ты думала — о чем? — поторопил ее маркиз.

— Что я надоела вам, — прошептала Николь.

— Надоела? — воскликнул маркиз. — Это была неописуемая пытка — быть рядом с тобой и не иметь возможности поцеловать тебя после того, как мы оставили Константинополь.

— Тогда… почему, — спросила Николь, — почему вы так… отдалились? Я… не понимаю…

Маркиз обнял ее и усадил на кровать.

— Моя драгоценная, — проговорил он, — когда я тебя поцеловал, чтобы русские нас не подслушали, я понял, что люблю тебя так, как не любил ни одну женщину прежде.

Он притянул ее ближе к себе и коснулся губами ее щеки.

— Я видел, что ты чувствовала то же, что и я, — продолжал он, — такое же наслаждение, и понял, что мы были суждены друг другу от начала времен.

— Почему… почему вы… не сказали мне об этом? — прошептала Николь.

— Потому, моя драгоценная, что взял тебя в эту поездку исключительно для собственного удобства, — сказал маркиз и, улыбнувшись, добавил: — И даже на мгновение не мог вообразить, что полюблю тебя. Но когда это случилось, я понял, что нашел в тебе все, что хотел бы видеть в своей жене.

Николь еле слышно пробормотала что-то и спрятала лицо у него на груди.

— И как моя жена, — продолжал маркиз, — ты должна была быть чистой, святой и непорочной до тех пор, пока я не надену тебе на палец кольцо и ты не станешь моей.

— Как могла я догадаться о… том, что вы чувствуете? — прошептала Николь.

— Все, что я чувствовал, — это жгучее, непреодолимое желание поцеловать тебя и пробудить для чуда любви. Но я знал — ты решишь, что это неприлично, пока мы не женаты.

Теперь Николь все поняла.

Она подумала, что никто, кроме него, не смог бы так тонко понять ее чувств, если бы это произошло.

— Теперь ты моя, — сказал маркиз низким голосом, — и только этого, любимая, я ждал. Теперь мне не придется лежать ночи напролет без сна и тосковать по тебе.

Он помолчал и добавил:

— Я не смел на тебя смотреть, потому что боялся не удержаться и поцеловать тебя, потому что уже почти не владел собой.

— Я… люблю… тебя! Я… люблю… тебя! — выдохнула Николь.

Эти невысказанные слова каждую ночь заставляли ее плакать в подушку, и она думала, что никогда не произнесет их вслух.

— Как и я тебя! — воскликнул маркиз.

Николь взглянула на него, и в следующее мгновение его губы прижались к ее губам.

Он поцеловал ее сначала нежно, как будто она была бесценным сокровищем.

В эту минуту святость их венчания еще оставалась с ними.

Потом в нем вспыхнули крошечные искорки наслаждения.

Он понял, что Николь испытывает то же самое, и губы его стали более требовательными.

Николь почувствовала, что тает в его объятиях.

Она была так смущена тем чудом, которое он пробудил в ней, что едва заметила, как он поставил ее на ноги.

Очень осторожно он расстегнул ее платье, а потом поднял Николь на руки и положил на увитую розами кровать.

Только тогда она осознала свою наготу и смущенно потянула к груди простыню.

Розы, казалось, придвинулись.

Их благоухание усилилось, а маркиз сел рядом с Николь и заключил ее в объятия.

Его сердце стучало так же сильно, как в ту ночь, когда на яхту поднялись русские.

Но теперь он билось от любви, а не от страха.

Николь посмотрела на него, и он подумал, что прекраснее ее нет на свете.

— Я… на самом деле твоя… жена?

— Именно это я намерен доказать тебе, моя любимая, — ответил маркиз. — Ноя боюсь испугать тебя, как при первой нашей встрече.

— Тогда я боялась, потому что Джимми и я… поступили дурно, — прошептала Николь. — Но нас действительно соединил… Господь и, конечно, «Мадонна в беседке из роз», которая спасла тебя от русских.

— Она подарила мне тебя, — сказал маркиз, — и когда мы повесим эту картину у нас в спальне в Ридже, то будем смотреть на нее вместе и думать о том, как нам повезло.

Николь негромко вскрикнула и обвила его шею руками.

— Ты понял? О, мой замечательный… мой чудесный муж… Ты понял!

— Я понял лишь то, что искал тебя всю свою жизнь, — ответил маркиз. — Но теперь, когда я тебя нашел, я никогда с тобой не расстанусь! Ты моя, Николь, моя полностью и безраздельно! Я буду любить тебя и поклоняться тебе целую вечность!

Потом снова начал ее целовать — целовать требовательно, жадно, неистово.

Николь почувствовала, что ее любовь превращается в пламя, которое, взметнувшись, сливается с огнем, пылающем в маркизе.

Они унеслись высоко в небеса.

Они стали частью солнца, луны, звезд и роз, посланных Богом.

Это было гораздо позже. Солнце светило уже не так ярко, скоро должны были спуститься сумерки.

— Я… люблю тебя! — прошептала Николь.

Она повторяла это уже в сотый раз, но слова не тускнели и каждый раз звучали словно впервые.

— Ты совершенна! — воскликнул маркиз. Такое совершенство он уже почти отчаялся найти в какой-либо женщине.

Потом маркиз добавил с улыбкой:

— У меня есть для тебя подарок — а остальные ты получишь, когда мы приедем в Париж.

— Мы… едем в Париж? — переспросила Николь.

— Чтобы купить тебе приданое, моя драгоценная, и я уже предвкушаю, как буду тебя одевать, чтобы ты стала еще прекраснее!

Он рассмеялся и сказал:

— Хотя, по правде сказать, я предпочитаю, когда на тебе нет ничего!

Николь покраснела.

— Ты… смущаешь меня, — сказала она укоризненно.

— Я обожаю, когда ты смущаешься, — улыбнулся маркиз и притянул ее к себе.

Потом, словно желая закончить то, что хотел сказать, он проговорил:

— Теперь у тебя есть несколько платьев, которые можно не стесняясь носить, когда мы остановимся в Венеции.

— О, мне бы так этого хотелось! — воскликнула Николь.

— Королевские вагоны будут ждать нас там, и на сей раз нас уже не будет разделять коридор.

— Мы будем… спать в… королевской кровати… — пробормотала Николь.

— Пока я могу заниматься с тобой любовью, мне все равно, где это будет, — ответил маркиз.

Он положил руку ей на грудь, но вспомнил о своем обещании.

— Позволь мне сделать тебе первый подарок.

Он наклонился и поднял с пола газету, которую тайком от Николь принес из салона.

Это была «Морнинг пост» за прошлую неделю.

Маркиз развернул ее, и, когда протянул Николь, она сразу увидела заметку, которую ей нужно было прочесть.

Она взяла газету, все еще не понимая, какое это имеет к ней отношение.

Потом она прочла:

ТРАГИЧЕСКОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ С ВДОВОЙ ПЭРА

Леди Хартли, вдова лорда Хартли Мелкомба, погибла в результате несчастного случая, имевшего место возле ее дома в Эссексе.

Сломавшаяся оглобля поранила лошадь. Кони понесли, и кучер не смог с ними справиться. Карета, в которой ехала леди Хартли, врезалась в перила моста и перевернулась. Кучер отделался несколькими ушибами и небольшим сотрясением мозга, а леди Хартли придавило каретой, и спустя несколько часов она скончалась в соседнем доме, куда ее перенесли очевидцы трагедии.

Перед смертью леди Хартли успела составить новое завещание. Своего белого кота Снежка, свой дом и все свое имущество она оставила племяннику сэру Джеймсу Танкомбу, десятому баронету Кингз-Кип, Гертфордшир.

В настоящее время сэр Джеймс находится за границей, и поверенные предпринимают попытки связаться с ним.

Дочитав заметку до конца, Николь негромко ахнула.

Маркиз наблюдал за ней. Потом она неожиданно рассмеялась.

— Снежок! Джимми подарил его тете Алисе, и именно поэтому она оставила ему все свое состояние!

Она вновь засмеялась.

— Теперь ты видишь, мой замечательный муж, — сказала она, — что Джимми в конечном итоге не украл «Мадонну в беседке из роз», потому что она и так принадлежит ему!

— А вот с этим я готов спорить и спорить! — ответил маркиз. — Она принадлежит нам, моя любимая, и мы никогда никому ее не отдадим!

— Да… Она наша, — согласилась Николь. Она бросила газету на пол и подняла лицо к мужу.

1

роман (фр.)