Утром 21 октября 19.. года, на рассвете, по аристократической Медисон-авеню, спешил полисмен.

Погруженный в раздумье, он некоторое время шел наклонив голову, пока внезапно не остановился. Дверь одного из лучших домов элегантной улицы стояла распахнутой настежь. Было еще слишком рано, чтобы дверь могла раскрыть прислуга, выметающая лестницу. Кроме того, около дома не было видно ни одного человека и неудивительно поэтому, что полисмен остановился в недоумении. Он хотел убедиться, что открыла дверь, действительно, прислуга; кругом было все, по-прежнему, тихо.

Дом, о котором идет речь, стоял, как уже сказано, на лучшей улице Нью-Йорка, недалеко от Медисон-Сквера и по своему виду выделялся даже из роскошных домов этой улицы. Полисмен частенько во время ночных дежурств грезил о том, как хорошо живется, должно быть, обитателям этого палаццо.

Он был чрезвычайно поражен, увидев подъезд открытым, так как не мог припомнить, чтобы видел это раньше; напротив, дом стоял закрытым днем и ночью и казался необитаемым. Никто никогда не входил в этот дом и никто не выходил из него. Полисмен припомнил и то, что окна здания постоянно были завешаны тяжелыми занавесами. Только иногда случалось видеть на лестнице, ведущей к подъезду, мясника, булочника или зеленщика, но и с ними прислуга рассчитывалась, не впуская, даже в прихожую.

Если бы не эти торговцы, то можно было подумать, что дом давным-давно покинут жильцами.

Любопытство полисмена было напряжено. Он хотел посмотреть, не появится ли кто-нибудь закрыть дверь: сама собой она открыться не могла, значит, в доме были люди. Подозрение, что в доме не все благополучно, не пришло даже в голову полисмену.

Но, когда в течение четверти часа на пороге подъезда никто не появился, полисменом овладело беспокойство; он почувствовал, что что-то не ладно и захотел узнать в чем дело.

Быстро решившись, он вошел в подъезд и очутился в громадном сводчатом вестибюле.

Казалось, все было в порядке. Однако, могильная тишина, царившая в доме, невольно наводила на мысль о какой-то катастрофе и от этой мысли полисмен не мог освободиться, несмотря ни на какие доводы рассудка.

– Эй, есть тут кто-нибудь? – громко закричал он.

Ответа не последовало. Минута проходила за минутой. Полисмен несколько раз повторил свой оклик и затем, полный страшных подозрений, выскочил снова за дверь на улицу и нажал кнопку электрического звонка.

Раздался оглушительный звонок, похожий на дребезжанье большого колокола, звук, способный разбудить самого завзятого сонливца, но в страшном доме этот гул не произвел никакого впечатления.

Тогда полисмен решил осмотреть дом, насколько это было возможно.

Перед тем, как снова подняться по лестнице, бравый полисмен обдумывал, что ему делать: попросить ли подкрепления, отправившись для этого в ближайшее полицейское управление, или осмотреть вначале самому и затем уже, если это окажется нужным, обратиться к помощи других.

Последнее казалось ему более правильным; он направился в вестибюль и поднялся по лестнице на первый этаж.

Прямо перед ним была портьера, широкими складками падавшая с потолка на пол. Полисмен отдернул портьеру и увидел за нею дверь.

Несмотря на то, что отважный полицейский далеко не обладал способностями сыщика, но и ему бросились в глаза стоявшие посреди комнаты три стула, причем взаимное положение их было таково, каким оно бывает, когда сидящие на стульях люди ведут между собой оживленный разговор.

Не менее бившим в глаза, являлось и то обстоятельство, что, несмотря на ясное утро, в комнате горело электричество. Над тремя стульями свешивалась роскошная люстра, а над письменным столом, стоявшим в стороне, протягивало свою бронзовую лапу изящное бра.

На столе лежала недокуренная сигара, валялась бумага, вставочки и карандаши.

Кресло, стоявшее перед столом, было отодвинуто в сторону.

Полисмен сообразил, что сидевший в кресле, очевидно, быстро вскочил и ногою отбросил его в сторону.

Блюститель порядка не решился идти дальше; он перешагнул через порог и остановился, окидывая глазами все углы комнаты. Снова прокричал он несколько раз и снова не получил никакого ответа.

Тогда он направился через комнату в противоположную дверь. Она вела в громадное помещение, занимавшее всю ширину фасада. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить, что это библиотека.

Все стены громадной комнаты были заставлены шкафами, битком набитыми книгами. Обстановку дополняло несколько стульев, кресло-качалка и письменный стол, заваленный целым ворохом газет и брошюр.

Ближе к двери с потолка спускалась электрическая лампочка на шнуре, а кресло-качалка было подвинуто таким образом, чтобы свет лампочки падал на книгу, которую мог держать человек, сидевший в нем. Лампочка еще горела, а на сиденье кресла валялась книга, корешком кверху. Очевидно, кто-то читал ее, затем был прерван в своем занятии, но намеревался скоро возобновить его. Все это полисмен тотчас же заметил.

Он не имел ни малейшего намерения сделаться сыщиком, раскрывать преступления и т. д. Единственное, что побудило его начать осмотр дома, было желание узнать причину, по которой дверь подъезда стояла распахнутой.

Но гробовая тишина обеспокоила его. Как в только что оставленной комнате, так и в библиотеке полисмен крикнул несколько раз во всю мощь своих легких, но на его зов, по-прежнему, никто не отозвался. Что он должен был делать? Продолжать ли осмотр первого этажа, или подняться выше?

После короткого раздумья, полисмен решил подняться на второй этаж.

Сам не отдавая себе отчета, бравый полицейский заинтересовался и потому, поднявшись до следующей площадки, очень внимательно осмотрел каждую из трех дверей, представившихся его глазам.

Одна из них, как это было видно по толстым матовым стеклам, вела в ванную комнату. Широкий светлый коридор кончался четвертой дверью, за которой находилась, по соображению полисмена, комната, равная по величине библиотеке.

Он постучал в каждую из дверей в отдельности и ни откуда не получил ответа. Тогда полисмен попробовал открыть их, но они оказались запертыми изнутри.

– Что же теперь делать? – пробормотал полисмен. – Взломать одну из них? Но, ведь, на это я, собственно говоря, не имею никакого права. Попробую постучать еще в эту дверь, рядом с ванной.

Быстрыми шагами подошел он к маленькой дверке, очень похожей на двери запасных выходов в театрах. Как ни тряс он ручку, как ни колотил кулаком по лакированной доске, все было напрасно.

Полисмен в раздумье покачал головой.

– Прошу покорно, – развел он руками, – дело, как оказывается, не совсем просто. Во всяком случае, для полицейского, всего два года находящегося на службе, оно немножко трудновато. Я с удовольствием бы сделал все, что нужно, но не знаю, что, именно, нужно сделать. Ну, попытаюсь еще проникнуть в ванную комнату и, если мне это не удастся, я звоню по телефону, который видел в библиотеке, и вызываю полицейское управление. Пусть они там решают как и что, а с меня довольно.

Он постучал пальцем в дверь, а затем нажал ручку.

Наконец-то. Дверь оказалась открытой и полисмен вошел в комнату.

В следующий же момент он пронзительно вскрикнул и отшатнулся.

Роскошно устроенная ванная комната походила на бойню. На стенах, потолке, на полу виднелась кровь; ею были пропитаны подушки кушетки, покрыта chaise longue, портьеры на дверях... сама вода в ванне оказалась темно-красного цвета, так что полисмен с трудом различил на дне мраморного бассейна труп человека.

Полицейский был близок к обмороку. Зрелище, представившееся его глазам, было слишком отвратительно. Он вскрикнул еще раз, выскочил из комнаты, словно преследуемый фуриями, промчался по коридору, кубарем скатился с лестницы и не прекратил своего стремительного бега даже, когда очутился на улице.

Пробежав две или три улицы, запыхавшийся полисмен почти упал в объятия какого-то молодого человека.

– Легче!.. – вскричал тот, удерживая полисмена, – что вы, с виселицы сорвались! Прете прямо на живого человека!..

– Уф, – тяжело вздохнул тот, бессмысленно глядя на говорившего...

– Мак-Гинти!.. – узнал, наконец, юноша полисмена. – Что с вами такое стряслось? – спросил он.

Полисмен теперь пришел в себя.

– Ах, это вы, мистер Патси... – слабо улыбнулся он.

Действительно, это был вечно веселый помощник знаменитого сыщика Ника Картера.

– Собственной персоной, – отозвался Патси.

– Сам Бог послал вас мне навстречу!..

– Откуда вы неслись, ничего не видя, ничего не понимая, друг мой?..

– Ах, мистер Патси, если бы вы видели то, что я... не знаю, чтобы с вами случилось... – отозвался Мак-Гинти.

– Да что такое?..

– Там, на Медисон-авеню, в роскошном доме, совершено страшное преступление. У меня волосы встали дыбом, когда я вошел туда... Кровь, кровь, всюду кровь, целое море крови!..

– Кто же убит?.. – спросил Патси.

– Мужчина... Он лежит в ванне, изуродованный... Я, конечно, ни до чего не дотронулся... Может быть, там есть и еще убитые – не знаю...

– Ну, у страха глаза велики... – усмехнулся Патси. – Чем же я могу быть вам полезен?..

– Я прямо не могу дальше идти. Сделайте одолжение, позвоните в полицейское управление. Я сейчас займу пост у подъезда и буду ждать прибытия следователя. Вы исполните мою просьбу?

– Конечно, но не забудьте, что до прибытия властей вы не должны никого впускать в дом. Как вы думаете, сменивший вас полисмен близко от этого дома?

– О нет, – успокоил Мак-Гинти. – Будьте уверенны, я никого не впущу.

Из ближайшего магазина Патси позвонил, но не в полицейское управление, а на квартиру своего начальника, которому в немногих словах объяснил происшедшее.

Как раз ко времени получения телефонного известия, у Ника Картера сидел его друг и приятель, полицейский инспектор Мак-Глусски, зашедший к сыщику по какому-то делу.

– Возвращайся к Мак-Гинти, Патси, – приказал Ник, – и жди нас. Мы сейчас придем. Нам необходимо только сообщить о случае в округ, к которому принадлежит Медисон-авеню.

– Опять новое зверство!.. – обратился Ник Картер к своему другу. – Патси сообщает, что лицо трупа совершенно изуродовано...

Полицейский инспектор пожал плечами.

– Преступник, вероятно, воображал, что обезобразив свою жертву, скрыл концы в воду... – сказал он.

– О Джордж, – улыбнулся сыщик, – ты, совершенно неожиданно для самого себя, скаламбурил довольно удачно...

– Ошибаешься, голубчик, мне теперь не до каламбуров. Дело слишком серьезно... – возразил Мак-Глусски, идя к телефону.

– И все-таки я прав... Изуродованный труп, действительно лежит в воде, на дне бассейна...

– Черт знает что такое!.. – возмутился полицейский инспектор. – Господа преступники стараются перещеголять друг друга в измышлениях всевозможных мерзостей... Вот проклятая порода.

– Не брани их, – усмехнулся Ник. – Не будь подобных субъектов, мы с тобой должны бы были положить зубы на полку, а теперь... Ты, кажется, собирался говорить по телефону?.. Поторапливайся.

– Сейчас, сейчас... – отозвался Мак-Глусски.

– Надеюсь, мы выйдем вместе? – спросил сыщик.

– Разумеется...

– Ну, пока ты будешь говорить, я успею переодеться и отдам кое-какие приказания... Да, вот что, – остановился Ник у двери, – пожалуйста, не посвящай пока управление во все детали дела, в свое время мы сами сделаем это...

– Будь спокоен, – ответил Мак-Глусски, беря трубку.

Вслед за этим, полицейский инспектор отдал приказание, чтобы к дому, в котором было открыто убийство, откомандировали человек шесть полисменов. Они должны были следить за тем, чтобы до прихода властей никто не входил в дом и не покидал его.

Шесть полисменов прибыли к месту назначения в одно время с Мак-Глусски и Ником Картером.

Таким образом в паллацо, из которого, незадолго до того, выскочил Мак-Гинти, первыми появились два лучших криминалиста Америки.

– Джордж, – обратился сыщик к своему другу, – отдай приказ, чтобы никто не входил в здание, пока мы не закончим нашего расследования. Между прочим, ты знаешь, кто жил в этом доме?

– Вот уж нет, – развел руками Мак-Глусски. – Эта часть города является самой фешенебельной во всем Нью-Йорке и не имеет к нам, полицейским, никакого отношения. Однако, постой. Да, да, теперь припоминаю; здесь жила Адель Корацони. Я когда-то прочел ее имя и адрес в ежемесячной ведомости и тотчас же забыл.

Приняв рапорт от Мак-Гинти, инспектор, вслед за своим другом, вошел в дом. Оправившийся от испуга полисмен очень толково рассказал, каким образом открыл преступление, так что его похвалил даже взыскательный Ник Картер. Последнее заставило Мак-Гинти покраснеть от удовольствия.

Бегло осмотрев комнаты первого этажа, друзья направились в ванную. Описание Мак-Гинти оказалось не преувеличенным. Вся комната оказалась настолько окровавленной, что можно было подумать, будто преступники специально заботились, чтобы произвести более отвратительное впечатление.

Остановившись на пороге, Картер некоторое время оглядывал комнату, а затем бросил многозначительный взгляд на Мак-Глусски.

Ответный взгляд инспектора показал сыщику, что его друг составил себе мнение, одинаковое с мнением самого Картера.

Затем Ник быстро подошел к ванне, опустил руку в окровавленную воду и приподнял голову трупа. Если он надеялся увидеть лицо покойника, то жестоко ошибся.

Голова несчастного представляла сплошную рану: нос, уши, глаза, подбородок, все было превращено в какой-то бесформенный окровавленный ком.

Картер снова опустил труп и подошел к Мак-Глусски.

– Н-да, – произнес он задумчиво, – определить личность убитого будет очень нелегко. Я твердо убежден, что в альбоме преступников красуется физиономия, находящегося в ванне человека, но отыскать его теперь, после того, как на лице нельзя разобрать ни одной черточки, представляется делом нелегким.

Теперь сыщик заметил, что вся мебель в ванной была буквально пропитана кровью. На небольшом туалетном столике лежал тонкий батистовый носовой платок художественной работы с кружевами, еще сырой от нее.

Лужи крови на стенах и мраморных плитах пола, уже подсохли и в некоторых местах поэтому легко можно было отличить отпечаток женской ноги.

Еще раз обменявшись взглядом с Мак-Глусски, Картер вышел из комнаты и тщательно запер за собой дверь.

– Мы видели пока довольно, – проговорил сыщик. – Как ты думаешь, какую дверь взламывать?

– Думаю ближайшую, – ответил инспектор. – Ее тебе открыть нетрудно?

– Пустяки, – улыбнулся Картер.

Он вынул из кармана свою специальную отмычку и, так как изнутри, в замочной скважине не торчало ключа, открыл дверь через 2 – 3 минуты.

Комната, в которую вошли сыщики, была пуста и нигде не виднелось второго трупа, найти который предполагал Ник.

Помещение, роскошно меблированное, судя по большому столу, буфету и резным дубовым стульям, было столовой.

В комнате не была сдвинута с места ни одна вещь, так что вопрос об убийстве с целью грабежа отпадал сам собою.

– Здесь, кажется, все в порядке, – обратился Картер к инспектору. – Потом мы сюда еще вернемся.

– Конечно, – последовал ответ. – Я склонен думать, что в передних комнатах мы скорее натолкнемся на что-нибудь интересное.

– Что же именно ты предполагаешь увидеть?

– Адель Корацони или, вернее говоря, то, что было ею, – заметил Мак-Глусски.

Сыщик кивнул головой в знак согласия, после чего оба вошли в смежную комнату. Очевидно и в ней кто-то жил, но обитатель этой комнаты был как бы отделен от остальных жильцов квартиры.

Если такое предположение было правильно, то узенькая дверь, находившаяся в переднем углу, могла вести только в спальню.

В комнате, где находились теперь криминалисты, царил, если не образцовый порядок, то, во всяком случае, не было и разгрома. Она выглядела как помещение, в котором долго, безвыходно сидел человек.

Перед одним из окон помещалось кресло-качалка, около которого валялась небрежно брошенная на пол вчерашняя газета. У другого окна находился мягкий стул, а на столике, придвинутом к самому стулу, стоял ящик с египетскими сигаретками, серебряная спичечница и пепельница, до краев наполненная окурками.

Между стулом и окном, опять-таки на полу, валялся последний номер иллюстрированного журнала и книга.

Из всего этого следовало, что обитатель комнаты не отличался любовью к порядку, не знал, как убить время и бездельничал. Все это вошедшие в комнату, запечатлели в своей памяти и поспешили к спальне, в которой ожидали встретить нечто не совсем обыкновенное.

Картер открыл дверь и остановился на пороге.

В комнате горело электричество и ярко освещало мельчайшие детали обстановки. Рядом с Картером остановился и Мак-Глусски, и некоторое время мужчин можно было принять за каменные изваяния.

Наконец Мак-Глусски повернулся к своему другу.

– Можно, подумать, что она спит, – произнес он.

При этом он указал на один угол комнаты, где в высоком кресле покоилась фигура очаровательно красивой женщины.

Лицо, окруженное волной черных волос, получило уже тот восковой оттенок, который наблюдается у людей, через несколько часов после смерти.

– Это Адель Корацони, – прошептал Картер. – Она мертва. Однако, пока еще не двигайся с места; необходимо запомнить мельчайшие детали. Молодая женщина одета в платье, обличавшее, что она или намеревалась остаться дома, или, если и думала принять, то только хорошо знакомого человека. Последнее предположение кажется мне более подходящим, так как прическа сделана очень тщательно, а цвет и покрой платья рассчитан, чтобы оттенить редкую красоту.

Ни по положению фигуры, ни по чертам лица покойницы, нельзя было заключить, что она умерла насильственной смертью.

В комнате не оказалось ни малейшего следа пребывания постороннего человека, а сама хозяйка как будто присела отдохнуть и неожиданно перешла в вечность.

На ее коленях лежала открытая книга, руки покоились на одной из страниц, как это бывает с человеком, который желает возобновить прерванное чтение.

Посторонний наблюдатель был бы сильно поражен той общностью, которую проявили оба криминалиста во время исследования. Это происходило оттого, что метод их был совершенно одинаков и им не нужно было прибегать к длинным разговорам, чтобы понять друг друга.

Простояв около четверти часа на пороге, они вошли в саму комнату и приступили к делу. Уверенность, с которой они проходили мимо одного предмета, не обращая на него внимания и подробно осматривая другой, была поистине удивительна. Казалось, каждый из них знал уже все обстоятельства дела, и кратчайшим путем, безошибочно шел к цели.

Картер, прежде всего, подошел к трупу убитой. Он ясно видел, что в том положении, в каком она находилась, с нею не могли покончить.

Для Картера было ясно, что несчастную женщину посадили на место уже после смерти и он заключил это, что для убийцы представляло большой интерес произвести впечатление, будто смерть наступила мгновенно. Может быть, он желал даже симулировать самоубийство.

Наклонившись над трупом, Картер увидел небольшую баночку, какие в аптеках употребляются для отпуска пилюль, зажатую в точенной руке покойницы. Баночка оказалась пуста и только на дне можно было, хотя и с большим трудом, заметить зеленоватый налет.

На шее несчастной виднелось маленькое пятнышко, такого же зеленовато-бурого цвета. Хотя пятно было не более булавочной головки, острые глаза сыщика все же заметили его и, вместе с тем и несколько таких же пятнышек на платке убитой.

Не подлежало сомнению, что пятнышки эти являлись следами той самой жидкости, которая заключалась в баночке.

Правая рука Корацони покоилась на ручке кресла, ноги, обутые в маленькие, вышитые шелками, туфельки, непринужденно упирались в бархатную подушку, а голова откинута на бок, как бывает во время сна.

– Так, – протянул сыщик, – кто бы ни был убийца, должен признаться, он великий мастер своего дела. Как ты думаешь, Джордж?

Полицейский инспектор ничего не ответил. Он пожал плечами и отошел в сторону, словно совершенно не интересуясь расследованиями своего друга.

На губах сыщика промелькнула легкая улыбка, затем он схватил руку, в которой была зажата баночка. Пощупав и правую руку, лежавшую на ручке кресла, он привел их в прежнее положение и несколько раз провел по белоснежному лбу красавицы, причем убедился, что кожа уже потеряла свою эластичность.

Вынув из кармана увеличительное стекло, с которым никогда не расставался, Картер осмотрел пузырек, пятна и руки Корацони, стараясь при этом не только не изменить положение трупа, но даже складки платья.

Пока Ник осматривал труп, инспектор исследовал другую часть комнаты.

Картер снова отошел к порогу двери, но шел при этом задом и на цыпочках. Опустившись на колени, он впился взглядом в роскошный персидский ковер, лежавший на полу. Затем, не поднимаясь, пополз вокруг комнаты, пока не дошел до того места, где обои несколько выгорели, благодаря падавшим на них лучам солнца.

Все время Картер не выпускал лупы из рук, разглядывая каждый сантиметр ковра, как бы желая найти чьи-то следы. У трупа стоял теперь уже инспектор.

Обойдя на коленях кругом всю комнату, Ник, чтобы не мешать своему другу, вышел в смежную комнату, которую точно также подверг самому тщательному осмотру. Он то склонялся над ковром, то поднимал взор к потолку, то подходил к камину.

Перейдя к подоконнику того окна, у которого валялась на полу книга и журнал, сыщик увидел, что на подоконнике кто-то сидел. Этот "кто-то" был несомненно тот, который провел с Корацони ее последние часы.

Когда инспектор покинул спальню, Картер был уже в комнатах первого этажа.

И здесь, как и наверху, Ник осмотрел решительно все. Оставалось удивляться тому адскому терпению, которое проявлял при этом сыщик: он либо ползал на коленях, либо полз лежа на животе, ходил, исключительно на цыпочках, а увеличительного стекла не выпускал из рук ни на минуту.

Посторонний зритель, несомненно, покачал бы головою, наблюдая манипуляции Картера.

На пороге библиотеки Ник столкнулся с инспектором. Оба взглянули друг на друга, улыбнулись, но не сказали ни слова.

Покончив с библиотекой, Картер "обревизовал", как он выражался, все четыре этажа дома, не забыв заглянуть даже на чердак.

Время от времени сыщик сталкивался с Мак-Глусски и каждый раз друзья ограничивались многозначительной улыбкой, не произнося ни звука.

Наконец осмотр дома был окончен; Картер и Мак-Глусски встретились снова в библиотеке.

– Готов, Ник? – осведомился инспектор.

– Да. А ты?

– Тоже готов.

– Как ты думаешь, можно позвать коронера? Телефонировать ему?

– Думаю, что можно. Телефонируй, – с загадочной улыбкой согласился Мак-Глусски.

Несмотря на то, что телефон стоял тут же, на столе, Картер не тронулся с места.

– Я думаю послать Патси, – многозначительно проговорил он.

Мак-Глусски кивнул головой в знак согласия.

Дело в том, что как тот, так и другой прекрасно видели, что телефон испорчен, но не хотели объявлять этого, желая испытать друг друга. Лукавая усмешка, мелькавшая у каждого из них на губах, выдала тайну.

Сыщик отошел в угол комнаты, нагнулся и поднял с пола какой-то предмет.

– Видел ты эту штучку? – спросил он, показывая выломанную из телефона пластинку слуховой трубки.

– Нет, – ответил Мак-Глусски, – зато я нашел другое.

С этими словами, он поднял с другого конца комнаты исковерканную диафрагму.

– Вот, что нашел я, – заявил он, – но не говорил об этом, желая испытать тебя.

– Так, так, – кивнул головою Ник. – Я тоже хотел провести тебя, но, кажется, эти попытки – напрасный труд... Да?

– Вполне согласен с тобой. Скажи мне только, чего хотел достичь этот субъект, ломая телефон?

– Не знаю, по крайней мере, пока, – последовал ответ.

– Я тоже не знаю, – развел руками инспектор. – Кажется, работа предстоит нелегкая и, кажется, что из нее ничего не выйдет.

– Без достаточно веской причины, вряд ли бы стали ломать аппарат, – высказал свои соображения сыщик.

– Это так, Ник. Но, согласись сам – от этого нам немногим легче.

– Пока, да, но я уверен, что мы раскроем тайну.

– "С надеждой, правда, жить светлей"... – продекламировал Мак-Глусски.

– "Но веры нет в душе моей"... – докончил Картер. – Это известно мне уже давно.

– "Мне сладость веры не дана"... – не унимался инспектор.

– "Надежда? Призрачна она"... – воодушевлялся сыщик. – Так-то так, дружище, но ты забыл окончание стихотворения:

"Без веры жить нам тяжело:

Сильней гнетет и давит зло

И лишь надежда, дар богов.

Освобождает от оков!"...

– Однако, довольно. К делу. Я сейчас посылаю Патси.

– Ты побудешь здесь, до прихода коронера? – осведомился Мак-Глусски. – Я с удовольствием остался бы, но не могу: должен отправляться в управление. Впрочем, все, что нужно, мы осмотрели.

– Да, и все-таки неизвестно, что может выясниться при осмотре трупов.

– Весьма возможно, – согласился Джордж. – Знаешь что, Ник: после посещения дома коронером, приходи ко мне; мы подробно поговорим о добытых нами результатах.

– Непременно приду.

– Тогда, до свидания, – откланялся Мак-Глусски. – Жду тебя. Приходи скорее.

Однако сыщику пришлось увидеть своего друга не так скоро, как он ожидал: обстоятельства сложились иначе.

Мак-Глусски был буквально завален работой, а коронер, вместе с Картером, нашли столько интересных и нужных мелочей, что следователь пришел в восторг от предстоящего ему торжества, в наступлении которого он не сомневался, зная, что бок о бок с ним работает сам знаменитый Ник Картер.

Было уже около шести часов вечера, когда трупы убитых вынесли из дома на Медисон-авеню, а само здание поручили охране нескольких полисменов.

Только в девять часов сыщик вместе с коронером, появились в кабинете инспектора полиции и заняли места около письменного стола...

– Я думаю, сэр, – обратился Мак-Глусски к следователю, – что мой друг рассказал вам, что мы еще до вас осмотрели место преступления... Мы не известили вас тотчас же и...

– Я понимаю, – кивнул головою коронер.

– Мы с Ником, – продолжал инспектор, – более или менее опытны в таких делах, а потому и полагали, что своим осмотром поможем вам напасть на след преступников. Само собою понятно, что ни у одного из нас не было ни малейшего намерения отнимать у вас славы открытия следов или, тем более, ронять ваш престиж. Нет, мы просто хотели прийти вам на помощь.

– Полноте, полноте, – замахал руками коронер. – Я прекрасно знаю все и от всей души благодарен вам за помощь.

– Дальше, – пояснил Мак-Глусски, – Ник сказал вам, вероятно, и о том, что мы ничего не изменили ни в обстановке комнаты, ни в положении трупов.

– Это и без того было видно, – послышался ответ.

– Прекрасно, – хлопнул инспектор ладонью по кипе бумаг, лежавших на столе. – Вообразите себе, что вы пригласили нас для допроса в качестве свидетелей и проверяйте каждое наше показание возможно тщательнее, чтобы безошибочно взвесить его значение. Когда затем дело дойдет до суда, вам достаточно будет подробно передать все существенное из нашей сегодняшней беседы, чтобы дать верную картину происшедшего в домена Мэдисон-авеню.

– Вы согласны? – спросил сыщик, подождав, некоторое время ответа коронера.

– Я считаю себя вашим крупным должником, господа, – серьезно проговорил следователь. – С помощью таких двух знатоков дела, как вы, мистер Картер и ваш друг, мистер Мак-Глусски, я, конечно, сумею проникнуть в тайну трагедии.

– Ну, это еще неизвестно, – недоверчиво покачал головою Мак-Глусски. – Я, например, про себя могу сказать: "ничего в волнах не видно"...

– Пожалуй, я присоединяюсь к тебе, – заметил Ник.

– Без сомнения, вы уже переговорили друг с другом о деле и составили себе некоторую картину, – догадался коронер.

– Наоборот. Мы не перемолвились ни единым словом.

– Как?! – изумился следователь. – Но, ведь, это так естественно: товарищи по профессии всегда обмениваются мнениями на самом месте исследования. Это, наконец, выгоднее.

– Я с этим не согласен! – энергично тряхнул головою сыщик. – У каждого свои методы и важно, чтобы каждый составил себе мнение независимо от другого. Я ничего не знаю о результатах, добытых Джорджем, а он о моих... О его взглядах на дело мне известно столько же, сколько и вам.

– Это, однако, интересно, – протянул коронер.

– Мы часто работаем вместе и всегда поступаем так. Смею вас уверить, что таким образом мы добивались наилучших результатов. Да, по-моему, иначе работать и невозможно.

– Это почему?! – воскликнул следователь.

– Очень просто, – спокойно произнес Ник. – При выяснении тех или иных обстоятельств дела, каждый старается доказать справедливость своей точки зрения... Получается возможность сравнивать, исключать, добавлять, исправлять и т. д. В результате – истина или, по крайней мере, очень близкое приближение к ней... Я думаю, ты, Джордж, готов и на этот раз вести беседу таким же образом?

– Не совсем, – послышался ответ. – На этот раз очень хорошо было, если бы наш друг-коронер взял на себя труд допрашивать нас, как допрашивают обыкновенно свидетелей...

– Согласен, – заявил Картер.

– А вы? – обратился Мак-Глусски к коронеру.

– Весьма охотно.

– Значит, я должен вначале поведать вам все, что имеется у меня в управлении по этому делу. Сейчас я изложу вам сведения из "анналов".