Секретные материалы (№115) - Месть из могилы

— Расскажите, пожалуйста, суду, что же случилось в тот день, когда вы задержали его.

Малдер повернулся к прокурору — постоянно отворачиваться от нее было бы, по крайней мере, невежливо.

— Мы устроили засаду на таможенном складе, в аэропорту. Ты знали, что Барнет получает информацию от одного из сотрудников компании, осуществляющей перевозку денег. Он платил информатору наличными. Все это мы знали… Но нам и в голову не могло прийти, что, когда инкассаторская машина прибудет за деньгами, Барнет окажется внутри нее. Под видом охранника… Поэтому ему и удалось захватить водителя в заложники.

— Иными словами, — сказала прокурор, останавливаясь перед Малдером, — он взял в заложники собственного сообщника?

— Да, мэм.

— Что же случилось потом?

— Мы блокировали Барнета и предложили ему освободить заложника и бросить оружие.

Прокурор вновь отправилась в свой бесконечный поход:

— Скажите, агент Малдер, где в тот момент находились лично вы?

— Я находился за спиной у Барнета.

— И у вас имелась возможность сделать прицеленный выстрел?

— Да, мэм.

Прокурор опять остановилась:

— Но вы стрелять не стали. Почему?

— Да, я не стал стрелять. Потому что не в правилах ФБР ставить под угрозу жизнь заложника. Ведь я не мог быть уверен, что убью его наповал. В случае же, если бы я его только ранил, он бы вполне успел выстрелить в заложника. И я думал… — Малдер вдруг заволновался. — В конце концов, Барнету некуда было деваться. И я думал, он сдастся.

— Что же произошло на самом деле?

— А на самом деле… — Малдер глянул на подсудимого и чуть не поперхнулся: тот презрительно улыбался, поигрывая цепочкой наручников. — Джон Барнет выстрелом в висок убил своего заложника и тот же выстрелил в агента Уоленберга. Он попал ему прямо в лицо…

— Благодарю вас, агент Малдер, — быстро сказал прокурор. — У меня больше нет вопросов.

Малдер продолжал смотреть на Барнета.

А тот продолжал улыбаться. Потом взял в руки стакан с водой и сделал неторопливый глоток. Словно сидел за стойкой бара, словно не о нем секунду назад и говорили.

И тут на Малдера нашло.

— Барнет пристрелил Стива Уоленберга запросто и с удовольствием! — сказал он в микрофон, по-прежнему глядя на обвиняемого.

Сразу вскочил адвокат:

— Ваша честь, я возражаю!

— Возражение принимается, — сказала судья. — Свидетель, я лишаю вас слова!

Но Малдер ее не слышал. Он видел презрительную улыбку на лице обвиняемого, и эта улыбка действовала на него, как красная тряпка на быка.

— Стив Уоленберг был человек… У него было жена и двое маленьких детей, а ты…

Судья стукнула молотком:

— Свидетель! Пройдите на свое место! Немедленно!!!

—Ты убил его не колеблясь, как паршивую собаку! — голос Малдера задрожал от ненависти. — И потому сам должен сдохнуть как собака, сукин сын!!!

Адвокат взвился, словно его ужалила в задницу оса:

— Ваша честь, остановите его!

В зале поднялся шум. Кто-то крикнул:

— Правильно! Собаке собачья смерть!

Присяжные переглядывались между собой.

Судья принялась колотить молотком так, будто из стола перед ней вылез трехдюймовый гвоздь, представляющий непосредственную угрозу для ее жизни.

— Свидетель! Если вы не прекратите, я привлеку вас к ответственности за неуважение к суду! — Потом она повернулась к публике: — А если присутствующие не успокоятся, я прикажу очистить зал!

Стук молотка и крики привели Малдера в чувство. Он тряхнул головой, отодвинул микрофон и спустился со свидетельского места.

Барнет смотрел на него все с той же презрительной улыбкой.

Малдер прошел мимо, сел радом с Реджи.

— Ты что, с ума сошел? — сказал Реджи. — Что ты себе позволяешь?

Малдер не ответил — он смотрел на Барнета.

А тот, обернувшись, по-прежнему не сводил с него глаз. Потом негромко — между ними было не более шести футов — сказал:

— Я пришью тебя, малыш!

Барнет произнес эти слова спокойно, даже доброжелательно — словно поблагодарил друга за неоценимую помощь. Или пригласил его на ленч…

Но в сердце Малдера хлынула морозная волна страха. Потому что за спокойствием и доброжелательностью (как за единственной аляповатой декорацией — нищета захудалого провинциального театрика) пряталась самая настоящая, бесконечная и откровенная ненависть …

Деликатное покашливание оператора прервало воспоминания Малдер. Девушка вновь смотрела на него вопросительно. А с дисплея пялился очередной вариант Барнетовой физиономии.

— Мне нужны распечатки всех возможных трансформаций.

Малдер встал.

— Хорошо, — сказала оператор.

Открылась дверь, в лабораторию вошла Скалли. Она была заметно взволнована.

— Я тут факс получила. Из федеральной тюрьмы «Ташму»…

— Ну и?.. — вскрикнул Малдер. — Они что-нибудь обнаружили?

— Нет, просто мне вдруг пришло в голову… Ведь Джон Барнет умер от сердечного приступа, верно? Во всяком случае, так утверждает свидетельство о смерти. Я попросила ох переслать факсом его медицинскую карту. — Скалли заглянула в бумагу. — Оказывается, Барнета поместили в тюремный госпиталь с диагнозом «Инфекция правой кисти»! Никаких упоминаний об осложнениях с сердцем. — Она протянула бумагу Малдеру. — Более того, шестью месяцами ранее, после очередного планового медобследования, ему поставили печать «Абсолютно здоров»!

У Малдера от предчувствия успеха заколотилось сердце. А Скалли смотрела на него. Нет, это еще не был взгляд типа «ты был прав, а я не верила!» Но Малдер понял, что хотя бы один кирпич в возводимой вокруг стене ему расшатать удалось.

Федеральная тюрьма «Ташму»,

штат Пенсильвания

День второй

На следующее утро они отправились в федеральную тюрьму «Ташму».

К счастью, тюрьма располагалась не на Диком Западе, а совсем рядом, в штате Пенсильвания. И потому, добираясь до нее из Вашингтона, можно было вполне обойтись без заказа билетов на самолет.

Тюрьма впечатляла. Отсюда вряд ли можно было удрать без помощи со стороны. Да и в этом случае в качестве помощи пришлось бы использовать полк «зеленых беретов» при поддержке танков и артиллерии.

Охранники, открывая и закрывая замки, передавали столичных гостей по отработанной цепочке, пока последний — медбрат тюремного госпиталя — не привел их в помещение, своей белизной чрезвычайно напоминающее больничную палату. Лишь решетки на окнах говорили о том, что в палате этой лечат заключенных.

— Крэндолл, к тебе пришли! — сказал медбрат человеку, сидевшему в инвалидной коляске спиной к двери.

— Ко мне никто никогда не приходит! — Энергичным движением рук Крэндолл развернул коляску.

Это был средних лет мужчина, обладатель серых глаз, крючковатого носа, небольших усов, короткой бородки и свойственной многим инвалидам глубокой безысходности во взгляде. Впрочем, едва он заметил Скалли, как глубокая безысходность мгновенно сменилась пристальным плотским интересом изголодавшегося самца.

Медбрат вышел, и Малдер тут же вцепился в обитателя палаты мертвой хваткой:

— Вы помните Джона Барнета?

Крэндолл с явным сожалением оторвался от созерцания неожиданной гостьи:

— Еще как помню.

— Вы хорошо его знали?

— На атасе я у него не стоял, — Крэндолл фыркнул. — И штаны перед ним не расстегивал… Так, шапочные знакомые…

— Но в завещании он назвал вас своим единственным наследником, — заметила Скалли. — Вероятно, слова «шапочные знакомые» надо бы заменить словом «друзья»?

Крэндолл вновь вернулся к созерцанию дамских прелестей, шумно сглотнул слюну и лишь через несколько секунд ответил:

— Нет, мэм. Это мы уже тут с ним стямались, на живодерне.

— Вам известно, что Барнет умер от сердечного приступа? — сказал Малдер. — Здесь, в госпитале, в восемьдесят девятом году…

— Как это умер!? — воскликнул он ошалело. — Что ты мне шьешь?

— Так написано в свидетельстве о смерти.

— Он жив. И никакого сердечного приступа не было, болт мне в задницу.

— Почему вы так считаете?

Крэндолл вновь повернулся к Скалли, но на этот раз в его взгляде не было и намека на похоть.

— Когда я видел Джонни в последний раз, он был совсем рядом, — голос Крэндолла дрогнул. — Живодер только что отхряпал ему больную граблю… правую…

— Какой живодер? — быстро спросил Малдер. — Доктор Ригли?

— Да-да, доктор Ригли. Он сказал, будто Джонни копыта откинул. — Крэндолл заволновался еще больше, у него даже руки затряслись, будто в отходняке. — Но я знал, что он баки забивает! Он на меня крысой посмотрел, когда я спросил!

— Но почему вы решили, что Барнет не умер?

Федеральная тюрьма «Ташму»,

штат Пенсильвания

Четыре года назад

Крендолла разбудили среди ночи дикие вопли. Он тяжело перевернулся на другой бок — мясники ничего не могли сделать с его больными ногами — и попытался заснуть. Однако вопли продолжались, и Крэндолл понял, что под такую музыку компанию подушке не составишь.

Пришлось перебраться в стоящую возле койки коляску и отправиться на поиски музыканта. Хорошо еще, его, Крэндолла, палату давно уже на ночь не запирали — что от безногого ждать!..

Крэндолл выкатился в коридор и тут же наткнулся на открытую дверь в палате Джонни Барнета.

Палата была пуста.

Джонни попал на живодерню пару дней назад, и Крэндолл сразу проникся к нему симпатией. В конце концов, разве важно, что новый знакомый по масти явно мокрушник? Хвороба всех уравнивает, а Джонни, по всему видно, не косил — у него и в самом деле разболелась правая грабля. К тому же он не кроил из себя неприступного. А скольких он там пришил, это были его личные с дядей Сэмом дела и ничьи больше. Да и к Крэндоллу он относился неплохо…

Вопли продолжались, и Крэндолл покатил вдоль коридора. Ему показалось, что кричит Джонни, а Джонни не стал бы орать зря. Раз кричит — значит, ему и в самом деле несладко.

Потом вопли стихли, но Крэндолл уже засек дверь, из-за которой они только что неслись. Подкатил, повернул ручку. И увидел Очкарика, мясника, которого при обращении положено звать доктором Ригли.

Очкарик, одетый в забрызганный кровью зеленый халат, словно паук над мухой, нависал над мясницким столом, а на столе лежало наполовину укрытое простыней человеческое тело. Жмурик… Крэндолл узнал бы жмурика, даже если бы застывшее лицо его не было повернуто в сторону двери. Да, это был Джонни, это его разгрымзанные неподвижные гляделки пялились сейчас сквозь Крэндолла.

— Что ты делаешь с Барнетом?! — крикнул Крэндолл. И натолкнулся на стальной взгляд Очкарика — тот поднял голову.

— Не понял…

— Я спрашиваю, что ты делаешь с Джонни, болт тебе в грызло? — Крэндолл подкатился ближе к мясницкому столу.

Очкарик выпрямился, повернулся к нему всем своим паучьим телом:

— Возвращайся в палату! Вы уже ничем не можете помочь своему другу.

— Почему?

— Потому что Джон Барнет умер!

— Но я слышал, как он орал…

И тут Крэндолла чуть не стошнило: он увидел на белом подносе возле Джонни окровавленную человеческую граблю, отхваченную по локоть, с растопыренными побелевшими пальцами.

Между тем Очкарик вцепился в свое мясницкое перо, узкое, острое и блестящее.

— Я сказал, Джон Барнет мертв! Ты меня хорошо понял? — Очкарик сделал несколько стремительных шагов и махнул пером перед физиономией Крэндолла. — Давай, Крэндолл, проваливай! Тебе здесь нечего делать. Ясно?!

То, что здесь нечего делать, Крэндоллу было ясно. Он ведь не мясник!.. Вот только почему это Очкарик кромсает Джонни в одиночку? Где его свора?

Морда Очкарика все больше смахивала на крысиную. И Крэндолл понял, что пора уносить ноги. Откатился на полметра назад. Мясник тут же шагнул следом, по-прежнему держа перо наизготовку.

Сила солому ломит, дело известное… Крэндолл, вздохнув, бросил последний взгляд на Джонни. Экая корешу непруха вышла — перед коповскими пушками не согнулся, а концы отдал на мясницком столе от какой-то дрянной болячки!

И тут он увидел, как неподвижные гляделки Джонни ожили, медленно закрылись и снова открылись. Джонни моргнул, болт ему в задницу. Раз, и другой, и третий… Нет, рано ты, мясник, хавало вонючее, хоронишь Джонни! Джонни еще тебя перепрыгает!..

Но Очкарик уже оттеснил незваного гостя в коридор. Дверь закрылась. Щелкнул замок.

Крэндолл развернул коляску и покатил в свою палату. Ему было не по себе: он знал, что никогда уже не забудет увиденное в стенах мясницкой — вопли кореша, отхваченная по локоть окровавленная грабля. И неожиданно ожившие мертвые гляделки…

Штаб-квартира ФБР

Вашингтон, округ Колумбия

День второй

Когда они вернулись в Штаб-квартиру, Малдер достал из сейфа «зиг зауэр 226».

— Что ты собираешься делать? — Скалли посмотрела на него с удивлением.

Малдер зарядил пистолет и начал пристраивать под левой мышкой кобуру.

— Могу сказать тебе, что я не собираюсь делать! Сидеть и ждать, пока Барнет еще кого-нибудь убьет и пришлет мне очередную любовную записку!

— Ты хочешь сказать, призрак Барнета?

Малдер фыркнул:

— Вот уж не думал, Скалли, что ты веришь в призраков…

Зазвонил телефон. Скалли сняла трубку:

— Алло. Да, минутку… — повернулась к Малдеру. — Это тебя…

Тот застегнул последнюю застежку, поправил кобуру и подошел к телефону:

— Малдер слушает…

— Фокс Малдер?

Голос звучал вкрадчиво и размеренно, и Малдер сразу узнал его.

— Это ты, Барнет?

Он включил магнитофон и показал Скалли рукой на дверь.

Скалли все поняла, сказал громким шепотом:

— Попробую засечь… — и стрелой вылетела за дверь.

— Похоже, ты удивлен… — голос в трубке по-прежнему был вкрадчивым и размеренным.

— А разве мне запрещено удивляться?

На той стороне телефонной линии усмехнулись:

— Удивляться не запрещено никому. А вот как насчет записи телефонных переговоров? Особенно если собеседник не давал на это разрешения… Ведь закон таков?

Донесся новый смешок.

— С того, что ты был бы не против разнюхать, откуда звонит Джон Барнет. И тебя обрадовало бы лишь одно известие — что он звонит с того света… Или я не прав?

Надо было дать Скалли как можно больше времени. И Малдер сказал:

— Касается ли тебя закон, еще неизвестно… В каком ты штате?

— В том же, что и ты. — В трубке опять усмехнулись. — Мы стояли в одной очереди за кофе сегодня утром. А вчера в одном магазине. Ювелирном…

Сердца Малдера коснулась холодная лапа. Как вчера, на стадионе…

— По-моему, ты врешь!

Теперь в трубке откровенно расхохотались.

— Малыш, я всегда и везде рядом с тобой, — вкрадчивость сменилась жестокостью. — Запомни — всегда и везде. Ты — мой, малыш!

Надо было тянуть время.

— А почему это я должен верить, что ты действительно Барнет?

— Ты ведь помнишь мои слова! — голос стал еще более жестким. — В зале суда… Неужели ты усомнился в моем обещании?

Надо было тянуть время.

— Не помню. А что ты обещал мне в зале суда?

Короткая пауза, смешок.

— По-моему, ты тянешь время, рассчитывая засечь мой номер… — новый смешок. — У тебя ничего не получится!

— Я не верю тебе, — сказал Малдер. — Джон Барнет давным-давно мертв!

— Мертв ты, Малдер!

Еще чуть-чуть, и Скалли успеет. Но разговор близился к концу. Дьявол, почему мне раньше не пришло в голову, что он позвонит! Ведь это же Барнет!

— Ну хорошо, — сказал Малдер. — И тем не менее мне нужны доказательства, что ты тот, за кого себя выдаешь.

— Ах, доказательства тебе нужны?! — Барнет вновь расхохотался. И отчеканил, будто гвозди забил: — Да ради Бога!..

«Дьявол, еще бы хоть десять секунд, — Подумал Малдер. — Хоть пять!..»

В ухо полетели короткие гудки.

— Барнет! — потерянно крикнул Малдер. — Ты меня слышишь?

Десяти секунд не было. Не было и пяти. Были одни короткие гудки. Гудки в трубке. Гудки в комнате. Гудки — во всем мире…

В дверь влетела запыхавшаяся Скалли. Глаза круглые, рыжие волосы растрепаны.

— Малдер, мы не успели!..

Малдер вздохнул и положил трубку:

— Он знал, что мы попытаемся его засечь, и вовремя прервал разговор.

Скалли опустилась на стул:

— Это действительно был Барнет?

Малдер выключил запись, отмотал пленку назад.

— Джон Барнет родом из Нью-Хэмпшира. У него очень характерный выговор. — Малдер включил воспроизведение. — Вот, послушай!

— Ну хорошо, — донеслось из магнитофона. — И тем не менее мне нужны доказательства, что ты тот, за кого себя выдаешь…

Скалли узнала голос своего партнера. А потом послышался издевательский смех. И новый голос:

— Ах, доказательства тебе нужны?! Да ради Бога!

Малдер выключил магнитофон и вновь взялся за пистолет.

— Интересно, — сказала Скалли. — Что он имел в виду?

— Не знаю. — Малдер сунул пистолет в кобуру. — Но звонил мне Джон Барнет! Теперь я в этом уверен!

Возражений у Скалли не нашлось.

Квартира Реджи Фэрду

Германтаун, штат Мэриленд

День второй

22:45

— Я пришью тебя, малыш! — сказал Барнет Малдеру, и Реджи увидел, как сквозь приятную улыбку этакого рубахи-парня неумолимо проступает волчий оскал.

А потом физиономия у Барнета начала покрываться серой шерстью, вытягиваться. Обнажились клыки. Реджи схватился за пистолет и обнаружил, что пистолет позабыт на работе. Волк распахнул пасть. А на столе у судьи зазвонил телефон.

И Реджи проснулся.

Настольная лампа неярко освещала прикроватную тумбочку. За окном было еще темно. На груди у Реджи угнездилась раскрытая книжка, на носу очки. А на душе — мимолетный страх и давно уже ставшая привычной пустота.

Вновь грянул телефон.

— Тьфу, гроб в стакане! Приснится же такое! — Реджи переложил книжку на подушку, повернулся на бок и снял трубку. — Слушаю!

— Реджи! Это Малдер.

Реджи снова выругался, на этот раз — мысленно.

— Малдер, что тебе надо? Звонишь посреди ночи…

— Сейчас всего десять сорок пять, Реджи!

— Да? — Реджи глянул на часы. — Ну все равно! Я уже спал…

— Подожди, Реджи! Не похоже, чтобы Барнет был мертв!

Реджи вздохнул:

— Ну что ты ко мне пристал?!

Голос Малдера сверлил ухо:

— Он мне позвонил сегодня. А до этого мы побывали в тюрьме «Ташму». И заключенный по имени Крэндолл… Это тот самый, кого Барнет назвал своим наследником… Так вот, этот Крэндолл клянется, что видел Барнета живым в ту ночь, когда он якобы умер.

Реджи переложил книжку на тумбочку и сел:

— Знаешь, Малдер… Шел бы ты домой, гроб в стакане, отдохнул немного. И другим бы дал отдохнуть. Ей-богу, я жалею, что позвонил тебе вчера из ювелирного магазина…

— Реджи, да послушай ты!.. Есть, правда, одна странность в показаниях Крэндолла.

— Да? — Реджи снова вздохнул. — Ну и какая же?

— Записка, оставленная в ювелирном магазине, была написана правшой…

— Ну и что?

— Крэндолл заявил, будто видел, как Барнету ампутировали правую руку…

Реджи начал подбирать слова, чтобы суметь Малдера и отшить и не обидеть, но тут ему показалось, что в спальне он не один. Справа мелькнула какая-то тень, послышался шорох. Реджи, похолодев, вскочил и начал поворачивать голову.

Это движение и стало причиной его гибели — с чужой помощью голова повернулась дальше, чем следовало. Последнее, что увидел Реджи в своей жизни, была рука, мелькнувшая перед его лицом. Кажется, она была желтого цвета, в черных пятнышках. И кажется, на ней было всего четыре паль…

Хрустнули позвонки. Больше он ничего не видел и не слышал.

Тело сползло с кровати на пол. Вновь раздался хруст — это подвернулись под чужой каблук осиротевшие очки. На недвижную грудь Реджи Ферду лег лист бумаги в половину формата А1. чмокнула защелка замка в прихожей. И наступила почти мертвая тишина. Лишь за окном чуть слышно посвистывал ветер, да из валяющейся на кровати телефонной трубки раздавалось гнусавое кваканье:

— Эй, Реджи, ты слышишь меня? Что случилось?… Что происходит? Ответь, Реджи! Ты слышишь меня? Что там у тебя происходит?… Ответь, Реджи! Реджи!!!

Трубка квакала еще секунд десять — до тех пор, пока до Малдера наконец не дошло, что Реджи ему не ответит.

Скалли приехала к дому агента Реджи Фэрду около полуночи. По той суете, которая царила вокруг и внутри дома, ей стразу стало ясно, что произошло непоправимое. Окружающие были очень злы и очень неприветливы — как всегда, когда убивают своего. Наверное, каждый представлял себя на месте убитого.

Малдера она отыскала в спальне — там, где произошло убийство. Он не был зол и неприветлив. Он вообще не был тут — потому что стоял столбом, молчал и смотрел в зеркало, висевшее над лишенным косметики косметическим столиком. Вряд ли он кого-либо там видел…

Работавшие на месте преступления эксперты его не трогали.

— Я надеюсь, ребята, вы были очень внимательны, — сказала Скалли, чтобы хоть что-то сказать. — Любая нитка может оказаться важной уликой. — Она чувствовала себя ужасно глупо, но Малдера надо было вывести из ступора. — Если ничего не нашли, пройдите еще раз… Послушай, Малдер!

Малдер не шевельнулся. Он по-прежнему смотрел в зеркало. Но голос его ожил:

— У него жена умерла от рака шесть лет назад. Он не любил вспоминать об этом. В последнее время он над чем-то работал. Все обещал рассказать мне, но так и не рассказал. А теперь уже и не расскажет. По-моему, Реджи был единственным в Конторе, с кем я мог поделиться. Если что-то не ладилось…

Он несомненно преувеличивал, но Скалли не стала его поправлять.

— Малдер! — Она вздохнула. — Мне очень жаль!..

— Я вот что подумал… — напарник по-прежнему не слышал ее. — Все бы сложилось совсем иначе, если бы я тогда пристрелил Барнета…

— Малдер! А почему ты решил, что здесь побывал Барнет? Мы ведь до сих пор ни в чем не уверены…

Малдер повернулся и молча показал на косметический столик.

Скалли подошла.

На столике лежала записка. «ПОХОРОНЫ ОПЛАЧЕНЫ. СНАЧАЛА — ДЛЯ ДРУЗЕЙ ЛИСА, ПОТОМ И ДЛЯ НЕГО САМОГО».

И Скалли поняла, что, сказав слово «мы», она имела в виду лишь себя. Да и в этой части — соврала.

Штаб-квартира ФБР

Вашингтон, округ Колумбия

День второй

Утро

— Чернила свежие, немного смазаны, — сказала Хендерсон, глядя в микроскоп. — Не буду хвастать, Малдер, но я редко ошибаюсь… Записка наверняка написана правой рукой. Я в этом практически уверена. Видишь — характерное изменение нажима у нисходящих штрихов…

Сегодня соответствовать не требовалось, потому что Хендерсон не прикалывалась. Впрочем, сегодня мог прикалываться только тот, у кого крыша поехала. Или совесть в круиз ушла…

Малдер пристроился ко второй паре окуляров. В поле зрения красовалась хорошо знакомое слово «Fox».

— А что ты еще заметила?.. Кстати, слушай… Не могло ли быть так, что у того, кто это написал, вместо руки — протез?

Хендерсон покрутила ручку предметного стола.

Текст поехал в сторону, и в поле зрения появилось слово «friends».

«Друзья, — подумал Малдер. — Сначала друзья Лиса. Похороны оплачены в первую очередь для друзей. Как Реджи мог впустить к себе убийцу? Или он и не впускал никого… И как можно свернуть шею агенту ФБР, не имея правой руки? Что это должен быть за протез? Разве лишь рука киборга, какими переполнены многочисленные голливудские поделки…»

— Думаю, это написано мужчиной, — сказала Хендерсон. — Почерк достаточно легкий, беглый… Судя по изменению нажима на переломе штрихов, у этого мужчины очень ловкие пальцы… От протеза такой ловкости и за миллион лет не добьешься.

Малдер оторвался от микроскопа:

— Понятно. Как полагаешь, первые две записки написал этот же человек?

— Несомненно, — Хендерсон подняла на него глаза, полные печали. — Ты думаешь, это он убил агента Фэрду?

— Думаю, он. Хотя и не представляю — каким образом! Свернуть Реджи шею в его собственной спальне — это… — Малдер замолк.

Хендерсон покивала. Глаза ее затуманились.

— Знаешь, что мне пришло в голову?.. — она вновь уткнулась в микроскоп. — Обрати внимание: ни на одной записке нет отпечатков пальцев. А если бы у этого типа была надета перчатка, характер штрихов был бы немного другим… Поразмысли-ка над этим противоречием…

Едва он переступил порог родного кабинета, Скалли тряхнула волосами:

— Малдер! Я тебя обыскалась! Послушай-ка, что я обнаружила, — она кивнула на лежащую перед нею бумагу. — По данным Американской медицинской ассоциации, доктор Ригли, подписавший свидетельство о смерти Барнета в тюрьме «Ташму», с семьдесят девятого года врачом не считается.

Малдер сел напротив:

— Что ты имеешь в виду?

— Он был исключен из членов Ассоциации без права на восстановление, — с торжеством заявила Скалли, — после того как власти штата Мэриленд лишили его гранта за вопиющие нарушения врачебной этики.

— Где ты это раскопала?

— В ежемесячнике Национального института здоровья.

Малдер задумался.

Скалли ждала, зная заранее, какой следующий вопрос задаст напарник.

— Что за исследования вел этот Ригли? — спросил он наконец.

Вопрос был тот самый, ожидаемый. Поэтому Скалли ответила мгновенно:

— Этот Ригли проводил эксперименты над детьми, страдающими болезнью под названием «прогерия».

— И где это было?

— В самом Национальном институте здоровья. В Бетезде. От Вашингтона — два шага!

— Позвони-ка в этот институт, — сказал Малдер, — сообщи о нашем приезде. — Он вдруг улыбнулся. — По-моему, я уже месяц не интересовался собственным здоровьем. Да и тебе бы не мешало провериться…

Национальный институт здоровья

День третий

В национальном институте здоровья Малдера и Скалли провели в кабинет некоего доктора Энгера.

Это был совершенно лысый мужчина лет пятидесяти пяти, с большими вислыми усами и в очках со старомодной роговой оправой.

К приезду гостей из ФБР он подготовился основательно — на столе стоял не менее старомодный, чем очки доктора, кинопроектор, а на стене висел древний белый экран.

После взаимных приветствий и обмена любезностями Скалли устроилась за столом и достала блокнот. Доктор зашторил окно, погасил свет, зажег для Скалли маленькую настольную лампу и включил аппарат. Раздавшийся стрекот напомнил Малдеру детство — у них дома были кинокамера и проектор.

На экране появилась совершенно плоская, коротко остриженная морщинистая женщина в белом балахоне, совсем маленького роста — не выше ста сорока сантиметров — и абсолютно седая. Этакая дожившая до преклонного возраста карлица из цирка…

— Эта пациентка — восьмилетняя девочка, — сказал доктор Энгер. — У нее последняя стадия прогерии.

Малдер с удивлением глянул на него:

— Судя по внешнему виду, она родилась, как минимум, в начале века…

Скалли поправила настольную лампу и сделала в своем блокноте какую-то пометку.

— По всему миру зарегистрировано не более ста случаев этого заболевания, — продолжал доктор Энгер. — Оно встречается крайне редко…

— Болезнь неизлечима? — быстро спросила Скалли.

— Да, неизлечима, — доктор развел руками. — Некоторым больным, правда, удается дожить до раннего отрочества, но большинство погибает в возрасте семи-восьми лет.

Малдер покачал головой и вновь посмотрел на девочку-старушку:

— От чего же они умирают?

— Клиническая картина — смерть от сердечно-сосудистых заболеваний. Но на самом деле это бедное дитя умирает от самой обыкновенной старости…

Маленькая старушка на экране подбежала к мужчине в очках и белом халате, вытащила у него из кармана большую конфету в яркой обертке, развернула и целиком засунула в рот. Морщинистое лицо засияло бесконечным и неподдельным счастьем.

Мужчина погладил старушку по седой головке и посмотрел прямо в камеру.

— Это и есть Ригли? — спросил Малдер.

— Да, в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году. — Доктор Энгер снял очки и отвернулся от экрана. — Джозеф Ригли полагал, что найдет возможность замедлить процесс старения у таких больных. Поначалу его лабораторные исследования обещали немало, но потом он совсем отбился от рук… — голос Энгера стал жестким. — Он хотел начать эксперименты над людьми.

— А почему ему не позволили? — Малдер отвернулся от экрана.

Скалли продолжала писать в своем блокноте.

Энгер вдруг заволновался, пробежался по кабинету, пересек луч проектора — по экрану прошла тень.

— Потому что ему нельзя было позволять. Все было слишком гипотетично, слишком… опасно то есть… — Энгер замахал рукой. — Поймите вы! Я знал Джо Ригли. Он плевал на этих детей, он относился к ним не лучше, чем к лабораторным крысам. Прогрессия — ужасная болезнь, а он рассматривал ее как прекрасную возможность… он именно так и говорил: «Прекрасная возможность!»… разгадать секреты старости. И когда ему не разрешили продолжать эксперименты, он пришел в неописуемую ярость. Он словно тронулся от злобы! Знаете, как его звали за глаза?

— Как?

— Доктор Менгеле!

— Каким же все-таки образом Ригли потерял диплом врача? — спросила Скалли.

— А он стал проводить эксперименты над людьми без разрешения. С согласия пациента… — Энгер сжал кулаки. — Когда все это выплыло на свет божий, грант у Ригли отобрали и подали на него в суд от имени городской ассоциации врачей.

Скалли захлопнула блокнот:

— Боюсь, ваш бывший коллега исчез с лица земли!

Доктор Энгер посмотрел на свои сжатые кулаки и помотал головой.

— Возможно, вы правы. — Он сел за стол. — Хотя долгое время ходили упорные слухи… Будто бы он отправился в Южную Америку. С целью продолжать свои эксперименты.