Любовь

— Теперь я невидимка, — удовлетворенно произнесла она. Поскольку они и раньше часто играли в непостижимые игры, Базз об этом даже не задумался — просто улыбнулся и поцеловал ее, а потом отошел. Она же запахнулась потуже в платок и спустила ноги на пол. Трудно сказать, действительно ли она считала себя невидимкой; по крайней мере у нее было такое чувство. Она осторожно пробралась к окну, отодвинула штору и прижалась лицом к холодному стеклу. И в самых недвусмысленных, домашних понятиях вновь увидела кошмарную гармонию солнца и луны.

Каролина настолько потеряла от Ли голову, что напрочь позабыла о приличиях, да и вообще о чем бы то ни было. Домовладелец заменил проржавевшее ограждение балкона какими-то неизящными досками, так что с улицы видно ничего не было, но Аннабель глядела на происходящее через окно, как ослепленный любовью призрак. Зрелище было беззвучным, точно действие происходило под водой, и расположение сливавшихся линий само по себе было ей очень знакомо; однако лицо этой девушки весьма зримо искажалось, а вовсе не было безразличным и непроницаемым, как лицо той шлюхи с открытки, и Аннабель поняла, что Ли для нее потерян в какой-то тайной и крайней интимности. Она никак не могла вместить это проявление его инаковости в свою мифологию — вселенную совершенно эгоцентричную — и ощутила горестную ревность от самого акта, который понимала только символически.

— Если ты меня обманешь, я умру, — повторила Аннабель словно логическую формулу. Она чувствовала облегчение и даже удовольствие всякий раз, когда ей удавалось избегать подлинного контакта с ним, сознавая, что ее волшебная крепость до сих пор не подверглась осаде, — но думала, что ключ от этой крепости, должно быть, все равно у него, и настанет день, когда он взбунтуется и пойдет на штурм. Однако стоило ей увидеть этот бунт в действии, как пришлось прибегнуть к крайним мерам, чтобы обезоружить Ли, ибо таким образом, думала — а возможно, и надеялась — Аннабель, она сможет превратить событие, грозившее разрушить все ее эгоцентричные построения, в плодотворное их продолжение. Штора упала на место, а она отвернулась от окна. Вечеринка шла своим чередом как ни в чем не бывало, а Базз был поглощен беседой с негром в черных очках, поэтому от него помощи ждать не приходилось. Ей скорее нужна была вполне практическая помощь, а не утешение: она же ходила с Баззом воровать, они делили на двоих секрет перстня, а поэтому она не считала Базза слишком отдельным от себя. Но любила она Ли, и именно Ли хотела сейчас сделать больно.

Она сразу же отправилась в ванную, чтобы в уединении убить себя. К счастью, в ванной никого не было. Заперев за собой дверь, она вспомнила, что нужно было попросить у Базза какой-нибудь нож — тогда бы она воткнула его себе в сердце. Раздосадованная, что придется прибегнуть к недостойной бритве, она тем не менее быстро вскрыла себе запястья двумя точными размашистыми ударами и села на пол истекать кровью. Кровь у нее всегда шла очень легко. Однако она догадывалась: чтобы истечь кровью до смерти, понадобится некоторое время. Запястья побаливали, но она была довольна: будто выиграла еще одну шахматную партию нешаблонным методом.

— Они нас тут заперли, — сказал Ли. Каролина оправила на плечах сбившееся платье и засмеялась.

— Какая я сволочь, — с наслаждением протянула она. Их обнаружат запертыми на балконе в эротическом дезабилье — на такое публичное признание их связи она и надеяться не могла, а потому подумала, как все после этого станет просто: конфронтация Жены и Другой Женщины лицом к лицу, верная победа. Она обвила его руками, а он стал стучать в оконное стекло, пока их не впустила внутрь какая-то молоденькая блондинка. Каролина была слишком занята приведением в порядок своих атласных юбок и не обратила внимания на это поразительное существо, чья угрюмая мордашка, пухлая и белая, как блюдце молока, казалось, парила в огромном облаке обесцвеченных кудряшек. А Ли слишком погрузился в раздумья и тоже не узнал ее — пока она не произнесла:

— Добрый вечер, мистер Коллинз, — а потом хихикнула и добавила: — … сэр.

Одета она была, как начинающая прошмандовка: облегающий белый трикотажный свитер под горлышко, узкие эластичные джинсы и сапоги на высоком каблуке; только ее толстые, бледные и недовольные губы и поразительная чистота кожи давали понять, насколько она юна, эта королева красоты из вечерней газеты, ученица Ли, которой он преподавал современное международное положение и которая теперь обнаружила своего учителя в компрометирующей ситуации посреди пьяного разгула и наркотического дебоша.

— Боже милостивый, кто тебя сюда привел, Джоанна?

— Не беспокойтесь, — ответила она. — Я никому даже не заикнусь.

Так он попал в ловушку сговора с собственной ученицей. Каролина, оглядевшись, была разочарована: никого из ее приятелей в комнате не осталось. Даже Базз испарился, хотя музыка еще грохотала. Ли занервничал:

— Я провожу тебя домой.

Она отыскала свою меховую пелеринку на койке Базза под какими-то непристойными фотографиями Ли с Аннабель. Они оставили вечеринку догорать и, как на первом своем свидании, пешком пошли по тихим улицам, словно одни на свете. Неожиданно она издала низкий и густой смешок и сжала ему руку, но он к этому времени уже довольно-таки протрезвел и пришел в сильное беспокойство: ведь он вел себя еще глупее, чем вообще мог от себя ожидать.

— Последний раз, когда моя мать с кем-либо разговаривала, она утверждала, что она — Вавилонская Блудница, — сказал Ли, но думал он главным образом об Аннабель. Каролина повернула голову и вытаращилась на него: раньше он никогда не заговаривал с ней о своей матери, и она решила, что это, должно быть, означает следующую стадию интимности между ними.

— Расскажи мне о своей маме, — подбодрила она его.

— Она в психушке, — ответил Ли. — Совсем невменяемая.

Каролина не ожидала, что он ответит так равнодушно.

— Бедный Ли, — с оглядкой произнесла она.

— Да нам с теткой лучше было, чего там. Ты ж не захочешь жить с чокнутой, правда, да еще в таком нежном возрасте?

Через несколько дней Базз показал ему снимки, которые сделал на холме. Ли и вообразить себе не мог такого ужаса на лице Аннабель, поскольку сам к метафизическим кошмарам был мало восприимчив; в остальном же он точно представлял, как она будет выглядеть, ведь женщина на игровой площадке и девушка на холме уже наложились друг на друга в его сознании, поэтому, говоря о матери, он говорил об Аннабель. Ли заметил, что его школьное произношение снова выдохлось — стресс давал о себе знать. А кроме этого, ему жгло глаза.

— Тебя… тебя тетя воспитала?

— Да. Нас обоих. Она…

Он не смог закончить фразу, и та повисла в воздухе. Каролина опечалилась и даже немножко обиделась: интимность между ними не выросла, а, наоборот, уменьшилась, ибо он внезапно перестал реагировать на Каролину, и та поежилась, вероятно ощущая неотвратимую потерю кусочка своей великолепной самоуверенности. Она жила в квартале типовых домиков, выстроенном над речным обрывом, в тихом местечке.

— Ты зайдешь?

Он пытливо взглянул на нее с легким укором, и она ощутила предвестие печали.

— Ли?

Она стояла холодной полночью в своей хорошенькой глупенькой одежонке и заклинала его. А Ли казалось, будто он идет по канату над водоворотом, хотя он верил, что одного знания может быть достаточно, чтобы уберечься от падения, если он будет идти осторожно, и даже если он намеревается порвать сейчас с Каролиной, то достаточно сентиментален или, возможно, тщеславен, чтобы подняться к ней наверх. Однако в ее комнате у него закружилась голова — пришлось даже отойти от окна, чтобы не выпрыгнуть. Тогда он понял, что не может больше жить на повседневной высоте — он просто себя обманывал. И тут же позволил захлестнуть себя чувству вины.

— Что я сделала не так? — спросила Каролина, точно безутешное дитя, столкнувшись с безразличием, текущим с волшебной скоростью японского водяного цветка, а Ли уже тошнотворно колебался между двумя средоточиями своей вины — любовницей и женой. Однако с самого начала от Каролины ему нужно было одно — чуточку простой нежности, а ей от него — наслаждения, хотя теперь уже она впала в такое обморочное и беспомощное состояние, что ей казалось: без него она будет одинока всю оставшуюся жизнь.

— Я тебя не знаю, — сказал Ли. — Я же тебя совсем не знаю, правда?

Что прозвучало как оправдание, как попытка что-то объяснить — вовсе не как жалоба, но ее эти слова поразили в самое сердце: она ведь не сознавала, что их свел друг с другом просто случай, что они обмениваются иллюзорными, противоречивыми обманами, будто мигают фонариками друг другу в лицо.

Карету скорой помощи Ли увидел еще с холма и пустился бегом. Он успел увидеть, как Аннабель выносят из дома, обернутую в одеяло, а потом Базз в него плюнул. Брат был по-прежнему разукрашен, как демон; наконец-то он сосредоточился на ситуации, распалившей весь его актерский оппортунизм.

— Я вынес дверь, ты где-то ебался, а она умирала, правда?

Ли не почувствовал ничего, кроме удивления. Вероятно, кто-то из санитаров не дал ему кинуться на брата; как бы то ни было, вскоре он очутился в приемном покое — диктовал имя и адрес Аннабель медсестре. Он дважды громко произнес по буквам это имя — «Аннабель», а потом понял, что не в силах остановиться и продолжает повторять буквы, пока не зажал себе рот ладонью. Аннабель нигде не было видно. На лавке лежал мужик с рожей, разбитой бутылкой, и матерился. Какой-то бледный ребенок сунул шестипенсовик в автомат и вытащил картонный стаканчик кофе. Другая медсестра (или, возможно, одна из двух первых, или просто зевака, или вообще просто какая-то совсем другая медсестра) предложила Баззу успокоительного. Ли по-прежнему не испытывал ничего, кроме шока. Аннабель на носилках, закутанная в одеяла, исчезла за двойной дверью. Баззу кто-то пытался что-то вколоть. Что здесь делает этот ребенок? Девочке всего лет двенадцать, сидит на лавке, болтает ногами и хихикает. Оказавшись в ночном приемном покое да еще без цветов, Аннабель проснется в худшем из своих кошмаров, решит, что она по-прежнему мертва. То есть если проснется вообще.

Едва оказавшись на больничном дворе — а из здания его выпихивали бог знает сколько медсестер, санитаров и служителей, — Базз снова кинулся на брата, но Ли вырвался и задал стрекача. Больница располагалась в полутора милях от их жилища, и Ли понесся в гору, срезая углы по задним дворам, то и дело оглядываясь, но вскоре стряхнул Базза и в конце концов оказался перед домом Каролины, когда на церковной башне в городе, где-то внизу, пробило три. Ли нажал звонок, и она открыла ему. Рыжеватые волосы разметались на спине по малиновому атласу кимоно, но желтый свет уличных фонарей лишил ее всех красок. В его лице Каролина увидела такую муку, что у нее перехватило дыхание, — все время после его ухода она лежала на своей узенькой кровати, глядела в темноту и воображала рядом с собой его.

— Я знала, что ты вернешься, — сказала она. — Просто знала.

— Ох, любимая, дело не в этом, — пристыженно ответил он. — Впусти меня ненадолго, я не могу вернуться домой.

— Что случилось?

— Это очень мелодраматично, — сказал Ли. — Боюсь, ты не поверишь.

Они поднялись в ее комнату, и свет за ними автоматически погас. Внутри она поразилась его нелепому виду — весь перемазанный гримом Базза, грязный после гонки по улицам. Он сбросил куртку на пол и рухнул на ее постель. Она не знала, что делать, и принялась нервно шагать из угла в угол; для дурных известий она совершенно неподобающе одета. Ли нашел сигарету и закурил, неприятно осознавая: что бы он ни сделал, что бы ни сказал, все будет отдавать затхлыми клише — он столько подобных сцен видел в посредственных фильмах, что в реальности такая сцена вторична. И как же в таком случае придать кошмару толику достоинства?

— Она…

— Прошу прощения? — перебила она.

— Она попыталась со всем этим покончить, любимая, и ей это почти удалось. Моя Аннабель, то есть Аннабель, на которой я женат то есть.

Каролина прилегла к нему, и он принялся гладить ее по волосам. У нее тоже не хватало словарного запаса, чтобы справиться с таким известием; а кроме того, она всегда думала о себе просто как о Другой Женщине — но никак не о Роковой Женщине. «Господи боже мой, — думала она. — Я, наверное, опасна».

— Можно мне здесь переночевать? Мне нужно держаться подальше от брата, он готов меня убить.

— Да. Да, конечно. — Она поймала себя на том, что немножко плачет, и подумала, что Ли, должно быть, плачет тоже, хотя на самом деле это просто саднило его лживые глаза. Как только они оказались вместе в постели, он сделал то, чего впоследствии ни объяснить себе, ни оправдать не мог; совершил акт в полнейшем смысле слова неуместный. Поскольку она была женщиной, нагой и доступной, он выеб ее, пока она плакала, выеб, сознавая грубую непристойность этого акта, но не в силах устоять. Казалось, он ведет себя совершенно непроизвольно — только чтобы доказать самому себе, что он в самом деле подонок, которого не коснулись нормальные человеческие чувства, — и тем самым он исторг из себя фальшивую исповедь, убеждаясь, когда впоследствии оглядывался назад, в собственной аморальности, хотя в то время он вообще ни о чем не думал. После чего провалился в глубокий сон, из которого его подняли настойчивые звонки в дверь.

— Это, видимо, почта, — сказала Каролина. — Я быстро.

Ли едва мог продрать глаза, но ощутил, как в постель дунуло холодом, когда она встала, затем услышал шелест ее кимоно и шлеп-шлеп-шлеп босых ног. Все его реакции были крайне замедленны, и он произнес: «Не ходи, там мой брат», когда она уже вышла из комнаты. А через секунду услышал ее визг.

Прихожую внизу заливал свет раннего утра, потому что передняя дверь была распахнута настежь, а Каролина привалилась к столбику крыльца, зажав лицо ладонями. Между пальцев сочилась кровь. Базз со странно пристыженным лицом стоял на ступеньках, руки вяло болтались по бокам, и хотя на его шее висела камера, он не фотографировал.

— Я ее ударил, — сказал он. — Кажется, сломал ей нос.

— Ей нужно в больницу, — сказал Ли и захохотал.

— Если бы первым спустился ты, я бы тебя убил. — Базз показал ему приготовленный нож. При этом часть его жуткого самообладания вернулась: он стоял под покровом плаща, мрачный, угрожающий, вооруженный до зубов. Из дверей торчали прочие жильцы — таращились на поразительную сцену, и Ли вдруг все это надоело до чертиков.

— А-а, кончай уже, — сказал он.

При этих словах Базз метнул нож ему в ноги, как в старом разводе на слабо; так они забавлялись еще в младших классах. Нож вонзился, подрагивая, в деревянный косяк. Ли, в чем мать родила, обернулся и представил шпионам на лестнице омерзительное великолепие самой своей натянутой улыбки, после чего выдернул нож, рукояткой протянул его Баззу и захлопнул парадную дверь у него перед носом. Каролина, роняя тяжелые капли крови, прошлепала перед ним вверх по лестнице.

— Пожалуйста, не нужно вызывать полицию, — сказал Ли женщине в ночном халате. — Это дело семейное.

Каролина дернулась, когда он прикоснулся к ней, но оделась сама, а он пошел вызывать по телефону такси. Привез ее в тот же приемный покой, где ею занялись без промедлений. Мужика с разбитой харей и девочки на лавках уже не было, но медсестры оставались теми же.

— Я вижу, на этот раз вы одни, без брата, — произнесла сестра, неодобрительно поджав губы. Суровая посеревшая женщина, лет примерно пятидесяти.

— Аннабель, — сказал он. — Прошу вас?

— Ваши личные моральные принципы меня совершенно не касаются, — ответила сестра.

— Что за херню вы мелете? — разозлился Ли. — Пропустите меня к моей жене, будьте любезны.

— Она пришла в себя, — сообщила медсестра. — Должна заметить, — с отвращением добавила она, — что среди ваших женщин травматизм довольно высок, не так ли?

Легкий шотландский акцент сообщал ее речи стальную точность..

— Скажите мне про Аннабель. Я законно женат на Аннабель — разве это не дает мне никаких прав?

— Она немного позавтракала; вареное яйцо и тост.

— Я могу ее увидеть?

— Она отказывается видеть вас, — ответила сестра тоном мрачного удовлетворения.

Ли опустился на скамью, где раньше лежал мужик, избитый бутылкой.

— Так и сказала?

— Она угрожает худшим, если вы будете упорствовать.

— Понятно, — тягостно отозвался Ли.

— Мы переведем ее в очень приятную психиатрическую клинику, как только это станет возможно, мистер Коллинз. Вы должны понимать, что ваша жена — очень нездоровая девушка, очень больная. Вашей жене требуется забота, забота и любовь…

Ли понимал, что эта женщина осуждает его, находит его ущербным, и это казалось честно и справедливо. Медсестра напоминала ему тетку, которая не прощала поступков, казавшихся ей аморальными. От этой мысли его скрутило спазмами греха и вины. Никакое прежнее образование не подготовило Ли к такому опустошению, ни на какое отпущение грехов он и не надеялся. Кроме того, тетка бы высмеяла само это понятие, поскольку прощать — значит вычеркивать, а какой от этого толк?

Каролина вышла из двойных дверей совсем другой девушкой. Ее рыжеватые волосы свалялись и висели сосульками от запекшейся крови, а симпатичную мордашку полностью облеплял намордник бинтов.

Она даже не посмотрела Ли в глаза, даже слова ему не сказала — лишь бесцеремонно протолкнулась мимо и вышла на воздух. Восемь часов, воскресное утро. Ли некуда было идти — только домой, а там нечего больше делать — только смывать кровь в ванной, пока остальные жильцы не обнаружили (ванная-то общая), что за одну ночь та превратилась в кровавую баню. Вся одежда его была к тому же заляпана кровью Каролины, и вскоре он увидел себя этаким мясником, с руками по локоть в крови, для которого обе женщины — не больше чем причудливые куски мяса. Он не был подготовлен к тому, чтобы иметь дело с душевными аномалиями, и самообладание полностью покинуло его. Он погрузился в бред умышленного самозабвения.

Глава 2

Обнаружив, что осталась жива, Аннабель сначала не знала, как с этим примириться, пока не придумала один способ: поверить в то, что невидима, пока носит перстень с черепом, — хотя ее не переставало удивлять, что, даже несмотря на это, ее может видеть столько людей. Загадка эта поглотила ее полностью, и разум не хотел успокаиваться, пока она не отыщет хоть какой-нибудь удовлетворительный ответ.

— Как ты меня видишь? — спросила она Базза. Тот потеребил ногтем нижнюю губу и ответил:

— Урывками.

— Это неправильно, — зловеще проронила она и погрузилась в задумчивость.

— Миссис Коллинз по-прежнему отказывается вас видеть, — сообщила Ли другая медсестра. Дома ему теперь было нестерпимо: из крана капали слезы Аннабель и даже диван казался обитым ее страданием. Наконец Базз за руку привел его на встречу с психиатром Аннабель — сам Ли теперь был неспособен самостоятельно перемещаться по городу и не видел, куда вообще идет. Чтобы погасить беспокойство, он ушел в двухнедельный запой, а потом не смог вспомнить ничего между выходом из дома и своей волшебной материализацией в теплом интерьере уютной клиники, причем сам он для этого и пальцем не шевельнул. Базз бросил брата в приемной, набитой выгоревшей ситцевой мебелью и старыми журналами, где тот прождал сорок минут, тупо уставившись в голую стену; ему то и дело мерещилось лицо матери — уже окаменевшее, после того как она окунулась в колодец безумия. Потом вошла медсестра и проводила его по лестнице, покрытой линолеумом: ступени сияли, как позолоченные, и Ли был почти уверен, что они ведут прямо в небеса, точно лестница Иакова, хотя на первой площадке он, как было велено, свернул и вступил в очень белый кабинет. Там за внушительным столом сидела молодая женщина — вся в черном, с густой гривой желтых волос, отливавших металлом. Глаза ее прятались за темными очками, голос тоже звучал будто бы прокопчено: хрипловато, с темными тонами.

— Мистер Коллинз?

— Ну, и да, и нет, — ответил Ли, всегда говоривший правду. У нее на лице мимолетно отразилось удивление. Жестом она предложила ему сесть.

— Стул из стальных трубок, в точности по инструкции, — отметил Ли и, соскользнув с него, улегся на полу. Ему показалось, что стены смыкаются над ним по всем четырем углам, поэтому он заполз под прикрытие ее стола, а там столкнулся с высокими коричневыми сапогами психиатрессы в неестественной перспективе: подошвы великанские, передки вздымаются ввысь фабричными трубами. Сапоги были вычищены настолько превосходно, что, казалось, сами излучают сияние.

— Несколько экспрессионистский эффект, — сказал он.

— Прошу прощения?

— Все чуточку набекрень. Тени перекосило, свет падает черт-те откуда.

— Вы часто ходите в кино?

— Бывает. Это позволяет нам не разговаривать друг с другом, хотя она никогда не следит за сюжетом, а только смотрит картинки.

Поскольку на психиатрессе не было чулок, текстура ее кожи, казалось, имитировала поверхность сапог; он погладил ее по колену, а когда никакой реакции — ни отрицательной, ни положительной — не последовало, принялся ощупью изучать сначала внешнюю сторону бедра, а за нею и внутреннюю, пока пальцы его наконец не утонули в самой жаркой, влажной и волосатой расселине. В момент интимного контакта в голове его внезапно и яростно что-то взорвалось, и он мгновенно пережил всю ночь катастрофы заново.

Когда дым рассеялся, Ли обнаружил себя распростертым на другом конце комнаты. Он не знал, пнула ли его психиатресса, или это он сам отполз туда на полусогнутых, или же вся их встреча прокручивалась только у него в голове. Он с трудом поднялся на ноги и бочком проковылял обратно к столу. Психиатресса сидела точно в такой же позе, как и раньше: руки недвижно выложены на стол, лицо непроницаемо.

— Зачем вы прячете глаза?

— Фотофобия, — ответила она. — Присядьте, прошу вас, мистер Коллинз.

Ли сел. Потом помотал головой, чтобы в мозгах хоть немного прояснилось.

— Это… я не трогал вас вот только что?

Женщина расхохоталась и какое-то время не могла остановиться.

— Что вы употребляли?

— Чего?

— Какой наркотик? Какой наркотик вы употребляли?

— Этиловый спирт.

— А кроме этого?

— Он пихает мне в глотку горсть чего-то утром и еще горсть чего-то вечером. Разноцветные, очень красивые.

— Что?

— Таблетки.

— Он? — переспросила женщина.

— Мой брат.

— Визиты вашего брата вызывают на отделении нежелательную реакцию. Один шизофреник сразу признал в нем Иоанна Крестителя.

— Наша мамочка считала его Антихристом. Она тоже чокнутая.

— Вот как? — заинтересовалась женщина.

— Да, но она рехнулась намеренно. — Ли вдруг решил ослепить психиатрессу своей коронной улыбкой.

— А ну-ка еще разок! — немедленно попросила та.

Пораженный и пристыженный Ли закрыл лицо ладонями.

— Как бы вы определили свои отношения с женой? Хорошие или плохие?

— Ни хорошие, ни плохие. Они существуют. Она уже болела раньше.

— Болела?

— Ну, сходила с ума. — По щекам Ли катились слезы.

— Какое непостоянство настроений! — заметила женщина. — Почему вы плачете?

— Фотофобия.

Она выключила лампу, и комнату наполнили тени подступающих сумерек.

— У нее был нервный срыв до того, как мы познакомились. Я про него почти ничего не знаю. К тому же она, кажется, пыталась покончить с собой.

— А как вам кажется — вы вообще много знаете о своей жене?

— Дурища она набитая.

— Вы считаете, что понимаете ее?

— Нет.

— Как вы думаете, почему она отказывается видеться с вами?

— Чокнутая.

— А помимо этого?

— Она не любит навязываться.

— Еще раз попробуйте.

— А вам она разве не сказала почему?

— Она вообще мало говорит. Только вертит кольцо на пальце, а иногда — улыбается.

— Обручальное кольцо?

— Нет, не обручальное. Обручальное она проглотила.

— Проглотила? — не поверил Ли.

— Да. Пока никто не видел.

— Так откуда же вы знаете, что она его проглотила, если никто не видел?

— Об этом она сама сообщила мне — очень убежденно. К тому же его нигде не нашли. И она улыбалась — весьма самодовольно, по-моему.

— Должно быть, она видела меня на балконе при этом.

— При чем «при этом»?

— Я ведь был на балконе, трахал там эту девку, вот как.

— В ночь попытки самоубийства?

Ли кивнул.

— А если не считать этого, вечер проходил как обычно?

— У нас была вечеринка.

— По ходу которой вы вступили в половую связь на балконе.

Повисла пауза. Потом она спросила:

— Вы любите свою жену?

— А что — есть какая-то лакмусовая бумажка, которую можно макнуть мне в сердце и оценить это объективно?

— Значит, вы не испытываете привязанности к своей жене?

— Не будьте такой поверхностной, — раздраженно ответил Ли.

— Почему вы вступили в половое сношение с той девушкой на балконе?

— Я был пьян.

— Я догадалась. — Ее голос прозвучал суховато. — Но вы действовали под влиянием момента или девушка была вашей старой подругой?

Комната казалась Ли такой темной, что он едва мог различить, какого цвета у женщины волосы, хотя в окно очень хорошо было видно, что еще светло.

— Я спал с Каролиной — ее зовут Каролина, — я уже спал с Каролиной некоторое время, считая, что это ослабит напряг.

— Связь с этой девушкой как-то изменила ваше отношение к жене?

— Еще бы. Я стал к ней намного лучше относиться.

— Понимаю, — ответила женщина с удовлетворением, словно такого ответа и ожидала. — Вы чувствуете себя виноватым?

— Довольно сильно, — сказал Ли и снова ослепил ее улыбкой, уверенный, что она ее все равно не разглядит в темноте. Они снова замолчали, а потом Ли произнес, точно самому себе:

— Иногда кажется, что она вообще неживая, даже в самые лучшие времена. Аннабель — она же как привидение, которое просто сидит и вспоминает, а того, что оно вспоминает, возможно, и не было никогда.

— Оно… — задумчиво повторила женщина. — Как странно, что вы говорите о своей жене — «оно».

— Я имел в виду привидение моей жены.

— Понимаю, — сказала психиатресса и сделала пометку в блокноте. — Какие отношения у вас обоих с вашим братом?

— Сложные.

— Ваш брат не кажется мне вполне нормальным человеком, — осторожно произнесла она.

— В нашей среде это считается комплиментом, буржуазная корова.

— Мы уже перешли на личные оскорбления? — любезно осведомилась женщина.

— Оскорбления, насилие — как хотите, так и называйте. Но если вы снимете сапоги, я с удовольствием оближу ваши ноги.

— Не сомневаюсь, — расслабленно сказала она. — Мне кажется, ваш брат принимает фантазии вашей жены как данность — так, будто они реальны.

— Наверное.

— А как вы сами относитесь к фантазиям своей жены?

— Фиг знает. Ну и вопрос. Да у нее минута на минуту не приходится, вообще не поймешь, что для нее существует. Как книжка-мультяшка.

— Ваша жена хочет детей?

— Боже милостивый! — поразился Ли.

— Вы с ней когда-нибудь обсуждали такую возможность?

— Нет. Нет, я вообще едва ли об этом думал, разве только боялся иногда, что она залетит. А зачем вам знать? Вы считаете, это нормально?

— Во многих кругах, — ответила она. — Ну вот, вы опять плачете, я же слышу.

— Я уже сказал вам — у меня больные глаза.

— Так ведь темно же. Откуда тогда фотофобия? Другого оправдания вашим слезам, кроме сентиментальности, нет.

— Тогда зажгите свет, чтобы уж не так позорно.

Она щелкнула выключателем. При свете она стала еще черней и золотистей — будто икона в очень белом окладе, а внимательный взгляд, пригашенный дымчатым стеклом, сообщал ее лицу двусмысленность оракула, поэтому из грубоватых губ выползли не змеи, как можно было бы ожидать, а медленные слова, отягощенные смыслом, хотя произнесла она простую банальность:

— Возможно, Аннабель следует найти себе работу и попробовать завести друзей за пределами той среды, которую навязали ей вы с братом.

— Чего-чего? — чуть не ахнул изумленный Ли: он-то рассчитывал на какое-нибудь судьбоносное откровение.

Психиатресса сказала:

— Мне кажется, ваш брат — не тот человек, которому следует жить в одном доме с такой неуравновешенной девушкой, как Аннабель. В действительности, вероятно, от этого очень плохо им обоим.

— Господи боже мой, мне что ж — нужно кого-то из них выбрать?

— Существует такое психотическое расстройство, коллективное или, вернее, взаимно стимулируемое, известное как «folie a deux» [2]. Ваши брат с женой представляются мне идеальными кандидатами для него. Перестаньте, пожалуйста, плакать, вы меня смущаете.

— Я же сказал вам, я ничего не могу с этим поделать. Послушайте, неужели я должен буду один с ней разбираться?

Она загадочно пожала плечами.

— А чем вас мой брат не устраивает? — язвительно спросил Ли.

Психиатресса закинула голову и захохотала — она смеялась так долго, что и Ли невольно захихикал: он очень хорошо знал, что она имеет в виду.

— Послушайте, — произнес он сквозь смех. — Мне сейчас очень паршиво, и скажу вам почему, если сами не можете допереть. У меня есть брат — он попытался меня убить, и есть жена, которая пыталась убить себя. И я искал, понимаете? Искал какую-то причинную связь. И обнаружил себя.

— Простите?

— Ведь плюс — это я, не так ли?

— Плюс?

— Один плюс один равняется двум, но сперва мы должны определить природу «плюса». У них есть мир, который они создали так, чтобы понимать его, и в центре этого мира — я; без меня этого мира почему-то не получается, он не может существовать дальше. Но я о нем ничего не знаю, я не знаю, что должен делать в нем — разве только оставаться ласковым и неопределимым, вроде Духа Святого, да еще не забывать вовремя платить за квартиру, за чертов газ и так далее.

— Это замкнутый мир — вы трое. Неужели в него нельзя впустить никого другого?

— Но я же попробовал. И видите, что получилось?

— Ну что ж, — сказала она. — Меня не интересует ваш брат, он не мой пациент. Господи, да что ж вы так плачете?