Что чуть позже и подтвердилось – проявленная поначалу активность новорожденных мистификаторов сразу увяла на корню, и ответного удара не последовало. Де Вилье опять был на седьмом небе от радости, а Пикерсхилл, по-видимому, чертыхался, но аккуратно – чтобы его богохульные фразы не достигали ушей безвинно опростоволосившихся миссионеров-протестантов.

Когда вернувшийся с задания Казнев заглянул к Ранавалуне, он сразу понял, что королева провела несколько бессонных ночей.

– Я не знаю, что со мной творится, – с трудом произнесла она. – Не знаю, что мне следует делать, как поступать.

Казнев остро почувствовал к ней жалость, ощутил собственную вину – в конце концов именно он возмутил ее душу, заставив мечтать о мираже. Но мог ли он сознаться в этом, мог ли объяснить свою игру? Он прибыл в эти дикие болотистые места словно человек с другой планеты – блистательный, неотразимый. Он уверил Ранавалуну, что существует другой мир, легкий и прозрачный, и она, никогда не покидавшая этого туземного острова, вдруг ощутила сияние того мира, и ей страстно захотелось оказаться там. А единственной нитью являлся он, Бернар-Мариус Казнев. Ему нечего было сказать, и он опустил глаза под взглядом женщины, которая волею судьбы оказалась первым лицом в государстве, а он поставил ее перед жестким выбором.

– Каковы условия английского займа? – услышал он вопрос Ранавалуны.

– 20 миллионов франков под 7% годовых, – проговорил он, и сам удивился хриплости своего голоса.

– А французского?

– Банк "Контуар насьональ д'Эсконт де Пари" предлагает 20 миллионов франков под 6% годовых, – заученно ответил он.

– Тогда у меня есть небольшое оправдание, – донеслось до него.

Что произошло дальше?

Сошлюсь на книгу А. Вадимова и М.Триваса "От магов древности до иллюзионистов наших дней" (М., «Искусство», 1979 г.). Там сказано: "…В один из вечеров Казневу удался самый сложный трюк во всей его деятельности: Ранавалуна разорвала подготовленный договор с британским правительством и тут же подписала другой – с французским банком".

– Вы свободны. Можете уезжать. Утром вас будет ждать корабль, направляющийся во Францию, – сказал Казневу де Вилье.

– Прошу наградить Ранавалуну орденом Почетного легиона, – ответил иллюзионист.

– Чтобы она могла официально приехать за ним в Париж? – догадался де Вилье.

– Большего я не могу для нее сделать, – проговорил Казнев.

– Эти вопросы решаю не я, – отмахнулся де Вилье. – Вернетесь в Париж, поставьте вопрос перед министерством внутренних дел. И знаете, Бернар-Мариус, перестаньте терзаться. Вы же знаете, как тяжело сейчас Франции – всего 16 лет назад немецкие войска покинули Париж, оставив нам позор и долги, полтора года назад наша армия была разбита в Индокитае при Лонгшоне, новый позор и новые деньги. А здесь мы получили небольшой финансовый выигрыш – радоваться надо!

– Я виноват перед ней, – вздохнул Казнев.

– Послушайте, Бернар-Мариус, она все равно ненавидела мужа, и вы здесь не при чем, поймите! – де Вилье уже начинал злиться. – Вы же мужчина, в конце концов!

– Полагаю, что вы ошибаетесь, – возразил Казнев. – Вероятно, мы вкладываем разный смысл в это слово. Прощайте.

И он вышел из кабинета. Де Вилье пожал плечами и принялся перебирать бумаги. Потом вдруг швырнул их на стол и выругался.

На том политическое приключение престидижитатора завершилось.

Дальнейшие события – вкратце. Тезисно.

Вернувшись в Париж, Казнев стал хлопотать об ордене Почетного легиона для Ранавалуны III, но ничего не добился. Постепенно он отошел от иллюзионной деятельности, написал несколько книг и в 1913 году умер в родной Тулузе.

Шарль ле Мир де Вилье ушел в иной мир значительно раньше Казнева – в 1889 году, через три года после иллюзионной дипломатии.

Французский "Контуар насьональ д'Эсконт де Пари" выдал малагасийцам требуемую сумму и открыл два агентства в Таматаве и Антананариву (который в соответствии с французской транскрипцией с октября 1895 года стал именоваться Тананариве).

Английское общество "Пью ориентал бэнк корпорэйшн" открыло свои конторы в Антананариву и Мадзунге, но не выдержало конкуренции с мощным французским капиталом и через три года свернуло свою деятельность.

Английский посредник А. Кингдом впоследствии оказался мошенником – в 1891 году он ввез на Мадагаскар мексиканские пиастры, которые содержали серебра меньше, чем валюта, обращавшаяся на Великом острове; в 1893 году он был выслан с Мадагаскара – его обвинили в заговоре против Райнилайаривуни.

В августе 1890 года Ваддингтон, французский посол в Лондоне, и лорд Солсбери, английский министр иностранных дел, подписали соглашение, по которому Англия признавала протекторат Франции над Мадагаскаром.

В 1894 году небольшой французский десант под руководством 57-летнего дивизионного генерала Шарля Дюшена высадился в Таматаве, но Райнилайаривуни отказался подтвердить французский протекторат над Мадагаскаром; тогда Дюшен, дождавшись прибытия основных сил, начал артиллерийский обстрел Антананариву. После чего Ранавалуна III и Райнилайаривуни приказали своим войскам прекратить сопротивление французам.

Это случилось 30 сентября 1895 года, а через некоторое время Ранавалуна III по указанию Дю-шена отстранила Райнилайаривуни от должности премьер-министра, назначив вместо него другого человека – Райницимбазафи. Райнилайаривуни был отправлен в Алжир, где умер в 1896 году. 5 октября 1895 года во многих областях Мадагаскара вспыхнуло антиколониальное освободительное движение. Многие представители королевской семьи и малагасийской знати отказались сотрудничать с французами и организовали подпольный комитет. 6 августа 1896 года французский парламент принял закон об аннексии Мадагаскара и превращении его в колонию Франции. В октябре 1896 года обнаружились письма членов подпольного комитета к королеве и высшим чиновникам Малагасийского государства. Ранавалуна III сначала была взята под домашний арест, затем выслана на остров Реюньон, после чего переправлена в Алжир, где скончалась в 1917 году.

Память о Райнилайаривуни увековечена выстроенной в его честь гробницей.

Так что Черчилль прав: политика и в самом деле грязное занятие. Однако, еcливо все последующие годы престидижитаторы больше не участвовали в акциях типа миссий Робера-Удэна или Казнева, то объясняется это все-таки не моральными качествами чародеев, а совершенно другими причинами – несопоставимостью масштабов средств и целей, например. А еще – гигантским расстоянием между иллюзионизмом и политикой, а также очевидной независимостью путей их развития. Вот почему представители мира волшебства, дискутируя о Робере-Удэне или Казневе, вспоминают не их краткосрочные вояжи во внешнюю политику, а специфику и разнообразие оставленного ими иллюзионного наследия. Которое надлежит, как известно, развивать и преумножать. В связи с этим расскажу еще об одной собственной разработке – перекидке карт с вращением из одной руки в другую, навеянной репертуаром Бернара-Мариуса Казнева.

Рис. 35

1. В левой руке, находящейся на уровне пояса и развернутой ладонью к зрителям, фокусник удерживает колоду карт, обращенную лицом (или крапом) к аудитории, при этом левый большой палец наложен на верхнее короткое ребро колоды, а левые указательный, средний и безымянный пальцы находятся на нижнем коротком ребре колоды (рис.35а).

2. Кончик левого среднего пальца, нажимая на нижнее короткое ребро колоды, отодвигает вперед нижнее короткое ребро нескольких лицевых карт, отслаивая их от остальной колоды, причем оставшаяся пачка (с краповой стороны колоды) карт продолжает удерживаться со стороны нижнего короткого ребра кончиками левых указательного и безымянного пальцев, а левый большой палец располагается, как и прежде, на верхнем коротком ребре обеих (отслоенной и оставшейся) частей колоды (рис.35б).

3. Располагая карты лицом к публике, исполнитель делает левой кистью вращающий бросок вверх (широкая стрелка на рис.35, в), в результате которого вертикальная линия "левый большой палец – левый безымянный палец" становится горизонтальной (левый безымянный палец располагается левее левого большого пальца), при этом левый средний палец отходит в сторону от короткого ребра отслоенной части; в результате этого отслоенная часть описывает в воздухе выгнутую вверх дугу, одновременно делая оборот (или несколько) вокруг горизонтальной оси, направленной на публику (как во время полета, так и при обороте отслоенная пачка карт продолжает быть направленной лицевой или краповой сторонами на аудиторию) – на рис.35в траектория полета отслоенной пачки карт показана тонкой стрелкой. В финальной точке траектории правая рука, расположенная горизонтально, схватывает отслоенную пачку карт правыми большим и средним пальцами, удерживая эту пачку ориентированной лицевой либо краповой стороной к зрителям.

4. Когда отслоенная пачка карт будет схвачена правыми средним и большим пальцами, правый указательный палец тотчас же сгибается и, обходя захваченную пачку с ее правой стороны, распрямляется и накладывается на данную пачку, в результате чего эта пачка окажется зажатой между вытянутых правых среднего и указательного пальцев, а правый большой палец отходит в сторону фокусника, готовясь принять следующую брошенную из левой руки новую отслоенную пачку (на рис.35, г дан вид на правую руку с находящимися в ней захваченными пачками со стороны фокусника). Если из левой руки будет брошена следующая отслоенная пачка карт (см. пп. 1-3), правая рука захватывает ее правыми большим и указательным пальцами, после чего правый большой палец прижимает эту новую пачку карт к прежней, пойманной ранее, а правый указательный палец опять обходит данную пачку справа и, распрямляясь, прижимает означенную пачку к прежней; правый большой палец при этом освобождается и вновь отходит в сторону фокусников, готовясь принять следующую пачку карт (рис.35 г). При этом карты ориентированы либо лицевой, либо краповой сторонами в сторону зрительного зала.

С ним, с Тимофеем Логиновым, мне однажды довелось встречаться – году в 1962 или 1963 он пригласил меня к себе домой. На чашку чая. Мы познакомились в Театре Эстрады – я показал ему несколько карточных фокусов, еще не зная, что он в молодости являлся одним из самих лучших российских шанжировщиков (от франц. changer – менять), умеющим классно выполнять различные, в том числе и карточные, подмены. Обладая природным умом и наблюдательностью, он, однако, был не слишком в ладах с грамотностью и произносил «санжировщик», что меня одновременно и слегка коробило, и наполняло ощущением милой старины с ее простотой понятий. Ему понравилась моя демонстрация, и он дал свой домашний адрес, сопроводив его запоминающимся советом:

– По поводу твоих санжировок – держи в уме народную мудрость: сделал дело – не стой под стрелой. Прочувствуй. Истину говорю. Захочешь – заглядывай. Живу я один, жены нет.

Через пару дней я приехал. И просидел у него до позднего вечера. Логинов, которому уже было за 70, оказался великолепным собеседником – пересыпая свою речь пословицами и поговорками, он поведал мне о жизненном пути, показал старые афиши и фотографии, рассказал о дореволюционных эпизодах из тогдашней иллюзионной действительности.

– Я, мил человек, в кафе-шантан не с улицы пришел, – вспоминал он, наливая которую уж по счету чашку чая из пузатого старинного самовара. – Сперва по кабакам работал – начал с забегаловки под названием "Все – к Митрофану", а как оттуда выгнали, по другим двинулся. И не жалею – правильно говорят: куй железо, пока охота пуще неволи. Но еще прежде того служил в мальчиках-ассистентах у самого Гордея Иванова. У Гордея Осиповича. Славный мужик бил. Балаганщик, а – хозяин. И дело знал, и простого человека любил. В Иваново-Вознесенске ярмарка закрывалась – ну, Иванов, стало быть, бенефис закатил, раз уж закругляться требуется. Народ прослышал о бенефисе – так столько людей набежало, что балаган уж набит, а зритель все идет да идет. Иванов вышел, взглянул на толпу, крякнул и дал команду: "Разбирайте, говорит, балаган к чертовой матери – пусть весь народ смотрит!". Вот мы и взялись – все доски в сей же час раскидали, одна арена и осталась. А мы, несмотря ни на что, все представление прогнали – насквозь, с пролога до финала! Эх, какой азарт в нас гудел – весь следующий день потом отсыпались. Широкой души мужик – сейчас таких уж нету. И наш, расейский, до корней волос.

Тимофей Данилович откусил кусочек сахара, прихлебнул чайку и продолжил:

– Другие-то маги-чародеи зарубежными именами обзавелись – учуяли, что публика на иностранщину больно охоча. Тогда – если в жизни он Андрей Фролов, то объявляется Флорандом. Коль наречен был Василием Ларионовым, то в балагане он уж – Леони! А Осип Лев и вовсе – "король современной магии" Некельсон, вот ведь как, и не менее того. На всякого воробья довольно мякины. А Гордей Осипович – нет. Так и писал во всю афишу – Иванов. И народ – шел! Не гнушался. Хотя немного смельчаков таких из фокусников находилось – он да Селезнев, вот, пожалуй, и все. Селезнев, кстати, своеобразный мужик был, колоритнейший. Представь – в парчовом халате, в падающих рукавах, в шапочке-беретике пупырчатом, ни дать ни взять средневековый маг! Из веков Людовика там, директора всей Франции, или еще кого – и с окладистой бородой, будто купец! Ну противоречие – а он доволен. Да, Селезнев тоже публику привлекал. А вот сын Иванова, Гордея то есть Осиповича, Федор – тот сдался моде. Считал, что иллюзионировать способнее в обличье зарубежника. Короче, назвался он Теодором Гарда, а сталось это аж в 1904 году, вон когда!

– А вы? – спросил я. – Был у вас псевдоним?

– Почти нет, – качнул головой Логинов. – Поначалу не потребовалось – я и в кабаках и в кафешантанах к столикам выходил, в паузах между хорами, а потом меня знать стали, так что вроде и ни к чему. Да понял к тому времени: псевдоним стреноживает. Писаная торба к ученью глуха.

– Почему в кафе-шантанах? – не понял я. – Вы ж в балагане работали.

– То – по-первости, – улыбнулся Логинов, прихлебывая чай. – Они же в немного человек выступали, каждый на учете и на любого – по нескольку ролей. Меня в клоунады включали, а мне ихний крик-ор не по душе был. Ну, про штуки шутейные и вспоминать-то не хочется. А было ведь! Вбегаешь в уборную после одной роли, а через пять секунд – другая, должен быть готов. Хватаешь новый костюм с гвоздя, на плечи накидываешь и бегом назад. А по дороге смотришь – руки в рукава не лезут. Кто-то двумя-тремя стежками зашил рукава! Зрители смотрят, как путаешься, хохочут, а те, кто вместе с тобой на раусе, вообще за живот держатся, да еще словами подсекут: растолстел, мол, одежка мала оказалась. В другой раз подложили мне в карманы по блину навоза. Чувствую – фрак, вроде, тяжеловат стал, да в спешке не осознал, отнес это на счет карт, монет, шариков разных. Выскочил на раус, одной рукой газовый платок из-за шиворота махнул, тот взвился, а следом ему навоз вверх полетел – я его пальцами захватил и от фалды тотчас швырнул, в темп. Не среагировал на мягкость и текучесть. Публика, припоминаю, даже обиделась: "У нас в деревнях навозу и так полно, а тут его за деньги показывают – почему?". Зато наших клоуна с акробатом аж к стенке качнуло от хохота. Потому главное, мне еще и пеняли: "Иллюзионистам все можно: коровий помет кинул, и ничего. А мы попробуй выйди с такой нагрузкой – хозяин сразу головы оторвет". Хоть и не часто такое случалось, да все ж приятного мало. Главное, конечно, в другом – не любил я балаганной разгульности-разухабистости, не моя стезя.

– Потому и пришли в митрофановский кабак?

– Именно. Да только как пришел, так и ушел. Попросили.

– Вот это да!

– Как хочешь, а из-за женщины. Пела она в ихнем хоре – цену себе знала, держаться умела. Глаза очень красивые. Повлекло меня к ней, хотя всего второй-третий день на ангажементе. А она почти тамошней звездой считалась. И тут вдруг новичок взгляды начинает иметь. Грубых слов от нее не слышал – только улыбки да взгляды заманчивые. Меня изнутри кочегарит, однако мыслей дурных – ни-ни. Полное обожание. Дальше же выхожу в зал, затовариваю в руки колоду карт, оборачиваюсь, ищу столик подходящий да вдруг слышу:

– Эй, голубчик! Подойди-ка сюда, все равно здесь сшиваешься… А пригласи-ка сюда вон ту, из хора – слева. Вот тебе за труды. Давай, милок!

Меня как кипятком ошпарило. Попробовал отговориться:

– Что вы, ваше превосходительство, у нее и голосок-то не ахти. Потому с краю и стоит.

– От непонятливый! Голосок-то ее нам не надобен. Мы и сами, если потребуется споем за милую душу. Ты ее позови – поговорить о том, о сем, познакомиться. Она вон худенькая какая. Угостим. Держи еще подарочек. Иди, зови.

– А трюк-с? Загадка с картами?

– Потом-потом, дорогой. Делай, что сказано. А то рассержусь, да сам подойду. Да еще деньги у тебя отниму. Не доводи до греха, приглашай.

Отправился я за кулисы – хор уже откланялся и двинулся уходить. Бреду, а меня всего колотит. "Что ж, – думаю, – своими руками симпатию передавать буду?". Зашел за дверь, постоял, набрался храбрости, вышел – и прямо к столику.

– Нет, – говорю, – у артистов сейчас отдых, и велели не беспокоить. А если еще и мысли дурные, то пальтишко можете взять с раздевалки.

Тот побледнел, но молчит. Я развернулся – и к себе, в закуток с реквизитом. Какой тут карточный сеанс?! Вхожу в коридор, а она здесь же стоит, дымит папироской. Я ей все и рассказал – путаясь, конечно, запинаясь, да не докончил. Как она в меня молнией стрельнет!

– Ты, – говорит, – мне клиента отбил! Он, может, второй раз и не заглянет! Ах, ты…! А ну показывай, где он!

Я шторку откинул, а тот господин уже что-то метрдотелю строго выговаривает. В общем, в тот вечер все для меня и закончилось. Отказал мне хозяин. Больше я в то заведение – ни ногой. Пуганая ворона свинье не товарищ. Может, оно и к лучшему. Потому что дальше пошли кабаки почище, а затем уже и кафешантаны. Работал я хорошо, посетителям нравилось, да и с хозяевами я не конфликтовал.

Комментарий к рассказу Логинова. Один из самых первых русских кафе-шантанов, называвшийся "Салон де варьете", был открыт иллюзионистом Рудольфом Беккером в Москве на Большой Дмитровке в начале 90-х годов XIX века. Это увеселительное заведение, пользовавшееся необыкновенным успехом, соединяло в себе эстрадный театр и ресторан – посетители, сидевшие за столиками, во время ужина одновременно смотрели мюзик-холльную программу. Однако Беккер прогорел – исключительно по той причине, что вся полученная от ресторана прибыль уходила на гигантские гонорары выписанным из-за рубежа лучшим европейским артистам. "Салон де варьете" закрылся, но инициативу Беккера подхватили русские предприниматели – в Москве и Санкт-Петербурге стали открываться развлекательные заведения подобного рода. Многие из них носили зарубежные (преимущественно парижского толка) названия: «Фоли-Бержер», «Шато-де-Флер», «Париж», «Мон-плезир», «Альказар», «Орфеум», «Эрмитаж» и т. д., однако работали в них уже не иностранцы, а российские артисты (в том числе и Логинов), получавшие за выступления весьма небольшие суммы. Репертуар подобных кафе-шантанов был достаточно стереотипен – женские хоры (русские, венгерские и цыганские), шансонетные певицы и танцовщицы. В некоторых кафе-шантанах между певческими и танцевальными номерами публику так же, как и в кабаках, развлекали фокусники, демонстрировавшие карточные и другие чудеса прямо на столиках перед посетителями.

– Мне рассказывали, – произнес я, – что вас называли лучшим российским шанжировщиком?

– Было такое, – откликнулся Тимофей Данилович. – В 1910 году в Москве выступал знаменитейший манипулятор Александр Сяк. Однажды кто-то, кажется, Стауэр побывал у него, а потом сообщил, что Сяк предложил всем чародеям, что ни есть в России, собраться в ресторане «Ампир» – поговорить, обменяться опытом, пообщаться. Пришло, кажется, человек 15; из них половина – факиры, чревовещатели, клоуны. Состоялось несколько показов. Сяку сразу присвоили титул "король карт", мне – "лучший санжировщик". Да, я тогда здорово подменял карты. И не хвалился ни перед кем, что тоже важно. Действовал по народной мудрости: не говори «топ», молчание – золото.

– Не покажете искусство?

– Э, мил человек, ты, я смотрю, хваток. Прямо но пословице: правда хорошо, а в глаз – лучше. Правильно, конечно, чего ж. Ладно, попробую. Не обессудь, если что – картишками давно уже не баловался.

Логинов достал из ящичка колоду, с треском пролистнул ее и включился. Легкая раскидка колоды, два-три вскрывания, пара переворотов, врезка, снова переворот – карты метались в его руках, меняя масть прямо на глазах. Только что он показывал трефового короля, и вдруг, перевернувшись, на стал ложился король червей.

– Извольте-с, – приговаривал Логинов. – Может и не по-современному, так ведь свиному рылу в зубы не смотрят. А вот еще.

Бубновая двойка легко вытягивалась им из колоды, поднималась вверх и, щелкнув в пальцах, вдвигалась в развернутый веер уже в качестве двойки пик.

– Хорош приемчик? – ликовал Логинов. – Да-а, что там в энциклопедии-то прописано? Мал золотник, да костей не соберешь. Превращу-ка я эту двойку пик – в какую карту хочешь?

– В пикового туза! – произнеся.

– Эка заказал! – усмехнулся Тимофей Данилович. – Знаю – поперек батьки и кошке приятно. Только вот туза-то в моей колоде и нету – старая уже Авдотья, потерялся туз. Глянь-ка сам. Нету? Вот видишь – утратила куда-то Авдотья. Ай, нет-нет-нет! Не потерялся туз. Я ж его в руке держу. Вот он. Понял? Так-то, мил человек; не плюй в колодец: выскочит – не поймаешь.

Да, он и в преклонном возрасте остался мастером. Руки его вполне сохранили гибкость и живость. Было ясно – сообщение, что "давно не баловался", являлось всего лишь подстраховывающим присловьем.

Баловался Тимофей Данилович, баловался и не столь уж, похоже давно – возможно, что и тогдашним утром, то есть сразу после моего телефонного звонка, когда я предупредил о своем приходе. Да и вообще, похоже, старался держать себя в форме – на всякий случай. Ведь пенсия для артиста – не столько причина для отдыха, сколько повод к длительным гастрольным поездкам. Смотря, разумеется, по сохранившемуся здоровью. Относительно же продемонстрированных мне карточных шанжировок могу сказать, что основные из них были описаны в книге А. Вадимова "Искусство фокуса" – монографии, целые главы из которой я к тому времени уже знал наизусть. Вот два описания карточных шанжировок из этой книги:

1. "Возьмите колоду в левую руку, как бы собираясь сдавать карты. Карту, которую вы желаете подменить, держите в правой руке между большим, указательным и средним пальцами. Карту же, на которую собираетесь подменять, незаметно положите на верх колоды. Затем выдвиньте ее слегка из колоды в сторону на 1-1, 5 см большим пальцем левой руки (рис.36). Соедините на мгновение руки и подсуньте правой рукой под колоду карту, которую вы хотите подменить, при этом указательный, средний и безымянный пальцы левой руки разжимаются для принятия карты, а большой палец дает ей путь, как только она коснется колоды. Одновременно большой и указательный пальцы правой руки схватывают выдвинутую и лежащую поверх колоды карту. Затем руки расходятся в разные стороны, в правой руке остается новая карта, то есть та, которая была подменена. Полуоборот корпуса влево или вправо, сопровождаемый быстрым движением правой руки вниз, хорошо маскирует мгновенное соединение рук. Нужно заметить, что повороты корпуса и резкие взмахи рук очень часто используются в манипуляциях с картами как отвлекающие моменты. Иногда бывает лучше, чтобы двигалась одна правая рука, левая же остается неподвижной; иногда наоборот. Упражняться, конечно, следует в обоих способах, так как обстановка, в которой придется работать фокуснику, может потребовать как одного, так и другого".

2. "Подмена исполняется одной рукой. Возьмите колоду, как при сдаче, в левую руку, крапом вверх. Подмениваемую карту поместите наверх, а ту, на которую подмениваете, – под нее. Большим пальцем левой руки выдвиньте верхнюю карту из колоды на половину ее величины так, чтобы она лежала на кончиках пальцев. Это движение откроет половину нижней карты. Движением большого пальца назад отодвиньте эту нижнюю карту так, чтобы ее верхний край оказался на одном уровне с нижним краем верхней карты в колоде. После этого прижмите большим пальцем верхнюю карту так, чтобы нижняя карта легла на верхнюю карту, а затем выровните края колоды. Теперь карты поменялись местами".

О том, что ходы Логинова очень напоминают приемы, описанные Вадимовым, я и сказал Тимофею Даниловичу, А в доказательство вынул из портфеля "Искусство фокуса", отыскал нужное место и ткнул в него пальцем. Логинов, пробормотав, что "ученье – мать повторенья", схватил книгу и углубился в чтение, одновременно колдуя над колодой в соответствии с текстом.

– Эк! – вдруг воскликнул он. – Вот бают, новая метла мудренее, ан где же? Второй-то способ непонятен – гугнив зело писец, как говаривали в старину. Историю-то я знаю – Вадимов твой лицедействовал вначале в Саратовском драматическом театре. Актером на сцене. Потом организовал цирк, а уж затем стал ил-люзионером. То бишь фокусничал с крупными ящиками и сундуками. До престидижитаций ли ему было? Бедному Макару своя шишка ближе к телу. Вот он движений-то толком и не знает. А как на книгу замахнулся – взял текст из библиотеки Ознобишина: тот ему по пьяному делу целый шкаф, как рассказывают, иллюзионной литературы продал. Ну, вот он то ли переписал не так, то ли перевел с ошибками – и получилось неграмотно, неверно. Правильно – вот как надо.

1. Колода, расположенная лицом вниз, находится на левой ладони исполнителя, причем левый большой палец оказывается наложенным на краповую сторону колоды, а кончики остальных левых пальцев прижаты к дальнему длинному ребру колоды.

2. Левый большой палец сдвигает верхнюю карту от себя на 1– 2 см; фаланга левого большого пальца, расположенная у его основания, прижимается к крапу второй сверху карты; левый большой палец выполняет короткое возвратное движение, отчего обе карты (первая и вторая сверху) смещаются в сторону основания левого большого пальца; кончики левых среднего и безымянного пальцев накладываются на крап верхней карты, прижимая ее к колоде (рис. 37а).

3. Левый большой палец, прижимающий вторую сверху карту своим основанием к ладони, продолжает движение, выводя эту карту из-под верхней (на рис. 37, б показан вид со стороны ближнего короткого ребра).

4. Когда верхняя и вторая сверху карты будут разведены, кончики левых среднего и безымянного пальцев продолжают прижимать бывшую верхнюю карту к колоде, а левый большой палец надвигает бывшую вторую сверху карту поверх бывшей верхней карты.

Рис. 36

Рис. 37

– А в кафе-шантанах с вами случались происшествия? – задал я вопрос.

– Ну, а как же? – удивился Логинов. – Те шуточки, что в балагане – про них понятно. Там клоуны-акробаты от напряжения разряжались. Работали ведь на ярмарках по-черному. Идика, попрыгай целый день да покричи – намотаешься. Вот отдушину и искали – над своим же балаганщиком учудят, тут и смех, тут и хохот, тут и вздохнуть можно. Разрядка – великое дело. А у нас, иллюзионеров, да еще в прямом со зрителем контакте – всяко происходит, даром, что название культурное, «кафе-шантан». Тут в профессии дело. Любишь кататься – полезай в кузов. Помню, предложил я одному офицеру указать любую карту из размазанной по скатерти ленты – а должен сказать, что полоса-то на столе крапом вверх повернута. Он указал. Я говорю: "Отметить надобно; сейчас вам карандашик дам, крестик поставьте". Рылся-рылся по карманам – нет карандашика, наверно, унырнул сквозь дырку. Офицер ждал-ждал, потом недовольным тоном замечает: "Что я тебе, брат, неграмотный, чтоб крестики ставить? Я вот как отмечу". Послюнил палец, руку опустил, поймал клопа на ножке стола, да у меня на карте его и раздавил. "Теперь не спутаем, – говорит, – дальше показывай". Собрал я карты, пошуровал ими, как требуется, достал девятку треф. "Вот ваша карта, – показываю, – вот и ваш клопик". Поворачиваю – никакого клопика. Ну, я туда-сюда, раскидал по столу карты – где ж отмеченная? Офицер хохочет. Встал, и его друзья, что за столом сидели, тоже встали. Двинулись к дверям. Я стою как из воды вынутый, соображаю – куда же она подевалась? А офицер оборачивается и величаво произносит "Вам, любезнейший, профессию менять надо". Достает пистолет и стреляет в стол с картами. Тут к нему метрдотель бросается – что вы, дескать, мебель пулями решетите?

Офицер ему пачку денег в руки – держи, мол, здесь еще и на диван хватит. Тем временем я отыскал пробитую его пулей карту, развернул ее крапом к себе – и сразу угадал место кончины клопика. Долго в себя прийти не мог – то поносил того офицера, то восхищался им. Как же, размышлял, так вышло? Извелся весь от таинственности, пока метрдотель не рассказал – он от дверей наблюдал, как один из офицеровых приятелей, пока я шуточки-поговорочки отпускал, да крутился вправо-влево, делая отвлекающие маневры, чисто по твоему Вадимову, украл ту карту, клопиком меченую, и долго держал ее, пока я карты чесал, а потом подложил ее на стол, на видное место, да еще и указал на нее офицеру. Тому только попасть пулей оставалось. Полагаю даже, что вся эта комедия была заранее обусловлена.

Вот с тех пор имею две колоды. Одну назвал для себя Авдотьей – это рабочая колода, я с ней карточные чудеса вытворяю. Вторая, Пелагея, на виду лежит. Здесь я кармашек пришил, с мелким дном, а из нее Пе-пагея наполовину выглядывает. Почему Пелагея? Лежит – вот и Пелагея. Публика на нее внимание сразу обращает. Авдотью я тем временем в руках верчу – это всех с толку сбивает, не знают уж, куда и глядеть. То есть имею возможность руководить – глаза отводить. Правда, с того случая я в Пелагее стал карту с клопом на заду иметь – вдруг опять карандашик пропадет. Но сознаюсь – не пригодилась она.