Раздался сигнал клаксона. Автомобиль дяди Селестина, черный "моррисоксфорд", стоял у дверей. Я сложил пожитки, поцеловал на прощание маму и сел в машину. До этого меня почти никуда не возили, и я с нетерпением ожидал путешествия. Дядя Селестин набил трубку. Когда она должным образом раскурилась, мы тронулись. Ну, мой мальчик, произнес он, раз уж мы некоторое время побудем вместе, можно наконец поболтать всласть.
      Я приготовился слушать.
      27
      НЕЗАБУДКА
      Я тут подумал, начал Селестин, что, возможно, было бы нелишне рассказать тебе о житии св. Игнатия Лойолы, но я уверен, что в общих чертах ты уже с ним знаком, а благие отцы в "Доме Лойолы", не сомневаюсь, в нужное время углубят твои познания относительно св. Игнатия. Мне пришло в голову вместо этого поведать тебе небезынтересную историю моего краткого знакомства с философом Людвигом Витгенштейном, который весной 1949 года работал при " Доме Лойолы" подручным садовника. Я был в то время младшим преподавателем; признаюсь, что лишь два года спустя, когда я прочел некролог Витгенштейна, умершего 29 апреля 1951 года, в праздник св. Екатерины Сиенской, я понял, какой он был знаменитостью.
      В ту весну, в 49-м, я частенько видел Витгенштейна за работой в саду или в огромной оранжерее и изредка заводил с ним банальную беседу о погоде или на сходную тему. Однако 26 апреля наше общение приняло более содержательное направление. В тот вечер на ужин подали вино, и Витгенштейн, который обычно питался в отделении для прислуги, оказался за нашим столом. Справившись, я узнал, что у него шестидесятилетие и что благие отцы, которые, как мне теперь думается, имели некоторое представление о его статусе в мире философии, сочли целесообразным отметить это событие вышеуказанным способом.
      Я воспользовался возможностью изучить эту личность поближе. В кости он был узковат, но при этом очень складный и плотный, примерно пяти футов шести дюймов ростом, с загорелым орлиным лицом, цепкими голубыми глазами и копной курчавых каштановых волос, тронутых сединой на висках. Его можно было принять за пятидесятилетнего бодрячка. Явился Витгенштейн во фланелевых брюках, фланелевой рубашке со свободным воротом и в кожаном пиджаке; таково, как я узнал позднее, было его представление о парадном костюме. Он был очень опрятен, и его коричневые туфли блистали свеженаведенным лоском. Довольно молчаливый, впечатление он тем не менее производил исключительное. Ел он не поднимая головы и занимаясь каждым компонентом трапезы поочередно: сначала горох, затем морковь и, наконец, картофель. К мясу он не притронулся, не пригубил вина, зато воды выпил изрядное количество.
      Отужинав, он уже поднялся, чтобы выйти из-за стола, когда мне случилось привлечь его внимание к тому приятному совпадению, что день его рождения приходится на праздник св. Клета, третьего папы римского. Его глаза цвета незабудки обратились ко мне; он сел и налил стакан воды. Вы знаете Клета? спросил он. Или, вернее, Анаклета?
      Я ответил, что окрещен Селестином, в честь Целестина V, и довольно сносно знаком со списком пап.
      А, Целестин, откликнулся он, святой-покровитель переплетчиков. Вы, конечно, знаете, что существование Анаклета подвергалось сомнению, поскольку его имя - это греческое прилагательное, означающее "непорочный"; а святой апостол Павел в "Послании к Гиту" оговаривает, что епископ должен быть "непорочен... не пьяница... не корыстолюбец... держащийся истинного слова". Поэтому скептики считают, что "Анаклет" - не более чем словесная конструкция. Интересная загадка, не правда ли?
      Ведь язык полон ловушек, продолжал Витгенштейн, и "есть много и непокорных, пустословов и обманщиков". И далее, если мне не изменяет память, Павел цитирует парадокс о критском лжеце: "Из них же самих один стихотворец сказал: "Критяне всегда лжецы"".
      Витгенштейн чинно поклонился и на прощание заметил: "С другой стороны, то, что вообще может быть сказано, может быть сказано ясно"[20].
      28
      ВЕРМИЛЬОН
      В течение нескольких последующих недель мы с Витгенштейном заметно сблизились. Я узнал, что садовником он работает исключительно на общественных началах, поскольку жалованья за свои труды не получает. Ему нравится, говорил он, время от времени посадовничать: так он отдыхает, когда устает от другого своего занятия - философствовать; я не мог сказать наверняка, что было времяпрепровождением, а что - профессией. Садоводством он впервые занялся в 1920-м, у монахов Гюттельдорфской обители в Вене, спустя некоторое время после освобождения из лагеря для военнопленных при главном бенедиктинском аббатстве в Монте-Кассино; тут до меня дошло, что, будучи австрийцем, он сражался на стороне немцев.
      Работать с чем-то растущим полезно для души, говорил он на безупречном английском. Это способствует сновидениям.
      Тут он рассказал мне один сон, который видел зимой 1919 года, когда еще сидел в лагере.
      Была ночь, и очень холодная. Я стоял у какого-то дома с сияющими окнами. Подошел к окну и заглянул внутрь. Там, на полу, я заметил удивительной красоты молитвенный коврик, такой, что мне немедленно захотелось рассмотреть его поближе. Я хотел открыть дверь, но на меня бросилась змея, не давая войти. Я подошел к другой двери, но и там на меня кинулась змея и преградила дорогу. Змеи появлялись и в окнах, пресекая все мои попытки приблизиться к коврику. Тут я проснулся.
      Когда Витгенштейн спросил, что, по-моему, может означать этот сон, я поинтересовался, не вспомнит ли он точную дату. Точно он не скажет, но, думается, это были первые числа ноября. Могло ли это быть третье, спросил я. Он считал, что эта дата вполне правдоподобна. Тогда я заметил, что третье ноября - день поминовения испанского епископа св. Пирмина, которого просят о защите от змей, потому что, спасаясь от преследований мавров, он очутился на острове Райхенау, откуда изгнал всех ползучих гадов. Впоследствии он основал первый монастырь на германских землях. Эти события, как мне казалось, совершенно явственно связаны со сновидением Витгенштейна, и я предложил возможное толкование, вот оно.
      Дом сияющего света - это монастырь Райхенау, молитвенный коврик - его святилище; либо так, либо это мавританский коврик. Змеи - отпрыски дьявола, который пытается закрыть доступ в дом молитвы; либо так, либо это мавританские мечи. Пирмин - это Витгенштейн, бегущий от войны и нашедший пристанище под стенами Монте-Кассино, чьи окна всегда ярко освещены; либо так, либо Пирмин - это св. Патрик.
      Это необычайно интересно, сказал Витгенштейн, прошу вас, продолжайте. Я ответил, что этим мое толкование ограничивается. Тогда, предложил Витгенштейн, позвольте пересказать вам сходное сновидение, которое могло бы пролить некоторый свет на тему нашей беседы. В начале декабря 1920 года точную дату я не вспомню, так что, пожалуйста, не спрашивайте - мне приснилось, что я священник. В передней моего дома помещался алтарь, справа от алтаря начиналась лестница. Это была внушительная лестница, покрытая дорожкой цвета венецианского кармина, крови Иоанна Крестителя, весьма похожая на ту, что была в моем прежнем доме, Палэ-Витгенштейн на венской Аллеегассе. У подножия алтаря, частично покрывая его, лежал восточный ковер. Еще несколько предметов и регалий культа помещались на алтаре и рядом. Одним из них был жезл из благородного металла.
      Здесь Витгенштейн сделал паузу, чтобы собраться с мыслями.
      29
      НЕБЕСНАЯ ТВЕРДЬ
      Но произошло ограбление, продолжил Витгенштейн. Слева вошел вор и украл жезл. О происшедшем пришлось сообщить в полицию, оттуда прислали своего сотрудника, который попросил описать жезл. В частности, из какого он металла? Я не мог ответить; я не мог даже сказать, был ли он серебряный или золотой. Тогда полицейский поинтересовался, существовал ли жезл вообще. Тут я начал осматривать прочие части оформления алтаря и заметил, что ковер это молитвенный коврик. Мое внимание привлекла кайма коврика. Она была того оттенка голубого, что известен у колористов как "небесная твердь", и резко контрастировал с пунцовым, прекрасного вермильонного цвета, центром. Чем дольше я взирал на коврик, тем сильнее он светился и притягивал меня. Не помню, тогда я проснулся или нет. Что, по-вашему, закончил Витгенштейн, означает этот сон?
      Я ответил, что, по моим сведениям, ковер иногда интерпретируется как символический образ сада, потому что в его узорах можно увидеть существующие или мифические цветы, деревья, животных и птиц, и, поскольку при таком материале копия не слишком реалистична, условные черты, изображаемые ковром, принадлежат саду души. Что касается жезла, то мне не хотелось указывать на явную параллель с жезлом Моисея, который превращался из жезла в змея и из змея - в жезл; вообще-то, это вполне мог быть и садовый инструмент. Я напомнил Витгенштейну, что эмблемой св. Фиакра, покровителя садовников, а также извозчиков, является посох или жезл, которым он чудесным образом вспахал земли больше, чем смог бы при помощи лошади и плуга.
      Кроме того, жезл вполне может оказаться и посохом пилигрима, ведь Фиакр - один из многих ирландских святых, которых странствия забрасывали во все уголки Европы; в особенности думается мне о св. Галле - покровителе птиц, часов с кукушкой и Швейцарии, - изгнавшем из одной девушки злого духа, который вылетел у нее изо рта в виде черного дрозда. Не обошел я вниманием и Димпну, святую-покровительницу одержимых бесами, ведь в тот день, 15 мая, был ее праздник. Что касается Витгенштейна, то его тоже можно было назвать пилигримом; изгнанником он был наверняка.
      Витгенштейн задумчиво кивнул. Вы правы, сказал он, порой у меня возникало желание не принадлежать ни к одной из наций. И бывали моменты, когда я чувствовал, что вот-вот сойду с ума. Возможно, вы не удивитесь, если я скажу, что мне довелось посадовничать и в городке Гел, где, как вам известно, расположен храм Св. Димпны с ее мощами. Меня весьма интересовал гельский метод культивации трав, который играет там важную роль в процессе лечения душевнобольных. Более того, мне хотелось изучить систему администрирования, которая почти или даже вовсе не ограничивает свободы своих подопечных, полагаясь вместо этого на невидимые узы человеческого общества. Я пробыл в Геле всего день или два, когда, прогуливаясь с одним из врачей, повстречал на обычной дороге некогда опасного маньяка, жившего в коттедже неподалеку, и он нес на руках ребенка, словно заправская няня. Было видно, со сколь великой заботой исполняет он свои бескровные обязанности, а доктор заметил, что подобные занятия доставляют этому умалишенному несравненное наслаждение.
      Сходным же образом наблюдал я, как другие мужчины и женщины радостно прядут, ткут или вяжут у камина, дружелюбно общаясь с хозяевами, либо выпивают, покуривая, в гельских кабачках, так что мне порой приходилось осведомляться, кто из них с диагнозом, а кто здоров.
      Позвольте поделиться с вами некоторыми из своих дальнейших впечатлений от пребывания в Геле.
      30
      КОФЕЙНЫЙ
      Как вам известно, говорил Витгенштейн, жители Гела на протяжении столетий как родных принимали под свой кров тех, кто пришел к ним за помощью. Эти отношения получили официальный статус по Законодательному Акту от 18 июня 18 50 года, дня поминовения мучеников-близнецов Марка и Марцеллиана, и, так уж совпало, годовщины битвы при Ватерлоо. По этому закону каждый дом, где размещаются двое и более сумасшедших, считался психиатрическим учреждением. Такая схема работает на благо всех вовлеченных. Кемпенланд, где расположен Гел, был ранее столь удаленным и мрачным районом, состоявшим по большей части из диких топей и дремучих сосновых чащ, что его прозвали Нидерландской Сибирью.
      Сейчас, проезжая из Херенталса в Гел, просто невозможно не подивиться аккуратно подстриженным шпалерам по сторонам шоссе. Белые коттеджи под рыжими черепичными крышами так и светятся под ласковым солнцем среди поспевающей пшеницы, овса, свеклы, брюквы, картофеля и гороха. От рассвета до напоенного росой заката движущиеся человеческие фигурки всех возрастов и обоего пола на опрятных своих полях укрепляют неустанный промысел кемпенландцев, которые приписывают сие преображение ландшафта примеру вверенных их заботам умалишенных. Эти чада Божьи, говорят они, получив относительную свободу, научили их ценить свежий воздух, ощущение земли между пальцами и чудо вырастающей жизни.
      Нрава жители Гела мягкого и ровного. Они принимают людей такими, какие они есть, поскольку навидались всякого их поведения. Они любят слушать истории и играть музыку и охотно подхватывают игру в "понарошку"; многие из их питомцев - одаренные представители этих искусств. Я лично наблюдал, как мнимый Наполеон - некий коротышка - в огороженном саду, примыкавшем к дому, где он разместился, драл глотку, обращаясь к войскам, которые, по сто мнению, проходили смотр, отдавая приказы маршалу А, генералу Б и т.п. выполнять маневры сообразно имперской воле. Через несколько минут на сцене появилась группа детей, вооруженных швабрами и тростями. Взор императора вспыхнул, и поход продолжался таким образом еще не один час и закончился только тогда, когда император скомандовал одному из своих маленьких подчиненных проводить его в шатер, поскольку на один день с него довольно сражений.
      Меня познакомили с Шерлоком Холмсом, который, после некоторого обмена любезностями, спросил меня, каково сейчас в моей родной Вене, ведь она после войны, должно быть, сильно изменилась. Когда я выразил изумление по поводу того, как он узнал о моем происхождении, он сказал следующее.
      Когда вы в сопровождении доктора вошли в комнату, вы насвистывали песню Франца Шуберта "Скиталец", которая очень популярна среди жителей Вены, особенно когда они вдали от дома. Прекрасное исполнение, должен сказать. Затем, когда вы принялись за угощение, любезно поданное миссис Хадсон, вы обмакнули печенье в кофе на особенный венский манер. Сами по себе все эти наблюдения еще не были убедительны, но когда я заметил на обшлагах вашего пиджака по пять пуговиц вместо общепринятых двух-трех или четырех, предпочитаемых на лондонской Севил-Роу[21], я понял окончательно, что вы из Вены, ведь только в Вене портные упорно держатся пятипуговичного фасона. То, что вы говорите по-французски с рафинированным венским выговором, несущественно, поскольку это зачастую лишь притворство тех, кто стремится к культуре, к которой не принадлежит.
      Однако еще больший интерес, чем даже мнимый Холмс, представлял человек,
      называвшийся Диоскоридом.
      31
      ТРИЛИСТНИК
      Диоскорид считал себя реинкарнацией греческого врача Диоскорида, общепризнанного автора первой фармакопеи, изданной предположительно в 77 году н.э. Свое описание около шестисот лечебных трав он сопроводил еще более ранним трудом Кратеваса[22], которого Плиний признавал зачинателем ботанической иллюстрации: этот свод даже в эпоху Возрождения по-прежнему считали библией медицины. Однако, поскольку Диоскорида неоднократно переписывали, в манускриптах накапливались ошибки, особенно в иллюстрациях какими бы точными они ни были в первом веке, - деградировавших до все более неправдоподобных образов, которые были уже не просто непохожи на изображаемые растения, но еще и впитали в себя мифические представления о своем происхождении и свойствах.
      Гельскому Диоскориду, который в прошлой жизни иллюстрировал учебники по медицине, история эта была знакома, и с того самого момента, когда ему открылось, что он и есть Диоскорид, он принялся за составление травника, который действительно стал бы зерцалом природы и был бы признан каноном на все времена. С этой-то самой целью он и направился в Гел и поселился там, поскольку гельские травяные плантации славились на всю Европу и представляли собой идеальное поле деятельности для исследователя.
      Диоскорид был в Геле фигурой весьма примечательной. Высокорослый - на исходе седьмого десятка, - с гривой белоснежных волос и окладистой белоснежной бородой, всегда безукоризненно одетый: как правило, в сшитый на заказ костюм в клетку, широкополую фетровую шляпу и, когда того требовала погода, плащ-накидку. Он никогда не расставался со своей тростью, изображавшей змею, обвившуюся вокруг посоха: это атрибут Асклепия, греческого бога врачевания, потому что змея, сбрасывая кожу, обновляет себя. Имея успех у дам определенного возраста, он тем не менее пользовался уважением профессионалов и был на хорошем счету даже у духовенства. А по части излечения недугов, не поддающихся традиционным методам, он прославился, как никто другой.
      Мне довелось испытать на себе одно из снадобий Диоскорида, когда меня разбил очередной приступ нервного истощения. В один из дней мрак вокруг меня стал почти осязаемым. Я стоял на коленях на галечной дорожке между цветниками и ухаживал за делянкой девясила, и тут услышал приближающееся постукивание трости. Я поднял глаза: это был Диоскорид.
      Вы бледны, молодой человек, сказал он, раскачиваясь на каблуках и сунув большие пальцы в кармашки жилета. Вам нужно лекарство. Вы австриец, не так ли?
      У вас в Альпах предостаточно флоры, благотворной для человека в вашем состоянии. После пересадки в Гел эти растения совершенно переродились. Некоторые сначала не принялись, но душевнобольные садовники обратились к их изменчивой натуре, и вскоре новое качество - нечто богатое и невиданное появилось и расцвело в бельгийском климате. То, что я сейчас вам дам, приготовлено на основе таких трав с добавлением толики некоторых других: упомяну лишь трилистник, сильно недооцениваемое укрепляющее, поскольку оно расчищает врата восприятия и отваживает молнию. Я установил, что королевский шут, сопровождавший Димпну в побеге из Ирландии, в бесплодных попытках вернуть ее к жизни использовал трилистник; однако впоследствии выяснилось, что он произвел ощутимый эффект на объятых ужасом свидетелей.
      Диоскорид извлек из кармашка жилета жестяной спичечный коробок и вручил мне. Его можно курить в трубке или заваривать, как чай, сказал он. При курении действие начинается быстрее, но если его пить, оно более длительное. Принимайте три раза в течение одного дня, а затем сходите в храм Св. Димпны. И тогда расскажете мне, что увидели.
      32
      СЕРДОЛИК
      Проснувшись на следующее утро, продолжал Витгенштейн, я принял первую дозу путем курения и спустился в столовую для младших садовников завтракать. Там, на длинном сосновом столе, были разложены типичные составляющие бельгийского фуршета: нарезанные сыры, колбасы и окорока, очищенные яйца вкрутую, четыре разновидности хлеба, масло, джемы, кофе. Аппетит у меня в этот час несилен и обыкновенно удовлетворяется ломтиком ржаного хлеба и чашкой кофе с молоком, но в тот день меню показалось мне небывало соблазнительным: впервые я заметил, какими волнистыми локонами свернулось масло на блюдечках в виде раковин, голубую подсветку белков вареных яиц. Сыры переливались оттенками желтого. Хлеб пестрел множеством крупинок и пах дрожжами. В воздухе разливался дымок жареного кофе. Я не говорю уже о колбасах и окороках, но джемы - они сияли, словно драгоценные камни, в особенности малиновый, как сердолик.
      Как будто до сих пор мир был несколько размыт и рассредоточен, а теперь собрался в фокус. Каждый предмет занимал свое уникальное, самодостаточное место. Я понял, что раньше никогда не смотрел так, как следует. Вы ведь помните абзац из "Исповеди" Бл. Августина, где он говорит о том, как научился говорить: "Я схватывал памятью, когда взрослые называли какую-нибудь вещь, - пишет он, - и по этому слову оборачивались к ней; я видел это и запоминал: прозвучавшим словом называется именно эта вещь".
      И дальше в том же духе. Это писание меня глубоко восхищает, но что будет, если у вас кончатся имена? Возвращаясь к колбасам - как нам описать всё новые архипелаги сала на их кружках, чем назвать этот срез розового или тот, красный, как салями? Что мы знаем о работе кулинара? Одна-единственная колбаса - уже весьма серьезный предмет для изучения.
      Я приступил к пиршеству, какого еще никогда себе не устраивал. Наевшись вволю, я пошел на плантацию, дабы приступить к работе. Это оказалось нелегко: если раньше я знал каждую из трав по ее научному наименованию, то теперь видел лишь растения-индивидуальности. Мало того, каждый их лист требовал к себе особого внимания. Да и ни на одной детали строения листа было невозможно хоть на сколько-нибудь задержать внимание, потому что каждая оказывалась какой-то новой конфигурацией. Зеленый был не зеленым, а бесчисленными оттенками зеленого.
      К обеду я не выполнил практически никакой работы, но чувствовал себя так, будто прошагал много миль. Я понял, что отслеживание каждой трещинки на галечной дорожке заняло бы столетия, сколько улитке или муравью нужно, чтобы пересечь несколько вселенных. Я решил тогда вместо обеда прогуляться по центру Гела. Из кабачков доносилась музыка вперемежку с гулом разговоров и стуком ножей и стаканов, но мне просто хотелось побыть одному.
      Я дошел до окраины и присел посреди поля. Настало время принять вторую дозу средства Диоскорида. К счастью, жестяной коробок был у меня при себе. Я зашел на ближайшую ферму - дверь была не заперта-и попросил у жены фермера заварочный чайник с кипятком. Она любезно согласилась. Из чайника вырвался элегантный плюмаж пара. Мы заварили чай и стали пить. Несколько часов спустя я почувствовал, что пора откланяться.
      Вернувшись в Гел, я выкурил третью дозу. Под звон вечернего "Ангелюс" я направился в церковь Св. Димпны.
      33
      КРАСНОМУНДИРНЫЙ[23]
      На главном алтаре своего храма св. Димпна изображена в виде фигуры величиной больше натуральной, парящей на облаке в окружении нескольких групп умалишенных (все - крупные статуи), ноги и руки которых скованы золотыми цепями, сменивших железные кандалы дней минувших. В боковом приделе вы видите изящную резьбу по дубу в виде серии из восьми икон, а именно: рождение Димпны; смерть ее матери; дьявол искушает ее отца; Димпна, Герберен, королевский шут и его жена садятся на корабль; королевская погоня; король отрубает голову своей дочери рядом с усекновенным телом Герберена; священники несут мощи святой; и, наконец, дьявол выходит из головы умалишенной. Это этапы пути св. Димпны через жизнь и смерть.
      Двенадцатый удар "Ангелюс" еще дрожал в воздухе, когда я опустился на колени, чтобы изучить это повествование. В особенности меня восхитила голова св. Герберена, которая, даже отделенная от тела, казалось, пытливо смотрела на меня. Я почувствовал идущее как бы ниоткуда дуновение, и шеренги свечей перед ковчегом начали мерцать и сочиться. Они запахли порохом. И вдруг - весна 1916 года, я снова на войне, солдат австрийской Седьмой армии, прикрывающей самый южный участок Восточного фронта близ румынской границы. Больше всего на свете мне хотелось оказаться на линии огня, поскольку я надеялся, что близость смерти одарит меня светом жизни. Я был рад без памяти, когда меня направили на одну из самых опасных позиций наблюдательный пункт. Я чувствовал себя принцем в зачарованном замке.
      29 апреля меня несколько раз обстреливали. Ветерок от пули холодком обдал щеку; я чувствовал страх и раскаяние. Впоследствии я узнал, что это был последний день дублинского "восстания на Пасхальной неделе". И еще это был день поминовения св. Екатерины Сиенской, у которой просят защиты от огня. Итак, по милости Божией, я выжил.
      Я снова почувствовал ветерок на щеке. Глаза застлал дым от свечей. Когда он рассеялся, я был уже не в Геле, а посреди грязного поля. Шел сильный дождь. Я увидел несколько вспышек и через долю секунды услышал гулкий, раскатистый взрыв. Это не гром, понял я, а канонада. Мимо проковыляла вереница конных повозок. Снова послышались орудийные залпы, и тут я увидел лихорадочное движение по всему полю. Со всех сторон раздавались приглушенные крики и вопли. Из лесу выскочили какие-то кавалеристы в алых куртках и окружили одну из повозок, элегантную кибитку, окрашенную в темно-синий. Они стащили кучера с козел и отрубили ему голову.
      Я был не в силах двинуться. Солдаты тем временем стали грабить повозку. Их главной целью, очевидно, было спиртное, и вскоре они обнаружили несколько ящиков, на которые накинулись с ругательствами и радостными криками. Один из них появился в двери экипажа со странным трофеем - клеткой с попугаем. Диковатое это было зрелище: бранящиеся солдаты в замызганных алых куртках и орущий попугай в великолепном зелено-желто-пунцовом оперении.
      Витория! кричали они, а один взял бутылку вина, снес горлышко саблей и вылил на голову попугаю.
      Перед Богом и людьми я нарекаю тебя Виторией! закричал он.
      И все, дурачась, отвесили земной поклон. Тут один из них заметил меня. Он поднял пистолет и выстрелил. Я увидел вспышку и почувствовал, как в сердце мне входит пуля.
      Когда я открыл глаза, то снова был в Геле, но понял, что стал свидетелем битвы у Витории - в Испании, в 1813 году, - в которой армия Жозефа Бонапарта была наголову разбита объединенными англо-португальскими силами.
      34
      ИЗУМРУДНЫЙ
      Но здесь, сказал Селестин, мы должны покинуть Витгенштейна, потому что почти прибыли в пункт назначения: "Дом Лойолы", 1959 год.
      В самом деле, я был так поглощен историей дяди - и, разумеется, Витгенштейна, - что не заметил, как пролетела дорога; время тоже потеряло значение. Все пейзажи прошли мимо моего взора; уже стемнело. Был всё тот же день св. Иеронима, что и в начале нашего пути, и всё же, казалось, прошли годы.
      Я протер глаза. В конце светового тоннеля, проложенного фарами "моррисоксфорда", я впервые в жизни увидел "Дом Лойолы": метнулись между темными деревьями готические башенки, блеснул неоклассический фасад. Машина остановилась на посыпанной гравием дорожке. У боковой калитки нас встретил привратник. Вскоре меня провели вверх по лестнице в комнату, где сидели священник-иезуит и мальчик приблизительно моего возраста. Священник жестом пригласил нас устраиваться поудобнее и, когда мы уселись, заговорил:
      Я отец Браун. Это - он кивнул в сторону мальчика - мистер Метерлинк. Добро пожаловать в "Дом Лойолы", где вы будете вместе учиться. Итак, господа Метерлинк и Карсон, одной из моих приятных обязанностей является ознакомление вас - как новых учеников - с житием святого, давшего имя нашему заведению.
      При рождении - дата которого не установлена - основатель "Общества Иисуса" получил имя Иньиго де Бельтран Яньес де Оньяс-и-Лойола. 20 мая 1521 года, во время осады французами Памплоны, Лойоле, капитану наваррской армии, пушечным ядром раздробило правую ногу. Оказавшись дома на излечении, он потребовал принести ему какой-нибудь рыцарский роман, чтобы скоротать время, но всё, что удалось разыскать в фамильном замке, было жизнеописание Христа и экземпляр "Золотой Легенды". Этот последний сборник стал для него источником вдохновения, потому что жития святых описывались в нем, как жизнь воинов, верных своему делу, невзирая на темницу, меч и огонь.
      Лойола не был ни интеллектуалом, ни метафизиком. Но одним качеством он обладал в избытке - живым воображением, в котором всё, о чем бы он ни подумал, обретало конкретную форму. Читая, он видел описываемых людей и события, и его сны наяву были реальностью. В одной из фантазий, в которой он мог пребывать по нескольку часов кряду, обитала прекрасная дама, королева или императрица некоей страны, где он будет служить. Он будет скакать на белом коне, в алом камзоле, приятно контрастирующем с ее зеленым платьем. Вот так он пролеживал дни напролет, и его неприкаянные фантазии бродили между мирской суетой и религией.
      Ногу Лойоле пришлось выправлять дважды. Хотя ее не один день вытягивали на дыбе, она оказалась короче левой, и он остался хромым до конца своих дней. В бреду ему стало являться странное, чудовищное и всё же прекрасное существо в виде змеи, словно изумрудами усыпанной бесчисленными глазами. Это видение необычайно его умиротворяло, но впоследствии он открыл, что это порождение дьявола либо сам дьявол. Он молился Пресвятой Деве, прося наставления, и как-то ночью, взирая на ее образ, услыхал оглушительный звук, вроде пушечного залпа; весь дом сотрясся, окна его покоев вылетели, а в стене замка Лойола образовалась пробоина, сохранившаяся до наших дней. Наутро, полностью выздоровев после ранения, Лойола отправился в монастырь в Монтсеррате, что в одном дне пути от Барселоны.
      35
      ДЕВСТВЕННО-ЧЕРНЫЙ
      Монтсеррат - "Зубчатая Гора" - внезапно встает среди равнины одной огромной массой фантастических форм, башен, крепостных стен и шпилей. Тропинка к монастырю зигзагом вырублена в скале. Монтсеррат - обитель Черной Мадонны, которую, по преданию, изваял с натуры евангелист Лука, покровитель искусства и медицины. Статуя, которую в 888 году обнаружили в пещере ведомые ангелами пастухи, пролежала там с 50-го года, когда ее привез в Испанию св. Петр. Она изображает Деву Марию с Младенцем Христом на коленях. Тот держит сосновую шишку, символизирующую тело бога, который умирает и воскресает вновь. На вытянутых руках Мадонна держит по шару. Что же касается вопроса, зачем ей быть черной, то имеется множество соперничающих объяснений - например, столетия свечного чада; а некоторые указывают на сходство с темными богинями Исидой и Кибелой, но нам нет нужды вдаваться в такие частности, поскольку Черная Мадонна существует реально. 24 марта 1522 года, в канун праздника Благовещения, Игнатий Лойола преклонил колени перед этим образом. Он несколько дней ничего не ел, кроме толики полевых трав. Воздух был едким от благовоний. У подножия фигуры, оплывая, горели свечи. Подняв глаза, Лойола встретился взглядом с Черной Мадонной: в мерцании свечей ее губы задвигались. Богоматерь заговорила с ним низким голосом, гулко раскатывавшимся по церкви. Что же до сказанного ею, то Лойола сообщает, что изъяснялась она на языке Небес, непереводимом на говоры смертных, но речь шла о грядущей великой битве за спасение мира.
      Сходным образом ему однажды было явлено откровение о Троице, чью тайну он явственно узрел глазами души, но описать это видение словами было невозможно. Оно не покидало его всю жизнь, как и слово Черной Мадонны. И получив его, Игнатий немедленно сорвал с себя кавалерские одежды, повесил на стену свои меч и кинжал и облачился в одежду из мешковины, которую заблаговременно припас. Итак, он пошел служить не даме своих грез, но Царице Небесной.