Я поражалась его знаниям и как-то сказала ему:

— Подумать только, сколько в жизни мне предстоит еще узнать!

Мы ходили в Ковент-Гарден слушать восхитительный голос Элизабет Биллингтон, что вызывало восторг, в особенности из-за блестящей публики, вплоть до принца Уэльского с миссис Фитцгерберт. Они особенно привлекали меня, потому что выглядели, как Дэвид и я, страстно влюбленными.

Позже я часто думала о том, как жизнь обошлась со всеми нами. Кажется, что, даже когда мы находимся на вершине нашего счастья, зло подстерегает нас, выжидая, чтобы нанести удар. Это было одно из последних выступлений Элизабет Биллингтон, так как в следующем году она покинула страну и из-за скандальных статей о ней возвратилась на континент. Да, королевские любовницы, как известно, тоже испытывают превратности судьбы.

Что касается меня, то я была молода и достаточно наивна для того, чтобы верить в вечную счастливую жизнь.

Позже, когда друзья приглашали нас к себе, я радовалась встрече с ними, но не так, как в те идиллические первые дни.

Конечно, мы не могли отгородиться от происходящего. Во время обедов на приемах постоянно шли разговоры о том, что произошло во Франции, и не было сомнений, что людям, находящимся в центре событий, приходилось нелегко. Дэвид очень интересовался всеми высказываниями на этот счет. Он слушал с большим вниманием. Я думаю, что именно поэтому он и был таким умным. Он никогда не пропускал мимо ушей никаких сведений, никаких суждений.

Когда мы вернулись домой, он сел на постель и завел разговор, а я, глядя на него, лежала, облокотившись на подушки.

— Что это означает для нас? — сказал он. — Только то, что мы должны понять, как революция во Франции скажется здесь, в Англии.

— Если уже не сказалась, — заметила я. — Она убила мою бабушку, отобрала поместья дедушки, разрушила семью, потому что кто знает, где сейчас находится тетя Софи. А теперь она забрала моего брата Шарло, Луи-Шарля и твоего брата Джонатана.

— Да, — согласился он. — Но это личное… трагедия нашей семьи. Как она повлияет на нашу страну? И это, Клодина, может сильно сказаться на нас в будущем. Заметила ли ты, что никто ни в чем не уверен… даже политики? Кто сейчас наши лидеры?

Я бы назвал Питта, Фокса и Берка, а ты? Хотя все, что они говорят и делают в парламенте, мне кажется противоречивым. Фокс слишком доверчив, он верит в свободу и в то, что страна может управляться большинством, которым, считает он, должны быть революционеры. Я думаю, Берк видит это иначе. Он знает, что французы хотят равенства… но они не хотят свободы. И, конечно же, для своих врагов. Сколько совершенно невинных людей было отправлено на гильотину только потому, что они родились аристократами? Берк сознает, что революция, а значит анархия, может прокатиться по всей Европе. А Питт… он не разделяет симпатий Фокса к воле народа. Он большой сторонник мира и уверен, что во Франции все еще можно уладить. Он не хочет вступать в войну. Три разные точки зрения, куда они приведут нас?

— Не знаю, — заметила я, зевая, — и уверена, что ты тоже не знаешь. А даже если бы ты и был… что ты можешь сделать?

Я протянула к нему руки, и он, смеясь, подошел ко мне.

Но если на эту ночь проблема отложена, то уже на следующий день она возникла вновь. В нашу честь был дан прием. Я всегда знала, что наша семья вызывает большой интерес в Лондоне. Где бы я ни появлялась с моей матушкой и Диконом, везде устраивались многочисленные светские рауты, на которых я, по молодости, не присутствовала. Теперь я поняла глубину связей Дикона и желание некоторых людей выказать дружбу сыну Дикона и дочери его жены.

Мне нравилось встречаться с этими интересными людьми, которые казались такими уверенными и умными. Мне нравилось слушать их разговоры, но я заметила, что все они тогда вертелись вокруг одной темы.

Когда мы сидели за столом на одном из приемов, разговор принял обычное направление. Кто-то упомянул Шарлотту Корде. Прошло как раз три месяца с тех пор, как она была казнена за то, что заколола Жан-Поля Марата в ванной, но это событие все еще обсуждалось, как будто бы это произошло вчера.

— Не думаю, — сказал мужчина, сидевший рядом со мной, — что кто-либо питает больше симпатии к Марату.

— Конечно, — согласилась я, — но многие симпатизируют Шарлотте Корде.

— Смелая женщина.

Она знала, что подписывает свой смертный приговор. На это требуется мужество.

Я согласилась и с этим.

Наш хозяин сказал:

— Интересно, кто будет следующим?

Дантон?

— Вы думаете, что дойдет до этого? — сказала леди по правую руку от него.

— Эти люди всегда восстают друг против друга, — ответил наш хозяин.

Дэвид сказал:

— Уверен, что вожди революции, такие, как Дантон и Робеспьер, неизбежно попадут на гильотину. Все они рвутся к власти, завидуют друг другу. Вот почему все так и происходит…

Лучшие условия жизни для народа? Конечно, нет! Власть для мсье Марата, мсье Дантона и мсье Робеспьера… и остальных. И каждый, в свою очередь, несет гибель другим.

За столом раздался одобряющий шепот. Хозяйка сказала:

— Я верю, что вы забудете об этих неприятных персонах, когда услышите Людвига Блокермунда, который собирается развлечь нас игрой на фортепьяно.

— Блокермунд! — закричала толстая леди. — Моя дорогая, как тебе удалось заполучить его? Я слышала, на него большой спрос.

— Да, он недавно выступал в ротонде.

— Я имела удовольствие слышать его и предвкушаю удовольствие от его выступления сегодня вечером.

— Замечательно! — прошептали некоторые из гостей.

После трапезы мы перешли в гостиную, в которой стояло большое фортепьяно, и здесь герр Блокермунд, к нашему удовольствию, дал концерт.

Я сидела, погрузившись в музыку, пока не кончился концерт. Как только пианист поднялся со стула и стал принимать поздравления, вошел дворецкий и доложил, что пришел джентльмен, который хочет видеть хозяина. Очевидно, по важному делу.

Наш хозяин вышел и вернулся спустя десять минут очень встревоженным.

Он обратился ко всем нам и печальным голосом сказал:

— Все равно вы довольно скоро узнаете об этой печальной новости. Прошу прощения, что порчу вечер, но вы не захотите оставаться в неведении. Королева Франции последовала за своим мужем на гильотину.

Воцарилась тишина.

— Итак, они осмелились… — прошептали некоторые из гостей.

— Оба теперь мертвы… король и королева… убиты кровожадной чернью, — сказал хозяин дома. — Когда только все это кончится?

Ни у кого больше не осталось настроения веселиться. Все мы, должно быть, думали об этой легкомысленной девушке, которая немногим более двадцати лет назад приехала во Францию, чтобы, как было задумано, блестяще выйти замуж. Что будет теперь? Убийство короля и королевы создало опасный прецедент.

Когда мы уходили, хозяин серьезно посмотрел на Дэвида.

— Надо незамедлительно оповестить вашего отца, — сказал он.

Дэвид кивнул.

— Мы уедем в Эверсли завтра же.

Было немного обидно, что мы уезжаем на два дня раньше, чем хотели.

— Это уже свершилось. Королева мертва, — пожаловалась я Дэвиду. — Какая польза будет от того, что мы возвратимся так рано домой?

— Отец должен знать об этом, — сказал он. Я была рассержена.

— Но что он может сделать?

— Это больше, чем казнь королевы, Клодина.

— Что больше?

Мы сели в экипаж и вскоре оставили Лондон позади.

— Пока королева, хотя и пленная, была жива, во Франции существовала монархия. Теперь монархия кончилась.

— Есть дофин.

— Мальчик, бедный ребенок… в руках садистов-мучителей, намеревающихся заставить его страдать за то, что он — сын короля. Я боюсь за него.

— Это во Франции, Дэвид, а мы в Англии.

— Все случившееся влияет и на всех нас, особенно когда это происходит так близко. В стране волнения. Революция, как огонь. Стоит ему только раз вырваться из-под контроля, как он распространится повсюду.

— Думаешь, люди боятся, что у нас может произойти то же самое?

— Немногих правителей в Европе настолько поддерживает народ, чтобы они чувствовали себя уверенно. Я думаю, что мы в Англии можем оставаться спокойными более, чем жители других стран. Наш король не деспот. Он добр. Люди не должны его ненавидеть. Они могут обращаться к нему, как, например, это сделал Фермер Георг, правда, в этом больше любви, чем уважения к этикету. Они не могут ненавидеть такого мягкого человека… человека простых вкусов, который намерен выполнить свой долг, даже если не совсем знает, как сделать это. Нам нужны реформы, и многие считают, что мы их получим. Но менее всего нам нужна революция.

— Несомненно, это самое последнее, что нужно любой стране.

— Я искренне верю, что люди не хотят революции. У нас под боком пример того, что это может означать. Французы просто поменяли одних хозяев на других, и я твердо верю, что многие здравомыслящие люди предпочтут первых, хоть и деспотичных. Страной могли управлять люди, которые были эгоистичны, избалованы, равнодушны к нуждам народа, слишком потворствующие себе, но даже они были лучше, чем эти кровожадные, жаждущие власти убийцы, которые теперь правят ими.

— Тогда, если народ знает это, почему мы должны спешить домой?

Несколько секунд он молчал, потом сказал:

— Есть смутьяны — люди, которые сделали много, чтобы поднять революцию во Франции. Их цель сделать то же самое по всей Европе. Они хотят уничтожить церковь, государство и монархию.

Ты имеешь в виду, что эти люди, эти смутьяны, действительно есть в нашей стране?

— Уверен в этом. Их количество теперь возрастет, и мы должны быть готовы ко всему.

— А что твой отец может сделать?

Дэвид пожал плечами, и я задумалась, насколько много он знает о тайной жизни Дикона.

Больше нечего было сказать. Медовый месяц закончился.

Дэвид снисходительно посмотрел на меня.

— Не забудь, — сказал он, — когда дела поправятся, мы отправимся в Италию.

Я прижалась к нему.

— Это будет замечательно. Я верю, Дэвид, что когда-нибудь стану знать так же много, как ты.

— Чем дольше ты будешь знать меньше меня и не будешь презирать меня за невежество, тем счастливее я буду.

Я смотрела на проплывающие мимо сельские пейзажи. На деревьях оставалось не так уж много листьев, но они поражали своими красками. В некоторых садах собирали последние фрукты. Зима почти подошла к нам.

Мы хотели добраться домой до того, как наступит темнота, а в это время года темнеет рано. Мы ехали быстро, и сумерки только начали опускаться, когда я увидела высокую стену Эверсли. Мое сердце, как всегда, радостно подпрыгнуло в груди.

Когда мы въехали в ворота и подъехали к дому, грумы вышли из конюшен, удивленные нашим скорым возвращением.

Дэвид помог мне выйти из экипажа, и я направилась к дому. Я с трудом могла дождаться того момента, когда увижу маму и расскажу ей о замечательном времени, проведенном в Лондоне.

Я опередила Дэвида и вбежала в холл, любимый холл с его высоким сводчатым потолком, каменными стенами и фамильным деревом около камина.

Холл был пуст. Конечно, они не знали, что мы вернемся в этот день.

Я поднялась по ступеням.

— Мама, — позвала я. — Это Клодина… и Дэвид. Мы дома.

Мой голос отозвался эхом, и тут неожиданно на вершине лестницы я увидела незнакомую фигуру в сером. Увидев на ней капюшон, я подумала, что там стоит монах или монахиня, и почувствовала, что холодею от ужаса. В этот момент я действительно поверила, что оказалась лицом к лицу со сверхъестественным.

Я окаменела и если бы даже и попробовала пошевелиться, то уверена, не смогла бы сделать этого.

Фигура слегка пошевелилась, пара горящих темных глаз, казалось, сверлила меня.

Затем раздался голос:

— Это Клоднна… О, Клодина, ты не узнаешь меня? Тетя…

Тетя Софи! — закричала я.

Только теперь я поняла что она вернулась. Джонатан, Шарло и Луи-Шарль спасли ее.

Джонатан всегда выполнял то, что намеревался сделать.

Что это было за возвращение домой!

Когда Софи обняла меня, я услышала голос матери.

Она появилась на лестнице вместе с Диконом.

— Клодина!

Дэвид!

Мы не ждали вас сегодня. — Матушка крепко обняла меня. — Моя дорогая, ты выглядишь прекрасно. Как хорошо увидеть тебя снова!

— Есть важные новости, — сказал Дэвид. — Они отправили королеву Франции на гильотину.

Дикон промолчал. Он стоял неподвижно, и я видела, что он нахмурился.

— Мы были у Кренторнов, — продолжал Дэвид, — и новости сообщил Джон Кренторн. Они хотели, чтобы ты как можно скорее узнал это.

Дикон кивнул, и матушка тревожно посмотрела на него.

— Мы поедем в Лондон, — сказал он. Наступила тишина, которую нарушила моя мать:

— Видишь, что произошло…

— Тетя Софи… — начала я.

— Это хорошо, что она здесь.

— А Шарло?

Моя мать выглядела печальной.

— Шарло не вернулся. Луи-Шарль тоже. Они присоединились к армии… французской армии.

— О нет! — закричала я. — Они будут сражаться против нас!

— Дураки, — сказал Дикон.

Моя мать положила свою руку на его.

— Шарло всегда не покидала мысль вернуться, — сказала она. — По крайней мере, он жив, и у нас наконец есть от него вести.

Был еще один вопрос, который я хотела задать, однако чувствовала себя слишком взволнованной, чтобы произнести его имя. Но матушка сама ответила на него:

— Джонатан привез тетю Софи с Жанной Фужер. Ты помнишь Жанну Фужер?

— Да, да, конечно.

Значит…

Джонатан благополучно вернулся.

Матушка пристально посмотрела на меня:

— Да, Джонатан вернулся.

Когда Дэвид и я спустились к обеду, он был уже здесь. Мое сердце возбужденно подскочило. Он изменился: стал старше и выглядел более привлекательным, чем до отъезда.

Я бросила на него взгляд и затем отвела глаза. Я надеялась, что никто не заметил, как на моих щеках выступил румянец.

— Я слышал о свадьбе, — сказал он. — Поэтому хочу поздравить вас.

— Спасибо, — ответила я слабым голосом.

Он подошел и, положив мне на плечи руки, легко поцеловал меня в щеку.

— Итак, — сказал он ворчливо, — ты опередила события.

Он слегка улыбнулся, и я попыталась ответить ему тем же.

— Сколько я отсутствовал? Восемь месяцев? И, вернувшись, нашел тебя замужней женщиной.

Он воздел глаза к потолку, как будто сказал шутку, и я почувствовала облегчение, что он воспринял это так легко.

— Когда ты вернулся? — спросила я.

— Два дня назад.

«Два дня, — думала я. — Пока я каталась в парке, такая довольная, смеющаяся и счастливая, Джонатан вернулся домой с тетей Софи. Если бы я только знала…»

Сабрина, присоединившись к нам, сказала:

— Дикон так рад, что Джонатан дома.

— Конечно, — отозвалась я.

— Бедняжка, это было тревожное время для него.

Затем появилась тетя Софи. Как описать ее походку? Она скорее скользила, чем шла, и так тихо, что никто не знал, тут ли она, и, только подняв голову, замечал горящие, напряженные глаза на наполовину скрытом лице.

Интересно, как она выглядит без капюшона и как велик у нее был шрам от того ужасного ожога, который она получила во дворце Луи XV во время свадьбы теперь обезглавленной королевы.

На ней было платье изысканного розовато-лилового цвета-с капюшоном. Я видела только темные волосы с одной стороны лица — капюшон скрывал другую. Все вокруг нее напоминало о трагедии, о которой знали все.

— Мы счастливы, что Софи в безопасности. Моя мать, казалось, была настроена на патетический лад, чтобы дать Софи почувствовать, что она дома. Она всегда так вела себя с Софи. Я помнила времена, когда она, казалось, чувствовала себя виноватой в уродстве Софи только потому, что присутствовала при катастрофе, и мой отец, который в то время был помолвлен с Софи, благополучно спас матушку, в то время как дядя Арман спасал Софи. Это случилось задолго до того, как я родилась, около двадцати трех лет назад, и все это время Софи чувствовала свою ущербность. А сейчас ей должно было быть сорок лет.

— Рада слышать, что Жанна Фужер тоже приехала, — сказала я.

— Я не могла оставить Жанну.

— Конечно, — вставила матушка. — Жанна — верный друг. Я хотела пригласить ее к нам за стол, но она отказалась. Она сторонник формальностей. «Жанна, — сказала я ей, мы считаем тебя другом». — «Я горничная мадемуазель Софи, мадам, — ответила она. — И именно ей хочу оставаться». Я никак не смогла убедить ее.

— Если не возражаете, я буду, как всегда, есть с ней, — сказала Софи. — Сегодня вечером особый случай. Я хочу видеть Клодину.

— Спасибо, тетя Софи.

Ее глаза смотрели на меня, и я видела в них оттенок теплоты, которую она выказывала Жанне Фужер, и мне было приятно, что эта странная женщина испытывает такое же чувство ко мне. Я помнила тот день в Шато Обинье, такой далекий теперь, когда мы уехали на отдых в Англию и больше не вернулись. Тогда я видела тетю Софи в последний раз.

— Садитесь за стол, — сказала моя мать. — Суп уже стынет.

Мы сели обедать, и Джонатан сказал:

— Считаю честью сидеть по правую руку от невесты. — И сел возле меня.

— Нет нужды спрашивать, был ли медовый месяц удачным, не так ли, Дикон? — спросила моя мать.

— Счастье и удовольствие сияют в их глазах, — ответил Дикон.

— Подумать только, — сказал Джонатан, — пока вы постигали радости семейной жизни, я торговался о лодке в Остенде.

— Так ты добирался оттуда? — обратился к нему Дэвид.

— Мой дорогой брат, а откуда же еще?

Как ты думаешь, мог ли выжить в Кале или еще каком-нибудь порту англичанин? Англичанин… перевозящий француженку через канал! Как ты представляешь себе все это?

— Смутно, — ответил Дэвид. — Я не ожидал, что ты сможешь пробраться через Францию.

— Джонатан когда-нибудь расскажет тебе об этом, — сказала матушка.

Она перевела взгляд с меня на Софи. Я поняла, что она имела в виду, и Дэвид тоже. Тема была слишком болезненной, чтобы обсуждать ее при Софи. Мы все услышим позже, когда ее не будет в нашей компании.

— Что ж, вы здесь и это замечательно, — сказала я. — Мы так волновались…

Моя рука лежала на столе, и Джонатан легко сжал ее. Это был, без сомнения, братский жест, но прикосновение его руки заставило меня вздрогнуть.

— Я отдала тете Софи детские комнаты, — сказала моя мать.

— О… ими не пользовались годы.

— Они понравились мне сразу же, как я их увидела, — сказала Софи.

— Они приехали рано утром. Что это был за день! — продолжала быстро говорить моя мать. — Я была так рада… а потом я ждала Шарло…

Дикон сказал:

— Он делает то, что хотел делать. Нельзя людям запретить так поступать, ты знаешь, Лотти. Он собирается жить самостоятельно.

— Что с ним будет?

— С Шарло все будет в порядке, — сказал Дикон. — Он из тех, кто среди этого сброда вскоре станет генералом, вот увидишь.

Дэвид сказал мрачно:

— Это будет слишком хорошо для армии черни.

— Да, действительно, — согласился Дикон. — Удивительно, но они получили настоящих бойцов, эти бунтовщики. Следует отметить, французы всегда были прекрасными солдатами.

Он нежно смотрел на Лотти. Он никогда не испытывал подобного чувства к своим сыновьям. Дикон был слишком эгоистичным; он не был человеком, которому присущи сентиментальные привязанности. Поэтому и его страстная любовь к моей матери была такой удивительной; и это еще больше поражало тем, что свою привязанность он не делил ни с кем.

— О да, — продолжал он, — Шарло нашел свое место под луной и его тень Луи-Шарль тоже. Когда эта глупая война кончится, когда кровожадные граждане Республики утихомирятся, когда спокойствие воцарится во Франции и все вернется на круги своя, тогда, Лотти, моя любовь, мы нанесем визит во Францию. Нас любезно примет месье генерал, украшенный всеми заслуженными медалями… и ты будешь очень гордиться им.

— Дикон, ты фантазер. Но ты прав. Он знает, как себя вести.

Суп убрали и поставили ростбиф.

— Ростбиф старой Англии! — сказал Джонатан. — Ничего нет подобного ему. — Он придвинулся немного ближе ко мне. — Среди прочего…

— Долгое отсутствие в стране помогает лучше оценить ее, — прокомментировал Дикон.

Тетя Софи плохо говорила по-английски, и разговор за столом велся наполовину на английском, наполовину на французском языках. Французский Джонатана был такой же, как у его отца, очень англизированный.

— Удивляюсь, как тебе удалось все это пройти, — сказала я.

Он приложил пальцы к губам, и моя мать сказала, смеясь:

Ты думаешь, что Джонатан не смог справиться с языком? Он преодолел эту трудность. Он такой же, как и его отец.

Джонатан и Дикон посмотрели друг на друга и рассмеялись. Между ними было взаимопонимание, чего не было между Диконом и Дэвидом. Я думаю, это происходило из-за их сходства.

— Надеюсь, тебе будет удобно в детской, — обратился Дэвид к Софи.

Он хорошо понимал по-французски и говорил на нем достаточно хорошо, но из-за акцента и интонации было немного трудно понимать его. Я мечтала, что теперь, когда тетя Софи с нами, он это исправит. Я снисходительно улыбнулась. Он захочет упражняться во французском со мной. Это было типично для него. Он всегда хотел совершенствоваться в любых интеллектуальных занятиях. Джонатан был такой же, но только в отношении того, что его интересовало; таким образом, они в чем-то были похожи. Джонатан, однако, никогда не занимался такими вещами, как совершенствование в языке.

— Да, спасибо, — сказала Софи. — Эти комнаты подойдут мне.

Она любила уединение. Я поняла, что она имеет в виду. Детская была отделена от всего остального дома, так же как ее покои в Шато Обинье, и ее самое большое желание было жить отдельно от всей семьи. Думаю, она всегда специально показывала мне, что отличается от других.

— Возможно, это временно, — продолжала она.

— Временно?! — воскликнула я. — О, тетя Софи, ты думаешь недолго пробыть в Англии?

— Нет. Я должна остаться здесь. Для меня или для Жанны нет места во Франции. Мы знаем это. — Она взглянула на Джонатана. — О, я благодарна… очень благодарна. Мы не могли продолжать так жить. Было просто необходимо уехать, и мы никогда не смогли бы сделать этого, если бы не отвага месье Джонатана, твоего брата и Луи-Шарля.

Джонатан наклонил голову.

— Они были очень умны… очень изобретательны. Жанна и я будем всегда благодарными.

Но мы не бедны. Ты удивлена, Клодина? Но мы далеко не бедны. Жанна очень умна. Мы привезли из Франции состояние.

— Состояние! — вскричала я.

Все взгляды устремились на Софи.

На ее щеках появился слабый румянец. Она сказала:

— Жанна очень предусмотрительна. Она все предвидела. Задолго до того, как началась революция, она начала собирать драгоценности в одном месте… пряча их. Она прекрасная портниха и зашивала их в нашу одежду… кольца, броши, подвески… все драгоценные камни, которые достались мне в наследство от моей матери… драгоценности, которыми владела семья в течение многих поколений. Они очень дорогие. Теперь они здесь в безопасности. Месье Дикон видел их. Месье Джонатан тоже. Они уверили меня, что их достаточно, чтобы жить в комфорте… всю оставшуюся жизнь.

— Это замечательно! — закричала я. — Умница, умница Жанна!

— Она более, чем умна, — сказала матушка со слезами в глазах. — Она добрая женщина.

— Дорогая мачеха, — небрежно сказал Джонатан, — ты говоришь так, как будто добрая женщина — что-то необычное.

— Такие добрые и самоотверженные люди, как Жанна, очень редко встречаются, — сказала моя мать.

— Дэвид, ну разве это не замечательно? — сказала я.

— Должно быть, вы очень рисковали, — заметил Дэвид, — не только выбираясь из Франции, но и перевозя с собой состояние.

— Я люблю рисковать, — сказал Джонатан. — Ты знаешь это, брат.

— Но такой риск!

Дикон смотрел на своего сына с одобрением. Он тоже любил риск и тоже привез бы это состояние из Франции.

— Я куплю дом, — сказала Софи.

— Это будет не трудно, — вставила я.

— Где-нибудь поблизости, возможно. Ни я, ни Жанна не говорим хорошо по-английски, и будем чувствовать себя безопаснее под защитой Эверсли.

— Это замечательная идея! — закричала я. — Тогда мы сможем часто навещать друг друга. Если ты пригласишь нас…

Она нежно посмотрела на меня.

— Прошу тебя навещать меня, Клодина, — сказала она.

— Ну вот, моя дорогая, — сказал Джонатан, опять дотрагиваясь до моей руки, — ты удостоена такой чести.

— Мы все будем приходить к тебе, — сказала моя мать.

— Есть ли поблизости какие-нибудь дома? — спросила Софи.

— Два ближайших — Грассленд и Эндерби. Грассленд занят, но Эндерби пустует, — сказала я.

— Эндерби! — закричала моя мать. — Клодина, не стоит предлагать Эндерби!

— Я только сказала, что он пустует.

— Это ужасный дом, — сказала моя мать.

Только лишь из-за кустов, которые выросли вокруг него, — вставил Дэвид.

— У него плохая репутация, — возразила матушка. Дикон и Джонатан рассмеялись.

— Это твои причуды, Лотти, — сказал Дикон.

— Нет. Я думаю, по отношению к этому дому слухи верны.

— Он продается? — спросила Софи.

— Уверена в этом, — ответила я.

— Да, — категорично произнес Дикон, — ключ в Грассленде.

Это ближайший дом.

— Дэвид и я были там недавно, — сказала я. — Не так ли, Дэвид?

— О? Вы брали ключ? — спросил Дикон.

— Нет. На одном из окон была сломана защелка, и мы через него пробрались в холл.

— Какие рискованные натуры! — с иронией сказал Дикон.

— Это мрачное, заброшенное место, тетя Софи, — сказала я.

— Я говорю вам, что просто надо вырубить кусты и впустить внутрь свет, — объяснил Дэвид. — Я уверен, что это все изменит.

— Я хотела бы посмотреть на него.

— В конце концов, — неохотно сказала моя мать, — это поблизости от нас, ведь ты не хочешь далеко уезжать.

— Может быть, завтра я посмотрю его и возьму Жанну с собой.

Она практичный человек.

— О, дорогая, — беспечно произнесла матушка, — неужели ты так жаждешь покинуть нас?

— Я не хочу никого стеснять… — ответила Софи.

— Моя дорогая Софи, мы очень рады, что ты с нами.

Неожиданно в разговор вмешалась дремавшая до сих пор Сабрина:

— Эндерби — странный дом. Но когда им владела моя мать, там царило счастье. После ее смерти он стал неуютным…

— Что ж, ты знаешь старый дом лучше любого из нас, — отозвалась моя мать. Она повернулась к Софи. — Мать Дикона родилась в этом доме. Она провела там свое детство. Поэтому она может рассказать тебе все, что ты захочешь узнать о нем.

Глаза Сабрины тускло блеснули.

— Это было так давно, — сказала она. — Много лет назад, но иногда я помню эти дни более отчетливо, чем то, что случилось вчера.

— Я хочу посмотреть этот дом, — повторила Софи. — Я скажу Жанне, и завтра же, если получится, мы осмотрим его.

— Нужно послать в Грассленд за ключом, — заметила моя мать.

— Можно, я пойду с вами? — страстно произнесла я. — Мне хотелось бы получше рассмотреть дом.

— Но будет ли интересно войти через парадную дверь после того, как вы забрались туда через окно? — спросил Джонатан.

— Я всегда чувствовала, что посещение этого дома связано с риском.

Итак, все было решено.

Обед подошел к концу, и моя мать сказала:

— Сабрина очень устала.

Я провожу ее. И, полагаю, Софи тоже хотелось бы удалиться, не так ли, моя дорогая?

Софи поддержала матушкины слова.

— Клодин проведет тебя наверх.

— Я сама могу найти дорогу, — сказала Софи.

Я подошла к ней и положила на ее руку свою.

— Пожалуйста, мне было бы приятно опять увидеть Жанну.

Софи улыбнулась мне той особенной улыбкой, которую, как я заметила, она редко дарила кому-либо, и мы поднялись по лестнице.

Жанна ждала ее в детских комнатах.

— Жанна, — сказала я, — как приятно видеть тебя! Она схватила мою руку, и я пристально посмотрела на нее. В ее темных волосах появились седые пряди. Ей пришлось пережить много стрессов и неприятностей.

— Мадемуазель Клодина! — сказала она. — Я рада, что мы с мадемуазель Софи здесь, в безопасности.

— Да, вам пришлось пережить тяжелые испытания. Жанна выразительно кивнула мне.

— Вы устали, — обратилась она к Софи.

— Немного, — призналась Софи.

Тогда пожелаю вам доброй ночи. Если вам что-нибудь понадобится…

— Ваша мать позаботилась о нас, — перебила меня Жанна.

— Я узнала о продающемся доме, — сказала Софи Жанне.

— Я оставлю вас, чтобы вы могли поговорить об этом. Не очень надейтесь. Эндерби — особенный дом, — сказала я.

Я пожелала им спокойной ночи.

Спускаясь вниз, я повстречала мать, которая шла из комнаты Сабрины. Она обняла меня и прижала к себе.

— Я так рада, что ты вернулась… и такая счастливая. О да, я вижу, что ты счастлива. В Лондоне было замечательно, не так ли? Ты с Дэвидом…

— Все было хорошо.

— Как жаль, что вам пришлось вернуться раньше.

— Я так и не понимаю, почему.

— Дикон погряз в… делах. Я иногда беспокоюсь за него. У него свои секреты… даже от меня. Я думаю, что смерть королевы повлияет на наши дела. В любом случае ты и Дэвид сможете съездить в Лондон позже.

— Конечно.

— Что ты думаешь о Софи?

— Она всегда была немного… странной.

— Думаю, что она хотела казаться более дружелюбной, более, как бы это сказать, нормальной.

Ей пришлось многое пережить.

— Я считаю, что все переменится. Как замечательно получилось с драгоценностями, не правда ли?

— Это был страшный риск. Как-нибудь ты услышишь об этом. Мы не должны заставлять Софи опять переживать все сначала. Джонатан расскажет тебе обо всем.