Мы с матерью проводили много времени вместе. Поскольку мы обе нуждались в отдыхе, то часто лежали бок о бок на ее постели и она рассказывала о своей жизни: о том, как вышла замуж за моего отца, о его смерти, о том, как она поняла, что всегда любила только Дикона.

— К моей матери, так же как и ко мне, поздно пришло настоящее счастье, — рассуждала она. — Мне думается, в таком возрасте хорошо обрести счастье. Тогда его больше ценят; и, кроме того, в зрелые годы не так легко добиться его, как в юности.

Когда вы молоды, вы верите в чудо. Вам кажется, стоит только поймать его — и оно ваше. С возрастом вы начинаете понимать, что чудеса случаются редко, и, если вам вдруг улыбнется счастье, как нежно вы будете лелеять его, как высоко ценить!

Я прониклась ее спокойствием, и оно давало мне силы противиться, что я так же счастлива, как и она.

Мы обсуждали грядущие заботы:

— Представим себе, что у одной из нас появилась двойня, — говорила она. — В нашем роду случались двойни. А если так: двойня у тебя и двойня у меня. Подумай только!

И мы дружно смеялись.

В тот месяц Сабрина простудилась и долго болела. Она лежала в постели и выглядела очень маленькой и изможденной.

Дикон проводил с ней много времени, и это доставляло ей огромную радость.

В последние годы мы следили за ее здоровьем зимой, и теперь понимали, что она умирает. Она любила, чтобы мать или я сидела с ней, когда Дикона не было. Она обычно брала мою руку и начинала рассказывать о былом, вновь и вновь вспоминая, какую огромную радость она испытала, когда Дикон привел в дом мою мать.

— Он полюбил ее еще ребенком. Но твоя бабушка противилась их браку. О да, она добилась своего, и в результате милую Лотти, твою мать, разлучили с нами. Дикон женился, а она вышла замуж, но теперь случилось то, что и должно было случиться, — они соединились. Чудесно, что у них ожидается потомство. Теперь у меня осталось только одно желание — увидеть новорожденного. Но боюсь, моя дорогая Клодина, мне до этого не дожить.

— Обязательно доживете, — убеждала я. — Так вам велел Дикон, а ведь вы все сделаете, чтобы порадовать его.

— Он внес в мою жизнь радость. Когда его отца убили в жестокой битве при Каллодене, я считала, что для меня все кончилось, но появился Дикон, и я вновь ожила.

— Понимаю, — сказала я. — Дикон сделал вас счастливой.

— Он самый лучший из людей, Клодина. Он и его сыновья. А скоро у него появится еще один отпрыск… и у вас тоже. Наш род продолжается. Это очень важно, Клодина. Мы приходим в этот мир и уходим из него, каждый из нас живет своей жизнью и оставляет свой след. И я считаю, что каждый из нас должен сыграть свою роль. Потом мы уходим. Но семья остается. Так продолжается род из поколения в поколение.

Я говорила, что ей нельзя утомлять себя слишком долгим разговором, но она отвечала, что ей от этого становится гораздо лучше.

— Будь счастлива, Клодина, — говорила она. — В мире так много несчастий. Никогда не забудь того чувства вины, которое жило во мне с детства. И только выйдя замуж за отца Дикона, я начала по-настоящему жить. А потом я потеряла его и оплакивала бы до конца жизни, но вскоре родился Дикон и я обрела счастье.

Сидя у ее постели и слушая, я, наконец, поняла, что мне делать. Не только ради себя, но также и ради всех остальных. Поскольку никак не определить, кто отец моего ребенка — Дэвид или Джонотан, я решила для себя впредь считать отцом Дэвида. Я постараюсь больше не ворошить прошлое и стать счастливой.

Прошел март, наступил апрель, и воздух наполнили весенние запахи.

Казалось, Сабрина все-таки пережила еще одну зиму. Но этого не случилось. Однажды утром в начале апреля ее горничная принесла, как обычно по утрам, горячий шоколад и не смогла ее добудиться. Она умерла во сне легко и спокойно.

Смерть в доме. Несмотря на то что Сабрина умерла спокойно, и смерть ее не явилась для нас неожиданностью, перенести это было нелегко. Сабрина жила тихо, как бы в тени; бывало, мы по несколько дней не видели ее; но она была частью этого дома, и вот теперь ушла.

Дикон был убит горем. Она боготворила его и находила смысл своего существования в том, чтобы любоваться его достоинствами, прощать недостатки и утверждать в нем веру в собственную безупречность. Моя мать, как могла, утешала его, но и она тоже переживала утрату.

Джонатан находился в это время в отлучке, и Дикон приказал послать за ним, чтобы он приехал домой на похороны. Я думала, что он в Лондоне, но посыльного отправили в Петтигрю, и вместе с Джонатаном пожаловали лорд и леди Петтигрю, а также Миллисент.

Сабрину отпевали в нашей часовне и похоронили в фамильном склепе. Священник, который венчал нас с Дэвидом, прочитал заупокойную молитву, а потом траурная процессия направилась к склепу.

Я была удивлена, заметив Гарри Фаррингдона в компании местных жителей, по-видимому, случайно пришедших на похороны. Среди них я увидела Эвелину Трент с двумя внучками. После похорон все направились к нам в дом, где были накрыты столы для поминок.

Как и положено, произносились траурные речи, и каждый подчеркивал многочисленные добродетели Сабрины, и, конечно, все мы говорили, как нам будет ее не хватать.

— По крайней мере, она легко умерла. — Таково было общее мнение. — Она так радовалась ожидаемому прибавлению семейства.

Я заметила, что Гарри Фаррингдон беседует с Эви, которая раскраснелась от волнения, и подумала: «Хорошо, если у них все было бы хорошо. Для Эви это прекрасная партия, а она — приятная девушка, совсем не такая, как эта их противная бабушка. Бедная девушка, не повезло ей с родственниками…»

Я утомилась и присела отдохнуть, считая, что в моем состоянии это простительно.

Я не долго оставалась одна. К моему огорчению, не кто иной, как Эвелина Трент, подошла и села рядом. — Приятно дать отдых ногам, — сказала она, усаживаясь. — Кажется, вам становится тяжело ходить. Сколько уже… месяца четыре, да?

— Да, — ответила я.

— То-то будет радости в Эверсли… а еще ведь и ваша матушка! Такое забавное совпадение, вам не кажется?

— Для нас обеих это очень удобно. Она хитро прищурилась.

— О, вы счастливая молодая леди. Такой хороший муж, а теперь у вас очень скоро появится маленький. Как говорится, боги благоволят к вам.

— Благодарю вас.

— Как жаль, что я немного могу сделать для моих девочек.

Я очень беспокоюсь, миссис Френшоу.

— О чем же?

— Ну, взгляните на мою Эви.

Просто картинка. Она уже достаточно взрослая и ей пора бывать в обществе. А что я могу для нее сделать?

— Она выглядит вполне счастливой.

— Она хорошая девушка. Но мне бы хотелось, чтобы она не упустила свой шанс.

— Каким образом?

— Одним единственным! Я мечтаю о том, чтобы она сделала хорошую партию, устроила свою жизнь.

— Я полагаю, она выйдет замуж.

— Да… Но брак браку рознь. Хотелось бы выдать ее за человека с положением. — Она устремила взгляд на Гарри Фаррингдона. — Такой приятный молодой человек. Полагаю, он очень богатый.

— Вы имеете в виду Гарри Фаррингдона? Мне не известно финансовое положение его семьи.

— А-а! Вы считаете, что я слишком высоко замахнулась, не так ли? Возможно, вы правы. Но я забочусь об Эви. Я воспитала ее как настоящую леди. Дала ей прекрасное образование… Это было нелегко. Понимаете, Грассленд — это не Эверсли. Мой Ричард… царствие ему небесное, к несчастью, был азартным игроком. Он спустил почти все, что мне оставил мой первый муж, Эндрю. Правда, мы и раньше не шли ни в какое сравнение с Эверсли. Понимаете, я всегда с трудом сводила концы с концами, но все-таки твердо решила дать Эви все, что могу.

— По-моему, вы отлично ее воспитали.

— Она вполне может стать украшением любого богатого дома.

— А что она сама об этом думает?

— Она? Она романтичная девушка. Молодежь больше мечтает о любви, чем о прочном положении. Миссис Френшоу, вам не кажется, что мистер Фаррингдон увлекся ею?

— Да, миссис Трент, возможно.

— Видите ли, я не могу давать и устраивать приемы в Грассленде. Такие, как они хотели бы. Но все-таки хочется дать ей шанс.

— Понимаю, — заметила я.

Она тронула мою руку холодной и костлявой рукой; я невольно поежилась.

— Не помогли бы вы мне, миссис Френшоу?

— Помочь?

— Я имею в виду Эви.

— Безусловно, помогла бы, но я не знаю, как…

— Ну, есть много способов. Вы могли бы… э-э… свести их вместе.

Вы понимаете, что я имею в виду. Устроить им свидание, ну и все такое. Понимаете меня?

— Но…

Она легонько толкнула меня локтем.

— Я знаю, вы сможете, если захотите.

Вы могли бы пригласить его… и в это же время пришла, как бы случайно, Эви.

Поминаете?

— Но пока мы не собираемся никого у себя принимать.

— О, совсем не обязательно устраивать грандиозный прием. Пусть просто он придет, а у вас как раз в гостях моя Эви. Придумайте что-нибудь в этом роде… постарайтесь.

— Я думаю, они не нуждаются в сводничестве.

— Но все-таки никогда не повредит слегка помочь. — Она посмотрела на меня в упор. — Имеются некие причины, почему вам следует помочь мне, миссис Френшоу.

— Причины?

Она кивнула, хитровато усмехаясь, и у меня нервно забилось сердце. На что она намекает?

— Знаете, — продолжала она, — в жизни так много необычного. Случаются такие вещи… вы бы никогда не поверили, если бы не знали, как было на самом деле.

— О чем это вы? — спросила я резко.

Она наклонилась ко мне:

— На днях я вам все объясню. Тогда, я думаю, вы станете более сговорчивой и сделаете все возможное для моей Эви.

В этот момент меня позвала мать, и я сказала:

— Прошу извинить меня, миссис Трент.

— Конечно, конечно. Надеюсь, вы не забудете наш разговор, не так ли?

Сделайте для Эви все, что в ваших силах.

Думаю, до некоторой степени это и в ваших интересах.

Наконец я сбежала от нее.

— Я поняла, что эта ужасная женщина прилипла к тебе, — сказала мать, — и решила тебе помочь.

— Спасибо, — сказала я, — очень мило с твоей стороны.

Я не могла выбросить ее из головы, и, помнится, той же ночью она явилась мне во сне.

Фаррингдоны уехали сразу же после похорон, а Петтигрю остались у нас на несколько дней.

Через несколько дней после похорон Сабрины до нас дошли известия о казни Жоржа Жака Дантона, одного из вождей революции, Дикон мрачно острил по этому поводу.

— Ирония судьбы, — говорил он, — в том, что именно тот революционный трибунал, который он учредил, приговорил его самого к смерти.

— Очевидно, — комментировал лорд Петтигрю, — что революция подходит к концу.

— Но пока еще остается Робеспьер.

— Вам не кажется, что его дни сочтены?

— Было бы чудесно, — с горечью заметила мать, — если бы все они прекратили наводить смуту и Франция вернулась к нормальной жизни.

— Жизнь во Франции никогда больше не станет такою, как прежде, — сказал Джонатан.

Все с ним согласились.

— Да, головы падают быстро, — комментировал Дэвид. — Подумать только, Дантон всего лишь на шесть месяцев пережил королеву. Это показывает, какая идет борьба за власть. Смею напомнить, что все началось с идеалов. Возможно, кто-то из них действительно хотел бороться за права людей. А потом они захватили власть… и стали бороться за еще большую, а когда уничтожили тех, кого считали врагами, они начали грызться друг с другом. Это — битва гигантов. Дантон и не подозревал, что его ждет.

— Робеспьер избавился от Дантона, но дойдет очередь и до него, — пророчил Дикон. — А когда это случится, наступит конец революции.

— Их военные успехи просто поразительны, — сказал лорд Петтигрю. — Сейчас идет молва об одном военном… Наполеон Бонапарт, так, кажется, его зовут… Уверен, что он сделает себе имя на военной службе.

— Я слышал о нем, — сказал Дикон. — Он — правая рука Робеспьера. Если падет Робеспьер, то и этому инициативному молодому вояке придет конец.

— События развиваются быстро, — вставил лорд Петтигрю. — Я думаю, мы еще увидим перемены к лучшему.

— Что будет очень приятно для нас всех, — сказала мать. — За этим столом ни о чем больше не говорят, кроме как о французской революции.

— Я тоже подумывал, не пора ли переключиться на тех благословенных инфантов, которые вскоре присоединятся к семейному кругу. Это более приятная тема, — уступил Дикон.

— Чудесно… — добавила леди Петтигрю.

Мы с матушкой привыкли отдыхать часок в полдень после еды и потом чувствовали себя свеженькими до вечера. Мы часто проводили время вместе. Лежа на ее большой постели, мы обычно болтали о текущих делах. Иногда одна из нас дремала, а другая лежала тихо рядом. Нам и молчать вместе было приятно. В тот раз разговор начала матушка:

— Наконец-то. Они бы уже давно объявили о помолвке, если бы не траур в нашей семье.

— Кто и что? — спросила я.

Она засмеялась:

— О… Джонатан и Миллисент.

— Правда?

— Ну, мы всегда надеялись на это. Я так рада. Это отвлечет Дикона от мысли о матери. Он относится к этому очень серьезно, значительно серьезнее, чем кажется.

Он всегда хотел породниться с семейством Петтигрю.

— Денежные интересы? — еле вымолвила я.

— Они в некотором смысле соперничали.

Соединившись вместе, они станут, как я думаю, самыми влиятельными людьми в нашей стране. Именно к этому они стремятся, как семейство Петтигрю, так и Дикон.

— Понимаю.

— Ты получила Дэвида… а Джонатан остался.

— Дорогая мама, — сказала я, — какой ты стала практичной. Ты говоришь так, словно заключение брака — это всего-навсего передвижение шашек на доске. Одного берут, другой приносит банковский капитал.

— Ничего подобного. Посмотри, Джонатан и Миллисент любят друг друга. Уверяю тебя, никого из них не пришлось уговаривать.

— Я полагаю, Джонатан всегда будет уверен в собственном превосходстве. А Миллисент — в своем. Они должны составить идеальную пару.

Она засмеялась.

— У вас с Дэвидом настоящая любовь, и я рада за вас. Такая идиллия бывает далеко не у каждого. Но это совсем не значит, что нельзя выработать взаимовыгодные условия.

— Они поселятся здесь после свадьбы?

— Скорей всего. В конце концов это родовое имение. Так принято, что сыновья приводят своих жен в дом, который впоследствии перейдет к ним. Я понимаю, ты думаешь, что у нас в доме окажется три хозяйки, хотя и двух вполне достаточно, не так ли?

— Ты моя мать. В этом разница…

Она задумалась.

— Миллисент довольно энергичная молодая дама, — размышляла она. — Да, ситуация необычная. Два брата-близнеца… и Эверсли принадлежит им обоим. Фактически здесь нет старшего сына, хотя Джонатан родился чуть-чуть раньше Дэвида.

Дикон не любит об этом говорить.

Наверное, он считает, что добра на обоих хватит, когда придет время, молю Бога, чтобы оно пришло, как можно позже. А Эверсли всегда останется фамильным домом.

Клодина, не беспокойся об этой женитьбе. Все будет хорошо. Я останусь здесь. А они, я думаю, по большей части будут жить в Лондоне Ведь именно там сосредоточены интересы Джонатана. Он вообще редко задерживается здесь подолгу.

Последний раз это было… как раз перед Рождеством. Не помню, чтобы он раньше оставался здесь так долго.

У меня неровно забилось сердце, и я снова чуть не поддалась порыву во всем ей признаться. К счастью, это прошло.

— Они вскоре объявят о своей помолвке, — продолжала мать. — Им пришлось на время отложить свадьбу из-за смерти Сабрины.

Но, конечно, можно скромно отметить свадьбу в именье Петтигрю.

Я закрыла глаза.

— Ты устала, да? Сегодня было довольно напряженное утро. И все эти разговоры за столом о Дантоне. До чего мне они надоели… и всегда действуют угнетающе.

Они пробуждают тяжелые воспоминания.

— Дорогая мама, не думай сейчас об этом. — Я криво улыбнулась и сказала ей то, что она не раз говорила мне:

— Это плохо для ребенка.

Я увидела улыбку на ее милом лице. Она сжала мою руку, и мы закрыли глаза. Я подозреваю, что, несмотря ни на что, она не могла забыть то ужасное время, когда она попала в руки негодяев и, как сказочный рыцарь, явился Дикон, чтобы спасти ее. А мои мысли были о Джонатане и Миллисент, которые будут жить здесь, в Эверсли; в глубине сознания смутно вырисовывались хитрые глазки миссис Трент, говорящей мне, что она уверена — я захочу помочь Эви, когда она объяснит… Что она имела в виду?

Который раз я почувствовала гнетущую тяжесть собственной вины.

Стоял теплый день. Я прогуливалась по лужайке и опустилась на скамейку около пруда, вокруг которого колыхались на легком ветру желтые нарциссы.

Я взглянула на прекрасные цветы и подумала, наверное в сотый раз, насколько лучше я бы себя чувствовала, будь я верной и добродетельной женой.

Сзади неслышно подошел Джонатан и встал за моей спиной. Когда он положил руку на мое плечо, я повернулась и встала.

— Нет, — проговорил он. — Сядь. Мне надо поговорить с тобой.

Он жестом усадил меня и сам сел рядом.

— Не нужно так волноваться. Ну что в этом плохого? Брат и невестка сидят рядышком на скамейке в саду и обмениваются любезностями. Решительно ничего плохого.

— Мне пора домой, — сказала я.

— Нет. Сейчас ты останешься и мы немного поболтаем. Я хочу тебе кое-что сказать.

— Я знаю. Ты помолвлен с Миллисент Петтигрю.

— Значит, ты знаешь.

— Мне сказала мама. Вы собирались объявить об этом, но из-за траура отменили.

— Ты не должна думать, что из-за этого что-то изменится.

— Неужели? А я-то думала, что положение женатого человека отличается от положения холостого.

— Я имел в виду, разумеется, нас с тобой. Я по-прежнему тебя люблю.

— Джонатан, — ответила я. — Не думаю, что ты когда-либо любил кого-то, кроме самого себя.

— Честно говоря, мне кажется, что большинство из нас всю жизнь признается в любви к самим себе.

— Но некоторые любят еще и других.

— Как раз об этом я тебе и говорю. Я всегда любил тебя, и ничто не заставит меня изменить отношение к тебе.

— Неужели ты не понимаешь, что все кончено? Я считала, что достаточно ясно дала тебе это понять.

— Безусловно, ты изменилась, стала отчужденной. Но это естественно.

Все дело в беременности.

— Ты ничего не понимаешь. Я глубоко сожалею о случившемся. Я поддалась своей слабости и вела себя глупо и подло.

— Ты была восхитительна. Ты страстная женщина, Клодина. У тебя есть желания, как и у всех остальных, и вполне естественно, что тебе хотелось их удовлетворить.

— Я совершенно удовлетворена тем, что имею. Ей-Богу, лучше бы никогда не случилось того, что было.

— Ты забываешь ту радость, которую мы давали друг другу.

— Это не имеет значения.

— Все обойдется, Клодина. Просто в тебе проснулся материнский инстинкт. Все изменится, когда родится ребенок.

И тогда ты вернешься ко мне.

— Интересно, что бы сказала Миллисент, узнав, что ее суженый пытается назначить свидание чужой жене как раз накануне официального объявления о помолвке.

— Ты что, собираешься сказать ей об этом?

— Нет, не собираюсь. Но я также не намерена встречаться с тобой наедине.

— Ты слишком драматизируешь положение. Все — твоя французская кровь. Пройдет время, и ты почувствуешь себя иначе.

— Ты просто циник.

— Нет, я — реалист.

— Ну, конечно, если разврат называется реализмом…

— Я понимаю, ты предпочитаешь жить в мире своих фантазий. Ты странная девушка, Клодина. Наверное, поэтому я и люблю тебя. Ты можешь быть практичной и в то же время идеалисткой. Вспомни голоса, которые тебе слышались.

— Я их постоянно вспоминаю.

— Именно с них и пошла наша размолвка. У тебя тогда начались приступы угрызений совести.

— Похоже, что ты никогда не страдал этой болезнью.

— Как странно, — сказал он, — наши отношения и раньше такими были… мы постоянно пикировались друг с другом.

До того самого момента в Эндерби, когда ты перестала притворяться и сказала правду. Помнишь?

— Я делала все, чтобы забыть, Джонатан. Прошу тебя лишь об одном. Пожалуйста, позволь мне забыть.

Он пристально посмотрел на меня. Я увидела свет в его глазах, но совсем не тот ярко-синий, который я сравнивала с пламенем. Этот свет был холодным и расчетливым. Я понимала, что в тот момент я со своей грузной фигурой и так называемым «материнским инстинктом» не возбуждала его, но все же он помнил прошлое и с присущим ему тщеславием верил, что мог бы воскресить во мне огонь желания, временно притушенный моим положением.

Он сказал:

— Ты еще не искушена в жизни.

— Если ты являешься примером зрелого человека, то хотелось бы мне никогда не взрослеть.

Ты сейчас просто наседка, мамаша. Не узнаю в тебе той страстной молодой девушки, которую я знал.

— Ты никогда больше не увидишь ее.

— Я найду ее. Уверен в этом.

— Зато я уверена совершенно в обратном: ты никогда ее не найдешь, потому что она ушла навсегда.

— Это стало бы таким тяжким бедствием, которого мне не перенести. Поверь мне. Я найду ее. Я вытащу ее из убежища.

— Интересно, как отнеслась бы к этому твоя будущая жена? О, смотри, она идет сюда. Не обсудить ли нам это с ней?

Миллисент, и вправду, пересекала лужайку по направлению к нам.

— А, вот вы где, — проговорила она. — Я тебя искала. Какой приятный денек!

Она опустилась на скамью по другую сторону от Джонатана и как собственница взяла его под руку.

Софи обосновалась в Эндерби. Этот дом соответствовал ее мрачному расположению духа. Казалось, она не замечала его таинственной атмосферы, а если и замечала, ее это не беспокоило.

Альберик Кларемон оказался великим благом, и она, несомненно, была от него в восторге. Он обладал веселым характером и особым даром заводить друзей, чем очень отличался от Софи. Нас всех приятно удивило, что она так благоволила к нему. Он быстро освоился с ролью домоправителя, работая вместе с Жанной, которая, к счастью, не только не обижалась, но даже поддерживала его. Жанна сделала бы что угодно, лишь бы облегчить жизнь Софи, и, конечно, она понимала, что интерес к этому юноше поможет Софи отвлечься от собственных тяжких воспоминаний.

Еще одна частая гостья бывала в доме — Долли Мэйфер. Это вполне понятно. Долли, подобно Софи, была обезображенной, а подранков Софи особенно опекала, ведь они помогали ей преуменьшать собственные несчастья, в то время как другие, например, моя мать — красивая и любимая, имеющая детей, постоянно напоминали Софи, что ее жизнь не удалась.

Ко мне у нее было особое чувство, и она интересовалась моими делами. Я стала более других желанной гостьей в доме, и однажды, в порыве откровенности, столь необычном для нее, она сказала, что часто думает обо мне как о своей дочери.

— Если бы не трагический фейерверк, то никогда бы не произошло бы несчастья в ту ночь на площади, и я бы сейчас жила совсем иначе. Впереди меня ждало замужество. Я собиралась выйти замуж за твоего отца, и вы с Шарло стали бы моими детьми.

Я не заостряла ее внимание на том, что моя мать тоже кое-что сделала для моего появления на свет, и уверена, будучи дочерью Софи, я выросла бы совсем иным человеком.

Она говорила о Леоне Бланшаре, которого она полюбила много позже. Я помнила его. Он появился в нашем замке в качестве домашнего учителя для Шарло и Луи-Шарля, и мы все очень полюбили его. Потом он исчез. Помнится, у него было какое-то романтическое увлечение Софи. Потом оказалось, что он вовсе не учитель и проник в наш замок, чтобы шпионить за нами; к тому же он призывал народ к революции.

Бедная Софи, жизнь обошлась с ней жестоко.

А сейчас у нее собственное хозяйство в Эндерби, где она строит жизнь со своими подранками — несчастным Альбериком, бежавшим из Франции, и печальной малышкой Долли.

Стоял июль. К тому времени я сильно отяжелела, но все еще ходила гулять, когда могла, и расстояние до Эндерби как раз подходило мне, в частности потому, что я имела возможность там отдохнуть, прежде чем пуститься в обратный путь.

Подходя к дому, я увидела у входа Эви и Долли. Я тут же вспомнила разговор с миссис Трент на похоронах и подумала: «Интересно, поддерживает ли Эви отношения с Гарри Фаррингдоном. Должно быть, это довольно трудно, учитывая, что они живут далеко друг от друга и не принадлежат к одному и тому же кругу семейств, чтобы иметь возможность наносить друг другу визиты». По-видимому, у них было что-то вроде легкого романа. Не удивительно, что миссис Трент хотела его ускорить.

— Привет, миссис Френшоу, — сказала Эви. — Долли пришла повидаться с мадемуазель д'Обинье. Ее пригласили.

— А тебя? — спросила я.

— Нет… не приглашали. Только Долли.

Вероятно, такая красивая девушка, как Эви, напоминает Софи о собственном несчастье. Как печально, что кто-то видит жизнь только в таком свете. Бедная Софи! Но кто я такая, чтобы осуждать ее за человеческие слабости?

— Я тоже зайду к ней, — сказала я.

Тут из дома появился Альберик. Он поклонился нам и перевел взгляд на Долли.

— Мадемуазель д'Обинье будет рада видеть мадам Френшоу и вас, мадемуазель.

— Надеюсь, что это так, — ответила я.

— Она ожидает вас, — обратился он к Долли. Долли повела свою лошадь в конюшню, а я, попрощавшись с Эви, вошла в дом.

Софи сидела в маленькой комнатке, выходившей в холл, где обычно принимала визитеров. Она была в своем розовато-лиловом платье, которое так шло к ее смуглому лицу; чепец гармонировал с платьем.

— Как хорошо, что ты пришла, Клодина, — сказала она.

— Я хотела узнать, как у вас дела. Я, наверное, не скоро смогу прийти в следующий раз — только после родов.

— Садись, дитя мое. Ты, должно быть, устала. Я ответила, что небольшая прогулка, — это как раз то, что мне под силу.

Вошла Жанна и поздоровалась со мной.

— Вы просто чудеса сделали в доме, Жанна, — сказала я.

— Это было так приятно.

— Очевидно, все уже почти закончено.

— Мы постоянно находим что-то недоделанное.

В это время робко вошла Долли, и Софи поманила ее рукой.

— Проходи и садись, Долли. Сегодня у нас лимонад.

Альберик, принеси, пожалуйста.

— Лимонад! — воскликнула я. — Не отказалась бы… Я знаю, что французы — любители лимонада. Помню, раньше в Париже его продавали на улицах…

— Прежде чем все пошло не так.

— У меня есть немного кекса, — вмешалась Жанна. — Английский кекс подходит к французскому лимонаду.

Когда она вышла, я сказала:

— Да, тетя Софи, вы чудеса сделали с домом.

— Я так рада, что нашла его. Теперь все пойдет по-иному.

Я стала независимой.

Мы с Жанной это ценим. И у меня есть мои друзья. — Она коснулась руки Долли, и девушка скромно улыбнулась. — Мы учим Долли французскому, а Альберика — английскому. Это забавно.

Тот факт, что тетя Софи находит что-то забавным, сам по себе являлся чудом, и я заметила, что Долли и Альберик делали для нее столько же хорошего, сколько она для них.

Вошел Альберик с лимонадом.

— Раз у нас сегодня гостья, — сказала Софи, — урока не будет.

— Это очень приятно для мадемуазель иметь гостя, — произнес Альберик на ломаном английском.

— Очень хорошо, — сказала тетя Софи. Она обратилась к нему по-французски с просьбой разлить лимонад. — Долли, подай нам, пожалуйста, кексы.

Долли вскочила с приятной улыбкой на лице.

— Сегодня они особенно вкусны, — сказала Софи, надкусив один из кексов. — Они, наверно, знали, что нас сегодня удостоит чести гостья из Эверсли.

Я сказала ей, что всегда с радостью приду к ней по первому зову.

Она кивнула и стала расспрашивать о здоровье матушки.

— Спасибо, она чувствует себя отлично и скоро должна родить.

— В августе? Бедная Лотти, она немного старовата.

— Она не считает себя «бедной», — живо ответила я.

— Нет, разумеется, нет.

Она всегда все имела… Воображаю, какая сейчас вокруг нее суета.

— Ты имеешь в виду роды? Акушерка уже прибыла. Правда, еще рано, но Дикон настоял. Он действительно очень волнуется. Я никогда раньше не видела его таким.

Видимо, мне не следовало подчеркивать его преданность моей матери, поскольку преданность и забота находились среди тех понятий, которые Софи воспринимала с трудом. Иногда мне даже казалось, что ей хочется, чтобы мою мать постигло какое-нибудь несчастье. Сама эта мысль приводила меня в ужас, и в этот момент я чувствовала неприязнь к тете Софи. Почему она не смирится с собственным несчастьем? Зачем она поддается собственному чувству обиды на жизнь и злословит?

Но кто я такая, чтобы осуждать ее? Вне всякого сомнения, мне предстоит прожить всю мою жизнь с осознанием того, что мой собственный грех гораздо больше, чем те, которые я осуждаю в других.

— Августовский ребенок… — сказала тетя Софи. — А твой ожидается в сентябре? Представляю себе двух новорожденных в детской, которая долго пустовала.

— С детскими всегда так бывает.

— Двоих вместе легче растить, — заметила практичная Жанна. — Они составят компанию друг другу.

— Я тоже так думаю, — улыбнулась я Жанне. Подошел Альберик, чтобы добавить мне лимонаду, прохладного и восхитительного, а немного погодя я сказала, что мне пора уходить, так как сегодня мне понадобится более продолжительный отдых.

— Правильно, нужно делать то, что организм требует, — прокомментировала Жанна. — Если вы чувствуете, что устали, значит, надо отдохнуть.

Я одобрительно улыбнулась Жанне. Она такая разумная и здравомыслящая.

— Прежде чем уйти, не хотите ли осмотреть дом? — спросила она. — Мы тут произвели кое-какие изменения.

Вы не очень устали?

— Да, с удовольствием. Мне давно нравится этот дом.

— Я покажу мадам Френшоу наш дом, — сказала Жанна, а я поцеловала тетю Софи и попрощалась с Долли и Альбериком.

Когда мы выходили, я услышала голос тети Софи:

— Теперь, мои дорогие, мы продолжим наш урок. Начинай, Долли. Тебе нужно больше разговорной практики.