В каком-то смысле его «старик» считался крепким мужиком, хотя (так уж случилось) и служил епископом. Был он, само собой разумеется, весьма старомоден, что помимо всего прочего предполагало искреннюю веру в то, что «любой молодой человек должен посадить свое дерево». Поэтому, когда ему вдруг дали оплачиваемый отпуск длиной в целый год для исследования побудительных мотивов преступлений, Доновану-старшему это показалось гласом Всевышнего, Божьим благословением. «Папа, — сказал ему тогда сын. — Папа, я тоже хочу стать детективом и отдать все свои силы достойному служению обществу». От этих слов суровый старик чуть ли не прослезился… И именно это почему-то сейчас вспомнилось его сыну. Хотя и без малейшего удовольствия. Будучи в Америке, ему несколько раз доводилось видеть фотографии, которые поразили его потрясающим сходством отца с покойным Уильямом Дженнингсом Брианом. Те, кто знавали и того и другого лично, любили говорить, что на самом деле это сходство еще более разительно, чем на фотографиях. Казалось бы, то же самое широкое, чуть ли не квадратное лицо, те же самые густые брови, длинные волосы, мягко ниспадающие по бокам головы, тот же самый слегка вздернутый нос, пронзительные глаза, те же самые широченные плечи и решительная походка… И голос! Громкий, властный, проникающий до самой глубины человеческой души голос епископа Мэплхемского, одного из ярчайших представителей англиканской церкви. В общем-то, вполне впечатляющая фигура…

При одной только мысли обо всем этом его сын автоматически проглотил еще одну таблетку аспирина.

Если у епископа и была слабость, то заключалась она, прежде всего и в основном в наличии у него всем известного «хобби».

Мир утратил великого криминолога, когда Донован-старший, приняв обет, ушел в лоно церкви. Информация, которая к нему поступала, была поистине безгранична: он мог в любой момент наизусть, причем в мельчайших деталях, перечислить каждую жестокость, которая произошла за последние сто лет, подробно рассказать о самых свежих новостях в области обнаружения и предотвращения преступлений, о конкретных, подчеркиваю, конкретных результатах полицейских расследований, проводимых в Париже, Берлине, Мадриде, Риме, Брюсселе, Вене и даже Ленинграде, что всегда буквально сводит с ума всех мыслимых и немыслимых государственных чиновников, и, наконец, он умудрился прочитать не одну, а целый цикл лекций обо всем этом в Соединенных Штатах! Возможно, именно этот, в общем-то довольно редкий факт, или, иначе говоря, «на редкость теплый прием в Америке», и стал той причиной, по которой он разрешил сыну заняться изучением криминологии в Колумбийском университете.

— Ну и дела, — пробормотал Донован-младший, по-прежнему тупо глядя на доску приборов шикарной машины. Всего несколькими днями раньше в приступе неизбежной в таких случаях великосветской амбиции он скупил целую кипу книг с совершенно непонятными, но зато немецкими заголовками, после чего, само собой разумеется, не думая даже читать их, не заходил дальше Западной Одиннадцатой улицы, на которой находилась маленькая уютная квартирка его на тот момент вполне очаровательной блондинки…

И вот, похоже, всему этому пришел конец. Теперь «старик» будет яростно размазывать его по стенам, стирать в пыль, требовать самых мельчайших деталей, тех самых деталей… И в довершение всего эти новые и совершенно необъяснимые события — его отец даже не пришел встретить «Акватик» — океанский лайнер, который доставил на родину его единственного сына! Вместо украдкой смахивающего скупую мужскую слезу родного отца на пирсе торчал какой-то полковник Стэндиш, которого он вроде бы где-то когда-то раньше встречал. Вот только где и когда — оставалось большим вопросом.

Он искоса бросил взгляд на полковника, вдруг завозившегося на сиденье рядом с ним. Что, интересно, причинило ему такое неудобство? Ведь Стэндиш в общении был прост и достаточно приятен — мясистое красноватое лицо, открытые, даже чуть грубоватые манеры рубахи-парня, коротко подстриженные волосы… Но вот вел он себя, мягко говоря, довольно странно. Почему-то все время ерзал, постоянно косил глазами, как бы чего-то опасаясь, несколько раз изо всех сил ударил по рулевой колонке, попав даже по сигналу, который издал такой громкий звук, что Донован от неожиданности чуть не подпрыгнул…

От самого Саутгемптона они ехали вместе с веселым, приятным, хотя и несколько чудаковатым человеком почтенного возраста по имени Фелл, но теперь, когда вдруг выяснилось, что их везут не куда-нибудь, а прямо… в Скотленд-Ярд, Хью Доновану, естественно, стало как-то не по себе. Значит, что-то где-то не так? Значит… У него было сильное подозрение, что его «старик», особенно учитывая его безудержную энергию, вполне может иметь намерение хитростью заставить его предстать перед какой-нибудь медицинской комиссией. Причем, что хуже всего, ему до сих пор ни слова не сказали ни об отце, ни о том, почему его не оказалось на пирсе, ни зачем они туда едут… Вообще ни о чем!

— Черт побери, сэр! — внезапно громко произнес полковник Стэндиш. — Черт побери, черт побери, черт!…

— Простите? — недоуменно спросил Донован.

Полковник слегка прочистил горло. Причем его ноздри заметно сжались, затем расширились, как будто он только что неожиданно для самого себя принял какое-то важное решение…

— Молодой человек! — отрывисто обратился он к Доновану. — Вот что я хотел бы вам сказать. Причем со всей ответственностью…

— Да, сэр? Я весь внимание, сэр.

— Речь пойдет о вашем отце. Хотел бы вас предупредить, молодой человек, что…

— О господи! — чуть слышно пробормотал Донован и буквально скрючился на своем сиденье.

— Вот как все это происходило. Понимаете, увидев, что бедняга сильно переутомился на работе, я тут же от всего сердца пригласил — его к себе, чтобы он у меня хоть немного отдохнул. В тот вечер мы — то есть мой сын, с которым вы вряд ли знакомы, моя жена и дочь, мой деловой партнер Берк, коллега Морган и пожилой джентльмен по имени Деппинг, который проживает у нас в гостевом домике, — мирно и не без удовольствия проводили время. Тут-то все это вдруг началось…

— Началось, простите, что? — с предательской дрожью в голосе спросил Хью Донован, по-прежнему сильно опасаясь чего-то очень и очень неприятного.

— Мы ожидали к ужину леди Лангвич. Вы же знаете этих отчаянных суфражисток, ну из тех, которые для достижения своих дурацких целей готовы пойти на все, что угодно, даже на битье окон на лучших улицах городов… Так вот, ей почему-то очень хотелось лично встретиться с епископом Мэплхемским, чтобы как можно подробнее поговорить с ним о «давно назревших социальных реформах». — Полковник, шумно засопев, выдержал небольшую паузу, затем сказал: — Так вот, когда она прибыла, мы все спустились вниз, стояли в большом зале, оживленно разговаривая о всякой светской всячине… Помню, даже моя жена тогда сказала: «Уверена, епископ Мэплхемский будет просто счастлив поговорить с вами, леди Лангвич». На что эта тигрица не более чем милостиво хмыкнула. Правда, с понятным только ей чувством собственного превосходства. А моя родная дочь добавила: «Черт побери», да-да, именно так: «Черт побери, леди Лангвич, как только он узнает, что вы уже здесь, он, не сомневаюсь, со всех ног побежит вам навстречу! Черт побери, иначе и быть не может»… И тут она даже не успела закончить, как вдруг — вж-ж-ж!… взволнованно воскликнул полковник, присвистнул и выбросил вперед правую руку, поведя ею, как перстом указующим. — Его преподобие, наш дорогой епископ Мэплхемский собственной персоной… съехал со второго этажа вниз по перилам! Весьма стремительно, в высшей степени неожиданно и, само собой разумеется, эффектно! В последнем ему не откажешь, это уж точно… Совсем как горная лавина в кожаных гетрах…

Донован-младший не был даже абсолютно уверен, что правильно расслышал.

— Простите, сэр, кто-кто съехал как горная лавина в гетрах? — смущенно переспросил он.

— Как это — кто?… Да кто на такое способен, кроме вашего отца? Вашего родного отца, сэр! Причем именно как горная лавина в кожаных гетрах. Для того момента и нашей естественной реакции самое подходящее сравнение, уж поверьте, черт побери! — Полковник тупо посмотрел в пространство перед собой, затем вдруг весело захихикал. — А знаете, суфражистская старушенция, надо отдать ей должное, восприняла все это буквально не моргнув глазом. Ваш отец плюхнулся прямо у ее ног — бух! И что она, по-вашему, сделала? Да ничего. Просто подняла поближе к глазам свой, скорее всего, нарочито простецкого вида лорнет и, как ни в чем не бывало, заявила: «Как это мило с его стороны — не заставлять себя ждать». Ну что вы на это, интересно, скажете? Хотя именно тогда у меня появились первые подозрения… — Почему-то осторожно оглядевшись вокруг, будто он хотел убедиться, что их никто не подслушивает, полковник недовольным тоном продолжил: — Я отвел его в сторонку и сначала просто и по-военному отчитал за «непонятный мальчишеский поступок», ну, конечно же, употребил пару-другую чисто военных выражений. Но не обидных и ни в коем случае не оскорбительных, нет, нет, упаси господь. Сильных — да, но не обидных… Затем, естественно, уже куда спокойнее поинтересовался, все ли с ним в порядке, не следует ли мне послать за доктором, ну и все такое прочее… Но он, само собой разумеется, гордо отказался, во всеуслышание заявив, что все это вышло «чисто случайно». Он, дескать, просто наклонился над перилами, чтобы посмотреть кое на кого, стараясь себя не обнаружить, но неожиданно потерял равновесие и был просто вынужден скатиться вниз по перилам, чтобы не упасть со второго этажа! Только и всего… Я, естественно, поинтересовался, на кого это он так страстно хотел посмотреть, на что он тут же с готовностью ответил, что на Хильду, одну из наших горничных…

— Господи милосердный! — воскликнул Донован, прижимая руки к голове, которая непонятно почему вдруг снова начала невыносимо болеть. — Мой отец сказал…

— Увы, ему, бедняге, везде, буквально повсюду чудятся мошенники, — с нескрываемым, если не сказать искренним сожалением сообщил полковник. — Представляете, ему почему-то казалось, что наша Хильда известная воровка по имени Пикадилли Джейн и носит черный парик. Кроме того, он увидел на лужайке еще одного жулика, в результате чего запустил викарию чернильницей прямо в глаз… Бедолага. А знаете, я бы совсем не удивился, если бы он вдруг решил принять викария за ловко переодетого Джека-потрошителя. Совсем бы не удивился, черт его побери!

— Ну уж извольте, для меня все это слишком неожиданно и слишком много, — заявил Донован, вдруг снова почувствовав себя плохо. — Послушайте, сэр, вы что, на самом деле хотите сказать, что мой отец, прошу прощения, сдвинулся? Это на самом деле именно так? Или я ошибаюсь?

Полковник Стэндиш глубоко вздохнул. Затем шумно выдохнул.

— Вообще-то мне, конечно, совсем не хотелось бы это определенно утверждать, но иного объяснения я, честно говоря, не вижу. Кроме того, во всей этой истории хуже всего то, что сейчас не кто иной, а именно я являюсь старшим констеблем нашего графства! Когда я в силу сказанного выше решительно отказался выполнить настойчивую просьбу епископа, он буквально вынудил меня клятвенно обещать устроить ему встречу с каким-нибудь высокопоставленным инспектором из Скотленд-Ярда. Ну и… — Он вдруг умолк и чуть ли не испуганно оглянулся через плечо.

Проследив за его взглядом, Хью Донован с ужасом увидел то, что давно так боялся увидеть, — высокого, внушительной внешности человека, мрачно, сосредоточенно печатающего шаг по мостовой с таким обреченным видом, будто ему предстояло спасти… или погубить весь наш бренный мир. При этом даже его высокий черный цилиндр выглядел почти как знамя в руках солдата, бесстрашно идущего в атаку за святое дело Христа! А на редкость пронзительные, хотя вроде бы даже несколько бесцветные глаза его преподобия епископа Мэплхемского, глубоко спрятанные в самой глубине массивного морщинистого лица, внимательнейшим образом «стреляли» то налево, то направо… Донован даже заметил, что он все время что-то бормочет, будто никак не мог решить, что же делать дальше. Кроме того, лицо епископа почему-то выглядело бледнее, гораздо бледнее, чем обычно… И странно, при этом Донована-младшего охватила вполне объяснимая и, тем не менее, не совсем понятная жалость. Ведь его «старик» был, мягко говоря, довольно тучным человеком, и врачи много раз настоятельнейшим образом советовали ему «не злоупотреблять работой и всячески избегать любых перегрузок». Разве нет? Рано или поздно человек с его энергией и жизненным азартом неизбежно окажется не в состоянии сдержать свои благородные порывы, надорвется и станет печальной жертвой очередного нервного срыва.

— Вот видите? — хриплым шепотом спросил полковник. — Он говорит сам с собой! Врачи утверждают, что это один из самых верных признаков. Да, жаль, жаль, черт побери! Бедняга точно тронулся, это же видно даже невооруженным взглядом. Жаль, жаль, но тут, боюсь, уж ничего не поделаешь…

Впрочем, полковнику Стэндишу, похоже, только казалось, что он говорит шепотом. Вообще-то он громко кричал, нет, просто орал на всю улицу! Хотя епископ, похоже, ничего не слышал или, по крайней мере, сделал вид, что ничего не слышит. Зато, увидев своего сына, тут же остановился. Его мрачное лицо вдруг осветила знаменитая таинственная улыбка, которая иногда делала его на редкость привлекательным. Епископ поспешил подойти к машине, чтобы пожать руку Доновану-младшему — своему сыну.

— Сынок! Мой дорогой сынок! — чуть ли не торжественно произнес он великолепным, поистине гипнотическим голосом, который в его более молодые годы заставлял людей поверить буквально во все, что ему требовалось, а сейчас не менее мощно вливался в естественный гомон Дерби-стрит. Даже Стэндиш был по-своему поражен. — Рад, искренне рад приветствовать тебя с благополучным возвращением. Мне бы, конечно, следовало встретить тебя там, на пристани, но, к сожалению, важные и срочные дела не дали мне возможности сделать это… А выглядишь ты, Хью, хорошо. Очень даже хорошо.

Это настолько же неожиданное, насколько и потрясающее высказывание еще больше усилило тревогу Донована, поскольку подтверждало самые решительные намерения его «старика».

— Добрый день, отец, — поздоровался он в ответ и еще глубже надвинул на лоб шляпу.

А тот упрямо и многозначительно продолжил свою главную мысль:

— Да, да, с твоим новым образованием и подготовкой ты, безусловно, сможешь помочь мне в одном весьма важном деле, которое в силу неспособности других понять все величие моих планов, — он остановил тяжелый взгляд на полковнике, — по-прежнему остается, мягко говоря, не до конца выполненным… Кстати, доброе утро, Стэндиш. Надеюсь, с вами все в порядке?

— Что-что? А-а-а… доброе утро, мой друг, доброе утро, — почему-то довольно нервно отозвался полковник.

В глазах епископа блеснуло откровенное любопытство.

— Послушайте, Стэндиш, — после небольшой паузы проговорил он. — Мне искренне жаль сообщать это столь старому другу, но, простите меня, вы… дурак! Сказать так меня вынуждает чувство долга, с одной стороны, и благоговение перед ее величеством Истиной — с другой! Да, я ошибался, и искренне признаю это, но… — Он медленно и подчеркнуто демонстративно обвел вокруг себя рукой, в его голосе появились визгливые нотки истерического возбуждения. — Но ни бурные волны жизни, ни опасности грядущих событий не в состоянии отвратить меня от достижения избранной цели! Ибо даже смиреннейший из смиренных, кротчайший из кротких, если он одет в броню праведности, становится несравненно сильнее и могущественнее любых сил заблуждений! Сколько бы их ни было, сколько бы их ему ни противостояло!

Его сын, признаться, с большим трудом сдержал вполне естественный импульс зааплодировать столь убедительной демонстрации действенного гипноза. Когда епископ говорил именно таким образом, он мог бы без особых трудов обратить в бегство, наверное, даже армаду бездушных мумий. Причем дело было не только и не столько в том, что именно он говорил, сколько в том, как все это звучало, плюс, само собой разумеется, его знаменитый гипнотический, поистине завораживающий взор, плюс скрытая непреодолимая сила убеждения, плюс, плюс, плюс…

— А знаете, старина, то же самое я частенько говорил сам себе, — как ни странно, довольно охотно согласился с ним полковник. — Вот только почему, черт побери, вы вчера вечером так непонятно и, главное, совершенно неожиданно исчезли из моего поместья, даже не удосужившись предупредить нас, ваших добрых друзей, о том, куда направляетесь? Ведь мы чуть было не отправили на ваши розыски целую команду спасателей! Жена в истерике, все остальные в полном недоумении…

— Учтите, я сделал это только с одной-единственной целью, сэр, — мрачно заявил епископ. — Чтобы еще раз настоятельно и наглядно подтвердить абсолютную, повторяю, абсолютную правоту моего дела. И мне это, согласитесь, удалось! Теперь даже Скотленд-Ярду от этого не отвертеться. Я даже не поленился ненадолго съездить к себе домой, чтобы еще раз просмотреть свои записи… — Закончив очередную вполне внушительную, но, тем не менее, достаточно демагогическую тираду, он, прежде чем приступить к новой, подчеркнуто демонстративно сложил на груди руки. — Лучше приготовьтесь, Стэндиш. Я собираюсь подложить вам настоящую бомбу. Самую что ни на есть настоящую, уж не сомневайтесь! Вы же меня знаете, не так ли?

— О господи ты боже мой! — невольно воскликнул полковник. — Да подождите же, старина, подождите… Мы ведь вместе учились в одной школе, мы же старые друзья, мы…

— Стоп, стоп, стоп! Не надо, вот только не надо даже пытаться злоупотреблять старой дружбой! — перебил его епископ со странным, но, безусловно, зловещим выражением лица. — Вас, конечно же, вряд ли можно назвать человеком, так сказать, «выдающихся умственных способностей», хоть вы, надеюсь, вполне способны это понять. Если бы, конечно, я решил…

— Простите, сэр, — раздался вдруг чей-то вежливый, но громкий, очень громкий голос. Оказалось, это к полковнику Стэндишу обратился весьма внушительных размеров полицейский. Молодой Донован, который, во всяком случае сегодня, не был расположен даже видеть представителя закона, невольно отшатнулся назад. — Еще раз прошу прощения, сэр, — повторил полицейский. — Надеюсь, вы полковник Стэндиш?

— М-м-да… вообще-то да, полковник Стэндиш — это я. Но в чем, собственно, дело?

— Сэр, вас просят подняться в кабинет старшего инспектора. Господин старший инспектор считает, вы просто ожидаете здесь его приглашения, сэр. Вас ждут, сэр…

— Ждут? Меня здесь ждут? Старший инспектор?… Ну и что же ему от меня, интересно, надо?

— Простите, не могу знать, сэр.

Глаза епископа стали как щелочки.

— Осмелюсь предположить, причем с огромной долей уверенности, что нечто уже случилось! Все, пойдемте туда все, все!… Все в порядке, констебль, не волнуйтесь. У меня самого именно на это время назначена встреча со старшим инспектором Хэдли. Если сомневаетесь, можете справиться об этом у дежурного… Благодарю вас.

Молодому Доновану совершенно не хотелось туда идти, но что он мог сделать? Особенно если при этом ему приходится глядеть в глаза своему всемогущему отцу…

Констебль провел их по Дерби-стрит, затем через арку во двор с темно-синими полицейскими машинами, далее внутрь кирпичного здания, которое почему-то не только выглядело, но и пахло совсем как типичная лондонская районная школа.

В совершенно непрезентабельном кабинете старшего инспектора Хэдли на втором этаже, кстати, не где-нибудь, а именно в Скотленд-Ярде, через широко открытые окна с набережной доносился гул постепенно увеличивающегося дорожного движения. За большим и совершенно чистым письменным столом Донован увидел аккуратно скроенного человека в неброском темно-сером костюме, с холодными, цепкими, все замечающими глазами, коротко подстриженными усиками и седоватыми волосами цвета матовой стали. Руки инспектора были безмятежно сложены на животе, однако, когда он остановил на вошедших взгляд, его рот скривила не очень-то приятная усмешка. Почему-то снятая с рычага телефонная трубка лежала на столе у его локтя, а сидевший на стуле доктор Фелл с хмурым видом тыкал концом своей трости в пыльный ковер на полу…

Прежде чем начать, епископ громко прочистил горло. Наконец обратился к хозяину кабинета:

— Мистер Хэдли?… Позвольте мне представиться. Я…

— Полковник Стэндиш? — спросил Хэдли, глядя почему-то на несколько смущенного джентльмена. — На ваше имя поступила телефонограмма. Я, конечно, записал ее и, естественно, ознакомился с ее содержанием, но, полагаю, вам будет лучше поговорить с инспектором самому…

— Простите, как вы сказали? С инспектором? Каким инспектором? — не скрывая искреннего удивления, разволновался полковник.

— С непосредственно подчиненным вам инспектором вашего графства. Скажите, вы знакомы с мистером Септимусом Деппингом?

— Со стариной Деппингом? Господи, ну конечно же знаком! Причем очень даже хорошо… А что с ним такое? Он проживает в гостевом домике моего поместья «Гранже» и…

— Его убили, — коротко сообщил Хэдли. — Выстрелом в голову, не далее как сегодня рано утром. Вот эта телефонограмма…