Глава 19

Во время своей речи доктор Фелл, на колене которого по-прежнему лежали рукопись, и фотография, и книга, с рассеянным видом набивал пенковую трубку, устремив сонный взгляд на угол потолка.

— Мне бы хотелось, с вашего позволения, перенестись обратно в Шартр и вспомнить, что произошло в тот роковой день двенадцатого августа, когда был убит Говард Брук.

Я не столь красноречив, как Риго. Ему удалось бы короткими выразительными фразами описать дом, называемый Боргаром, извивающуюся реку, башню Генриха Четвертого, виднеющуюся над деревьями, и жаркий грозовой день, когда дождь никак не мог начаться. Собственно говоря, он это сделал. — Доктор Фелл постучал по рукописи. — Но я хочу, чтобы вы представили себе маленькую группу людей, живущих в Боргаре.

Властители Афин! Трудно вообразить ситуацию ужаснее.

Фей Ситон была помолвлена с Гарри Бруком. Она действительно полюбила — или убедила себя в этом — жестокого, бессердечного человека, единственными достоинствами которого были молодость и внешняя привлекательность. Помните рассказ Гарри о том, как он сделал предложение Фей в первый раз, а она ему отказала?

Снова раздался протест Барбары.

— Но этот эпизод, — закричала она, — он выдумал! Ничего подобного не было!

— О да, — согласился доктор Фелл, кивая. — Ничего подобного не было. Но дело в том, что эта сцена вполне могла бы иметь место, и тогда все произошло бы именно так, как описывал Гарри. В глубине души Фей Ситон должна была понимать, что, при всех ее благих намерениях, ей нельзя ни с кем вступать в брак, поскольку через какие-нибудь три месяца он закончится катастрофой из-за… ладно, оставим эту тему.

Но на этот раз… нет! На этот раз все будет по-другому. Мы преодолеем это проклятие. На этот раз она действительно влюблена — душой и телом, — и все закончится хорошо. В конце концов, после ее приезда во Францию в качестве секретарши Говарда Брука никто не посмел бы сказать о ней ни одного худого слова.

И в это время Гарри Брук — ничего не замечавший, считавший то, в чем он обвинял Фей, собственной выдумкой — доводил своего отца до отчаяния анонимными письмами, порочащими девушку. Гарри преследовал одну цель: уехать в Париж и изучать там живопись. Думал ли он о молчаливой, кроткой девушке, избегавшей его объятий и остававшейся почти холодной, когда он целовал ее? Черт побери, нет! Ему подавай такую, в которой больше огня!

«Какая ирония судьбы!» — скажете вы. Я тоже так думаю.

А потом, как говорится, разразилась гроза. Двенадцатого августа кто-то заколол мистера Брука. Позвольте мне продемонстрировать вам, как он это сделал.

Майлс Хэммонд резко повернулся.

Майлс подошел к кровати и сел на ее край рядом с профессором Риго. Ни один из них — хотя и по разным причинам — уже давно не вмешивался в разговор.

— Вчера утром, — продолжал доктор Фелл, положив трубку и взвешивая рукопись в руке, — мой друг Жорж Риго принес мне свой отчет об этом преступлении. Если я процитирую вам из него любое место, вы, вероятно, скажете, что, излагая вам все это устно, Риго использовал те же самые слова. Он также показал мне и злополучную шпагу-трость. — Тут доктор Фелл взглянул на профессора Риго. — Нет ли у вас, случайно, с собой этого оружия?

Гневным и немного испуганным жестом профессор Риго схватил трость и швырнул ее через всю комнату доктору Феллу. Тот ловко поймал ее. Но Барбара попятилась к закрытой двери, словно на нее напали.

— Ah, zut! — закричал профессор Риго, потрясая руками в воздухе.

— Вы сомневаетесь в правильности моих выводов? — спросил доктор Фелл. — Когда я сегодня очень кратко изложил вам все это в первый раз, вы не выразили сомнения!

— Нет, нет, нет! — сказал профессор Риго. — Все сказанное вами об этой женщине, Фей Ситон, правда, чистая правда! Я попал в точку, когда сказал вам, что в фольклоре признаки вампиризма и эротизма совпадают. Но я готов выпороть себя за то, что я, старый циник, не догадался обо всем сам!

— Сэр, — возразил доктор Фелл, — вы сами признались, что не ставите во главу угла факты. Именно поэтому, даже когда вы описывали происшедшее, вы не заметили…

— Не заметил чего? — спросила Барбара. — Доктор Фелл, кто убил мистера Брука?

Вдалеке раздался раскат грома, сотрясший оконные рамы и заставивший вздрогнуть всех, находящихся в комнате. Июнь выдался сырой: снова собирался дождь.

— Позвольте мне, — сказал доктор Фелл, — просто изложить вам, что произошло в тот день. Сопоставив рассказы профессора Риго и Фей, вы сами увидите, какие из них можно сделать выводы.

Мистер Говард Брук вернулся в Боргар из Лионского кредитного банка около трех часов с портфелем, полным денег. Тогда и началась цепочка событий, приведших к убийству, и мы сейчас проследим ее. Где в это время находились остальные обитатели дома?

Как раз около трех часов Фей Ситон с купальником и полотенцем в руках вышла из дома и направилась на прогулку по берегу реки. Миссис Брук в кухне разговаривала с кухаркой. Гарри Брук, по всей видимости, находился наверху в своей комнате и писал письмо. Теперь нам известно, что он писал вот это письмо.

Доктор Фелл поднял письмо.

С многозначительной гримасой он продолжал:

— Затем, в три часа, вернулся мистер Брук и спросил, где Гарри. Миссис Брук ответила, что Гарри наверху, в своей комнате. Но Гарри, считая (как и Риго, смотри рукопись), что его отец находится в конторе, — ему и в голову не могло прийти, что тот едет домой, — оставил письмо недописанным и ушел в гараж.

Мистер Брук поднялся в комнату Гарри и вскоре снова спустился вниз. Теперь мы видим — именно в этот момент — странную перемену в поведении Говарда Брука. Он уже не пребывал в таком неистовом гневе, как до визита в комнату сына. Послушайте, как описала его состояние миссис Брук:

«Он выглядел таким несчастным, таким старым и волочил ноги, словно больной».

Что обнаружил он наверху, в комнате Гарри?

На письменном столе Гарри он увидел неоконченное письмо. Он бросил на него взгляд, потом взглянул еще раз, вздрогнул, взял его и прочитал от начала до конца. И весь его надежный, уютный мир рухнул и разбился вдребезги.

На исписанных убористым почерком страницах письма Джиму Мореллу был кратко изложен план Гарри, направленный на очернение Фей Ситон, и описаны результаты его осуществления. Анонимные письма, порочащие слухи, мистификация с вампиром. И все это было начертано рукой его сына Гарри — его идола, этого искреннего, простодушного малого, — сыгравшего с отцом отвратительную игру, чтобы добиться своего.

Можно ли удивляться тому, что он лишился дара речи? Можно ли удивляться тому, как он выглядел, когда спустился вниз и медленно — очень-очень медленно — направился по берегу к башне? Он назначил свидание Фей Ситон на четыре часа. Он собирался прийти на это свидание. Но я представляю себе Говарда Брука глубоко порядочным, прямым человеком, которому план Гарри должен был показаться невообразимо отвратительным. Он собирался встретиться с Фей Ситон у башни, это правда. Но для того, чтобы попросить у нее прощения.

Доктор Фелл помолчал.

Барбара поежилась. Она взглянула на Майлса, пребывавшего в каком-то трансе, и удержалась от комментариев.

— Однако вернемся, — продолжал доктор Фелл, — к известным нам фактам. Мистер Брук, в плаще и твидовой шляпе, которые были на нем, когда он заходил в Лионский кредитный банк, направился к башне. Кто же появился через пять минут после его ухода? Черт побери, это был Гарри, который, узнав, что его отец побывал наверху, спросил, куда тот пошел. Миссис Брук сообщила ему это. Гарри некоторое время стоял, «о чем-то размышляя и что-то бормоча себе под нос». А потом последовал за отцом.

Доктор Фелл наклонился вперед и заговорил с величайшей серьезностью:

— Есть одна деталь, о которой не упоминается ни в рукописи Риго, ни в официальных отчетах. Никто просто не удосужился сообщить о ней. Никто не придал ей никакого значения. Единственным человеком, который вспомнил о ней, является Фей Ситон, хотя она-то вообще не должна была бы быть в курсе дела, если только не имела на то особых причин. Она сказала об этом вчера вечером мистеру Хэммонду. Она сказала, что, отправляясь вдогонку за своим отцом, Гарри Брук накинул плащ. — Доктор Фелл взглянул на Майлса: — Вы помните это, мой мальчик?

— Да, — сказал Майлс, преодолевая дрожь в голосе. — Но почему было Гарри не надеть плащ? В конце концов, день действительно был дождливым!

Доктор Фелл сделал ему знак замолчать.

— Профессор Риго, — продолжал доктор Фелл, — через некоторое время последовал за отцом и сыном к башне. У входа в башню он неожиданно встретил Фей Сигон.

Девушка сообщила ему, что Гарри и мистер Брук находятся на крыше башни и что между ними разгорелся спор. Она заявила, будто не слышала, о чем говорили отец с сыном, но в ее глазах, по свидетельству Риго, отражалось какое-то ужасное воспоминание. Она сказала, что не должна сейчас вмешиваться в их спор, и в полном смятении убежала.

На крыше башни Риго обнаружил Гарри и его отца, которые тоже пребывали в смятении. Оба были бледны и взволнованны. Казалось, Гарри о чем-то умолял отца, а тот, потребовав, чтобы сын дал ему возможность «поступить так, как он считает нужным», сурово попросил Риго увести Гарри.

В этот момент никакого плаща на Гарри не было. Он был с непокрытой головой, в вельветовом костюме, как это описывает Риго. Шпага-трость, в собранном состоянии, шпага и ножны вместе, была прислонена к парапету. Там же находился портфель, но по какой-то причине он стал пухлым портфелем.

Это необычное слово поразило меня, когда я прочел рукопись в первый раз.

Пухлый!

Но он не был пухлым, когда Говард Брук показывал его содержимое Риго в кредитном банке Лиона. В нем лежали — цитирую рукопись Риго — «четыре небольшие пачки английских банкнотов». И больше ничего! Но теперь, когда Риго и Гарри оставляли мистера Брука в одиночестве на крыше башни, портфель был чем-то набит… Взгляните, — сказал доктор Фелл.

И он поднял желтую шпагу-трость.

Он с чрезвычайной осторожностью открутил ручку, вытащил тонкое лезвие из ножен и поднял его.

— Это оружие, — сказал он, — было найдено после убийства мистера Брука в виде двух частей: самой шпаги, лежащей у ног жертвы, и ножен, откатившихся к парапету. Эти две части соединили только много дней спустя после убийства. Полиция забрала их, чтобы отдать на экспертизу, в таком виде, в котором они была найдены.

Иными словами, — пояснил доктор Фелл с яростным ожесточением, — их соединили тогда, когда кровь уже давно засохла. Однако внутри ножен тоже имеются пятна крови. О tempora! О mores! Разве вы не понимаете, о чем это говорит?

Доктор Фелл, подняв брови, словно разыгрывая некую жуткую пантомиму, взглянул по очереди на каждого из своих собеседников, как будто принуждая их сделать вывод самостоятельно.

— Мне кажется, я наполовину догадалась, что вы имеете в виду, хотя это совершенно ужасно! — сказала Барбара. — Но я пока плохо себе представляю… все, что мне приходит в голову…

— Что вам приходит в голову? — спросил доктор Фелл.

— Я думаю о мистере Бруке, — сказала Барбара. — О том, как он медленно вышел из дома, прочтя письмо сына. Как он медленно шел к башне. Как пытался осознать то, что сделал Гарри. Как пытался принять какое-то решение.

— Да, — тихо сказал доктор Фелл. — Давайте последуем за ним.

Готов поклясться, что Гарри Бруку стало немного не по себе, когда он узнал от матери о неожиданном возвращении отца домой. Гарри вспомнил о своем неоконченном письме, лежавшем в комнате, в которой только что побывал отец. Прочел ли тот письмо? Это было страшно важно для Гарри. И он накинул плащ — поверим, что он это сделал, — и бросился вслед за отцом.

Он добежал до башни. И обнаружил, что мистер Брук, желая побыть в одиночестве, как всякий человек, у которого тяжело на душе, поднялся на крышу башни. Гарри последовал за ним. В этот пасмурный, ветреный день было довольно темно, но, должно быть, увидев лицо отца, он сразу понял, что тому все известно.

Мистер Брук наверняка немедленно выложил сыну все. А стоящая на лестнице Фей слышала каждое слово.

Она говорит, что вернулась с прогулки вдоль берега в половине четвертого. Она еще не купалась, купальный костюм по-прежнему висел у нее на руке. Она вошла в башню. Услышала доносящиеся сверху гневные голоса. И, неслышно ступая в своих плетеных открытых туфлях на каучуковой подошве, медленно поднялась по лестнице.

Стоя в полумраке на винтовой лестнице, Фей Ситон не только слышала голоса, но и видела все, что происходило на крыше. Она видела Гарри и его отца: оба были в плащах. Она видела, как размахивает руками мистер Брук; видела прислоненную к парапету желтую шпагу-трость, лежащий портфель.

Какие гневные обвинения и угрозы выкрикивал Говард Брук? Не угрожал ли он Гарри, что отречется от него? Возможно. Поклялся ли он, что тот не увидит ни Парижа, ни школы живописи, пока он, его отец, жив? Вероятно. Не перечислил ли он с отвращением в очередной раз все гнусности, совершенные Гарри, чтобы опорочить девушку, которая его любила? Почти наверняка.

И Фей Ситон все это слышала.

Но как бы ни была она потрясена, самое ужасное ей еще только предстояло услышать и увидеть.

Подобные сцены могут иметь непредсказуемые последствия. Так и случилось на этот раз. Внезапно замолчав, отец повернулся к Гарри спиной, неожиданно для сына. Все планы Гарри рухнули. Он предвидел, что его ждет не слишком приятная жизнь. И что-то сдвинулось у него в голове. В детской ярости он схватил шпагу-трость, открутил ручку, вытащил клинок из ножен и вонзил в спину отца.

Доктор Фелл, который, казалось, каждой клеткой огромного тела ощущал ужасный смысл собственных слов, соединил обе части шпаги-трости. Потом бесшумно положил ее на пол.

Можно было сосчитать до десяти за то время, в течение которого ни Барбара, ни Майлс, ни Риго не проронили ни слова. Майлс медленно встал. Он вышел из оцепенения. Постепенно он начинал понимать…

— Следовательно, — сказал Майлс, — удар был нанесен именно в тот момент?

— Да, удар был нанесен именно в тот момент.

— И когда это произошло?

— Было, — ответил доктор Фелл, — примерно без десяти четыре. Профессор Риго уже почти подошел к башне.

Нанесенная тонким, острым лезвием глубокая рана может — как мы знаем из судебной медицины — создать у жертвы ошибочное представление, будто не произошло ничего серьезного. Говард Брук видел перед собой бледного, ошеломленного сына, едва ли сознающего, что он совершил. Какова могла быть реакция отца? Если вы встречали людей типа мистера Брука, то можете в точности предсказать ее.

Фей Ситон, которая не проронила ни звука и которую никто не заметил, бегом спустилась по лестнице. У входа она встретила Риго и поспешила прочь от него. А Риго, услышав доносившиеся сверху голоса, войдя в башню, поднял голову и громко возвестил о своем приходе.

В своем отчете Риго сообщает нам, что голоса сразу же смолкли. Еще бы им не смолкнуть, черт возьми!

Позвольте мне еще раз сказать вам о чувствах Говарда Брука. Его только что окликнул Риго, друг семьи, который вот-вот появится на крыше, как только с медлительностью тучного человека одолеет лестницу. Мог ли допустить мистер Брук в такой ужасной ситуации, чтобы кто-нибудь узнал о преступлении Гарри? Он, привыкший сам решать все семейные проблемы, никогда бы не поступил подобным образом! Наоборот! Он отчаянно стремился все замять, сделать так, чтобы Риго вообще ничего не заметил.

Я думаю, что именно отец рявкнул сыну: «Дай мне твой плащ!» Я уверен, что для него такой образ действий являлся совершенно естественным.

Вы, — он громко прочистил горло, — поняли, как разворачивались события?

Скинув собственный плащ, он обнаружил сзади прореху, сквозь которую просачивалась кровь. Но добротный плащ на подкладке был способен не только защитить от дождя. Он не пропускал кровь. Надев плащ Гарри и каким-то образом избавившись от собственного плаща, мистер Брук мог бы скрыть эту отвратительную кровоточащую рану на спине…

Вы догадываетесь, как он поступил. Он поспешно свернул свой собственный плащ, запихнул его в портфель и затянул ремни. Он затолкал шпагу в ножны (этим объясняется наличие пятен крови внутри ножен), завинтил ручку и прислонил шпагу-трость к парапету. Он надел плащ Гарри. К тому времени, когда, с трудом одолев лестницу, Риго поднялся на крышу, Говард Брук уже был готов предотвратить скандал.

Но подумать только! Теперь вся эта напряженная, истерическая сцена на крыше башни приобретает совершенно иной смысл!

Бледный сын, бормочущий: «Но, сэр!…» Отец, холодно и бесстрастно говорящий: «В последний раз прошу тебя дать мне возможность поступить так, как я считаю нужным». И потом нетерпеливо восклицающий: «Не уведете ли вы отсюда моего сына, чтобы я мог уладить кое-какие проблемы должным образом? Уведите его куда угодно». И отец поворачивается к ним спиной.

Дрожь в голосе, дрожь в сердце. Вы чувствовали ее, мой дорогой Риго, когда говорили о Гарри, который совсем сник, из которого словно выкачали воздух. Онемев от ужаса, он позволил вам свести себя вниз по лестнице. В лесу в его глазах горел какой-то странный, мрачный огонь, ведь Гарри спрашивал себя, как, черт возьми, собирается поступить его отец.

Так как же собирался поступить его отец? Разумеется, он собирался добраться до дома с этим свидетельствующим о виновности сына плащом, надежно спрятанным в портфеле. Таким образом скандал был бы предотвращен. Его сын пытался его убить! Это было отвратительнее всего. Он собирался добраться домой. А потом?…

— Продолжайте, прошу вас! — поторопил его профессор Риго, щелкнув пальцами, когда голос доктора Фелла смолк. — С этого момента я перестаю понимать ход событий. Он собирался добраться домой. А потом?…

Доктор Фелл поднял голову.

— Он понял, что не в состоянии сделать это, — просто сказал доктор Фелл. — Говард Брук почувствовал, что теряет сознание. И он заподозрил, что умирает.

Ему стало ясно, что он не сможет спуститься по крутой винтовой лестнице с башни, возвышающейся на сорок футов над землей, и при этом не упасть. Его найдут в лучшем случае без сознания в плаще Гарри и с собственным, проколотым шпагой, окровавленным плащом в портфеле. Возникнут вопросы. Факты, если они будут правильно истолкованы, могут обернуться против Гарри самым ужасным образом.

Этот человек действительно любил своего сына. В тот день он сделал два ужасных открытия. Он намеревался обойтись с мальчиком очень сурово. Но он не мог допустить, чтобы у Гарри, несчастного, боготворимого Гарри, возникли серьезные неприятности. И он повел себя единственно возможным образом, стараясь создать впечатление, будто нападение на него было совершено после ухода Гарри.

Теряя последние силы, он вытащил из портфеля собственный плащ и снова надел его. Плащ Гарри, на котором теперь тоже были пятна крови, он затолкал в портфель. Ему необходимо было каким-то образом отделаться от этого портфеля. В общем-то это было легко осуществить, поскольку внизу протекала река.

Но он не мог просто перебросить портфель через край парапета, хотя, выдвигая версию о самоубийстве, полиция Шартра и предположила, что мистер Брук сам случайно столкнул его с крыши. Он не мог сбросить его, поскольку в голову ему пришла простая мысль: портфель не пойдет ко дну, а поплывет по реке.

Зубцы парапета со стороны реки крошились, от них можно было отломить большие куски, положить в портфель и закрыть его. И утяжеленный таким образом портфель должен был утонуть.

Ему удалось сбросить портфель вниз. Ему удалось вынуть шпагу из ножен, протереть ручку, чтобы на ней не осталось отпечатков пальцев Гарри, — поэтому на ней и обнаружили только отпечатки пальцев самого мистера Брука — и бросить обе части шпаги-трости на пол. И после этого Говард Брук упал. Он был еще жив, когда ребенок нашел его и пронзительно закричал. Он был еще жив, когда появились Гарри и Риго. Он умер на руках у Гарри, трогательно цепляясь за него и пытаясь заверить своего убийцу, что все будет в порядке.

Да упокоит Господь душу этого человека, — добавил доктор Фелл, медленно закрывая руками лицо.

Некоторое время было слышно только свистящее дыхание доктора Фелла. Несколько капель дождя брызнули на оконное стекло.