Глава 8

Синие печати

Дз-з-з-з-з-з! Нескончаемый звон в сонном тумане.

— Телефон, сэр, — произнес голос Томаса. Я сел в постели в тумане и потянулся к трубке. В комнате стоял убийственный холод! Снова туман или дождь? От чашки чая у моей постели шел пар.

— Алло! — сказал я в трубку.

— Джефф? — спросил голос Шэрон, и я сразу проснулся. — Джефф, она утром ушла.

— Да?

— Джефф, ты все знал вчера вечером! Я видела газеты.

— Да?

— Я сегодня уезжаю.

— Нет, не уезжаешь. Я объявлю тебя соучастницей, укрывательницей или еще кем-нибудь… Закрой окно, эскимос, — велел я Томасу.

Мы с Шэрон договорились днем выпить чаю, и я пообещал подробно рассказать ей о деле. Томас сообщил, что джентльмены из полиции ждут меня внизу за завтраком. Одеваясь, я припоминал события прошедшей ночи. По крайней мере, мы получили частичное объяснение появления Джека Кетча и приключения Доллингса с таинственной дамой из ночного клуба. Вот так! Банколен и сэр Джон завтракали в пустой столовой, где было темно, только на их столике горела лампа. Инспектор Толбот только что вошел, попросил чашку кофе. После завтрака мы закурили, почувствовали себя уютней. Я изложил свою историю от начала до конца. Толбот не комментировал, но таращил глаза, щелкал зубами, деловито чиркал карандашом в блокноте. В заключение сэр Джон нахмурился, выбивая трубку о край тарелки.

— Вы неплохо позабавились?… — бросил он.

— Если бы вы побеседовали с той женщиной десять минут, — заметил я, — слово «забава» исчезло бы из вашего словаря. Она на удивление несимпатична.

— Джефф верит только в викторианскую женщину, — пояснил Банколен. — Тем не менее Колетт иногда раздражает.

— Кроме того, — продолжал я, — она практически призналась, что помогла отправить за решетку несчастного Кина… Кажется, это действительно была дуэль.

Сэр Джон надул губы, нахмурился.

— Тем не менее вы, по-моему, незнакомы с законом, мистер Марл, — сказал он. — Сам факт дуэли никак не отразился бы на приговоре Кина. Закон не признает смягчающих обстоятельств. Любое покушение на жизнь считается убийством первой степени, особенно на дуэли, когда покушение на жизнь наиболее очевидно. Кин виновен в убийстве… С другой стороны, аль-Мульк, если он хоть как-нибудь замешан в деле, тоже виновен в убийстве. В глазах закона виновен не меньше, чем Кин. Он, видимо, больше сам старался отмыться, чем засадить в тюрьму Кина. Не слишком благородное дело, однако…

— Вы хотите сказать, — уточнил я, — что если решите драться на дуэли, например с Банколеном, а мы с инспектором Толботом просто будем вашими секундантами, то нас обвинят в убийстве одного из участников?

— Совершенно верно.

— Значит, аль-Мульк не питал вражды к Кину!

— Минутку, пожалуйста! — вмешался Банколен, насмешливо улыбаясь. — Вы имеете в виду английский закон, сэр Джон.

— Разве во Франции не то же самое?

— Теоретически да. Но решение всецело зависит от присяжных, они абсолютно свободны в рамках закона, и судья не всегда предлагает им вынести обвинительный приговор… Знаете, как, по-моему, на дуэль смотрят во Франции? Она считается — и я с этим согласен — абсолютно честным, достойным, благородным делом, гораздо более здравым, чем бесконечная волокита судебных разбирательств и исцеление раненого сердца денежными бумажками.

Сэр Джон нетерпеливо махнул рукой.

— Да! — хмыкнул он. — Дуэли! Значит, истину устанавливает на дуэли тот спорщик, кто лучше стреляет из пистолета.

— Или, — добавил Банколен, — ее устанавливает в суде тот спорщик, кто лучше лжет. Условия одинаково честные.

— Тем не менее, это мелодраматично. И очень глупо, разве вы не видите? «Сэр, вы меня оскорбили, поэтому я вас убью».

— Тогда как нынче, — задумчиво проговорил Банколен, — попросту говорят: «Сэр, вы меня оскорбили, поэтому я очищу ваш бумажник». Я не уверен, какой способ лучше, но вполне очевидно, какой из них честнее… Во всяком случае, я старался высказать ваш собственный взгляд на предмет. В высшей степени невероятно, чтобы французский суд приговорил человека к пожизненному тюремному заключению за дуэль в пьяном виде, особенно если бы кто-нибудь встал и произнес цветистую речь про l'amour[16]. Я уверен, что аль-Мулька вообще не осудили бы за простое присутствие на дуэли. Нет. Аль-Мульк действовал сознательно, хитро, мстительно. Полагаю, он сам задумал дуэль, подстрекая пьяных соперников, сам оставаясь трезвым. Полагаю, он высказал предложение, предоставил оружие…

Инспектор Толбот нетерпеливо заерзал.

— Суть в том, сэр, — сказал он, — что вы все время знали об этом, не так ли? Вчера вечером знали.

— Вчера вечером — да, догадывался. Но хотел убедиться, что все эти события связаны… Позвольте мне закончить. Наконец, я вообще не считаю, что Кин застрелил де Лаватера.

— А! — пробормотал Толбот, кивая. — Да, я тоже об этом подумал.

— Я прибыл на место слишком поздно, ничего уже не мог сделать, — продолжал Банколен, — но все видел своими глазами. Пуля попала де Лаватеру в лоб точно между бровями, на лбу были следы пороха. Даже на пьяной дуэли с такого близкого расстояния не стреляют. Конечно, это послужило прекрасным свидетельством, что не было никакой дуэли и что Кин целенаправленно убил де Лаватера, приставив пистолет ко лбу. Я согласен, убийство целенаправленное, но не согласен с выбором убийцы. В данный момент не стану входить в объяснения. У меня нет доказательств. — Он помолчал. — Но я убежден, что аль-Мульк застрелил де Лаватера из пистолета Кина. И, джентльмены, Джек Кетч это знает.

За окном позади стола я видел холодные иглы дождя, прошивавшие лужи в сером дворе с закрытыми ставнями. Свет лампы на нашем столе ярко освещал напряженные лица сидевших вокруг него мужчин. Банколен откинулся на спинку стула, держа в пальцах незажженную сигарету. Толбот глотал остывший кофе.

— Значит, вы серьезно утверждаете, — сказал сэр Джон, помахивая ложечкой, — будто некий маньяк собирается отомстить за преступление десятилетней давности?

— Боюсь, что так. Причем это преступник высокого класса — безжалостный, проницательный, наивный, бесконечно терпеливый.

— Но почему он раньше этого не сделал? Десять лет…

— Ну, видимо, потому, что только недавно узнал, кто такой на самом деле Кин. Это ясно видно из его письма мадемуазель Лаверн. А как только узнал, стал без спешки готовиться к мести. С чрезвычайным старанием стремился к единственной безумной цели. Возможно, ушло несколько месяцев на тайное тщательное изготовление идеальной игрушечной виселицы. Возможно, пришлось научиться резьбе по дереву, любовно трудясь над зловещей визитной карточкой. Возможно, он месяцы, годы неустанно действовал своей жертве на нервы, пока аль-Мульк не начал шарахаться от собственной тени. Он осуществляет заранее разработанный план и еще не довел его до конца…

— Сегодня, — напомнил детектив, — исполняется десять лет с момента преступления.

— Вы хотите сказать, сэр, — вставил Толбот без всякого волнения, — что мистер аль-Мульк, может быть, еще жив?

— Вот именно! Разве это не явствует с ужасающей четкостью из логики Джека Кетча? Он почти год трудился, и все теперь неудержимо движется к апофеозу, к адскому увенчанию мести! И мы это знаем. Он дал нам понять. Спрятал свою жертву на улице, которую полиция не может найти.

Сэр Джон положил ложку, которой играл, высоко поднял тонкие темные брови над холодными глазами, раздул ноздри. Пробежался пальцами по серебристым волосам, словно собирал с них паутину.

— И вы верите всей этой чепухе, Толбот? — сдавленным тоном спросил он.

— Ну, сэр, где находится Гиблая улица? И где господин аль-Мульк? — спросил инспектор, тупо глядя в стол. — Гм!… Тот факт, что это чепуха, еще не означает, что это неправда. По-моему, так. — И обратил невидящий взгляд на Банколена. — Значит, по-вашему, этот самый Джек Кетч перехватил господина аль-Мулька, ехавшего к мисс Лаверн, и держит его теперь на… на Гиблой улице, чтобы расправиться в назначенный момент?

— А вы как думаете, инспектор?

Толбот задумался. Взял три предмета со стоявшего рядом с ним стула — палку из черного дерева, цветочную коробку, пару белых перчаток, — аккуратно разложил на столе.

— Я опираюсь только на вещественные доказательства, сэр, — объявил он. — Посмотрим с самого начала. Прежде чем взяться за дело, я выяснил в гараже, что машину старательно вымыли, осмотрели, залили полный бак бензина. Господин аль-Мульк вышел отсюда вскоре после семи. Обследование трупа шофера показало, что он был убит не намного позже, скажем, около половины восьмого, хотя точно нельзя сказать. Ему перерезали горло и воткнули в сердце что-то острое, вроде очень длинного ножа. Напали явно внезапно, следов сопротивления нет. — Он помолчал, задумавшись, расставляя факты по местам. — Когда мы осматривали машину после убийства, впереди не было никаких отпечатков, кроме пальцев мертвеца на руле. Однако руль был запачкан кровью, значит, машину мог вести не Смайл, а кто-то другой в перчатках. На сиденье за шофером обнаружились следы крови, значит, там кто-то сидел; кровь была и на ручке аварийного тормоза…

Страшная картина! Хуже всего выглядел невидимый водитель, мчавшийся по Лондону рядом с мертвецом!

— Как вы объясните тот факт, что мы никого не заметили рядом с мертвым шофером? — спросил сэр Джон.

— Может быть, в тумане… — предположил Толбот, потом сквозь его скучную серьезность пробилась привычная замедленная улыбка. — Я не знаю, сэр. Сначала… впрочем, нет, не знаю. Перечисляю факты, и все…

— Стало быть, он дотягивался до руля через мертвое тело? — уточнил Банколен.

— Похоже на то. Ездил долго, — бак почти пуст.

— Между смертью шофера и тем моментом, когда мы увидели автомобиль, — рассуждал Банколен, — прошло несколько часов. Он все кружил и кружил, вверх-вниз по улицам, весело катался… Думаете, сумасшедший, инспектор?

Толбот кивнул:

— Совершенно верно, сэр, сумасшедший. Настоящий. Вот почему… Ну, не важно. В задней части машины, — продолжал он, выпрямившись на стуле, — вообще никаких отпечатков. Все в полнейшем порядке. Нет отпечатков и на позолоченной головке трости. Наверно, аль-Мульк прикасался к ней только вот в этих белых перчатках…

Он умолк, когда Банколен потянулся к перчаткам. Детектив тщательно их рассматривал, поднеся близко к лампе. Глаза его расширились, потом вдруг внимательно прищурились на ладонь правой перчатки. Перчатки из превосходной лайки, отделанные замшей. Кончики пальцев, включая большой, испачканы черной пылью; посреди ладони широкая полоса.

Банколен поднял глаза, в ошеломлении неподвижно уставился куда-то в дальнюю даль, челюсть у него отвисла.

— Проклятье! — буркнул он. — Неужели возможно…

— Что, сэр?

— У меня нет оснований поверить, — бормотал про себя Банколен, — и все-таки лишь при этом могут остаться такие следы. Да, все совпадает! Даже тень совпадает! — Он резко повернулся ко мне: — Джефф, вспомните! Аль-Мульк выходил из клуба вчера вечером в этих перчатках?

— Да, — подтвердил я, — хорошо помню, да.

— Вы не заметили, правая уже была испачкана?

Я восстановил картину в памяти, вспомнил, как аль-Мульк поднял руку в смешном протестующем жесте, выставив ладонью вперед правую руку в перчатке…

— Нет, — сказал я. — Она была абсолютно чиста.

— В чем вообще дело, сэр? — поинтересовался Толбот.

— Потерпите, инспектор. Я пока не уверен в своей правоте. Аль-Мульк был в перчатках? Конечно. Вот чем они интересны. О, благословенная мода! О, истинный денди! Он был в перчатках! — Француз бросил перчатку на стол и откинулся в кресле, удовлетворенно кивая. — Нет, инспектор! Вы не услышите ни единого слова, пока я его не докажу или не опровергну, а вы, сэр Джон, угостите меня лучшим обедом во всем Лондоне… Ну, инспектор, есть у нас еще факты?

Толбот смотрел на него подозрительно, играя напряженными желваками на квадратных скулах; даже его кривой нос выражал подозрительность.

— Здесь у нас, сэр, — торжественно заявил он, — подобные вещи не поощряются… — И сразу же спохватился: — Ну ладно. Цветочная картонка…

— Кстати, — пробормотал Банколен, — что было в цветочной коробке?

— Полагаю, не слишком рискованно предположить, что цветы, — усмехнулся сэр Джон.

— Да, понятно, но кто-нибудь заглянуть потрудился?

Толбот весьма суетливо принялся резать бумагу столовым ножом. Упаковочная бумага шуршала, потом инспектор с облегчением откинулся, толкнув коробку к Банколену.

— Цветы, — объявил он.

— Точнее сказать, орхидеи, — уточнил Банколен, приподнимая коробку. — Южноафриканский сорт под названием «Золотая бабочка». Черт возьми! Это букет для корсажа!

Последовала пауза, во время которой он озадаченно смотрел на содержимое коробки.

— Значит, заказ сделал человек не светский! Я сам редко вращаюсь в обществе, но, если заказываю букет для дамского корсажа, точно знаю, что цветочник пошлет его ей. Я сам не стану его доставлять. Тут что-то не то… — Он щелкнул пальцами. — И тоже совпадает! Толбот, вы в магазин звонили?

— Да. Там помнят Этот заказ. Господин аль-Мульк позвонил вчера в начале дня и заказал букет для корсажа. Им тоже показалось странным, что он не велел посылать букет даме, просто приказал выполнять его распоряжения, черт возьми, или что-то вроде того. Говорят, голос звучал простуженно.

— И потом заехал за орхидеями?

— Кто-то заезжал. Кто — в магазине не помнят. Там только пара служащих знает аль-Мулька в лицо. Приняли за слугу. Высокий мужчина с поднятым воротником. Пришел часа в два, в два пятнадцать.

— В любом случае не аль-Мульк. М-м-м… Вы слуг на этот счет расспрашивали?

— Швейцар клянется, что в клубе подобного поручения никому не давали, если это не кто-нибудь из прислуги аль-Мулька, — ответил инспектор. — Может быть, Грэффин.

— А француз-камердинер?

— Он рано утром уехал в Париж.

Банколен кивнул с непонятной улыбкой.

— Да, — молвил он, — да. Лучше бы нам пригласить на минуточку Грэффина…

Видно, Грэффин был где-то внизу, потому что явился немедленно, как только за ним послали официанта. Был почти трезв, ворочал длинной изогнутой шеей, наимерзейшим образом похожей на индюшачью. Лицо в пятнах, руки тряслись.

— Доброе утро, джентльмены, — хрипло каркнул он. Мутные глаза взглянули на нас, опустились, снова взглянули, опять отвернулись. Он так дрожал, что зубы стучали, но старался сдержаться, изо всех сил вцепившись в сиденье стула.

— Мы обсуждаем дело, — начал Банколен, — и хотели бы кое-что выяснить…

Грэффин нервно дернул плечами, пробормотал:

— К-конечно, — и вытаращил глаза, похожие на губку. — Я… не с-совсем расположен… (Дерг!)

— Господин аль-Мульк вам, случайно, вчера не давал поручения?

— С-сэр? — вскричал Грэффин, стараясь держаться достойно, но голова невольно вертелась на шее.

— Не посылал вас к цветочнику на Кокспер-стрит?

— Н-нет. Я весь день просидел у себя. Целый день!

— Между двумя и половиной третьего?

— Определенно! Да. Я могу доказать. Официант приблизительно в это время принес полдник.

Он был до жалости беспомощным, казалось, вот-вот завопит, не спуская с Банколена остекленевшего взгляда и дергаясь.

— Я так понял, — вежливо продолжал детектив, — что вы с тех пор не видели господина аль-Мулька?

— Нет!

— Вчера вечером он, случайно, не заходил?

Грэффин снова вцепился в сиденье и быстро сказал:

— Боже, зачем вы меня спрашиваете? Нет!

— Вы по-прежнему утверждаете, что его никто не преследует?

Наступило молчание. Грэффин низко повесил голову, жизнь его покинула, он резко дергал шеей, словно глотал горячий суп. Наконец жалобно прошептал:

— Прошу прощения, джентльмены… Нельзя ли… чего-нибудь выпить…

Шумно выхлебал принесенное виски, какое-то время тяжело дышал, потом дрожь унялась. Но теперь он начал хитрить и грубить, сверкая глазами на пятнистом лице.

— Я хочу повторить, друг мой, вопрос, который задавал вам вчера, и проверить, обдумали ли вы ответ. Давно вы служите у господина аль-Мулька?

— Ясно, — уклончиво ответил Грэффин. — Хотите меня подловить, а? Ладно, я вам вчера говорил, что шесть лет назад встретился с ним в Каире. Вы… наверно, военный, да? Выяснили, что меня выкинули со службы десять лет назад и что я никогда не был в Каире. Ладно, я в Париже с ним познакомился. А вам вчера соврал.

— Странно! Зачем вы это сделали?

— Не ваше дело, — буркнул Грэффин в свой стакан, из-за края которого выглянул один красный глаз.

— Полагаю, ваши секретарские обязанности не слишком обременительны?

Все громко рассмеялись.

— Но, должно быть, господин аль-Мульк никогда не жалел об этих лишних домашних расходах, — задумчиво рассуждал Банколен.

Грэффин таким причудливым жестом поставил стакан, что я на мгновение посчитал его вдруг протрезвевшим. Он вытаращил глаза, на щеке забился нервный тик.

— Я требую извинений, дорогой сэр, — смиренно заявил он после паузы.

— Ну, ну, я не хотел оскорбить вас, друг мой. Только еще одно. Вам, безусловно, известно, что господин аль-Мульк принял меры против покушения на его жизнь?

— О… да.

— Но вы понятия не имеете, чего именно он опасался?

— Абсолютно никакого! — энергично подался вперед Грэффин. — Клянусь!…

— Гм… да… Кстати, шофер был вооружен?

— Вооружен? А! Вы спрашиваете, было ли у него оружие? Да, я знаю, потому что аль-Мульк дал ему мой пистолет. Револьвер «смит-и-вессон». 45-й калибр, длинноствольный, с рукояткой из слоновой кости. Смайл им очень гордился, с удовольствием начищал.

Со своего места я хорошо видел освещенное настольной лампой лицо Банколена. При этих словах бородатая челюсть окостенела, припухшие глаза лениво опустились, он мягко забарабанил по скатерти пальцами.

— Спасибо. Можно вас попросить, лейтенант, на какое-то время остаться здесь, в клубе? Может быть, нам придется зайти в апартаменты господина аль-Мулька и понадобится ваша помощь.

Грэффин кивнул и встал. Мутные голубые глаза моргнули пару раз, но он ничего не сказал, объяснил только, что должен распорядиться о похоронах шофера. Потом выскочил из гостиной.

— Я уже думал, — мрачно заметил Толбот, — что надо бы осмотреть его номер, если это позволительно…

— Грэффин! — пробормотал Банколен. — Почему он так упорно настаивает, что Джек Кетч не преследует аль-Мулька? Почему ничего не рассказывает о таинственных посылках с синей печатью? С синей печатью, на которой стоит буква «К» — монограмма Джека Кетча! О посылках с синей печатью, которые постоянно получал аль-Мульк? Почему лжет о моменте знакомства с аль-Мульком? Зачем тому держать пьяницу секретаря, который не только не в состоянии выполнять свои обязанности, но даже не скрывает пренебрежения ими? В любом случае, для чего аль-Мульку секретарь? Понимаете, инспектор? — обратился он к Толботу. — Вот где разгадка. И Грэффин чуть не лишился рассудка, услышав вопрос… — Банколен с тайной улыбкой кивнул. — Мало-помалу кусочки встают на места. Единственное слабое место в хитром плане Джека Кетча — Грэффин, сам Грэффин.

Толбот выпрямился на стуле.

— Вы хотите сказать… Не сбивайте меня с толку, сэр! — рявкнул он. — Игрушка появилась в номере аль-Мулька, когда там был один Грэффин. Он клянется, что она появилась сама собой, из пустоты, — это бред. Мы решили, что Джек Кетч живет в клубе. Если можно опровергнуть заявление Грэффина, будто он весь вечер провел в клубе…

— Если это вам удастся, инспектор, чего вы добьетесь? Куда он ходил? И мы снова вернемся к старому вопросу, поистине важному: где находится Гиблая улица?

Толбот обхватил лоб руками, поставив локти на стол.

— Ни в одном справочнике нет такой улицы, — заявил он, стараясь придерживаться строгих фактов. — Нет! А это единственный имеющийся в нашем распоряжении намек, куда направлялась машина…

Он все сидел в задумчивости, когда пришел привратник с сообщением, что Жуайе, камердинер аль-Мулька, сей момент вернулся из Парижа и хочет как можно скорей с нами встретиться.

Глава 9

«Убийство, как вид изящного искусства»

— Проводите его в гостиную! — рявкнул Толбот. — Проводите куда-нибудь. В любом случае передайте, пусть ждет… — Лицо маленького человечка страшно перекосилось, напоминив злого гнома. — Я поведу дело дальше, — объявил он. — Только запомните, джентльмены, оно мне не по силам, и я это знаю. Я с трудом пробивался наверх. Начинал констеблем в лаймхаусских доках, если вы себе представляете, что это значит. Насчет мошенников — пожалуйста: у меня сейчас как раз в руках славная шайка. Но это… это не убийство, а ночной кошмар. — Он безнадежно махнул рукой. — Просто не за что ухватиться. Я вынужден смотреть, как оно идет своим чередом, и мириться с безумием, тогда, может быть…

Слушайте. Практик скажет, что Гиблая улица — бред. Однако Джек Кетч знает, что делает, и делает свое дело успешно. Раз он утверждает, что Гиблая улица есть, я скорее поверю ему, чем всем респектабельным личностям, сообщающим нам гораздо более бредовые вещи. — И вызывающе оглядел всех присутствующих. — Мы обязаны ее найти. Это наша единственная надежда. Вам наверняка известна география Лондона. Ну, я разослал целую армию агентов. Мы знаем, что в данный момент не существует улицы с таким названием; остается только вероятность, что она существовала когда-то. Вполне возможно, Лондон ведь очень сильно менялся. Может быть, пять, десять, пятнадцать лет назад…

— Или сто пятьдесят, — добавил сэр Джон. — Если вообще была. Вам понадобится целая армия знатоков старины, Толбот. А у вас есть лишь телефонное сообщение…

— Хорошо, сэр. Ладно. Согласимся. Я расспрашивал слуг, просматривал архивы, ничего не нашел. Допустим, улица поменяла название сто пятьдесят лет назад. Разве не вполне естественно для этого самого Джека Кетча называть улицу так, как она называлась в восемнадцатом веке? Ведь он сам жил в восемнадцатом веке…

— В семнадцатом, — поправил Банколен. — Знаете, я хорошо знаком с подобной литературой. Служивший в Тайберне палач всегда носил псевдоним Джек Кетч, в честь некоего Ричарда Джекетта, которому в 1678 году принадлежало поместье Тайберн.

— Больше того, — настойчиво продолжал Толбот, — по телефону было сказано, будто некто повешен на виселице на Гиблой улице. Надо искать старые улицы, где некогда стояли виселицы. Скажем, сам Тайберн, начало Эджверроуд, не так ли?

— Черт побери, старина, — раздраженно бросил сэр Джон, — неужели вы думаете, что он висит на Триумфальной арке?

— Я ничего не думаю, сэр! А происшествие с мистером Доллингсом, о котором я слышал? Он видел зловещую тень виселицы, и только сумасшедший подумал бы, будто какие-то праздные люди забавляются в час ночи виселицами по всему Лондону. Мистер Доллингс действительно ее видел. А раз он провожал домой мадемуазель Лаверн, это определенно случилось совсем неподалеку от Маунт-стрит. По крайней мере, в том районе. Тем больше оснований считать это правдой, ибо господин аль-Мульк направлялся именно туда.

Толбот, явно озадаченный собственным красноречием, откинулся на спинку стула, скрестив руки. Пока он говорил, я не спускал глаз с Банколена и мог поклясться, что на его губах мелькала слабая улыбка.

— Браво, инспектор! — пробормотал он. — Боюсь, вы упустили одну мелочь, но, если я вам сейчас на нее укажу, мы еще глубже утонем в густой черной каше.

Сэр Джон задумчиво смотрел на Толбота. Потом его тонкие губы смягчились в улыбке, вокруг глаз образовались веселые морщинки.

— Поздравляю вас, Толбот, — насмешливо молвил он. — Вы с поразительным послушанием следуете путем, указанным Банколеном. Суперинтендент Мейсон будет очень доволен. И академики из Скотленд-Ярда. Нас высмеют все лондонские газеты.

— Ничего не поделаешь, сэр. Это наш единственный шанс. И еще одно: я кое-что разузнал о докторе Пилгриме, проживающем в этом клубе. Он слывет одним из лучших знатоков старого Лондона. Может быть, он нам немного поможет?

— Мысль неплохая, — одобрил Банколен. — Мне, пожалуй, было бы интересно познакомиться с джентльменом, о котором нам рассказывал Джефф. Что вам о нем известно, сэр Джон?

— О Пилгриме? — тряхнул головой сэр Джон. — Не много. Только то, что я вчера вам рассказывал. Кажется, несколько не от мира сего… Одна его книга наделала шуму несколько лет назад. Его прозвали «детективом-историком».

— Детективом-историком?

— Да. Он взял несколько громких исторических дел об убийстве, так и не получивших убедительного объяснения, рассмотрел их в свете вещественных доказательств, представив в виде современных судебных протоколов. Некоторые результаты, весьма увлекательные, обвиняли давно умерших людей. Кажется, за это его чуть не выгнали из какого-то исторического общества…

— Мне известен, — пробормотал Банколен, — блистательный исторический принцип, согласно которому все интересное либо не имеет значения, либо ошибочно. То, что нам рассказывают о жизни средневековой Англии, списано, на мой взгляд, с современной английской жизни, с одной длинной речи в палате общин… Ну ладно. Пойдемте поговорим с камердинером аль-Мулька.

Когда мы вошли, Жуайе грел руки у камина в гостиной. Это был очень плотный низкорослый мужчина с красным лицом с тяжелыми брылами. На большой голове наискосок зачесаны редкие пряди в виде модного чуба. Масса морщин вокруг изумленно вытаращенных голубых глаз. Под картофельным носом немыслимые усы с затейливо и потешно загнутыми кончиками. С первого взгляда в глаза бросились живот, цепочка от часов и хриплая одышка.

— Ах, месье! — вскричал он утробным голосом, выпучивая глаза, пыхтя от волнения, шевеля усами. — Плёхо дело, а? Йя только што пр-риехал из Пар-рижа! — Внезапно раскланялся, как в менуэте, сделав широкий жест. — Плёхо говору по-англиски… Ви видите?

— Говорите по-французски, — предложил Банколен на своем родном языке.

Живот Жуайе энергично заколыхался, он звучно закудахтал, лицо просияло, заиграло морщинками.

— Хорошо, отлично, месье. Хочу говорить и никак не могу. А? Но… — Он помрачнел, потом быстро, взволнованно затараторил: — Вчера вечером я получил телеграмму с приказом вернуться…

— Что он говорит? — спросил Толбот.

— Вы послали ему телеграмму с приказом вернуться?

Толбот, с отвращением поглядев на француза, кивнул. Выразительные голубые глаза Жуайе враждебно сверкнули.

— Адрес узнал у Грэффина, — объяснил инспектор.

Жуайе готов был взорваться.

— Жена мне говорит, — растолковывал он, — Марсель, ты же в отпуск приехал, покуривай трубку, гуляй в саду… Видели бы вы мой сад, прекрасные цветы, как на первоклассных похоронах. Летом, конечно. Но я говорю, нет, сейчас же еду в Лондон!

Нас несколько озадачила энергичность камердинера, убедительно наивное поведение. Неудивительно, что служители клуба с трудом имели с ним дело. Было в нем что-то общее с Наполеоном; мы явно столкнулись с французским слугой-демократом, лучшим в мире другом. Поэтому Банколен предложил:

— Не желаете ли сигару?

Сэр Джон вытаращил глаза, но промолчал. Банколен сам взял сигару, не успел неуверенно поднести к губам, как Жуайе зажег спичку, пристально на него глядя.

— Раскуривать сигару — искусство, — болтал он, старательно манипулируя спичкой, — огонь должен вовремя вспыхнуть, вот так вот, месье! — И сразу задул его. — Дальше что, месье?

— Дальше вот что, Жуайе. Вам известно о случившемся?

— Догадываюсь, месье, из услышанного и прочитанного в утренних газетах. Значит, правда? Чего он боялся?

— Вы знаете?

— О да, месье, много.

Банколен быстро переводил его слова Толботу. Мы все неотрывно смотрели на Жуайе. Он все знал, в отличие от Грэффина. Банколен указал ему на кресло; беседу постоянно прерывал перевод для Толбота каждого вопроса и ответа. Жуайе попыхивал сигарой в пухлых губах, смахивая на сосущего леденец ребенка, в паузах хлопал по ручке кресла огромной ладонью.

— Надо вам сказать, месье, несколько месяцев тому назад господина аль-Мулька начал кто-то… преследовать. Очень часто — каждый месяц, каждую неделю, каждые несколько дней — по почте приходили посылки, или их самолично кто-то доставлял. Понимаете?

— Что значит — доставлял самолично?

— Это значит, месье, что кто-то беспрепятственно заходил в номер, оставляя на столе пакет и визитную карточку. Разумеется, в наше отсутствие. Не знаю, как он входил. Двери всегда были заперты.

— Клубные служители никогда никого не видели.

— Англичане! Чего от них ждать? Разумеется! — Жуайе яростно передернул усами, презрительно фыркнув.

— М-м-м… А лейтенанту Грэффину это известно?

— Фу! Этот тип вечно пьян! Вечно, вечно, вечно! Разумеется, он все знает. И только смеется… Я обещал месье, что лично выясню, кто это делает, и сверну ему шею. — Он взмахнул кулаком в густых клубах сигарного дыма.

— Вы привязаны к хозяину?

— Ах! — вздохнул Жуайе. — Более или менее. — И скорбно покачал головой. — Он вечно недоволен… Характер у него плохой. Порой он бывает ужасен. Да мне-то что? Жалованье хорошее, условия хорошие, кроме того, он в еде знает толк. О, большой знаток! Есть в нем свои достоинства. Логика, месье, — тайна жизни.