— Боже милостивый! Если бы мы сразу поняли!…

— Все мгновенно прояснилось бы? — бросил Банколен, откинувшись на спинку кресла. — Да. В этом и есть вся суть. Сэр Джон допоздна засиделся, старательно изготовляя игрушку, удовлетворенно посмеиваясь над своей «визитной карточкой»…

Для меня это было решающим доказательством, что убийца — сэр Джон Ландерворн. Наконец, последним свидетельством оказался тот факт, что из всех обитателей клуба только его номер находится рядом с этим. Из его комнат можно выйти на черную лестницу. Только он имел возможность никем не замеченным попасть в потайной номер. Мог по своей частной лестнице попасть куда угодно.

— Еще одно, — вставил я. — Кто-то в час ночи постучал в дверь дома мадемуазель Лаверн и оставил визитку…

— По-моему, это был Тедди, — ответил детектив. — Если я правильно помню, карточка была запачкана кровью, видимо, когда он сидел рядом с мертвым шофером. Вполне возможно, что он выполнял раньше полученное указание сэра Джона сунуть карточку под дверь, оставив где-то мертвого шофера. Тедди, возбужденный поездкой в машине, должно быть, обо всем позабыл. Потом, подогнав лимузин в полночь к «Бримстону», вспомнил приказ и выполнил. Ему посчастливилось ни с кем не встретиться по дороге на Маунт-стрит; как вы знаете, он привлекает внимание. После того, как он привел обратно машину, и до того, как оставил под дверью визитную карточку, наверно, смыл с себя кровь, сменил одежду. Нельзя было ходить в таком виде по Лондону.

— Ребенок! — пробормотал Толбот. — Все это проделал ребенок!…

— Уверяю вас, он совсем не ребенок, — резко возразил Банколен. — Не обманывайтесь его внешностью. Ему, как минимум, двадцать пять лет. Конечно, ростом он всего четыре с половиной фута, но этого вполне достаточно для вождения автомобиля. Я знал во время войны одного водителя машины «Скорой помощи», которого было чуть видно в переднем окне, но он без единой оплошности водил тяжелые грузовики по дорогам, сплошь изрытым воронками от снарядов[27]. Вспомнив об этом факте, я задумался о подобной возможности.

Он протер глаза.

— Я изложил вам сложные рассуждения, джентльмены, и, по-моему, продемонстрировал каждый шаг. А когда мы узнали правду, она оказалась самой обыкновенной. От всех этих безумных поступков пострадали лишь несчастный детектив с простреленным сердцем и здоровенный шофер. Теперь господин аль-Мульк со своей очаровательной дамой могут — как это говорится в кино? — «с чистым сердцем и просветленной душой идти рука об руку к восходящему солнцу»…

Банколен медленно повернул голову с задумчивой зловещей улыбкой.

— Ну что ж, пусть идут, пока я не буду иметь удовольствие отправить одну в тюрьму за лжесвидетельство, а другого за убийство на гильотину.

Детектив неспешно поднялся. Во внезапно воцарившейся леденящей тишине прозвучал только скрип его кресла. Павшая на лицо тень резко обрисовала черты; в своем черном халате он как бы парил на фоне черно-золотой обивки, отбрасывая в свете газовых ламп рогатую тень. Косматые брови нависли над сверкавшими глазами… Аль-Мульк, скорчившись на оттоманке, сидел неподвижно, но в глазах все яснее читалось победное выражение.

— Вы так думаете? — тихо шепнул он. — Неужели вы так думаете?

— Сэр Джон Ландерворн накинул вам петлю на шею, — продолжал Банколен, словно не слыша. — Думаю, он собирался заставить вас наступить на эту ненадежную крышку люка, выпустив сначала кишки. Он заставил бы вас наступить на нее и провалиться вниз — видите? — на двадцать футов, чтобы петля сломала вам шею. Мы нашли бы вас повешенным, причем все улики были бы уничтожены… Вам не суждена такая живописная смерть, друг мой, но, уверяю вас, меня она вполне устраивает. Гильотина, мой друг, расправляется с шеями нисколько не хуже любой проволочной петли. От меня никогда в жизни не ушел ни один убийца, слышите? — говорил он ядовитым и вежливым тоном. — Поэтому я так старался вас уберечь. Поэтому так увлекся расследованием, чтобы вы не попали в руки Джека Кетча. Я хотел привезти вас в Париж, чтоб на рассвете вам выбрил шею самый модный цирюльник…

Аль-Мульк дрожал, но все еще испытывал безумное победное чувство. Проволочная петля громыхала об стену. Желтые глаза выпучились, он дергался на оттоманке, будто у него была еще одна пара рук и ног.

— Я вам скажу кое-что, — прохрипел египтянин. — Слушайте, вы… вы… — давился он словами, тыча в детектива пальцем. — Богом клянусь, вы меня не увезете! Знаете почему? Знаете? Меня чем-то тут опоили. Да! Меня связали. Да! Но вы знаете, что я сделал? Пока полоумный был тут, я почти освободился. Слышали, как я стучал? Слышали, как закинул веревку на дверь?…

Стук объяснился, но мы никакого внимания на это не обратили, глядя, как он задыхается, слушая его слова:

— Прежде чем убийца пришел и снова меня одурманил, знаете, что я сделал? Заманил сюда парня. Посулил золотой слиток, если он принесет документ… фотографию, тайно снятую Грэффином, когда я убил де Лаватера… — Английская речь египтянина становилась бессвязной, и он взял себя в руки. — Посулил слиток золота, если он ее бросит в топку камина, где раскалял кочергу, чтобы меня пытать. И он это сделал… сделал!

Аль-Мульк затрясся от смеха, с острой бородкой, дико растрепанными волосами, в запачканной рубашке…

— И теперь нет никаких доказательств! Я застрелил де Лаватера, а доказательств нет! Джека Кетча схватили… Теперь я свободен! Вы ничего не сможете доказать! Я свободен! Проклятие снято… Тут он вдруг что-то понял. На него снизошло фанатичное ослепительное озарение. — Проклятие, — пробормотал аль-Мульк, — проклятие не снято… — Всплеснул руками, победно пронзительно завопил: — Боги мертвы! Я их умертвил! Ра мертв! Анубис мертв! Мститель Сахмет мертв! Все боги моего народа мертвы, больше не будут меня преследовать! Умерли все боги Египта!

Он вскочил на ноги, сверкая глазами, брызжа слюной, крича на Банколена, закружился в какой-то безумной пляске. И сделал шаг вперед, наступив на крышку люка в полу. Все произошло мгновенно. Он испустил единственный крик. Палка переломилась, передо мной на секунду мелькнули вскинувшиеся костлявые руки, отвисшая челюсть. Люк громко захлопнулся, балка дрогнула, аль-Мульк провалился на двадцать футов в нижнюю комнату. Лишним был даже хруст сломавшейся в проволочной петле шеи… В сверхъестественной тишине эхом еще раскатывался его крик. Мы с Толботом шагнули к краю. Аль-Мульк, обмякнув, раскачивался со свернутой на плечо головой, прямо над зеленой лампой. Под ним лежал на столе свински пьяный Грэффин, тускло отсвечивала его лысая голова. Мы с содроганием отвернулись, слыша в жуткой тишине тихие веселые мелодичные звуки. Банколен с улыбкой напевал какой-то мотивчик.