То и дело повторяется все та же невеселая история. Некто Икс умирает при подозрительных обстоятельствах. Известно, что у Игрек были причины желать смерти Икс и была возможность его отравить. При вскрытии обнаруживают яд. Теперь достаточно установить факт покупки яда мистером Игрек и как неизбежное следствие дальше будет арест, суд, приговор и последняя прогулка в тюремный двор на рассвете.

Так вот, наш друг из Содбери Кросс знал все это. Для этого не нужно быть знатоком криминалистики, достаточно читать газеты. Однако, зная все это, он решил создать такой план убийства, который позволил бы избежать риска всех трех видов при помощи, так сказать, тройного алиби. Он попытался сделать то, что не удавалось еще ни одному преступнику. И он потерпел поражение, потому что достаточно интеллигентный человек, как любой из вас, способен проникнуть в каждую деталь его тройной ловушки. А теперь разрешите показать вам одну вещь.

Порывшись во внутреннем кармане пиджака, Фелл вытащил бумажник, туго набитый разными бумагами и газетными вырезками. Через пару секунд он извлек оттуда листок бумаги.

– Я говорил вам, что всего несколько дней назад Марк Чесни написал мне письмо. До сих пор я не показывал вам его, чтобы не сбивать зря с толку. В нем много ценных и в то же время уводящих с правильного следа данных. Однако, теперь – в свете правды, которую мы знаем, – прочтите его и дайте ему правильную интерпретацию.

Фелл развернул письмо на столе рядом со своими часами. Начиналось оно со слов "Бельгард, 4 октября" и было довольно длинным, но Фелл отчеркнул два абзаца почти в самом конце:

– Образно говоря, все свидетели носят черные очки. Они неспособны ни ясно видеть, ни правильно интерпретировать то, что увидели. Они не знают ни что происходит на сцене, ни, того меньше, что творится в зрительном зале. Покажите им потом все черным на белом и они поверят, что так оно и было, но даже тогда неспособны будут правильно истолковать виденное.

Я собираюсь вскоре провести с группой друзей небольшой опыт. Быть может, и вы приедете поглядеть? Я знаю, что сейчас вы в Бате и могу прислать за вами машину, когда вы только пожелаете. Обещаю попытаться провести вас за нос во всех возможных формах. Однако, учитывая, что вы почти не знаете участвующих лиц, буду играть честно и намекну: повнимательнее следите за моей племянницей Марджори.

Майор Кроу присвистнул.

– Вот именно, – хмыкнул Фелл, складывая листок. – И вместе с тем, что мы уже видели и слышали, это должно закончить дело.

Послышался негромкий стук в дверь. Фелл, глубоко вздохнув, посмотрел на часы. Затем он обвел взглядом присутствующих, и каждый кивком дал знать, что готов. Доктор спрятал часы в тот самый момент, когда отворилась дверь и показалась знакомая фигура, немного непривычная тем что была одета в выходной костюм вместо обычной белой куртки.

– Входите, Стивенсон, – сказал доктор Фелл.

Эллиот остановил машину у дверей виллы "Бельгард". Несмотря на то, что майор Кроу и Боствик ехали сзади, в другой машине, автомобиль был полон. Доктор Фелл занимал большую часть заднего сидения, а то, что осталось, было загромождено большим ящиком, который Стивенсон принес с собой. Впереди, рядом с Эллиотом, сидел и сам Стивенсон собственной персоной, полный любопытства и немного взволнованный.

Что ж – дело идет к концу. Эллиот поставил машину на тормоз и взглянул на освещенный фасад дома. Однако, прежде чем нажать на звонок, он подождал, пока подъедут остальные. Ночь была прохладной, поднимался легкий туман.

Дверь отворила Марджори. Увидев их официально строгие лица, она быстро отступила назад.

– Да, я получила вашу записку, – проговорила Марджори. – Мы все здесь. Хотя мы и так никуда бы не уехали. Что произошло?

– Просим прощения, – сказал Боствик, – за то, что прерываем ваш свадебный вечер. – Было очевидно, что тема замужества Марджори превратилась для него в какое-то наваждение. – Однако мы не станем вас слишком долго задерживать, а потом оставим с...

Он замолк, пробормотав что-то сквозь зубы, при виде холодного и злого взгляда, брошенного на него майором Кроу.

– Старший инспектор!

– Да, сэр?

– Частные дела этой леди обойдутся без ваших комментариев. Ясно? Спасибо, – хотя майор чувствовал себя не слишком ловко, он постарался говорить с Марджори веселым тоном. – Тем не менее в одном Боствик прав. Мы постараемся удалиться, как только это будет возможно. Ха-ха-ха! Это уж точно. О чем это я говорил? Ах, да! Не могли бы вы провести нас к остальным?

Актер из майора был, прямо скажем, никудышный. Марджори поглядела на него, потом на большой ящик в руках у Стивенсона, и ничего не ответила. Лицо у нее сильно раскраснелось, и от нее чуть пахло коньяком.

Она провела их в библиотеку, уютную комнату с большим камином из нетесаного камня, расположенную в глубине дома. На ковре возле камина стоял столик, за которым доктор Чесни и профессор Инграм играли в шашки. Устроившись поудобнее в кресле, Хар-динг читал какой-то журнал. Из-за бинтов на шее голова его была повернута несколько неестественно.

Доктор Чесни и Хардинг были немного навеселе. Профессор Инграм выглядел свежим и совершенно трезвым. В комнате, освещенной несколькими небольшими лампочками, было жарко и пахло кофе, табаком и коньяком. Игроки сразу оставили свое занятие, хотя профессор Инграм еще некоторое время подолжал рассеянно передвигать шашки по доске.

Опустив руки на стол, доктор Чесни повернул к вошедшим раскрасневшееся веснушчатое лицо.

– Добрый вечер, – проворчал он. – Что случилось? Да не тяните вы кота за хвост.

Повинуясь знаку майора, задачу вести разговор взял на себя Эллиот.

– Добрый вечер, господа. Насколько я знаю, с доктором Феллом все вы немного знакомы. Стивенсона, надо полагать, представлять тоже нет надобности.

– Конечно, мы их знаем, – сказал Чесни, стараясь совладать с охрипшим от коньяка голосом. – А что это притащил сюда Хобарт?

– Кинопроектор, – ответил Эллиот и, обращаясь к профессору Инграму, добавил: – Сегодня вы, сэр, проявили большое желание увидеть пленку, заснятую во время поставленного мистером Чесни спектакля. Я предлагаю, чтобы ее увидели все. Стивенсон оказал нам любезность и принес все необходимое. Я уверен, что вы не станете возражать, если мы установим все это здесь. Я понимаю, что вряд ли вам хочется вновь увидеть ту сцену, и заранее приношу свои извинения. Уверяю вас, однако, что, согласившись просмотреть ее, вы окажете нам большую помощь.

Послышался сухой стук ударившихся друг о друга шашек. Профессор поднял голову, посмотрел на Эллиота и пробормотал:

– Ну и ну...

– Что вы хотите сказать?

– Слушайте, – ответил Инграм, – давайте играть в открытую. Это что – реконструкция в стиле методов французской полиции? Несчастный преступник не выдерживает и с криком признает свою вину? Не говорите глупостей, инспектор. Ни в чем это не поможет, а с психологической точки зрения это слабый ход – по крайней мере, в данном случае.

Инграм говорил небрежным тоном, но в его словах был вполне серьезный смысл. Эллиот улыбнулся и, с облегчением увидев, что профессор тоже улыбнулся ему в ответ, поспешил его успокоить.

– Нет, сэр. Честное слово, об этом нет и речи. Мы не собираемся никого запугивать. Мы хотим лишь, чтобы все вы увидели эту пленку. Увидели для того, чтобы убедиться...

– В чем?

– ...чтобы убедиться, кем был в действительности "доктор Немо". Мы тщательно изучили эту пленку и, если вы будете достаточно внимательными наблюдателями, то сами убедитесь, кто убил мистера Чесни.

– Стало быть, пленка разоблачает убийцу?

– Да. Во всяком случае, мы так считаем. Потому и хотим, чтобы все вы увидели эту пленку. Мы хотим проверить – согласитесь ли вы с нами в истолковании происходящего. На экране это видно отлично. Мы обратили на это внимание с первого же раза – даже тогда, когда еще не отдавали себе отчета в том, что же мы видим, – и надеемся, что и вы это заметите. В этом случае все, естественно, будет очень просто. Мы закончим дело сегодня же.

– Господи помилуй! – воскликнул Джо Чесни. – Вы хотите сказать, что собираетесь кого-то арестовать, а потом и повесить?

Он говорил с таким простодушным удивлением, словно услышал о чем-то невообразимом, возможность которого даже не приходила ему в голову. Лицо его побагровело еще больше.

– Это будет решать суд, доктор. Но вы не возражаете? Я имею в виду – просмотреть пленку.

– А? Нет, нет, никоим образом. Правду говоря, мне даже интересно ее увидеть.

– А вы, мистер Хардинг, не возражаете?

Хардинг нервно провел пальцами по бинтам, которыми была обмотана его шея, откашлялся и, взяв стоявшую рядом с ним рюмку коньяка, залпом опорожнил ее.

– Нет. Она... она удачна?

– Пленка?

– Получилась разборчиво, имел я в виду?

– Достаточно разборчиво. Вы не возражаете, мисс Вилс?

– Нет. Разумеется, нет.

– Надо ли, чтобы она видела ее? – спросил доктор Чесни.

– Мисс Вилс, – медленно проговорил Эллиот, – строго говоря, это тот человек, который должен ее увидеть, даже если эту пленку не увидит никто другой.

Профессор Инграм снова застучал шашками.

– Что касается меня, то все это порядком меня раздражает. Сегодня утром я, как вы и сказали, проявил большое желание увидеть эту пленку. И за свое искреннее желание помочь вам получил лишь выговор. Соответственно, я склонен был бы, – капельки пота поблескивали на его лысине, – послать вас ко всем чертям. Но не могу. Эта проклятая стрела от духового ружья всю ночь не давала мне спать. Истинный рост "доктора Немо" тоже, впрочем, не давал. – Он стукнул по столу. – Скажите: можно по пленке установить настоящий рост "доктора Немо"? Вы сделали это?

– Да, сэр. Приблизительно метр восемьдесят.

Инграм бросил играть шашками и поднял глаза. Заметно было, что и доктор Чесни проявляет все больше любопытства, а настроение его все улучшается.

– Это точно? – резко спросил профессор.

– Вы сами убедитесь. Это не главный пункт, на который мы хотим обратить ваше внимание, но для верности можете проверить и это. Ничего, если мы проведем сеанс в музыкальном салоне?

– Нет, нет, проводите там, где это вам удобнее, – воскликнул Джо Чесни тоном гостеприимного хозяина. – Разрешите, я покажу вам дорогу. И заодно захвачу какую-нибудь выпивку. Надо будет подкрепиться, пока мы досмотрим все до конца.

– Спасибо, я знаю дорогу, – ответил Эллиот и улыбнулся Инграму. – К чему такая мина, профессор? Просмотр пленки в музыкальном салоне это еще не французский "допрос третьей степени". Просто мне кажется, что это поможет лучше воспринять некоторые детали. Мы со Стивенсоном пойдем вперед, а вы присоединитесь к нам минут через пять.

До того, как выйти из комнаты, Эллиот не отдавал себе отчета в своем лихорадочном состоянии. Только сейчас он понял, что вовсе не думает об убийце – он знал, кто это, и знал, что шансов спастись у убийцы не больше, чем у попавшей в западню крысы. Думал он о совсем других вещах, от которых ему было не по себе.

В холле и музыкальном салоне было прохладно. Эллиот нашел выключатель, подошел к окну, туман за которым начал уже рассеиваться, а потом включил отопление.

– Экран можно повесить в проеме двери, – сказал он. – Проектор поставьте подальше, чтобы изображение было как можно больше. Можно передвинуть радиолу и использовать ее как подставку для проектора.

Стивенсон кивнул, и оба молча принялись за работу. Повесив простыню, они подключили проектор, но прошло, казалось, невероятно много времени, прежде чем на экране показался светлый прямоугольник. За экраном находился кабинет, из которого доносилось все такое же громкое тиканье часов. Эллиот поправил шторы и сказал:

– Готово.

Не успел он докончить, как в салон вошла странная процессия. Как и предполагал Эллиот, руководство церемонией взял на себя доктор Фелл. Он усадил Марджори и Хардинга в одном конце комнаты, профессора Инграма и доктора Чесни – в другом. Майор Кроу, как и в ту ночь, стоял, опершись о пианино, Боствик и Эллиот расположились по сторонам входной двери, а доктор Фелл стал за Стивенсоном у проектора.

– Должен признаться, – тяжело дыша проговорил Фелл, – что вряд ли все это может быть приятным для вас... и особенно для мисс Вилс. Тем не менее, я попрошу ее сделать мне одолжение и пододвинуть стул еще чуть ближе к экрану.

Марджори удивленно посмотрела на него, но, не сказав ни слова, подчинилась. Ее руки так дрожали, что Эллиот подошел и помог ей передвинуть стул. Теперь она сидела немного сбоку, но в каких-нибудь тридцати сантиметрах от экрана.

– Спасибо, – буркнул доктор, лицо которого было непривычно бледным. Потом он крикнул: – Аминь!

Поехали!

Боствик выключил свет. Вновь Эллиот обратил внимание на кромешную тьму, нарушившуюся только когда Стивенсон включил проектор. Поскольку аппарат был помещен в дальнем конце комнаты, изображение, которое он давал, должно было быть даже больше натуральных размеров.

Раздалось мерное гудение и экран внезапно потемнел. Легко можно было расслышать дыхание присутствующих. Эллиот различал громоздкую фигуру Фелла, но только как фон – все его внимание было сосредоточено на тех картинах, которые он теперь должен был увидеть во второй раз и смысл которых стал теперь таким очевидным.

Посредине черного экрана вспыхнула вертикальная полоска света, дрожащая по краям. Вновь открывались призрачные двери. Но уже через мгновенье за ними показалась четкая картина той самой комнаты, которая и впрямь была за занавешенной дверью. При виде каминной полки, стола, часов с белым циферблатом Эллиота охватило пугающее чувство, что они находятся перед настоящей комнатой, а не перед ее изображением. Как будто они глядят на нее через прозрачную вуаль, превращающую все цвета в серый и черный. Иллюзия еще усиливалась тиканьем настоящих часов. Тиканье это как раз совпадало с движением маятника призрачных часов, словно настоящие часы отмечали теперь время прошлой ночи.

А потом Марк Чесни посмотрел на них из кабинета. Не было ничего удивительного в том, что Марджори вскрикнула, потому что изображение было примерно в натуральную величину, а трупный вид, который придавало Марку освещение, теперь только усиливал ощущение реальности происходящего. В призрачной комнате Чесни с серьезным видом принялся за дело. Он сел, отодвинул в сторону коробку конфет и начал сценку с двумя предметами, лежавшими на столе...

– О, я был слеп, как крот! – прошептал Инграм, наклоняясь вперед так, что его лысина попала в луч проектора. – Все ясно. – Стрела от духового ружья, еще чего! Теперь я вижу! Все ясно...

– Это не играет роли! – воскликнул Фелл. – Не забивайте себе этим голову. Не обращайте внимания. Следите за левой частью экрана. Сейчас появится "доктор Немо".

Словно вызванный чародейской палочкой, высокий силуэт в цилиндре появился и, повернувшись, посмотрел на них. Казалось, что слепые черные очки совсем рядом. Изображение было крупным и очень четким. Можно было различить складки на шарфе и потертые места на цилиндре. Подойдя к письменному столу, Немо быстро обменял коробки конфет...

– Кто это? – спросил доктор Фелл. – Смотрите внимательно. Кто это?

– Это Вилбур, – ответила Марджори. – Это Вилбур, – повторила она, привстав со стула. – Разве вы не видите? Не узнаете его походку? Смотрите же! Это Вилбур.

Голос доктора Чесни прозвучал громко, хотя и немного ошеломленно.

– Она права. Господи, это так же верно, как то, что мы сидим здесь! Но ведь это же невозможно...

– Кажется, действительно, Вилбур. – Признал профессор Инграм. Казалось, в темноте все его чувства обострились, он говорил сосредоточенно и нервно. – Погодите! Тут есть что-то странное. Это какой-то трюк. Я готов поклясться...

Доктор Фелл перебил его. Жужжание аппарата глухо отдавалось в ушах всех присутствующих.

– Теперь мы подходим к самой важной части, – сказал Фелл, пока "Немо" направился к другой стороне стола. – Мисс Вилс! Через пару секунд ваш дядя что-то скажет. Он смотрит на "Немо" и собирается ему что-то сказать. Следите за его губами. Прочтите движение его губ и скажите нам, что было произнесено. Внимание!

Девушка стояла теперь совсем рядом с экраном, чуть не касаясь его. Несмотря на жужжание аппарата, казалось, что наступила полная, почти сверхъестественная тишина. Когда губы Марка Чесни зашевелились, Марджори заговорила одновременно с ним. Голос ее звучал так, будто ее устами говорит кто-то чужой, помимо ее воли. Это был призрачный голос, следовавший какому-то собственному ритму.

Марджори говорила:

"Вы мне не нравитесь, доктор Фелл;

Не знаю сам почему,

Но..."

Среди собравшихся поднялся шум.

– Что все это, черт возьми, значит? – воскликнул профессор Инграм. Что она говорит?

– Я говорю то, что говорит или сказал он, – крикнула Марджори. – "Вы мне не нравитесь, доктор Фелл..."

– Уверяю вас, что это какой-то трюк, – сказал профессор. – Я еще не сошел с ума, чтобы в это поверить. Я присутствовал при этом, видел и слышал эту сцену и знаю, что ничего подобного сказано не было.

Ответил профессору Фелл.

– Разумеется, не было. – В голосе его звучала горечь и усталость. – А следовательно, мы видим не ту пленку, которая была снята в тот вечер. Следовательно, нам была подсунута фальшивая пленка. Следовательно, убийца – тот человек, который дал нам подложную пленку, уверяя, что она настоящая. Следовательно, убийца...

Заканчивать фразу ему не понадобилось.

Увидев, что Джордж Хардинг вскочил на ноги, Эллиот в три прыжка пересек комнату. Хардинг встретил его неуклюжим выпадом правой руки в подбородок. Эллиот хотел драки. Он мечтал, почти молился о ней. Вся его антипатия переросла в ненависть, все, что он знал и о чем должен был молчать эти несколько часов, взорвалось в мозгу Эллиота каким-то внутренним воплем и он бросился на противника. Однако схватки не получилось. Первое же усилие заставило Хардинга потерять и остатки мужества. С бегающим взглядом и лицом, искаженным состраданием к самому себе, он, спотыкаясь, подбежал к Марджори, ухватился за край ее платья и потерял сознание. Пришлось привести его в себя и дать коньяку, прежде чем зачитать, как положено по закону, постановление об аресте.

Примерно через час доктор Фелл сидел вместе с остальными у камина в библиотеке. Не было только Марджори и – по очевидной причине – ни Боствика, ни Хардинга. Все другие расселись вокруг камина в позах, напомнивших Эллиоту фламандскую картину.

Первым заговорил доктор Чесни. Он сидел все время за игровым столиком, опустив голову на руки, но теперь вдруг выпрямился.

– Стало быть, это все-таки был чужой? – пробормотал он. – Мне кажется, нутром я все время это чувствовал.

Профессор Инграм очень вежливым тоном заметил:

– Ах, вот как? А не вы непрерывно повторяли нам, какой чудесный парень этот Хардинг? Во всяком случае, сегодня, когда вам пришла в голову изумительная идея помочь этой замечательной свадьбе...

Лицо Чесни вспыхнуло.

– Неужели вы не понимаете, что я считал себя обязанным поступить именно так? Черт возьми! Мне казалось, что это мой долг. Хардинг убедил меня. Он сказал, что...

– Хардинг много чего говорил, – намеренно грубовато вставил майор Кроу.

– ...а когда я думаю, чем для нее будет эта ночь...

– Вам так кажется? – спросил профессор Инграм, собирая шашки и складывая их в коробку. – Вы всегда были плохим психологом, дорогой мой. Вы думаете, что она его любит? Что она когда-нибудь любила его? Как вы полагаете, почему я так энергично протестовал против этой сегодняшней распроклятой, отвратительной церемонии? – он поочередно обвел взглядом Фелла, Эллиота и майора Кроу. – Полагаю, господа, что вы могли бы теперь удовлетворить наше любопытство. Мы сгораем от желания узнать, как вы пришли к выводу, что Хардинг – убийца, и как вам удалось это доказать. Быть может, для вас это очевидно, но для нас – нет.

Эллиот посмотрел на Фелла.

– Давайте вы, доктор, – предложил он, и майор Кроу одобрительно кивнул. – Мне и самому-то не все детали ясны.

Доктор Фелл с трубкой в зубах и кружкой пива в руке задумчиво глядел в огонь.

– В этом деле у меня есть в чем себя упрекнуть, – начал он странно тихим для него голосом. – Ведь то, что четыре месяца назад я рассматривал как нелепую идею, невесть чего стукнувшую мне в голову, оказалось в действительности началом решения. Наверное, будет лучше, если я начну рассказ с самого начала, чтобы представить события в том порядке, как я их видел и как они потом продолжали разворачиваться перед нашими глазами.

Так вот, 17 июня несколько детей отравились конфетами из магазинчика миссис Терри. Я уже объяснял инспектору Эллиоту соображения, исходя из которых я пришел к выводу, что отравитель вряд ли просто бросил пригоршню отравленных конфет в открытую коробку. Я решил, что скорее уж он воспользовался чемоданчиком с приспособлением, позволяющим подменить коробки. Я решил, что следовало бы поискать человека, входившего (скажем, примерно за неделю до событий) в магазин с чемоданчиком в руках. Что ж, это сразу наводит на мысль о людях, которые могли бы ходить с чемоданчиком, не выглядя при этом странно или необычно: таких, как доктор Чесни или мистер Эммет.

– Однако же, – продолжал доктор, размахивая своей трубкой, как я заметил инспектору, существовала и другая возможность. Даже доктор Чесни или мистер Эммет, зайдя с чемоданчиком в руках, могли запомниться, как запоминается приход кого-то знакомого. Существует, однако, другой тип людей, которые могли зайти с чемоданчиком без того, чтобы миссис Терри пришло когда-нибудь в голову вспомнить о них.

– Другой тип людей? – переспросил профессор Инграм.

– Туристы, – ответил Фелл и продолжал: – Как все мы знаем, через Содбери Кросс проезжает немало туристов. Какой-нибудь Икс или Игрек, проезжавший через городок в автомобиле, мог войти в магазин, попросить пачку сигарет и снова исчезнуть, и никто бы не вспомнил потом о нем самом или о его чемоданчике. О мистере Чесни или Эммете, живущих здесь, хозяйка могла бы еще вспомнить, Икс или Игрек стерлись бы из ее памяти мгновенно.

Однако подобные рассуждения выглядели отчаянной, чистой глупостью. Чего ради какой-то неизвестный стал бы это делать? Так поступить мог бы преступник-безумец, но не мог же я посоветовать майору Кроу: "Ищите по всей Англии человека, которого в Содбери Кросс никто не знает, человека, которого я совершенно не представляю, человека, который ездит в автомобиле, о котором я тоже понятия не имею, и носит чемоданчик – хотя гарантировать я и это не могу". Я решил, что воображение завело меня слишком далеко и бросил думать обо всем этом.

Что же произошло потом? Посещение Эллиота оживило мои воспоминания. У меня было письмо от Марка Чесни, я слыхал о происшедшем от глухого официанта и рассказ Эллиота очень заинтересовал меня. Я узнал от него, что в Италии мисс Вилс близко познакомилась с исключительно галантным кавалером – Джорджем Хардингом. У меня не было оснований подозревать Хардинга только потому, что он здесь чужой. Однако, у меня были великолепные основания подозревать кого-то из узкого круга людей вокруг Марка Чесни, кого-то, сумевшего вставить трюк с убийством в старательно подготовленный на базе трюков спектакль. Поэтому нам придется начать с анализа этого спектакля.

Мы знаем, что спектакль этот был задуман довольно давно. Знаем, что он основывался на ловушках, что в нем нельзя было верить ничему увиденному. Разумно предположить, что ловушки не ограничивались сценой, а охватывали и зрительный зал. Послушайте, что сказано об этом в письме Чесни. Он говорит о свидетелях:

Они неспособны ни ясно видеть, ни правильно интерпретировать то, что увидели. Они не знают ни что происходит на сцене, ни, того меньше, что творится в зрительном зале. Покажите им потом все черным на белом и они поверят, что так оно и было, но даже тогда неспособны будут правильно истолковать виденное.

Так вот, если мы попытаемся истолковать события, связанные со спектаклем, мы наткнемся на три противоречивых пункта, требующих объяснения: Вот они:

а) Почему в список, розданный присутствовавшим, Чесни включил один совершенно лишний вопрос? Для чего он сказал зрителям, что "доктором Немо" был Вилбур Эммет, если потом собирался задать им вопрос, какого роста был человек в цилиндре?

б) Почему он настаивал, чтобы все в тот вечер были в смокингах? Обычно они не надевали их к обеду, но именно в этот вечер ему это зачем-то понадобилось.

в) Зачем был включен в список десятый вопрос? Ему не придали особого значения, но меня он озадачил. Как вы помните, он звучал: "Кто говорил и что было сказано?" А дальше следовало требование дать буквально правильный ответ на каждый вопрос. В чем тут могла быть ловушка? Все свидетели согласны в том, что на сцене говорил один лишь Чесни, хотя верно и то, что пару раз отдельные слова вырывались и у зрителей. Однако в чем тут ловушка?

Ответить на пункты а) и б), по-моему, чрезвычайно просто. Чесни сказал, что "доктором Немо" был Вилбур Эммет, по той простой причине, что "Немо" не был Эмметом, а лишь кем-то, кто был одет в такой же, как у Эммета, костюм, брюки и лаковые туфли. Но, разумеется, этот человек был другого роста, чем Эммет, Иначе вопрос "Какого роста был человек, вошедший в кабинет из сада?" не имел бы смысла. Если бы его рост был таким же, как у Эммета, вы, ответив "метр восемьдесят", оказались бы, в конечном счете, правы. Следовательно, вам собирались подставить кого-то с ростом несколько иным, чем у Эммета, но также одетого в смокинг. Гм! Хорошо, где же нам искать подобную персону? Это мог быть, разумеется, кто-то чужой. Скажем, кто-то из живущих в Содбери Кросс друзей Марка. Однако в этом случае шутка была бы уже не слишком удачной. Из остроумной ловушки она превратилась бы в простое жульничество и перестала отвечать словам "Они не знают ни что происходит на сцене, ни, того меньше, что творится в зрительном зале". Если эти слова вообще что-то означают, то только то, что человек в цилиндре был кем-то из зрителей.

Схема ловушки сразу же становится очевидной. Ясно, что у Марка Чесни был, помимо Эммета, еще один помощник – кто-то на первый взгляд не имеющий никакого отношения ко всей этой затее. Помощник, сидящий, как это обычно водится в цирке, в зрительном зале. За двадцать секунд полной, абсолютной темноты сразу после того, как был погашен свет, этот помощник и Эммет поменялись местами.

В эти двадцать секунд помощник из зрителей выскользнул через открытую дверь в сад, а Эммет занял его место. Этот помощник, а не Эммет, сыграл роль "Немо". Эммет же все это время находился среди зрителей. Вот как, господа, планировал Марк Чесни свою ловушку.

Но о ком же из зрителей идет речь? Кого заменил Эммет?

Решение этого вопроса не представляет труда. По очевидной причине, это не могла быть мисс Вилс. Не мог быть и профессор Инграм: во-первых, он сидел в самом дальнем от выхода углу салона на месте, которое указал ему сам Чесни; во-вторых, помешала бы его сверкающая, бросающаяся в глаза лысина; в-третьих, мало вероятно, чтобы Чесни выбрал в качестве помощника человека, которого ему больше всего хотелось обвести вокруг пальца.

Но Хардинг?..

Рост Хардинга – метр семьдесят. Как и Эммет, он худощав, у обоих темные, зачесанные назад волосы. Хардинг сидел самым крайним слева... Не очень удачное место для человека, собирающегося заснять весь этот спектакль на пленку – скажем прямо: просто смешное место – но там, в двух шагах от двери в сад, поместил его Чесни. К тому же Хардинг стоял с прижатым к глазу видоискателем кинокамеры, так что его правая рука, естественно, закрывала от вас лицо. Вы согласны?

– Согласны, – угрюмо ответил Инграм.

– С психологической точки зрения такая подмена была легче легкого. Разницу в росте трудно было заметить, тем более, что по словам Хардинга он стоял согнувшись, а это означает, разумеется, что согнувшись стоял Эммет. Разницу между красивым лицом Хардинга и довольно уродливым Эммета трудно было заметить в темноте – да еще когда это лицо было почти полностью скрыто камерой и рукой. Не надо забывать и о том, что ваше внимание было сосредоточено на сцене, вряд ли вы бросили больше чем беглый взгляд на этот силуэт. Кто-то из вас сказал, что видел Хардинга "уголком глаза", это правда. Вы видели в неясном силуэте Хардинга, потому что верили в то, что это Хардинг.

Темнота способствовала, насколько я могу судить, и тому, что вы попались в еще одну психологическую ловушку. Вы решили, что человек с кинокамерой говорил" высоким голосом Хардинга. Осмелюсь утверждать, что ничего подобного не было. Психологический эффект темноты состоит в том, что люди начинают инстинктивно говорить почти шепотом. Этот шепот кажется, тем не менее, обычным голосом, а то и криком, как вы легко можете убедиться, слыша в театре какого-нибудь идиота, непрерывно что-то болтающего в заднем ряду. В действительности это шепот, хотя нам трудно в это поверить, если нет возможности сравнить его с обычной речью. Я утверждаю, что восклицание "У-у! Человек-невидимка!" было произнесено всего лишь шепотом. В этом же случае обмануться очень легко, потому что при разговоре шепотом все голоса звучат одинаково.

Вы поверили, что это голос Хардинга, потому что вам и на секунду не пришло в голову, что это может быть не так.

По сути дела, Хардинг был единственной разумной кандидатурой для роли второго помощника. Вас, профессор, Марк не выбрал бы – ведь целью спектакля было решить тянувшийся годами спор между вами. По той же причине он не выбрал бы и вас, доктор Чесни, не говоря уже о том, что ваш рост – такой же, как у Эммета – автоматически с самого начала исключал вас. Нет, он выбрал бы почтительного подхалима Джорджа Хардинга, послушного каждому его слову, льстившего его тщеславию и к тому же умевшего отлично владеть кинокамерой – свойство, которое могло здесь оказаться очень полезным.

Таким образом, мы во второй раз выходим на дорогу, которая ведет нас прямо к Хардингу.