– Но он не был заряжен, – продолжал настаивать доктор Чесни. – Я присягнуть могу! Я же знаю. Я несколько раз нажимал на спусковой крючок. Он не был заряжен, когда мы были... – доктор умолк.

– Где?

– Это неважно. Да что вы серьезно верите, что я способен на нечто подобное? Я ведь стал бы тогда... – он на мгновенье заколебался, – убийцей.

Голос Чесни был полон такого недоумения и недоверия, что невольно заставлял поверить в его правдивость. В том, как он говорил, было что-то детское. Выражаясь метафорически, он напоминал человека, предложившего окружающим выпить с ним и получившего от всех отказ. Все в его лице – вплоть до усов и рыжеватой бородки – выражало растерянное удивление.

– Я несколько раз попробовал, – повторил доктор. – Он не был заряжен.

– Если в барабане был один патрон, – ответил Боствик, – вы его таким образом только подогнали на нужное место. Но дело не в этом, сэр. Что вы делали с заряженным револьвером?

– Он не был заряжен.

– Был или не был – зачем вам вообще понадобился револьвер?

Доктор Чесни открыл и снова закрыл рот.

– Это была шутка, – сказал он.

– Шутка?

– Ну да, шутка.

– У вас есть разрешение на револьвер?

– Ну, строго говоря, нет. Но я могу запросто его получить, – ответил доктор, внезапно становясь агрессивным. Он выставил свою бородку вперед. – Что за глупости? Если бы я хотел кого-то застрелить, неужели я стал бы дожидаться, пока мы остановимся перед самым домом, на глазах у всех? Какая чушь! И, хуже того, вы что хотите, чтобы раненый умер? Он же кровоточит, как недорезанный поросенок. Оставьте меня в покое! Дайте мне мой чемоданчик. Пойдемте в дом, Джордж, друг мой! Если вы мне все еще доверяете...

– Что ж, – ответил Хардинг. – Рискну.

Хотя Боствик был вне себя, он не стал им мешать. Эллиот заметил, что доктор Фелл вышел из дома, разминувшись с Чесни и Хардингом в дверях.

Боствик повернулся к Марджори.

– Ну, мисс Марджори...

– Что? – холодно ответила девушка.

– Известно вам, для чего ваш дядя имел при себе револьвер?

– Он уже сказал, что это была шутка. Вы же знаете дядю Джо.

Вновь Эллиот никак не мог понять ее поведение. Она прислонилась к автомобилю и старательно пыталась счистить несколько крошек гравия, прилипших к туфлям. На Эллиота она бросила лишь короткий взгляд.

Заметив, что Боствик готов взорваться, Эллиот вмешался в разговор.

– Вы все время были сегодня вместе со своим дядей, мисс Вилс?

– Да.

– Где вы были?

– На прогулке.

– Где именно?

– Просто... на прогулке.

– Заезжали куда-нибудь?

– В пару баров. И к профессору Инграму.

– Раньше вы когда-нибудь видели у своего дяди этот револьвер?

– А это вы у него самого спросите, – тем же резким тоном ответила Марджори. – Я тут ничего не могу сказать.

Лицо Боствика ясно выражало: "Так-таки и не можешь, черт тебя побери!", но он сдержался.

– Можете вы это сказать или не можете, – громко проговорил он, – но, полагаю, вам интересно будет знать, что у нас есть пара вопросов... относящихся к вам самой... на которые вы сможете ответить.

– О!

Лицо доктора Фелла, стоявшего за спиной Боствика, налилось кровью. Он уже раздул щеки, чтобы разразиться потоком слов, но его вмешательства не понадобилось. Оно пришло с другой стороны. Верная Памела отворила дверь, высунула голову, быстро пошевелила губами, не произнеся ни слова, и вновь затворила дверь.

Кроме Марджори, ее заметил только Эллиот. Два голоса прозвучали почти в унисон.

– Значит, вы обыскивали мою комнату? – сказала Марджори.

– Значит, вот как вы это делали! – сказал Эллиот.

Если бы он специально подыскивал слова, способные заставить ее вздрогнуть, он не мог бы придумать ничего лучше. Резко повернув голову, – Эллиот заметил, как сверкнули ее глаза – Марджори быстро спросила:

– Что я делала?

– Читали мысли. На самом деле вы читали движения губ.

Марджори явно смутилась, но уже через мгновенье ответила даже не без некоторого ехидства:

– А! Это когда вы обозвали бедного Джорджа "грязной свиньей"! Да, да, да. У меня немалый опыт чтения по губам. Пожалуй, это то, что я умею делать лучше всего. Меня научил один старик, когда-то работавший здесь, он живет в Бате и...

– Его зовут Толеранс? – спросил Фелл.

Как потом признался Боствик, в этот момент он пришел к выводу, что доктор Фелл рехнулся. Правда, еще полчаса назад Фелл казался вполне нормальным, к тому же Боствик после дел "Восьмерки Пик" и "Уотер-фол Меннор" всегда с уважением относился к доктору. Однако во время разговора в спальне Марджори Вилс что-то, видимо, расстроилось в мозгу Фелла. Трудно даже с чем-то сравнить то почти злорадное удовольствие, с которым он произнес имя Толеранс.

– Его зовут Генри С. Толеранс? Он живет на Эйвон Стрит? Работает официантом в отеле "Бо Неш"?

– Да, но...

– До чего же чертовски мал этот мир!-сквозь зубы проговорил доктор Фелл. – Никогда еще эта обычная фраза не была так к месту. – Сегодня утром я рассказывал моему другу Эллиоту об этом превосходном официанте. Именно от него я впервые и услышал об убийстве вашего дяди. Будьте благодарны Толерансу, мисс Вилс, не забывайте о нем, посылайте ему пять шиллингов на рождество. Он это заслужил.

– О чем, черт возьми, вы говорите?

– О том, что благодаря ему мы будем знать, кто убил вашего дядю, – уже серьезным тоном сказал Фелл. – А, точнее говоря, получим доводы этого.

– Надеюсь, вы не верите в то, что это сделала я?

– Я знаю, что это были не вы.

– И знаете, кто это сделал?

– Знаю, – наклонив голову, ответил доктор.

В течение мгновенья, показавшегося страшно долгим, она неподвижно глядела на него, а потом каким-то неуверенным движением перегнулась через борт автомобиля и взяла с сиденья свою сумочку.

– Вы верите ему? – спросила она внезапно, кивнув головой Боствику и Эллиоту.

– Наша вера, – ответил Боствик, – не имеет к делу никакого отношения. Зато инспектор, – он взглянул на Эллиота, – приехал сюда, заметьте, с целью задать вам несколько вопросов.

– Насчет шприца?

Дрожь пальцев, казалось, овладела теперь всем телом Марджори. Она не отрывала взгляда от замка своей сумочки, нервными движениями то открывая его, то закрывая; голова была опущена так низко, что поля серой фетровой шляпы совсем закрывали лицо.

– Полагаю, что вы обнаружили его, – сказала она, кашлянув. – Я сама нашла его сегодня утром. В двойном дне шкатулки. Я хотела избавиться от него, но ничего не смогла придумать. Как бы я смогла это сделать? Как убрать его в какое-нибудь другое место без страха, что кто-нибудь увидит меня при этом? Моих отпечатков пальцев на нем нет и, вообще, на нем нет никаких отпечатков пальцев, потому что я вытерла его. Но это не я положила его в шкатулку. Не я.

Эллиот вынул из кармана конверт и открыл его так, чтобы она могла видеть содержимое.

Марджори не глядела на Эллиота. Какая-то душевная связь между ними оборвалась, словно ее никогда и не существовало.

– Это тот шприц, мисс Вилс?

– Да, тот. По-моему, тот.

– Он принадлежит вам?

– Нет. Моему дяде Джо. Во всяком случае, он такой же, как те, которыми пользуется дядя, и на нем та же фабричная марка "Картрайт и К0".

– А нельзя ли, – устало проговорил доктор Фелл, – на минутку забыть об этом шприце? Изгнать его из наших голов? К черту этот шприц! Какая разница, что на нем написано, чей он и как он мог попасть в шкатулку, пока мы не знаем, кто его туда спрятал? Уверяю вас, никакой. Зато, если мисс Вилс верит в то, что я сказал ей пару минут назад, – он пристально посмотрел на нее, – она могла бы рассказать нам о револьвере.

– О револьвере?

– Я имею в виду, – объяснил доктор, – что вы могли бы рассказать, где вы, Хардинг и доктор Чесни были сегодня днем.

– Разве вы не знаете?

– Не знаю, сто чертей! – прорычал, делая страшную мину, доктор Фелл. – Я же могу ошибаться. Все мои выводы основаны на общем впечатлении. Хотя можете назвать меня ослом, но есть и кое-какие вещественные доводы.

Приподняв трость, он показал на белую гвоздику, валявшуюся на гравии, ту самую гвоздику, которую доктор Чесни вынул из своей петлицы. Затем Фелл опустил трость и коснулся ею туфли Марджори. Та инстинктивно отдернула ногу, но одна из белых крупинок, казавшихся издали частичками гравия, уже прилипла к кончику трости.

– Разумеется, вас не осыпали конфетти, – сказал доктор. – Но я помню, что мостовая у дверей мэрии на Кастл Стрит усыпана ими. А сегодня сырой день... Чего ради мне приходится говорить все это? – добавил он сердито.

Марджори утвердительно кивнула.

– Да, – спокойно сказала она. – Сегодня днем мы с Джорджем поженились в мэрии Бристоля.

Никто не ответил ей. В наступившей тишине слышались только отзвуки голосов, доносившихся из дома. Марджори заговорила вновь.

– У нас было специальное разрешение. Мы получили его позавчера. – Ее тон немного изменился. – Мы собирались... мы собирались в течение года хранить все в секрете. – Она заговорила еще громче. – Нораз уж мы очутились среди таких проницательных детективов и раз уж мы – такие бездарные преступники, что все равно не можем ничего скрыть, то так тому и быть.

Боствик глядел на нее с искренним изумлением.

– Но послушайте, – недоверчиво проговорил он. – Господи! Я не верю. Не могу поверить. Верно, я считал, что вы немного с причудами – не будем сейчас спорить на эту тему – но я никогда не думал, что вы способны на такое. Или что доктор вам это позволит. Не понимаю.

– Вы, кажется, не сторонник брака, мистер Боствик?

– Сторонник брака? – повторил Боствик, словно смысл этих слов не доходил до него. – Когда вы решили пожениться?

– Мы еще раньше наметили именно этот день. Решили, что оформим гражданский брак, потому что Джордж терпеть не может всякие церемонии и шум. А тут умер дядя Марк и я чувствовала себя так... так... в общем, как бы то ни было, мы решили, что сегодня утром все равно поженимся. У меня были свои причины. Говорю вам – у меня были свои причины! Она почти кричала.

– Черт возьми! – сказал Боствик. – Чего-то я тут не понимаю. Я же вашу семью знаю уже шестнадцать лет. И честно скажу вам: не ожидал, чтобы доктор уступил вам и согласился на ваш брак, когда мистер Чесни еще даже не похоронен!

Марджори сделала шаг назад.

– Ладно, – сказала она со слезами на глазах, – значит, никто не собирается поздравить меня или хотя бы пожелать счастья?

– Я желаю вам счастья, – сказал Эллиот. – Вы это знаете.

– Миссис Хардинг, – серьезно проговорил доктор Фелл, а Марджори вздрогнула, услышав еще не привычное для себя имя. – Приношу вам свои извинения. Мое отсутствие чувства такта настолько известно, что было бы странно, если бы оно не проявилось и теперь. Я желаю вам счастья. И не только надеюсь – обещаю вам, что вы будете счастливы.

Поведение Марджори вновь резко изменилось.

– Боже, как мы сентиментальны! – с иронией проговорила она. – И этот грубиян-полицейский, – она посмотрела на Боствика, – который внезапно вспомнил, как давно он знает мою семью или, по крайней мере, семью Чесни – как бы ему, тем не менее, хотелось бы надеть мне веревку на шею. Я вышла замуж. Правильно. Я вышла замуж. У меня были на то свои причины. Может быть, вы их не понимаете, но они были.

– Я сказал только... – начал Эллиот.

– Забудьте о том, что вы сказали, – перебила его Марджори. – Все говорили то, что считали нужным сказать. Так что можете продолжать расхаживать вокруг – довольные и надутые, как совы. Или как профессор Инграм. Надо было вам видеть его мину, когда мы приехали к нему и попросили быть свидетелем. Нет, нет, что вы! Словно ему что-то ужасное предложили. Даже притвориться не смог как следует. Впрочем, вас ведь интересует только револьвер, не так ли? Пожалуйста! Это и впрямь была только шутка. Возможно, чувство юмора у дяди Джо не слишком утонченное, но, по крайней мере, он сохраняет его, когда у других оно начинает полностью отказывать. Дядя Джо решил, что это будет отличной шуткой. Притвориться, будто речь идет о, как он выразился, "браке под мушкой пистолета". Идея была в том, чтобы держать револьвер так, чтобы никто, кроме нас, не смог его увидеть, и притвориться, что только так он и может заставить Джорджа сделать меня законной женой.

Боствик прищелкнул языком.

– О! – пробормотал он с облегчением. – Что же вы раньше молчали? Вы хотите сказать...

– Нет, не хочу, – почти нежным тоном перебила его Марджори. – Что вы за мастер портить великолепные драматические эффекты! Я-то собиралась заявить, что вышла замуж, чтобы не быть повешенной за убийство, а вы считаете, что это сделано всего-навсего, чтобы покрыть грех. Просто изумительно! – Насмешка в ее голосе стала еще заметнее. – Нет, инспектор. Несмотря на все те качества, которые вы мне приписываете, я вынуждена буду удивить вас: моя девичья чистота, как вы бы это назвали, все еще осталась нетронутой. Что за жизнь! Во всяком случае, не сильно переживайте. Вы хотели узнать о револьвере и я рассказала асе, что мне известно. Как попал в него патрон, я не знаю – вероятно, по небрежности дяди Джо, но это была чистая случайность и никто не собирался никого убивать.

Вопрос доктора Фелла прозвучал очень вежливо:

– Вы так полагаете?

Несмотря на всю свою сообразительность, Марджори в первый момент не поняла.

– Вы хотите сказать, что рана, полученная Джорджем, не была... – начала она. – Не хотите же вы сказать, что убийца вновь принялся за работу?

Доктор Фелл наклонил голову.

Начало темнеть. Холмы на востоке уже посерели, но на западе, с той стороны, куда выходили окна музыкального салона, кабинета и спальни Вилбура Эммета, небо еще горело огнем. В одном из этих окон, – рассеянно подумал Эллиот, – в ту ночь появилась голова доктора Чесни.

– Я вам еще нужна? – тихо спросила Марджори. – Если нет, разрешите мне, пожалуйста, уйти.

– Ну, конечно, – ответил Фелл. – Однако, попозже вы еще нам понадобитесь.

Эллиот почти не заметил, как ушла Марджори, а трое мужчин остались молча стоять возле пробитой пулей колонны. Позже Эллиоту стало казаться, что именно-зрелище сверкающих в лучах заката окон заставило открыться какое-то окошечко в его мозгу. А, может быть, его умственный паралич сняла встряска, вызванная рассказом Марджори. В его голове словно освободилась, и с треском поднялась какая-то шторка. И во внезапно окружившем его свете Эллиот проклинал и самого себя и все, что творилось вокруг него. Теперь и А, и В, и С четко вписывались в схему, вырисовавшуюся в его мозгу. До сих пор он вел себя не как детектив, а как безнадежный тупица. Каждый раз, когда возникала возможность сбиться с правильного пути, он-таки сбивался с него. Каждый раз, когда факты можно было истолковать ошибочно, он так и делал. И если человеку случается раз в жизни вести себя как полному идиоту, это был как раз тот случай. Но теперь...

Доктор Фелл повернулся к нему. Эллиот почувствовал на себе взгляд маленьких, проницательных глазок доктора.

– Ага! – внезапно проговорил Фелл. – Поняли, не так ли?

– Да, доктор. Думаю, что понял. Эллиот погрозил кулаком куда-то в воздух.

– А если так, – мягко сказал Фелл, – не лучше пм вернуться в гостиницу и спокойно все обсудить? Не возражаете, Боствик?

Эллиот вновь начал проклинать себя, перебирая мысленно все промахи, и настолько погрузился в свои мыслиг что едва слышал мелодию, которую насвистывал доктор, пока они шли к автомобилю. Под эту мелодию легко было идти. Собственно говоря, это был "Свадебный марш" Мендельсона, только никогда раньше у него не было такого звучания: мрачного и рокового.

В восемь вечера, когда четверо мужчин уселись перед горящим намином в номере Эллиота, доктор Фелл начал свою речь.

– Сейчас мы знаем, – сказал он, подняв руку и загибая палец при каждом новом утверждении, – кто убийца, как он действовал и почему он действовал именно так. Мы знаем, что вся серия преступлений – дело рук одного человека, действовавшего без соучастников. Мы знаем вес улик, свидетельствующих против него. Его вина говорит сама за себя, Боствик одобрительно хмыкнул, а майор Кроу удовлетворенно кивнул.

– Полностью согласен с вашей теорией, – сказал он. – Меня просто дрожь берет, когда я думаю, что такой человек живет среди нас!..

– И портит все вокруг, – добавил Фелл. – Совершенно верно. Именно это так сбило с толку Боствика. Влияние этого человека загрязняет все, к чему бы он ни прикоснулся, каким бы безобидным оно ни было само по себе. Стало невозможным выпить чашку чаю, проехаться в машине или купить катушку пленки без того, чтобы это влияние в какой-то форме не исказило ваш поступок. Оно превратило этот спокойный уголок мира в ад. Оружие стреляет в саду дома, обитатели которого раньше изумились бы при одном виде револьвера. На улицах бросают камнями. Причудливая идея возникает в мозгу начальника полиции, а другая – в мозгу старшего инспектора. И все это обязано влиянию всего лишь одного человека.

Доктор Фелл вытащил часы и положил их перед собою на стол. Затем он аккуратно набил свою трубку, закурил и заговорил снова.

– Пока вы еще раз обдумаете имеющиеся у нас улики, мне хотелось бы поучи... гм!.. обсудить с вами искусство отравителя и познакомить вас с некоторыми данными.

Прежде всего, поскольку это имеет прямое отношение к данному случаю, я хотел бы выделить одну определенную группу преступников. Как ни странно, я никогда не встречал подобной классификации, хотя черты этих преступников настолько схожи, что каждого из них можно принять за более или менее удачную копию другого. Их отличительная черта – доведенное до предела лицемерие. Я говорю о мужчинах-отравителях.

Женщины-отравительницы, видит бог, достаточно опасны, но мужчины представляют для общества еще большую угрозу, если учесть их способность к обобщению, готовность добиваться своей цели, используя мышьяк или стрихнин, умение и в преступлении использовать принципы коммерции. Они образуют немногочисленную, но печально знаменитую группу, даже лица их кажутся похожими друг на друга. Конечно, есть исключения, которые не входят ни в какую категорию: например, Седдон. Но взяв наугад дюжину самых известных экземпляров, мы найдем одну и ту же маску на лице и один и тот же изъян в мозгу. Наш убийца из Содбери Кросс как нельзя лучше подходит к этой группе.

Во-первых, все это люди, обладающие некоторым воображением, образованием, даже культурой. Об этом говорят и их профессии. Пальмер, Притчард, Лемсон, Бьюкенен и Крим были врачами, Ричсон – священником, Уэйнрайт – артистом, Армстронг – адвокатом, Гох – химиком, Уэйт – зубным врачом, Вакьер – изобретателем, Карлайль Харрис – студентом-медиком. Это сразу же привлекает к ним наш интерес.

Нас не интересует безграмотный бродяга, прикончивший своего ближнего на каком-нибудь постоялом дворе. Нас интересует преступник, отлично осознающий то, что он делает. Естественно, я меньше всего собираюсь отрицать, что большинство (если не все) из названных мною были скотами. Но это были скоты с привлекательными манерами, живым воображением, первоклассными способностями театрального артиста, некоторые из них поражают нас изобретательностью.

Доктора Джордж Харви-Лемсон, Роберт Бьюкенен и Артур Уоррен Уэйт совершили свои преступления, соответственно, в 1881, 1882 и 1915 году. В то время детективный роман был еще в пеленках, но их методы словно списаны со страниц какой-нибудь книжки.

Доктор Лемсон убил своего восемнадцатилетнего племянника, добавив в одну из долей торта отравленный аконитином изюм. Он дошел до того, что разрезал торт в присутствии юноши и директора колледжа, где тот учился. Все трое съели за чаем по куску торта, и Лемсон доказывал свою невиновность тем, что никто, кроме юноши, не почувствовал себя плохо. По-моему, я читал о подобном трюке в какой-то книжке.

Доктор Бьюкенен отравил свою жену морфием. Морфий – яд, присутствие которого может легко (и он это знал) установить любой врач по сужению зрачков, которое он вызывает у жертвы. Учитывая это, доктор Бьюкенен добавил к морфию немного атропина, чем предотвратил сужение зрачков, и в результате какой-то врач подписал свидетельство о естественной смерти. Мысль была блестящей и все прошло бы безупречно, если бы Бьюкенен сам не проговорился одному из своих друзей.

Артур Уоррен Уэйт, ребячливый и веселый преступник, пытался убить богатых родителей своей жены с помощью бацилл туберкулеза, пневмонии и дифтерита. Метод оказался слишком медленным и, в конце концов, он обратился к более грубым ядам, но первая попытка была сделана как-никак с помощью туберкулезных бацилл, которые он закапал тестю в нос.

Доктор Фелл сделал паузу.

Он втянулся в тему и глядел на собеседников с сосредоточенно серьезным видом. Будь здесь старший инспектор Хедли, он уж точно попросил бы держаться поближе к делу, но Эллиот, майор Кроу и Боствик одобрительно кивали, соображая про себя, как все эти детали могут подходить к убийце из Содбери Кросс.

– Так вот, – заговорил снова Фелл, – какова первая и самая характерная черта отравителя? Вот она: как правило, в своем кругу он пользуется репутацией отличного, веселого человека, настоящего, готового помочь друга. Иногда они сами хвастаются мелкими нарушениями в области строгого соблюдения религиозных обрядов или даже правил хорошего тона, но друзья легко прощают им подобные огрехи – ведь, в конце концов, это такие приятные люди.

Томас Уэйнрайт, отравлявший людей пачками, чтобы получать за них страховки, был одним из самых гостеприимных людей прошлого века. Вильям Пальмер сам не пил, но для него не было большего удовольствия, чем угощать своих друзей. Священник Кларенс Ричсон из Бостона очаровывал паству всюду, где ему приходилось быть. Доктор Эдвард Притчард с большой лысой головой и пышной каштановой бородой был идолом всего Глазго. Вы видите, как все это подходит к человеку, с которого мы хотим сорвать маску?

Майор Кроу кивнул.

– Да, – проговорил Эллиот. Словно чей-то призрак прошел по освещенной огнем камина комнате "Синего Льва".

– С другой стороны, в их характерах как оборотная сторона медали и, может быть, как их неотъемлемая часть имеется такое безразличие к чужой боли, такое ледяное бесстрастие, которое с трудом укладывается в нашем воображении. Нас поражает не столько их безразличие к смерти, сколько безразличие к той боли, к тем страданиям, которые они причинили. Все мы знаем знаменитый ответ Уэйнрайта. "Почему вы отравили мисс Аберкромби?" – "Честное слово, не знаю – разве что у нее были слишком толстые щиколотки".

Разумеется, его слова были хвастовством, но они дают правильное представление о том, как эти люди ценят человеческую жизнь. Уэйнрайту нужны были деньги – само собой, кто-то был обязан умереть из-за этого. Пальмер нуждался в наличных, чтобы играть на скачках – следовательно, его жене, брату и друзьям пришлось получить по дозе стрихнина. Это было чем-то само собой разумеющимся. Каждый из них "вынужден был так поступить". Кларенс Ричсон со слезами на глазах отрицал, что женился на мисс Эдмандс ради ее денег или положения. Но свою бывшую любовницу он отравил цианистым калием, чтобы она не приставала к нему. Сентиментальный доктор Эдвард Притчард мало что материально выиграл, убив жену, которую он больше четырех месяцев отравлял небольшими дозами каломеля, и получил каких-нибудь несколько тысяч, ликвидировав своего тестя. Он, однако, хотел быть свободным. Он "вынужден был так поступить".

Это приводит нас к еще одной характерной черте отравителя: его невероятному тщеславию.

Эта черта есть у всех убийц, но у отравителей она развита особенно сильно. Они гордятся своей сообразительностью, своими способностями, внешностью, манерами. Почти каждый из них считает себя незаурядным актером – и многие действительно ими были: Притчард, открывающий гроб, чтобы в последний раз поцеловать губы своей отравленной жены; Карлайль-Харрис, обсуждающий со священником вопросы связи между наукой и религией по дороге к электрическому стулу; возмущение, разыгранное Пальмером в момент его ареста: нет числа этим театральным сценам, и корень их лежит в тщеславии.

Это тщеславие может и не проявляться внешне. Отравитель может быть кротким человеком с голубыми глазами и лицом ученого, как адвокат Герберт Армстронг, убивший жену и пытавшийся с помощью мышьяка ликвидировать своего конкурента. Тем сильнее это тщеславие прорывается наружу во время допросов или на суде. И ни в чем не проявляется тщеславие мужчины-отравителя сильнее, чем в его власти (или в том, что кажется ему властью) над женщинами.

Все они обладали или верили, что обладали, такой властью. Была она у Армстронга; Уэйнрайт, Пальмер и Притчард пользовались ею, совершая свои преступления. Даже косой Нейл Кри верил, что она у него есть. Она выступает рядом с самодовольством и непрерывным хвастовством, лежащим в основе всего, что они делают. Трудно придумать более гротескное зрелище, чем то, которое представлял во время суда Жан Пьер Ваккер – отравитель из Байфлита, посылавший вокруг обольстительные улыбки, поглаживая свои сальные бакенбарды. Ваккер отравил стрихнином хозяина гостиницы, твердо веря, что донжуанские способности помогут ему завоевать жену жертвы – разумеется, вместе с гостиницей. После оглашения приговора его пришлось тащить волоком, в то время как он кричал: "Je demande Justice" и, весьма вероятно, и впрямь считал, что с ним поступили несправедливо.

По сути дела, мы видим, что все эти отличные парни убивали ради денег.

Не спорю, Крим был исключением, но он был психически болен и его безумные претензии нельзя принимать слишком всерьез. Однако в основе преступлений всех остальных лежала жажда денег, жажда добиться более удобного места в жизни. Даже когда кто-то из них убивал свою жену или любовницу, он делал это потому, что та стала препятствием для его таланта, служила помехой к тому, чтобы найти другую, более богатую. Если бы не она, он мог бы жить припеваючи, мог бы стать выдающейся личностью. Каждый из них считает себя центром вселенной, перед которым весь мир в долгу. А потому любой, ставший для него препятствием, – жена, любовница, тетка, сосед, просто какой-нибудь Джон Смит – должны умереть. Это изъян в их мозгу, и вы согласитесь, что такой же изъян мы наблюдаем в мозгу убийцы из Содбери Кросс.

Майор Кроу, задумчиво глядевший в огонь, кивнул и проговорил, обращаясь к Эллиоту:

– Это верно. Вы это доказали.

– Да, сэр. Полагаю, что так.

– Все, что ни делал этот мерзавец, только увеличивает мое желание увидеть его на виселице, – сказал майор. – Даже сама причина, по которой он потерпел поражение, если я правильно ее понял. Вся его затея провалилась потому, что...

– Она провалилась потому, что он хотел опровергнуть всю историю криминалистики, – закончил доктор Фелл. – А это, поверьте мне, не удавалось еще никому.

– Одну минутку! – воскликнул Боствик. – Тут я что-то вас не понимаю.

– Если, у вас когда-нибудь возникнет искушение совершить убийство с помощью яда, – невероятно серьезно проговорил Фелл, – запомните следующее: из всех форм убийства труднее всего безнаказанно отравить человека.

Майор Кроу удивленно посмотрел на доктора и запротестовал:

– Послушайте, вы хотели сказать "легче всего", не так ли? Вы сами знаете, что я – человек, не слишком склонный к фантазиям. Однако по временам я спрашиваю себя... ладно, так уж и быть, сознаюсь – о чем! Каждый день вокруг нас умирают люди – предполагается, что естественной смертью, свидетельство врача и все такое прочее... но кто знает, причиной скольких из этих смертей является преступление? Мы этого не знаем.

– Ох! – воскликнул доктор Фелл и глубоко вздохнул.

– Что означает ваше "ох"?

– Означает, что я не один раз слышал уже об этом, – ответил доктор. – Быть может, вы правы. Мы этого не знаем. Я хочу лишь подчеркнуть: мы этого не знаем. А в результате логика вашего рассуждения становится настолько странной, что голова кругом идет. Предположим, в вашем графстве за год умирает сто человек. Вы туманно подозреваете, что некоторые из них могли быть отравлены. И только потому, что у вас возникло такое подозрение, вы утверждаете, что отравлять людей – дело легкое. То, что вы говорите, не исключено; быть может, кладбища отсюда и до Огненной Земли полны трупов, взывающих об отмщении, но, черт побери, нужны какие-то доводы, прежде чем утверждать, что это правда!

– Ладно, а какие же доводы говорят в пользу вашего утверждения?

– Если проанализировать, – очень мягко проговорил Фелл, – те единственные случаи, которые мы можем использовать для доказательства – я имею в виду случай, когда в трупе были обнаружены следы яда – легко видеть, что совершить отравление безнаказанно чрезвычайно трудно – почти всегда убийцу удавалось обнаружить.

Я хочу сказать, что убийца тут по самой своей природе обречен с самого начала. Он не может, просто не в состоянии остановиться. Успешно отравив один раз, он продолжает отравлять без устали вплоть до рокового конца. Вспомните список, который я вам приводил. Он говорит сам за себя. Вы или я можем застрелить, заколоть кинжалом или задушить человека, но никто из нас не играется непрерывно с блестящим револьвером, сверкающим новеньким кинжалом или дубиной. А это ведь именно то, что делает отравитель.

С первого же шага он рискует. Обычный убийца рискует однажды, отравитель же идет на тройной риск. В отличие от выстрела или удара кинжалом, работа отравителя не кончается на том, чтобы дать жертве яд. Ему необходимо не допустить возможности того, что жертва проживет достаточно долго, чтобы разоблачить его: большой риск. Ему необходимо доказать, что он не имел ни возможности, ни причины отравить жертву: смертельный риск. И наконец ему необходимо раздобыть яд, не оставив при этом улик... быть может, самый большой риск из всех трех.