ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Начинают сходиться «бесноватые»

– Даю вам двадцать четыре часа.

«Двадцать четыре часа» – так сказал ему Джон Филдинг.

«Ну что ж, – думал Джеффри, покачиваясь в носилках, которые следовали по Грейт-Истчип к тому месту, где от Грейсчерч-стрит отходила Фиш-стрит-хилл, – значит, в моем распоряжении больше двадцати часов».

Мертвая тишина царила в районе Городской больницы в этот субботний вечер. Не было слышно боя часов, однако с Кэннон-стрит, оставшейся за спиной Джеффри, до него донесся крик стражника, возвещавшего, что уже десять.

Над рекой и Лондонским мостом висела луна, такая же бледная и призрачная, как вечером в пятницу, когда Джеффри примчался сюда в поисках сбежавшей Пег. Сейчас, правда, вечер казался ему более промозглым, чем тогда, что легко можно понять, учитывая мысли, которые одолевали молодого человека.

– Спокойно! – приказал он себе.

Джеффри откинул занавеску и, держась за нее, чтобы не упасть, выбрался из портшеза. Он расплатился с носильщиками, которые смотрели на него голодными глазами, переминаясь на своих ногах с мускулистыми икрами.

Джеффри подождал, пока они уйдут, и бросился вниз по Фиш-стрит-хилл, вглядываясь в темное пространство справа от себя и ожидая какого-нибудь знака оттуда. На звук его шагов отозвалась лаем собака. Тогда он начал ступать осторожнее; собака замолчала. Джеффри был уже почти напротив Монумента, когда услышал тихий свист и остановился.

– Диринг?

– Вы, дружище? – раздалось откуда-то из-за каменных столбиков, идущих по краю тротуара. – О них – ни слуху ни духу. Но…

– Ждите там, – сказал Джеффри. – Нужно еще кое-что сделать. Ждите.

– Хорошо, дружище.

Джеффри побежал дальше.

Чуть впереди виднелась арка с двумя сторожевыми башенками, стоящая при въезде на Лондонский мост. Уже можно было различить шлепанье колес водозаборной станции под мостом. Джеффри подошел к караульному помещению в левой башне и постучался.

– Мне нужен капитан Кортланд, – обратился он к часовому в гренадерской шапке, который отворил дверь. – Капитан Майк Кортланд. Он здесь?

– Сегодня его нет здесь, сэр.

В другом конце побеленной известкой комнаты стоял стол, за которым двое рядовых играли в спойлфайв. Неожиданно они вскочили и встали по стойке «смирно». Открылась еще одна дверь, и из-за нее появился капитан Тобайас Бересфорд со стаканом в руке. Он залпом допил вино, после чего брови его поползли кверху.

– Как? – спросил он удивленно. – Опять ты, Джефф? Майка Кортланда отпустили, на какую-то там попойку. Теперь он веселится, а я здесь сижу, черт бы его побрал! Дежурю за двоих. Хорошо этим гвардейцам живется. А зачем тебе Майк?

– Да нет, не обязательно он. Я могу тебя спросить. У вас тут, я вижу, и часовые не выставлены.

– А зачем? Все, мой мальчик, последнюю ночь тут торчим, слава Богу! Завтра начинают сносить дома. Если какому бедолаге и взбредет в голову пробраться сюда на пару часов – ну что ж, Бог в помощь!

Табби, добродушный и несколько неуклюжий в своем мундире, устремил на гостя взгляд отекших, слегка навыкате глаз.

– Так в чем дело, Джефф? У тебя чертовски деловой вид.

– Я и пришел по делу. Вот. – И Джеффри достал из внутреннего кармана сложенную бумагу. – Это – предписание магистрата, подписанное Джоном Филдингом. На сегодняшнюю ночь он наделяет меня всеми полномочиями на этом мосту. Тебе понятно?

– Я умею читать, – ответил Табби, возвращая бумагу. – Так чем ты недоволен? Тем, что я не выставил часовых?

– Напротив. Это мне и требуется. Проследи, чтобы на мосту никого не было. И сам оставайся здесь со своими людьми. Что бы ты ни услышал, не высовывайся отсюда и ни во что не вмешивайся.

– Вот как?

– И последний приказ. В пятницу вечером, Табби, ты нашел ключ от жилища, расположенного над «Волшебным пером». Ты запер входную дверь, а ключ взял себе. Если он по-прежнему у тебя, дай его мне.

– Черт возьми, Джефф. Зачем тебе этот ключ? Зачем ты вообще явился сюда? И что у тебя за ожог на морде?

Большую часть вопросов Джеффри просто проигнорировал.

– Ключ мне, строго говоря, не нужен, – ответил он честно. – Но лучше пусть он будет у меня. Он у тебя здесь?

– Да, я оставлял его Майку Кортланду.

– Тогда принеси его. Ты видел предписание судьи Филдинга?

Табби направился во внутреннее помещение караулки, оставил там стакан и вынес большой покрытый ржавчиной ключ.

– Дело не в предписании, Джефф. Просто мне все это по-прежнему не нравится. И ты что-то темнишь, провалиться мне! Привидения! Нет на Лондонском мосту никаких привидений! После вчерашнего я переговорил с дюжиной людей, все клянутся, что это так.

– Привидения? А кто говорил о привидениях?

– Ты.

– Ну не один же я. Спокойной ночи, Табби.

Он положил ключ во внутренний карман камзола. Сегодня там находился еще один предмет – длинный, стальной и такой тонкий, что почти не занимал места. Ключ, стукнувшись об этот предмет, звякнул. Один из часовых за столом, видимо уже слышавший разговоры о привидениях, оглянулся в испуге. Табби Бересфорд махнул рукой:

– Слушай, Джефф…

– Я сказал: спокойной ночи! И помни: ты должен сидеть здесь, а не высматривать несуществующие привидения.

Джеффри не спеша покинул караульное помещение и закрыл за собой дверь. Выйдя на улицу, он кинулся под арку, ведущую на Лондонский мост, и, пробежав под ней, оказался на деревянной проезжей части.

Луна светила таким тусклым светом, что заметить Джеффри можно было, только столкнувшись с ним нос к носу. Звук его шагов также перекрывался шумом воды, бурлящей между быками моста. Все же Джеффри не покидало чувство, будто кто-то наблюдает за ним, хотя умом он понимал, что это всего лишь игра воображения.

Джеффри подошел к лавке «Волшебное перо» и остановился перед дверью, ведущей в комнаты, где накануне скончалась Грейс Делайт. Левой рукой он потрогал замочную скважину, на которой, как ему и говорили, оставались следы засохшего мыла, а правой достал ключ и, отперев дверь, осторожно приоткрыл ее, потом снова закрыл и запер на ключ.

Выполнив, таким образом, свою задачу, Джеффри перебежал через мост на северный берег Темзы и, поднявшись по Фиш-стрит-хилл, дошел до Монумента.

«Как же я не сообразил!» – думал он, в ярости на себя самого.

Только сейчас он заметил то, что ускользнуло от его взгляда в пятницу вечером, – Монумент. Его воздвигли в память о Великом лондонском пожаре недалеко от Пуддинг-лейн, где и начался пожар. Высокая дорическая колонна возвышалась на фоне освещенного светом луны неба. Внутри колонны шла лестница, ведущая на смотровую площадку, расположенную наверху, на высоте почти двухсот футов. В дневное время, когда Грейсчерч-стрит была забита громыхающими экипажами, люди, которые поднимались на смотровую площадку, могли ощутить, как колонна ходит из стороны в сторону и вибрирует у них под ногами.

– Как же я не сообразил! – продолжал негодовать на себя Джеффри. – Ведь если посмотреть оттуда…

– Т-с-с! – раздался шепот с другой стороны улицы. – Дружище!

Агент по имени Диринг, пожилой человек с энергичным лицом, в заплатанной одежде появился в тусклом свете, падающем из зарешеченного окна «Виноградника».

Джеффри перешел через дорогу и подошел к Дирингу. Агент держал в руке потайной фонарь с закрытой крышкой; но фонарь горел, и запах нагретого металла примешивался к другим запахам улицы.

– Где вы были, приятель? В «Волшебном пере»?

– Да. По-прежнему – ничего.

– Господи Иисусе! Я же вам говорил.

– Долго вы там были? На мосту?

– Все время. – Голос Диринга звучал недовольно. – Весь день, черт бы его побрал, и весь вечер, до десяти, когда пошел на встречу с вами. Я взял с собой хлеб с сыром, а джина – ни капли, нечем кишки было согреть. Я, понятное дело, не могу знать, залезал кто-нибудь в окно с задней стороны или нет.

– Со вчерашнего дня, когда я там был, никто не мог ни залезть в это окно, ни вылезти из него. Посветите-ка на минутку. Вот так!

Быстрый шепоток перелетал от одного к другому. Блеснул тусклый свет фонаря и осветил мизинец левой руки Джеффри.

– Мыло, – пояснил тот. – Слой его не был нарушен. Заметьте также: на нем ничего нет. Замок никто не открывал до меня. А я воспользовался вот этим ключом всего несколько минут назад.

Он показал Дирингу ключ, который дал ему Табби Бересфорд.

– Наши подопечные сделали слепок, чтобы изготовить новый ключ. Но после никто не притрагивался к замку. Так что мы не опоздали.

– Это я и сам знаю. Слесарь из Чипсайда… – Внезапно Диринг убрал свет. – Вот оно как! – буркнул он, начиная понимать. – Если вы не верите мне…

– Сейчас я никому не верю.

– Ну что ж, правильно. Для того вам своя голова и дана, приятель. Куда мы теперь?

– Вы устали, Диринг, а нам еще многое предстоит. Вам надо принять горькой водички. Так что пошли в «Виноградник».

– Да? А если наш красавец прискачет сюда, пока мы там выпиваем?

– Тогда нашему красавцу придется подождать. Если вы мне не наврали, мы можем рискнуть сейчас.

– Полегче, дружище.. Я – человек немолодой; не надо мне руки выкручивать – сломаете.

– Самое лучшее сегодня – сломать кое-кому шею. Пошли в «Виноградник».

Капля дождя упала на крышу потайного фонаря; раздалось шипение. Когда в пятницу вечером Джеффри входил в посыпанный песком коридор таверны, там было, по крайней мере, сносное освещение. Сейчас же помещение освещалось только фитилем, который плавал в плошке, подвешенной в конце коридора.

На одной из стен висело расписание отправления и прибытия дилижансов. Оно было напечатано жирным шрифтом, но и его нельзя было прочесть при этом освещении. Помещение казалось безжизненным; тени на стенах и на полу придавали этой что ни на есть самой заурядной таверне вид необычный и несколько зловещий.

И снова, как и две ночи назад, Джеффри нос к носу столкнулся с жирным недоверчивым трактирщиком.

– Ну? – поинтересовался трактирщик. – Так что же вам угодно?

– Я хотел бы…

– Хотели бы или не хотели, попрошу удалиться! Воскресенье. Уже ночь. И обслужить вас некому.

– Таково, значит, любезный хозяин, прекрасное английское гостеприимство, к которому все мы так привыкли? Может быть, есть закон, чтобы закрывать кабаки по воскресеньям?

– Закона нет, но таково мое правило.

И хозяин, вначале струхнувший, продолжал ядовитым тоном:

– Это мое заведение, так же как и «Бычья Глотка» на Сент-Мартин-ле-Гранд, является почтовой станцией, куда прибывают кареты с севера страны. Вам это, конечно, неизвестно?

– Мне это известно.

– По закону, который вам так мил, я обязан подавать горячую пищу пассажирам. Это вам, я полагаю, также неизвестно. Вы думаете, так просто здесь управляться человеку, у которого жена – вечно с мигренью, а бармен – всегда пьян?

– Во всяком случае, любезный хозяин, их безделье имеет свои причины.

Хозяин начал ругаться, но потом успокоился.

– Ну так я дам вам причины еще более основательные. В полночь отсюда в Йорк отправляется «Гром грохочущий». Если вы соблаговолите купить себе место в этой карете или нанять комнату в доме, милости просим. Если же вы желаете только набраться как следует, вам придется поискать для этого другое место, и поскорее.

– Прекратите! – раздался вдруг трагический голос. – Сейчас же прекратите!

Из бара, весь возвышенный и одухотворенный (что не просто угадывалось, но явно чувствовалось), возник преподобный Лоренс Стерн.

– Добрый человек, – обратился он к хозяину, – позвольте, я объясню вам, в чем состоит ваш долг христианина по отношению к вашей жене и всему человечеству. Этого оборванного человека я не знаю. Но тот вот джентльмен, – он кивнул в сторону Джеффри, – мой ближайший друг. Они будут пить в вашем заведении, если сами того пожелают, а я заверяю вас, что пить они будут умеренно. Вы их, полагаю, обслужите?

– Но, сэр…

– Вином себя только раздразнишь, – сказал мистер Стерн, – а от крепких напитков звереешь. Так что они останутся трезвыми, могу вас заверить. Вы, друг мой, и вы, сударь, – войдите.

– Поразмыслив, – сказал Джеффри, – я начинаю думать, что мы вряд ли…

– Входите! Вы слышали, что я сказал? Входите же!

В баре с почерневшими балками и запотевшими стенами горела только одна свеча, воткнутая в горлышко бутылки, стоящей на столе у камина. Здесь, у огня, который едва теплился, в высокопарных речах мистера Стерна зазвучали взволнованные нотки.

– Нет, нет, – заговорил он, как будто его о чем-то спрашивали. – Я не собирался возвращаться в Йорк так скоро. Но пастырские обязанности призывают меня, равно как и моя бедная женушка. Кроме того, – но это строго между нами, – я не вполне уверен, что вел себя, как велит мне мое облачение и сан. Споткнулся. Но больше это не повторится. Конечно же, мне жаль уезжать отсюда.

– И нам жаль расставаться с вами, мистер Стерн, – вежливо сказал Джеффри. – К тому же путешествие это – долгое и утомительное, особенно если отправляться в него на ночь глядя. Вам не кажется, что лучше будет предварительно отдохнуть часок-другой?

– Утомительное? – проговорил мистер Стерн, который был уже совершенно пьян, но держался великолепно. Саркастические нотки в его голосе зазвучали особенно отчетливо. – Подумаешь, утомительное! Каких-то два дня, если, конечно, ничего не произойдет. В этом есть и свои плюсы. Вам нравятся светлые волосы?

– Что, простите?

– Светлые волосы и голубые глаза, – продолжал мистер Стерн. – В той же карете едет одна женщина. Не слишком молодая – но кому нужны слишком молодые? Не очень высокая – но кому нужны очень высокие? Она – симпатичная, божественно сложена и по-настоящему – bonton. Я с ней еще не знаком; она не стала со мной говорить. И мне не удалось разглядеть фамилию, которую она записала в подорожной. Но я знаю ее имя: Лавиния. Что вы будете пить, дорогой сэр?

Диринг, который уже собирался поставить фонарь на стол, чуть не уронил его.

Джеффри, до того смотревший на огонь, резко обернулся.

– Лавиния? – переспросил он. – Так эта дама живет здесь, в гостинице?

– Нет. К моему величайшему сожалению, нет! Это очаровательное создание прибыло сюда в большой спешке и столь же поспешно убыло.

– Она едет одна?

– Увы! Нет. Она вписала еще одно имя, – его я тоже не разглядел. Но это неважно! Даже если это – ее муж, многого можно достичь, когда едешь ночью и муж дремлет.

– Мистер Стерн, вы ведь, конечно, спросили у хозяина, как зовут этого другого пассажира?

Движением, полным достоинства, худой и тщедушный мистер Стерн повернулся к Джеффри и удивленно взглянул на него.

– Спросил у хозяина? Спросил у… А! Все понятно. – Просияв, он побарабанил пальцами себе по носу. – Вы решили, что она заполняла подорожную здесь?

– Нет?

– Нет, черт меня возьми! Это было в конторе, в погребке «Зеленый человечек» на Стрэнде, куда я зашел сегодня после того, как побывал на службе в церкви святого Климента. Потом я действительно справился о нем у нашего неприветливого хозяина. Но подорожная этого человека придет, возможно, уже перед самым отправлением так что хозяин не знает, как его зовут.

Но вот что я скажу вам, любезный, и вам, сударь, – добавил мистер Стерн, и в голосе его зазвучали негодующие нотки. – Мы с вами нанесем жестокий удар этому грубияну хозяину, который не желает отвечать на мои вопросы и подавать вам выпивку. Мы лишим его дохода, черт побери! В моей комнате, наверху, есть бутылка бренди, клянусь, за вечер я выпил не больше половины. Сейчас я ее принесу, и мы с вами выпьем. Увидит тогда! Идет?..

– Мистер Стерн…

– Ни с места! Я ценю ваше намерение сопровождать меня, но об этом не может быть и речи. Велите подать стаканы, натяните этому мерзавцу «нос», а я вернусь через минуту. Верьте мне!

Сделав величественный жест руками, как будто расчищая себе дорогу, он выплыл из комнаты.

Джеффри огляделся. Ни дождинки не пролилось после того, как одна случайная капля зашипела на раскаленном кожухе фонаря. Но ветер все усиливался, так же как в пятницу, когда он предвещал дождь: слышно было, как он шелестит по карнизам и завывает в трубе.

– Дружище, – раздался возбужденный шепот Диринга; кивком он указал на дверь, – вы этого ожидали?

– Нет, конечно! И мы не знаем, та ли эта женщина. Но, как я вижу, все сходится.

– Тогда вы видите больше меня. Впрочем, так и должно быть. Йорк? – Диринг саданул по столу кулаком. – Люди мистера Филдинга перетрясли бы все почтовые станции отсюда до Финчли, прежде чем кому-то в голову пришло поинтересоваться каретой на Йорк. Но почему Йорк?

– Не знаю. Причин может быть множество. Одна из них – Йорк недалеко от Гулля, а это – порт.

– Порт! Порт! Ну конечно! Это уже что-то. По крайней мере, часть наших подопечных будет здесь еще до полуночи.

– Ну, и что толку, если главная наша добыча не клюнет на приманку?

– Ну, а если вообще никто не клюнет? Об этом вы подумали?

– Не сомневайтесь, подумал. У нас еще не все готово, и дело висит на волоске. Диринг!

– Да, дружище.

– Как ни жаль лишать вас бренди или даже джина после целого дня на дежурстве…

– Мы возвращаемся на мост? Так?

И в этот момент они услышали, как открылась и снова закрылась входная дверь. И хриплый голос, который не произвел почти никакого впечатления на Диринга, но заставил вздрогнуть Джеффри, загудел в пустом коридоре.

– Эй, там! – позвал он. Затем, после паузы, заполненной стесненным дыханием: – Эй, вы, черт вас побери! Хозяин! Есть здесь кто?

Джеффри прижал палец к губам, схватил Диринга за рукав и потянул его к двери в соседнюю комнатку. Там была еще одна дверь, на которую и указал Джеффри.

– Возвращайтесь на мост, – прошептал он. – Я подойду, как только смогу. А вы ступайте!

– Как? Это же дверь в уборную, нет разве?

– Нет. Через нее вы попадете в переулок, а оттуда, по любой улице, – на Фиш-стрит-хилл. Торопитесь.

Диринг высвободил рукав и кинулся обратно в бар. Но лишь затем, чтобы взять со стола фонарь. Потом он помахал своему спутнику, на цыпочках удалился в другую комнату и покинул таверну.

Джеффри подошел к столу. Придвинув стул, который громко проскрежетал по голым доскам пола, он сел, глядя наискосок через комнату на широкий проход, ведущий в коридор.

Шаги, вначале несколько неуверенные, проследовали вдоль коридора. Затем неуверенность как будто исчезла. Кто-то грохнул тяжелой палкой по стене. Шаги убыстрились.

В проходе, тяжело дыша, появился сэр Мортимер Ролстон.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Живой труп

– Эй, там! – кричал сэр Мортимер.

Голову его прикрывали криво сидящий парик и узкая треугольная шляпа, известная под названием «кевенхюллер». Сэр Мортимер стоял, завернувшись в плащ и опираясь на толстую палку. Высокий, массивный, с огромным животом, он, казалось, занимал собою весь проход. Хотя выглядел он ненамного лучше, чем когда Джеффри видел его в последний раз, все же он вновь обрел – хотя бы отчасти – свою прежнюю энергию и жизненную силу.

– Ты, конечно же, думаешь, – загрохотал он после короткой паузы, – чего это я явился сюда? Так вот, я искал тебя. А Пег сказала, что я, возможно, найду тебя здесь. Ты ведь об этом думал?

– Может быть.

– Что значит «может быть»?

– Может быть, думал я, – отозвался Джеффри, – вы окончательно спятили и поэтому решили выйти из дома. Вы что, всерьез хотите себя прикончить? Или вам доктора позволили выходить?

– Доктора! Чепуха это все!

– Так позволили?

– Я говорю: чепуха! Стану я слушать этих болтунов.

– Вы станете слушать только Лавинию Крессвелл?

– Мальчик, – сказал сэр Мортимер, – ты забываешь об уважении к старшим.

– Сэр, мы все давно уже разучились не только проявлять, но и испытывать это чувство.

– Клянусь Богом, разучились! В этом, по крайней мере, ты прав.

Пятна выступили над тяжелой челюстью на лице сэра Мортимера.

– Кто проявил сострадание ко мне? – спросил он. – Кто сказал мне хоть слово о том, что творится? И это с того самого момента, как я занемог в пятницу вечером, и до того, как, спустя сутки, меня хватил удар. Эта женщина с Лондонского моста, эта Грейс Делайт…

– Которую на самом деле звали Ребеккой Брейсгердл, – перебил Джеффри.

– Которую на самом деле звали Ребеккой Брейсгердл! Сейчас я не стану этого отрицать. Я ничего не стану отрицать сейчас. Никто не сказал мне, что она умерла. Более того, умерла насильственной смертью.

– Сэр, а кто сказал вам, что она умерла насильственной смертью?

– Пег. Она клянется, что ты ей так сказал. Она рассказала мне все сегодня утром, когда я очнулся, выгнал прочь доктора Хантера и увидел Пег: она сидела у моей постели и плакала. У этой потаскушки доброе сердце. Добрее просто не бывает. Поэтому…

Сэр Мортимер оглянулся. Хозяин «Виноградника», высоко задирая ноги в шлепанцах, неслышно подобрался к ним и был замечен, лишь когда разразился тирадой относительно того, что не потерпит, чтобы в его дом врывались всякие бездельники…

– Убирайся! – рявкнул сэр Мортимер.

Вот как поступали люди этой породы. Порывшись в карманах, он достал из-под плаща туго набитый кошелек и швырнул в коридор с такой силой, что завязки кошелька лопнули и монеты покатились по полу.

– Бери их, жри, делай что угодно. Но чтобы я тебя больше не видел!

Джеффри, увидев, что сэр Мортимер покачнулся, вскочил на ноги и хотел его поддержать. Но помощи не потребовалось. Вся эта сцена с трактирщиком, бросившимся подбирать монеты и мгновенно затем исчезнувшим, промелькнула, словно во сне. Джеффри снова сел. Сэр Мортимер подошел к столу.

– Кстати, о Пег. Она говорит, что ты решил жениться на ней. Это правда?

– Правда.

– И не откажешься от своего намерения, что бы ты ни услышал о ней?

– Нет.

– Хорошо. Разумно. – Сэр Мортимер облегченно вздохнул, при этом щеки его раздулись. – Ты бы ее видел сегодня утром. Стоит у моей постели и просит прощения. Она – у меня, это ж надо! Я должен умолять ее о прощении! У меня просто сердце разрывается, хоть ты и думаешь, что у меня и разорваться-то нечему.

– Такая забота о племяннице, сэр…

– О племяннице? – переспросил сэр Мортимер. – Олух ты! Пег – моя дочь.

– Да, – согласился Джеффри, не меняя тона. – Она – ваша дочь.

Сэр Мортимер расстегнул плащ (при этом показалось все засаленное великолепие его расшитого цветами камзола) и швырнул его на пол, как прежде – кошелек.

– Ты ведь не догадывался? Не ври – все равно не поверю. Что другое ты, быть может, и подозревал, например, что я отправляю потаскушку в тюрьму, о ней же заботясь. Пег говорит, что это ты подозревал. Но то, что она – моя дочь… Нет, об этом ты не догадывался.

– Нет, не догадывался… Сыщику можно было бы быть и посообразительней.

– То-то! Так оно лучше!

– Вы думаете? Забавно только: я ведь сказал Пег – просто так, в шутку, – что ей больше пристало быть вам дочерью, нежели племянницей. И еще забавно, что никто, кроме Лавинии Крессвелл, не докопался до вашей тайны – так тщательно вы ее скрывали. А ведь события и даты сходились, словно костяшки на счетах. Сложить их мог всякий. Возможно, кто-то и сложил.

– Ложь!

– Да нет, успокойтесь. Больше никто ни о чем не догадался.

Ветер шелестел по карнизам. Сэр Мортимер, уже было замахнувшийся палкой, вновь опустил ее.

– Нас, как и любого другого на нашем месте, – продолжал Джеффри, – ввело в заблуждение то, что Ребекка Брейсгердл казалась старше, чем на самом деле. К тому же платья и прически на портретах изображались одинаково и сорок, и шестьдесят лет назад. Кроме того…

Джеффри взглянул на своего собеседника.

– Ребекка Брейсгердл была на двенадцать лет моложе своей сестры Анны, то есть родилась около 1688 года. Когда красота ее была в самом расцвете, в двадцать два или двадцать три года, в 1711 или 1712 году, она пошла на содержание к сумасшедшему Тому Уинну. А через двадцать лет, когда красота изрядно поувяла, в нее до безумия влюбился один человек, намного моложе, чем она.

– Я не отрицаю…

– Года через четыре этот молодой человек ее бросил. Она к тому времени стала скупой и неприятной. Или тогда ее «странности» только начали проявляться? Вряд ли нужно рассказывать вам, что женщина эта, являя собой феномен достаточно редкий, но никак не уникальный, не утратила способности к деторождению, когда ей было уже под пятьдесят: И в конце тридцать шестого родилась Пег.

– Тише! Ради Бога, замолчи!

– Это должно быть сказано и забыто. Но сказать нужно.

– Как ты об этом узнал, если даже не подозревал ничего? И когда?

– Вчера вечером. В сундуке, где были спрятаны драгоценности, я нашел два пергамента с новыми записями. Про один вам могла сказать Пег. Это – завещание. Про другой она вам говорить не могла, так как сама ничего о нем не знала. На этом пергаменте безумная старуха описывает свою историю. Ребекка Брейсгердл, или Грейс Делайт, не имела особых причин питать нежные чувства к вам или даже к ребенку, которого вы зачали, а потом забрали от нее…

– А что могла дать ребенку эта негодная женщина? Что могла она дать Пег?

– А что вы ей дали?

– Я поселил ее в своем доме – вот что! Я выдал ее за дочь моего младшего брата и его жены. Жена брата не являлась наследницей – так мы объявили. Они преотлично удовольствовались наличными: кто откажется от звонкой монеты? Но деньги, которые я положил на имя Пег, были моими. Если ты сомневаешься в том, что я просто обожаю эту потаскушку…

– О, вы ее действительно обожаете. А боялись вы, значит, разоблачения? Это им так запугала вас миссис Крессвелл?

– Да, черт возьми! Какой молодой человек из хорошей семьи захочет жениться на дочери всем известной куртизанки? Тем более если стало известно, что она ведет себя так же, как мать?

– Только охотник за приданым вроде меня!

– И ты бы не женился, хотя ты и любишь Пег, если бы – признайся в этом – я тебя обманом не завлек. О, черт бы меня побрал! Я ведь думал, что ты не женишься!

– Но сейчас-то вы так не думаете, иначе разве осмелились бы прямо заявить, что она ваша дочь?

– Теперь-то я знаю. Пег рассказала мне…

– О драгоценностях в потайном отделении сундука?

– Да, и это меня не радует. Для нее ты готов был украсть, для нее пошел бы на убийство. Глупо! Пег, конечно, думает: ах, как прекрасно! Но я так не думаю. И все же… По крайней мере, из этого всего следует, что у тебя есть сердце.

– Тогда, может быть, и нужно было рассказать мне всю правду, как вы думаете?

– Да, но кто же мог знать, если ты уверял, что ни за что на ней не женишься? Я не решался сказать тебе, что Пег – моя дочь, точно так же, как не мог сказать этого судье Филдингу, когда вовлекал его в мой план: то, что она – незаконнорожденная, шокировало бы его гораздо больше, чем то, что она проявила непослушание. Чего ты добиваешься, мальчик? Пусть все идет, как идет. Или есть еще что-то?

Джеффри вскочил на ноги.

– Да! Есть еще кое-что. При всех ваших разговорах насчет «сердца» сколько сердечной боли можно было бы избежать, произнеси вы всего три слова!

Сэр Мортимер понял, о чем он говорит.

Но Джеффри смирил свой гнев, едва увидел, как подался назад этот крупный человек, как искривился его рот, каким жалобным стал его взгляд.

– Ладно! – сказал Джеффри. – Как вы сказали: пусть все идет, как идет. Чего об этом сейчас говорить? Вы нездоровы. Зачем вы вообще поднялись с постели? Зачем пришли сюда? Только чтобы сказать: «Я ее отец»? Отчасти, наверное, для этого. Или…

– Мальчик мой, неужели Пег нужно это знать?

– Покуда это будет зависеть от меня, она ничего не узнает. Слишком часто – и несправедливо – ее называли шлюхой, чтобы сейчас ей узнать, что ее мать шлюхой таки была.

– Но можно ли скрыть?

– Не знаю. Миссис Крессвелл все еще на свободе. И остается открытым вопрос о гибели Ребекки Брейсгердл. И дела – ваши, мои, а также других людей – по-прежнему зависят от этой старухи с Лондонского моста.

– Пег говорит, что Бекки Брейсгердл умерла от ужаса.

– О нет! Если бы речь шла об этом, мы никогда не смогли бы доказать по закону, что здесь – убийство. Она умерла от руки человека и была убита оружием, изготовленным человеческими руками, оружием столь же несложным, сколь непросто обнаружить след его. А Лавиния Крессвелл…

– Тело Христово! – воскликнул сэр Мортимер. – Не хочешь ли ты сказать, что ее убила Лавиния Крессвелл?

Он хотел продолжить, но не смог или передумал. Порыв ветра дунул на огонь серым облаком сажи из каминной трубы; заколебалось пламя свечи. Какой-то шорох, какое-то движение заставило Джеффри поднять глаза. В дверях – прямой, как струна, и абсолютно трезвый, хотя и с бутылкой в руке – стоял преподобный Лоренс Стерн.

– Черт меня побери! – вскричал сэр Мортимер, неожиданно поворачиваясь всем телом. – Черт меня побери!..

– Мистер Стерн, – вмешался Джеффри, – ваш природный ум должен подсказать вам, наконец, что вот уже три дня вы ходите по острию ножа: по одну сторону от вас – убийство, по другую – виселица. К счастью, вы до сих пор не заметили ни того ни другого. Не старайтесь узнать больше. Не заходите слишком далеко.

– Конечно, конечно, – сказал мистер Стерн. Он очень перепугался, хотя и переносил страх гораздо лучше, чем алкоголь, – и даже с некоторым достоинством. – К тому же я совсем не такой пустомеля, в какового превращает меня временами моя натура. А это, должно быть, джентльмен, с чьей… с чьей племянницей я в течение нескольких минут находился вчера в заточении на Боу-стрит? Нет, нет, я не собираюсь вам мешать. Прошу меня извинить.