В ответ Петрусь Иваныч рассмеялся, но язвительно и зло:
      - Такие, как ты, парень, не возродят, а окончательно разворуют страну. У тебя, Вовчик, не руки, а клешни краба - все заграбастают. Ты ещё покажешь, на что способен! За границей ты смог бы стать ученым, политическим деятелем, но здесь ты будешь только вором! Ну да прощай, до пятницы.
      И Петрусь Иваныч, распахнув дверь, даже легонько подтолкнул Володю на выход, и через секунду дверь захлопнулась за спиной растерянного мальчика.
      Володя пришел в себя быстро. Вышел и на углу дома прочел название улицы. "Вишь, куда меня занесло!" - ошеломленно подумал Володя, крайне редко бывавший на Гражданке. Нужно было срочно найти метро, чтобы побыстрее добраться до дому и успеть попасть в школу к первому уроку - он совсем не хотел привлекать к себе внимание со стороны учителей. И скоро, расспросив прохожего, он подходил уже к вестибюлю метрополитена. В вагоне, уютно устроившись в уголке, Володя не думал о том, какое будущее нарисовал ему Петрусь Иваныч, а прорабатывал план, как обманет того, кто унизил и его, и отца, и даже мать, и тем самым отомстит за поруганную честь семьи.
      "Видали! - с презрением думал Володя. - Он меня вором называет, а сам-то он кто? Я пошел воровать только затем, чтобы отца спасти да и маму тоже. А он? Красивые вещи, видишь ли, хочет иметь! Нет, наколешься, не получишь ты "Иеронима"! Он мне тоже нравится!"
      Размышляя о разном, думая скорее о своей удаче, чем о том, что ему грозит опасность, Володя подходил к парадной своего дома, как вдруг его окликнули по имени. Остановившись, мальчик резко повернулся, негодуя в душе на того, кто задержал его, и увидел Иринку Тролль. В скромной шубке из искусственного меха, в мальчишеской шапке, она не казалась Володе красивой, даже привлекательной, и, встречая её в последнее время, он порой даже думал с удивлением, как можно было любить такую некрасивую девочку.
      - Ну, чего тебе? - грубо спросил Володя, не здороваясь.
      Иринка подошла поближе, пристально вглядываясь в лицо Володи, точно привораживала, сказала:
      - Почему ты не ходишь в школу?
      - А тебе-то что? - ещё более грубо спросил мальчик. - Тебя что, завуч уполномочил вопросы такие задавать? Нечего мне делать в вашей школе! проговорил Володя. - Я, может быть, свое частное предприятие открыл, и на школу мне твою начхать!
      Девочка все более пристально присматривалась к Володе, а потом на её глазах внезапно заблестели слезы, она замотала головой и сказала прерывающимся голосом:
      - Володя, ты пропадешь, погибнешь! Я все вижу на твоем лице, оно так изменилось, будто... будто у тебя только одна кожа осталась прежней, Володиной, а все нутро кто-то забрал себе и вселил в тебя гадкое чудовище, которое ест тебя изнутри! Да, правда!
      Володя испугался. Он на самом деле, посмотрев на себя сегодня утром в зеркало, что висело в квартире Белоруса, увидел, что его лицо и впрямь стало каким-то чужим, но эти изменения он тогда приписал двум бессонным ночам и нервным разборкам с бандитами. Теперь же оказывалось, что дело было не в одной лишь усталости.
      - Ну чего ты брешешь! - громким шепотом сказал Володя. - Какое там чудовище? Ты не спятила случайно?
      Девочка не обиделась, а только отрицательно покачала головой:
      - Нет, я правду говорю, правду! Но только ты не бойся, ещё все можно исправить! Ты, когда совсем плохо станет, ко мне приходи, я тебе помогу!
      Володя вдруг не на шутку разозлился.
      - Она мне поможет! Чем ты мне поможешь?! - прокричал он. - Может, ты Сонечкой Мармеладовой по совместительству заделалась, а? Ну так я тебе не Раскольников и меня исповедовать не надо! Гляди, помощница выискалась! Да я скоро сам вам помогать стану, милостыню буду подавать, когда вы с голоду помирать будете! - И, резко повернувшись, Володя бросился к своей парадной.
      "Помощники! Спасители юродивые! - с ненавистью думал он, пока поднимался на свой этаж. - Все вы, слабые людишки, в спасители лезете, чтобы рядом с ещё более слабыми людьми сильными себя почувствовать! А мне вы не нужны! Я сам сильный, я бандитов вокруг пальца обвел! Я все могу, и я скоро стану богатым, очень богатым!"
      Раззадорив себя такими мыслями, Володя, придя домой, твердо решил в школу больше не ходить, чтобы не видеть вокруг себя заботы назойливых, непрошеных помощниц. Конечно, он не успел выспаться сегодня ночью, хоть и дрыхнул у Белоруса, не чуя задних ног, поэтому решил, что будет совсем недурно "придавить" ещё часок-другой. Весь переполненный гордостью за самого себя, то есть за свою ловкость, талант и ум, Володя, не раздеваясь, лег на кровать и тут же крепко уснул, а его лицо во сне скоро приняло прежнее, так нравившееся Иринке благородное и доброе выражение, б удто злое чудовище покинуло Володю на время, решив прогуляться. Сам же Володя остался с девочкой в прекрасном дворце, по которому они ходили, обнявшись, рассматривая картины. Мальчик все силился разыскать "Святого Иеронима", но ему это не удавалось, и было очень стыдно, так как Володя догадывался, что они не находят картину, пропавшую по его вине. Вдруг при переходе из зала в зал на него бросилось то самое чудовище, что жило когда-то в нем. Началось сражение, и скоро Володе удалось разорвать чудовищу пасть, и на самом дне желудка поверженного врага мальчик увидел "Иеронима". Картина была завернута в непромокаемый конверт, и Володя тотчас вынул её и повесил на стену, сказав Иринке: "А ты ещё не верила в мои силы..." И девочка лишь улыбнулась и коснулась своими губами Володиной щеки...
      - Давай-ка, милый, поднимайся и ножками сейчас топ-топ, - говорил Дима, сидевший рядом с Володей на кровати и похлопывающий его ладонью по обеим щекам. - Спать ещё рано - дело не сделано.
      Спросонья мальчик подскочил на постели, точно ему сделали "велосипед", то есть сунули между пальцев ног горящий окурок.
      - А!? Кто?! Зачем?! - вскрикнул Володя, не понимая, как у него в квартире мог оказаться Дима, бросившийся со всей паучиной компанией разыскивать Злого. А ещё увидел Володя, когда его глаза раскрылись, что по комнате из угла в угол ходили какие-то люди в черных масках и заглядывали то в шкаф, то в письменный стол, то подлезали под его кровать, то рылись в секретере, вышвыривая отовсюду мешавшие осмотру вещи.
      - Да это ж мы, не бойся, - успокаивал Володю Дима. - Мы, друзья твои корешки! Сейчас поищем у тебя кой-что в квартирке, а не найдем, так ты с нами на экскурсию прокатишься!
      Дима, улыбавшийся все время, покуда произносил фразу, был до приторности любезен, но Володя, приподнявшись, смотрел в его глаза и видел, как прыгали в них всполохи ярости и ненависти к нему, к Володе.
      - А что вы ищете? - спросил у Димы мальчик приглушенным голосом, точно не желая нарушить важность происходившего в его комнате.
      - А что надо нам, то и ищем, - вторя Володе, сказал Дима. - Свое во всяком случае ищем, не твое. - И прикрикнул людям в масках: - Эй, ворочайтесь быстрее! В гальюне смотрели?
      - Смотрели, - лениво откликнулась одна маска, и Володя признал в её обладателе одного из телохранителей Паука.
      - А на кухне?
      - Тоже все облазали, - был ответ.
      Володя же не придумал ничего умней, чем спросить у Димы, по-прежнему сидевшего на его постели:
      - Как же вы сюда зашли? Или я дверь забыл закрыть?
      - Забыл, - отвечал Дима. - Конечно, забыл. А не забыл бы, так мы бы и так, без твоей помощи к тебе б зашли. Ты ведь меня знаешь. Впрочем, цыпленок мой, давай-ка одеваться будем. Где твои штанишки?
      Минуты через три Володя уже был одет, а один из людей в маске помогал ему натягивать на плечи его замечательную куртку с огромным потайным карманом. Володя ничего не спрашивал, потому что догадывался о том, что случилось нечто очень неприятное и его увозят совсем не для того, чтобы угощать чаем с вареньем. И тут Володе стало так страшно, как не было даже тогда, когда ночью в Плоцком замке он увидел Рыцаря с железным клювом. Сейчас он понял, что затеял игру, соблюдать правила которой он не в силах просто и сил-то, оказывается, не было у него совсем, а эти люди не только обладали силой, но к тому же и совестью, не отягощенной состраданием.
      Володю вывели из квартиры, посадили в автомобиль с затемненными стеклами. Там, на заднем сиденье, он пытался брыкаться, возражать, говорить, что станет жаловаться отцу, пойдет в милицию, но Дима с переднего сиденья так зыркнул на него глазами, так скривил свой рот, что Володя тут же стих, и Дима совсем напрасно проговорил:
      - Пасть свою захлопни, партак5 несчастный! Намордник наденьте на него, пусть слегка остынет, пока не привезем его на место.
      И тут же двое молодцов Паука, что уместились рядом с Володей по обеим сторонам от него, напялили ему на голову черный мешок из плотной ткани, и тотчас темнота сковала и сознание и волю того, кто задумал тягаться с Пауком.
      Куда его везли, Володя не знал, но везли его долго, и судя по тому, что скоро проносившиеся мимо машины попадались все реже, а стоять у светофоров им совсем не приходилось, пленник догадался, что выехали за город. Даже воздух здесь был чище. Наконец остановились, описав перед этим круг.
      - Ну, просим пожаловать в наш замок, - совсем миролюбиво, даже задушевно предложил Дима выйти, но тут же приказал, чтобы Володя не пробовал снимать с головы мешок. И вот мальчик, ведомый под руку одним из людей Паука, вошел в какой-то дом, где сильно пахло жареным мясом, ароматным и острым, и Володе тут же захотелось есть, потому что, кроме кофе, выпитого у Белоруса, он сегодня ещё ничего не брал в рот. Однако он догадывался, что пригласили его сюда совсем не затем, чтобы потчевать жареной олениной (что, кроме оленины, думал он, можно было готовить в загородном замке?), а, возможно, затем, чтобы расквитаться с ним.
      Долго вели Володю по коридорам дома, но наконец он очутился в такой жарко натопленной комнате, что ощутил это несмотря на то, что на его лице был мешок из толстого сукна. И вот эта маска была сорвана с головы, и Володя увидел пылающий камин, а перед ним - человека, сидевшего к нему спиной, положив ноги на каминную решетку. На его плечах покоился клетчатый шотландский плед, а у ног лежал огромный пятнистый дог с открытой пастью, откуда свесился мокрый розовый язык.
      Все в этой полутемной комнате на самом деле напоминало замковые залы, которые видел Володя в Плоцке, - и картины, и оленьи рога, могучие и ветвистые, и даже матово поблескивавшее на стенах старинное оружие. Но не эти трофеи привлекли внимание Володи, едва его глаза привыкли к полумраку, - в углу, справа от камина, метрах в пяти от человека, гревшего ноги, сидел в кресле другой человек, и его поза, его вид буквально заворожили мальчика, заставив его сердце биться так сильно, будто он увидел привидение.
      Этот человек, сидевший в тяжелом, массивном кресле, был наполовину голым, его руки покоились на подлокотниках, но не произвольно, а по чьему-то приказу - ремни так туго перетягивали руки, что врезались глубоко в плоть человека, на груди, плечах которого виднелись кровавые рубцы, а голова, как у мертвого, свешивалась на грудь.
      - Ну, здравствуй, мальчик! - не вставая, повернул к Володе голову сидевший у камина человек, и Володя тотчас узнал в говорившем Паука. - Вот видишь, как скоро довелось нам встретиться опять? Что ж, заслуживаешь того, чтобы с тобой люди пожилые, уважаемые даже, встречались часто - ты умный и очень... очень шустрый мальчик.
      И тут Володя, присмотревшись к предмету, прислоненному к каминной решетке, неподалеку от ног сидевшего, узнал "Святого Иеронима"! Являлась ли эта картина подлинником, была ли она копией, а если копией, то какой по счету, Володя, конечно, знать не мог, но отчетливо понял, что окончательно засыпался.
      - Почему же это я шустрый? - спросил Володя тихо, но спокойно, потому что догадывался - самообладание сейчас важнее всего, но Паук вместо ответа только негромко рассмеялся и потер шершавыми, сухими ладонями.
      - Ты этого вот дядю не узнаешь? - спросил в свою очередь Паук, махнув рукой в сторону полуголого мужчины. - Да нет, откуда тебе его знать, конечно! А ведь это, мальчик, человек в своем роде очень, очень известный, прославленный даже по части краж произведений искусства преимущественно из государственных собраний. И ты знаешь, какая с этим мастером, виртуозом своего дела недавно случилась непруха? Не знаешь?
      - Да откуда же мне знать? - удивленно спросил Володя, начиная соображать, кто этот полумертвый человек, сидящий в кресле.
      - Так вот в чем дело, мальчик, - продолжал, улыбаясь, Паук, не вставший между тем с кресла, на котором сидел, и даже не повернувшись лицом к Володе - так и сидел вполоборота к нему. - Значит, приходит этот парень в одно культурное место, чтобы позаимствовать оттуда одну вещицу, картинку, скажем. И очень все удачно у него так получилось, только вот оказалось, что позаимствовал он в том культурном месте не совсем-таки то, что он хотел там взять. Не догадываешься, о чем речь идет?
      Володя, к которому уверенность в себе приходила теперь одновременно с опасностью, грозившей ему, нагло так сказал:
      - Нет, не могу взять в толк, о чем вы говорите. Понимаю только, что этот парень или пьяным был, или он по натуре пентюх и болван, раз уж то забрал, что ему негодным потом показалось.
      Стоявший за Володей Дима (мальчик чувствовал его присутствие спиной) громко хмыкнул:
      - Ну и жаба!
      А Паук, разозлившись на невозмутимость Володи, заливаясь тихой злобой, сказал:
      - Так ведь этот парень не по природе своей лохом стал, а сделали его лохом кой-какие людишки. Тут и имеющий семь пядей во лбу промахнулся бы, факт! Сам посуди, взял он картинку, какую хотел, а оказалось, что копию взял, потому что кто-то уж успел пошуровать - изловчился!
      - Ну а я-то тут при чем? - пожал плечами Володя. - Догадываюсь о том, что поймали вы Злого, того самого, кто ночью снял "Иеронима". Только зачем вы намекаете здесь на меня? Мало ли что снял ваш Злой в "культурном месте". Я ведь в том месте лично ничего не вешал, а если снял он копию, значит, она там так и висела на гвоздике. Бывает и такое, я слышал, что музеи вместо подлинников подмену выставляют, а настоящую картину в то время реставрируют.
      Дима за спиной Володи снова громко хмыкнул, сказав: "Ну и нашел же я негодяя!", и Володя больше не мог терпеть, потому что нервы его, натянутые так туго, точно струны в рояле, начинали рокотать, едва к ним прикасалось любое слово.
      - Да не негодяй я, не негодяй! Чего ты обзываешься?! Говорите прямо, чего плохого я вам сделал, а потом и обзывайтесь! - прокричал мальчик, криком маскируя подступавшие слезы.
      Паук заговорил добрее, мягче:
      - Мальчик, эта вот картина - возьми её в руки, возьми - взята нами у Злого, которого ты ловко признал в том человечке. Рассмотрели мы её внимательно, малыш, - глазки-то у нас есть, есть! - рассмотрели и получилось так, будто Злой снял ту самую картину, что повесил ты. Или, думаешь, мы не признаем работу Браша?
      Да, Володя понимал, что его приперли к стенке, но сдаваться он не хотел:
      - А почем вы знаете, что Злой снял в Эрмитаже именно это полотно, а не настоящее? Может, он вам нарочно копию подсунул, чтобы настоящую картинку к рукам прибрать. Ведь он и Белоруса обманул, и напарника своего, Кита! Так разве такой "мастер" станет вам отдавать то, ради чего трудился, в милиционеры поступал! Нет, не станет!
      Да, Пауку поистине нравилось упорство Володи, и он удовлетворенно рассмеялся, весело потерев ладонью о ладонь, причем раздался такой звук, будто наждачной бумагой драили кирпич.
      - Ей-Богу, ты говоришь разумно, воробей! Но ведь и мы не лохи безмозглые, чтобы верить любому слову Злого. И мы вначале предположили, что он нас динамит и вместо подлинника подсовывает копию. И вот привезли мы Злого на эту дачку и начали, как говорили двести лет назад, допрос с пристрастием - кто же может не любить тела своего? Железом раскаленным его чуть-чуть погрели, но ничего новенького Злой нам не сказал. Только и твердил, что снял вот эту вот картину, потому как от подлинника она ничем не отличалась. Да и как он мог помыслить, что кто-то до него тут пошурует? Начали мы потом считать-высчитывать, и оказалось, что подлинную картинку ты, голубчик, снял, а больше некому. Это, конечно, очень хорошо, что не черту Злому она досталась, не Белорусу, нас хотевшему крутнуть, а тебе, Володя. И теперь мы очень просим твою юную милость рассказать нам, зачем тебе понадобилось нас динамить и наговаривать на Злого? Разве тебе обещанного гонорара мало показалось?
      Володя слушал Паука, и его обоняние все больше и больше наполнялось запахом жареного мяса, но теперь этот запах не ласкал его, а просто мучил казалось, что пахнет не олениной или лосятиной, а поджаренным телом Злого. Мог ли Володя по-прежнему юлить да отпираться, когда видел к тому же две большие кочерги, уже нагретые в камине докрасна? Приходилось признаваться, но сделать это было нужно как можно правдоподобней, но так, чтобы и сохранить свой интерес.
      - Дядечка Паук! - захлюпал Володя носом. - Да, соврал я вам и Диме, то есть Юрику вашему, тоже соврал! Но ничего я с собой поделать не мог!
      - Как это не мог?! - спросил Паук, поднимаясь с кресла и роняя на пол свой шотландский плед. - Ты что, шизофреник, чердак у тебя, что ли, поехал? Быстро говори, куда ты задевал картину, а то живо на место Злого усядешься, узнаешь, как мои ребята могут языки развязывать!
      И Паук, быстро нагнувшись к камину, схватил одну из калившихся там кочерег. Искры снопом полетели на мраморные плиты пола близ каминной решетки, и жар раскаленной докрасна кочерги коснулся Володиного лица. Однако какое-то глубокое животное чувство подсказало Володе, что надо держаться избранной линии.
      - Дядечка Паук!! - заверещал Володя. - Поверьте мне, поверьте! Не хотел я забирать себе картину, не нужна мне она была, но вот снял я её с крючка и сел на кресло, фонарик поднес поближе и стал смотреть на святого Иеронима! Долго, долго я так на него смотрел, и почудилось мне вдруг, что он ожил, что зашевелился, стал грозить мне пальцем и говорить: "Зачем ты, Володя, хочешь меня украсть? Знаешь ли ты, что это грех великий и тот, кто меня украдет, и двух дней на свете не проживет!" Сказал так Иероним - и снова в картину превратился. Я же уже хотел его на место вешать, потому что очень испугался того, что помру от такого греха, но в это время зашумело за дверью, я в камин спрятался, слышал, как кто-то приходил и как называли эти приходившие друг друга Китом и Злым, а когда они ушли, я хотел было подняться да и картину назад повесить, чтобы не было на мне греха, но и сам не заметил, как заснул в камине. Проснулся же я поздно - всего полчаса до открытия музея оставалось. Разве было время "Иеронима" на стенку вешать? К тому же знал я, что вместо подлинного висит там другая подделка, не моя. Вот и решил я до поры картину ту забрать, но Диме, то есть Юрику вашему, её не отдавать, чтобы и на вас греха не было. Так что оставил я подлинник на трубах камина, - его Дима, то бишь Юрик, видел, а днем, когда мы с ним расстались, снова в Эрмитаж сходил и вынес картину, чтобы кто ненароком её там не нашел, припрятал её в одном месте и теперь хочу с неё сделать копию, потому что полюбил я этого святого и знаю, его изображение мне в жизни очень поможет. Вам же я картину не отдам, а отнесу её назад, в Эрмитаж, к самому директору. Пусть уж он сам решает, что со мной делать...
      Володя весь свой длинный монолог проговорил срывающимся голосом, глаза его блестели, как у умалишенного, а губы тряслись. Паук, видел Володя, смотрел на него такими же безумными глазами, потому что то, что говорил мальчик, по его понятиям, было просто абсолютной дичью и ахинеей. А Дима, стоя рядом с Пауком, чему-то горько улыбался, низко опустив на грудь подбородок. Когда Володя закончил, Паук с полураскрытым от изумления ртом обратился к Диме и тихо спросил:
      - Ты где этого психа нашел? Из какого дурдома он убежал? Нет, нет... ты понимаешь, он, оказывается, безгрешным решил остаться, а нас задумал оставить без картины...
      И вдруг Паук до неузнаваемости исказил свое старое лицо и закричал так громко, так пронзительно, на такой высокой ноте, что Володе показалось, будто Паук и не был вовсе мужчиной, а являлся переодетой женщиной.
      - Ты-и-и, мерзаве-и-иц! - истошно орал Паук, тряся худенького Володю за плечи. - Я тебе здесь, на земле, такой ад устрою, что больше никакого греха бояться не будешь! Снимайте с кресла Злого и сажайте на него звереныша! Каленым железом жечь его буду!
      Хорошо, что в руках Паука не было кочерги, которую он за полминуты до своего припадка бросил в камин, а то Володе пришлось бы совсем худо. Телохранители Паука на самом деле бросились исполнять его приказание и уже снимали ремни с рук замученного Злого, но тут слово взял Дима, сказавший Пауку спокойным, даже веселым тоном и с приятной улыбкой на лице:
      - Отец, ну чего ты добиваешься? Ведь я знаю, что такие фанатики, как Володя, уж если им в голову втемяшится идея, то они от неё не отступятся и буквально умрут, а не скажут того, чего от них хотят. Ну подумай, окочурится наш Вовик на твоем паршивом кресле, а про картину ты так и не узнаешь. Давай-ка лучше по-доброму, по-хорошему, ласково и мягко. Что, разве он и сам не понимает, что с нами шутки плохи? Понимает! - И обратился уже к Володе: - Ну, Вовчик, христианский ты великомученик, святой Антоний, Себастьян святой! Говори-ка побыстрей, куда ты там картинку спрятал? Или хочешь, чтобы мы с тобой поступили так, как легионеры Нерона с увлеченными идеями Христа? Но ведь нам стыдно будет - мы сами христиане! - И подойдя к мальчику вплотную, шепнул уже совсем без шуток: - Лучше сейчас скажи. После поздно уж будет...
      Володя и без того догадывался, что шутить с этими людьми все равно что карабкаться вверх по мачте высоковольтной линии. Самое главное, что удалось ему сейчас, это то, что он сумел отвести от себя подозрение в обмане, надувательстве, - это намерение непременно стоило бы ему жизни. Теперь же он выглядел в глазах этих бандитов просто слабоумным, внезапно поверившим в Бога, почти идиотом, с которого и взять-то нечего. А Паук все ещё не мог прийти в себя и бормотал под нос:
      - К директору он хотел нести картину! Связались с недоделанным!
      Дима же, пока Паук, обессиленный собственной истерикой, не мог отдышаться, сидя в кресле, продолжал обрабатывать Володю, грозя ему с улыбкой такими карами и мучениями, от представления которых и сам святой Себастьян пришел бы в ужас.
      - Ну хорошо, хоть мне все это очень неприятно, - мрачно заявил Володя, - но я вам все-таки отдам картину, как только получу её назад. Она на квартире у моего приятеля, а он вернется лишь после завтра, к вечеру. Не бойтесь, я не убегу, потому что мне теперь ничего не нужно: ни ваших долларов, ни ваших суетных богатств. Я в монастырь уйду, наверно, потому что...
      - И уходи, мальчик, уходи! - замахал руками Паук, как бы в знак прощания с Володей. - Уходи, таким придуркам, как ты, только там и место! Но перед уходом не забудь нам отдать картину, а то ведь я тебя и из-за монастырской стены своими паучьими руками достану! Где послезавтра мы с тобой увидимся?
      Володя сделал вид, что сильно задумался, хотя он совсем и не размышлял об этом в данную минуту - было все равно.
      - Давайте в пять, у метро "Владимирская", - сказал он, говоря это наобум святых, первое, что на ум взбрело.
      - А если, молокосос, ты нас снова кинешь? - ощерился Паук шакальей улыбкой. - Ты знаешь, что шуточки твои мне порядком надоели. Что, если ты куда-нибудь в Самару или в Арзамас свалить захочешь до послезавтра?
      - Никуда я не уеду и вас обманывать уже не стану, - серьезно сказал Володя. - Только... - И он замялся.
      - Ну что, что только?! - раздраженно прокричал Паук, и пятнистый дог, гревшийся у пылающего камина, уже в который раз поднял на хозяина свои скорбно-умные глаза. - Как надоел ты мне своими оговорками, этими "только". Ну, чего ты хочешь?
      Володя ещё выждал несколько минут, чтобы его слова прозвучали внушительно, и сказал тоном, каким, он думал, говорят приговоренные к смерти, прося исполнить их последнее желание:
      - Я прошу вас, подарите мне вот эту копию "Святого Иеронима", я её повешу над постелью, потому что картина эта меня сделала совсем другим...
      Да, фразу эту можно было произнести фальшиво, наигранно, однако же Володя так произнес её, спокойно и серьезно, с легкой задумчивой печалью, что сомнений быть не могло - Володя на самом деле переродился. Тем не менее у Паука, который с минуту размышлял над фразой Володи, были на эту копию свои виды, и он лишь зло усмехнулся:
      - А понюхай-ка ты, малец, вот это! - и показал ему фигу. - Нет, эта копия у меня останется, а то боюсь, как бы меня снова за нос водить не стали. Здесь ведь только с лупой работать надо, если хочешь подделку от подлинника отличить. Браш ведь не случайно в лагере сидел за свою умелую работу и рукой своей пожертвовал тоже не зря. Так что иди-ка, святоша, с миром и повесь у себя над постелькой Богоматерь или Николу Угодника. А всего лучше будет для тебя в дурдоме полечиться - и иконки не понадобятся. Ну все, баста! - хлопнул Паук своими трескучими ладошками. - Проводи этого отрока, Юрик, до города и дорогой ещё раз внуши, что обманывать старших есть великий грех!
      И тотчас Володя снова погрузился в глубокую, непроглядную темень, потому что кто-то сзади резким движением напялил ему на голову черный колпак. Его взяли под руку чьи-то цепкие пальцы, и снова мальчик шел по коридорам загородного "замка" Паука, и опять ощущал Володя сильный запах жареного мяса, а в ушах звучал визгливый крик хозяина этого дома: "Мерзавец! Я тебе на земле такой ад устрою!.."
      ГЛАВА 13
      ОГРОМНАЯ КРЫСИНАЯ НОРА
      Володя так и ехал в машине с колпаком на голове, а внутри его головы был муравейник мыслей, которые отчаянно копошились, выполняя каждая свою работу, но никак не могли сотворить что-то общее, какую-то очень полезную для Володи, спасительную идею. Послезавтра он должен был отдать настоящего Боттичелли или готовиться к тому, чтобы занять место на кресле в комнате пыток.
      "Послезавтра в два часа дня ко мне домой приходит Белорус, и я буду должен сделать все, чтобы рассорить с ним маму, и сделаю я это при помощи копии Браша, моей личной копии. Потом я пойду на встречу с Пауком и снова попробую подсунуть ему копию, но это спасет меня совсем ненадолго. Второй обман Паук мне не простит, и меня, конечно, растерзают в его доме. А если Браш не успеет сделать копию? А если мама не согласится прийти ко мне домой?" В общем, чем больше Володя думал, тем сильнее убеждался в том, что окончательно увяз в болоте обстоятельств, созданных его собственной жадностью.
      Впрочем, был и другой выход. Можно было пойти в Эрмитаж, забрать из камина настоящего "Иеронима" и вместе с Петрусем Иванычем и мамой отправиться за границу. Папе на самом деле тоже перепадал бы немалый куш, и все оставались бы довольны, кроме Паука и Димы, конечно. И Володя, думая о таком решении проблемы, уже не гнал его так категорично, как, к примеру, ещё сегодня утром.
      - Вовчик, - внезапно нарушил молчание Дима, сидевший рядом с Володей на заднем сиденье, - а ведь ты даже покруче оказался, чем я думал. Такую восьмерку снова закрутил...
      - Что за восьмерку? - испуганно спросил Володя, и его голос прозвучал глухо, как из бочки, так как слова преодолевали толстое сукно.
      - Ты ведь снова нас кинуть захотел, меня кинуть. Ты очень жадный, Вовчик. Жаба тебя душит. Ты, я знаю, далеко пойдешь, если не нарвешься на перо или сливу6 не получишь. Но я в душе немало посмеялся, когда ты Пауку о своей внезапно нахлынувшей вере распинался. Он ведь хоть и хитер, этот Паук, но изрядно глуповат, однако. Мне скажи спасибо - я тебя прикрыл. Но картинку ты все же принеси, а то Паук тебя сожрет, поверь мне.
      И они больше не разговаривали, а скоро Володя услышал, как город стал наваливаться на них шумом своей дневной суеты, гомоном людской толпы, грохотом трамваев, автобусов, машин. Проехали в этом шуме минут двадцать, затормозили, и только тогда с Володи был снят черный колпак.
      - Вот "Владимирская", - очень жестко, сурово сказал Дима, - покажи, где ты послезавтра будешь нас поджидать?
      Володя взглянул через затемненное окно на улицу и наугад ткнул пальцем туда, где стояла часовня Владимирской церкви.
      - У часовни? - спросил Дима.
      - Да, здесь, - ответил Володя.
      - Хорошо, ты увидишь меня сидящим в этой машине, сам подойдешь, откроешь дверцу и заберешься в салон. Паук будет со мной. Ты нам все покажешь, и мы расстанемся. Я постараюсь уговорить Паука, чтобы он все же заплатил тебе гонорар, хоть ты и виноват перед нами, очень виноват. Я буду напирать на то, что у тебя от страха случилось легкое умопомешательство. Ну, до послезавтра. И помни, что второй обман закончится для тебя очень, очень плачевно.
      Дима отворил дверцу, и Володя вышел. Машина тут же снялась с места, и мальчик едва сумел рассмотреть её очертания и цвет, чтобы завтра не перепутать с какой-нибудь другой легковушкой. Опустошенный, раздавленный обстоятельствами, стоял Володя неподалеку от входа в метро. Мимо него проходили люди, и многие из них улыбались, казались счастливыми, и Володе при взгляде на их лица было особенно тяжело осознавать свое положение, осознавать то, что он, вор, никогда не сможет теперь так беззаботно улыбаться.
      Внезапно он поднял глаза и увидел вознесшиеся к небу купола церкви, нарядной, праздничной. "А может быть, мне на самом деле к Богу обратиться, - печально улыбаясь, подумал Володя, - вдруг поможет?" Но тут же какое-то упрямое, непокорное чувство восстало против этой тихой мысли, прогнало, смяло её, и скоро во весь свой рост, величественно, как Люцифер, поднялось убеждение: "Нет, не пойду! Хватит мне в придурка играть, шизоидом притворяться! Нет, я всех вас перехитрю, Пауки, а покоряться вам не стану, не ждите!"
      Его взгляд с куполов соскользнул вниз, на бренную, грешную землю, где у забора, окружавшего церковь, стояли в ряд старухи и старики, пьянчужки и люди вполне трезвые и даже молодые, одетые почти в лохмотья, и те, которых украшали дорогие наряды. Все они чем-то торговали, с надеждой глядя в лица тех, кто рассматривал их товар или просто проходил мимо так, пустого интереса ради. И Володю вдруг сильно потянуло к тем, кто так же, как и он, сейчас очень нуждался в людском внимании. Правда, у него не было никакого товара, но ведь он мог хотя бы поприцениваться к товару продавцов, показав себя тем, кто обладает способностью не только купить, но и подарить кому-то хотя бы секундную радость надежды, что их вещь сейчас "уйдет".