- Не по твоей голове Мономахова шапка, Вася! Эх, не по твоей!
      30 августа царь посетил Александро-Невскую лавру. Долго молился у раки с мощами святого благоверного князя, Александра, во время молебна, замечали многие, плакал. Потом зашел в келью почитаемого в монастыре схимника, немного поговорил с ним, постоял рядом с гробом, что служил ему постелью. 1 сентября он выехал из Петербурга на юг России, что предпринималось якобы ради здоровья Елизаветы, а когда князь Голицын, осведомленный насчет духовной Александра, намекнул ему о том, что при продолжительном отсутствии царя нельзя акты о престолонаследии держать необнародованным, Норов лишь тихо сказал:
      - Положимся в этом на Бога!
      15
      ЦАРЬ - ПОЛИЦЕЙСКИЙ
      Покуда Александр добирался из Новгорода в Петербург с купеческим обозом, его неотвязно мучила мысль: зачем он едет в столицу и что он там станет делать?
      "Если уж еду в Петербург, - размышлял он, - значит, нужно воспользоваться этим в полной мере. Страной правит капитан Норов, это понятно, но никаких реформ не проводит и, видно, упивается властью. Нужно отнять у него власть, чтобы искоренить в стране зло, но разве Норов покинет престол добровольно? Разумеется, нет. Тогда придется всем объявить, что он - самозванец, поднимется скандал, многие сановники будут опозорены, великие князья, Елизавета, маман - тоже. Я сам буду опозорен, потому что выяснится, как Норов получил власть и всю страну на почти двухлетний срок. Нет, это не годится, не годится! Попробую договориться с Норовым по-хорошему, припугну его разоблачением - нет, опять не то: как же появиться во дворце в своем настоящем обличии? Норов - с оспинами, а я - без. Обратиться к Виллие, чтобы и он меня заразил? Нет, чепуха какая-то! Я бред несу..."
      Теряясь от мучивших его противоречивых мыслей и порывов, Александр не заметил, как подъехали к заставе Петербурга. Купцы его ссадили, сказав, что теперь ему с ними не по пути, один, сжалившись над оборванным и затасканным костюмом барина да и в благодарность за кое-какую работу, которую делал Александр в пути, - распрягал и запрягал лошадей, поил их, - вручил ему серебряный рубль, сказав:
      - Вот тебе целковый. Пуговиц к шинелке купишь, картуз какой... Ну, прощевай, да с голоду, смотри, не окочурься. Да и холода недалече...
      Потом махнул рукой - к чему-де это говорю? - да и погнал свой воз вслед за уже отъехавшими товарищами. Александр же послушал доброго купца купил и пришил к шинели недостающие пуговицы, у старьевщика за тридцать копеек приобрел старенькую фуражку, не офицерскую, но издалека похожую на ту, что надел он ещё в Бобруйске. Был конец сентября, погода стояла теплая, но Александр застегнул шинель до подбородка, чтобы не был виден его поношенный сюртук. Поев на пятиалтынный в дешевом трактире, побрел в центральную часть города, хоть и не знал вовсе, зачем он идет туда - ноги так и несли его.
      Пришел на Дворцовую площадь, посмотрел на развод караула, но остался равнодушен, видя строгие и слаженные перестроения военных. Вся эта красота показалась ему сейчас ненужной и пустой забавой. Обошел вокруг своего двора, двинулся по набережной в сторону Летнего сада. Все в Петербурге, замечал Александр, осталось прежним, кроме, пожалуй, большого числа нищих попрошаек да пьяных, которых прежде он совсем не видел. Прошел вдоль решетки сада, приблизился к воротам, хотел было зайти и прогуляться по желтым осенним аллеям, но его остановил чей-то строгий приказ:
      - Билет соизвольте взять!
      - Какой... билет? - ошарашенно посмотрел Александр на стоявшего в воротах человека в бедной чиновничей шинели, красный нос которого свидетельствовал о пагубной страсти стража.
      - Какой-какой! - передразнил Александра чиновник, и глаза его воровато забегали. - За вход заплатите: с дам и господ - по гривеннику брать велено, с детей и прочих мещан - пятак-с. С вас, вижу, гривенник. Извольте заплатить!
      Вход в Летний сад при Александре был свободным, и новшество, скорее, не удивило, а сильно разозлило его, да и плутоватый вид стража вызывал подозрения.
      - Как платить?! - неожиданно громко прокричал Александр. - С каких это пор? Не стану платить! Пусть мне вначале сам обер-полицмейстер о том сообщит. Кто это распорядился публику в Летний сад по билетам пускать? Говори, кому подчиняешься!
      Слова эти вырвались у Александра невольно. Если бы у него в кармане не болтался один лишь двугривенный, а было, по крайней мере, рублей пять, Александр безоговорочно отдал бы требуемые деньги, теперь же ему было просто жаль Гривенника. Привратник же, скривив лицо в досадливой гримасе, быстро посмотрел по сторонам, зашептал:
      - Ваше высокоблагородие, чего шуметь-то? Для чего гуляющую публику беспокоить? Гривенника, что ли, жалко? Ну так проходите и так, пропускаю, только ораь-то не надобнос-с!
      - Как не надобно?! - не на шутку разошелся Александр, поняв, что чиновничек решил немного подзаработать и встал в воротах самозванным образом. - Мзду в свой карман берешь?! Да я тебя, каналья ты этакий, в полицию сейчас отведу, чтоб не самоуправничал! - И Александр, крепко ухватив лже-привратника за шиворот шинели, закричал призывно: - Полиция! Полиция! Сюда!
      Офицер и два полицейских унтера, заслышав крик, уже спешили к воротам и глубины сада, а Александр все таскал перепуганного насмерть чиновника за воротник, у того с головы слетела фуражка, волосы растрепались, и руки выпали билеты, дававшие право гуляющим посетить парк, а самому чиновнику возможность пообедать в кухмистерской с бутылкой поддельного бургундского.
      - Вот, господин поручик! - заговорил Александр, обращаясь к полицейскому, когда он подошел. - Деньги незаконно за вход берет! Это же самоуправство, воровство! Нельзя такое терпеть!
      Полицейский сделал страшное лицо, приставил кулак к носу чиновника, зашипел:
      - Жеребятьев, сучий послед! Я ли тебя не предупреждал? ты же клялся мне!
      - Ваше благородие! - заскулил чиновник. - Да вы же сами...
      - Что сам, что сам? - заорал полицейский, не обращая внимания на удивленных криком прохожих. - В тюрьме сгною! - И тут же приказал унтерам: - Взять сего под арест! В съезжую его!
      Потом смерил взглядом Александра с головы до ног:
      - А вы, сударь, кем будете? Чем засвидетельствуете свою личность?
      Отпускной билет, истасканный и кое-где даже рваный, так и покоился в кармане сюртука, и Александр немедленно его извлек.
      - Так, - прочел полицейский, - отпускной билетик-то ваш, господин капитан, уж просрочен. Сие, конечно, благородно, то, что вы за правое дело вступились, но вынужден вас препроводить на гауптвахту. Там разберутся. Следуйте за мной...
      Александр шел рядом с полицейским по аллее сада не без радости. Где бы ночевал он сегодня, если бы не такая неожиданная оказия? Правда, он побаивался лишь одного: если его отошлют в полк, то там непременно увидят, что из отпуска возвратился не Василий Норов, а какой-то неизвестный. Но вот подошли к зданию гауптвахты, до которого от Летнего сада было рукой подать. Офицер передал его дежурному майору, и седовласый, строгий служака долго отчитывал Александра как за то, что он не явился в указанный срок в свой восемнадцатый егерский, так и за безобразный внешний вид.
      - Позорите русскую армию, господин капитан! - сказал он напоследок. Ну, посидите в одиночной камере ден так с десять - поумнеете! Ступайте следом за конвойном - он отведет вас в ваше новое жилище. Приятных сновидений!
      Прошли три дня, пять, семь, а на восьмой заскрипел замок, окованная железом дверь отворилась, и в камеру, сразу наполнив её ароматом дорогих духов, чуть пригибаясь, будто не хватало места, вошел горбоносый, красивый генерал, и Александр сразу же узнал в нем графа Милорадовича! Поднявшись с койки, Александр встал перед военным генерал-губернатором Петербурга, который долго и пристально смотрел на него, то поднимаясь на носки, то вновь опускаясь на пятки, причем сапоги его сочно скрипели. Но вот Милорадович заулыбался и сказал:
      - Да что мы стоим? Присядем вместе на вашу койку да поговорим. - Сели, и граф сказал: - Плохо ваше дело, капитан. И так уж вам государь от щедроты души предоставил двухгодичный отпуск, вы же не явились к сроку в свой полк, имеете какой-то затрапезный, вульгарный, я бы сказал, вид. Вы что, видно, пропили все имущество?
      - Никак нет, ваше сиятельство, - находя неизъяснимое удовольствия от разговора с честным человеком, героем войны, покачал головой Александр. - В пути со мной случилось много неприятностей. Меня разорили... русские нравы.
      - Ах да! - понимающе кивнул Милорадович. - Наверное, именно поэтому вы так горячо восстали против злоупотреблений, замеченных вами у ворот Летнего сада. Что ж, благородное сердце - великая редкость в наше испорченное время. А посему я вот что имею вам предложить. - Граф легким движением провел рукой по густым, кудрявым, хоть и с легкой сединой, волосам. - Вот что... Семи понимаете, что неявка в полк из отпуска - провинность немалая, но я бы мог и вовсе затереть её, написав командиру полка. Но, но... не напишем ли мы полковнику, что вы и вовсе уходите в отставку, по семейным, так сказать. обстоятельствам?
      - К чему же это, ваше сиятельство? - недоумевал Александр.
      - К тому, что вы сильно нужны мне, господин Норов.
      - В каком же качестве я могу быть вам полезен?
      Милорадович поднялся и едва не уперся головой в потолок камеры:
      - Вы мне нужны в качестве... тайного агента. Разве вы не слышали, что граф Милорадович возглавляет свою, особую полицию?
      Негодование мгновенно сковало мышцы лица Александра:
      - Вы предлагаете мне стать шпионом, соглядатаем? Мне, прирожденному дворянину, офицеру?! Не оскорбляйте меня, ваше сиятельство, иначе... иначе я попрошу вас покинуть эту комнату!
      Милорадович не обиделся. Он снова уселся на койку, весело посмотрел на Александра.
      - И этот пыл тоже делает вам честь, капитан. Но к чему мальчишечкая вспыльчивость? Разве у меня вы не станете заниматься тем же, чем занимались в армии - заботой по охране безопасности державы? На полях сражений вы деретесь с врагом явным, здесь же, в Петербурге - с тайным и куда более опасным неприятелем. Страна проедена язвой беззакония, мздоимства, открытого воровства, и, главное, общественная мораль далека от совершенства. А где поражена нравственность общества. там ищи и откровенное зло, ибо от порчи нравов проистекают все беды России да и любой другой страны. Вы сказали "шпион"? Нет! Незаметный ратоборец на поле брани со злом! Именно, незаметный, а то как же подойти к змее, свернувшейся где-нибудь в укромном месте, чтобы убить гада, грозящего своим жалом? Вы же со своим чувством справедливости, со своей... невидной, скажу прямо, невзрачной внешностью, и будете этим незаметным для врагов борцом со злом. Соглашайтесь, капитан! Оставьте предубеждения, созданные в обществе против агентов полиции, в обществе, покрытом плесенью разврата и злокозненности. Ну же, ну?!
      Милорадович говорил это с горящими глазами, и, казалось, нос его стал ещё более горбатым, и все лицо графа, негодующее и победоносное, ещё более выделялось своим орлиным профилем.
      "Но ведь граф говорит как раз о том, о чем и я так долго думал! закипело в сердце Александра. - Что я потеряю, став слугой закона под маской неприметного для зла полицейского? Корону мне уже не вернуть, зато я верну себе власть над людьми. Я знаю, какими полномочиями обладает тайный агент полиции, а поэтому убью сразу двух зайцев: стану содействовать искоренению злонравия и в то же время буду ощущать себя парящим над людьми. Должность тайного агента откроет мне замки всех домов, то, что было сокрыто от меня, когда я царствовал, - семейные, глубоко личные тайны, даже помыслы людские, тайники их помыслов, побуждений, - станет явным. Я верну себе власть над всеми, включая графа Милорадовича, потому что власть закона сильнее всякой прочей власти!"
      - Ну же, ну?! Вы согласны? - нетерпеливо повторил вопрос военный губернатор.
      - Согласен! - решительно кивнул Александр.
      - Прекрасно! - сказал граф. - Ну, так сразу к делу... Вы французским хорошо владеете? - спросил Милорадович по-французски.
      - Не хуже, чем русским. Едва ли не с пеленок меня учили говорить на этом языке, - так же, по-французски отвечал Александр.
      - Это как раз то, что мне нужно, - удовлетворенно улыбнулся военный губернатор. - Итак, Василий Сергеич, едва я уйду, вас освободят и офицер, согласно моему приказу, отведет вас на квартиру, где вы будете жить...
      - Однако, - усмехнулся Александр, - вы, понимаю, были заранее уверены, что я не откажусь.
      - Признаться, я был уверен. Ну так вот. Возьмите эти триста рублей, Милорадович вынул из кармана деньги и подал их Александру, - и приоденьтесь. Купите фрак пошикарней и все, что необходимо, чтобы казаться совершенным бездельником и денди.
      - И что ж потом?
      - Потом? - заиграло красиво лицо Милорадовича. - Потом вы пойдете в гостиницу Демута, что на Мойке, и поселитесь в номере, уже снятом для вас. Номер этот соседствует с комнатой, где живет один французик, выдающий себя за доктора философии, хотя, как я знаю, он такой же философ, как я - конюх. Многие иностранцы, надеясь на крупный куш, приезжают в наше отечество под видом знатоков разных искусств и наук, но на самом деле они не более, чем фигляры и шарлатаны. Так вот сей мусью Плантен сильно интересует меня... Милорадович потер ладонью о ладонь.
      - И чем же, посмею спросить, он вас так заинтересовал? - зажегся невольно Александр, а военный губернатор, придвинувшись к нему поближе, игриво зашептал: - А вот чем... Одна юная особа, дитя почтеннейших родителей, существо домашнее и в высшей степени комильфотное, оказалась в положении весьма интересном, н-да! Когда же родители приступили к ней с угрозами и увещеваниями, выяснилось, что она была соблазнена некиим французом, но это было бы полбеды... Девица наотрез отказалась говорить, при каких обстоятельствах совершилось сие... соитие, но почтенные родители по двум-трем словам, слетевшим с её уст, догадались о чем-то страшном и уж вовсе неприличном. Дитя была обесчещена не одним французом, а... побывала в целом обществе...
      - Да быть того не может! - ахнул Александр, нравственные чувства которого немедленно восстали и возмутились.
      Милародович же, почесав за ухом, широко улыбаясь проговорил:
      - А вот может то быть или не может, и придется выяснить вам, милейший. Коль уж мы с вами решили улучшить нравы россиян, так и попытайтесь войти в доверие к мусью Плантену. Обольстите его, подружитесь с ним, деньги не жалейте, притворитесь полным повесой, распишите свои успехи у дам и вашу чрезвычайную привязанность к нежному полу, и вы окажете неоценимую услугу Российской империи. Смею вас заверить, - подмигнул Милорадович, - сие предприятие хоть и сопряжено с некоторой опасностью для жизни, но ему будет сопутствовать и море прелюбопытных деталей. Но ведь вы же русский офицер, капитан!
      - Да, я офицер, - решительно сказал Александр.
      - Ну, вот и прекрасно! - поднялся с койки военный губернатор. - Так и за дело! Не страшитесь ничего! Вам вручат хорошие карманные пистолеты. Можете воспользоваться ими в случае крайней нужды.
      Он задержался в дверях, метнул на Александра орлиный взгляд и сказал раздумчиво:
      - и все-таки, кого вы так сильно напоминаете мне?
      - Не знаю - пожал плечами Александр. - Наверное, француза, ловеласа и повесу.
      - Может быть, может быть, - согласился Милорадович и, резко повернувшись, так что забряцали ордена, вышел из камеры.
      ... После второй бутылки шампанского мсье Плантен, обладатель лица умного проныры и домашнего философа, украшенного густыми бровями, покачивая вилкой с наколотой на ней устрицей, с любезной непринужденностью, присущей мужчинам гальской нации, говорил Александру, с которым он ужинал уже третий вечер подряд:
      - Не скрою от вас - вы совсем не похожи на француза, мсье Лефоше. В Арле, где вы изволили появиться на свет, совсем другие лица. О, я философ, а поэтому обязан знать типы человеческой физиономии. Но вы, почтеннейший, своим обаянием превосходите любого француза, а поэтому я могу считать вас своим верным другом. Ах, как нужны друзья здесь, в России, так и оставшейся варварской страной. Того и гляди, вас заподозрят в чем-то либеральном и отправят силком на родину или, того хуже, в тюрьму. О, эти русские тюрьмы мне рассказывали! Вонь, клопы и блохи, картофельные очистки вместо еды розги с утра до вечера.
      - Неужели? - осторожно наколол устрицу Александр.
      - Да! И либеральное правление царя Александра не смогло смягчить дикость нравов этого варварского народа. Но знаете ли, - поглядел по сторонам мсье Плантен, - реформы Петра Великого сумели-таки подарить русской нации одно очень полезное нововведение.
      - Какое же? - придавил Александр устрицу между языком и верхним небом, а поэтому спросил невнятно.
      - Сей умный царь раскрепостил женщину! - назидательно поднял вилку Плантен. - Русская женщина, очень горячая по своей природе, прежде, в течение тысячи лет, сдерживала свои любовные устремления, но сто лет назад они выплеснулись наружу, и плещутся через край до сих пор. Удержу нет!
      - Что вы говорите? - поддельно удивился Александр, внутренне негодуя. Он продолжал в душе оставаться русским монархом, а поэтому всякое обидное слово в адрес своего народа больно ранило его.
      - А вы что, ещё не были знакомы с русскими домами? - строго свел брови Плантен. - Ну, много потеряли! Знаете ли, я не раз бывал в наших колониях, и то, что демонстрировали мне в известных положениях чернокожие девки ничто по сравнению с тем, что умеют делать русские барыни.
      - Даже барыни? - недоумевал Александр.
      - Именно, именно барыни! - наставительно покачал головой француз. - У простого, черного, как здесь говорят, народа нет времени и сил на любовные проявления. Этим людям, работающим с утра до ночи, нужны только водка, еда и сон - для отдохновения. нам же, представителями нации в высшей степени культурной и умеющей ценить наслаждения всякого рода, необходимо отыскивать удовольствия, что мы делаем с успехом. Скажу точнее: мы научили царя Петра наслаждениям, он вывел русскую женщину в свет, и теперь мы пользуемся плодами этой полезной для нас науки, снимая на деревьях, посаженных нами, сочные плоды любви. А плоды вкуснейшие, мой друг Лефоше! У француженок тело плоское, как доска, а русские женщины, особенно купчихи, способны подарить массу удовольствий изголодавшемуся по вкусной любовной пище гурману. Они полны, вот в этом-то и прелесть! Сколько складочек, потаенных уголочков, спрятанных извивов! Везде - тайна, которую приятно разгадывать, хоть каждый день! Любовь и тайна - единство!
      Александр, уже ненавидевший француза, изрек сквозь зубы:
      - Да вы настоящий философ, мсье Плантен! Не пособите ли мне? Я бы тоже хотел преуспеть в разгадывании тайн такого рода.
      Плантен, лицо которого так и таяло от ощущения власти над неопытным профаном, простоватым и таким "нефранцузом", сказал:
      - А хотите сегодня же вечером разгадать волнующую всех нас, мужчин, загадку? Да и, возможно, не одну - насколько проницательным окажется, в переносном смысле, ваш ум? - И француз обнажил в улыбке длинные кривые зубы.
      - Ничего, кроме признательности, за такое лестное предложение, я не смог бы извлечь из своего сердца, - постарался сказать Александр как можно более галантно.
      - Ну так наденьте свежее белье, опрыскайте себя духами пообильней, вденьте в петличку фрака хризантему, и уже сегодня вы станете членом тайного общества "братьев-свиней".
      - Позвольте, позвольте? - замер от неожиданности Александр.
      - Как это - общество свиней?
      - Ну да, именно, свиней! - ещё более оживился философ. - А назвали мы свое общество так потому, что, когда одну светскую даму уговаривали вступить в него и описали ей правила нашей жизни, она с негодованием воскликнула: "Так ведь это же свинство, господа!" Мы же ей спокойно возразили: "Ничуть не свинство. Впрочем, может быть, и свинство, но что в том плохого, если люди, как и свиньи - все те же дети природы? Мы с этих пор будем именоваться "братья-свиньи", а вы станете "сестра-свинья"!"
      - И что же дама? - плохо понимая, о чем говорит француз, но едва сдерживая отвращение, спросил Александр.
      - А ничего! - восторженным шепотом проговорил Плантен. - Поупрямилась немного да и пришла в наше общество! Ее сегодня вы тоже сможете увидеть, да и не только увидеть!
      И француз заливисто расхохотался, предложил Александру побыстрее разделаться с ужином и пойти собираться на заседание общества "братьев-свиней".*
      ((сноска. Такое общество на самом деле существовало в Петербурге в то время.))
      "Да, именно во время моего царствования расцвели тайные общества разного пошиба! - со скорбью и негодованием думал Александр, когда он, сидя рядом с Плантеном в карете, ехал в неизвестном ему направлении на заседание общества "братьев-свиней". - И поэтому я безо всякого сожаления предам этих "братьев" и "сестер" в руки правосудия, если увижу сегодня в их действиях что-нибудь предосудительное. Да, мне отмщенье, и аз воздам! Так вершится воля государей, так осуществляется самим Господом дарованная им власть! Я потерял скипетр и корону, но моя императорская совесть осталась при мне! Вперед! Вперед! Я своей державной рукой спешу искоренить зло!"
      Карета остановилась рядом с трехэтажным домом, поднялись на крыльцо, а потом, сняв шинели, на второй этаж. В зале, обставленом богато, со множеством горящих свечей, картин, зеркал, уже прохаживались господа и дамы. Хрустальные бокалы искрились в их руках, слышался беззаботный, игривый смех, и Александр заметил сразу, что кавалеры бесцеремонно обнимали дам, целовали их в шею, в обнаженные плечи, но, главным было то, что мужчины подходили к любой из женщин, легонько отстраняя их кавалеров, но те совсем не обижались и шли к оставленным дамам, которые беспрекословно, даже с радостью принимали ласки новых ухажеров.
      - Приветствую вас, сестры и братья дорогие! - воскликнул Плантен при входе. - Вот вам новый брат! Так спойте ж в его честь наш славный гимн!
      Все воодушевленно закричали, приветствуя Александра. Одна дама тут же бросилась к нему на шею и, прильнув к нему всем своим гибким молодым телом так, что мурашки побежали по спине Александра, крепко поцеловала его в губы, а братья и сестры стройно запели:
      Природа, благодетельная мать!
      Твои мы дети и приветствуем тебя!
      А когда весь, довольно длинный и нескладный гимн был пропет, каждая из женщин почла своим долгом подойти к Александру и поцеловать его в губы, и он, хоть и желал казаться раскованным, развязным, как все прочие "братья-свиньи", не мог не краснеть, зачем-то кланялся после поцелуя и лепетал слова благодарности.
      - Ничего, освоитесь! - шепнул ему Плантен. - Будьте как дома, здесь все опростились настолько, что приличия считаются верхом неприличия! - И захохотал. очень довольный своей остротой. - Скоро наступит апогей вечера! Мы воспоем гимн Эроту и будем тянуть жребии...
      - Зачем же... жребии? - робко спросил Александр.
      - О, в этом и состоит соль нашего свинства! - казатил глаза Плантен. Каждый мужчина подойдет к вазе, запустит в неё руку и вытащит свернутую бумажку с именем богоданой на этот вечер сестры. Потом все разойдутся по отдельным комнатам.
      - Как прелестно! - изобразил Александр восторг. - И что же, дамы не вправе отказать мужчине, вытащившему бумажку с её именем? Даже если он ей совсем не по нраву?
      - Сестрам-свиньям каждый брат-свинья по нраву! - наставительно заметил Плантен. - Вы разве слышали о том, чтобы настоящие свиньи спаривались, проникнувшись перед тем друг к другу любовью или хоть симпатией? Для нас хорошо уж то, что я вот - мужчина, брат, а она - женщина сестра. Подходите к этому действу проще, то есть по-философски! И прошу вас - будьте поразвязней. Здесь не любят кислых физиономий. Ну, кажется, пора начинать! - И Плантен, крутя в воздухе рукой и зачем-то дрыгая ногой, прокричал: Братья и сестры! Пойте гимн Эроту! Пора метать жребии!
      - Жребии! Жребии! - закричали восторженно все присутствующие и тоже стали выделывать руками и ногами бессмысленные, судорожные движения, будто подчеркивая или важность наставшей минуты. Раздался гимн Эросу - смесь глупых, неприличных фраз, бессвязных и нелепых, а Плантен уже водружал на стол вазу китайского фосфора, расписанную изощренно-непристойной кистью какого-то восточного блудодея. Александр вспомнил, что он - на службе, и необходимо довести дело до успешного завершения, а поэтому счел необходимым подпеть поющим и тоже сотворить жесты ликования. Потом Плантен пригласил братьев тянуть поочередно жребити, и каждый делал это с ломаниями и кривляниями, а, вытащив бумажнку, громко называл имя "богоданной", и имена, слышал Александр, были какие-то чудные - Филострата, Гуния, Зельпорана. Когда имя произносилось, одна из дам сразу бросалась в объятия своего "богоданного", и они уходили куда-то в обнимку. Но вот наступила очередь Александра, бросившегося к вазе с таким пылом, будто всю жизнь только и мечтал о любви со случайной "сестрой-свиньей", извлек бумажку и громко прочел имя "богоданной", оказавшейся Бруннегундой. Едва это странное имя прозвучало, как к Александру шагнула молодая, очень красивая дама, в которой Александр с некоторым страхом признал одну петербургскую аристократку, супругу титулованного сановника, человека очень уважаемого, почтенного и доброго. Бруннегунда, крепко поцеловав Александра, повела его прочь из зала, и скоро они очутились в небольшой спальне, где широкая низкая кровать была едва ли не единственным предметом мебели. Горели несколько свечей. Дама, едва вошла в комнату, стала смело раздеваться, не глядя на Александра, а тот стоял, смущенно отвернувшись в сторону. В прошлом, вероятно, он бы с удовольствием поиграл в "братьев-свиней", но теперь все перевернулось в его сознании. Он, лишенный короны, хотел властвовать, поднявшись над людскими пороками, за счет своей чистоты.
      - Ну что же ты? - услышал он нетерпеливый голос Бруннегунды. Александр повернул голову и увидел, что дама сидит на кровати совсем обнаженная и одна рука её в требовательском жесте протянута к нему ладонью вверх. Богоданный мой, отчего же ты не раздеваешься?
      - Сударыня, - отводя взгляд, сказал Александр, - ну почему же вы здесь, среди этих свиней, причисляющих себя к самой культурной нации Европы, Мира? Ведь вы же - русская аристократка, графиня, супруга замечательного человека, мать семейства! Какие нравственные заветы вы сможете оставить своим детям? Вы разрушаете основы жизни, ввергая себя в эту клоаку, в сточную яму! Мне стыдно за вас, сударыня, ей-Богу, стыдно!
      Дама сидела на постели похожая на мраморную статую - холодная, гордая. немая. Вдруг её красивое лицо исказила гримаса гнева. Сказав с презрением: "Плешивый дурак! Ты испортил мне вечер! Нет сил, так и не совался бы к нам! Шут гороховый!", она вскочила на ноги, путаясь в белье, юбках стала быстро одеваться, между тем фразы так и сыпались с её изогнутых злобой уст:
      - Мораль мне решил читать. проповедник? А ты знаешь, что означает быть повенчанной в пятнадцать лет с полустариком, который теперь уже расслабленный старик, а я молода, красива! Я ли виновата в этом? Не обычаи ли нашей варварской страны сделали меня несчастной, толкнули в эту, как ты говоришь, яму? Где государь, где министры, которые бы законом запретили выдавать замуж насильно, за нелюбимого старика? Их нет у нас, им все безразлично, они подчинены старинным варварским правилам - безвластны! ну так я же сама властна делать то, что мне приятно, и буду, буду это делать!
      Торопясь застегнуть на спине крючки платья, она обломила ноготь, чертыхнулась и сказала, обращаясь к Александру:
      - Помоги хоть в этом! Застегни!
      Александр с детской виноватой улыбкой на лице застегнул крючки, а когда дама уже стояла у дврей, сказал по-русски:
      - Софья Николаевна, есть в России государь, есть... Я молю вас, уезжайте отсюда сейчас же и больше не бывайте здесь никогда. Ради вашего же блага даю вам такой совет...
      Грубая фраза уже готова была стать ответом Александру, но дама, задержав взгляд на печальном лице Александра, вдруг невольно приподняла брови, рот приоткрылся, а голова качнулась в жесте отрицания и неверия.
      - Нет, этого не может быть! - пролепетала она, потом быстро схватила руку мужчины, прижалась губами, нагнувшись, к этой безучастной руке и, прошуршав подолом платья, вышла из спальни. Александр же ещё долго сидел на кровати, на том самом месте, где сидела женщина и очень сожалел о сказанном ей. Во-первых, он был уверен в том, что его упрек был напрасен, ненужен, во-вторых, он страшился того, что дама обо всем происшедшем в спальне растрезвонит своим сестрам и братьям по обществу. Он тогда не знал, что опасения его в том и другом случае оказались излишними. Спустя час он вышел в зал, где его встретил сияющий Плантен в одном жилете.
      - Ага, милый Лефоше! Ну как, я оказался прав в отношении русских женщин?
      - Абсолютно правы, - сквозь зубы, но с улыбкой на лице ответил Алексанр. - Совершенное свинство...
      Плантен не совсем понял смысл слов своего друга, но расценил их как очень тонкую остроту и, обнажая длинные кривые зубы, расхохотался.
      ... Александр во фраке стоял перед столом в большом, роскошном кабинете Милорадовича, за спиной которого, на стене, висел его портрет, написанный в полный рост. Александр было неловко смотреть на изображение самого себя, тем более излишне льстянее оригиналу, и он принялся изучать письменные принадлежности, разложенные на столе. Но вот Милорадович, что-то быстро писавший с ужасным скрипом, с шумом поставил точку, густо осыпал лист песком и поднял на Александра полный дружелюбного внимания взгляд:
      - Вы, Норов, даже вообразить не можете, насколько я счастлив и доволен вами! Какой гнойник удалось вскрыть, и все это лишь благодаря вам, вашей находчивости и умению вести тонкую игру.