В воздухе, напоенном ароматами постоялого двора, витала музыка. Рокот струн, звон цимбалов, густой дух жарящейся баранины, сладость медовых тянучек – от всего, вместе взятого, голова шла кругом. А если к тому же обоняние и слух постояльцев не были слишком притуплены неумеренным питием, они могли насладиться разговорами и серебряными колокольчиками женского смеха, не говоря уже о неисповедимой смеси благовоний, курений и дурманящего дымка, – смотря чем были заряжены курительные трубки и кальяны в темных уголках помещения.
      Главная комната, объемистая и просторная, была разделена на небольшие альковы невысокими изящными арками, прикрепленными к колоннам, на которые опирался потолок. В альковах и вне их пол был разного уровня, но повсюду лежали подушки и стояли низенькие столики с едой и питьем. За столиками возлежали постояльцы и посетители. На потолках альковов поблескивала замысловатая мозаика. Она, впрочем, не могла равняться со звездным небом, которое служило единственной крышей многим гостям караван-сарая в эту знойную шемскую ночь. Двор украшали цветущие лозы, карабкавшиеся по стенам, а посередине плескался фонтан.
      – Вот уж не ожидал, что главарь вашей воровской шайки так богато живет, – за бокалом желтоватого пальмового вина сознался Исайабу Конан. Он сидел, скрестив ноги, в освещенном лампами алькове, и усталости от завершенной накануне дальней дороги не было и в помине. Великан-киммериец красовался во взятых поносить шелковых штанах и шелковой же безрукавке. Жесткую черную гриву покрывал неплотно намотанный полосатый тюрбан. Конан добавил: – Прямо царский пир задал нам твой ванир.
      – Да, живет он не бедно. Здесь, в Абеддрахе, он почти вельможа... – Шемит кивком головы указал на светлобородого северянина: тот, разодетый и увешанный драгоценностями, стоял на пороге, принимая увенчанных тюрбанами гостей. – В его постоялом дворе, – продолжал Исайаб, – ты не встретишь каких-нибудь вечно ссорящихся паршивцев, что ездят по пустыням с западными караванами. Здесь селятся лишь богатейшие торговцы, те, что торгуют всякой роскошью. Иногда им случается подзадержаться в дороге, и они прибывают к воротам, когда те уже заперты на ночь... – Исайаб подмигнул киммерийцу. – Ну, мы-то с тобой понимаем, что каждому хочется немножко поторговать, обойдясь без никому не нужных заморочек с таможней...
      – М-да, Осгар, конечно, умница, – проворчал Конан. Опустошив свой бокал, он потянулся к кувшину на столе. – Как добычу делить, он прямо сирота и вот-вот по миру пойдет под бременем общих расходов. И добыча-то ничтожная, и камни дешевые, и золото с примесью. А как продавать, так прямо произведениями искусства торгует.
      – Да... – Исайаб глубокомысленно поболтал в чаше остатки вина. – Абеддрах часто напоминает мне глубокий пруд из тех, что остаются, когда отступает разлив. Сверху блестит, как хрусталь, зато внизу – ил непроглядный. Чтобы свободно плавать в обоих слоях, надо быть рыбкой особой породы. Такой, например, как Осгар... – Исайаб посмотрел на Конана и сказал: – Чужеземцам это иногда удается лучше, чем местным.
      – Судя по всему, ваш город вообще местечко небезынтересное, – протянул киммериец. Потом наклонился поближе к Исайабу и продолжал более доверительным тоном: – Я сегодня потолкался на рыночной площади... Я видел там брускй чистого золота по футу длиной. Целые горшки самоцветов. Глыбы нефрита, которые я, пожалуй, не поднял бы... Сколько богатств переходит из рук в руки, но все так охраняется, что лучше и не подходить! И повсюду только разговора, что о роскоши и сокровищах гробницы Ибнизаба...
      – Верно, – кивнул шемит. – Царь нынче первый и самый выгодный покупатель всего, чем богат западный мир. Думаешь, почему Осгар так помешался на побрякушках? Потому самому. Царский гроб, как я слышал, должен быть из алебастра и белого золота. Все Ибнизабовы украшения и личные вещи – самоцвет на самоцвете, кто ж этого не знает! – будут зарыты с ним вместе, а потолок похоронного чертога выложат сверкающими камешками, повторив рисунок созвездий... – Исайаб ткнул пальцем в небеса, горевшие алмазами над фонтаном.
      – Да уж... – Конан задумчиво почесал подбородок. – При том, что все это можно было раздать беднякам, небось ни один бы не отказался. Вот так и задумаешься, а не многовато ли с собой в могилу одному человеку? Особенно если учесть, что его подданные бродят по улицам босиком, бездомные и босые...
      Исайаб с удивлением вскинул глаза:
      – Уж не обманывают ли меня уши, дружище? Не от Азрафеля ли ты заразился его неистребимой ненавистью к богатеям и знати?..
      Конан улыбнулся и потер широкий подбородок ладонью.
      – Ну, не то чтобы прямо так уж... Просто, когда я давеча шлялся по городу, мне в голову пришла одна замечательная мысль. Что, если...
      Договорить, однако, ему в тот раз не удалось. Все обернулись в противоположную сторону. Вздохи лютней и звон цимбалов сделались громче, и к ним добавилась тонкая, прихотливая мелодия свирели. Все глаза обратились в глубь галереи. Оттуда, из завешенного бусами прохода, возникла Зефрити. И начала свое представление.
      Она танцевала танец ухаживания, принятый у зуагирских женщин. Но, в отличие от них, стигийка не обременяла себя множеством вуалей и платков. Украшений на ней было больше, чем ткани, и все это звенело, ерзало и колыхалось в такт музыке на ее гибком мускулистом теле, посрамляя самое понятие скромности. К тому же Зефрити была куда подвижней любой зуагирской девицы: она привыкла к простору, а не к тесноте шатра или коврику, расстеленному на рыночной площади. Отбивая проворный ритм ручными бубенцами, она вращала бедрами и изгибалась змеей, отчего колокольчики у нее на поясе звенели не переставая.
      Танцуя, Зефрити двигалась вдоль альковов. За нею в некотором отдалении следовали музыканты и мальчики-слуги с особыми зеркальными лампами, ярко освещавшими танцовщицу. Гибко перешагивая через подушки и ноги гостей, стигийка шла вперед и вперед, приводя в восторг компанию за компанией каким-то особым дразнящим вывертом или немыслимым па.
      Осгар держался в тени, чуть позади девушки, хлопая под музыку в ладоши и кивая гостям с видом самодовольного собственника. Он одобрительно улыбался, глядя, как Зефрити завязывалась узлом перед толстомордыми купчинами, а те совали ей за поясок полновесные серебряные монеты. Конан заметил, что большую часть времени она танцевала именно перед такими клиентами, уделяя гораздо меньше времени путешественникам, закаленным настоящими трудностями. А той части комнаты, где сидели они с Исайабом, для нее и вовсе словно бы не существовало.
      И вдруг все переменилось! Зефрити невесомыми прыжками пронеслась через двор, вскочила на бортик фонтана... и юркнула прямехонько в их с Исайабом альков. Исайаб от неожиданности шарахнулся прочь, а стигийка перескочила через него и в мгновение ока взлетела на каменный столик. Шустрые босые ножки мигом расшвыряли с темного мрамора пустые чашки, хлебные корки и дынные огрызки. И вот она на миг замерла, точно антилопа, чуть задержавшаяся в стремительном беге через лес.
      Ей потребовалось некоторое время, чтобы музыканты уловили замедлившийся ритм ее бубенцов, но вскоре они поняли и последовали за ней. Танец Зефрити вступил в новую фазу – чувственную, томную, плавную. Неуловимо быстрые движения сменились струящимися, крадущимися. Она извивалась и приседала, не ведая о стыдливости, и все это было предназначено... лично Конану. Исайабу время от времени доставалась зазывная улыбка через плечо. Взгляд Зефрити, скользивший по лицам музыкантов, мальчиков с лампами и столпившихся гостей, оставался безмятежным. Но движения – движения прицельно били в приросшего к месту киммерийца.
      Под золотистой кожей гибких бедер напрягалась и переливалась каждая мышца, чудеса и прелести стройного тела искусно подчеркивались неторопливыми, выразительными пассами унизанных кольцами рук. От запястий до щиколоток волнами пробегала сладострастная дрожь, заставлявшая блестки трепетать, а колокольцы – звенеть. Искусство Зефрити не знало предела; каждое движение, каждый изгиб открывал глазу новые тайны великолепной плоти, блестевшей от пота в серебряном свете ламп, плоти нежной и сильной одновременно. Наконец, дюйм за дюймом, в тончайшем соответствии с пульсирующим ритмом, она опустилась на колени, вскинула руки с ярко-алыми накрашенными ногтями и выгнулась назад, застыв перед Конаном в униженной, но в то же время и приглашающей позе.
      При виде такого дива толпа гостей, которых ее танец превратил в ораву вожделеющих самцов, разом вздохнула и загомонила. Кто-то вполголоса сочувствовал северному варвару, оказавшемуся совсем рядом с этим клубком живого, трепетного пламени, – сгореть не сгоришь, но уж точно взмокнешь от источаемого им жара!
      Конан, у которого звенел каждый нерв в теле, понял, что надо было срочно что-то предпринимать. Он сунул руку в кошелек и вытащил первую попавшуюся деньгу – тяжелый ромбовидный золотой местной абеддрахской чеканки. Зефрити между тем уже поднималась, выгибаясь дугой на согнутых, напряженных ногах. Конан протянул руку, чтобы засунуть монету за ее вышитый серебром поясок, но туго натянутый клочок пурпурного шелка вдруг выскользнул у него из-под пальцев. А в следующий миг упорхнула и сама танцовщица, только мелькнули изящные, чуточку запыленные пятки.
      Вне алькова ее встретил восторженный рев мужских глоток и лес тянущихся рук. Одни совали ей монеты, другие пытались незаметно дотронуться. Многоопытная Зефрити вертелась волчком, уходя от алчных прикосновений. Потом бросила на пол вуаль, и пожертвования градом посыпались на тонкую ткань.
      Окончательно выручил девушку Осгар. Ваниру пришлось наподдать кое-кому вдетым в ножны кинжалом. При этом он громче всех выражал свой восторг. Укрывшись за его широкой спиной, танцовщица подхватила вуаль вместе с деньгами и исчезла; нитки бус, заменявшие занавеску, при этом едва шелохнулись.
      С ее уходом, как по команде, улегся и шум. Гости вернулись на свои места и принялись громко требовать еды и питья. Юные служанки засновали туда и сюда, одни – с подносами, другие – воплощать мечты, разбуженные танцем Зефрити. К несказанному изумлению Исайаба, Конан мрачно отверг поползновения нескольких изящно полураздетых девиц.
      Киммериец засунул свой золотой обратно в кошель и сидел как в воду опущенный. Поразмыслив, Исайаб счел за благо не упоминать о стигийке и попытался возобновить их с Конаном разговор с того места, на котором его столь неожиданно прервал танец Зефрити. Но варвару было явно не до того. Чем шумнее делался праздник, тем больше он ерзал и беспокоился. Наконец он залпом опорожнил свой бокал и поднялся, заявив, что пойдет немного проветриться. Исайаб спросил его, куда и зачем, но он не пожелал объяснять.
      Миновав битком набитый двор, Конан направился в комнату, в которой он жил вместе с другими Осгаровыми головорезами, чтобы забрать свой плащ. Проходя по коридору в тыльной части гостиницы, он услышал, как позади скрипнула дверь.
      Он обернулся. Дверь была из простых крепких досок – ни тебе резьбы, ни роскоши, свойственной гостевым комнатам. Никого не было видно, но ноздрей киммерийца коснулся знакомый волнующий аромат.
      Конан вернулся немного назад и заглянул в комнату. И конечно, обнаружил там Зефрити. Все еще в костюме танцовщицы, только без колокольчиков. Она стояла перед большим металлическим зеркалом, снимая драгоценности. Комната представляла собой спальню, но вся мебель в ней была сплошь завешана яркими, переливающимися нарядами для танцев.
      – Значит, Конан, не насмотрелся на меня, пока я плясала? – не глядя на него, проговорила Зефрити. Наклонившись вперед, она вытаскивала из уха не желавшую отцепляться серьгу. – А уж как я старалась, прямо из кожи вон лезла. Что ты там стоишь? Входи. Закрой дверь и скорее расскажи, что ты думаешь о моем выступлении!
      Помедлив немного, Конан переступил порог и прикрыл за собой дверь.
      – На уровне, – сказал он. – Очень даже на уровне. А я много где бывал, от Зингары до Кхитая, и каких только любовных танцев не видел.
      Зефрити сверкнула на него глазами, потом покосилась на монеты, сваленные кучками перед зеркалом среди баночек сурьмы и румян.
      – Вот бы и объяснил это тем похотливым козлам, – фыркнула стигийка. – Уж так стонали, прямо хрюкали, а как платить – кот наплакал!
      Она выдвинула ящичек стола и смахнула в него деньги. Конан внимательно следил за ней.
      – А ты уверена, девочка, – проговорил он, – что мне следует знать, где ты прячешь деньжата? Ты, между прочим, водишься с типами, которые не только мертвецов без зазрения совести обкрадут...
      Зефрити пожала плечами:
      – Сегодня навар был не слишком богатый. По крайней мере, на такую сумму я тебе доверяю.
      – Однако мой золотой ты почему-то отвергла, – оценивающе прищурился Конан. – Как-то даже на тебя не похоже...
      Зефрити вновь повернулась к нему лицом. При этом ее бедра и плечи двигались совершенно независимо друг от друга, как бывает у танцовщиц.
      – А на что мне твои деньги, Конан? – поинтересовалась она, подходя вплотную и кладяруки на его талию, перехваченную поясом с кинжалом. – На что мне твои деньги, когда я могу получить... все?
      – Все?.. – туповато повторил он, не в силах оторвать взгляда от обращенного к нему девичьего лица.
      Глаза, обведенные зелеными тенями, дышали зноем, губы цвета спелых ягод приоткрылись. Нежное, желанное тело почти прижималось к нему.
      – Да, – сказала Зефрити. – Я могу получить все. И твои деньги, и твое тело, и твою страсть... и всю твою необузданную варварскую дикость, стоит мне лишь пожелать!
      Она еще чуть-чуть придвинулась к нему, но по-прежнему не прикасаясь. Лишь теплые ладони лежали на его поясе.
      Конан попытался сохранить твердость:
      – Но как же тот, что кормит и защищает тебя? Ему-то как это понравится?
      – Осгар? Фи!.. – Зефрити пренебрежительно тряхнула головой. – Осгар – мой работодатель, не более. Верно, он меня ценит... как полезную собственность и выгодное вложение. Но никаких обязательств у меня перед ним нет!
      И вновь она чуть-чуть придвинулась к Конану и наконец коснулась его, а одна ее рука поползла вверх по его плечу и груди – к лицу.
      – У тебя и передо мной не окажется никаких обязательств, как только ты удовлетворишь свой каприз, – сказал киммериец и наклонил голову, убирая щеку из-под ее ладони. – Не нравится мне все это, Зефрити. Я никогда еще не уводил женщин у парней, поступавших со мной честно. Я не хочу уводить даже такую доступную и сочную девку, как ты. И даже у проходимца вроде Осгара. Хотя, – Кром знает! – может, этим я бы только услугу ему оказал...
      – Ах ты ублюдок!.. – Изящная ручка Зефрити, только что ласкавшая его лицо, влепила ему звонкую пощечину. – Отказываешь мне, значит?.. Что ж, с виду ты здоров, а до дела дошло, так, видно, не мужик!..
      Конану пришлось перехватить сперва одну руку Зефрити, потом и другую. Не то она своими ярко-алыми ноготками, пожалуй, выцарапала бы ему глаза. Ее тренированное тело было удивительно сильным, и она рвалась изо всех сил, плюясь от ярости.
      Бить ее ему не хотелось и, чтобы угомонить разошедшуюся стигийку, пришлось оторвать ее от пола. Она пустила в ход ноги и метила коленом ему в пах.
      Яростная борьба продолжалась еще некоторое время. Потом... Конан даже не понял, как это произошло, но она, задыхающаяся, распаленная, вдруг оказалась у него в объятиях. Ее мелкие острые зубы покусывали его ухо, а сам он жадно зарылся лицом в ее душистые волосы. Его руки блуждали по ее телу. Зефрити ласкала его плечи и прижималась все крепче. Казалось, она вот-вот начнет карабкаться на него, точно играющая обезьянка на могучий баньян.
      И тут за спиной у Конана вновь заскрипела дверь.
      Он хотел оглянуться, но страстные объятия Зефрити помешали ему сделать это вовремя. Он еле успел отбросить девушку в сторону, и ему на голову обрушился удар тяжелого кулака. Удар был таков, что Конан пошатнулся и отскочил прочь, чтобы не упасть.
      – Чтоб тебя разорвало, вероломный пес-киммериец!.. – взревел над ухом очень знакомый голос. – Все твое племя только на то и способно, что воровать женщин! Мои соплеменники, живущие в заснеженном Ванахейме, никогда этого не терпели! И я не потерплю!..
      С этими словами Осгар ринулся вперед, на замешкавшегося врага, и принялся осыпать его ударами кулаков, локтей и коленей.
      Ему удалось отшвырнуть Конана к стене, но тут его ждал сюрприз. Киммериец отлетел от глиняных кирпичей, точно рычаг спущенной катапульты. Его кулаки, как два молота, впечатались в грудь и подбородок Осгара, живо вернув хозяина гостиницы на середину комнаты.
      Ванир, впрочем, живо пришел в себя и нырнул под руку Конана, попытавшись взять того в борцовский захват. Конан вывернулся и влепил Осгару коленом. Но ванир был крепок, как скала. Киммериец никак не ожидал, что он все-таки вмажет светловолосой головой ему прямо в челюсть, отчего перед глазами так и заплясали разноцветные звездочки.
      Двое мужчин сцепились посередине комнаты, рыча и покачиваясь, как танцующие медведи. Постепенно зрение Конана, затуманенное ударом, прояснилось. Он поддел Осгара ногой под колено, схватил за волосы и бросил через бедро. Пролетев вперед, ванир приземлился на угол кровати, на кучу расшитых блестками нарядов. Деревянное ложе подобного обращения не снесло и тут же развалилось. Осгар скатился на пол.
      Он вскочил на ноги, нещадно ругаясь и размахивая обломанным кроватным столбиком, из которого во все стороны торчали длинные, острые щепки. Конан еле ушел от свистящего размаха и задумался было о кинжале на поясе... Но Осгар ведь не вытащил своего. Стыдно будет, если потасовка кончится кровью.
      Раздумав выхватывать оружие, он попросту перехватил и импровизированную дубинку хозяина гостиницы, и обе его руки.
      И получил в качестве благодарности весьма чувствительный удар ногой в живот.
      Этот пинок отбросил его прямо на столик с косметическими принадлежностями Зефрити. Голова киммерийца звучно соприкоснулась с полированным зеркалом и оставила изрядную вмятину на блестящем металле. Баночки и бутылочки посыпались на пол. В комнате стало нечем дышать из-за благовоний.
      Пытаясь подняться, Конан неожиданно осознал, что в сражение вмешался кто-то третий. Этот третий пронзительно верещал и дрался маленькими, но весьма настырными кулачками. До киммерийца постепенно дошло, что за дело взялась танцовщица.
      – Хватит! – яростно кричала она. – Вон отсюда, остолопы, шуты гороховые! Это мои вещи! Мое достояние!..
      Наподдав Конану, она перенесла свою ярость на Осгара, и светловолосому великану в свою очередь довелось испытать на себе удары ее кулачков.
      – Пошел вон, толстопузая обезьяна! Пошел вон, говорю, пока все на свете у меня не переломал! И так одно разорение от тебя!.. Не нужен мне ни один из вас, ни другой! Катитесь отсюда!..
      Конан безропотно дал выпроводить себя за дверь. Его ненавистник уже ждал его там, приготовив сжатые кулаки.
      – Да погоди же ты, ванир, – сказал киммериец, вскидывая руку, чтобы защититься от удара. – У меня к тебе деловое предложение... – Он говорил с некоторым трудом: мешала распухшая, пришибленная в драке губа. – Я не хочу калечить тебя, – продолжал Конан. – По крайней мере до тех пор, пока не помогу тебе разбогатеть!
      – Какие еще предложения, киммериец? – зарычал Осгар. – Наденешь кружева и пойдешь крутить задницей на пару с Зефрити?..
      Конан нетерпеливо мотнул головой.
      – Делать тебе нечего, как только драться из-за стигийки! – сказал он, хмурясь и ощупывая языком больную губу. – С другой стороны, если будешь ей потакать, она тебе драться разучиться не даст... Ладно, хватит о ней, пока у нас с тобой дело до мечей не дошло! – Ванир все еще держал руки наготове для схватки, и Конан сказал: – Лучше послушай меня. То, что я хочу тебе предложить, вполне выполнимо. И весьма выгодно.
      Какое-то время Осгар еще косился на него налитыми кровью глазами. Потом свирепый оскал сменился ухмылкой, от которой встопорщилась золотистая борода и засверкал вставной зуб. Он захохотал, как залаял:
      – Значит, киммериец, мы с тобой снова друзья!
      И шагнул прямо к нему, протягивая руку, чтобы хлопнуть его по плечу. Конан не без усилия поборол боевой инстинкт, дал ваниру приблизиться вплотную и крепко стиснул протянутую руку.
      – Уф-ф! – сказал Осгар, потирая ободранные костяшки пальцев. Потом сунул руку в рот и осторожно пощупал расшатавшийся зуб. – Кажется, – сказал он, – скоро придется вставлять еще один золотой!.. – Посмотрев на киммерийца, он вновь разразился хриплым лающим смехом. Потом отодвинулся на расстояние, приличествовавшее деловой беседе. – Так что ты предлагаешь?
      Конан обшарил взглядом коридор, посмотрел на захлопнутую дверь комнаты Зефрити и на перепоясанную передниками кухонную прислугу, столпившуюся поглазеть на сражение.
      – То, что я скажу, предназначено только для твоих ушей, – заявил он. – Ну, может, возьмем в долю еще Исайаба. И Азрафеля, если удастся найти парня.
      – Отлично – Осгар повернулся и щелкнул пальцами, обращаясь к глазевшим работникам: – Приведите в мою комнату тех двоих, о ком он говорил!
      Слуги бегом бросились исполнять поручение. Хозяин гостиницы жестом пригласил за собой Конана, и они вместе двинулись по коридору.

* * *

      Комната Осгара оказалась обставлена без лишней роскоши, но очень удобно. Мебель в ней была из темного дерева с бронзой – в том числе и широкое ложе, застланное шелками. Возле него красовался туалетный столик, опять же заставленный вещицами, несомненно принадлежавшими Зефрити. Окон не было; вместо них служил люк в потолке, сквозь который вовнутрь проникал ночной ветерок. Осгар налил из лакированного кувшина пальмового вина и протянул Конану чашу. Тот взял ее и уселся на табурет возле стены.
      Потом пришел Исайаб. Он держал в руке бокал и выглядел несколько хмельным, но вполне заинтересованным. Когда в дверь молча проскользнул Азрафель, Конан наконец заговорил.
      – Здравствуй, дружище! – сказал он. – Закрой дверь поплотнее. – Он поднялся и очень серьезно оглядел всех собравшихся. – То, что я хочу предложить, с точки зрения профессионального вора есть нечто само собой разумеющееся. Это до смешного простой способ добыть баснословные богатства. Почему, спрашивается, вы без меня до него не додумались? Потому, что живете в этой стране и блюдете ее обычаи. Вы его просто не видите. Вы предпочитаете бродить по пустыне, преодолевая всяческие трудности, я уж молчу о том, чтовременами встречается в могилах, которые вы грабите. И в это самое время несметные сокровища уплывают у вас прямо из-под носа!
      – Ты хочешь предложить нам пошарить в гробницах жрецов и царей Абеддраха? – перебил Исайаб. Он оглянулся через плечо, проверяя, плотно ли закрыта дверь, и вновь обратился к Конану: – Даже и не думай! Я уже говорил тебе, что они слишком хорошо охраняются! И стражей, и заклинаниями...
      – Нет, Исайаб. У меня на уме нечто гораздо более дерзкое... – Конан говорил спокойно и серьезно. – Мы ограбим могилу нынешнего правителя этого города. Я имею в виду гробницу царя Ибнизаба.
      Темные глаза шемита округлились от изумления.
      – Но... Но ведь она даже еще не построена! И царь пока еще жив!
      Конан пожал плечами:
      – Если верно то, что я слышал и от тебя, и на базаре, его кончина не за горами. Каково, по-твоему, состояние Ибнизабова драгоценного здоровья?
      Какое-то время Исайаб молча смотрел на киммерийца, потом со вздохом развел руками.
      – Я знаю, – сказал он, – только то, что бормочут над своими бокалами придворные, когда приходят сюда опорожнить кувшинчик. Так вот, они говорят, будто Нитокар, нынешняя царская супружница, потихоньку прикармливает Ибнизаба отравой. Она уже свела в могилу прежнюю царицу, а теперь занялась им самим. Но он так влюблен, что не желает замечать очевидного...
      – Да хоть бы он так и сдох, ничего не заметив, – добавил Азрафель. – Ничего лучшего жадная скотина не заслужила.
      – Что за чушь ты несешь, киммериец! – возмутился Осгар и даже вскочил с кресла. – Забудьте этот бред, слышите вы все? Мне, при моем шатком положении, не подобает даже говорить о таком безрассудстве! Мне, в отличие от вас, здесь, в Абеддрахе, есть что терять! – Он подумал и добавил: – Даже если бы мы преуспели, поднялся бы такой хай...
      – Совершенно не обязательно, – сказал Конан. – Не будет никакого хая, если мы, вместо шумного взлома, проделаем потайной ход и потихоньку натаскаем себе золотишка. Никто и не дознается!
      После этих слов протесты Осгара стихли сами собой. Какое-то время он размышлял, напряженно сдвинув светлые брови. Потом сел обратно на свое место.
      Исайаб сидел, подперев рукой подбородок и тоже делая какие-то умозаключения. Они то вызывали у него улыбку, то заставляли хмуриться.
      – Значит, – предположил он, – мы как-то ослабляем стену гробницы по ходу строительства, так, чтобы потом ее нетрудно было обворовать. Тоже риск будь здоров! Однако кладбищенская стража вряд ли сможет это предвидеть, а значит, и караулить не будет... – И шемит в восторге хлопнул себя по жилистому колену. – Во имя пояска Иштар, это куда проще, чем ломиться в уже законченную могилу! – Он подергал себя за бороду и добавил: – Правда, место строительства уже теперь бдительно стерегут от воров...
      – А я – за! – пылко вскочил на ноги Азрафель. – Мы должны забрать обратно все то, что Ибнизаб похитил у честных людей! Таких, как мой убитый отец!