Правда, отчасти скрашивал скуку нелюбимых занятий систематический рост нашего благосостояния. Как местные традиции на все прочее население распространить? Почти каждый, с кем мы возились, оставлял что-нибудь бригаде: либо деньги и харчи, либо какую-нибудь диковинку, найденную в мертвых городах. Так, Люси теперь щеголяла, перепоясавшись замысловатого плетения старинной цепочкой, и пила из изящной серебряной с чернью чарочки, а на рычаге переключения передач вездехода красовался резной костяной набалдашник.
      Патрик каждый раз, залезая почему-либо в кабину, испускал исполненный подлинного гуманизма вздох:
      - Эх, мне б на рычаги раздатки да переднего моста тоже такие! Вот бы тому перцу еще разок бутылкой по репе дали!
      Получение мзды стало для нас уже столь привычным, что Рат выражала удивление, когда клиент отделывался одной словесной благодарностью:
      - Тоже мне, крупная купюра - "большое спасибо"!
      И столь же привычным становился ежевечерний сеанс воспоминаний покойного генерала, льющихся из слюнявых уст пережившего его ординарца:
      - Это называется штурмовое подразделение - если на учениях так обделались как собираетесь новые миры штурмовать - недоделки одна ящерица троих бойцов сожрала - ну и что больше танка - да я тебе сам голову откушу все равно ей не соображаешь - как будто гранатометов нет - что с дохлой фауной делать куда ее столько настреляли - да хоть сожри - конечно разрешаю - пусть додики заумные несъедобных изучают и так сытые.
      ...Где сутки простояло когда всего двадцать три часа - подумаешь на стройку перегнали все равно мало - как удержать - да ты хоть задницей ключ подпирай но чтоб стоял - отражатель треснул новый сунь - нет - наготовить сколько надо - откуда рабочих взять почему меня спрашиваешь - налови быдла какого да местных кто недоволен - пусть работают - не станут ловить без приказа считай есть приказ.
      ...Бодро строят - блин со всего света отбросов набежало что не строить - а мне дом до сих пор не отделали - тебе по чину столько хапать не положено нет ну сколько переселенцев прет завтра больше твоей столицы нагородят - тот Еггерт со своим мнением чтоб его на том свете - нет я такого поноса еще не слышал и что трезвые - хоть бы соврали скоты мол заблудились - наглость безмерная втрое пробег приписать - ясно горючку загнали и не делятся - что значит город не нашли что от подштанников пуговица - куда он мог деться - к утру в воровстве не признаются расстрелять на хрен - пошлют недоразвитых колонну сопровождать - кирпич хоть не сперли - а ты за дисциплиной смотри не то сам поплатишься.
      ...Медицины развели как нерезаных- девать некуда плюнь в халат угодишь - черта их к цивилизации приучать таблетками плеткой надо - макакам ни к чему лечились кошачьей мочой да козьим дерьмом и дальше давай - против я не против вон город как на дрожжах мало ли холера какая - сам триппером болел как без врачей - нет ну скотство же макак задаром а Фанчик запил сто монет давай - это что цивилизация...
      Так вот, из малосвязных речей вечно пьяного идиота-калеки вырисовывалась постепенно перед нами история болезни этого мира. Неприглядна картинка, однако...
      - Яичницу жарить можно. - Патрик плюнул на морду вездехода. Слюна зашипела, испаряясь. - Куда бы его перегнать? Тень черта с два сыщешь.
      - Ха, насчет яичницы. Какая это зараза в салоне коробку яиц позабыла? Они за ночь, поди, уже протухли.
      - Ой! Виноват, мэм. Это я. Может, они ничего еще?
      - Без меня. Сам пробуй, - фыркнула начальница.
      - Одну минутку, мэм.
      Патрик ахнул яйцом по бортику внешнего зеркала заднего вида и, разломив скорлупу пополам, выпустил содержимое на капот. Округу залил невыносимый смрад.
      - Что ты делаешь, идиот! - заверещала Люси.
      - Ну, извините, пожалуйста, - начал оправдываться пилот, - я все-таки не мог их просто выбросить. До ужаса не хочется опять голодным ложиться. Этих фруктов ешь не ешь, все без толку. Никакой тебе сытости.
      Мышка чуть успокоилась.
      - Во-первых, никто не мешает тебе присоединиться к хозяйскому ужину, глянула на перекосившуюся физиономию сына Ирландии, - не кривись, не кривись. Шурик же с него не умирает.
      -а...я...
      - А во-вторых, кто жарит яичницу без масла? Как ты, чудо конопатое, эту дрянь теперь с капота соскребешь?
      Водитель, осознав, что натворил, замычал от досады. Вдумчивое исследование безобразного пятна все-таки вселило в него некие надежды.
      - Может, ее бензинчиком? Как ваше мнение, мэм?
      - Может, лучше прежде, чем делать что-то, своей рыжей башкою...
      Я, подперев мраморную стену, лениво смотрел со стороны на их перепалку. Мысли мои блуждали где-то очень далеко...
      Странными и сладкими были эти последние недели, наполненные тобой, дивно-мучительными, прекрасно-жуткими. Я старался использовать всякую возможность, чтобы увидеться с ней, найти любую причину. Не мог найти придумывал сам.
      Глядел на тебя с такой жадностью, словно выпить хотел, вобрать в себя взглядом, пытаясь запомнить каждое движение, каждую родинку, каждый завиток волос.
      - Зачем?
      -Я коллекционирую фантики. Расправляю, разглаживаю, аккуратно прячу Когда-нибудь взгрустнется - достану коллекцию, стану их разглядывать и вспоминать вкус конфет.
      И вчера, и сегодня, и всякий раз был для меня расставанием. Обнимал знал, что больше не обниму никогда. Целовал - чувствовал, что это последний поцелуй. Уходил - навсегда.
      Да так оно и могло оказаться. Ты сама не ведала заранее, когда придется сказать: "Сашка, завтра я уезжаю". Знала лишь, что скоро. Очень скоро. Вот-вот.
      И - улыбалась. И - говорила мне: "Не думай об этом". А на дне глаз стояла та же боль: это - всё. Другого раза может не быть. И прижимала меня к себе так, что оставались на плечах следы от ногтей, шепча: "Я люблю тебя, Сашка", - страшась не успеть сказать это еще.
      И какими же огромными казались эти глаза в тот вечер, когда я глядел в них действительно в последний раз! Ты не плакала - я заметил бы слезы даже в сумраке. Во всяком случае, не плакала при мне.
      - Не приходи провожать меня завтра...
      - Я не могу не прийти. Иначе - зачем все? Опустив руки, молчим, глядя друг на друга.
      - Только не говори: "Прощай". Я не умею прощаться.
      - Не буду. Постарайся быть счастливой. Снова молчание.
      - Иди.
      - Не могу.
      - Иди. Завтра я уйду первой.
      Может быть, ни один поступок в моей жизни не требовал от меня таких усилий, как это простое движение - повернуться к тебе спиной...
      ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
      Блестящие автоматные гильзы сплошным потоком сыпались на мостовую и растекались между камней семячной шелухой. Разрывающиеся простыни длинных очередей эхом отскакивали от древних стен. Прямо на перекрестке вовсю трудился под ноль стриженный парень в синей плотной рубахе навыпуск, поливая огнем поочередно проулок то слева, то справа.
      Оттуда, плотно прижавшись к стенам за углами, с двух сторон огрызались гулкими щелчками пистолетной пальбы похожие на автоматчика, как близнецы, ребятишки - один в такой же рубашке, другой - в армейском камуфляже без погон.
      - Давай-ка уберемся под крышу, - дернула меня за ухо Люси, - не ровен час, отрикошетит.
      - Обожди. Глядишь, работа образуется. Любопытно, с чего это они?
      - Не образуется. Люди при серьезном занятии, не то что ты, обалдуй. Покуда хоть одна из сторон стрелять может, то и будет. А что почем - не наша забота. И не дай бог узнать - не то, глядишь, нашей станет. Ты хоть с трех шагов по корове не промахнуться способен?
      - Сомневаюсь, - ответил я честно.
      - Так не создавай себе проблем, чтоб не выяснять, каков ты стрелок. Пошли лучше. Старикан, поди, уже достаточно набрался. Скоро вечерний сеанс начнется. Все больше проку, чем тут торчать.
      Пригнувшись, я проскочил и открытое пространство, отделяющее от дверей дворца.
      - Тот придурок с особым мнением прав был выходит - что теперь усираться нам не в убыток - тебе целый мир не кормушка что ль - макаки обнаглели - я ихнюю породу досконально знаю - дом спали скот сожри жену трахни а идолов его обдристанных не трожь - на то тут и стоим - что перемещаются чего не угадаешь вертушка ми силы перебрасывай а зону Зеркала чтоб удержал не то и что взяли просрем.
      ...Как не можете шевелить куда надо за что вам деньги дают шваль ученая - кто с ума сошел Такер сошел сами придурки - глянь машина какая кого хочешь по заказу оттуда сюда - хошь врача хошь повара знай кнопку жми - к примеру солдат - набрали нажали - а чем не солдат - волосатый а рост а мышцы это вы все задохлики - клыки всем велю такие вырастить макакам глотки рвать - рога хорошо в рукопашной подспорье - не говорит не хрен солдату разговаривать - приказы не обсуждают приказы выполняют - эх хорош воин служи иди.
      ...Такер на два голоса разговаривает - да пусть хоть хором поет лишь бы булыжником управлял - спорит с кем с Еггертом - и кто прав Еггерт - ну точно спятил заприте в дурку - а вы что стоите бегом работать - нас метрополия завтра на хрен пошлет в нас деньги вложили отдачи шиш - не можете кирпич поганый повернуть на кой вы вообще...
      Ненадолго сегодня его хватило... Не сумев подавить в себе атавистический инстинкт зеваки, я все-таки дошел до окна, выходящего на перекресток.
      Люси оказалась права. Работы не наблюдалось. Лишь груда стреляных гильз да темное пятно на брусчатке напоминали о случившемся. Серьезные ребятишки...
      Сладкий сон бригады (нет, в самом деле, так подолгу и без помех, как здесь, не спал с самого прибытия в этот клятый мир) грубо прервали чьи-то заполошные крики. Недовольно выбравшись из своего угла и натянув сапоги, я, не трудясь накинуть халат, отправился туда, откуда доносился шум, различив в нем неоднократно повторяемое: "врачи".
      Один из прислуживающих генеральше оборванцев добросовестно пытался не пустить в дворцовые анфилады лысоватого простенького мужчину, выпихивая его из дверей и твердя:
      - Оне еще почивают.
      - Уже перестали, - похлопал я его по плечу, - что за заботы?
      -Да вот, господин лекарь, рвется к вам и орет, что птичка заболела.
      - Птичка?
      Лысоватый активно закивал.
      Я начал потихоньку закипать. Даже там, дома, когда (а так пару-тройку раз случалось) "Скорую" под ложным предлогом вызывали, чтобы полечить домашнюю скотинку, я никогда не забывал высказать, что думаю, невзирая на приготовленную хозяевами солидную купюру. "Скорая помощь" существует для людей. Прекрасно понимаю чувства тех, чьему четвероногому другу и члену семьи стало плохо, но помочь не могу. Так то хоть были собаки с кошками!
      - И что же это, сударь, с вашей птичкой?
      - Муж ее, или кто он там, не знаю, говорит, что ранена.
      Говорит? Птичкин муж? Я не проснулся или у клиента белая горячка? Мне вдруг даже стало интересно. Попросив оборванца сбегать за доктором и водителем и незаметно дотронувшись до заднего кармана (слава богу, без халата, а то наручники быстро из брюк не выхватишь), начал профильные беседы:
      - А скажи, пожалуйста, дорогой, на каком языке говорят твои птицы?
      - Да не мои они! Эта, она вовсе не говорит ничего, она и не спускается-то почти никогда. А он кое-как по-нашему лопочет. Сначала, когда пришел, двух слов связать не мог, теперь с грехом пополам объясняется.
      Нет, строй рассказки не похож на делирий. И ведет себя не так суетлив, беспокоен, но не тревожен. Страхов, похоже, тоже нет. Псих, как и многие прочие здесь? Вид, кажись, не дефектный. Может, недавно умом тронулся?
      Оглянулся, не видно ли моего доктора. С таким бредом нужно разбираться большему профессионалу, чем я. Нет, тихо еще. Ладно, потянем время.
      - Не твои, значит. А где эти птички живут?
      - Вы что, не знаете? - поразился гость.
      - Откуда же мне знать, мы у вас пять дней всего, да и то при деле всю дорогу, - возмутился я, мысленно хихикнув: ага, с мышедоктором по городу гулять и персики лопать - дела серьезнейшие.
      Тот ошарашенно глядел на меня. Ему, знать, и в голову не приходило, что кому-то может быть ничего про птичек не известно. Опомнившись, зачастил:
      - Ой, простите, господин лекарь. Мне и невдомек. Все тут давным-давно уже к ним привыкли, а вы-то и не поймете ничего. Небось решили, что я с ума сошел, коли к птицам человечьего доктора зову?
      - Не без того.
      - Да не птицы они никакие, такие ж люди. Просто живут на самой верхотуре, вот и прозвали их так. Чудаки наши местные.
      Один вопрос был снят, но родился другой, не менее интересный. Чем же это таким нужно отличиться, чтобы прослыть в Кардине чудаком? Ладно, увидим. А вон и Патрик топает, бережно неся в ладонях начальницу.
      Рат пискнула:
      - Что там?
      - Ранен кто-то. - Я для простоты не стал посвящать ее в птичьи вопросы. Сам еще не все толком понял.
      - Тяжело?
      Я взглянул на лысого. Тот пожал плечами:
      - Не знаю, госпожа. Сам не видел.
      - Так что ж мы стоим целый час? Патрик, заводи. Огрызнуться, что целый час ждали доктора? Потом. Последнее дело- при народе внутрибригадные склоки учинять. Это занятие сугубо интимное. Иначе почтения у населения не будет. Его и так-то не густо, того почтения.
      Душегубка в машине, аж терпежу нет. В открытые окна ломится невыносимый жар. Сколько еще? Слава богу, приехали.
      Рыночная площадь кишит народом. Наметанным глазом я безошибочно определил, где находится потерпевшая - там, у фанерной палатки, скопление публики особенно велико, и большинство стоят без дела, переговариваясь. Лишь вездесущие мальчишки шастают взад-вперед, высматривая, где бы что спереть.
      Пробились, протолкались, зашли. За грубо сбитым прилавком к стене жмется сидящая на полу парочка - молодой парнишка и девушка.
      - Вот они, птички, - подтолкнул меня локтем наш спутник.
      Птички. Страннее людей я не встречал еще в этом мире, если не причислять к людям всяких невероятно фантастических существ - обитающих здесь извеку и пришлых. Вид пары изумлял и вызывал жалость разом. Тонкие, худые, прозрачно-бледные (в открытом палящему солнцу Кардине!), со спутанными в клубок, неимоверно отросшими волосами.
      Девушка вообще казалась призраком. Настолько бледна, что вены на ее лице и руках выглядят вытатуированной синей паутиной. С крошечного острого личика недоверчиво и испуганно взирают на меня огромные светло-карие глаза. Одежда ребятишек истрепалась настолько, что затруднительно хоть примерно определить, чем эти лохмотья являлись раньше. Руки девушки прижаты к животу в области правого подреберья, пальцы заплывают алым.
      Я облокотился о прилавок, разглядывая молодых людей.
      - Здравствуйте, ребята. Как вас зовут? - Это Люси подала голос, соскочив с плеча на липкий фальшивый мрамор стойки у моих рук.
      Парень, не раскрывая рта, молча подал какие-то истрепанные и затертые бумажки, обернутые грязным целлофаном. Взял, развернул... Господи! Ребятишки-то мои земляки!
      У меня в руках лежали паспорта с гербом той страны, где я имел счастье или несчастье появиться на свет. Той, где столько всего оставил.
      В душе моей вдруг широко разлилась необъяснимая теплая волна, затопив сердце. Открыл. Прочел имена, фамилии, где и когда родились. Боже, совсем дети! Ему - восемнадцать, ей-и вовсе шестнадцать. Без определенного места жительства. Там. А здесь? "На верхотуре" - вспомнил. Это где?
      Что это? Из паспорта девушки выпал сальный клочок бумаги, мелькнул фиолетовый штамп. Я поймал его на лету. Выписка. И психиатрическая больница знакома - хоть и не мой город, но бывать приходилось.
      Парень напрягшись, исподлобья, настороженно смотрел, как я разворачиваю ветхий бланк. Люси, держась крошечными лапками за мое запястье, вместе со мной изучала выцветшие, неразборчивые строчки слепого шрифта старой пишмашинки:
      "Держится отстранение, отгороженно. Замкнута. Продуктивному контакту недоступна. Недоверчива, молчалива. На вопросы отвечает односложно: "да", "нет". На лице - постоянное выражение страха. Боится большого количества людей, пытается спрятаться, забиться в угол..." - и дальше все в таком же духе, с грозным диагнозом в заключение. Несчастный ребенок!
      Тихонько шепчу доктору:
      - Люсь, перевести?
      - Спасибо, я прочитала.
      Неожиданные таланты моей начальницы не перестают меня поражать.
      Птица-юноша, приметив наши перешептывания, напрягся еще больше. Я почти физически ощущал волны тревоги и недоверия, исходящие от него. Взгляд его перебегал от сидящей неподвижно подруги к нам, он постоянно озирался на дверь, не зная, что ему делать.
      Поворачиваюсь к зевакам, сующим во все дыры головы:
      - Потише, пожалуйста.
      Негромко заговариваю на родном языке, от которого здесь почти уже отвык, обращаясь к "птице" по имени:
      - Что с ней случилось, Иона?
      Испуг и напряжение на лице Ионы сменились глубоким удивлением. Он, разлепив бледные губы, с заметным трудом вымолвил:
      - Вы... вы из наших краев?
      - Да, дружок. И даже жил недалеко - два часа поездом.
      Глаза юноши вновь испуганно метнулись влево-вправо.
      - Откуда вы знаете, где мы жили?
      Я приподнял развернутую бумажку, щелкнул пальцем по штампу. Парень вдруг заговорил быстро-быстро, сбивчиво. Слова наскакивали одно на одно, спеша выплеснуть наружу все, что он пережил.
      - Она... Она всегда была не такая, как все. Ей не хотелось подружек, ей не хотелось шума... Все больше в поле, в лесу, она там как дома... Птицам подпевала, с цветами разговаривала. Никто не понимал... Стихи читала. Она сама много-много стихов написала, красивые такие, добрые, только все там осталось... У нее отобрали... Ее в психушку заперли, потому что сказала: он подлец. Он и был подлец, я знаю... Она всегда правду говорила, она не умела по-другому, за это они ее ненавидели... Сюда нас не хотели пускать... Мы тайком, между ящиков спрятались... Ей нельзя взаперти... Она бы все равно там не выжила, она уже пыталась... Из нее дурочку хотели сделать, а она просто добрая, она беззащитная и лгать не умеет... Здесь ей тоже плохо, но ей здесь жить не мешают, даже не смеются почти... Я-то ничего, только говорить с людьми трудно - я плохо умею по-здешнему.. Все равно лучше, чем там. Они бы ее всю жизнь взаперти продержали, я и так ее увел, когда прогулка... И документы тоже красть пришлось... Вы помогите ей, пожалуйста, она может умереть...
      - Что с ней?
      - Там две пули. Вчера стрельба была, к нам случайно... Я не думал, что так плохо, пытался сам... Она не сразу сказала - она очень боится врачей. В психушке над ней все издевались - и больные, и врачи... Она же не может за себя постоять, только плачет, а тем - забава...
      Две пули! Боже! А я-то, пень, стою!
      Люси одним прыжком с прилавка оказалась возле девушки. Трогая лапкой окровавленные пальцы, стала уговаривать показать рану. Невозможно, но мышка разговаривала с больной на ее (и моем!) родном языке, пусть и с заметными запинками. Страх на изможденном лице девушки начал помалу таять, ладони уже приподнялись, отнимаясь от раны.
      Загудел голос от дверей:
      - Ого, мои доктора тоже здесь! Вот кого видеть не чаял!
      Я повернул голову. Добродушную узкоглазую физиономию своего постоянного клиента узнал тут же. Этого малого, по жизни покладистого и простодушного, но в периоды обострения болезни становящегося неуправляемой машиной разрушения, я возил в психлечебницу трижды - два раза вместе с Рат, однажды - по перевозке.
      - А я вот сюда переселился, - радушно басил больной, - а то ваше внимание, ребята, уже затрахало. Слыханное ли дело - по два раза на год в дурку кататься!
      Иона встрепенулся, впившись глазами в говорящего. Я умоляюще прижал палец к губам, но тот, не обращая на мой жест нимало внимания, продолжал бухтеть:
      - А тут ничё, жить можно. Уж из Песков-то вы меня, господа психиатры, в дурдом не упечете!
      - Психиатры?! - тоненько взвизгнул Иона.
      - Угу. Аты чё, не знал, чё ль? Вона, гляди. Девятнадцатая психбригада. Родные, почитай, были. А теперь шиш! - продемонстрировал, неизвестно кому огромный кукиш.
      - Подлецы! Они и здесь ее достать хотят!
      Парень вскочил и, с неожиданной в его хрупком теле силой перебросив девушку через плечо, испуганным кроликом юркнул в заднюю дверь. Я, обогнув стойку, ринулся за ним, крича:
      - Куда, куда, стой!
      Люси, подпрыгнув, вцепилась в мои брюки, справедливо расценив, что подбирать ее с пола мне некогда. Так, мотаясь на штанине, и висела, покуда я, распихивая толпу, пытался догнать парня. Позади тяжело топал Патрик. Убедившись в бесполезности занятия, я остановился, отдышался, пересадил на плечо начальницу.
      - М-да. Обидно, - выдохнула та, - две пули в животе - не пустяк. Черт этого козла принес!
      - Слушай, доктор, они же ведь где-то живут. Может, пойдем к ним домой?
      - Ты видел, как он прыснул? Да они так нашими, с позволения сказать, коллегами на всю жизнь напуганы, что раньше сдохнут, чем нас пустят.
      - Девчонку жалко... И он ее очень сильно любит, видать. Гляди, похитил, сюда увез, бережет как умеет... Славные ребята, хоть и чудные. Давай попробуем хотя бы. Может, объяснить удастся.
      - Да что ты там объяснишь!
      - Не я, а ты. У тебя вид безобиднее. Ну пожалуйста, а, Люсь! Прошу тебя... Хочешь, я тебе на карточках паспортную часть всегда заполнять буду?
      - Пожалел, значит, говоришь? Ладно, - смягчилась начальница, - что ж, попытаемся. Только где их искать?
      - Вы про наших птичек, что ли? - вмешался кто-то из слушавших разговор зевак. - А что их искать? Вон их жилье.
      Он ткнул пальцем куда-то вверх.
      Мы вгляделись. На краю рыночной площади, доминируя над местностью, торчало, уходя щербатой вершиной в небеса, непонятное строение: башня не башня, минарет не минарет. Труба какая-то без окон и без дверей. Где-то на двух третях высоты ее, неведомо как прикрепленная, висела огромная сине-желтая люлька смутно знакомой мне формы. Чуть подумав, я осознал, что там болтается, удивительным образом не падая, кузов от старого двухэтажного автобуса.
      - Там и живут все время, почти не слазят. Что едят-пьют, никто не знает. Вот и зовем птичками. Что, в гости собрались? - хохотнул. - Идите на здоровье.
      -Как?
      - А вот, как он.
      При взгляде на то, "как он", меня замутило. Иона карабкался, растопырясь, словно паук, прямо по внешней стене башни, цепляясь пальцами за одному ему заметные выступы и трещинки. За спиной парня безвольным тюком моталось тело его возлюбленной, привязанное к плечам верхолаза веревкой. Пару раз пальцы Ионы срывались, заставляя мое сердце ёкнуть, но всякий раз находили новую опору, и движение продолжалось.
      Минута, другая - и пара скрылась в небесном автобусе.
      - Да, теперь без вертолета - никак...
      Я понуро опустил голову
      - Не казнись, Шура, ты не виноват.
      - Да знаю... А кому с этого легче?
      Болтался весь день, как в воду сунутый, вспоминая прозрачное личико с горящими на нем огромными глазами. Болело сердце, и пожирал стыд за тех, кто превратил нежную доверчивую девочку в затравленного зверька.
      За нас. За себя. За мир, экспортирующий только один товар - страх.
      И не развлекали, а ранили очередные откровения упившегося до синевы калеки:
      - Кто драпает ученые драпают задержать дерьмоедов - молодцы всех взяли - двое дохлых наплевать - откуда у них грузовик кто-то мне за это ответит - вы скоты куда намылились - ах завтра канал свернется ах отсюда не выбраться будет - вы и так не выберетесь - всех к стенке - в овраг не надо вонять будет буди хозвзвод могилы копать.
      ...Это предательство - я двадцать шесть лет служил короне что мне ихние подачки - нас всех тут бросили - оружие и медикаменты пусть чины из метрополии себе в задницу заткнут - мало что сами себя прокормим что я теперь здесь сдохнуть должен - ко всем чертям - командира подрывников ко мне - прибыл ну орел тебе охота в глуши околеть - шесть кило тротила под Зеркало чтоб в пыль когда ключ закрутится ходу отсюда - на город на-класть жрачка есть проживут.
      ...Нет ребята вы что серьезно я же ваш командир - Жувре - Каледи Робине - мы ж огонь и воду - как разжаловали - кто в метрополию донес из вас кто-то - вам что тут охота так отменю - я снят с командования а кто - скотина Жувре ах ты черт - сволочи думаете победили Зака - честь у меня не отобрать - я с этим кольтом три войны меня не подведет - сдохнуть так как солдат и пошли вы все...
      Вот и вся история этого мира... Я сплюнул досадливо. Хотели, как лучше, а получилось... Да ничего не получилось! Отсюда никуда дальше не попасть, а обратно - кому-то очень невыгодно. Для тех, кто здесь заправляет, этот мир как это? - "кормушка", а расплачиваться по их счетам - нам. Подозревал я, что все тут, как дома, но не до такой же степени...
      Люси, скривившись, озвучила мои мысли:
      - Ох и противно же!
      - Люсь, у нас виски не осталось?
      Мышка прищурилась:
      - Напиться с горя решил? Не пошло. Завтра настоящее дело начнется. Праздник богини, чтоб ее. Ты мне работоспособный понадобишься.
      - Что он хоть собой представляет, этот праздник?
      Рат подергала хвостом из стороны в сторону.
      - У нас вообще-то Фестиваль безумцев - тема для бесед непопулярная.
      - Что-то многовато у нас непопулярных тем.
      - Не без того. Но тут дела обстоят чуть иначе. Ребята, побывавшие здесь, сами болтать не рвутся. Неприятно вспоминать.
      - А взятки им получать приятно?
      - Ну, об этом-то они толкуют охотно. А вот насчет всего остального... Ну, в общем, примерно так: завтра наша клиентура попьет-погуляет, попоет-потанцует, а потом начнет свою богиню призывать. И богиня явится.
      - Да ну?
      - Явится, явится. В том-то и соль, что ее увидят не только психи - все, кто будет на празднике. И наши видели.
      - Массовый психоз?
      - Не похоже. Последнее время именно из-за таких предположений сюда выезжают исключительно психбригады. Как ты видел, и Тринадцатая поступила так же. Сеппо - наш коллега, психиатр.
      - Ну и?
      - А ничего. Один бес, является. Похоже, тут на самом деле происходит что-то непонятное. Сам подумай, тебе охота будет, на нее полюбовавшись, о том трепать? Что народ подумает - совсем уже крыша набекрень съехала?
      - Ну, может, я ее и не увижу
      - Знаешь, Шура, ты, конечно, надейся на лучшее, но давай-ка, на всякий случай, рассчитывай на худшее. И, явится тебе эта зараза или нет, все равно желающих пообщаться с ней идиотов будет столько, что давка неминуема. Покалеченных останется чертова уйма, а нам с тобой это все разгребать. Так что вали-ка ты дрыхнуть. Подниму с рассветом.
      ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
      Ну что... К приему большого количества пострадавших мы готовы. Выезжая в Пески, я предусмотрительно запасся почтенным количеством растворов, капельниц и бинтов. Заправка попыталась что-то там не дать, но, увидев командировочное предписание, заткнулась. Наркотиков, правда, мало - только стандартная укладка. Больше не положено, хоть ты встань на год у перекрестка, где каждые пять минут - авария, а десять - наезд. Ладно, вывернемся. Не впервой.
      Дома я в течение многих лет наркотическую коробочку вообще не брал - и ничего. Вполне адекватно удавалось обезболить все что угодно - от почечной колики до перелома, от ожога до инфаркта - ненаркотическими средствами. А погорел - смешно сказать на чем, на радикулите!
      Ну, не совсем уж просто. Скрутило мужика так, что стоял, бедолага, на четвереньках и ни туда, ни сюда. Защемило.
      Перепробовав на нем всю аптеку и ничего не достигнув, я погрузил его на жесткие носилки и, прямо в такой позе, привез в больницу, поразив даже тамошний, привычный ко всему персонал. Итог моих трудов: два приказа. Один с выговором за оказание помощи в неполном объеме, другой - обязывающий меня выезжать укомплектованным соответственно принятым стандартам. Что значит: бери наркоту.
      Ничего не поделаешь, стал получать. Ну а раз уж беру, так и пользуюсь. Не зря ж ее таскаю! Должен признать, что слазить за ампулкой в ту укладку нередко проще, чем мудровать. Я не хотел-то ее брать в основном почему? По моей дурацкой работе, с ее постоянной возней и драками, уж больно легко небольшую коробочку из кармана невзначай вытряхнуть. Добра-то на пару центов, а спрос с меня потом будет, как с главы Медельинского картеля.
      Так. Я что-то отвлекся. Народишко, однако, гуляет уже вовсю. Тут под бой огромных барабанов вытанцовывают непонятное, там хором горланят не поймешь что: не то марш, не то гимн. Взобравшись на кучу битого кирпича, дергая руками и гримасничая, бритоголовый субъект, завернутый в лиловую простынку, выступает перед группкой грязных, пассивных, с неподвижными физиономиями пустоглазых. Пьяно пол-Кардина. Эх, винную посуду здесь не сдают - кто-то озолотился бы! Жуликоватой внешности типчики делают прохожим на ушко неведомые, но определенно малоприличные предложения. Большинство мотают головами, однако некоторые и кивают. Их хватают за руку, увлекают в кривые проулки. Вышли на работу карманники и трудятся вовсю.
      Наш транспорт мы еще с вечера перегнали от обиталища леди Зак на центральную улицу - ее вполне можно назвать проспектом - туда, где произойдет явление богини.
      Чтобы лучше видеть происходящее, я взобрался на крышу вездехода и посиживаю там, глядя сверху вниз на праздничную суету Несмотря на то что в разных концах проспекта то и дело вспыхивают разные потасовки, к нам никого еще не приводили. Покуда сами обходятся.
      Надо сказать, город худо-бедно подготовился к предстоящему сегодня. Дома вдоль улицы приукрашены в соответствии с возможностями и фантазией их жителей, по сторонам щербатой пыльной мостовой установлено нечто вроде ограждения из чего под руку попало - ящиков, бочек, труб, булыжника. Я так понял, чтоб зеваки не мешали предстоящему шествию.