Нилыч припарковал машину около нарядного бревенчатого домика с высоким резным крылечком. На столбике крыльца висела эмалированная табличка "Приемный покой". Множество подобных домиков было разбросано по тенистому парку со скамеечками для отдыха в. живописных местечках. Кое-где я заметил решетки на окнах и огороженные высокой металлической сеткой площадки для прогулок. Буйные отделения. Нарядно, уютно вокруг. Жужжат над пышными клумбами насекомые. Желтый песок дорожек манит в укромные уголки. Дармовой рабочей силы в психиатрических лечебницах не то что в достатке-в избытке.
      Дверь распахнула толстая санитарка в нечистом халате, так знакомо ворча:
      - Возют все, возют. День возют, ночь возют, не уймутся никак. Когда ж конец-то этому будет?
      - А на том свете, - весело откликнулась Люси, выглянув из окна, - вот помрем, и всему конец. Шура, сдавай больную.
      Подхватив бланк сопроводительного листа, я выгрузил полусонную женщину из салона и проводил в прохладный полумрак приемного покоя. Заполнение привычных граф не отняло много времени. Перезнакомившись с санитарами и медсестрами, тут же нашедшими в новеньком фельдшере благодарного слушателя жалоб на тяжелых больных, скверное начальство и маленькую зарплату, я вручил бумаги и больную дежурному врачу. Врач, абсолютно лысый носатый мужчина при пышной бороде, взглянув в сопроводительный усталым взором темных печальных глаз, констатировал:
      - Рат зря не привезет. Грамотная крыса. Оформляйте в третье отделение. Ты новенький? Значит, своих навещать не будешь?
      - Каких своих?
      - Ну, наших. Много их тут лежит - и медиков и немедиков. Так не будешь?
      - Некого мне навещать. Я свободен?
      - Вполне.
      Я спросив фамилию принимавшего больную доктора, собираясь записать ее, чтоб не вылетела из головы, и откланялся.
      - Мазлтов, дорогой. Привет крысе.
      Я вышел на крыльцо, чихнув от веселого солнышка.
      - Будь здоров!
      - Спасибо. Тебе привет от доктора Райзмана.
      - А, Борух Авраамыч! Знала бы, зашла. Опять крысой обзывал?
      - Обзывал.
      - Значит, в хорошем настроении. Ну, да будь он в плохом, ты бы еще два часа там возился. Ладно, звони.
      - Как звонить-то?
      - Позывной базы - "Зенит". Наш - "Зенит ПБ-19", по номеру бригады. Если вызов "Зенита" не пройдет, проси передать с машины на машину. Это обычная практика - мало у кого е больших расстояний рация достает до базы, а на самом Центре передатчик мощный, его, как правило, слышно.
      Вызов не прошел. С одной машины на другую покатилось по эфиру наше "освободились", постепенно пропадая из зоны слышимости. Я положил трубку рядом с рацией и поднял голову.
      На капоте была разложена нехитрая закуска, стояли кружки с остатками пива. В опустевшей пивной баклажке - маленький букетик.
      - Поднимай, Шура, стакан - поздравляем тебя! - широко улыбались мой удивительный доктор и водитель.
      - С чем? - не понял я.
      - С первым вызовом, Шура. С боевым крещением. За тебя!
      - За тебя!
      - Спасибо, родные, - растрогался я, - за нас, за нашу бригаду!
      Сдвинулись две облупленные кружки с полустертой надписью "Психоневрологический диспансер" и маленькая стеклянная мензурка. Какая удача, что мне выпало работать с такими славными ребятами!
      Ожила рация. Из далекого далека послышался искаженный помехами голос диспетчера:
      - Зенит Пауль-Борис один-девять, Зенит Пауль-Борис один-девять, запишите вызов...
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      Автомобиль стоит накренившись на краю светлого перелеска. Дальше стелется просторное поле высокой травы, колышущейся на теплом ветру. Пахнет цветами и сеном. Я нежусь на нагретой солнцем кочке, жуя травинку Люси расположилась недалеко от меня на шляпке диковинного сиренево-лилового гриба размером с добрый поднос и время от времени откусывает от него по кусочку. Нилыч спит в кабине, уронив седую голову на усталые руки. Тишина невероятная, до звона в ушах. Хорошо...
      Мало таких минут в рабочее время, оттого они особенно дороги. Обостренно воспринимаешь прелесть окружающего мира в краткие мгновения, когда не нужно лететь куда-то, напряженно ожидая встречи с неведомыми сложностями.
      Прожужжало мохнатое насекомое, похожее на шмеля.
      Спокойно-то как... Третий день колесили мы по дорогам, не возвращаясь "домой". Нескончаемая череда бредовых больных, алкоголиков, возбужденных психопатов... Господь милостив, обходилось без драк. За это время я успел проникнуться глубоким уважением к профессиональным качествам Люси. Больные раскрывались перед: ней, делились своими переживаниями охотнее, чем с людьми.
      - Люси, а как вышло, что у тебя специальность человечьего психиатра?
      - А у меня ее нет. Я и вовсе не врач.
      - Как так?
      -А очень просто. Меня вообще занесло сюда чисто случайно. Я специалист по психологии человеческого сообщества. Дело в том, что из-за перенаселенности нашего мира ученые рассматривали различные возможности эмиграции в другие места. Твой родной мир считался наиболее вероятным объектом для переселения, поскольку мы очень похожи на обитающих рядом с людьми животных. Начни мы замещать их - никто не заметил бы подмены. Вам даже лучше бы стало, мы ведь не собирались, подобно тем созданиям, портить продукты и разносить болезни. Мышеловок нам не надо...
      Вот я и попала в одну из исследовательских групп. Работала на станции "Скорой помощи", изучала принципы, на которых строится ваша медицина. Ох... А в один прекрасный день решила поездить с линейной бригадой по вызовам. И даже не сразу поняла, что угодила в какой-то другой мир. А когда поняла, то нашла себе вот такое занятие. Неплохо получается, а?
      Я заверил ее, что получается отлично. Оно и неудивительно: психиатрия и психология - дисциплины родственные, специалисты говорят на одном языке. Психиатрия - наука не столько медицинская, сколько наполовину полицейская, наполовину оккультная. Нет объективных методов для исследования человеческой души - не моча, на анализ ее не возьмешь. Весь осмотр - беседы, беседы, беседы... Основная часть нашей работы - разговоры разговаривать. Ну, воюем иногда, не без того.
      Для столь специфического дела нужно иметь особое душевное устройство. Сторонний человек, придя работать в психиатрию, либо убежит в ужасе в ближайшее время (лично мне известней такой "рекорд" - студент уволился, отработав одни сутки), либо запьет по-черному. Кто ж останется?
      Говорят, что человек с криминальными наклонностями станет либо вором, либо полицейским. Я считаю, у нас то же самое. Для того чтобы человеку нормально прижиться в психиатрии, в нем изначально должна таиться некая сумасшедшинка. Иногда она становится явной, потому люди и говорят, что психиатры сами такие. Такие, такие. Ответственный фельдшер смены, под начало которой я попал, нанявшись в психбольницу санитаром много лет назад, отличалась от больных только цветом халата. О чем, впрочем, она знала и относилась к этому философски. "Для меня в больнице уже койка застелена", - говорила она всегда. Женщина, кстати, была умнейшая. Сколько знаний я у нее почерпнул - не книжных, а практических, выстраданных! Чему удивляться - она с душевнобольными всю жизнь провела в буквальном смысле слова. Ее родители работали в дурдоме, жили на его территории. Там она родилась, там училась, туда и трудиться пошла. То, чего она о наших больных не знала верно, и знать-то не стоило. Благодарность к ней я пронесу через всю свою жизнь.
      Так вот, о наших баранах. Я и говорю: от постоянного общения с клиентами, от необходимости вникать в их бредовые переживания у самого крыша потихоньку начинает съезжать. Крайний случай из моей практики: работавший у нас врач, очень хороший врач, понял, что все. Приехали. Взял бланк путевки, сам на себя заполнил, сам подписал, сам себе перевозку в психлечебницу заказал. А там повесился. Придет, верно, и мой час. Проводят меня санитары под белы рученьки в надзорную палату, привяжут к коечке... Интересно, а мыши сходят с ума?
      - Люси, скажи, какой он, твой мир?
      Рат мечтательно зажмурилась.
      - О, это прекрасный, удивительный мир. Представь себе сплошную степь, полную дивных трав и хлебных злаков, над которой никогда не заходит солнце. Дождь идет только тогда, когда нам это нужно. А живем мы под землей. Видел бы ты наши города! Это сказочное зрелище даже для ваших грубых людских глаз, уж извини...
      Мышка закрыла глазки лапками. Похоже, она плакала. Как ее утешишь? Где мой мир, мир моего дома и моей семьи, где веселая возня расшалившихся детей, которые так радостно визжат, встречая папу с дежурства? Дежурство-то бесконечно...
      Рация забулькала, захрипела и объявила:
      - Зенит Пауль-Борис один-девять, ответь Зениту.
      Я нехотя оторвался от насиженного места и поднял трубку:
      - Слышит вас один-девять.
      - Зенит Пауль-Борис один-девять, для вас работы пока нет. Возвращайтесь, будьте на рации.
      - Возвращаемся! - радостно вскричал я. Спать урывками и жрать всухомятку надоело. Хоть на какое-то время кости на топчан бросить, чайку горячего попить.
      Люси, слезая с гриба, скептически бормотала под нос невесть кем сложенный стишок:
      Отвечал диспетчер сразу:
      "Возвращаемся на базу".
      Рано ржать довольным смехом
      - До нее далеко ехать,
      По дороге целый пуд
      Вызовов тебе дадут.
      Общее настроение поднялось. Нилыч очнулся и включил зажигание. Я вскочил в кабину. Мышка запрыгнула на становящееся привычным для нее место - в карман рубашки. Скрежетнув сцеплением, машина бодренько побежала в сторону базы. Нилыч радовался:
      - Нам всего-то один сектор проскочить, городской. Сейчас быстренько с мигалкой пройдем - и, считай, дома.
      - Ох, не сглазь!
      - Молчу, молчу!
      Старенький вездеход торопился изо всех сил, распугивая транспорт и пешеходов огнями проблескового маяка и подвыванием сирены. Кварталы домов сливались в сплошную серую стену.
      - Зенит Пьер-Богдан один-девять! - зарокотала рация. - Ответь Зениту! Завизжали тормоза.
      - Черт тебя за язык таскал! - хором объявили мы Нилычу. - Хрен глазливый!
      - Один-девять, попутно обслужите вызовок.
      Наш общий тяжкий вздох долетел до Центра безо всякой рации.
      - Там констатация смерти, дел на минуту, - диспетчер почти извинялась, полиция уже выехала.
      Нам полегчало действительно на минуту. По не известным никому причинам полиция не имеет права забирать труп с места происшествия, пока медики не подтвердят факт смерти. То есть мера, конечно, разумная - человека без сознания, в коме, наконец просто глубоко пьяного можно подчас перепутать с покойником. Но нельзя же доводить до абсурда! Тело, пробывшее на дне реки несколько дней, сожженное до костей, прошитое пулеметной очередью, безголовое, упавшее с тридцать седьмого этажа, нередко лежит на месте, покуда не приедет сонный медик и не бросит полицейским: "Забирайте".
      Ехать пришлось недолго. Судьба явно к нам благоволила.
      Люси подниматься отказалась:
      - Тебе и одному там делать нечего. Данные только на него уточни, если они известны.
      Прихватив ящик (положено - вдруг клиент еще не совсем помер и требует реанимационных мероприятий), я вознесся на лифте на двенадцатый этаж узкого кирпичного дома. Двери открыл невысокий испуганный мужичонка средних лет.
      - Доктор, скорее, сюда, сюда!
      Я прошел в комнату. Ничего похожего на труп там не наблюдалось.
      - Кто умер-то?
      - Да я его не знаю совсем, я его раньше и не видел. Пришел с прогулки, а он лежит. Я полицию вызвал, я вас вызвал. Думал, он совсем мертвый, а сейчас, перед тем как вы пришли, вроде пошевелился. Посмотрите, может, он еще жив?
      - Где он, не вижу.
      - Да вот же, доктор. - Мужичок бросился к дивану и затеребил аккуратно сложенное одеяло. - Вы гляньте, может, ему еще можно чем помочь? Вдруг удастся спасти?
      Он продолжал горевать перед пустым диваном. Так. Приехали. Псих? Вряд ли. Что тогда? А-а, вон батарея пустых бутылок под радиатором отопления. Пьян? Нет. Запаха не слыхать.
      - Как попил-погулял, друг?
      - При чем тут это? Вы посмотрите, он точно умер?
      - Умер, умер. Ему уже не поможешь. Помогать теперь тебе надо. Долго пил?
      - Недель с пару. Но я уже три дня во рту капли не держал!
      Все точно. Делирий, а в просторечии "белая горячка", развивается вовсе не в моменты страшного перепития, как полагают многие. Она начинается на третий день воздержания (плюс-минус денек в зависимости от здоровья), обыкновенно в сумерках - когда вечереет или под утро. Данный кадр либо отклоняется от нормы, либо просто не проявил еще себя в должной степени. Ах ты, черт! Браслетки-то в машине! Где была моя голова, когда я, почистив их, назад в карман не положил?!
      Я обшарил взглядом комнату, пытаясь обнаружить что-либо подходящее для того, чтобы связать алкаша. И ничего не нашел. Мужик-то хоть и маленький, да жилистый. Если начнет сопротивляться, в одиночку до машины дотащить его будет проблематично. Глянь-ка, понял, что что-то не так.
      - Друг, слышь, ты не думай, что это я его убил. Я его знать не знаю. Меня не обвинят? Ответь, кто сказал, что я убил?
      - Никто ничего не сказал. Я тебя ни в чем не обвиняю.
      Ага, вот выход! Сейчас я его в автомобиль-то и заманю.
      - Брат, оно тебе надо, чтобы у тебя в квартире труп лежал?
      - Да вы что! Деньте его куда-нибудь.
      - А ты поможешь носилки нести? Если поможешь, увезу.
      - Помогу, помогу, только заберите. А то вон за стеной говорят: "У него в квартире труп".
      - Тогда я пошел за носилками.
      План прост: принести носилки, погрузить на них одеяло, и пусть клиент помогает тащить до машины. А остальное уже дело техники. Заручившись согласием клиента, двинулся к выходу В дверь постучали. На пороге стоял молодой офицер полиции. Слава богу!
      - У вас наручники с собой? - спросил я, понизив голос.
      - Нет, а в чем дело?
      Я сжато обрисовал в чем.
      - Ну, вдвоем-то мы его и так дотащим.
      Пьяница заметил наши перешептывания и занервничал:
      - Почему вы меня обвиняете? Я не убивал его!
      Сообразительный офицер тут же сориентировался в ситуации:
      - Никто тебя не обвиняет. Нужно просто проехать с нами, дать показания.
      - Проехать? На расстрел?!!
      - Не переживай, просто так у нас не расстреливают. Мы тебя будем судить справедливым судом. С присяжными, с адвокатом. Как по закону положено.
      - Правда? - Алкоголик подуспокоился.
      - Правда, правда, - заверил офицер, с видимым трудом подавляя смех.
      Мы прошествовали к машине стандартным строем - впереди я, потом больной, сзади полицейский, - так, чтобы по возможности предупредить попытку к бегству. Такое построение отработано годами, если не веками. Надо же, другой мир, другая жизнь, а полицейский понимает меня без слов. Есть, видимо, вещи, не меняющиеся нигде.
      У автомобиля клиента поджидало жестокое разочарование. Вместо желанной доставки пред очи справедливого суда он стал жертвой совершеннейшего произвола. Не успел бедолага сказать "мяу", как оказался крепко перехваченным выше локтей прочнейшей парашютной стропой. Я легонько потянул за конец, и локти связуемого сошлись чуть ли не у лопаток. Парочку узлов увенчал сверху кокетливый бантик, и офицер, поняв, что здесь уже справятся и без него, молодцевато козырнул и отправился по своим нелегким делам.
      Попытки протеста со стороны родимого были пресечены демонстрацией оному внушительной резиновой палки, извлеченной из-под сиденья. Мужичок заткнулся, погрузившись в тяжкие думы о несправедливости жизни. От алкогольного делирия его, безусловно, излечат. Но я сильно подозреваю, что за помощью к полиции он обращаться теперь не станет, что бы там с ним ни произошло. Равно как и к "Скорой".
      Люси, восседая на приспущенном стекле кабины, заинтересованно наблюдала за нашими телодвижениями. Хлопнула дверца салона, лишенная изнутри ручек, и мышка полюбопытствовала:
      - У тебя не чрезмерно ли шустрый труп?
      - Да есть такое дело.
      - И что же теперь, в морг его?
      Алкоголик застонал, окончательно уверившись в самых страшных своих подозрениях, но вслух протестовать не решился, памятуя о дубинке.
      - Да нет, в роддом.
      - Роддом?
      - Ну да. Род. Дом. Родной дом. Где ему, болезному, дом родной?
      До водителя дошло.
      - Это что ж, опять в психушку? - взвыл Нилыч.
      - А счастье было так близко! - подытожила Люси, карабкаясь по рукаву на свое место.
      Автомобиль выписал на асфальте замысловатую петлю и лег на обратный курс. .
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      Гараж полупуст. Народ трудится помаленьку. В диспетчерской притушены лампы, диспетчер дремлет, подперев щеку рукой, под успокаивающее потрескивание радиостанции. Под дверью старшего врача-полоска света, придающая ползущим через нее клубам табачного дыма причудливый вид. Там, за дверью, Павел Юрьевич, должно быть, приканчивает неисчислимые кружки крепчайшего чая с целью промывки усталых мозговых извилин, засоренных всей той чушью, что понаписали линейные.
      Ему, несчастному, по скупым и подчас малограмотным описаниям требуется уяснить, что же было с больным, соответствует ли случившемуся поставленный диагноз, а поставленному диагнозу- лечение. Да своевременно вставлять пистон за все огрехи - дабы учились работать и не чудили сверх меры.
      Шлепаю на стол диспетчеру толстую пачку отписанных карт - наши отчеты за несколько проведенных на колесах суток. Диспетчер со вздохом тянет к себе журналы регистрации вызовов - вносить в них время, диагнозы и сведения о том, куда дели больных.
      Люси уже куда-то ускакала по своим мышиным делам. А может, не по мышиным. Может, просто отдыхает или чай пьет. Пойду-ка и я, пожалуй, чайку похлебаю.
      Удивительно, но едальня пуста. Зато со стороны курилки шум происходит изрядный - оттуда несутся отголоски громкого спора. Надо послушать, что там не поделили.
      Свободный от вызовов народ обосновался на террасочке, стащив туда разнокалиберные стулья. Э, да тут пьянка налицо!
      На шаткой конструкции, родившейся когда-то журнальным столиком, имел место быть внушительный бочонок с напитком непонятным, но явно превышающим крепостью кефир. Огрызки закуски валялись на газетах.
      - Что празднуем, коллеги?
      - А День медика.
      Я хлопнул пару раз глазами. Что, здесь тоже есть День медицинского работника, что ли?
      - Да вот как получку выплатят, то и есть День медика. А не нравится празднуй столетие открывалки для ампул. Кружка есть? Тащи сюда. Ты с кем работаешь? Тоже зови. Здесь еще много. Аптека получила на месяц вперед, а мы как раз помогали коробки с лекарствами туда таскать. Ну, на недельку-то там еще, наверное, после нас осталось. Хор-рош, зараза, с вареньицем! Не спи, не спи, коллега. Дуй за кружкой и напарником.
      - Он с Рат ездит, она непьющая.
      - Как это непьющая? В тебя вот сколько пива за день влезет? Ведро? Это при том, что сам весишь семьдесят кило. А уважаемая доктор Рат откушивает пивка втрое больше собственного веса. Легко. Мы специально замеряли.
      - Но крепкого-то не пьет.
      - Не пьет.
      - Значит, непьющая.
      -И то правда.
      Я сбегал в машину за кружкой, прихватив попутно кое-какую закусь. Спящий Нилыч открыл один глаз и, поняв существо моих хлопот, потребовал:
      - В клюве принеси.
      Я посулил и припустил обратно.
      В углу кто-то бренчал струнами, настраивая старенькую гитару. Семидесятиградусный спирт упал в желудок горячим комом, расслабляя тело. Мытарства последних дней потихоньку отходили в сторону. Пожевал какой-то овощ, закурил... Гитара был настроена, и не лишенный приятности голос повел:
      Я тебе не дарил букетов
      Алых роз, голубых фиалок,
      Георгинов, пышно расцветших
      В украшенье осенним садам...
      Всех цветов нашей бедной планеты,
      Вероятно, было бы мало,
      Чтоб букет получился достойным
      Возложенья к твоим ногам.
      Любовь, цветы, свидания... Сочная, крупная, как апельсин, луна над теплым морем... Как все осталось далеко, как безнадежно далеко! А скрытый в тени певец продолжал щемяще:
      Я с тобой не гулял по паркам
      Томной Вены, Варшавы вольной,
      По бульварам шального Парижа,
      Заметенным потоком листвы.
      Миг не видеть тебя мне жалко,
      Час не видеть тебя мне больно,
      День не видеть тебя мне горе,
      Но об этом не знаешь ты.
      Стихли разговоры. Народ примолк. Кто-то судорожно прихлебывал из кружки, запивая ком в горле.
      Каждый день прихожу я к морю,
      И оно мне покой возвращает
      Лишь наутро случайный прохожий,
      Подошедший к соленой воде,
      Коль знаком хоть немного с любовью,
      По следам на песке прочитает
      Те слова, что я вновь не решился
      Предложить не волне, а тебе.
      И с надрывом, с болью:
      Я хочу подарить тебе слово,
      Что дороже всех бриллиантов,
      Я хочу подарить тебе песню,
      От которой заплачет песок.
      Я хочу подарить тебе сердце
      Но тебе ведь не этого надо.
      В самом деле, зачем тебе сердце?
      Для чего тебе мяса кусок?
      Все, не сговариваясь, потянулись зачерпнуть из бочонка. Пили молча, думая каждый о своем, закусывали чем попало или просто сигаретным дымом. Певец красивым переходом переключился на другую мелодию:
      В майский день мне в жизни счастье выпало
      В майский день тебя я повстречал.
      Отчего же это слово выбрали
      Обозначить бедствия сигнал?
      Всех садов душистое сплетение,
      Вишен подвенечная кипень...
      Страх, отчаянье, изнеможение,
      Боль вложили в слово "майский день".*
      Так что тот, кто сжал закоченело
      Микрофон у смерти на краю,
      Вспоминает звезды мая спелые,
      Девушку любимую свою...
      *Mayday ("Майский день") - международный сигнал бедствия для радиотелефона.
      - Кого хороним-то? - закричал, вскочив, молодой парень в расстегнутой до пупа цветастой рубахе. - Утомили уже погребальными маршами! Что проку хныкать, если назад все равно дороги нет? Мы живы, живы, черт побери!
      Он вырвал из рук у певца гитару.
      - А ну-ка, давай нашу, профильную!
      Поставил на стол ногу, спихнув на пол пару кружек, картинно выщелкнул на улицу окурок и, взяв пару аккордов, объявил:
      - Гимн Потерянной подстанции!
      Кто-то поперхнулся. Инструмент громко зазвенел:
      Нас называют нечистью,
      Плюются через плечо,
      Но у нас с удовольствием лечатся
      И хотят лечиться еще.
      О нас поминают шепотом,
      Желают гореть в аду.
      А мы выезжаем безропотно
      Ко всем, кто попал в беду.
      И припев:
      Три-три-тринадцать,чертово число...
      - Опа-на! - тяжелый кованый ботинок выбил гитару из рук певца. Незаметно вошедший плечистый мужчина в старой тельняшке под халатом, абсолютно седой при смоляно-черных усах, ловко на лету поймал несчастный инструмент за гриф и аккуратно прислонил к стенке.
      - Ты что, Рой, в натуре! .Совсем очумел? Хамишь беспредельно!
      Мужик, названный Роем, склонив набок голову и засунув руки в карманы видавших виды камуфллжных брюк, спокойно наблюдал за подпрыгивающим от возмущения парнем. Тот покипел-покипел, да и успокоился.
      - Неприятностей хочется? - поинтересовался Рой. - Думай, что поешь. Или тебе две жизни намерено?
      - Да бабьи сказки это все! Болтают невесть что! Работают люди и работают, никому не мешают. Если она вообще существует, эта Потерянная подстанция. Кто ее видел?
      - Ох, молодежь... - покачал головой Рой, нацедил себе выпивки из бочонка и стал прихлебывать мелкими глотками, будто не спирт это был, а молоко.
      Он поднял со стола хлебную корочку, пожевал неспешно.
      - А знаешь ли ты, попрыгунчик, что стряслось с девятой подстанцией? Почему у нас никто с нее не работает и не работал никогда?
      - Что-то припоминаю... Там вроде пожар был, да?
      - Нет, взрыв, - подсказал кто-то, - там у них кислород, что ли, жахнул. Наверное, кто-нибудь из шоферов маслеными руками за вентиль схватился.
      - Ага, и взрыв был, и пожар был. Да только не с кислорода.
      Народ наперебой загомонил, требуя от Роя подробностей.
      - Во, насели! Что, как дети малые, без страшной сказочки на ночь уснуть не можете? Ну ладно, слушайте. Вы небось думаете, что, кроме тринадцатой, все либо разбежались, когда собирали народ на Центр, либо крылышки сложили и ждали, что начальство скажет?
      Ошибаетесь. Была еще девятая. Они по рации объявили об отделении от Центра и о том, что дальше намерены работать самостоятельно. Потом отключили связь и на запросы отвечать перестали. Администрация туда ездила - ее и на порог не пустили. Позакрылись, забаррикадировались. К ним на подмогу ли, для моральной ли поддержки еще пара машин с тринадцатой подъехала. Ни на какие переговоры не идут. Свой сектор сами обслуживать будем - и баста! В народишке брожение началось. Многие открыто заявили, что не худо было бы рассмотреть вопрос о замене руководства на Центре. Несколько бригад окольными путями ухитрились пробраться к девятой. Их приняли. В общем, раскол и развал. Вызова на наколке копятся, диспетчеры охрипли, телефоны добела раскалились. Персонал выезжает через пень-колоду Зато митингуют круглосуточно.
      Что, вы думаете, сделала администрация? Созвонилась, договорилась, согласовала? Ничего подобного. Штурмовой вертолет "Касатка" знаете? Это такая дура размером с товарный вагон. Со всех сторон бронированная, а ракет и артиллерии как на добром крейсере. Ежели над тобой "Касатка" в чистом поле зависнет, можешь не стыдиться ни грамма, что в штаны навалил.
      Вот повечеру две такие штуковины из зоны боевых действий поднялись - и прямиком к мятежной подстанции. Никаких переговоров больше не вели. Сделали круг, выпустили ракеты - один по корпусу, другой по гаражу. Со второго круга из пушек прочесали развалины. Потом приземлились, высадили десант. Он выживших "зачистил". Вот и все. Была девятая - нет девятой, только кучка кирпича осталась.
      - Ты так рассказываешь, как будто своими глазами все видел!
      -А я ивидел.
      - Ты что ж, Рой, хочешь нам сказать; что в это время на подстанции находился?
      - Нет. Я находился в десантном подразделении. Нас там было двое медиков. На случай, если девятая окажет сопротивление и появятся раненые. Только некому там сопротивляться оказалось. Так мы в основном проверяли, чтобы никто случайно не выжил.
      - Как проверяли?
      - А обыкновенно. Ножичком. - Рой вразвалочку подошел к бочонку, зачерпнул новую порцию спирта и так же не спеша продолжил прихлебывать его из кружки.
      На какое-то время вокруг него образовался как бы вакуум. Вдруг кого-то, во имя собственного спокойствия никак не желавшего верить рассказу, осенило.
      - Ну и трепло же ты, Рой, - объявил тот с облегчением, - какие вертолеты у местного населения? Они только у нелюдей есть, да у нас два. Но наши не боевые.
      - Верно. У населения вертолетов нет и отроду не было.
      - Так что же, ты хочешь сказать, что наша администрация с нелюдями сговорилась?
      - А кто такие "нелюди"? - вопросом на вопрос ответил Рой. Никто не отозвался. Рой криво усмехнулся и продолжил: - Простота, сынок, она хуже воровства. Ты небось думаешь, что население героически борется с нелюдями-захватчиками, а мы ему помогаем?
      - А разве нет?
      - Нет. Это мы воюем с населением.
      -Как?
      - Просто. Кто с вертолетом, кто с пулеметом, а кто со шприцем. Только войну эту мы проигрываем, если уже не проиграли.
      Метким броском Рой отправил опустевшую кружку на столик и направился к выходу. На пороге задержался на секунду.
      - Что я тогда понимал, пацан сопливый! Погоны еще на плечах не обмялись, думал - царь и бог, десантничек вшивый. Знай то, что сейчас знаю, лучше б сгорел с девятой подстанцией вместе! - И удалился, четко повернувшись через левое плечо.
      Я забрел в теплое зловоние ночлежки, спотыкаясь о края топчанов. Динамик селектора зашипел гремучей змеей, собираясь сказать кому-то пакость. Я громко взмолился: "Только не меня". Динамик послушно изрек другую фамилию. Обрадованно благословляя Господа Бога и диспетчерскую, я завернулся в чье-то драное байковое одеяло и провалился в сон.
      .. .Девочки накрывают свежей скатертью стол в саду, дурачась, перетягивают ее с одной стороны на другую. Сын терпеливо дожидается рядом с вазой в руках. Жена, наклонившись над клумбой, легкими движениями срезает огромные яркие гладиолусы для букета. Собаки резвятся на лужайке, играя золотыми монетками осенней листвы. В теплом небе плывут неведомо куда тонкие прозрачные паутинки...
      Из призрачного счастья сна меня вырвал оглушительный вопль селектора:
      - Немедленно покинуть территорию "Скорой помощи"!!!
      Станция наполнилась шумом и топотом. Народ, похватав пожитки, ссыпался из спален на улицу, сталкиваясь сонными головами и наступая друг другу на ноги. Столпились во дворе, ежась от ночной свежести. Переглядывались, не понимая, что стряслось. Признаков пожара или землетрясения вроде бы не наблюдалось.
      В дверях возник давящийся от смеха старший врач.
      - Ребята, тревога ложная. Тут какой-то дурак к нам за ограду забрел, а Лизавета спросонок не ту кнопку на селекторе нажала.
      Действительно, в углу двора обнаружился лядащий мужичонка в стеганом колпаке. Он переминался с ноги на ногу, держа в поводу скучное животное, сильно смахивавшее на тапира в последнем градусе кахексии. Во рту скотины-дистрофика торчал цветок, выдернутый из ближайшей клумбы.
      - Тебе что здесь надо? - набросились озверелые сотрудники на незваного гостя.
      - Да я чего... Заблукал я, дорогу хотел спросить...
      Мужичка выкинули за ворота, слегка поколотив предварительно, чтоб не мешал добрым людям спать. Горемыка подобрал из пыли колпак, взгромоздился на свою четвероногую скелетину и канул в ночь, потирая ушибленные бока и тоскливо вопрошая: