Таня поймала Леночку в коридоре.
      - Елена Павловна,- зашептала она,- я выяснила. Он не больной. Язык розовый, а где пульс,- я не знаю... А Сашк... Саша... сказал, что всё знает.
      - Попроси Сашу зайти ко мне после школы.
      * * *
      Вечером Леночка предложила Тане перечистить все кастрюли, а сама долго разговаривала с Сашей.
      Таня терла кастрюли изо всех сил - и кирпичом, и мелом, и вереском. Если бы кастрюли были не из алюминия, она давно бы протерла в них дыры. А разговор и комнате всё продолжался.
      Наконец Саша попрощался с Леной Павловной и, проходя мимо девочки, презрительно бросил:
      - Эх ты, докторица! Пульс в левой пятке щупают!
      И хлопнул дверью.
      Леночка сидела задумчивая, сосредоточенная. Таня знала,- в таких случаях ее лучше ни о чем не спрашивать и не мешать думать. И только вечером, когда девочка уже лежала в постели, Леночка рассказала ей об Алешином горе.
      Алешина мать умерла, когда мальчику было три года. Отец не захотел жениться вторично, боялся, что мачеха будет обижать хромого мальчика. Взял в дом старую бабку-бобылку, и так и жили они до самой войны. А сейчас отец на фронте и мальчик живет у деда. Но Таня и сама всё это знала, а вот остальное знал только Саша - настоящий Алешин друг.
      Дед Алеши, колхозный кузнец Василий Никанорович, был настоящим мастером своего дела. Его знали, кажется, по всей области. Из дальних колхозов приезжали за ним, когда нужно было починить какую-нибудь сложную машину или сделать тонкую кузнечную работу. Он любил свое ремесло, как художник, он гордился своим уменьем и непременно хотел передать его своему внуку.
      Но с горечью видел Василий Никанорович, что внук не может и не хочет быть наследником его мастерства. Кузнец любил Алешу, никогда не обижал его, баловал подарками. Но каждый раз, когда он взглядывал на мальчика, на сердце его накипала обида,- почему он не может все тайны своего ремесла, все уменье и любовь к своему делу передать внуку! Алешина привязанность к рисованию раздражала кузнеца. Он не запрещал ему возиться с карандашами, привез ему из района коробочку красок. Но считал рисование не настоящим делом.
      Постепенно дед и внук всё дальше и дальше отходили друг от друга...
      - Завтра я пойду к Василию Никаноровичу,- сказала Леночка и вздохнула,- но удастся ли мне что-нибудь сделать?
      Перестук молотков
      Розовое пятно лежало на снегу у порога кузницы. Оно струилось и колебалось, и Леночке даже жалко стало наступать на него ногой, такое оно было красивое и, казалось, теплое!
      А в самой кузнице было шумно.
      Бабка-бобылка раздувала мехи, наступая ногой на металлическое стремя. Парень-молотобоец возился в углу, громыхая каким-то железом, а Василий Никанорович с обнаженной грудью, в огромном кожаном фартуке разглядывал разогретую полосу железа, крепко зажав ее огромными щипцами. Раскаленное железо сияло и алело, как сказочный волшебный цветок.
      Увидев Елену Павловну, кузнец выпрямился во весь свой могучий рост и смахнул пушистыми волосами свежую копоть с низенькой потолочной балки.
      - Здрасьте, Елена Павловна,- забасил он приветливо,- что, на нашу работу поглядеть заинтересовались?
      - Да и на работу тоже,- весело сказала Леночка,- и поговорить мне с вами надо, а вас дома никогда не поймаешь, всё в кузне да в кузне. Вы, верно, и ночуете здесь?
      - Да, сейчас не до отдыху. Надо вон инвентарь к севу готовить. Первая работа сейчас в кузне. Сеялка, там борона, трактор... всё через наши руки должно пройти.
      Кузнец говорит быстро и оживленно, но Леночка видела, что он вдруг помрачнел, видимо, сразу понял, зачем пришла Елена Павловна. Он выкатил на середину кузни деревянный чурбачок, тщательно обтер его негнущимся кожаным фартуком.
      - Садитесь, Лена Павловна!
      В валенках, в шубке, в большом шерстяном платка Лене было нестерпимо жарко у раскаленного горна и бочки с нагревшейся водой.
      И разговор не начинался.
      Иван-молотобоец, увидев учительницу, подтянулся и ел Лену глазами, как солдат генерала. Бабка-бобылка перестала раздувать мехи и стояла неподвижно, поставив ногу в стремя, будто она собиралась вскочить на норовистую лошадь. Кузнец ненужно перебирал какие-то инструменты...
      - Василий Никанорыч! Выйдем на порожек. Мне что-то жарко здесь с непривычки.
      - Выйдем, выйдем, сейчас, Лена Павловна,- засуетился кузнец, пряча глаза от Лены.
      - Ты, Ваня, прибери здесь, а бабушка отдохнет пока - напрыгалась.
      Нельзя сказать, чтобы на порожке было удобно. Лицо леденил студеный ветер, на глаза набегали стеклянные слезы, а спине было жарко. И чем больше и убедительнее говорила Лена, тем больше она чувствовала, как замыкался кузнец, как росло в нем нетерпение и раздражение.
      - Да что вы так говорите, Лена Павловна,- перебил он учительницу недовольно,- будто я своему внуку не родной! Обижаю я его разве, не кормлю, не холю? Да я иной раз на него погляжу, так сердце кровью обольется, так он на мать похож. Она у меня была, как цветок на лугу. А что у меня внук никчемушний в жизни, так такая уж, видно, моя судьба. И лучше вы меня не трогайте. Я ведь не жалуюсь.
      - Да поймите вы, Василий Никанорыч, у Алеши талант, большой талант. У него замечательное дело в руках...
      - Дело?! Баловство это, а не дело. Разве это нужное? Вот я вам покажу сейчас дело. Иван, давай становись! Бабка, начинай!
      И в кузнице закипела работа. Скрипели и тяжко вздыхали мехи, плясали по стенам мохнатые тени, краснело, алело, белело железо в горне. Василий Никанорович лязгал клещами и не сводил глаз с накаляющейся железины...
      - Взяли! - закричал он вдруг, сунул щипцы в горн, ухватил сыплющую искрами железину и положил ее на наковальню.
      - Начинай! - снова крикнул кузнец так громко, как будто Иван был за версту от него, и стукнул по поковке небольшим молотом - ручником.- Вот сюда! Раз!
      Молотобоец взмахнул молотом. Искры полетели во все стороны, потухая на кожаном фартуке, шипя на мокром полу, заставляя Лену зажмуриться.
      "Бах! Бах! Бах!.." - гремел молот, тяжко опускаясь на наковальню, разнося весть во все колхозы, по всему району, по всей стране, что Василий Никанорович творит свои кузнечные чудеса.
      "Вот сюда! Вот сюда..." - звенел ручник.
      "Дзинь! Дзинь! Дзинь!" - отвечала наковальня.
      "Еще, еще, еще..." - задыхались и хрипели мехи.
      - Стой! - крикнул Василий Никанорович и сунул в воду раскаленный кусок. Облако пара поднялось над бочкой и окутало работников.
      Вокруг сразу стало тихо. Лена вытерла пот со лба. Бабка дула на занемевшие руки. Иван, тяжело дыша, счастливо улыбался, а Василий Никанорович, огромный, разгоряченный, поблескивая глазами, шагнул к Лене и крикнул:
      - Видали? Вот это работа! Всем на пользу. Молодец, Ванька! А то баловство. Эх, Алешенька!
      И махнул рукой.
      Все за одного
      Звено вместе с Леной Павловной подробно обсуждало план выставки.
      - Очень важно, чтобы на нашей выставке,- сказала Лена Павловна,- были картины Алеши. Мы отведем для них самый светлый класс. А уж ты, Саша, убеди его, чтобы он сел за работу.
      Ребята горячо поддержали Лену Павловну, хотя только Таня и Саша понимали, в чем дело: надо было показать кузнецу, что Алешина работа не баловство, не детская забава.
      Саша подолгу беседовал с Алешей, уговаривал его, доказывал, сердился, и Алеша согласился рисовать. Он уже загорелся, думал, прибегал советоваться.
      А ребята засели за газеты, искать сюжеты для Алешиных картин. Чего только они не прочитали! О каких замечательных людях, о каких подвигах на фронте и в тылу!..
      Но вдруг Саша пришел к Лене Павловне и сказал взволнованно:
      - Алеша плачет.
      - Отчего? Что случилось? - взволновалась Леночка.
      - Рисовать не может,- мрачно ответил Саша, ожесточенно снял кепку и швырнул ее на табуретку.- Бумаги нет,- Саша загнул один палец.- Кисточки все повылезли,- Саша загнул другой палец,- красок нет...- и он кулаком погрозил кому-то в окно.
      - Да-а...- протянула Леночка,- нехорошо.
      Молчание повисло в маленькой комнатке.
      Таня на цыпочках, чтобы не мешать Леночке думать, прошла в угол комнаты и полезла в свой чемоданчик. Она долго рылась в своих сокровищах книжечках, бумажных кучках, ленточках - и вытащила круглую, не размытую еще краску и с торжеством положила ее на стол:
      - Вот!
      Саша разочарованно повертел кружочек и сказал со вздохом:
      - Золотая... Что ею рисовать станешь?..
      - Ну, вот что,- сказала Леночка,- раньше времени унывать не стоит. Ты, Саша, поговори с ребятами. Пусть каждый у себя пороется, а кисточки мы сделаем сами из волос. Я всегда в детстве делала. Пусть Миша настругает хороших гладких палочек, волосы мы к ним привяжем ниткой, да еще смажем нитку столярным клеем,- вот и будут кисточки. О бумаге я сама позабочусь.
      Таня, под горячую руку, сразу бралась за дело. И вот уже вечером мелькают ножницы, кипит в консервной баночке столярный клей, а Таня стрижет и стрижет свои вихры и делает для Алеши кисточки.
      Нюра, забежавшая к концу дня, в ужасе остановилась на пороге.
      - Ты что наделала, Чижик?
      - Пятнадцать кисточек,- торжественно возгласила Таня.
      - Да ты на себя посмотри!
      Таня подскочила к зеркалу.
      Действительно! Крутые завитки были во многих местах выстрижены неровно, а над лбом красовалась прямо-таки лысинка.
      - Ой, достанется от Леночки!
      - Ну и поделом! Без толку сделано! Давай-ка щетку! Может, как-нибудь зачешу!
      И верная подружка стала смачивать и укладывать причудливыми волнами непокорные вихры. Кое-какие разрушения были скрыты, но лысинка над лбом продолжала сиять. Это бы еще ничего, но когда Нюра подошла к столу, то стала так смеяться, что косы прыгали у нее на спине и слезы выступили на глазах.
      - Чижик,- говорила она, захлебываясь от смеха,- ты думаешь... этими... запятыми рисовать можно?
      И правда, кисточки завернулись крутыми локонами, и на столе лежали пятнадцать запятых на палочках! Ну, что ж... Неудача.
      А Леночка написала длинное письмо в город, где учительствовали Мира с Колей.
      И вот через неделю четвертый класс получил посылку.
      Петр Тихонович сам подкатил к школе, вызвал старосту класса Нюру Валову, приказал ей расписаться в растрепанной толстой книжке и торжественно вручил ей ящичек, на котором было написано: "Пионерам четвертого класса Бекрятской школы от пионеров 7-й школы Кировского района города".
      Не дыша, все сгрудились около Миши, пока он осторожно вскрывал ящик, тщательно вынимая и откладывая в сторону тонкие гвоздики.
      Сверху лежало письмо:
      "Дорогие ребята! - писали незнакомые друзья.- Наша учительница Мира Николаевна рассказала нам, какую вы затеяли интересную выставку и что у вас не хватает бумаги и красок. С бумагой у нас тоже плохо. Но мы устроили сбор и посылаем вам всё, что набрали. А красок, конечно, мало. Напишите нам, как пройдет выставка.
      С пионерским приветом 4-й отряд 7-й школы".
      Бумага была разная: и листочки, вырванные из тетради, и куски обоев, и почтовые листики, и два куска великолепной плотной белой бумаги. Краски были только трех цветов: черная, синяя и зеленая.
      - Ну, теперь действуй,- сказал Саша Алеше, передавая ему ящичек. А Алеша растерянно смотрел на три кружочка краски, лежащие у него на ладони, и глаза его медленно наполнялись слезами.
      - Без красной и желтой мне ничего не сделать,- протянул он жалобно.
      Ребята снова приуныли.
      На помощь пришла Власьевна.
      - Забеги ко мне, Чижик, завтра с утра. Может, горю вашему и поможем. Баночек мне собери побольше да передник подвяжи.
      Таня чуть свет побежала к Власьевне. В сторожке уже топилась печь, на столе шумел самовар. Власьевна в большом рабочем переднике, стоя на лавке, срывала с вязки крупные луковицы.
      - Лови, Чижик!
      Круглые луковицы, блестя шелковыми боками, словно мячики, летели сверху в ладони Чижика.
      - Клади на стол. А теперь очищай луковицы, а я в кладовушку побегу.
      Таня чистит луковицы, и слезы набегают ей на глаза, в носу щиплет-щиплет. И смешно, и досадно.
      Вот уже белые, словно яички, лежат луковицы на столе. Таня смахивает шелуху в передник и направляется в сени. На пороге она сталкивается с Власьевной. Та, как Дед Мороз, заиндевевшая, румяная, а в руках какие-то ветки, травинки.
      - Ты куда, Чижик, не одевшись, бежишь? Мороз лютой!
      - Да я только в сенцы, шелуху выбросить,- бойко отвечает Таня.
      Власьевна грозно хватает Таню за плечо.
      - Стой! Шелуху?! Люди добрые, она шелуху побежала выбросить! Клади на стол!
      Таня испуганно высыпает на стол груду шелухи. Власьевна кладет веники, сухие пучки, ветки. Некрасиво стало на столе. Таня недоуменно поглядывает и молчит.
      - Ведь из этого и будем делать,- говорит Власьевна и перебирает венички и шелуху.
      - Из этого?
      - Ну, конечно.
      - А что будем делать? - окончательно теряется Таня.
      - Да краску же!
      "Ну и ну!" - Таня недоверчиво мотает головой.
      - Не верится? Вот гляди: вот зверобой-цветок, в поле растет, желтенькие цветочки такие. Из него будет красная краска. А вот это конский щавель. Хороша трава - и от боли в животе помогает, да и краску нам дает коричневую. А из луковой шелухи желтую изготовим. А ты "фыр-фыр!" побежала выбрасывать!
      Таня сконфужена.
      - Ну, за дело берись!
      Таня заметалась по кухне, помогая, а может быть, и немного мешая Власьевне. Она толкла в ступке какие-то корешки, растирала цветочки зверобоя, засыпала в котелок шелуху.
      Закипели в печке настои в банках и баночках. Власьевна мешала их, подливала какие-то снадобья, нюхала, смотрела на свет, даже пробовала на вкус. Двери на улицу пришлось распахнуть,- из них клубами валил синеватый пар.
      Алеша, Саша и Миша стояли у крылечка, не решаясь зайти в сторожку.
      Поздно вечером Власьевна прогнала Таню.
      - Иди, иди уже, больше тебе здесь делать нечего. Теперь она до утра выпариваться будет.
      - Кто "она"?
      - Да краска же.
      Таня с сомнением посмотрела на белые ободранные луковицы, на сушеную травку и пошла домой. Ребят у крыльца уже не было.
      А утром, перед звонком, Власьевна зазвала к себе Алешу, и он вышел от нее сияющий, держа три стаканчика, полные чистыми и яркими красками красной, желтой и коричневой.
      * * *
      И вот настал День Красной Армии.
      Выставка в трех классах школы была готова уже накануне. Елена Павловна сама сбегала к Ивану Евдокимовичу, пригласила от имени школы все правление колхоза, весь сельсовет. По правде сказать, взрослые посмеивались, отмахивались от ребят.
      - Ну что вы там навыставляли!
      - Куда еще я пойду!
      Но на другой день все были настроены празднично. Утром в читальне слушали по радио приказ по армии и флоту. То и дело переводили глаза с приемника на карту, а около карты стояла Галина Владимировна и перекалывала красные флажки. И флажки заалели в Чехословакии, в Венгрии, в Германии.
      И чем больше становилось флажков в освобожденных странах, тем больше радовались люди, тем ярче, казалось, светило солнце.
      Колхозники подходили к карте, огрубевшими от работы пальцами вымеряли,- много ли осталось до Берлина.
      - Нет, немного, немного, товарищи,- говорила Галина Владимировна.
      Можно ли было после этого отказаться, когда Марья Дмитриевна пригласила:
      - Школа просит вас посетить выставку в честь Красной Армии, устроенную четвертым классом под руководством Елены Павловны.
      Конечно, конечно, все пойдут.
      И колхозники пошли в школу.
      У дверей каждого класса, подтянутые, серьезные, стояли навытяжку мальчики в красных галстуках, приветствуя гостей пионерским салютом.
      В классах колхозников встречали девочки, водили по выставке, объясняли. Взрослые входили, посмеиваясь, снисходительно улыбаясь, а потом переставали смеяться.
      Тут действительно было на что посмотреть.
      В первом классе была представлена наша Родина. Висели на стенах картинки из жизни разных народов СССР. Стояли на столах макеты тундры, тайги, степной полосы, юга.
      Неслись по белому полю, мимо крохотных кожаных чумов, нарты, запряженные оленями. Пальмы раскачивали бумажные листья. Белые украинские хатки лепились вокруг светлого пруда, сделанного из обломка зеркала.
      А во втором классе ребята рассказывали о Красной Армии и партизанах. Зенитки поднимали вверх деревянные дула. Дзот из еловых веток, засыпанный песком, грозно смотрел своими амбразурами. Собаки везли в спасательной лодочке раненого бойца. Радист устанавливал походную рацию. По еловым лесам пробирались партизаны.
      В третьем классе, гордые и счастливые, хозяйничали девочки.
      Тут была выставка подарков, которые ребята посылали на фронт. Аккуратно подрубленные платочки, собственноручно связанные варежки, шарфы, носки и великое множество кисетов. На этих скромных мешочках, вышитых девичьими руками, расцветали невиданные цветы, летали птицы, виднелись ласковые слова: "Дорогому бойцу от Нюры", "Привет герою", "Кури на здоровье"... Родители хвалили, удивлялись и даже стали немножко хвастать.
      - Ты погляди-ка, Ивановна, это моя делала. Ах, шут ее возьми, я и не знала, что она такая мастерица!
      - Да, хорошо. А мои-то, видела,- во втором классе какую крепость сделал?
      - А я-то свою всё жучила-жучила: "Что ты всё в школе после уроков болтаешься?" А она, оказывается, вот что!..
      Давно уже ребята не видели таких ласковых взглядов, дружелюбных шлепков. Давно уже отцовская рука, занятая работой, не опускалась товарищески на ребячьи плечи.
      А в последнем классе замирали все разговоры: тут на стене, украшенная еловыми ветвями, висела Алешина картина.
      Девушка Зоя стояла у виселицы белая, как сугробы у ее босых ног, легкая, как березка за ее плечом. И нежные подснежники вырастали из сугробов, лаская ее ступни, а темные враги отступали угрюмо под строгим и смелым ее взглядом.
      Женщины всхлипывали, глядя на картину, и, не стесняясь, вытирали слезы.
      А колхозный кузнец, богатырь Василий Никанорович, обнял внука за плечи и, прижав к себе, сказал ему задумчиво:
      - Вот ты у меня какой вырос, Алешенька. Молодец! Теперь верю. Дело у тебя в руках!
      Долго народ не расходился из школы. Расселись в коридоре и говорили-говорили о близкой победе, о чужих странах, по которым шагают сыновья и мужья, о будущей близкой мирной жизни.
      А ребята чувствовали себя героями дня.
      Леночкины горести и заботы
      Таня смотрит на Леночку, склонившуюся над столом, и думает:
      "Нет, не могла бы я быть учительницей, никак не могла бы!"
      Раньше Таня думала, что учительницей быть так просто: придешь в класс, расскажешь урок, дашь задачку или диктовку да на дом уроки - и всё тут. Да еще, кому хочешь, можешь поставить двойку, кому хочешь - пятерку.
      "Вот я бы Маньке каждый день ставила одну двойку. Для воспитания. Пусть не задается. А Алеше всё пятерки да пятерки,- у него ведь нога болит".
      Вот так думала Таня раньше, а теперь только головой покачивает.
      "Нет, нет, это трудно быть учительницей. Очень трудно и хлопотно. Леночка всё что-то нервничает, огорчается, обо всех думает, за всех беспокоится..."
      "Вот у Вали Веселовой двойка по арифметике, так Леночка остается с ней после уроков и объясняет. Домой приходит, лица на ней нет, устала..."
      - Ну и брось ты ее, Леночка! Ну и пусть двойка, тебе-то какое дело!
      - Что ты, Чижик! - ужасается Лена.- Какие ты глупости говоришь! Если рабочий на заводе сделает брак, ему есть до этого дело или нет?
      - Ну, конечно, он же должен делать хорошо!
      - И я должна делать хорошо. Если бы Валя была просто лентяйка, мы бы всем классом заставили ее подтянуться. А она старается, только, ей трудно. Вот я и должна ей помочь, иначе на моем производстве будет брак.
      А Манька?! Ну ходила бы растрепухой! Так нет, Леночка с начала года нарочно раньше в школу приходила, заставляла Маньку перечесаться, посылала к Власьевне, чтобы пуговицу пришила или дырку заштопала... И так изо дня в день, из месяца в месяц... Правда, Манька теперь на себя не похожа стала аккуратная... И руки всегда с утра чистые... Леночка с ней иногда и песни разучивает.
      А вчера Леночка затянула урок. Звонок прозвонил, а она продолжала объяснять задачу. Ну и что! Никто из ребят вовсе на нее и не сердился. Подумаешь, десять минут!
      А Леночка прямо с урока побежала к Марье Дмитриевне и говорит, и Таня слышит, что голос у Леночки дрожит:
      - Марья Дмитриевна, что делать? Вчера у меня минуты на три материала не хватило, а сегодня на целых десять минут затянула урок.
      - Не волнуйтесь, Елена Павловна,- говорит Марья Дмитриевна,во-первых, нужно, когда вы готовитесь к урокам, точно рассчитать свое время. А потом у вас появится чувство времени. Поначалу всем нам было трудно. Не вам первой. А пока что возьмите мои часы.
      Другие люди придут со службы - или книжки читают, или чулки штопают, или в гости пойдут, а Леночка пообедает - и сразу за стол. Каждый день тетрадки проверяет. И по русскому, и по арифметике. Потом к урокам готовится. А то еще к ученикам на дом ходит.
      Встает Леночка рано-рано, моется-чистится, моется-чистится, каждый день платьице отглаживает.
      - Что ты, Леночка, какая стала франтиха!
      - Да не франтиха я, Чижик, но ведь я требую от ребят, чтобы приходили в класс чистыми и аккуратными,- значит, я сама должна быть безупречна.
      - Трудно быть учительницей,- вздыхает Таня.- Я вот не сумею быть этой... как ты говоришь?.. Беза...
      - Безупречной.
      - Ну, безупречной... Лучше я доктором буду, буду людям пользу приносить.
      И тут Леночка сердится.
      - Какие ты глупости, Чижик, говоришь! А доктора, а инженера, а командира кто учит? Учителя! Без них ничего не могло бы в мире делаться. Без них и дом никто бы не построил. Самая главная профессия в мире - это учитель! И хорошие выйдут люди из ребят или плохие,- это тоже от учителя зависит!
      - Ну, тогда из нас выйдут все хорошие! - говорит Таня и крепко обнимает Леночку.
      Награда
      Март.
      В других местах уже остро пахнет весной, прыгают с крыш веселые капели, чирикают воробьи, а здесь наступила пора метелей. Низкие серые тучи плывут над землей. Ветер бестолково кружит по полям и лесам, поднимая поземку.
      С утра Власьевна тревожно поглядывает на небо... Если вдруг сорвется метель, она бьет в большой школьный колокол, чтобы ребята не сбились с дороги.
      А если метель начинается к концу уроков, Марья Дмитриевна велит дальних ребят оставить в школе. В кухне для них всегда стоит несколько топчанов с матрацами и подушками.
      Частенько Иван Евдокимович присылает из колхоза лошадь, чтобы развезти малышей.
      У лесных жителей настал лютый голод. Подъели уже белки и мыши свои запасы. Все труднее и труднее пичугам добывать зернышки. Зайцы то и дело наведываются в огороды. Козули и лоси приходят щипать сено из стогов у самой деревни. Бродят голодные волки по лесу, обнаглели, не боятся людей.
      Всё чаще и чаще рассказывают в деревнях, как лютуют серые хищники. Там со двора собаку утащили, там овцу зарезали, а за Петром Тихоновичем раз до самой околицы гналась волчья стая. Хорошо, он в них из ружья пальнул.
      Ребята в школу поодиночке не ходят, собираются большой гурьбой. У каждого на боку холщовый мешочек. В нем береста, стружки да коробок спичек. Если выйдет из лесу волк, возьмут ребята бересту, зажгут и будут бросать на дорогу. Волк - он огня боится - не подойдет близко.
      Но пока еще таких страхов с ребятами не случалось.
      * * *
      На большой перемене Власьевна вошла в класс.
      - Марья Дмитриевна велит прийти в учительскую Богдановой, Валовой, Теплых, Саше и Мане Фроловой.
      Ребята заволновались.
      - Зачем, Власьевна?
      - И мне идти?
      - Мы ведь ничего не натворили!
      - Не знаю, ребятушки, ничего не знаю... А только виду кет, что для плохого вас зовут.
      Таня пригладила вихор, Нюра осмотрела Маньку.
      Вымыли руки и чинно пошли в учительскую.
      Марья Дмитриевна встала им навстречу, глаза ее смотрели приветливо.
      - Ведь это вы, ребята, работали у бабушки Домны Лапиной?
      - Мы...
      - Ну, тогда эта честь к вам и относится.
      И Марья Дмитриевна протянула Нюре небольшое письмо с десятком подписей.
      Ребята старались заглянуть в письмо.
      - Дай посмотреть...
      - От кого это?
      - Ты мне заслоняешь...
      - Подождите, ребята,- сказала Марья Дмитриевна.- Нюра, прочитай письмо вслух.
      И Нюра начала:
      "Дорогие ребята, наш боец Федор Лапин получил письмо от матери. Она писала ему, как вы помогли его семье. Спасибо вам за заботу о семье бойца от всей нашей части, ребята. Мы пишем вам из далекой чужой страны. Мы шаг за шагом с боями продвигаемся к победе, и нам легче воевать, когда мы знаем, как дома заботятся о наших родных и какие хорошие растут в нашей стране ребята.
      Бойцы минометной части: Лапин, Федюнин..."
      Дальше следовало еще десять подписей.
      Ребята растерянно молчали.
      - Что ж, вы заслужили его,- сказала Марья Дмитриевна.
      Только за дверью учительской ребята опомнились, завизжали, затараторили, взволнованно побежали в класс.
      Письмо читалось и перечитывалось, носилось из класса в класс, пересказывалось в домах, зачитывалось в читальне. Потом Алеша разрисовал для него рамочку и ребята повесили его в классе.
      На другой день они написали ответное письмо бойцам и обещали им учиться хорошо, заботиться о семьях фронтовиков и друг о друге. Нюра переписывала письмо три раза, пока решили, что в таком виде его можно послать бойцам.
      Марья Дмитриевна дала для письма большой, красивый конверт.
      Таня пошла в Холмы
      - Валя Веселова!
      - Здесь!
      - Климов!
      - Есть!
      - Теплых!
      - Тут!
      Таня вызывает ребят и отмечает в журнале отсутствующих. Сегодня что-то малолюдно в классе. Да и то видно,- быть метели. Ветер так и стучит в окна, так и хлещет по стеклам мокрым снегом.
      - Нюра Валова!
      - Нету.
      Таня забеспокоилась.
      - Кто знает, почему нет Нюры?
      - Я знаю,- говорит Манька,- мы за ней зашли, а она болеет. Красная вся, не ест ничего. Ее мамка вторые сутки домой не приходит, потому как на ферме отел начался. А ребята хнычут. Мы в избу Дров занесли и печку затопили. Беда! Наверно, помрет!
      - Что ты! - ужасается Таня.
      - Балаболка! - машет рукой Саша.
      - Да вы Александре Степановне сказали, что Нюра захворала? спрашивает Миша.
      - Нет, мы не успели, в школу торопились.
      - Ну, после уроков пойди и скажи ей, чтоб домой поспешала, а то Нюре одной плохо.
      Прозвонил звонок.
      Тане не до уроков. Никак она не может рассчитать, сколько стоит печенье и сколько сахар. Думает Таня только о Нюре. Как она там, бедная? Ведь четверо малышей, надо их напоить, накормить. Одна круглая Тонька чего стоит! Тане так жалко, так жалко Нюру! Слезы накипают у нее в глазах.
      - Чижик,- толкает ее в бок Миша,- у тебя ошибка в делении.
      - Ну и пусть ошибка, пусть! Может, Нюра там и правда умирает... А мы обещали бойцам заботиться друг о друге. И у Нюры тоже отец на фронте...
      После уроков Таня не успевает посоветоваться с сестрой. Елена Павловна быстро уходит в учительскую,- сегодня педсовет.
      Тогда Таня обращается к ребятам.
      - Дружные,- говорит она,- мы должны сейчас же пойти помочь Нюре, нельзя же ее так оставить.
      Но ребята с сомнением поглядывают в окна.
      - Я сегодня в школе останусь,- говорит Манька.- Метель будет.
      - И я хотел...
      - И я...
      Ребята растеряны,- ведь Нюре помочь нужно.
      Таня взрывается:
      - Вот вы какие "дружные"! В лес по ягоды ходить, в лапту играть, сказки слушать... А как товарищ в беде, так всей вашей дружбе конец! А кто обещал радоваться вместе и помогать в беде? Ну, так я одна пойду.
      - Да подожди ты, Чижик,- урезонивает Миша.- Сейчас я побегу, скажу Александре Степановне.
      - Александра Степановна уехала в луга за сеном,- говорит Алеша,вернется к вечеру.
      - Вот что, ребята,- говорит Миша,- я пойду Власьевне скажу. Она что-нибудь придумает, может, лошадь достанет; и я с ней съезжу.
      - И я тогда поеду,- говорит Манька,- там ведь по хозяйству помочь надо, ты сам не сумеешь.
      - А мы и ночевать сможем,- говорят сестры Веселовы.
      Но Власьевны в сторожке не оказалось.
      - Подождем часик, педсовет кончится, и мы всё скажем Марье Дмитриевне,- решает Миша.
      Но Таня уже вся горит. Ей кажется, что Нюре надо помочь сейчас же, сию минуту, нельзя ждать целый час.
      Она вызывает Маньку в коридор:
      - Маня, ей очень плохо?
      - Очень, ой, очень,- говорит Манька и поджимает губы.
      - Вот что,- говорит Таня,- ты молчи, Маня, а я пойду сейчас... Будешь молчать?
      - Ага...
      Таня натягивает на себя шубейку и выскакивает на крыльцо.
      Ох, и неуютно же на дворе!
      Тучи совсем навалились на землю, порывами налетает злой ветер, тревожно гудят ели в лесу.
      Таня плотнее запахивает шубейку и идет к воротам.
      Манька в одном платье выбегает на крыльцо.
      - Чижик, подожди меня, Чижик! Я пойду с тобой, только оденусь.
      Но Таня уже не слышит ее...
      * * *
      Буран налетел внезапно. Закрутились по дороге белые смерчи, затрещали сосны, изгибаясь в дугу, сыпля вниз сухой, колючий снег. Ели судорожно размахивали лапами. Снег закручивался кольцом вокруг их черных ног. Обжигающий студеный ветер захватывал дыхание. Таня поворачивалась к нему спиной, отдыхала и снова пускалась в путь, если можно было говорить о пути в этом густом колючем, белом молоке, которое кипело вокруг нее.
      Сухой снег забивался за ворот шубейки, в рукава, в валенки, и некуда было от него спрятаться. Ноги увязали в сугробах; в двух шагах ничего не было видно.
      Таня наткнулась на дерево, оцарапала щеку, остановилась. Метель выла по-волчьи, свистела, звенела, грохотала. На щеках нарастала ледяная корка. Таня то и дело стирала ее уже совсем мокрой варежкой. Ресницы заиндевели, стыли ноги...