- Ну что? Что такое? Что?
      - Анна Матвеевна... это...
      Хорри, взглянув на Василия Игнатьевича, ближе придвинулся к Анне Матвеевне.
      Пинька прервал старика.
      - Это не торф горит,- сказал он срывающимся голосом.
      Но Василий Игнатьевич отстранил его и, выпрямившись, произнес два слова:
      - Это война...
      - Война...- как эхо повторил Пинька.
      3. Вечер, который никогда не забудется
      Война!!!
      Она уже топтала чужие страны, поджигала факелом селения и города, губила посевы, вырубала сады, высушивала реки, убивала людей...
      И теперь она пришла к нам.
      Анна Матвеевна не могла так просто поверить этому; она подошла к Пиньке и, тряся его за ворот рубашки, закричала сбивчиво и гневно:
      - Что ты, опомнись! Что ты говоришь? Замолчи!..
      Но Пинька настаивал на своей страшной вести:
      - Это война... это с Германией... Они всю прошлую ночь бомбили... Город горит...
      И в это время вошла Таня.
      Краска постепенно сползла с ее лица, и девочка прислонилась к косяку.
      - Пинюшка,- сказала Анна Михайловна вдруг жалким просящим тоном,- а Ольга Павловна где же?
      Василий Игнатьевич опустил глаза.
      Как трудно ответить на этот вопрос!
      - Город бомбили...- забормотал он,- и станцию...
      - А ее-то нашли? - по-детски упорствовала Анна Матвеевна.
      - ...и завод горит.
      Тут Таня оторвалась от косяка, подошла вплотную к Василию Игнатьевичу и, глядя ему прямо в глаза, спросила тихо:
      - Где моя мама?..
      - Не знаю...
      Вот она, война, уже положила железную свою лапу на плечо девочки.
      Пинька неуклюже пытался успокоить Таню.
      - Танечка, ты не волнуйся... понимаешь, вокзал горит... Но это еще ничего не значит... Мы будем ее искать... Мы найдем... Мы обязательно найдем. Хотя там все горит...
      И тут Таня не выдержала, бросилась к Анне Матвеевне и, обливаясь слезами, закричала:
      - Мама!.. Мамочка моя!
      Отчаянный крик ее разнесся по всему дому и поднял на ноги проснувшихся детей. Юра вбежал в комнату.
      - Что Тут? Что случилось? - в испуге спросил он.
      Ему никто не ответил. Все старались успокоить Таню, Василий Игнатьевич прижимал ее к себе, Анна Матвеевна наливала воду в стакан, а слезы капали и капали на ее дрожащие руки.
      Пинька подошел к Юре и, отведя его в сторону, шепотом рассказал все, что случилось. Губы у Юры побелели: война не в книжке, не в кино, а вот тут рядом.. и вот Таня плачет... Это уже из-за воины. Юра подошел было к Тане, но она вскочила, оттолкнула стакан с водой и выбежала из комнаты.
      И все замолчали, боясь посмотреть друг на друга.
      Тихо стало в комнате. Слезы ведь катятся беззвучно...
      - Анна Матвеевна,- спросил Василий Игнатьевич,- что мы делать-то будем? В сельсовете никого нет, связь с городом прервана.
      - Ума не приложу.
      - По проселку народ идет все на восток... Из города бегут... Шоссе, говорят, обстреливают. А как же мы?
      - Ой, не знаю я, не знаю, Василий Игнатьевич... Что мы с вами понимать можем? В такое время без главврача остались. И восемь ребят на руках.
      Анна Матвеевна плакала и раскачивалась на стуле.
      - Что нам с ними делать, Василий Игнатьевич? Куда прятать? Кому жаловаться идти?
      Лиля вышла из спальни девочек; за ней, стараясь не стучать сапогами,Гера. Более мягким тоном, чем обычно, Лиля сказала:
      - Анна Матвеевна, голубушка, не надо так громко причитать. Напугаете малышей.
      И вдруг над домиком в первый раз с ужасающим, неслыханным воем пронеслись вражьи самолеты.
      - Скорей! - кричит Лиля.- Свет!
      Она выключила большую люстру в столовой и приказала Гере:
      - Рубильник!
      Гера помчался в переднюю.
      О, эта ленинградка уже знает, что такое война, что такое затемнение... Полтора года тому назад она уже занавешивала окна, когда во всей стране мирно горел свет.
      Гера выключил рубильник.
      Вот и пришла темнота...
      - Завесим окно,- приказала Лиля, держа в руках одеяло.- Дай стул, Гера!
      Гера покорно придвинул стул и помог Лиле занавесить окно.
      - Пинька, проследи, чтобы случайно не включили свет,- продолжала Лиля строго,- да и здесь лучше бы зажечь свечу.
      Вот и появилась на столе свеча - первая спутница военных дней. Будут нанизываться дни, сгорит свеча, и только фитилек, плавая в масле, коптящим огоньком станет озарять комнату.
      - Герушка, Герушка, что делать-то будем? - спросила Анна Матвеевна мальчика, понимая, что на него одного можно положиться; стар Василий Игнатьевич и не знает здешних мест, а остальные - ребята.- Что делать нам?
      - Уходить нужно отсюда, тетя Аня. Туда, где народ, а там уж скажут, что делать. А сейчас в Синьково уходите.
      Как рассердился Василий Игнатьевич:
      - Глупости какие! Скажешь тоже еще! Чего это детям ночью по лесам бродить? Мы не военный объект, не армейская часть, не с ребятами же война идет?! Надо дома сидеть и распоряжений ждать.
      - Но ведь они могут наш дом бомбить! - говорит Пинька.
      - Ну что ты болтаешь! У нас лечебное учреждение. Вывесим флаг с красным крестом,- никто нас не тронет.
      - Эх, Василий Игнатьевич,- возразил Гера с сердцем,- а почему же нам в школе рассказывали, что фашисты в Испании Красный Крест обстреливали и даже раненых убивали. Надо скорей идти в Синьково, оттуда нас дальше отправят.
      - Да что же вы молчите, Анна Матвеевна? - ищет поддержки старик.- Ведь теперь вы тут начальство.
      - Нет, Василий Игнатьевич, я тоже думаю идти. Вместе с народом надо быть да к семьям пробираться.
      - Анна Матвеевна, я протестую! Вы на себя ответственность берете.
      - Ну что ж, и отвечу...
      Гера, не дожидаясь конца спора, уже принес в комнату пальтишки малышей, курточку Юры, потом, искоса взглянув на Лилю,- и ее шелковый плащ.
      - Вам скорее собираться надо.
      Пинька удивился:
      - Вам? А ты?
      - А я домой побегу; у меня там мама с Петькой.
      Анна Матвеевна беспомощно развела руками:
      - Да что ты, Герушка! Ведь мы одни ночью дороги не найдем.
      Гера вскинул ружье на плечо и направился к двери.
      - Ну уж как-нибудь... У меня семья там.
      Презрительный и холодный голос Лили остановил его на пороге:
      - Значит, всех ребят надо бросить и к себе домой бежать? И вам не стыдно?!
      - Молчи ты... не суйся... Да поймите же вы, тетя Аня...
      Хорри, умница Хорри, всегда приходит на помощь в трудную минуту:
      - Гера нас до Синькова проводит, а там побежит домой. Ведь ты так хотел сказать?
      - Ну, конечно...- хмуро бормотнул Гера, не глядя на Лилю,- только вы скорей собирайтесь!
      Анна Матвеевна с трудом поднялась со стула (дрожат старые ноги от волнения) и беспомощно огляделась.
      - А что с собой брать-то в дорогу?
      - Ничего не надо, тетя Аня, скорей идти надо.
      - А кто же тут останется в доме? Вещей ведь полно!
      - Ну, что вы, Анна Матвеевна! - хмурится Василий Игнатьевич.- Я, конечно, останусь... Я ведь все под расписку принимал... и мебель, и матрасы, и вот часы... Это ведь ненадолго - неделя-другая - и погонят их.
      Гера даже каблуком застучал от нетерпения:
      - Да не волыньте вы! Идем скорей!
      Анна Матвеевна нерешительно направилась к двери.
      - Хорри,- сказала она,- сходи за Таней.
      Когда вошла Таня, все посмотрели на нее с испугом, с болью, горьким состраданием.
      - А мы, Танюша,- поспешила сказать Анна Матвеевна,- решили уйти в Синьково; там сельсовет, почта, все начальство... А здесь вот Василий Игнатьевич останется...
      - А кто же у нас теперь начальником? - спросил Леша.
      Старики мгновенно переглянулись, и опыт многотрудной и долгой жизни, когда не раз лечили они горе трудом, усталостью, заботами о других, подсказал им одно и то же:
      - Таня.
      - Я? - растерялась Таня.
      - Да, ты. Василий Игнатьевич здесь остается; я уж стара да слаба, мне за всем не углядеть. А ты молодая, сильная и знаешь, как мама все дело вела... Кому же, как не тебе?
      - Ну как же я?..- сказала Таня и замолкла.
      А Гера в нетерпении метался по комнате, приносил какие-то мелочи из своей каморки, рассовывал их по карманам и, наконец, ухватил Анну Матвеевну за рукав:
      - Одевайте ребят, тетя Аня. Я не могу больше ждать!
      И вдруг Таня, тихая беленькая Таня сказала твердо, "железным голосом", совсем как ее мать Ольга Павловна, которую нельзя было ослушаться:
      - Ты подождешь, Гера! Нельзя так идти. У нас малыши... Надо по смене белья взять, полотенца и хлеба побольше.
      Сказала и испугалась... Испугалась, что никто не послушается, а может быть, просто рассмеются, задразнят. Вот Лиля взглянула на нее пристально и удивленно... Но ведь надо сделать так, как сделала бы мама. Преодолев огромным усилием слезы, застенчивость и робость, Таня продолжала:
      - Кипяченой воды для малышей надо... и заплечный мешок каждому, Анна Матвеевна.
      Никто не запротестовал, не рассмеялся, не одернул Таню. Перестал суетиться Гера, пошел Василий Игнатьевич за кипяченой водой, и покорно спросила Анна Матвеевна:
      - А где же мне, Танюша, столько мешков набрать?
      - У кого нет, тем наволочки можно дать. Я сама сделаю. Собирайтесь, ребята.
      Так Таня подняла на свои девичьи плечи почетный, но тяжкий груз, который называется ответственностью.
      Вот к этому, Танюша, готовили тебя и мама, и пионерские костры, под синим небом Артека, и отец, раскинувший руки на берегу Халхин-Гола, и комсомол.
      Ребята засуетились, забегали.
      - Понимаешь, Пинька,- сказал Юра, и глаза его уже заблестели от новой придумки,- не надо хлеба: он тяжелый; а надо шоколаду побольше. Альпинисты всегда шоколад берут. Он питательный. Он восстанавливает в клетках... этого... как его? Эх, забыл!
      - Ну, ничего, Юра, ты вспомнишь,- убеждает его Пинька.
      - Конечно, вспомню. Пойдем-ка и мы соберем, что нужно.
      Они ушли, а я боюсь, ох боюсь, что Юра, вместо того, чтобы собирать вещи, полезет в книгу, торопясь узнать, что именно восстанавливает в клетках питательный шоколад.
      И странное дело - в дом пришло горе, за окнами ночь, надо уходить куда-то в лес, а в доме началась деловитая суета, в которую малыши вносят даже что-то веселое.
      Анна Матвеевна тщательно отбирает продукты. Таня, смахивая слезы, делает из наволочек заплечные мешки, а Муся и Катя путаются под ногами и щебечут как ни в чем не бывало:
      - А я зубную щетку возьму!
      - А я Мишку; я без него спать не могу.
      Лиля садится на диван, придвигает к себе поближе свечку и раскрывает альбом, лежащий на столе.
      - Ты что, матушка, почему не собираешься?
      Лиля пожимает плечами.
      - Я не пойду. В лесу сейчас холодно, сыро. Я не привыкла... Ведь за нами обязательно кого-нибудь пришлют. Папа позаботится. Я останусь с Василием Игнатьевичем.
      - Ну и дожидайся, принцесса! - зло бросает Гера.
      Вот уже все ребята готовы. В пальтишках, в шапках, с мешками за плечами, они испуганно поглядывают на темные окна, на озабоченные лица старших и зябко поеживаются.
      Таня проверяет каждого. Помогает, подтягивает лямки.
      - Почему ты без чулок? - спрашивает она Пиньку. И тот недоуменно смотрит на свои босые ноги,- вдруг среди лета чулки? Но покорно идет за чулками.
      - Зашнуруй ботинки, Юматик! - велит Таня. И Юра зашнуровывает ботинки.
      - Ну, я готов! - торопит Леша.- Можно двигать!
      За плечами его топорщится клетчатый рюкзак.
      - О! Какой у тебя мешок! Можно потрогать? - восхищается Муся.
      - Потрогай, пожалуйста,- снисходительно разрешает Леша,- из Львова родитель привез. Пошли, что ли?
      Надо идти... Уйти из этого дома, который строили для них сотни заботливых рук. Выйти из дверей, в которые по утрам почтальон вносит письмо от мамы или открытку от сестры; пройти по дорожке, вдоль которой цветут ноготки и бархатцы, мимо колодца, в котором такая вкусная вода; выйти из зеленой калитки...
      Постойте, ребята, дайте мне поглядеть на вас, дайте вспомнить свое, пережитое... Вот вы собрались в дорогу и не знаете, что, едва раздались первые залпы, первые выстрелы на нашей земле, как Родина стала думать о вас, о своем будущем. Не пройдет и нескольких недель, как по воле страны сотни тысяч ребят наденут такие же заплечные мешки и тронутся в далекий путь, в безопасные места. Матери за ночь постирают, погладят и наметят белье, смачивая его росинками скупых слез, воспитательницы напишут сотни браслетиков с именами, фамилиями, адресами (а вдруг отстанет или затеряется малыш!). Трамваи пойдут к вокзалам, переполненные притихшими ребятами, и мамы будут молча держать холодные ручонки и горько смотреть на мешки первую тяжесть, которая легла на детские плечики так рано. Длинные поезда подойдут к платформе и загудят тихонечко и медленно, нехотя оторвутся от вокзала. И в городе станет тихо...
      Пусть никогда больше не наступит в мире такая тишина!
      - Ну, а пока в путь, ребята.
      - Василий Игнатьевич,- говорит Анна Матвеевна,- Лиля! Идемте с нами! Что вы тут одни останетесь?
      - Не могу,- разводит руками Василий Игнатьевич,- ответственность не позволяет.
      А Лиля просто не поднимает головы от альбома, как будто ее очень интересуют эти чужие фотографии.
      - Ну, как знаете... Дело ваше. Прощайте!
      - Зачем же "прощайте"? До свиданья, Анна Матвеевна.
      Василий Игнатьевич осторожно обнимает старушку и троекратно по-русски целует ее в обе щеки.
      Ребята толпятся около него, прощаются. И Таня говорит ему вполголоса:
      - Василий Игнатьевич... мама...- она проглатывает комок в горле,когда вернется... скажите ей, что я... ее очень люблю. Она меня разыщет.
      - Хорошо, Танюша. До свиданья, деточка!
      Он крепко обнимает ее.
      Вдруг распахивается наружная дверь и ветер врывается в комнату, неся листья из гирлянд, украшавших подъезд. Свеча гаснет.
      И сразу же маленькие начинают кричать и плакать.
      - Мама... ой, страшно, боюсь!..- кричат Катя и Муся.
      - Что такое? Кто-то вошел,- взволнованно говорит Юматик,- кто-то вошел!
      - Спокойно, ребята,- раздается голос Тани; он чуть-чуть дрожит, но звонок, как всегда.- Хорри, у тебя есть спички?
      - Конечно, есть.
      Хорри зажигает спичку. Она освещает маленькое-маленькое пространство, бледные ребячьи лица. Углы большой комнаты залиты темнотой, но все чувствуют,- у двери кто-то есть... Там кто-то стоит...
      И никто не поворачивает туда головы.
      Тогда Хорри подходит к столу, зажигает свечку, поднимает ее высоко над головой и решительно идет к двери. Все медленно поворачиваются в его сторону. И видят: у двери стоит Костя-пастушок. Тот самый веселый Костя, который раз приходил к ребятам, учил их вырезать свирели из лещины, щелкать огромным кнутом и бороться с молодыми телятами, изображая из себя матадора.
      Но сейчас он был совсем другой... Пыльная рубаха разорвана на левом плече, до самого пояса, ноги покрыты грязью торфяных болот, закопченное лицо все в ссадинах, а глаза безразличным взглядом смотрят на детей.
      - Костик! - окликнул его Гера.- Ты что... ты откуда?
      И глухим безразличным голосом Костик ответил:
      - Из лесу...
      - Батюшки мои! - всполошилась Анна Матвеевна.- Что ты в лесу ночью делал? Почему домой не идешь?
      И так же ответил Костик:
      - Дома нету... Спалили... Фашисты...
      - А мы вот в Синьково идем,- растерянно говорит Анна Матвеевна, как будто она не поняла слов Кости.
      - Синькова нету... Спалили...
      Трудно понять то, что говорит Костя-пастушок. Страшно смотреть в его глаза, на его закопченное лицо. Страшно, что в открытую дверь врывается ветер, что у маленькой Муси на плечах мешок...
      Таня берет себя в руки.
      - Придется по проселку в Брагино.
      - Брагина нет.. Спалили...
      Мы не думали, что Гера может так закричать:
      - Спалили! А мама... а Петька?.. Пустите меня! - И, схватив ружье, он выскочил в дверь.
      - Есть еще тропка в Глебово,- сказал Василий Игнатьевич, нарушая тягостное молчание.
      - Разбомбили...- говорит Костик совсем тихо.
      Анна Матвеевна тяжело садится на стул и сбрасывает свой заплечный мешок.
      - Выходит, идти-то некуда?..
      - Некуда...- подтверждает Костик.
      4. Недобрая ночь
      Недобрая ночь идет над "Счастливой Долиной". Недобрая луна озаряет окрестные леса. Старые друзья - колючие ели, кустарник, вековые липы теперь пугают: в них так легко притаиться врагу. И большие окна, в которые вливается пахнущий хвоей, целительный воздух и лунный свет, тоже пугают: ведь не только свет может перешагнуть подоконник.
      Всем хочется быть вместе, и Анна Матвеевна, девочки и мальчики ложатся в спальне старших девочек. Кстати, это единственная комната, в которой почему-то есть ставни. И кажется, что эти тонкие доски защищают ребят от того злого, что притаилось за стенами дома.
      Мало кто спит в эту ночь.
      Сжавшись в комок, лежит измученный Костик. Вздыхает за стенкой в столовой Василий Игнатьевич, не понимает, что произошло, вспоминает далекую молодость, прежние годы и не может сомкнуть глаз.
      "Проклятая старость,- горько думает Василий Игнатьевич.- Разве эти руки удержат винтовку? И ноги не годятся для походов. Чем же я могу помочь? Что сделать?"
      И ворочается старик с боку на бок, и сон не спешит ему на помощь.
      А вокруг дома неслышными шагами ходит Хорри, зорко всматривается в темноту. Не хрустнет ветка под его ногами, не стукнет камень... И никто в доме даже не подозревает, что таежный охотник охраняет их, как испокон веков охраняли свой очаг мужчины, когда вблизи появлялся враг.
      Анна Матвеевна лежит с открытыми глазами, и в усталой голове ее проносятся десятки мыслей, горестей, страхов: "Что делается в стране? Где сын, где Коля? Он ведь офицер, может быть, уже воюет... Сын... Где наши войска? А как будем мы с детьми? Жива ли Ольга Павловна? Что с Герой, с его семьей? У Муси на чулке дырка... Надо встать пораньше - сделать завтрак для ребят. Неужели о нас позабыли?.. Спит ли бедная Таня?.."
      А Таня, плотно прижавшись щекой к подушке, уже совсем мокрой от слез, старается дышать открытым ртом, чтобы никому не были слышны ее всхлипывания.
      Пинька и Юра спят крепким сном усталых, наволновавшихся ребят.
      Катя и Муся устроились на одной кровати. Они крепко обнялись, и между ними втиснулся, свернув на сторону плюшевую морду, Мусин любимый медвежонок.
      Лиля лежит, как полагается, на правом боку, выпростав руки из-под одеяла, аккуратно причесана на ночь и зубы почищены. А сон не приходит. Лиля не боится. Война не война - папа приедет и увезет ее отсюда, как увез из Белоострова, когда разразилась война с белофиннами. Не одну ее увезет, всех ребят, конечно... Когда это будет?.. Мысли приходят и уходят, а одна уходить не хочет... Но самое трудное надо обязательно додумать до конца... Бабушка...
      Она так и уехала, не попрощавшись с бабушкой, а теперь вот пришла разлука. Надолго. Может быть, навсегда...
      "Навсегда" - какое трудное слово!
      У тебя, верно, тоже есть бабушка... Ее лицо покрыто морщинами, слабые ее ноги неуверенно шаркают по полу... Руки дрожат, и часто чай, который она несет тебе, выплескивается на блюдечко...
      Ты с удовольствием целуешь маму... У нее гладкая кожа, веселые глаза; от нее приятно пахнет свежей водой и солнцем. Бабушку ты не целуешь... А как хочется бабушке, чтобы ты подошел к ней тоже, мой дорогой читатель, поцеловал, рассказал, что делается в школе, в пионеротряде, во всем том огромном мире, который плотно отделен от нее толщей каменных стен,- ведь она уже не выходит из дому, и ты единственная ниточка, которая может связать ее с кипучей жизнью родной страны. А ты увлеченно рассказываешь обо всем отцу, маме, соседке, а на ее вопросы отвечаешь отмахиваясь: "Так... ничего..." Дескать, какое тебе дело?
      Есть дело, есть дело, мой дорогой читатель! Она живет обрывками твоих рассказов, услышанных из-за дверей. Она переживает, тревожится, радуется за тебя...
      Сколько забот вкладывает она в твою жизнь! Заштопанные чулки, пришитая пуговица, свежее печенье... А кто это сделал? Бабушка.
      Так идут годы. Бабушка стареет, твои интересы все больше уходят от порога дома в широкий, манящий мир, и все меньше его дыхания ты приносишь в тесную комнатку.
      Ты совсем не замечаешь тех забот и ласки, которые изливаются на тебя, а от мелочей ты раздражаешься. Не так ступила! Уронила книгу! Разбила чашку! Три раза задала один и тот же вопрос... Ты уезжаешь, не простившись с ней, хотя успел погладить даже кота Ваську, и не оглядываешься на окна, где она стоит и смотрит тебе вслед и от всей души желает тебе счастливого пути...
      И вот наступила разлука. Еще стоит в углу осиротевший столик. Еще стоят под кроватью мягкие туфли, в которых так неслышно двигалась она по дому, а ее уже нет... нет и нет; и тебе никогда, никогда не исправить своей несправедливости.
      Так думала Лиля, лежа с открытыми глазами в темной комнате, где слышится тихое дыхание неспящих людей.
      5. День раскололся
      Утром все встали хмурые, невыспавшиеся, вялые. Не было ни зарядки, ни веселого умывания, ни шумного приготовления к завтраку. Все смешалось, смялось, рас-: сыпалось. Гера не вернулся. Костик повертелся, повертелся по участку и вдруг исчез. Василий Игнатьевич снова пошел к проселку, Анна Матвеевна растерянно сидела в кухне и не готовила, не убирала. Ребята входили, резали хлеб, мазали его маслом и не заикались о завтраке и обеде.
      В столовой на окне висело одеяло, а в углу были свалены заплечные мешки, и никто не разбирал их, не вынимал из них сохнущий хлеб и не вспоминал о зубных щетках. Только Лиля, аккуратно одетая и вымытая, возмущалась беспорядком и пробовала что-то требовать от Анны Матвеевны, но та посмотрела на нее таким измученным взглядом, что девочка осеклась и замолчала. Таня у себя наверху, сидя у окошка, думала и думала... Думала о маме и о том, что все-таки ей придется взять на себя заботы о ребятах. "Ведь так нельзя... надо что-то решить, куда-то, может быть, пойти, спросить кого-нибудь... Вот вернется Василий Игнатьевич, он что-нибудь расскажет. Но здесь, в доме, пока такой разгром, беспорядок... Мама никогда бы этого не допустила... Она, конечно, знала бы, что надо сделать. А у нас вот ребята ходят голодные... Кто-то должен это наладить... Кто? Я. Больше некому. Я должна. А если меня не будут слушаться? Надо сделать, чтобы слушались. А если я неправильно буду делать? Нет, нет, я не могу одна. Геры нет, Лиля не помощник, она только критикует..."
      А солнце поднималось над "Счастливой Долиной" так же, как и вчера и как неделю назад, так же запели птицы, не в лад закричал Одноглазый. Зеленой стеной стоял густой лес, не пропуская в здравницу ни шумов войны, ни недобрых вестей, ни чужих людей. И постепенно ребята оттаяли, успокоились; да что они и знали о войне? Пинька и Юра громко спорили, вспоминая кинофильмы и прочитанные книжки. Малышки на крыльце играли в "дочки-матери" - бессмертную игру девочек, прошедшую все эпохи - от первобытных времен до социализма. Анна Матвеевна пошла, наконец, в кладовую, чтобы сготовить что-нибудь к обеду.
      Словом, день покатился, как обычный день, с мелкими заботами и радостями, с примирениями после ссор, с беготней и болтовней... Но все-таки где-то в самой глубине души у каждого таился страх. И посреди игры вдруг Муся начинала испуганно вглядываться в лес, или Юра замолкал среди спора. Но через минуту сад снова наполнялся возбужденными детскими голосами.
      Вечерняя заря будто расколола день пополам. Как только длинные тени вползли в сад, с ними вместе вползли и страх, одиночество и тоска по дому. На темнеющем небе ярче вспыхнуло далекое зарево и окружило здравницу огненным кольцом. Пламя отрезало здравницу от своего доброго и родного мира. Ребята сгрудились на крыльце и молча смотрели на красные клубы дыма. Да, это не торф горит на болотах...
      Никто не звал ребят в дом; они пошли сами, сами опустили одеяла на окнах, закрыли ставни в спальне и зажгли свечу. Они сели в кружок, тесно прижавшись друг к другу, и молчали, нетерпеливо поджидая Василия Игнатьевича. Свежие бревна в новом доме потрескивали, ссыхаясь, и этот, когда-то такой уютный, треск пугал ребят; они вздрагивали и испуганно косились на темные углы.
      Наверху ходила Таня, и скрип половиц над головой, и мысль о пустых верхних комнатах, потерявших свою хозяйку и не дождавшихся веселых жильцов, были так невыносимы, что Юра пошел позвать Таню вниз. Она и сама уже стояла у двери своей комнаты, держа в руках одеяло и подушку.
      - Да, я иду. Мне страшно оставаться одной,- шепнула она Юре.- Возьми еще вон ту книжку.
      Вдвоем они оглядели комнату, закрыли окна. Стекло тонко звякнуло в раме, и серебряный легкий звук пронесся по комнате, пролетел в дверь, замирая, исчез вдали. Но инструменты и мензурки во врачебном кабинете успели ответить ему чуть слышным звоном. И это было так жутко, что Таня и Юра быстро заперли дверь на ключ и на цыпочках спустились вниз.
      Но и там Тане не стало веселее. Слабый свет свечи сгущал тени в углах. Анна Матвеевна привалилась на диван, закрылась платком,- то ли дремала, то ли плакала. Лиля читала, не обращая внимания на ребят, а они были такие испуганные, настороженные, одинокие, что сердце у Тани дрогнуло.
      - Ну что,- сказала она бодро,- что вы нахохлились, как воробьи? Давайте что-нибудь делать. Ну, хотите кроссворд решать?
      Ей никто не ответил, но Пинька уселся поудобнее, а Муся ухватила Таню за руку и доверчиво прижалась к ней.
      Таня положила на стол "Огонек".
      - Ну, что такое певчая птица из девяти букв?
      - Сыч,- сказала Катя и вдруг всхлипнула.
      За ней заплакала Муся. Задрожали губы у Юры.
      - Надо что-то делать,- заворчал Леша.- Нельзя сидеть так в темноте и вот с этими плаксами...
      - Но что делать? - Таня так хотела бы совета и помощи.- Ведь надо ждать Василия Игнатьевича? Надо?
      - Не знаю. Идти куда-нибудь, что ли...
      - Не глупите,- резко сказала Лиля, отрываясь от книги.- Надо ждать. А певчая птица из девяти букв - это малиновка.
      6. Все это легло на твои плечи
      Прошло три дня...
      Василий Игнатьевич вернулся постаревший и подавленный: ближайшие села сгорели от бомбежек, где-то севернее идут упорные бои, а здесь немецкие войска прорвали границу и протекли по шоссе на восток, и только в Синькове остался какой-то отряд.
      Не обо всем, что впервые видели его старые глаза, поведал он ребятам. Он рассказал только старшим, что разыскал, наконец, председателя сельсовета. Тот, узнав, что в здравнице уже есть дети, взволновался и сказал, что немедленно примет меры. Но пока пусть здравница притихнет, не дает о себе знать, пусть никто не появляется в селах. "Детей не оставим в беде",- сказал он. Василий Игнатьевич скрыл только, что через несколько часов председатель ничего уже не мог сказать и ничем не мог уже больше помочь ни детям, ни себе... Несмотря на предупреждение старого друга, Василий Игнатьевич все-таки хотел идти в Синьково искать немецкое "начальство" и требовать, чтобы оно переправило ребят за линию фронта. С трудом удерживали его от этого Анна Матвеевна и Таня, хотя сами не видели выхода из положения.
      Лиля по-прежнему была убеждена, что за ними непременно приедут, и не принимала участия в спорах.
      Костик вернулся в здравницу. Правление колхоза, где он жил, сгорело, друзья разбрелись. За скупым его рассказом таилось многое, но ребята не посмели расспрашивать. Таня молча застелила ему постель, поставила на тумбочку кружку, положила полотенце. Костик поднял на Таню благодарный взгляд, но к вечеру снова незаметно исчез из дома. Постель продолжала сиять несмятым крахмальным бельем. С тех пор и повелось: Костик то появлялся, то исчезал куда-то и возвращался вновь.
      От Геры не было вестей. Никто не приходил и из села.
      Ребята нервничали.
      И Таня решила.
      Она собрала всех ребят. Маленькое было это "общее собрание" - двое стариков и восемь ребят. И все смотрели на Таню с тревогой и надеждой.
      - Так вот, ребята,- сказала Таня, стараясь придать твердость и спокойствие своему голосу,- мы пока никуда отсюда не уйдем. Кто-нибудь, наверное, придет к нам и даст нам знать, что делать дальше.
      Таня искала взглядом поддержки у Лили. Та утвердительно кивнула.
      - Только не надо паники,- продолжала Таня.- Муся, обещай, что ты не будешь плакать.
      Муся, всхлипывая, подняла в салюте грязную руку.
      - Честное пионерское,- не буду!
      - Никто не имеет права выходить за ограду здравницы. Это, ребята, очень серьезно. Мы должны всегда быть вместе. Я знаю, что Юматик и Пинька сегодня ночью собирались бежать на фронт. Василий Игнатьевич перехватил их у ограды.
      - Но послушай, Танечка,- возразил Юматик,- это же наш пионерский долг - помогать армии, ведь мы даже все члены Осоавиахима.
      На мгновение Таня растерялась - может быть, Юра прав? Трудно решать такие проблемы в семнадцать лет, да еще когда все в жизни не так, как привык, и в книжках об этом не писали, и никто к этому не подготовил... Как ответить? Но Лиля не стала дожидаться конца размышлений Тани.
      - Это не долг, а ребячество,- сказала она.- Вы даже не знаете, где наши части, как к ним пробраться, да и нужны ли ей такие помощники, как вы.
      - Ваш долг сейчас,- поддержала ее оправившаяся Таня,- подчиняться решению коллектива и не причинять лишних хлопот старшим.
      Пинька был явно смущен: в кармане у него лежала краюха хлеба, которую он приготовил на сегодняшний ночной побег, и стоит пошевельнуться ему, все увидят, как она острыми углами выпирает из кармана...
      - Ты как думаешь, Юрка? - шепнул Пинька Юматику...
      - Может быть, Лиля и права,- задумчиво протянул Юра.
      "Может быть... может быть... вечно этот Юрка раздумывает да раскидывает мозгами, а ты сиди тут, как дурак, с краюхой хлеба в кармане... Эх, пропустил, о чем там говорила Таня".