Конец света, как она определила происходящее, наступил очень быстро. Едва Эвелин успела вернуться из больницы, как события стали разворачиваться с необыкновенной быстротой.
      Офис мужа был закрыт, сотрудники уволены. Несколько дней Деннис провел дома, не отрывая от уха телефонную трубку. Он звонил спонсорам, бывшим работодателям, клиентам – всем, кто мог чем-то помочь. Затем последовало объявление о банкротстве.
      Еще до того, как Эвелин окончательно осознала, что происходит, пришли оценщики и описали всю мебель, антикварные вещи, машины и, конечно, сам дом.
      Детей отпустили на пасхальные каникулы, и они спокойно наблюдали, как родители растерянно бродят по комнатам.
      Эвелин погрузилась в оцепенение. Сначала выкидыш, а теперь… Она отправилась с мальчиками в еженедельный поход по магазинам, но все ее кредитные карты оказались заблокированными. Тележка с продуктами была отставлена в сторону. В ней находились великолепные продукты, к которым они привыкли: дорогое красное вино, потому что им с Деннисом хотелось немного себя взбодрить, мясные стейки на ужин, прекрасный кофе, бельгийский шоколад, французский сыр, круассаны на завтрак, баночки с джемом… И что же ей ответили в банке, куда она позвонила из супермаркета?
      – Нам очень жаль, миссис Лей, но все счета заморожены, кредитные карточки тоже… да… по решению официальных лиц.
      Эвелин в слезах выскочила из супермаркета, держа за руки ничего не понимающих детей.
      Она упала на сиденье машины и зарыдала, когда Том стал плакать, потому что не мог понять, почему ему не купили коробочку с соком. Денни приказал ему заткнуться и добавил:
      – Мы теперь ничего не сможем купить: у мамы и папы нет денег.
      Тот факт, что шестилетний ребенок уже понял то, о чем она только начала догадываться, заставил ее заплакать еще сильнее.
      – Проклятие! Что нам теперь делать? – спросила она мужа, вернувшись домой.
      Побледнев, Деннис достал из бумажника двадцать фунтов.
      – Пока вот. Посмотрим, что будет через несколько дней, – сказал он. – Может быть, удастся взять ссуду.
      Итак, она взяла двадцать фунтов и отправилась в другой супермаркет, на этот раз одна. В первый раз за время жизни в Суррее Эвелин пришлось экономить на продуктах.
      Она взяла картофель, хлеб, молоко, сыр чеддер, фарш, лук, морковь и кукурузные хлопья. О вине не могло быть и речи. Ничего страшного, наверняка дома что-нибудь осталось. Потом добавила йогурт и бананы. Если сумма получится больше двадцати фунтов, придется что-то выложить.
      Сколько еще ей предстояло мелких унижений, пока не закончится этот кризис!
      На следующий день в дверь позвонил молочник, который пришел за платой, и Эвелин стала метаться по дому в поисках мелочи, которую наконец нашла, опустошив копилку Тома. Едва не разрыдавшись, она передала две пригоршни мелочи.
      – Вы больше не будете брать молоко? – спросил молочник, никак не отреагировав на мелочь.
      Она еще не видела таблички «Выставлено на продажу», прибитой сегодня утром на воротах.
      – Ну… полагаю, что нет, но сразу дам вам знать, если что-нибудь изменится. Большое спасибо… за помощь. – О Господи! Почему она благодарит молочника за помощь? – Я имею в виду за доставку молока.
      – Не за что. До свидания. Всего хорошего.
      – До свидания… Спасибо.
      Очень быстро их жизнь кардинально изменилась. Дом был продан, машины тоже, мебель увезли судебные приставы вместе с ее драгоценностями и сумочками.
      Компьютеры Денниса, телевизоры и видео, дорогой музыкальный центр, картины… Бесполезно было пытаться что-то спрятать, потому что все было внесено в страховой реестр, составленный судебными исполнителями.
      Однажды ночью, когда дети уже спали, Эвелин захотела пересмотреть оставшийся гардероб, решив что-нибудь продать и пополнить их скудный бюджет. Коричневых кожаных джинсов от Ральфа Лорена по настоящей цене хватило бы на шесть недель посещения бакалейного магазина или на два месяца покупки самых необходимых продуктов. Стоимости кашемирового костюма хватило бы на покупку ста бутылок дешевого вина. Вечернее платье от Донны Каран обеспечило бы плату за школу Денни. Но теперь, поскольку вещи уже не были новыми, получить она за них сможет не больше нескольких сот фунтов. Все лучше, чем ничего, решила Эвелин.
      Дорогие туфли от известных модельеров, хранившиеся в фирменной бумаге и коробках, отправились на дно сумки, сверху легли вечерние наряды и костюмы. Переливающееся красное платье с открытой спиной, которое она всего четыре месяца назад надевала на рождественский бал в Лондоне. Шикарные маленькие французские платья для игры в корпоративную жену. Замшевые джинсы, пиджаки и рубашки, которые Эвелин очень любила. Их придется тоже продать, потому что она не сможет каждую неделю отвозить их в химчистку.
      Прелестные шелковые блузки тоже отправились в сумку.
      Вещи, которые надо было оставить, Эвелин отбирала особенно тщательно – джинсы, толстые джемперы и та одежда, которая почти ничего не стоила: футболки, какие-то легкомысленные рубашки, нижнее белье. Еще Эвелин отложила один черный костюм с юбкой, белую блузку и черные туфли на каблуках. Ей показалось, что на всякий случай такой наряд нужно иметь. Зимнее пальто, теплые куртки, два кашемировых шарфа, удобные, слегка поношенные туфли. Конечно, ночные рубашки и недорогие драгоценности, которые оставили судебные исполнители после того, как попросили ее снять часы от Картье.
      На следующее утро Деннис помог ей уложить сумки в кузов нанятого фургона, и она сама повезла вещи в комиссионный магазин. Неожиданно Эвелин почувствовала, что не станет смущаться по этому поводу. Ей пришлось попробовать на вкус столько унижений и жалости от чужих людей, что теперь ее уже ничто не пугало.
      Хозяйка магазина оказалась очень приятной и доброжелательной. Если даже она и знала, кто такая Эвелин и почему продает свои вещи, женщина ни единым намеком этого не показала.
      Это было очень тяжело, гораздо тяжелее, чем Эвелин представляла: видеть, как распаковывается и оценивается каждая вещь.
      Когда из пакета извлекли красное платье, глаза женщины расширились. Она немедленно поняла, что платье стоило не меньше трех тысяч фунтов всего несколько месяцев назад, но предложила четыреста фунтов.
      Эвелин кивнула, не находя в себе сил произнести ни слова, потому что на память пришла сцена, когда перед отъездом на тот волшебный бал Том долго на нее смотрел и сказал, что мама похожа на фею. Сейчас Эвелин едва сдерживала слезы.
      Окончательная сумма оказалась около двух тысяч фунтов. Но сейчас она могла получить только половину денег, а остальные ей выплатят после того, как будет продана по меньшей мере половина вещей.
      Эвелин согласилась, объяснив, что хочет получить наличными.
      – Ну… тогда вам придется прийти завтра, – ответила женщина. – Вы привезете вещи еще раз, или мне выписать квитанцию?
      Нанимать машину снова показалось ей излишней расточительностью, да и деньги нужны были прямо сейчас. Их запасы были на исходе, день отъезда приближался, а они еще понятия не имели, куда ехать.
      – У вас есть хоть какие-нибудь деньги? – спросила она, стараясь не думать о том, как отчаянно звучат ее слова.
      – Ну, не больше пятидесяти фунтов или около того… в моем кошельке, – ответила хозяйка магазина.
      Эвелин решила сделать вид, что не замечает жалости в глазах женщины, взяла квитанцию, деньги и оставила вещи в магазине. Выходя из магазина, она, как назло, столкнулась лицом к лицу со своей приятельницей Делией.
      – Эвелин! Как у тебя дела, дорогая? – спросила подруга, поцеловав ее в щеку. – Это правда, что я слышала о… – Она помедлила, не решаясь произнести «о банкротстве твоего мужа».
      – Да, дела у нас сейчас не слишком хороши. Все распродаем. Ты это имела в виду? – спросила Эвелин.
      – Нет! – Делия широко раскрыла глаза, отчего слегка слипшиеся от туши ресницы стали похожи на хвойные иголки. – Ваш прекрасный дом!.. Что случилось?
      – Деннис обанкротился. Я не знаю деталей.
      – О Господи, нет! – После небольшой паузы Делия спросила: – И куда вы теперь переедете?
      – Пока не знаю. Уж где Деннис найдет работу…
      – Какой кошмар! Послушай, я иду выпить кофе, почему бы тебе не присоединиться ко мне?
      Они находились всего в нескольких десятках метров от небольшого кафе, где Делия попытается вытащить из подруги мельчайшие подробности, выказывая необходимое сочувствие, чтобы потом шепотом все это рассказывать заинтригованным леди в теннисном клубе.
      Эвелин знала это, потому что была одной из них. Она так же сочувствовала женщинам, у которых случались неприятности вроде развода или скандала с любовницей мужа. Не важно, какова причина неприятности, – не было большего наслаждения, чем выложить эту новость на следующей встрече «закадычных» подруг. Ей также были известны и последствия этого ритуала – объект сочувствия немедленно перестает быть близким другом всем членам группы.
      «Понимаете, с тех пор я несколько раз приглашала ее на обед, но она всегда одна… ей никто не хочет составить пару. И она разразилась слезами из-за какой-то шутки. Так неловко…»
      Для Эвелин не было секретом, какие оправдания найдут для того, чтобы ее не приглашать.
      «Ей даже нечего надеть. Она все сдала в магазин Кароллы. Какой ужас! С ней теперь не о чем говорить… У Денниса проблемы с работой, денег нет, и дети больше не ходят в школу».
      Всего несколько недель назад она была одной из них, одной из группы обеспеченных женщин, к которой принадлежала с тех пор, как они сюда переехали.
      Теперь Эвелин понимала, что им ничего не остается делать, как уехать. Невозможно найти в себе силы встречаться со старыми приятельницами, выслушивать их извинения по поводу того, что они не звонят, не приглашают на обеды и так далее. Сыновья тоже не смогут встречаться со старыми друзьями, потому что их родители слишком большие снобы, чтобы приглашать Тома и Денни в гости.
      Она, конечно, отказалась от приглашения и поцеловала гладкую, накрашенную щеку Делии… может быть, в последний раз. Эвелин почувствовала, что ее охватывает паника. Какой убогой, бессмысленной жизнью ей теперь придется жить! Все, к чему она привыкла, рушилось на глазах. В Суррее им больше не было места.

      В дни, оставшиеся до отъезда, Эвелин много времени провела у телефона. Она предупреждала, что мальчики больше не будут посещать школу, просила вычеркнуть свою фамилию из списка членов теннисного клуба, отменяла уроки музыки, отказывалась от страхования.
      Дети почти целыми днями играли в саду в футбол, гоняя мяч с одного конца лужайки на другой, делая перерывы, чтобы посмотреть, как приезжают какие-то люди, грузят вещи в машины и уезжают.
      – Они все перевезут в наш новый дом? – спросил Денни, отчего у Эвелин защемило сердце.
      – Нам вряд ли понадобится весь этот старый хлам. Но все ваши игрушки мы, конечно, заберем. Понимаешь… у нас… кое-что изменится, – пробормотала она.
      – А куда мы едем? – спросил он.
      Подошел Том, и сейчас два румяных сосредоточенных личика были обращены к Эвелин, а она не имела понятия, что им отвечать, не могла даже сообщить, что на следующей неделе они не пойдут, как обычно, в школу. Как можно позволить собственным детям чувствовать себя такими же несчастными, как она сама?
      – Нельзя ли нам немного пожить у твоего отца? – спросил Деннис, когда они ели запеченную фасоль с тостами под звуки громко включенного радио, чтобы как-то заполнить ужасное, натянутое молчание.
      – У моего отца? – Она ждала, что Деннис что-то придумает.
      Новую работу, новый дом, пусть даже съемный, ведь какие-то деньги он должен заработать. Эвелин предполагала, что начнет копить, если все более или менее наладится. Но переезжать к ее отцу? Неужели больше нет ни одного приемлемого решения? Это стало еще более явным подтверждением того, как плохо идут дела.
      Ее отец жил в Глостершире, довольно далеко от Суррея.
      – Долго? – спросила она.
      – Откуда мне знать, черт побери?! – воскликнул Деннис.
      – Если я должна попросить его приютить нас, то следует сказать, на какое время. А мальчики? Им надо ходить в школу.
      Эвелин с трудом сдержала желание бросить вилку и выйти из комнаты. Становилось все труднее продолжать разговор; через пару фраз один из них выходил из себя настолько, что больше не мог оставаться в комнате.
      Но что толку злиться? Через три дня дом должен быть освобожден, а у них совсем не было денег. Куда идти? Что-то надо было решать.
      В итоге все получилось именно так. В грузовике, заполненном вещами, на которые судебные исполнители не позарились – одежда, игрушки, кухонная утварь, кое-какая мебель, – они отправились в дом ее отца.
      У Эвелин никогда не было особо теплых отношений с отцом, она постоянно чувствовала глубину его разочарования в ней. Отец не одобрял ее образа жизни. Так повелось с детства. И у мальчиков сейчас появился шанс вызвать неодобрение со стороны отца, а потом и разочарование.
      Отец вздыхал, выражал неудовольствие, следуя за детьми по дому, временами разражаясь нравоучительными лекциями по поводу их поведения. Ее отец. Обычный английский адвокат, до сих пор живущий в большом фамильном доме, в который он переехал в день своей свадьбы. Ее мать, Эльза, погибла, когда она и Дженни были еще детьми. Прошли годы, и присутствие в доме Эвелин ограничилось несколькими фотографиями в рамках странного рыжевато-коричневого цвета и комода, в котором лежали какие-то ее вещи.
      После переезда Эвелин удивлялась, как быстро ее семья приспособилась к этой необычной временной жизни.
      Отец угрюмо сообщил, что они могут жить в доме столько, сколько потребуется. Итак, вещи остались нераспакованными, гараж был забит мебелью и коробками с кухонными принадлежностями. Они с Деннисом разместились в ее детской комнате, а дети заняли спальню сестры. Когда закончились пасхальные каникулы, мальчики пошли в начальную школу, которую и она когда-то посещала.
      – Это ненадолго, – мягко пообещала Эвелин, когда вела встревоженных сыновей в новую школу. – Но вы увидите, в этой школе тоже есть хорошие мальчики и девочки.
      Деннис в прекрасном костюме и отглаженной рубашке оставался в гостиной, служившей ему пока импровизированным офисом. Иногда он предпринимал поездки в Лондон, чтобы попытаться найти новую работу и время от времени появляться в суде.
      Он постоянно отмахивался от ее предложений поехать вместе с ним.
      – Не покупать же два билета на поезд.
      Отец целый день находился на работе. Он не давал им денег, считая, что таким образом будет вторгаться в их личную жизнь, но Эвелин замечала, что холодильник всегда полон благодаря его стараниям. Очень часто отец возвращался с работы со свертком. «Это рыба для всех нас» или «Увидел сегодня на витрине у мясника бараньи отбивные и не смог удержаться».
      Эвелин проводила время между проводами детей в школу в девять и тремя часами, когда их нужно было привести домой, занимаясь хозяйством. Она стирала, гладила, убирала, пекла к чаю печенье, готовила ужин, стараясь не думать о том, как изменилась жизнь.
      Ночью, лежа бок о бок с Деннисом в комнате, которую с детства знала до мельчайших подробностей, Эвелин молчала, потому что им нечего было сказать друг другу. Пока однажды, после пятинедельного пребывания в доме отца, Деннис не сообщил, что собирается ехать за границу.
      – Здесь мне ничего не удастся найти, – объяснил он. – Слишком много шума вокруг моего дела. Никто не хочет ввязываться. Приму предложение бывшего коллеги, он сейчас работает в Сингапуре.
      Новость он сообщил совершенно безучастно. Судя по всему, Деннис не считал это предложение каким-то фантастическим шансом или началом новой жизни для своей семьи. Он просто объяснил, что надо сделать именно так.
      – В Британии у меня в течение многих лет не будет возможности создать собственную компанию, – сказал он.
      За время кризиса лицо Денниса стало одутловатым и красным. Эвелин знала, что ее муж стал пить гораздо больше, чем обычно. Светлые волосы начали сильно редеть.
      Глядя на него, Эвелин больше не видела того привлекательного, умеющего убеждать, энергичного мужчину, чьи чары ей когда-то показались непреодолимыми. Сейчас она видела только растерявшегося служащего с явно наметившимся брюшком. И хотя Эвелин не спрашивала, что именно он сделал, но подозревала: ее муж играл не по правилам, в результате чего и прогорел.
      Через две недели Деннис уезжал в Сингапур. Уезжал один, потому что у них не было денег на билеты для всей семьи. Как он объяснил, эта работа не дает никаких льгот, кроме средств на аренду маленького помещения под офис. Но Эвелин получила заверения, что через несколько месяцев, а может, даже через несколько недель ситуация изменится, как только там поймут, какой Деннис хороший работник.
      Муж очень мало рассказывал о будущей работе, Эвелин знала лишь несколько общих деталей, однако он обещал позвонить, как только снимет номер в отеле или найдет квартиру.
      Она вспомнила, как он укладывал три огромных чемодана. Туда вошли все его оставшиеся вещи, даже тяжелые зимние куртки, любимые книги, диски, вся обувь, несколько серебряных брелоков, часы, принадлежавшие его отцу, богато украшенная щетка для волос и фотография Денни и Тома, когда они были совсем крошечными.
      – Не хочу загромождать дом твоего отца, – сказал Деннис, чтобы как-то объяснить, почему он увозит столько вещей.
      Потом он уехал, запретив ей провожать его до аэропорта. У Эвелин даже малейшего подозрения не закралось в душу, что муж уезжает навсегда и она с сыновьями много лет его не увидит.

      Эвелин разыскивала его с помощью телефонных звонков: в авиакомпанию, в ту фирму, которую он называл в качестве места будущей работы, даже в полицию. Удалось установить лишь то, что Деннис жив и здоров; сам он не делал ни малейшей попытки связаться с семьей.
      Наконец до нее дошло. Целый день Эвелин пыталась вести себя, как обычно, чтобы не травмировать Денни и Тома, вечером она все объяснила отцу, а ночью думала, как оправдать поведение мужа.
      Новизна жизни в доме дедушки очень скоро наскучила детям. Они стали капризными, раздражительными и непослушными. У них не было места разложить железную дорогу, нельзя было играть в саду в футбол. Чем больше дедушка не одобрял их поведение, тем больше они старались сделать назло.
      Эвелин изо всех сил старалась направить их энергию на плавание, прогулки, даже на стрижку травы на лужайке. Но она была совершенно измотана и полна ярости из-за того, что с ней случилось.
      Летели недели, от Денниса вестей не приходило. Она написала ему на имя компании с требованием хоть каких-то объяснений, однако письмо вернулось нераспечатанным, с надписью: «Адресат не известен». Ей трудно было понять, кто в этом виноват – ее муж или компания.
      Деннис не хотел их знать. Он бросил семью на произвол судьбы.
      Однажды утром Том скакал по спальне, превратив одевание в раздражающе медленную игру. В конце концов Эвелин дала ему пощечину, да такую сильную, что на щеке отпечатались четыре ее пальца.
      Том разразился слезами, и она, крепко его обняв, отчаянно зарыдала вместе с ним.
      – Прости меня, сыночек, прости, – повторяла Эвелин вновь и вновь.
      Ему едва исполнилось четыре года, и его вины в происходящем не было никакой. Как она могла так сорваться?
      – Я буду хорошим. Я не хочу, чтобы ты уехала, как папа, – сквозь слезы прошептал Том.
      – Я никогда не уеду. Обещаю, обещаю. Никогда вас не оставлю. – Она сказала это обоим своим сыновьям, чтобы даже тени страха не осталось в их душах.
      Эвелин вернулась в город, в котором выросла, в родной дом, но не могла переносить походы в магазины или в химчистку, потому что там постоянно слышала одни и те же вопросы: «Привет, Эвелин. Как дела у твоего мужа? Когда ты с мальчиками к нему поедешь?»
      Ее отец даже рассматривал возможность возбуждения дела об алиментах на детей и о разводе, но Деннис находился за пределами Англии и соответственно вне юрисдикции.
      Долгими бессонными ночами в своей детской спальне Эвелин вспоминала их семейную жизнь. Разве она была плохой женой? Ей не с чем было сравнивать, потому что Деннис был единственным мужчиной, с которым у нее сложились серьезные отношения, а теперь он даже не желает объяснить, что произошло.
      Сначала она просто ждала, надеясь, что получит хоть какое-нибудь известие. Однако проходили недели, потом месяцы, и Эвелин наконец поняла: надо действовать. Заботу о дальнейшей судьбе ее маленькой семьи придется брать на себя.
      Судя по всему, склеить обломки их брака будет невозможно. Проблем становилось все больше и больше. Как получить работу? Чем платить за жилье и учебу детей, если уйти из дома отца? Почему Деннис так с ними поступил?
      Пока сыновья были в школе, а отец на работе, Эвелин сидела в гостиной перед окном, глядя на каждую проезжающую мимо машину, женщин с колясками, прохожих. Она сидела, не двигаясь, не плача, не думая, пребывая в полном оцепенении.
      Деннис бросил ее без денег с детьми в старом доме, который, как Эвелин думала, она покинула навсегда, когда вышла за него замуж.
      Ей все труднее было вставать по утрам. В конце концов она превратилась в автомат, который готовил детям завтрак, одевал их в форму, провожал в школу… У нее не осталось даже маленьких радостей. Только сыновья как-то удерживали ее на плаву, но это была не жизнь, а существование.
      Однажды утром Эвелин сидела на диване, глядя в окно, и увидела, что к дому подъехала блестящая красная машина. Открылась дверца, и оттуда вышла элегантно одетая дама. Эвелин понадобилось несколько мгновений, чтобы узнать в ней свою младшую сестру Дженни.
      Странно. Дженни никогда не приезжала без звонка. Это было на нее не похоже. С тех пор как Эвелин поселилась с детьми у отца, Дженни изредка заезжала к ним по выходным. Но утром в рабочий день? Без звонка?
      – Привет! – Дженни поцеловала сестру в щеку. – Папа сказал, что ты в депрессии, он не знает, что делать. Я приехала, чтобы все уладить.
      – Хочешь чаю? – спросила Эвелин.
      – Нет, к черту чай, к черту нытье и все такое. Собирайся, мы уезжаем.
      – Куда? Мне надо забирать мальчиков из школы…
      – Нет, не надо. Их заберет папа. Я договорилась. Дети тоже знают, так что не беспокойся. Ясно?
      – Хорошо.
      – Я здесь не для того, чтобы указывать тебе, что делать, – продолжала Дженни. – Ты обязана что-то предпринять, ведь так жить нельзя.
      – Ты права.
      – У тебя есть идеи?
      Эвелин показалось странным, что именно младшая сестра говорит ей об этом. Что Дженни все понимает и во всем разбирается. Впрочем, она ведь учится на юридическом факультете и хочет делать что-то полезное.
      Дженни внимательно слушала, не фыркала, не смеялась, а потом, подумав несколько минут, сказала:
      – Служба пробации, Линии. Что ты думаешь о службе пробации? Там, конечно, много денег не заработать, но что делать? Ты умеешь обращаться с детьми, так почему бы тебе не заняться малолетними преступниками?
      Бесспорно, идея была хорошая. И, как все хорошие идеи, она тут же зажила своей собственной жизнью. Прежде чем Эвелин успела возразить, Дженни отвезла ее в офис службы социального обеспечения, где оформили еженедельное пособие на детей, пособие на учебу и безвозмездную ссуду. Потом они поехали в библиотеку, чтобы посмотреть справочники о курсах, купили Эвелин элегантный костюм в приличном магазине одежды и закончили день обедом с красным вином.
      – Как давно вы с папой поняли, что я вышла замуж за дерьмо?
      – Господи! – Дженни смотрела в свою тарелку, чувствуя неловкость. – Не спрашивай меня.
      – Почему?
      – Потому что я никогда не хотела, чтобы ты выходила за него замуж, но предпочитала об этом не говорить. Ты с ума по нему сходила. А мне в то время было всего семнадцать, если помнишь. Стала бы ты меня слушать?
      – Наверное, нет. – Эвелин намотала на палец салфетку. – Но ты ожидала, что такое может случиться?
      – Нет, конечно, нет! – воскликнула Дженни. – Я думала, что ты останешься на всю жизнь домохозяйкой в Суррее, скучной до ужаса… так и не понявшей, что хочешь для себя от жизни.
      Эвелин внимательно слушала сестру.
      – Я, наверное, единственная мать, – заговорила она громким голосом впервые за последнее время, – которая никогда не работала и ничего не умеет делать. Это ужасно, Дженни. Вот если бы я сдала экзамены и пошла в юридическую школу… Если бы я стала юристом, у меня было бы достаточно денег, чтобы купить дом для себя и своих детей. Тогда все было бы в порядке.
      – Если бы ты сдала экзамены и поступила в юридическую школу, у тебя сейчас не было бы детей, – напомнила Дженни.
      – Ну, по крайней мере есть хоть что-то, о чем я не жалею. – Эвелин взяла бокал и осушила его.
      – Все будет хорошо, – сказала сестра. – Папа и я всегда тебе поможем. Обещаю, у тебя все будет хорошо.
      Эвелин тоже очень на это надеялась.
      – Ты сейчас лучше себя чувствуешь? – спросила сестра, когда они остановились около дома отца.
      – Я себя гораздо лучше чувствую… Появилась надежда! Спасибо! – Эвелин посмотрела долгим взглядом на молодую женщину, сидевшую на сиденье водителя рядом с ней. Она слишком долго видела в Дженни только младшую сестру и не заметила, как та выросла в красивую, умную, энергичную женщину. – Я горжусь тобой.
      – А я тобой, – ответила Дженни. – Ты прошла через ад. Но сейчас настало время начинать новую жизнь, а мы тебе поможем.
      – Думаю, мне следует вернуться в Лондон, – сказала Эвелин; идея только что сформировалась у нее в голове.
      – Что? С мальчиками? А как быть со школой? И потом грабительская аренда…
      – Знаю, знаю… но мне так понравилось в Лондоне, когда я впервые туда приехала, еще до встречи с Деннисом. В общем, трудно объяснить.
      Ей хотелось уехать из родного города, подальше от страха быть узнанной на каждом углу, в анонимность большого города.
      – Там много работы для новоиспеченного должностного лица, осуществляющего надзор за условно осужденными, – объяснила она Дженни.
      – Это так. Пошли. Нас ждет папа. Посмотрим, что скажет он.
      – Да, а потом сделаем по-своему.
      Они рассмеялись.
      На следующий день пришла хорошая новость из комиссионного магазина. Большая часть прекрасных платьев была продана, и Каролла предлагала получить 1570 фунтов.
      Полторы тысячи фунтов! Раньше такую сумму Эвелин могла потратить, скажем, на платье, стул, новые шторы; сейчас этот чудесный подарок поможет осуществить новые планы.
      Через пару недель Эвелин записалась на курсы службы пробации в Лондоне и переехала с сыновьями в Хэкни, в дом ленточной застройки. Это была убогая квартирка с одной спальней на втором этаже на такой же убогой улице, пересекающей малоэтажный микрорайон, застроенный муниципальными домами. Зато сразу за дверью находилась автобусная остановка, а через две улицы размещалась церковная школа. Квартирный агент сказал, что школа хорошая.
      Первая ночь в окружении ящиков, коробок и мебели выдалась трудной. Но у детей было прекрасное настроение: их очень интересовало, что же мама со всем этим будет делать.
      Теперь, заселившись, Эвелин увидела, какими маленькими и бедными были комнаты с белыми стенами, и почувствовала запах сырости в кухне и ванной, где стены и потолок покрывала плесень.
      Тем не менее ничто не мешало ей объяснять сыновьям, поглощающим рыбный суп на полу в гостиной:
      – Да, понимаю, сейчас квартира выглядит не слишком хорошо, но мы ее очень красиво покрасим. Вы поможете мне выбрать цвет, а потом мы распакуем вещи, и увидите, как здесь станет замечательно.
      И она сама верила. Теперь это была ее жизнь. Она больше никогда не позволит, чтобы ее топтал какой-нибудь Деннис, который предпочел бросить их и исчезнуть.
      Они спали втроем на матраце, брошенном на пол, прислушиваясь к новым звукам по соседству: шуму моторов проезжающих мимо машин, громким голосам подвыпивших гуляк, возвращающихся домой после приятно проведенного вечера, мяуканью котов в недрах садика внизу. Уснула Эвелин только перед рассветом.