Друзья резко свернули в переулок и ускорили шаг.
      Местные тоже свернули и ускорили шаг.
      Теперь всё встало на свои места. Пронизанные ужасом с головы до пяток, ребята побежали, рванули не оглядываясь, не чувствуя ног.
      Позади слышался гулкий топот, дыхание и позвякивание какого-то железа.
      Путая следы, ребята свернули ещё и ещё, перемахнули через забор, через помойку и, наконец, влетели в глухой, лишённый окон двор с кирпичной стеной и заброшенной баскетбольной площадкой.
      Это был конец.
      Дрожа и тяжело дыша, друзья встали у стены, глядя, как аборигены медленно идут к ним, держа в руках цепи и металлические прутья. Их лица ничего не выражали, разве что лёгкое сожаление, что всё слишком быстро закончится и на всех не хватит.
      Осипов схватил половинку кирпича и истерическим фальцетом пригрозил, что убьёт... Лисовский попытался вступить в переговоры, но ему велели "заткнуть ебало".
      "Неужели вот так вот всё, по-скотски закончится? - подумал Котов. - И стоило из-за этого..."
      Не успел он закончить свою мысль, как в чёрных тучах вдруг образовался просвет и в него ворвался весёлый солнечный зайчик - звучная милицейская сирена, музыка, прекрасней которой друзья ещё не слышали. Во двор въехала сияющая и искрящаяся замечательная сине-жёлтая машина ПМГ.
      От неожиданности толпа расступилась, но не обратилась в бегство.
      - Что стоите, прыгайте в кузов! - поторопил высунувшийся из кабины лейтенант.
      Ещё не веря своему счастью, друзья забились в тесную коробку кузова и захлопнули изнутри дверцу. Машина рванула с места и, набирая скорость, поехала прочь. Послышались запоздалые крики, угрозы, в дверцу ударились камни и железки...
      ______________
      Как выяснилось уже в гостинице, Степанов что-то такое знал об особенностях здешних нравов. Кого-то из его знакомых здесь уже не то убили, не то искалечили. Однако он, как бы не желая показаться трусом, не стал никого отговаривать, а просто сам подло остался в номере. До самого Ленинграда в коллективе ему был объявлен жестокий бойкот.
      Местный устроитель, которому было заявлено об отказе и немедленном отъезде, уговорил группу остаться. Нужно было отыграть единственный концерт, билеты на который уже распроданы. Он поклялся, что случилось недоразумение, и что на рок собирается совершенно другая публика, которая сама боится хулиганов.
      И он оказался прав. "Обводный канал" приняли "на ура", как и везде, хотя первые песни ребята играли без обычного энтузиазма.
      Впоследствии Котов, не дожидаясь собственного печального опыта, со слов активно гастролирующих музыкантов рок-клуба, составил чёрный список регионов, опасных для жизни и здоровья длинноволосого человека. Список получился длинный.
      И наоборот: Украина и Прибалтика, например, весьма радушно принимала самых экзотических представителей рок-н-ролльного цеха.
      Предварительная беседа
      За несколько дней до первой годовщины пребывания Димы в новом качестве произошло на первый взгляд незначительное событие, которое предварил телефонный звонок.
      - Это Дмитрий? Здравствуйте. Сергей Потехин беспокоит, из горкома комсомола.
      - Здравствуйте...
      - Давай будем на "ты", по-комсомольски, - с ходу предложил Потехин.
      - Хорошо.
      Ты только не подумай, что у нас к тебе какие-то претензии; мы ведь тоже люди - и повеселиться, и потанцевать...
      Понятно.
      Ты не мог бы ко мне зайти завтра - это в комплексе Смольного, я объясню. Просто поговорить, поближе познакомиться...
      Власть комсомола была в те времена сильна и могущественна. Она пронизывала все сферы человеческой деятельности и была второй по значимости идеологической структурой после КПСС. Комсомолу ничего не стоило в одночасье прихлопнуть и "Обводный канал", и весь рок-клуб, оставив от ребят одни анкеты.
      И Дима на другой день отправился по указанному ему адресу, хотя на душе было скверно, как будто он проглотил булыжник.
      - Молодец, что пришёл! Проходи, садись. - Приветливо протянул Котову руку комсомольский вожак.
      Дима осмотрелся. Ковровая дорожка на лакированном паркете, большой письменный стол, за ним - два окна и портрет Ильича в пролёте. Стулья по периметру. На одном из стульев ещё один молодой человек - в сером пиджаке, с не запоминающимся лицом. В отличие от Потехина, у него на лацкане не было комсомольского значка.
      - Это Владимир, познакомьтесь.
      Безликий поднялся и тоже с улыбкой пожал Котову руку.
      - Садись, садись, закуривай, - Потехин протянул сигареты.
      Несколько секунд молча курили.
      - Не смущайся. Расскажи, как живёшь, чем ещё интересуешься, кроме музыки, - предложил Потехин.
      Вот уже год Котов ощущал своё могучее превосходство над окружающими. Его манеры стали надменны или, в лучшем случае, снисходительны. Это особенно подчёркивалось его недавним приобретением: звёздной болезнью.
      - Ничем, - сказал Котов, глядя в окно на Смольный собор.
      - Один живёшь?
      - Да.
      - А родители?
      - В командировке.
      - Далеко? Надолго?
      - В Монголии. Пока согласно контракту, на три года.
      - Наверное, продлят. Там хорошо, можно себя на всю жизнь обеспечить. Один мой знакомый, Вася Коробейников...
      И Потехин рассказал, как его знакомый невероятно обогатился, отработав пять лет в дружественном Ираке.
      - Сам-то, хочешь за границу?..
      Не желая отвечать на провокационный вопрос, Котов пожал плечами.
      - А друзья бывали в загранке?
      - Слушай, мне пора уже.
      - Ладно, погоди, ты не торопись. Закончим быстро, по-военному. Ты, кстати, где-то в засекреченной части служил? Нулевой допуск?
      "Всё знает", - подумал Котов.
      - Допуска нет, но подписку давал о неразглашении. Я больше в оркестре играл.
      - А это даже лучше, что без допуска... Это даже облегчает... - Потехин переглянулся с Владимиром, который что-то всё время помечал в своём блокноте. - Из вашей части в Афган отправляли?
      - Из нашей никуда не отпускали, даже в увольнение.
      - Попал, что называется, - улыбнулся Потехин. - А как ты думаешь, надо было нам туда?
      Не смотря на свой задушевный тон, Потехин вёл себя безобразно. Но Котов, будучи прирождённым администратором, уже твёрдо решил вести себя сдержанно и дипломатично.
      - Время покажет.
      - А вот слушай, у тебя такая песня есть: "Не стреляй" - это про Афган?
      Котов выразительно, но про себя, выругался.
      - Это про Америку, то есть, как они во Вьетнаме...
      - А я, знаешь, так и подумал. Только объясняй это на концертах, ладно? Там ещё "Шар цвета хаки" - тоже про Вьетнам?
      - Разумеется.
      На протяжении последующего часа Потехин подвергал кропотливому анализу песни Шевчука, Кинчева, Бутусова, Цоя, Науменко и так называемые гибриды.
      Котов и сам плохо понимал многие из этих текстов, а теперь ему приходилось объяснять их с позиций марксистско-ленинской философии, борьбы за мир и воинствующего атеизма.
      Результатом разбора стал перечень песен "Обводного канала", "не рекомендованных к исполнению", на который Котов чихать хотел.
      - И последнее, - сказал Потехин. - У нас, в смысле, у комсомола, через месяц будет общегородское мероприятие. Рапорты, отчёты... это тебе не надо. А по окончании - сборный концерт. Сделаете несколько номеров?
      - Для этого вызывали?
      - Нет, это так, постскриптум. Что мы, звери, что ли... Даже не отвечать можешь.
      - Аппарат будет стоять?
      - Всё будет. И аппарат, и банкет, и денежки перечислим через бухгалтерию вашего рок-клуба. Хочешь - грамоту нарисуем.
      - Ладно, сделаем.
      Дима поднялся с места. Потехин и Владимир тоже поднялись, заулыбались и протянули руки.
      Торопливо шагая прочь от Смольного, Котов испытывал такое чувство, как будто он побывал в ненавистной с детства парикмахерской, и там его оболванили.
      - Как он тебе? Годится? - обратился к Владимиру комсомольский вожак, когда шаги Котова стихли в конце коридора.
      - Этот подойдёт... наверное. - Осторожно отвечал Владимир. - Надо остальных потрогать.
      - С остальными тоже будет порядок. Двое - студенты из музыкального училища, солист - работяга с Балтийского завода.
      - Хорошо, если так. Если так, в сентябре уже начнём готовить.
      Потехин запер кабинет на ключ, и они направились обедать в горкомовскую столовую.
      Абсолютная память
      Мы с Поповым продолжали трудиться в котельной. Я что-то пописывал, а мой удивительный друг занимался укреплением духа и тела. Этот мир мог бы прозябать ещё пару-тройку вечностей, если бы нам не пришло в голову поторопить события.
      Чёрт их там знает, как они это делают, но день и час смерти Брежнева Попов знал заранее не хуже меня. Нам пришлось объясниться начистоту.
      До утра я рассказывал о том, что ожидает страну и мир в ближайшие пять или шесть лет. О правлении Андропова, Черненко, о начавшихся переменах со вступлением в должность Павла Андреевича Гималайского. Много рассказывать не пришлось, потому что я мало чего знал, то есть, помнил. В особенности Попова потряс мой рассказ о перестройке и гласности. Он ходил по котельной словно людоед, потирал руки и похохатывал.
      А потом, на рассвете, мы додумались до простого и гениального по своему идиотизму решения: написать письмо Гималайскому.
      Вечером следующего дня я приехал домой к Попову.
      Мой таинственный друг жил в крошечной отдельной квартирке на Садовой. Там всё было приготовлено для предстоящего сеанса белой магии. Попов усадил меня на стул перед зеркалом и зажёг с двух сторон свечи. Он заставил меня повторить заклинание, положил передо мной письменные принадлежности и несколькими пассами ввёл меня в гипнотическое состояние.
      В роковом письме мы собирались предоставить будущему либеральному генсеку неопровержимые факты моего сверхъестественного происхождения, для чего я должен был вспомнить все значительные и незначительные события предстоящего года, которые, следуя своей чередой и в точности исполняясь, согласно моим пророческим предписаниям, в скором времени неопровержимо доказали бы истинность моего феномена. Ну а какой политик откажется выслушать рекомендации человека из будущего?
      Находясь в сомнамбулическом состоянии, я испещрил десятка три страниц обрывками сведений, непостижимым образом выуженных моим могущественным другом из самых дальних и пыльных уголков моей памяти.
      Это были фрагменты шрифта, случайно снятые моим взглядом с замасленного селёдкой или использованного в туалете клочка газеты; услышанные по радио или ТВ отрывки дикторского текста; бессознательно уловленные ухом разговоры в транспорте...
      Я вспомнил первые андроповские указы об усилении трудовой дисциплины и борьбы с нетрудовыми доходами, расстрел южно-корейского пассажирского самолёта, материалы июньского Пленума, где Черненко выступил с докладом "Актуальные вопросы идеологии и политико-массовой работы партии", а тов. Г. В. Романов был избран секретарём ЦК КПСС. Было множество несущественных обрывков типа: "НЕ УДАСТСЯ! Администрация Рейгана продолжает эскалацию напряжения в Европе и во всём мире, используя для этого очередной, надуманный повод - так называемый польский вопрос. Прибегая к угрозам и разного род санкциям против ПНР и Советского Союза, намекая даже на возможность блокирования переговоров об ограничении вооружений, Соединённые Штаты подтягивают к этой авантюрной линии своих союзников по НАТО, о чём свидетельствует и заявление чрезвычайного совета министров иностранных делегаций стран этого блока в Брюсселе. Зачем это делается? Ответ на этот вопрос содержится в заявлении ТАСС: "Прежде всего речь идёт о попытке потеснить социализм, поколебать позиции СССР и других социалистических стран на европейской и мировой арене."
      Мы тщательно систематизировали эти сведения и отпечатали на поповском "Ундервуде" письмо Гималайскому. Это были наши точные предсказания на будущее. Последние две страницы занимали наши рекомендации и предостережения, которых он, как показало время, не послушался.
      По нашему глубокому убеждению, знающий обо всём на несколько ходов вперёд Павел Андреевич мог прийти к власти гораздо раньше, чем в 1985 году, и ускорить крах ненавистного нам режима.
      Гениально, не правда ли? А поскольку мне на то время было уже не двадцать, нельзя даже сослаться на молодость и отсутствие жизненного опыта.
      Что ещё сказать? Месяца через два Попов сумел передать письмо Гималайскому через его астролога, и тот изо дня в день с изумлением наблюдал, как сбываются, буква в букву, наши пророчества. На последней странице мы обещали выйти на прямой контакт ровно через год - в том случае, если "путём сличения имеющегося у вас и фактического (газетного, проч.) материала сможем проследить конкретные действия с Вашей стороны, направленные на реализацию данных нами временных рекомендаций". Именно так мы и написали.
      Наступил август 1983 года, и однажды Попов принёс в котельную встревожившее весь оккультный мир известие: предсказания всех специалистов в области чёрной и белой магии, от кабалистов до астрологов, повернулись в худшее для нашей страны и мира положение.
      Павел Андреевич всё ещё молчал. В том смысле, что мои воспоминания о будущем и фактический материал были абсолютно идентичны.
      Из записок Веры Дансевой
      В нашей комнате, прямо посередине, висит тяжёлая боксёрская груша. Она висит на крюке, предназначенном для люстры, но люстры у нас нет. Нам нравится торшер и светильник над кроватью, а люстра была, конечно, но её разбили по случайности.
      Мой муж купил эту грушу по моей просьбе, когда я начала перенимать у него поповские уроки так называемого каратэ. В школьные годы я занималась спортивной гимнастикой, и теперь мои мышцы снова приобретают прежнюю упругость. Только в эту грушу я могу вложить всю силу моего удара, иначе кому-то придётся плохо.
      Так вот, всё это ерунда. Просто иногда мне необходимо снять напряжение, а если ещё точнее - синдром. И тогда я начинаю избивать грушу - руками, ногами и локтями, головой и в прыжке, с разворота и лёжа - до полного изнеможения.
      На какое-то время это отвлекает, но иногда всё же приходится выкурить косячок-другой, чтобы себя обмануть...
      Да, так оно и есть. Я надеялась, что вернув себе ещё не отравленное наркотиками тело образца 1982 года, смогу с этим покончить. Вернее, не начинать. Я думала, что эта зараза кроется в моём теле - в каждой клеточке мозга, в каждой молекуле моей крови...
      Всё оказалось сложнее. ЭТО находится в моём сознании, к которому я глупейшим образом пристегнула своё новенькое тело. Я была и осталась законченной наркоманкой, ничего тут не поделаешь.
      Можно лупить до полного изнеможения боксёрскую грушу, можно обманывать себя забитой папироской, но рано или поздно ЭТО наступит. Я опять начну убивать своё новенькое тело, а потом и душу, потому что нельзя служить двум господам одновременно.
      Когда я начну, понадобятся деньги, много денег, рублей по пятьдесят на каждый день. Это не реально. Придётся уйти из дома и связаться с какой-нибудь вонючей компанией, где есть выход на фармакопею и где с тобой будут делать всё, что захотят. Заставят воровать или давать подонку в белом халате за чистые рецептурные бланки. Прекрасная перспектива. Зря я обнадёжила Карлова и втянула его в эту историю. Чёрт дёрнул выйти за него замуж.
      Последнее время у меня плохое предчувствие по поводу всех нас. Это плохо кончится.
      Шурик
      Дождливым августовским вечером, когда на улице, скорее всего, начинало темнеть (в нашей кочегарке не было ни одного окна), а дождь так барабанил по жестяному навесу, что было слышно изнутри, мы с моим могучим другом несли очередную вахту.
      Летом здесь делать нечего: работает один котёл, да и тот только днём. Я что-то пописывал, а Попов слонялся и маялся от безделья, пытаясь завязать со мной разговор и получая один и тот же ответ: "Не мешай, пожалуйста". Время от времени Попов, заметив на порядочной высоте неровность в кирпичной кладке, высоко подпрыгивал и отбивал ногой, одетой в тяжелый башмак, неосторожно высунувшийся кусок кирпича. В тех случаях, когда подпрыгивать приходилось особенно высоко, он проделывал в воздухе сальто и ловко приземлялся на ноги с каким-нибудь идиотским цирковым возгласом. Он меня очень отвлекал.
      Неожиданно, нарушив мерное течение нашего трудового дня, в дверь раздался звонок. Попов что-то напевая, пошел открывать. Я с досадой подумал, что если это мастер участка, то для нас найдется какая-нибудь грязная работа: шла подготовка к отопительному сезону.
      Наверное потому, что это оказался не мастер, наше первое движение в сторону гостя было доброжелательным.
      - Здорово, мужики! Обсохнуть пустите?
      Широко улыбаясь, на пороге стоял белобрысый молодой человек с монголоидным типом лица.
      Попов проводил его к горящему котлу, я приветливо кивнул и, убрав свои записки, закурил.
      Незнакомец бросил на топчан спортивную сумку, снял лёгкий, мешковатый по моде плащ песочного цвета, повесил его на горячую трубу и, оставшись в белой футболке, джинсах и новеньких резиновых кедах, сделал несколько бодрых взмахов руками. Его худощавое тело, при росте чуть ниже среднего, выглядело тренированным и мускулистым.
      - Попал, это называется! До нитки! - весело болтал незнакомец. В прошлом году в лодке волной накрыло, это у нас там, на Онежском, у самого берега уже, а ветер, собака, - ураган! Проканителил два месяца с воспалением лёгких. Мужики говорили, что если бы двести грамм на грудь сразу принял, то никакая стихия нипочём.
      От такого потока болтовни мы с Поповым слегка опешили и переглянулись. Белобрысый истолковал наши взгляды по-своему и поторопился нас заверить:
      - Только вы, мужики, не думайте, я на стакан не напрашиваюсь. Если на то пошло, то я и сам угостить могу.
      Он шагнул к своей сумке, открыл молнию и достал две бутылки дешёвого коньяка по восемь рублей.
      - Хотел в номере раздавить, да видно уже не донесу.
      Нельзя сказать, что я или Попов были трезвенниками. Можно даже сказать, что в большинстве случаев мы вряд ли откажемся от такого предложения, если только действительно не заняты. А заняты мы были как раз настолько, чтобы ч готовностью такое предложение принять.
      Через час мы, раскрасневшиеся и весёлые, допивали вторую бутылку и подумывали о третьей. В сумке Саши Рахметова (он просил называть себя Шурик), курсанта петрозаводской школы милиции, нашлась и закуска: колбаса, хлеб, рыбные консервы и даже апельсины. Наш хлебосольный гость набивал щёки колбасой с хлебом и простодушно болтал о своих служебных делах.
      - Слушайте, мужики, я здесь в командировке. Дали неделю, а делов - всего на пару дней: в Главке документы подмахнуть. Скоро форму нового образца введут - видели? Смешная такая - шапочка, ботинки шнурованные до колена... Зайцев придумал. Но это, конечно, сначала Москва, Ленинград... Мы так свою и будем донашивать, это факт. Но мы им со своей стороны тоже кое-какую помощь обещаем - то, сё, стройматериалы... взаимообразно. Вза-и-мо-о-бра-зно. - С удовольствием повторил он неправильно запомнившееся, но понравившееся слово, держа перед глазами и разглядывая на свет гранёный стакан с коньяком.
      Допили вторую бутылку, и Шурик вызвался сбегать. Мы не возражали; объяснили, куда бежать, и начали собирать деньги. Но денег он не взял, и с задачей справился оперативно - вернулся через десять минут с тремя поллитровками "Столичной".
      - Теперь я спокоен за будущее моих детей, - прослезился Попов, имея ввиду, что такая хорошая милиция непременно наведёт порядок в стране.
      Мы начали понемногу напиваться.
      В одиннадцать котёл погасили до утра и расслабились окончательно.
      Не зная в точности, о чём принято разговаривать за бутылкой с работником милиции, мы, чтобы ему понравиться, говорили в основном о девках и о пьянстве. И мне показалось, что Шурик в этом деле абсолютно некомпетентен. Он не имел понятия ни о ценах, ни о способах, ни о последствиях.
      Попов спросил его, чему учат в школе милиции, и тут Шурика понесло. Он раскрыл нам массу хитростей и подвохов научил как выкрутиться из того или иного щекотливого положения, объяснил, где можно качать права, а где помалкивать. И всё такое прочее. Помнится, я даже подумал с тревогой, не пожалеет ли Шурик обо всём сказанном, когда очухается, и деликатно перевёл тему на анекдоты.
      Начали с "муж в командировке", потом про Чапаева, про Штирлица, потом, как-то незаметно, про Брежнева, Андропова, Черненко...
      - Диктор на телевидении: "Товарищи, вы не поверите, но этот тоже умер".
      - А кто такой Черненко? - удивился Шурик.
      Попов под столом стукнул меня по ноге так, что остался синяк. Я попытался тему замять, но Шурик уже и сам забыл про Черненко и сам стал откалывать такие вещи, что мы с Поповым не столько смеялись, сколько изумлённо переглядывались.
      - Вот уж никак не думал, - сказал я, - что в наших органах процветает свободомыслие.
      - Мы же не КГБ, не политуправление какое-нибудь, - заверил Шурик. - Работа как работа: ловить всякую сволочь. Есть, конечно, особенности. Типа того, что стрельнуть или применить самбо при задержании.
      Этим Шурик окончательно завоевал наши симпатии. Попов даже предложил ему разыграть, как бандит нападает на работника милиции. И они начали валять дурака.
      С выражением тубой злобы на лице Попов медленно заносил над Шуриком бандитский нож (свёрнутую трубочкой газету), а Шурик неловко, с трудом удерживая равновесие, применял приём. Попов с рёвом загнанного зверя неуклюже валился на спину.
      Потом мы пили за непобедимую мощь советской армии, а когда начали пятую, в общем счёте, бутылку, наш гость окончательно разомлел. Слегка заплетаясь языком, он разоткровенничался.
      - Мужики, хорошо тут с вами, не то что в общаге, в школе милиции. Вот так вот, нормально, поговорить - не с кем!.. Я вот вам сказал, что у нас политики нет; но голова-то есть на плечах! Думаете, я не понимаю, почему председатель КГБ - Генеральным Секретарём? Думаете, я не боюсь, что опять тридцать седьмой год начнётся?.. Всё понимаю, а поговорить не с кем. Кто о водке, кто о бабах; кто о водке, кто о бабах. А знать бы только, что нас ждёт - через год, через два...
      Шурик уронил голову на руки, а мы с Поповым налили по последней.
      - Спи, ментяра, - добродушно сказал Попов. - Помрёт зимой твой Генеральный Секретарь из КГБ. И тридцать седьмого больше не будет. Не ссы. Перестройка будет, однако. Будешь жить в своём доме, а не в общаге. Ездить будешь на большой, красивой ментовской машине. Дай только время...
      Мы выпили и повалились на топчан.
      Рано утром, ещё не протрезвевшие, мы подскочили растапливать котёл. Гостя уже не было, хотя дверь котельной была закрыта изнутри. Очевидно, кто-то из нас закрыл её на автопилоте.
      На столе лежала записка: "Спасибо за компанию. Зайду ещё раз перед отъездом. Шурик."
      ______________
      Вернувшись в свой гостиничный номер, Рахметов прошёл в туалет и, склонившись над унитазом, выблевал всё выпитое одним мощным потоком. Специальная маслянистая смесь, обволакивавшая желудок, позволяла ему оставаться трезвым и накапливать спиртное, к которому он питал отвращение, наподобие вина в бурдюке. Освободившись, он почувствовал приятное облегчение.
      Сняв телефонную трубку, он набрал тринадцатизначный номер и оставил на личном автоответчике Змия следующую запись: "Это терминатор. Сейчас тридцать первое августа, четыре часа утра. Я их нашёл. Четвёртого сентября, в их следующую рабочую смену, предполагаю завершить операцию. Конец связи."
      Рахметов выпил воды, разделся и лёг спать. "Помрёт зимой твой Генеральный Секретарь, помрёт зимой твой Генеральный секретарь... - ритмично застучало у него в голове. - Перестройка будет, перестройка..." Напоследок он представил, как будет убивать этих двоих, ему стало хорошо и он заснул.
      Традиционный сбор
      На следующий день, Первого сентября 1983 года, ближе к вечеру, я и моя жена отправились к Котову. С удовольствием мы прогулялись пешком до "Площади Восстания" и повернули на Невский. Двое суток почти беспрерывно шёл дождь, а теперь из-за Адмиралтейства светило тяжёлое городское солнце. Асфальт, крыши и листья на деревьях ещё не обсохли, в воздухе ощущалась приятная прохлада.
      - Хочешь, дойдём пешком до Дворцовой? - предложил я.
      Вера отрицательно покачала головой.
      Последние месяцы она мне очень не нравилась. Я заметил, что она балуется травкой, но не подал виду. Я ещё надеялся, что её депрессия связана с психологической адаптацией в новых старых условиях, но уже понемногу начинал догадываться, в чём истинная причина, хотя и гнал от себя эти мысли...
      Две остановки на метро, ещё три на трамвае - и мы у Котова, на двадцать третьей линии Васильевского острова.
      Дима встречает с приветливым выражением лица. Снимаем обувь, проходим в его комнату. Он по привычке живёт в своей, маленькой, хотя и другая тоже в его распоряжении. На столе, в салатницах и глубоких тарелках, расставлена закуска: салат "Оливье", винегрет, жареная рыба, холодный плов, холодная варёная курица. Бутылка водки и бутылка сухого вина. Рюмки и фужеры из родительского серванта.
      - Вот, картошечка поспела, - Котов несёт из кухни дымящуюся кастрюлю. Вера помогает ему переложить грубо изрезанный при чистке картофель на тарелку. Я выставляю две водки и четыре сухого.
      Понятно, что все разносолы, за исключением картофеля, приобретены Котовым в "Домовой кухне"; зато стол выглядит внушительно, по праздничному.
      - А что Петрушка? - поинтересовалась Вера.
      - Обещал быть, - Котов скептически поморщился. - Похоже, что его Зинка не пускает.
      - А в октябре свадьба...
      - Можно расстроить, - легко предложил Котов.
      - У Зинки мёртвая хватка, - возразил я.
      - Ещё посмотрим, какая у неё хватка, - сказала Вера.
      Не успели мы выпить, как в дверь раздался звонок.
      - Лёгок на помине! - обрадовался Котов.
      Это действительно к нам пожаловал Петрушка - "наш младшенький", как ласково мы его называли, чувствуя своё могучее превосходство в возрасте и жизненном опыте. Он выглядел слегка возбуждённым и взъерошенным.
      - Вырвался? - я шагнул к нему на встречу и пожал руку.
      - На следующей неделе Эльвира Станиславовна поведёт нас писать заявление во дворец, - сказал он как будто удивлённо.
      - На Лаврова? - почему-то спросил Котов.
      - На Красного Флота... дело не в этом, - Петрушка снял очки и протёр стёкла платком. - Я бы не хотел торопиться с этим делом. Предполагается, что после свадьбы я буду жить у них, вместе с Зинаидой и Эльвирой Станиславовной. Боюсь, что для меня это будет слишком напряжённо... Можно сказать, что я к этому совершенно не готов. Пока ещё не готов.
      - А что изменится потом? - спросила Вера.
      - Я надеюсь, что потом, когда мы закончим Университет и начнём работать, мы сможем снимать комнату или квартиру... какую-нибудь жилплощадь.
      Мы все посмотрели на него с большим сомнением: Зинаида была противопоказана Петрушке на любой площади.
      - Мы не позволим тебе жениться на Зинаиде, - заговорил я начистоту. Знаешь, что они с тобой сделают через год? Они вместе с её матушкой превратят тебя в домашнего кота. Они тебя кастрируют.
      - Сева!.. - в отчаянии вскрикнул Котов и схватился за сердце.
      - Хочешь, я поговорю с Зинаидой? - предложила Вера.
      Петрушка с тревогой переводил взгляд с одного на другого.
      - Нет, ничего не надо, вы только испортите.
      Вера безнадёжно махнула рукой.
      Котов разлил и в нетерпении ходил вокруг стола. Мы расселись и выпили по первой за встречу. Через полчаса пьянка вошла в стадию возбуждённого галдежа, а ещё через час наступила первая волна пресыщения. Чтобы преодолеть это состояние, нужно было выпить ещё. А потом ещё и ещё. Но мы никуда не спешили.
      В комнате было душно, стоял специфический запах табачного дыма, расставленной на столе закуски и выпивки. Откинувшись в кресле и прикрыв глаза, Петрушка блаженно улыбался. Вера лениво наезжала на Котова по поводу репертуара его нового ансамбля, тот лениво, но настороженно оправдывался. Недавно он запустил в работу материалы "Агаты Кристи", и Вера похвалила эту свежую волну в его творчестве, пообещав побывать как-нибудь на концерте и громче всех свистнуть. Я же ностальгически расчувствовался, слушая котовские магнитофонные записи - "Бони-М", "Смоки", "Чингисхан"...
      В дверь раздался звонок.
      - Не открывай, никого нет, - моментально отреагировал Петрушка и приглушил магнитофон.
      - Всё равно уже слышали, - пробормотал Котов, напряжённо поднялся и пошёл открывать.
      В прихожей послышалась возня, препирания, и мы с удивлением узнали голос Зинаиды: "А я говорю, что он здесь!.." Я посмотрел на Петрушку - он сидел неестественно прямо, широко раскрыв глаза.
      В следующую минуту Зинаида ворвалась в комнату и выросла над нами как злой джинн, выпущенный из бутылки. Она победоносно оглядела происходящее; казалось, она была удовлетворена увиденным. Позади неё топтался и растерянно хлопал глазами Котов.
      - Вот так, - сказала она, поджав губы. - Теперь мне всё ясно. Я догадывалась, что ты пьёшь и что ты водишься со шлюхами. Мама была права: я увидела это собственными глазами.
      Вера, до этого момента равнодушная к происходящему, посмотрела на неё с интересом.
      Зинаида перешла на повышенные тона, Петрушка со смирением ученика, готового к очередной порке, снял очки. Выкрикнув что-то о разносчиках венерической заразы, Зинаида подошла к Петрушке вплотную и резко замахнулась.
      Но удара не получилось. Вера, сидевшая поблизости, лёгким движением руки подставила блок.
      - Что?! - глаза у Зинаиды сделались круглыми. - Твои бляди будут меня за руки хватать?..
      И она, изловчившись, вцепилась в волосы соперницы.
      Приподнявшись, Вера сделала головой резкое вращательное движение и отскочила в сторону. От боли у неё на глазах выступили слёзы. Затем она треснула Зинаиду кулаком по челюсти, а когда та припечаталась к стенке, крутанулась вокруг оси и ногой нанесла ей сокрушительный удар по корпусу.