Наступил новый, 70-й (1987 Р. Х.), ещё один невесёлый год в мире, обречённом на гибель. Сразу после его встречи Котова пригласили в НКВД. Это было не просто неприятно, это было мучительно больно. И без того лежавшего в отходняке Диму то и дело пронизывал беспричинный страх, а постельное бельё было влажным от пота. В такие дни он выключал телефон и дрожал при звуке шагов на лестнице. Но сейчас поругавшаяся с родителями Лена Чебрикова жила у него и охотно снимала трубку на все звонки.
      После пререканий, во время которых Лена зажимала мембрану ладонью, Котов взял телефонную трубку и неприязненно прислонил её к уху.
      — Да… — сказал он упавшим голосом.
      — Алло, Дима? Здравствуй, Александр Сулейманович беспокоит. Встречались осенью восемьдесят четвёртого, перед концертом в Кремле…
      — Где встречались?
      Дима всё прекрасно понял, но переспросил из вредности.
      — Ладно, ладно, не дури. Надо встретиться. Как ты сегодня?
      Котов с ненавистью посмотрел на Чебрикову.
      — Нет, в ближайшие дни не могу. Болен, температура.
      — Это понятно, третьего января у всех температура. Я недалеко, на Большом, в исполкоме, в той же комнате. Жду тебя через полчаса. Долго не задержу.
      — К сожалению…
      Но Кизяк положил трубку.
      Котов вспотел так, что пришлось откинуть одеяло.
      — Не кури! — слабо крикнул он на Чебрикову, смотревшую на него, как ему показалось, насмешливо.
      — Надо идти, — заметила она вполне издевательски, не подумав затушить сигарету. — Это тебе не Соколов, это начальник отдела…
      Пешая прогулка до исполкома немного освежила. Редкие снежинки приятно таяли на лице, следы праздничного убранства радовали.
      Но вот, зайдя в фойе исполкома, Котов снова ощутил приступ беспричинного страха, головокружение и дрожь в коленях. Здесь, в тепле, его снова бросило в жар, а после подъёма на два марша по ковровой дорожке начался упругий барабанный стук в висках.
      С отвращением напившись застойной воды из-под крана в туалете, он остановился перед знакомой дверью и тихо постучал.
      — Заходи.
      Котов шагнул в кабинет, хмуро кивнул вырисовывавшемуся на фоне окна силуэту и, закрывая за собой дверь, запутался и сделал лишний оборот вокруг собственной оси.
      — Ну, что ты топчешься, как новобранец? Будто в армии не служил? — доброжелательно приветствовал его майор Кизяк. — Проходи, садись на стул.
      Котов уселся и стал разглядывать царапину на стекле письменного стола.
      Минута прошла в полнейшем молчании, только где-то за стеной слащаво тикали казённые ходики.
      — А хочешь, я сейчас, прямо отсюда, отправлю тебя в камеру? — сказал Кизяк, неожиданно повысив голос. — К уголовникам?
      Молния поразила ослабевшее котовское сознание. Он поднял глаза и посмотрел как провинившаяся собака. Тысячи мыслей промелькнули в одно мгновение, весь хмель слетел, остался только яркий, пронзительный ужас.
      — Или не надо? — снова выдержав паузу, поинтересовался Кизяк другим, примирительным тоном. — Или будем дружить?
      — Л-лучше дружить, — слабо и угодливо улыбнулся Котов, надеясь, что секундный душераздирающий кошмар обернётся всё-таки для него безобидной шуткой.
      Кизяк тоже улыбнулся и сразу перешёл к делу.
      — Понимаешь, Дима… Ты, конечно, от этих глупостей давно отошёл, но у тебя ведь должны сохраниться какие-то связи с этими… попами, роками… Ну, группами. Понимаешь?
      Уняв дрожь в голове и в шее, Котов попытался сообразить, чего от него хотят.
      — Надо подумать.
      — Хорошо, подумай. Ну, типа, у кого незалитованная программа, левые концерты. Кто балуется наркотиками.
      — Я подумаю.
      — Может, у тебя есть знакомые гомосексуалисты? В творческой среде это совершенно нормальное явление.
      Котов сразу подумал про Марусина, которого недолюбливал, но всё же отрицательно покачал головой. Не для того, чтобы выгородить, а так, из принципа. Он не мог знать, что обстоятельные отчёты Марусина уже ложились на стол Кизяка ежемесячно, а то и еженедельно.
      — Ну ладно. Нет так нет.
      Кизяк поднялся и начал застёгивать свой скрипучий дипломат.
      — Так что иди домой и подумай.
      — Да, конечно, я постараюсь, — Дима тоже поднялся, чувствуя приятное облегчение.
      Выйдя на улицу, он набрал в пригоршни снега и растёр по лицу. Смахнул, потряс головой и вытерся платком. Второй раз его напугал в одном и том же месте один и тот же человек. Эта жизнь тоже определённо не ладилась. Одолеваемый тяжёлыми мыслями, Котов поплёлся домой.

Достать хорошего яду

      Прошедшие два года не принесли Котову радости. Режим укреплял позиции, на полках магазинов появились продукты, а людей на улицах становилось меньше. Чебрикова изменяла, ансамбль «Невский факел» наяривал верноподданническую халтуру Александра Марусина.
      С каждым днём приближалась полночь третьего сентября 1988 года. До её наступления нужно было принять решение: остаться здесь навсегда или вернуться. Условием возвращения была его смерть — хотя бы за минуту, за мгновение до окончания шестого сигнала… Хватит ли у него воли и решимости наложить на себя руку?
      В любом случае было необходимо достать хорошего яду.
      Он уже слышал об отвратительных случаях попыток самоотравления недоброкачественным ядом, когда мучения не заканчивались смертью. Самоубийцу откачивали, и тот навсегда оставался несчастным инвалидом или идиотом.
      Для того, чтобы достать хороший яд, следовало иметь знакомство в области фармакологии.
      Пролистав записную книжку до конца, он так и не придумал, кому позвонить. Да и что сказать, он толком не знал. Достать редкого лекарства? Но за исключением йода и аспирина Котов никогда в жизни не имел дела ни с какими лекарствами.
      Порывшись в книгах, он разыскал справочник и выбрал наугад лекарство, название которого показалось ему наиболее внушительным: «Heptylresorcinum». Переписал слово на бумажку и начал мусолить страницы записной книжки по второму кругу.
      На букве «О» задержался, что-то такое смутно припоминая. Да, верно, что-то было. Осипов говорил, что в аптеке работает знакомая девушка, которую он задолбал просьбами. Интересно, чем это он её «задолбал»?
      Не долго думая, Котов стал накручивать телефонный диск. И хотя он, как обычно, делал ставку на импровизацию, в голове его уже маячил некий зловещий план…

Рак головного мозга приносит невыносимые страдания

      Это была хрупкая рыжеволосая девушка, сидевшая за стеклом рецептурного отдела.
      — Я вам вчера звонил, — сказал Дима, наклонившись к окошку. — От Андрея Осипова. Припоминаете?
      — Да, конечно. Я только не совсем поняла… гептилрезорцин — это от глистов…
      Котов покраснел.
      — Знаете, я, наверное, неправильно записал. Я уточню, как правильно… Но дело не столько в этом… Ничего, если я вас подожду?
      — Ну, подождите…
      Дима вышел из аптеки и закурил. А пожилая продавщица из отдела градусников и клизм достала из кармана бумажку и набрала номер:
      — Семёнова из четырнадцатой аптеки. Да. Возле Кати Щехорской отирается какой-то тип. Да. Да. Хорошо. Не за что.
      Вскоре они неторопливо шли рядом. Дима не знал, что говорить.
      — Вы с Андреем давно знакомы? — рассеянно произнёс он, мысленно перескакивая с одного на другое.
      — Вообще-то с детства.
      — Почему так грустно? Вы больше не дружите?
      — Нет, теперь мы даже не дружим. С тех пор, как у него это началось… ну, вы понимаете…
      — Да, конечно, я понимаю, — мягко сказал Котов, соображая, что бы это значило.
      — Должна вас сразу предупредить, что если он прислал вас по этому поводу…
      — Нет, нет! — поспешил заверить её Котов, сообразив, наконец, что речь идёт о наркотиках. — Никто меня к вам не присылал.
      — Могу вам поверить, потому что вижу, что вы сами этим не увлекаетесь.
      Котов хотел сказать, что ему глубоко до лампочки, что именно, когда и где употребляет Андрей Осипов. Не хватало ему быть нянькой взрослому человеку. С собой бы до конца разобраться.
      Они присели на скамейку.
      — Так в чём же дело? — спросила Катя.
      — Нет никакого особенного дела. Просто жить осталось совсем немного.
      — Вы шутите?
      Котов покачал головой.
      — Вы что, больны?
      Котов выдержал паузу и кивнул.
      — Вам необходимо достать какое-то редкое лекарство?
      Котов покачал головой.
      — Лекарство не поможет. Это рак мозга.
      Катя закашлялась, стала взволнованно рыться в сумке, достала из пачки новую сигарету, прикурила от старой и глубоко затянулась.
      — Что же делать?
      Котов пожал плечами.
      — Очень сильные боли?
      — Да, очень сильные. Иногда невыносимые. С каждым днём чаще и мучительнее.
      — Я поговорю… я проконсультируюсь… я попытаюсь облегчить ваши страдания.
      — Не стоит. Ничего не поможет, я всё знаю.
      Катя сделала несколько немых отчаянных жестов.
      — Понимаете, — продолжал гнуть своё Котов, — однажды эти приступы превратятся в один последний припадок, который будет длиться сутки, неделю, а может быть и месяц… До конца. Никто не сможет остановить этот кошмар кроме меня самого.
      — Но ведь что-нибудь, хоть что-то можно сделать!?
      Котов посмотрел Кате прямо в глаза.
      — Быстродействующий яд. Я приму его в тот час, когда смерть будет неизбежна. Это и только это было бы истинным милосердием с вашей стороны. Обезболивающие средства, наркотики — самообман, который сделает конец ещё более долгим и мучительным.
      Катя отвела глаза и долго, опустив голову, молчала. Котов сидел как на иголках.
      — Хорошо, — наконец проговорила она. — Я достану вам цианид. С условием, что вы примените его только в минуту самой крайней необходимости. Когда надежды не будет. Вы обещаете?
      Котов молча взял её руку и прикоснулся к ней губами.

«Можно я вас провожу?»

      Неделю спустя Катя протянула Котову ампулу с раствором цианида. Глаза у неё были заплаканные.
      — Умеете пользоваться шприцем?
      — Разберусь. Большое вам спасибо.
      Катя не прощалась. Её терзали сомнения. Она чувствовала себя виноватой перед этим парнем. Она испытывала к нему сострадание.
      — Когда примерно… вы рассчитываете?…
      — В точности не знаю. Говорят, что года полтора ещё можно протянуть. Хотя… какой смысл?…
      Девушка была очень привлекательна, Котов поглядывал на неё с интересом.
      — Пожалуйста, — Катя взяла его за руку, — прошу вас, не делайте поспешных шагов. Поверьте, чудо случается на каждом шагу.
      Котов ощутил тепло её ладони.
      — Куда вы сейчас?
      — Домой…
      — Можно я вас провожу?

О преимуществе желатиновой оболочки

      Александр Сулейманович вызвал Котова уже через пару дней.
      — Что вы делали в аптеке? Какие у вас отношения с Екатериной Щехорской? Что она вам передавала?!
      Кизяк тряс Котова, сжимая в кулаках ворот его рубашки, склонившись над ним с перекошенным злобой лицом, брызгая слюной. Котов задыхался, скрипучий стул ходил под ним ходуном.
      По прошествии нескольких часов изматывающего допроса он подписал составленную с его слов объяснительную записку, главным действующим лицом которой был не сам Котов и не Екатерина Щехорская, а Осипов Андрей, наркоман с двухлетним стажем. В обмен на эту подпись и ампулу с ядом Кизяк пообещал оставить в покое его и Катю. Ампула будет приобщена к её личному делу вплоть до её первого серьёзного проступка. (Эта ампула так и осталась единственной уликой; Осипов не дал против своей знакомой никаких показаний.)
      Получив от Котова желаемое, Кизяк смягчился.
      — На вот, возьми, — положил он на стол капсулу в ярко желатиновой оболочке. — Это яд. Наш яд, понимаешь? Мгновенный и безболезненный. Не надо ничего колоть, заносить инфекцию, лежать в реанимации…
      Котов сжал капсулу в кулаке.
      — Правда?…
      Правда. Теперь иди домой и подумай, кто тебе настоящий друг. Осипова возьмём сегодня же, Катюшу не тронем. Но и ты будь активней. Никакого от тебя проку, пока хорошенько не надавишь.
      Котов сидел, выпрямив спину, с каменным лицом.
      — Педерасты есть среди знакомых?
      — Нет.
      — Иди.
      Несколько раньше Кизяк имел беседу с Зубовым.
      — Дай ему это, — посоветовал Зубов, вынув из ящика стола капсулу с ядом. — Если он забил в голову, всё равно найдёт способ. Ампулу присовокупи к делу. Аптекаршу не трогай, пусть работает. На неё будут мотыльки слетаться. Слетаться и обжигать крылышки, понимаешь?

Дело осложняется?

      Осипова забрали, и какое-то время, пока Марусин прослушивал барабанщиков, репетиции не проводились. Котов находился в глубокой депрессии. Глаза Кати за стеклом аптечного прилавка были на мокром месте.
      Как только барабанщик был утверждён, обновлённый «Невский факел» приступил к активной работе. Было необходимо успеть подготовиться к майскому гастрольному туру по городам-героям. Репетиции продолжались с утра до вечера.
      Новичок оказался безликим. Он помалкивал, невыразительно исполнял свои партии, имел невыразительную внешность и дежурную улыбку при встречах. Его звали Алексей Лусин — Люська. Ни для кого не были секретом его особые отношения с Марусиным.
      Потерявший лучшего друга Вадик Лисовский совершенно упал духом. Он стал хуже играть и всё чаще замолкал в подпевках.
      Степанов, напротив, был в ударе: у него продолжался бурный роман с телевизионной дамой. Их встречи были редкими и глубоко законспирированными, но чрезвычайно бурными.
      С возобновлением репетиций Котов намеренно ушёл в работу с головой и делал заметные успехи. Марусин, который раньше, прислушиваясь к котовским пассажам на бас-гитаре, болезненно кривил губы, теперь удовлетворённо улыбался.
      Став обладателем капсулы с мгновенным безболезненным ядом, Котов обрёл в своей любви и печали некоторое душевное равновесие. На шпионский манер он зашил капсулу в воротник. Теперь он мог в любую минуту умереть и перенестись в свой нормальный мир — в город Ленинград, второе сентября 1988 года, за четверть часа до открытия винно-водочных магазинов.
      Подобно тому, как отступает чувство голода у человека, которому стоит лишь протянуть руку к накрытому столу, отчаяние и желание тотчас же, без промедления, покинуть этот мир ослабло и у Димы Котова. Легко шлёпать по лужам и по снегу, когда дом рядом, а дома горячий душ и смена белья…
      Дело осложнялось тем, что с каждым днём он всё более остро ощущал, что не сможет покинуть этот мир. По крайней мере, не сможет покинуть его один…

С Марусиным надо что-то делать

      Майские гастроли, приуроченные к ежегодной изматывающей череде праздников, подходили к концу. В Севастополе отыграли последний концерт для жён моряков и, после ужина, затянувшегося за полночь, вернулись в гостиницу. Котов и Степанов проводили Вадика Лисовского. Бедняга стал сильно перебирать в последнее время. Подумав, решили ещё добавить у него в номере.
      После неумело выпитого и совершенно лишнего стакана у Лисовского началась тихая истерика.
      — Андрюху жалко!.. — всхлипывал он, лёжа на кровати с запрокинутой головой. — Кто его так, за что!..
      — Марусин стукнул, падлой буду, — зашептал Степанов. — Он голубой, под статьёй ходит, — значит, стучит.
      — Сволочь! Сволочь! — забил руками по подушке Лисовский. У него на щеках появились слёзы.
      — А за что? — спросил Котов.
      — За рокенрол, понятное дело, — объяснил Степанов. — Вадик, где он играл?
      — Где он то-олько не играл!..
      — А что, в рок-группах нет своих барабанщиков? — не понял Котов.
      — Они только на ко-хонцертах, а он на записи, в студии. Он же лучший ба-харабанщик в городе!..
      — За левые заработки, что ли?…
      — Какие там за-аработки! Он даром играл!..
      Лисовский сел и начал обуваться:
      — Марусин, сволочь, пойду его сейчас и убью!..
      Его уложили и раздели. Постепенно он успокоился и заснул. Котов и Степанов выпили по полной.
      Котов был смущён и растерян: выходило, что Андрей Осипов и без него был на крючке у НКВД. Может быть, совсем не он, а Марусин был причиной случившегося несчастья…
      — Слушай, Котяра, — зашептал Степанов, вытянув шею, — от Марусина надо как-то избавиться. Он всех нас, по одному, уберёт. Мы ему не нужны, ему нужны такие, как Люська!..
      — Теперь ничего не сделать.
      — Поговори с Чебриковой.
      — Нет, мы уже практически чужие люди.
      — Попробуй!
      — Ладно, попробую.
      Они допили бутылку и разошлись по своим номерам.

Противоестественное вторжение

      Ночью, в пьяном полуобморочном сне, Котов забеспокоился от ощущения какого-то болезненного неудобства. Будто он свалился на пол с кровати, да ещё и обделался.
      Вдруг ему стало больно, он вскрикнул, проснулся и завертел головой.
      Верхом на его спине сидел Люська и держал за руки. Сзади пыхтел и стонал Марусин, производя над Котовым невероятный и противоестественный акт насилия.
      — Эй! Что такое!.. — крикнул Котов, холодея от ужаса.
      — Тише, Дима, тише, — заговорил Марусин, задыхаясь. — Никто… Ничего… Не узнает…
      Котов закричал и вырвался.
      Марусин брызнул спермой.
      В дверь настойчиво постучали.
      — Кто там! — крикнул Люська.
      — Дежурная по этажу, откройте немедленно!
      Люська открыл дверь, и в номер, щёлкнув выключателем, зашла дежурная в синем форменном кителе.
      — Что происходит, почему шумите? — сказала она, бегло осматривая помещение. — Посторонние, женщины?…
      Котов дрожал, завернувшись в одеяло. Марусин сидел в кресле, запахнувшись халатом. Люська одетый в спортивное трико, стоял как ни в чём не бывало.
      Дежурная проверила ванную, туалет, вернулась и строго заметила:
      — Разве можно так шуметь? В соседних номерах люди спят — семейные, командировочные… Выпили — и расходитесь по своим номерам. У нас тут своих концертов хватает…
      Дежурная вышла.
      Марусин поднялся и потрепал Котова по голове:
      — Ладно, не обижайся. Мы так, пошутили. Всё будет тихо.

Всё подстроено

      По приезду он ударился в запой и пил беспробудно в течении недели. Потом ещё несколько дней лежал опухший и тщетно пытался увязать хотя бы две разбегающиеся мысли. То и дело он проверял, на месте ли капсула с ядом, и обещал себе со всем этим покончить. Сразу, как только почувствует себя лучше. Катя звонила, но Котов не хотел показываться ей на глаза пьяным. Он думал о ней постоянно, каждую минуту.
      Не успел он хорошенько очухаться, как позвонил Александр Сулейманович, и Котов на дрожащих ногах поплёлся в исполком. Въедливый майор нарочно подгадывал такие дни, когда организм и психика были ослаблены.
      — Как гастроли?
      — Нормально, — глухо отвечал Котов, скосив глаза на плинтус.
      — Как настроение?
      — Нормально.
      — Таблетку-то с ядом не потерял?
      — Нет.
      — А чего не проглотил?
      — Успею.
      — А вдруг там яду нет? Так, карамелька?
      Котов промолчал.
      — В окно прыгнешь? Сможешь? Смелости хватит?
      — Смогу.
      — Врёшь, не прыгнешь. Ты же трус, слизняк.
      Молчание.
      — Ладно, я пошутил. Таблетка правильная, не сомневайся. Это я так, чтобы ты не очень зазнавался. Мы тебя и на том свете разыщем, если потребуется.
      Молчание.
      — Так ты говоришь, понравилось в Севастополе?
      — Нормально.
      — Что ты мне заладил одно и то же? Сидишь как неживой. Пива бы, что ли, попил…
      Молчание.
      — Да, кстати, я забыл… Я тебя спрашивал одну вещь?… Ах, да, вот что. У тебя педерасты знакомые есть?…
      Несколько секунд Котов что-то такое про себя соображал, а потом его пронзила догадка. Это они велели Марусину опустить его во время гастролей! Это они всё подстроили, а теперь хотят ему дать понять об этом…
      Котов поднял вспыхнувшие на мгновение глаза, но тут же опустил. Объяснение было бы ужасным, нелепым и унизительным.
      — Нет.
      Немая сцена длилась не более секунды.
      — Теперь всё, свободен.

Остаётся всё меньше времени

      Через пару дней Котов зверски избил Люську в туалете, и это сошло. Скорее всего, ему разрешили таким образом слегка выпустить пар. Марусин вёл себя так, будто ничего не случилось.
      В августе под Выборгом случился несанкционированный фестиваль подпольных рок-групп, и в Петроградском НКВД полетели головы.
      Тогда же под горячую руку попался Вадик Лисовский. Однажды он исчез, и никто не отважился разузнать что-либо о его участи.
      Без Лисовского «Невский факел» оказался совершенно беспомощным. Ансамбль звучал как любительская группа. Марусин приводил на пробу новых и новых клавишников, и каждый раз у него опускались руки.
      Осуществить задуманное Котов теперь не мог из-за Кати. Однажды он попытался объясниться с ней по поводу рака мозга. Он сказал, что воспользовался дурацким предлогом ради знакомства.
      — Ничего себе, дурацкий предлог! — вспыхнула Катя. — Да ты понимаешь, что ты сказал! Ты понимаешь, что ты сделал!..
      Она расплакалась, и Котов, в порыве откровенности, рассказал ей всю правду, начиная с Иванова.
      Решив, что она имеет дело с сумасшедшим, Катя смягчилась. Она была из той героической породы женщин, для которых чувство жалости и заботы почти неразделимо с любовью. Катя переехала жить к нему, и в апреле 88-го они расписались.
      Между тем, положение становилось всё менее определённым. Новые люди в Петроградском НКВД могли смести всё без разбора в одну минуту. Лена Чебрикова вышла замуж за Андрея Романова и жила в Москве. «Невский факел» разросся до сорока пяти человек, с духовой секцией, вокальной и хореографической группами. Котов и Степанов были первыми кандидатами на вылет.

За несколько часов до конца света

      Новым заведующим отдела Рок-музыки, наркомании и гомосексуализма был назначен капитан Соколов — тот самый Владимир, который курировал «Обводный канал» во время поездки в Северную Корею. С тех пор прошло четыре года. Младший лейтенант превратился в капитана, работа сделала его ещё более циничным и жестоким. А работы накопилось много…
      Перебирая папки с оперативными разработками своего предшественника, Соколов наткнулся на дело некой Екатерины Щехорской, которое привлекло его внимание подклеенным конвертом со стеклянной ампулой внутри. Пролистав страницы, он поднёс ампулу с цианидом к глазам и, глядя на просвет в окно, задумался.
      Из дела следовало, что в течении последних лет Щехорская, не ведая того, служила приманкой для добывающих себе дозу наркоманов. Из этого же дела следовало, что за всё это время был арестован только один наркоман, да и он — только благодаря выбитым из Димы Котова показаниям.
      Соколов хорошо помнил, с какой неохотой шёл этот пьяница на сотрудничество, как мало было от него толку. Помнил и то, как позорно, на примере Котова, Кизяк учил его, как нужно работать.
      И он подумал, что настало время раздавить эту счастливую супружескую парочку. Размазать по стене обоих, отомстить за своё собственное унижение.
      Он сунул ампулу в карман, а папки оставил на столе — сегодня он закроет и сдаст в архив оба дела. Третье сентября, на часах восемь вечера. Снял трубку с телефонного аппарата.
      — Алло, это Екатерина Станиславна? Капитан Соколов, из органов. Ваш муж дома?… Вы одна в квартире?… Никуда не уходите, к вам приедут. Нет, не беспокойтесь, небольшая формальность.
      В дверь котовской квартиры настойчиво позвонили.
      — Гражданка Щехорская? — сказал Соколов вместо «здравствуйте», грубо отстраняя хозяйку в сторону.
      Зашли ещё двое, дверь захлопнули. Соколов заглянул на кухню, в ванную, в туалет.
      Грохнул стул посередине комнаты.
      — Садись.
      Не поднимая головы, Катя села.
      Один из товарищей остался у дверей, другой встал за спинку стула. Облокотившись задом о подоконник, Соколов некоторое время пристально смотрел на девушку. Он был в ударе и хотел показать класс работы молодым сотрудникам.
      — Это ваше? — он поднёс к лицу Кати ладонь на которой блестела ампула с ядом.
      — Да.
      — Не надо отворачиваться, — Соколов наотмашь ударил её по лицу.
      Девушка не упала потому, что стоявший сзади крепко держал её за плечи.
      — Убийца! Мразь! — входя в раж, Соколов стал бить ещё и ещё. — Говори, кто тебя научил! Говори!.. Говори!.. Говори!..
      Спустя четверть часа, когда после каждого удара становилось всё труднее приводить её в чувства, Соколов достал из кармана шприц, дрожащими пальцами заправил его цианидом и, не приводя девушку в сознание, ввёл в кровь раствор.
      Стоявший за стулом разжал руки, и тело повалилось на пол.
      До того как выйти, в комнате навели беспорядок. Теперь следовало дождаться прихода мужа, пригласить соседей понятыми и арестовать его за убийство.
      Все трое залезли в стоящую неподалёку от парадной машину и стали ждать.

И небо вспыхнуло

      В это время Котов медленно брёл по направлению к дому после очередной утомительной репетиции «Оркестра под управлением Александра Марусина». Изо дня в день он отмахивался от неизбежного, успокаивал себя тем, что до критической точки есть время, что он ещё успеет всё обдумать, сделать, поговорить с Катей и принять решение. Но вот этот день настал, а он ничего не обдумал и ничего не сделал. Даже сейчас он кружил по Васильевскому, курил на лавочках, думал и оттягивал минуту решительного объяснения.
      В половине двенадцатого он направился к дому. Сейчас он напишет подробную записку и примет яд. Он разыщет Катю в своём мире, и они опять будут счастливы. Но если там у неё уже кто-нибудь есть? Если там она счастливая мать семейства?… Что если он окажется лишним и там, в своём родном, настоящем мире!..
      Господи! Как он устал от этих мыслей… Сейчас он придёт домой и примет яд. На антресолях старая отцовская двустволка. Несколько патронов с тяжёлыми круглыми пулями приготовлены специально для Марусина. Сколько раз он сладострастно воображал, как позвонит в его дверь и выпустит одну за другой две пули в его кругленький животик, прикрытый халатом…
      И сколько раз он не делал этого, потому что с некоторых пор отвечает не только за себя… Хорошо, пусть с другим, главное, чтобы она была счастлива, главное…
      Он открыл дверь и сразу почувствовал недоброе.
      Окликнул Катю.
      Тишина.
      Заглянул в комнату. Боже мой, что это, за что…
      Он опустился на колени перед покойницей и разрыдался.
      В дверь позвонили, начали стучать. С лестницы доносились голоса.
      Котов поднялся, вытер рукавом слёзы, достал с антресолей двустволку. Вставил два тяжёлых патрона, щёлкнул затвором, взвёл курки. Посмотрел на часы — без четверти.
      — Кто там?