Четыре года и сорок восемь дней до конца света

      16 июля 1984-го Р. Х. или 67-го года Новой Эры, как было предписано вести новое летоисчисление, Дима отмечал свой формальный двадцать второй день рождения. Формальный потому, что реально он прожил полных двадцать восемь — четыре там и ещё два здесь.
      На вечеринку собрался полным составом «Невский факел», Петрушка и ещё какие-то полезные люди, которых пригласила Чебрикова. «Скажу, что кроме твоего дня рождения, у нас сегодня помолвка, — предупредила она. — Все видят, что мы живём внаглую; сейчас это не поощряется».
      К семи часам гости начали подтягиваться. Поскольку Чебрикова велела «одеться поприличнее», Степанов явился в костюме и галстуке. Осипов и Лисовский, после недолгих раздумий, нацепили идеологически выдержанные футболки с эмблемой молодёжного фестиваля в Северной Корее. Было жарко, и Степанов поглядывал на них с завистью, вытирая украдкой пот со лба.
      На чёрных волгах приехали несколько полезных гостей. Угощения были доставлены из горкомовской столовой по комплексному заказу. Лена сама не готовила, даже мытьё посуды было привычной котовской обязанностью.
      Когда гости расселись, москвич Андрей Романов, начальник отдела Культуры ЦК ВЛКСМ, произнёс поздравление по поводу помолвки. День рождения как-то непонятно отошёл на второй план.
      Только после того, как выпили по второй, зазвенели приборами, раскладывая салаты по тарелкам. В духовке, уложенные гармошкой, подогревались десяток сплющенных цыплят «табака». На плите варилась кастрюля с картофелем, который Дима с утра усердно чистил, а ещё больше — калечил.
      Как выяснилось почти сразу, собравшиеся были не дураки выпить. Тосты неслись один за другим. Потом Лена врубила магнитофон и предложила танцевать. Под музыку британской группы «Смоуки» (запись с грампластинки фирмы «Мелодия») важные гости, сняв пиджаки, солидно пританцовывали и щёлкали пальцами.
      Во время медленных танцев партнёром Лены неизменно оказывался Андрей Романов из ЦК ВЛКСМ. Ещё за столом Котов заметил, что они переглядываются, и теперь у него в груди бушевало пламя.
      Позднее на столе сделалось пустовато и грязно, а гостям — скучно. Степанов клеился к зрелой даме, работавшей на телевидении, Петрушка прилёг в соседней комнате, Осипов и Лисовский смылись, не попрощавшись.
      Сама собой возникла идея продолжить в ресторане. Расселись по машинам и выехали.
      — Дима разве не с нами? — поинтересовался Андрей Романов, в машине которого сидела Чебрикова.
      — Перебрал, наверное, — сказала Лена рассеянно. — Пускай поспит.
      Но Дима не перебрал. Вернее, не до такой степени, чтобы из-за этого остаться дома. Просто о нём забыли. Его никто не звал, а напрашиваться самому в чужую машину не хотелось. Он сидел один за неприбранным столом и курил. В комнате появился Петрушка.
      — В голове трещит…
      Они расчистили место на столе, и Дима достал из серванта два прибора. Принёс кастрюлю с холодной картошкой, открыл шпроты. Выпили по рюмке, закусили, выпили ещё по одной.
      — Чего спать завалился?
      — Работы много. Систему «Маяк»… то есть, тьфу, тьфу!.. — Петрушка похлопал себя по губам. — Эту… одну хреновину разрабатываем. Лучше не спрашивай.
      — А я и не спрашивал…
      В седьмом часу утра ввалился Степанов. Ночь он провёл в квартире той самой дамы с телевидения, к которой начал клеиться ещё за столом. Сюжет классический: муж в командировке. Об этом ему было сказано в машине, и тёпленькая парочка до ресторана не доехала. Теперь он примчался к Котову, чтобы составить себе алиби. То есть, он должен был прийти домой прямо с котовского дня рождения, пьяным, как положено.
      Степанов достал из-за пояса две бутылки коньяка, сорвал пробку, принёс из кухни стакан, налил доверху, выпил. Выкурил папиросу. Налил ещё один, выпил.
      — Лимончиком занюхай, — подсказал Петрушка. Они с Котовым так и просидели всю ночь за бессвязным разговором.
      — Чебрикова не возвращалась? — поинтересовался Степанов, шумно дыша и перегрызая лимонную корку.
      — Не возвращалась, — мрачно ответил Котов.
      — Может, к себе поехала?
      — Нет.
      — Ну, тогда, старик, я не знаю. Не расстраивайся, зато у нас теперь на телевидении всё схвачено.
      — «Зато» в каком смысле?
      — Чего? — не понял Степанов.
      — Ты этим словом что-то противопоставил. Типа того, что хотя твоя баба — шлюха, зато твою морду скоро будут показывать по телевидению.
      — Ну, старик, зачем ты так, — Степанов похлопал приятеля по плечу. — Я про морду ничего такого не говорил.
      Котов только рукой махнул.
      Но вот защёлкал замок входной двери, и в комнату заглянула запыхавшаяся и раскрасневшаяся Лена Чебрикова.
      — Вы ещё празднуете, молодцы какие!.. Дима, у меня в шкафу, за платьями, бутылка рижского бальзама и полусухое шампанское — я как знала, нарочно припрятала от гостей…
      Никто не пошевелился. Но Чебрикова сама, продолжая болтать и суетиться, выставила на стол бутылки. Правильный Петрушка взял шампанское и отнёс его в морозильник.
      — Сначала посидели в ресторане, потом гуляли, смотрели как разводятся мосты. Смотрели-смотрели, да так, сдуру, и остались на той стороне. Ночь, а народу — как на демонстрации. Все разошлись, а я присела на скамейку и заснула…
      Чебрикова трещала, но на её слова никто не реагировал. Степанов доедал остатки салата, Петрушка сосредоточенно осматривал сургучную заливку на горлышке бальзама, Котов с деланным безразличием курил.
      — А вы, значит, так и сидите…
      Лена, наконец, ощутив двусмысленность своего положения, другим голосом произнесла:
      — Пойдём, поговорим.
      Котов вышел на кухню, сел и уставился в окно. Лена закрыла за собой дверь и прикурила сигарету. Руки у неё дрожали.
      — Дима, ты что, мне не веришь?
      Котов молчал.
      — Я понимаю, тебе сказали, что мы с Андреем ушли. Ну и что с того? Там было душно, мы пошли погулять. Белые ночи. Я показала ему набережную, мосты… А говорили, между прочим, о тебе.
      — Вали отсюда.
      — Что?
      — Верни ключи и пиздуй отсюда.
      — Ты что, с ума сошёл? Я ведь могу разозлиться.
      — Повторять надо?
      Чебрикова растерялась. Она не могла сообразить, что именно знает Котов.
      — Ну, знаешь, это хамство. Если тебе кто-то наговорил обо мне гадостей, то я не виновата.
      — Я звонил в гостиницу. Ты была у него в номере.
      Чебрикова села, прижала к глазам платочек и всхлипнула.
      — Дурак! Я ведь для тебя это делала. Для твоего дурацкого ансамбля. Ты сам хотя бы пальцем пошевелил? Этот парень — в ЦК, он курирует молодёжные проблемы. А завтра… ты понимаешь, кем он может стать завтра?… Ты думаешь, мне, мне это надо?…
      Женские слёзы и упрёки действовали на Котова деморализующе. Теперь ему стоило большого труда изображать оскорблённое достоинство. Больше всего хотелось крикнуть что-нибудь в отчаянии и убежать.
      — …Сам-то ты любишь кататься на всём готовеньком. А если кто-то, кто тебя тащит по жизни, в говно ступил — ты уже для этого человека слишком чистенький.
      Внезапно Лена опустилась на колени и прижала к губам его руку. Котов слабо дёрнулся, но она не отпустила.
      — Прости, я сама не знаю, как это получилось… Всё было так противно… Я шлюха. Прости, Дима, прости, если можешь…
      Котов посмотрел сверху вниз на её заплаканные глаза — и сдался.
      Петрушка и Степанов молча сидели на своих местах. В утренней тишине квартиры они слышали всё от первого до последнего слова.
      — Как там шампанское? — бодро поинтересовалась Лена Чебрикова. — Сева, тащи бутылку.
      Хлопнула пробка, и все четверо выпили «за новорождённого».
      — Чёрненького долейте в фужеры. Интересный вкус, правда? Музыку тихонечко поставим, совсем тихо… Дима, дай я тебя поздравлю… нет, не так, в губы…
      С момента появления Лены в квартире прошло не более пятнадцати минут.

«Невский факел» набирает обороты

      Через неделю «Невский факел» закончил работу над студийной фонограммой и приступил к съёмкам на телевидении. А к началу сентября часовой фильм-концерт «С думой о прошлом». Ансамбль позировал на фоне героических памятных мест вперемежку с архивной хроникой. Ещё десять песен-клипов отсняли в условиях павильонной бутафории. В них ребята переодевались то в красноармейцев, то в физкультурников, то в строителей.
      Однажды в студии появился композитор Александр Марусин. Котова это даже не удивило; он привык к некоторым закономерностям и повторам. Как выяснилось, Марусин приехал специально для знакомства с участниками ансамбля. Он сказал, что работает над небольшим циклом военно-патриотических песен на африканскую тематику. Сев за рояль, он наиграл несколько «свежих» тем. По своей основной жизни Котов знал его как человека бессовестного и пробивного, то есть, незаменимого в сложившихся условиях. Недолго думая, он предложил Марусину занять место художественного руководителя.
      В октябре «Невский факел» начал своё триумфальное шествие в средствах массовой информации. И тогда же пришло шокирующее известие о выступлении ансамбля в Кремле, в сборном концерте, посвящённом празднованию 67-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции.
      У ребят задрожали колени. Об их согласии, никто, разумеется, не спрашивал. Молодых артистов рекомендовал Андрей Романов. Он внёс их в список и дал на подпись министру Культуры. Памятная июльская ночка не прошла даром.

Недремлющее око

      Утвердившись в должности начальника отдела, капитан Кизяк ощутил необходимость сделать решительный прорыв в одном из трёх направлений вверенной ему работы.
      Тема мужского гомосексуализма вызывала у него неприятные ассоциации: слишком свежи были воспоминания. Кисть руки ещё помнила рукоятку ножа и упругую податливость плоти лейтенанта Бабаёва.
      Отличиться на поприще ловли наркоманов было почти невозможно. Наркоман всегда на виду — ослабленный и беззащитный. Все его родственники и знакомые знают, что он — наркоман. При новом порядке наркомания не рассматривалась как серьёзное преступление.
      Куда более опасные настроения сеяла в молодёжной среде рок-музыка. Она воспламеняла сердца и давала пищу уму. Совсем недавно Президент упомянул рок-музыку, сравнив её с зубной болью. Вот куда необходимо бросить лучшие силы вверенного ему подразделения. Вот что может стать толчком для его будущей карьеры…
      Одним из первых своих приказов по отделу Кизяк произвёл кадровую перестановку, значительно усилив «рок»-подразделение. Спустя два месяца после назначения, в конце октября, его вызвал на доклад Ежов. В кабинете также находился и Зубов.
      — Давайте без цифр и покороче.
      — Выявляется всё больше молодых людей, вовлечённых в так называемый рок. Это направление работы я прошу считать для отдела приоритетным.
      — Обрисуй в двух словах.
      Набрав воздуха в лёгкие, Кизяк собрался с мыслями.
      — Наиболее разнузданные и опасные — так называемые панки. «Мать», «Эксгумация», «Выпячивание недостатков»… Их концерты мы стараемся либо накрыть облавой, либо заснять на плёнку и поставить на учёт всех присутствующих. Однако, сеть осведомителей не разработана, начинать приходится фактически с нуля.
      — Что за люди? Почему они не на общественно полезных работах?
      — В большинстве это непутёвые отпрыски уважаемых и влиятельных людей.
      — Как бы они не были уважаемы, работайте с ними нашими обычными методами. В особо щепетильных случаях обращайся к Зубову.
      — Вас понял. Некоторым самим хватило ума повзрослеть. Ещё несколько месяцев назад популярный коллективчик «Обводный канал» основательно разлагал молодёжь. Теперь же они исполняют хорошие, идейные песни. Радио, телевидение.
      — Это случаем не «Невский факел»?…
      — Они самые, товарищ полковник.
      — На них пришла вводная из Москвы. Будут участвовать в праздничном концерте. Я тебя по этому поводу вызвал. Этих ребят надо подготовить. Раньше с ними работали?
      — Руководитель ансамбля, Дмитрий Котов, год назад подписал агентурное соглашение, — подсказал Зубов. — Это перед поездкой на фестиваль в Северную Корею. Сотрудничает крайне неохотно.
      — Разбирайтесь. До конца месяца надо переслать в Москву их дела. Идите, работайте.
      Зубов и Кизяк вместе вышли в коридор.
      — С Котовым работал Вовочка Соколов, — сказал Зубов. — Поговори с ним. И, кстати… Там, кажется, племянница Чебрикова как-то фигурирует… Поосторожней.

Котов и Кизяк

      — Из органов звонили, этот… НКВД, — сказал Котов за ужином.
      — Соколов? Чего хотел? — отозвалась Лена.
      — Не Соколов. Какой-то другой… Александр Сулейманович. Просил зайти.
      Лена перестала есть.
      — Всё верно! Значит, на вас пришёл запрос. Значит, вы уже точно будете выступать. Вас теперь всех будут вызывать, предупреди ребят. Анкеты у вас хорошие, только поменьше болтайте. Думайте, когда чего-то спрашивают…
      В комнате № 213 (без таблички) помещения районного исполкома его ждал Соколов и ещё один человек с такой же усреднённой, не запоминающейся внешностью. Котов догадался, что это и есть звонивший ему вчера Александр Сулейманович. Один сидел за столом, другой делал вид, что читает газету.
      — Давно не виделись, Дмитрий Иванович, — приветствовал Котова Владимир.
      — Здрасьте…
      — Знаешь, почему вызвал?
      — Скажите сами, я знать не обязан.
      Кизяк опустил край газеты и взглянул на Котова. Он привык к тому, что осведомители ведут себя испуганно и угодливо.
      — И не догадываетесь? — Кизяк резко поднялся с места и отбросил в сторону газету. Дело переходило к нему, и он решил показать младшему по званию, как следует работать по-настоящему.
      Котов посмотрел на «другого», но промолчал.
      — Отец и мать проживают за границей?
      — Не проживают, а работают. В Монголии, по поручению советского правительства.
      — А сейчас у нас какое правительство?
      — Сами знаете.
      — Что? Что такое? Говорите, говорите.
      — Союза Советских Социалистических республик… — от энергичного напора Дима скис и поджал хвост.
      — Вы тоже хотите уехать?
      — Не хочу.
      — Хотите работать здесь и приносить пользу Родине?
      — Да…
      — И что же вы умеете?
      Повисла пауза. Скрипя паркетом, Кизяк медленно прошёлся по комнате. Соколов думал о том, что ему ещё многому придётся научиться.
      — Вот анкета. — Кизяк придвинул к краю стола десяток страниц форменных бланков на скрепке. — Заполните и явитесь сюда завтра. В четырнадцать ноль-ноль. Идите.
      На другой день Котов принёс анкету. В комнате находился только один Соколов. Он погрузился в чтение.
      — Так… так… Родители проживают за границей, это плохо. Дальше…
      «Муд-дак!» — с чувством произнёс про себя Котов.

Канун

      Процедуры собеседования и заполнения анкет прошли все участники ансамбля. В первых числах ноября «Невский факел» полным составом прибыл в Москву и поселился в специально забронированных номерах гостиницы «Россия». В основном ничего не делали. Гуляли по Москве и отдыхали. Выпивали умеренно. Выступать предстояло под фонограмму.
      В последние три дня начались прогоны большого сборного концерта в Колонном зале — по два в день, утром и вечером. На последнем, генеральном прогоне ребята были одеты в специально пошитые для них концертные костюмы — с приталенными пиджаками и яркими отворотами воротников рубашек.
      Члены художественного совета, находившегося в зале, были довольны. Одно незначительное замечание сделала министр Культуры: в одном месте солист (Степанов) делал слишком вольный взмах рукой, что с её точки зрения производило нехорошее впечатление.
      В последний день приехала Чебрикова. Она оформила себе путёвку от комсомола и поселилась у своего высокопоставленного дяди-пенсионера. Котов подозревал, что она встречается с Андреем Романовым, но ему было уже почти всё равно.

Пока живы

      Утром седьмого ноября всех участников собрали в Колонном зале для записи концерта. Ребята без запинки отыграли свой номер под фанеру, чётко двигаясь по отрепетированной схеме. Вечером то же самое повторили для полного зала — на автопилоте. После этого началась вынужденная импровизация.
      Артистов перевели в банкетный зал, где было организованно застолье для Президента и членов Политбюро. Пока в зале провозглашались первые тосты, а фокусники, куплетисты, балерины и музыканты томились в специально отведённом помещении за сценой, случилась катастрофа. Подбежал режиссёр и сказал, что нужно выступать вживую.
      Ребята в ужасе замахали руками. Со слезами на глазах режиссёр побежал к главному распорядителю и умолял его что-нибудь сделать. В конце концов тот решился подойти к Архарову и нашептал ему в ухо о сложившейся неловкой ситуации.
      — Какая такая нахер грамма? — отозвался Архаров во весь голос. — Это что, они нам будут рот открывать?…
      Проклиная свою несчастную участь, распорядитель заверил, что джаз, «Виртуозы Москвы» и чтецы, и куплетисты — все будут выступать в живую.
      — Вот и эти пусть поют, как умеют, — сказал Архаров. — Пока живы.
      На этом разговор был закончен.
      Словно напуганные крысы по сцене заметались техники, пытаясь отладить звук из того, что есть. Выяснилось, что у «Невского факела» с собой нет даже гитарных шнуров, и за ними послали в гостиницу курьера. О настройке инструментов со звуком не могло быть и речи; звук можно было выправить только после начала выступления. Гитары лихорадочно настраивали, закрывшись в туалете.
      От волнения ребятам сделалось дурно, у Степанова началась тихая истерика: он сказал, что не помнит ни одной строчки.
      За полчаса до выхода, когда по сцене гремел сапогами ансамбль песни и пляски, Котов заставил себя разозлиться и собрать волю в кулак. Всё-таки у него был опыт по части работы на сцене. Кто это такие, в конце концов? Обыкновенные пьяные генералы. Для таких он играл десятки свадеб, они подносили ему водку и лезли обниматься. Тысячу раз он видел, как они валяются мордами в тарелках и блюют на собственные лампасы.
      Котов налил друзьям по полному стакану тёплого коньяка и заставил выпить. Никто не поморщился.
      Со сцены доносился голос популярного сатирика. Их выход — следующий.
      Распорядитель ухватился за рукав конферансье и что-то ему зашептал. «Танцы» — донеслось до ушей Котова слово, заставившее его сердце радостно забиться. Это меняло всё. Играть для танцующих — совсем не то, что играть для сидящих в зале.
      Тем временем коньяк подействовал: на щеках ребят появился румянец, глаза стали более осмысленными. Они уже не выглядели как ведомые на закланье бараны. В последний раз запершись в сортире, почти бесшумно, но чётко и слаженно исполнили первый куплет первого номера.
      Через минуту все четверо стояли за кулисой в ожидании своего выхода.
      «…и на зависть им растёт благосостояние нашего народа!» — закончил своё выступление популярный сатирик.
      Под жидкие аплодисменты, звон посуды и пьяный гул банкетного зала на сцену вышел конферансье.
      — Я вижу в этом зале много замечательных молодых лиц. И, конечно, не только молодые засиделись, ох засиделись за столами. Я вижу, что и старики давно притоптывают ногами в желании потанцевать. Да разве есть здесь старики? Конечно нет! Наш праздничный вечер продолжает популярный вокально-инструментальный ансамбль «Невский факел»!!!..
      Ребята бегом заняли свои места на эстраде, барабанные палочки отсчитали вступление, в ту же секунду, с первыми звуками, оператор выставил звук — и упругая волна бас-гитары, барабанов и клавишей приятно ударила по нервам засидевшейся хмельной аудитории. Молодёжь и часть стариков вышли в круг.
      Теперь можно было ничего не бояться. В пьяной суматохе играть легко и приятно. На свой страх и риск Котов принял решение об изменении программы. Вместо песни о товарище Сталине, ансамбль разразился мощной импровизацией на тему «Коробейников» с длинными, почти рок-н-ролльными, проигрышами.
      Далеко за полночь Президент, сделав окружающим благодушный знак продолжать без него, отправился на отдых. За ним потянулись почти все «старики», а молодёжь ударилась в разгул с утроенной энергией. Во время коротких перерывов ребята пили коньяк и вновь выходили на сцену.
      Под утро, когда в зале остались одни пьяные, конферансье объявил окончание вечера и пожелал всем спокойной ночи. Героев сцены отвезли в гостиницу, где они упали на свои кровати замертво.
      — Хорошие ребята, — возбуждённо суетилась Лена Чебрикова, подтыкая под бока Котова одеяло. — Ты слышишь? Он сказал: «хорошие ребята», это мне точно передали. Когда он уходил, его спросили, что дальше, а он сказал: «Хорошие ребята, пусть играют». Слышишь ты меня, оболтус? Это можно где угодно процитировать!..
      Котов всё слышал, но уже ничего не понимал.

Одиночество

      Вернувшись в Петроград, ребята несколько дней отдыхали от концертов, репетиций и друг от друга. Ни для кого в ансамбле не являлось секретом, что в Москве Лена Чебрикова встречалась с Андреем Романовым. Положение Котова становилось смешным и неприличным.
      В такие дни, когда его одиночество ощущалось особенно остро, он почему-то начинал думать о Марине. Ещё тогда, два года назад, сразу после появления в 1982-м, он разыскал Марину и повёл себя непростительно глупо.
      Прежде всего он позвонил по телефону и назвал её мамашу по имени-отчеству. Та удивилась, и Котов поспешил замять тему.
      После этого он решил подкараулить Марину возле её дома. На бульваре улицы Петра Лаврова он расположился на скамейке и приготовился к долгому ожиданию.
      Было три часа дня, октябрьское солнышко чуть-чуть пригревало, жёлтые листья раскрасили потускневшие газоны. Дима курил папиросу и поглядывал на проходивших мимо школьников и школьниц. Мальчики — в синих форменных костюмах; девочки — в тёмно-коричневых платьях и чёрных фартуках. В руках портфели, а поверх портфелей болтаются тряпочные мешки со сменной обувью. Мальчишки задевают идущих впереди девчонок, а те язвят им через плечо. Вот одна погналась за обидчиком и хлопнула его портфелем по голове. Портфель открылся, на газон высыпались книжки и тетрадки.
      Вдруг Котов узнал в этой школьнице Марину. Он поднялся и быстро шагнул к ней. Не успев подумать, окликнул:
      — Марина!
      Девочка подняла голову, не узнала его, оглянулась, застегнула портфель и догнала своих подруг.
      Котов поплёлся следом.
      Вскоре Марина повернула к своей парадной. Взявшись за ручку двери, она обернулась и ещё раз внимательно посмотрела на взрослого, не знакомого ей молодого человека.
      — Марина!..
      — Вы мне?…
      Котов предполагал, что Марина должна выглядеть на несколько лет моложе, но увидеть её такой он никак не ожидал. Это была совсем не та физически развитая и сексуально привлекательная девушка, какой он знал её совсем недавно. Перед ним была хрупкая пятнадцатилетняя школьница в форме, с комсомольским значком на фартуке.
      — Ведь тебя… ведь вас Мариной зовут?
      — Марина чуть заметно кивнула.
      — Мне нужно с вами поговорить… Не могли бы мы встретиться? — пробормотал Котов неубедительно.
      — О чём поговорить?
      Кажется, это был тупик.
      — Видите ли… это важно… Не объяснить в двух словах.
      — Всё-таки попробуйте в двух словах. Мне пора, меня мама ждёт.
      — Можно я позвоню?
      — Хорошо, звоните.
      Марина раскрыла дверь и шагнула в подъезд.
      — Меня Дима зовут! — крикнул Котов ей вслед.
      Вечером он позвонил, но к телефону опять подошла мама, и он бросил трубку. Теперь родители наверняка установят за дочкой строгий надзор…
      Утром, на свежую голову, Дима устыдился своего вчерашнего порыва. Чего он добивался от девочки-подростка? Не мог же он, на самом деле, объяснять ей, что они через четыре года стали любовниками…
      Теперь мысли о Марине снова назойливо вертелись у Котова в голове. Всё-таки она уже не школьница, их разница в возрасте как бы постепенно стиралась. Ещё одна немаловажная деталь: Дмитрий Котов был звездой, лидером самого популярного в стране ВИА. Его ансамбль крутят по радио, он примелькался на телевидении… И кто знает, может быть, его физиономия пришпилена у неё над кроватью — где-нибудь между Юрием Антоновым и Аленом Делоном…
      Котов перевалился со спины на бок, повернул к себе стоящий на полу телефон и накрутил номер.
      — Алло, — послышался всё тот же голос мамы.
      — Будьте любезны Марину.
      — Марину?… А кто спрашивает?
      — Один знакомый.
      — Но ведь она уехала, вы разве не знаете?
      — Куда уехала?
      — Она уехала с Эдиком.
      Дима вспомнил, что Эдиком звали того самого героя, её первого мужчину, в которого Марина была влюблена до него и который её бросил.
      — Куда же уехал Эдик?
      — Вы действительно ничего не знаете?
      — Дайте пожалуйста её номер телефона.
      — Какой же там телефон… Она на БПС уехала, на строительство. Живёт на вольном поселении, работает учётчицей. Когда Эдика взяли, она за ним поехала…
      По голосу мамы он понял, что она сейчас заплачет.
      — Да, спасибо, я всё понял, извините. Наверное, скоро вернётся. До свидания.
      Дима повесил трубку. Ему чуть ли не до слёз стало жалко и Марину, и себя, и маринину маму. Стало немножко жаль даже ненавистного Эдика, который сейчас, одетый в нелепый ватник интеллигент, держит своими музыкальными пальцами железный лом и долбит мёрзлую землю.
      В очередной раз Марина была потеряна для него навсегда.
      Зазвонил телефон. Дима затолкал в пепельницу окурок и снял трубку. Это был Петрушка, и Котов ему обрадовался.
      — Ты где?
      — Пока на работе.
      — Подъезжай, выпьем.

Вилка

      Петрушка принёс бутылку водки и минеральную. Выпили, поболтали о том, о сём. Котов был задумчив и печален.
      — Как у тебя с Чебриковой? — поинтересовался Петрушка между прочим.
      — Нормально.
      — Не говори, если не хочешь.
      — Она мне, сука, изменяет, — сказал Котов, опрокинув свою рюмку.
      Петрушка помолчал в раздумье.
      — Ты знаешь, я ведь на эту секретную работу тоже попал не случайно. А был тогда уже почти законным мужем.
      — Почти… — проворчал Котов.
      — А тебе Чебрикова вообще никто, вы даже вместе не живёте. Тебе от неё со всех сторон выгода, а заодно и удовольствие, разве не так?
      — Больше ничего не хочу.
      Защёлкал замок входной двери, появилась Чебрикова. Она разделась, подсела и тоже выпила. Принесла из холодильника винегрет, селёдку и стала закусывать.
      — Сева, а ты видел, как ребята выступали? — поинтересовалась она для разговора.
      — Имел удовольствие.
      — Правда хорошо?
      — С ума сойти.
      — А ты сам не пробовал?
      — Что?
      — Ну, это, на музыкальных инструментах. Петь или играть…
      — Лучше не стоит.
      — Ну и правильно. У тебя и без того работа хорошая. А эти дураки больше ничего не умеют.
      Котов смотрел на неё с ненавистью. Он даже не слушал, что именно она говорит, ему был неприятен сам звук её голоса.
      — А ты что ли умеешь? — сказал он грубо.
      Лена опустила вилку.
      — Умеешь лечь под нужных людей?
      Петрушка болезненно поморщился.
      — Ты что себе позволяешь, придурок? — Лена повысила голос.
      — Пошла на хуй, — Дима опустил глаза.
      Лена встала, выплеснула водку из своей рюмки ему в лицо и снова села. Водка попала в глаза и стала больно щипать.
      Котов вытер кулаками глаза, поднялся и залепил Чебриковой такую оплеуху, что та свалилась со стула.
      Петрушка вскочил и начал вокруг неё суетиться.
      — Отойди, — резко сказала Чебрикова.
      В руке у неё оказалась селёдочная вилка. Она сделала движение в сторону Котова, размахнулась и ударила вилкой ему в ляжку — между бедром и коленом.
      Поднялась, сделала два шага назад.
      — Ну что, сука, — сказала она, тяжело дыша, — получил?
      Котов вскрикнул, выдернул вилку и отбросил. Прижал ладонью расплывающееся по штанине кровавое пятно. Правая рука потянулась к вымазанному сливочным маслом столовому ножу.
      — Ты что, пидор, — отступила Лена ещё на шаг, — под расстрельную статью захотел?
      — Дима, Дима, ты чего, успокойся! — метался Петрушка. — Лена, выйди, не стой здесь!..
      Чебрикова ушла на кухню, а Петрушка разжал котовские пальцы, отобрал нож, стащил с пострадавшего штаны и приложил к четырём кровоточащим ранкам свой носовой платок.
      — Где у тебя бинт, йод?…
      — В прихожей аптечка…
      Петрушка смочил йодом клочок ваты, приложил к ране и туго перевязал ляжку бинтом.
      — Всё, кранты, — бормотал Дима. — Я теперь её, суку, убью…
      — Ложись, ложись, Дима, я тебя одеялом накрою.
      Продолжая бормотать угрозы, Котов лёг, и Петрушка накрыл его одеялом.
      — Ты спи, мне пора уже, мы пойдём…
      Он вышел на кухню.
      — Принеси водку, — сказала Чебрикова.